17 июля Шуйского свергли, насильно постригли в монахи, Боярская дума с князем Мстиславским во главе обратилась к королю Сигизмунду, заявив, что согласна избрать русским царем королевича Владислава. Среди присягнувших Владиславу был и Михаил Романов. Ничего странного, если вспомнить, что его отец Филарет как раз и был уполномочен Земским собором на то, чтобы добиться от Сигизмунда согласия на принятие Владиславом русской короны. Даже позже, когда Михаил был уже венчан на царство, в одной из первых грамот к Сигизмунду имя Михаила стояло на ч е т ы р н а д ц а– т о м месте, после бояр. Не удивительно, что поляки так долго не признавали Михаила законным государем…
   Наступило время так называемой семибоярщины. Правда, во всех сохранившихся официальных грамотах «бояр» не семь, а шесть: три боярина, Мстиславский, Шереметев и Голицын, окольничий князь Мезецкий и два думных дьяка — Телепнев и Луговской.
   Коли уж мы помним героев, обязаны помнить и предателей. Вот они, все шестеро, поименно:
   Федор Иванович Мстиславский
   Василий Васильевич Голицын
   Федор Иванович Шереметев
   Данило Иванович Мезецкий
   Василий Телепнев
   Томило Луговской.
   Именно эти шестеро от имени всего русского народа ночью в п у с т и л и в Москву польские войска. И привели москвичей к торжественной присяге Владиславу, а потом разослали по всей стране «известительные» грамоты, требуя, чтобы королевичу присягала вся Русь.
   Пожарище разгоралось. Смоленск был занят поляками оттого, что некий р у с с к и й предатель Иванко с символическим прозвищем Шваль показал ведущие в город потайные ходы. (А русский воевода Бутурлин, перед тем как отступить из города под напором поляков, старательно ограбил лавки смоленских купцов.) Лжедмитрия II к тому времени уже прикончили касимовские татары, но осталось его воинство, расколовшееся надвое. Поляки и литовцы, так называемые «лисовчики» (по имени их предводителя, того самого Александра Лисовского, что был приговорен в Жечи к повешению), сражались теперь исключительно за себя. Деваться им было попросту некуда, король Сигизмунд, хоть и не предпринимал против них прямых военных действий, не препятствовал истреблять их московским полкам. Казаки, бывшие в подчинении Тушинского вора, убили Прокопия Ляпунова и, на словах, выступали против поляков, однако о том, как они «боролись» против Сигизмунда, лучше всего расскажет русский летописец: «Беспрестанно ездя по городам из подмосковных таборов, казаки грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают; боярынь и простых жен и девиц насилуют, церкви Божьи разоряют, святые иконы обдирают и ругаются над ними так, что и писать о том страшно. А когда Ивашка Заруцкий* с товарищами взяли Новодевичий монастырь, они также разорили церковь и ободрали образа, и таких черниц, как бывшую королеву Ливонскую, дочь Владимира Андреевича, и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде и глядеть не смели, ограбили донага, а иных бедных черниц грабили и насиловали, а как пошли из монастыря, то его выжгли. Они считаются христианами, а сами хуже жидов».
   (Кстати, эти строчки не мешало бы перечесть нынешним казакам, которые пока что вместо реальных дел лишь пыжливо разгуливают по улицам, увешавшись бутафорскими крестами и при каждом удобном случае не преминут ввернуть, что их предки, изволите ли видеть, в с е г д а служили России верой и правдой…)
   В Москве в плотной осаде сидели поляки (королевича Владислава столица так и не дождалась, что неудивительно — ни один нормальный человек на его месте не приехал бы). На севере «корпус» Делагарди, дочиста ограбив Новгород, попытался было проделать то же самое со Псковом, однако Псков отбился — правда, тут же попал в руки шайки некоего «вора Сидорки», который, не мудрствуя лукаво, объявил себя чудесно спасшимся от убийц «царем Дмитрием».
   Это был уже третий Лжедмитрий. Чуть позже появился и четвертый — в Астрахани, и его признало царем все Нижнее Поволжье.
   Таким образом, в России одновременно существовало целых пять правительств, каждое из них считало себя законным, издавало указы, жаловало землями, а заодно, понятное дело, карало супротивников. По сравнению с тогдашней ситуацией известное противостояние президента и парламента в 1993 г . — детская игра в коняшки.
   Эти пять правительств были следующие:
   1. Так называемое Ярославское, состоявшее человек примерно из двадцати вождей ополчения, которое мы теперь называем несколько проще: «ополчение Минина и Пожарского».
   2. Боярская дума в Москве («шестибоярщина»), под крылом польского гетмана Ходасевича.
   3. Атаманы Трубецкой и Заруцкий, со своими войсками обосновавшиеся под Москвой.
   4. Лжедмитрий III в Пскове.
   5. Лжедмитрий Ip в Астрахани.
   Речь идет только о тех, кто контролировал достаточно обширные территории (Делагарди, правда, тоже за­хватил изрядный кусок русского северо-востока, но он, по крайней мере, не издавал никаких указов, хотя грабил, стервец, за троих).
   Где-то, словно киплинговская кошка, гулявшая сама по себе, мотался со своим воинством Александр Лисовский, чье положение было самым безвыходным — за участие в шляхетском мятеже и прочие художества его приговорили к вечному изгнанию из пределов Жечи Посполитой, и податься ему было абсолютно некуда. «Лисовчики», своеобразное солдатское братство, в пору своего расцвета насчитывали до десяти тысяч конников. Военные историки отмечают железную внутреннюю дисциплину этой ватаги, ее исключительную отчаянность в бою и незаменимость при дальних кавалерийских рейдах по тылам противника. Однако, с другой стороны, по грабежам и мародерству эта теплая компания наверняка заняла бы первое место в европейском чемпионате, вздумай его кто-нибудь проводить…
   По необъятным просторам Руси великой вольготно шатались еще десятка полтора самозванцев вовсе уж мелкого пошиба. По меткому замечанию Иловайского, «самозванство вошло в какую-то моду» (в самом деле, п р е ж д е Русь самозванства практически не знала). Одни называли себя сыновьями Федора Иоанновича: «царевич Федор», Клементий, Савелий, Ерофей и прочая, и прочая. Подозреваю, кое-кто из них не мог внятно ответить на вопрос, кого же он изображает — «царевич», и все тут…
   Некий Лаврентий объявил себя внуком Ивана Грозного, сыном царевича Ивана. Его коллега по ремеслу Август пошел еще дальше — не чинясь, выдавал себя за родного сына самого Ивана Грозного от четвертой супруги Анны Колтовской. Наглость вышеупомянутого Федора дошла до того, что он явился к Тушинскому вору и вопросил совершенно в духе Остапа Бендера: «Дядюшка, узнаешь ли родного племянника?»
   Лжедмитрий II, не склонный поощрять конкурентов, «племянника» не признал и велел тут же укоротить его на голову. А заодно прикончил Лаврентия с Августом — после чего остальные «царевичи» обходили Тушино десятой дорогой…
   Кроме того, по лесам и дорогам разгуливали многочисленные ватаги так называемых шишей — партизанствующих крестьян, которых столь запутанная жизненная коловерть довела до полного остервенения. Согласно официальной традиции, они сражались исключительно с «интервентами», однако я позволю себе в этом усомниться, помня, что творилось в России во времена «бело-красной» гражданской войны. Вероятнее всего, попадались и отдельные идеалисты, но большая часть «лесных братьев», ручаться можно, колошматила все, что движется, не обременяя себя детальными выяснениями… Во всех прочих странах с «лесными братьями» в периоды неразберихи и внутренних смут так и обстояло, вряд ли Русь была исключением.
   «ЖЕН И ДЕТЕЙ ЗАЛОЖИМ…»
   Минина с Пожарским принято рисовать самыми светлыми красками. Образы их едва ли не иконописны. Вот только реальность, как водится, сплошь и рядом весьма далека от благостных картин…
   Я вовсе не намерен следовать дурацкому обычаю нашей достопамятной образованщины и «развенчивать» кого-то — просто хочу напомнить читателю, что действительность всегда сложнее наших представлений о ней, а в характере практически любого крупного исторического деятеля, неважно, в нашем Отечестве или за его пределами, намешано столько противоречивого и прямо-таки порой отвратительного, что изображать кого-то о д н о й лишь краской попросту глупо. История — дочь времени, и все поголовно исторические персонажи — дети с в о е г о времени, к которому бесполезно прилаживаться с черно-белыми очками…
   Давно уже получила хождение «романтическая» версия сбора денег на нижегородское ополчение, по страницам романов кочевал умилительный и добросердечный Кузьма Минин-Сухорук, со слезами на глазах призывавший всех присутствующих заложить жен и малых детушек, чтобы раздобыть средства на снаряжение войска.
   Вообще-то, так и было. Закладывали. Только — не своих…
   Минин был человеком безусловно зажиточным — торговлей скотом в то время занимались люди отнюдь не бедные, а потому к описываемому времени приобрел некоторую «крутость», практичность и сильную волю, свойственные преуспевающим дельцам. Имеются совершенно достоверные сведения о том, к а к он собирал деньги на войско.
   Сначала Минин «пробил» решение, по которому все его приказания выполнялись беспрекословно (за тем, чтобы это соблюдалось, следили ратники князя Пожарского). И разослал по Нижнему многочисленных оценщиков. Имущество каждого было оценено со всем возможным рвением, после чего с жителей в приказном порядке потребовали отдать пятую часть имущества (а кое от кого — и треть). Когда собранных денег не хватило, Минин без колебаний «пустил на торг» наименее зажиточную часть горожан. Их небогатое имущество продавали ц е л и к о м, кроме того, отдавали в кабалу и их самих, и их семьи. Холопы, надо отметить, шли за бесценок, потому что их было довольно много. Именно такими средствами и были собраны нужные суммы. Нравится это потомкам или нет, разрушает это иконописный образ или нет, но без подобных крутых мер нижегородское ополчение вряд ли смогло бы снарядиться в поход и изгнать интервентов. Можно еще вспомнить, что Минин, хотя и говаривал, будто ему являлись «видения», побуждавшие постоять за землю Русскую и веру православную, окрестные монастыри обложил столь же суровым налогом.
   Увы, бравый Кузьма тогда же, в 1612 г ., был изобличен во взяточничестве и «кривосудии». Речь идет об истории с Толоконцевским монастырем. Монастырь этот, довольно древний, в свое время получил от Грозного жалованные грамоты и был полностью самостоятельным. Позже, при Федоре Иоанновиче, игумен монастыря Калликст «проворовался и пропил всю монастырскую казну» — и, стремясь, должно быть, раздобыть деньжат на опохмелку, за бесценок спустил все документы богатому соседу, Печерскому монастырю, тут же радостно завладевшему всем оставшимся достоянием толоконцевцев. С наступлением Смутного времени толоконцевские монахи пожаловались в Москву, дьяку Ивану Болотникову (не путать с Иваном Болотниковым-атаманом! — А. Б.) Однофамилец «воровского воеводы» прислал комиссию, которая быстро во всем разобралась и вернула толоконцевцам самостоятельность. Однако стоило комиссии уехать, печерский архимандрит Феодосий отправился к «местному авторитету» Минину, сунул ему взятку, и Кузьма вновь присоединил толоконцевские владения к землям Печерского монастыря*.
   Как бы там ни было, Минин и Пожарский все же выгнали из Москвы поляков (среди которых гораздо больше было немецких наемников, нежели поляков и литвинов). Правда, это святое дело не обошлось без досадных инцидентов: когда из города выходили жены и дочери бояр, сидевших в осаде вместе с поляками, казаки собирались их ограбить и, когда Пожарский принялся их унимать, всерьез грозили пришибить князя. Как-то обошлось, но казаки в поисках морального удовлетворения перебили часть пленных, нарушив свое же честное слово сохранить всем сдавшимся жизнь.
   Кстати, именно под давлением казачьей части ополчения — о чем есть недвусмысленные упоминания — и был избран царем Михаил Романов. Не исключено, что могла бы пройти и другая кандидатура: «выдвигались» многие, в том числе и Пожарский, сохранились туманные упоминания, что сначала был все-таки выбран князь Трубецкой, и лишь несколькими днями спустя под давлением казаков остановились на Михаиле…
   Прежде чем перейти к подведению итогов, следует обязательно упомянуть об одной насквозь мифической фигуре, без всяких на то оснований произведенной в народные герои…
   ГЕРОЙ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
   Советский энциклопедический словарь 1964-го года отзывается об этой героической личности со всем уважением: «Сусанин Иван Осипович (ум. 1613) — крестьянин с. Домнино Костромского у., нар. герой, замученный польскими интервентами, отряд к-рых он завел в непроходимую лесную глушь. Героич. поступок С. лег в основу мн. нар. преданий, поэтич. и муз. произв.».
   Энциклопедический словарь 1985-го еще более уважителен и прямо-таки эпичен: «Сусанин Иван Осипович (?—1613) — герой освободит. борьбы рус. народа нач. XpII в., крестьянин Костромского уезда. Зимой 1613 завел отряд польск. интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен».
   Пожалуй, автор, писавший в 85-м, гораздо больше заботился о достоверности, нежели его коллега из 64-го. «Болота», нужно признать, выглядят не в пример убедительнее «лесной глуши», из которой «чертовы ляхи» отчего-то не нашли выхода — любой нормальный человек в такой ситуации, заблудившись зимой в лесу, вышел бы оттуда по собственным следам на снегу. О т р я д должен был оставить за собой такую колею, что обратный путь можно отыскать и ночью…
   Ну, а о том, что этот злодейский отряд направлялся, дабы извести только что избранного на царство юного государя Михаила Федоровича Романова, знают даже дети. Гораздо менее известно, что вся эта красивая история — выдумка от начала до конца. Авторы энциклопедических словарей правы в одном: с давних пор известны «многие народные предания», живописующие о том, как Сусанин завел поляков в болота, о том, как героический Иван Осипович еще допрежь того укрыл царя в яме на собственном подворье, а яму замаскировал бревнами. Беда в том, что меж народным фольклором и реальной историей есть некоторая разница…
   Вообще-то, авторы вышеприведенных статей сами ничего не надумали, что их, в общем, извиняет. Они лишь добросовестно переписали абзацы из трудов гораздо более ранних «исследователей». «Классическая версия» появляется впервые, пожалуй, в учебнике Константинова ( 1820 г .) — польские интервенты выступают в поход, чтобы погубить юного царя, но Сусанин, жертвуя собой, заводит их в чащобу. Далее эта история получает развитие в учебнике Кайданова ( 1834 г .), в работах Устрялова и Глинки, в «Словаре достопамятных людей в России», составленном Бантыш-Каменским. А яма, где якобы укрыл Сусанин царя, впервые появилась в книге князя Козловского «Взгляд на историю Костромы» ( 1840 г .): «Сусанин увез Михаила в свою деревню Деревищи и там скрыл в яме овина», за что впоследствии «царь повелел перевезти тело Сусанина в Ипатьевский монастырь и похоронить там с честью». Князь в подтверждение своей версии ссылался на некую старинную рукопись, имевшуюся у него, — вот только ни тогда, ни потом никто посторонний этой рукописи так и не увидел…
   Ясно, что спасение царя от злодеев-поляков — событие столь знаменательное, что неминуемо должно было остаться не в одной лишь народной памяти, но и в хрониках, летописях, государственных документах. Однако, как ни странно, о злодейском покушении на Михаила нет ни строчки ни в официальных бумагах, ни в частных воспоминаниях. В известной речи митрополита Филарета, где скрупулезно перечисляются все беды и разорения, причиненные России польско-литовскими интервентами, ни словом не упомянуто ни о Сусанине, ни о какой бы то ни было попытке захватить царя в Костроме. Столь же упорное молчание касаемо Сусанина хранит «Наказ послам», отправленный в 1613 г . в Германию, — крайне подробный документ, включающий «все неправды поляков». И, наконец, о покушении польско-литовских солдат на жизнь Михаила, равно как и о самопожертвовании Сусанина, отчего-то промолчал Федор Желябужский, отправленный в 1614 г . послом в Жечь Посполитую для заключения мирного договора. Меж тем Желябужский, стремясь выставить поляков «елико возможно виновными», самым скрупулезным образом перечислил королю «всякие обиды, оскорбления и разорения, принесенные России», вплоть до вовсе уж микроскопических инцидентов. Однако о покушении на царя отчего-то ни словечком не заикнулся…
   И, наконец, о якобы имевшем место погребении Сусанина в коломенском Ипатьевском монастыре нет ни строчки в крайне подробных монастырских хрониках, сохранившихся до нашего времени…
   Столь дружное молчание объясняется просто — ничего этого не было. Ни подвига Сусанина, ни пресловутого «покушения на царя», ни погребения героя в Ипатьевском монастыре. Неопровержимо установлено: в 1613 г . в прилегающих к Костроме районах в о о б щ е не было «чертовых ляхов» — ни королевских отрядов, ни «лисовчиков», ни единого интервента либо чужестранного ловца удачи. Столь же неопровержимо доказано, что в то время, когда на него якобы «покушались», юный царь Михаил вместе с матерью находился в хорошо укрепленном, напоминавшем больше крепость Ипатьевском монастыре близ Костромы, охраняемый сильным отрядом дворянской конницы, да и сама Кострома была хорошо укреплена и полна русскими войсками. Для мало-мальски серьезной попытки захватить или убить царя понадобилась бы целая армия, но ее не было ни поблизости от Костромы, ни вообще в природе: поляки с литовцами сидели на зимних квартирах в соответствии с обычаями того времени. По Руси, правда, в превеликом множестве бродили разбойничьи ватаги: дезертиры из королевской армии, жаждавшие добычи авантюристы, «воровские» казаки вкупе с «гулящими» русскими людьми. Однако эти банды, озабоченные лишь добычей, даже спьяну не рискнули бы приблизиться к укрепленной Костроме с ее мощным гарнизоном.
   Вот об этих бандах и пойдет речь…
   Е д и н с т в е н н ы й источник, из которого черпали сведения все последующие историки и писатели, — жалованная грамота царя Михаила от 1619 г ., по просьбе матери выданная им крестьянину Костромского уезда села Домнино «Богдашке» Собинину. И говорится там следующее: «Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, в прошлом году были на Костроме, и в те годы приходили в Костромский уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали, и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси были, и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литов­ские люди замучили его до смерти».
   Царская милость заключалась в том, что Богдану Собинину и его жене, дочери Сусанина Антониде, пожаловали в вечное владение деревушку Коробово, каковую на вечные времена освободили от всех без исключения налогов, крепостной зависимости и воинской обязанности. Правда, уже в 1633 г . права Антониды, успевшей к тому времени овдоветь, самым наглым образом нарушил архимандрит Новоспасского монастыря — отчего-то он не считал «привилегию» чересчур важной. А это весьма странно, если вспомнить, что Антонида — дочь отважного героя, спасшего жизнь царю…
   Антонида пожаловалась Михаилу. Тот урезонил архимандрита и выдал вдове новую «грамоту о заслугах» — но и в ней о подвиге Сусанина говорилось точно теми же словами, что и в предыдущей. Исключительно о том, что Сусанина «спрашивали», а он ничего не сказал злодеям. И только. Царь, полное впечатление, и понятия не имел о том, что на его особу покушались, но Сусанин увел «воров» в болота…
   И, кстати, в обеих грамотах черным по белому указано: «Мы, великий государь, были на Костроме». То есть — за стенами могучей крепости, в окружении многочисленного войска. Сусанин, собственно говоря, мог без малейшего ущерба для венценосца выдать «литовским людям» этот секрет Полишинеля, ровным счетом ничего не менявший…
   И еще одна загадка: почему «литовские люди» пытали о царе о д н о г о Сусанина? Будь у врагов намерение добраться до царя, несмотря ни на что, они обязательно пытали и мучили бы не одного-единственного мужичка, а всех живущих в округе. Тогда и привилегии были бы даны не только родственникам Сусанина, но и близким остальных потерпевших…
   Однако о д р у г и х жертвах налета на деревушку Домнино нигде не упоминается ни словом. Кстати, в «записках» протоиерея села Домнино Алексея так и написано: «…НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ, послужившие источниками для составления рассказа о Сусанине».
   Выводы? Самая правдоподобная гипотеза такова: зимой 1613 г . на деревеньку Домнино напала шайка разбойников — то ли поляков, то ли литовцев, то ли казаков (напомню, «казаками» тогда именовались едва ли не все «гулящие» люди). Царь их не интересовал ничуть — а вот добыча интересовала гораздо больше. В летописи о подобных налетах, крайне многочисленных в те времена, сообщается так: «…казаки воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по деревням и селам бьют, грабят, пытают, жгут огнем, ломают, до смерти побивают».
   Одной из жертв грабителей — а возможно, единственной жертвой — как раз и стал Иван Сусанин, живший, собственно, не в самой деревне, а «на выселках», то есть в отдаленном хуторе. О том, что налетчики «пытали Сусанина о царе» известно от одного-единственного источника — Богдана Собинина…
   Скорее всего, через несколько лет после смерти убитого разбойниками тестя хитромудрый Богдан Собинин сообразил, как обернуть столь тяжелую утрату к своей выгоде, и обратился к известной своим добрым сердцем матери царя Марфе Ивановне. Старушка, не вдаваясь в детали, растрогалась и упросила сына освободить от податей родственников Сусанина. Подобных примеров ее доброты в истории немало. В жалованной грамоте царя так и говорится: «…по нашему царскому милосердию и по совету и прошению матери нашей, государыни великой старицы инокини Марфы Ивановны». Известно, что царь выдал множество таких грамот с формулировкой, ставшей прямо-таки классической: «Во внимание к разорениям, понесенным в Смутное время». Кто в 1619 г . проводил бы тщательное расследование? Хитрец Богдашка преподнес добросердечной инокине убедительно сочиненную сказочку, а венценосный ее сын по доброте душевной подмахнул жалованную грамоту…
   Поступок Богдашки полностью соответствовал тамошним нравам. Уклонение от «тягла» — налогов и податей — в ту пору стало прямо-таки национальным видом спорта. Летописцы оставили массу свидетельств об изобретательности и хитроумии «податного народа»: одни пытались «приписаться» к монастырским и боярским владениям, что значительно снижало размеры налогов, другие подкупали писцов, чтобы попасть в списки «льготников», третьи попросту не платили, четвертые ударялись в побег, а пятые… как раз и добивались льгот от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие только можно было вспомнить или придумать. Власть, понятно, препятствовала этому «разгулу неплатежей», как могла, периодически устраивались проверки и аннулирования «льготных грамот», но их оставляли на руках у тех, кто пользовался «особыми» заслугами. Хитроумный Богдан Собинин наверняка думал лишь о сиюминутной выгоде, вряд ли он предвидел, что в последний раз привилегии его потомков (опять-таки «на вечные времена») будет подтверждать Николай I в 1837 году. К тому времени версия о «подвиге Сусанина» уже прочно утвердилась в школьных учебниках и трудах историков.
   Впрочем, далеко не во всех. Соловьев, например, считал, что Сусанина замучили «не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские разбойники». Он же после кропотливого изучения архивов и доказал, что никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не было. Н.И. Костомаров писал не менее решительно: «В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, — остается под сомнением…»
   С 1862 г ., когда была написана обширная работа Костомарова, посвященная мнимости «подвига Сусанина», эти сомнения перешли в уверенность — никаких новых документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что, понятно, не зачеркивает ни красивых легенд, ни достоинств оперы «Жизнь за царя». Еще одно Тоунипанди, только и всего…
   Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал — на Украине. И его подвиг, в отличие от Сусанина, подтвержден документальными свидетельствами того времени. Когда в мае 1648 г . Богдан Хмельницкий преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский крестьянин Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводником, но завел их в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и поплатился жизнью.
   Вовсе уж откровенной трагикомедией выглядит другой факт. С приходом советской власти район, в который входило село Коробово, переименовали в Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый секретарь Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул в болоте. Впрочем, времена были суровые, шла коллективизация, и мужички могли попросту подмогнуть товарищу секретарю нырнуть поглубже…