Господин Чер-Вашан также сказал, что отныне нельзя считать пустой фантазией и полеты к далеким звездам. Конечно, это дело не завтрашнего дня, но мы с вами можем надеяться, что доживем и своими глазами увидим первый такой полет. Еще Чер-Вашан сказал, что в ближайшее время наука вплотную может подойти к разгадке такой неразрешимой тайны, как творение. Точно так же, как Свет творил из самого себя все сущее, так и мы сможем творить по своему желанию любую форму и суть.
Дух захватывает, не правда ли?
Мы с вами можем оказаться современниками Величайшей Эпохи, где каждый день будет одаривать нас новыми открытиями и изобретениями. Наша монотонная скучная жизнь окрасится в яркие цвета. И мы с вами вместе создадим новый Гаранд.
И еще!
Господин крон-ректор Чер-Вашан намекнул, что ничего невозможного отныне нет, а стало быть, и ключ к бессмертию теоретически может быть найден. Хотя, конечно, добавил он, рано еще об этом говорить конкретно и предметно. Но все же, все же… Дух захватывает, не правда ли?
Газета «Глашатай Вардрона», номер за третий день шестой недели Пасмурного сезона. Передовица «ДОКОЛЕ?!»
Хотим сказать вам прямо в лицо: «Мы не боимся вас!» Хватит, сколько можно вас бояться, сколько можно вас терпеть! Жить под властью страха и лжи!
Очень долго имперская власть обманывала нас, чтобы обогащаться за наш счет, жить в роскоши и удовольствиях, а главное орудие этой власти — Каскад — заточал в темницы и уничтожал несогласных и непокорных.
Мы боялись самого слова «Каскад». Нас запугивали этим словом с детства. Нам внушали, что Каскад видит каждый наш шаг, слышит каждое наше слово, читает наши мысли и не дай нам Свет в чем-то нарушить хоть один запрет или оступиться.
И ведь это было совсем-совсем недавно!
Нас держали в темноте и неведении, нам врали на каждом шагу, нас сознательно оболванивали, чтобы легче было нами управлять. От нас намеренно скрывали правду о магии. Потому что нет большего удовольствия для власть предержащих, чем иметь то, что недоступно остальным, и смотреть на простых людей свысока.
Но плотину народного гнева прорвало! Теперь мы получим все, что долгое время было нам недоступно! Отныне мы сами будем решать, что для нас хорошо, а что для нас плохо, кто наш враг, а кто нам друг!
А всем, кто хочет нам помешать, мы говорим: «Лучше уйдите с нашего пути! Нас уже не остановить!»
Глава 15
Глава 16
Дух захватывает, не правда ли?
Мы с вами можем оказаться современниками Величайшей Эпохи, где каждый день будет одаривать нас новыми открытиями и изобретениями. Наша монотонная скучная жизнь окрасится в яркие цвета. И мы с вами вместе создадим новый Гаранд.
И еще!
Господин крон-ректор Чер-Вашан намекнул, что ничего невозможного отныне нет, а стало быть, и ключ к бессмертию теоретически может быть найден. Хотя, конечно, добавил он, рано еще об этом говорить конкретно и предметно. Но все же, все же… Дух захватывает, не правда ли?
Газета «Глашатай Вардрона», номер за третий день шестой недели Пасмурного сезона. Передовица «ДОКОЛЕ?!»
Хотим сказать вам прямо в лицо: «Мы не боимся вас!» Хватит, сколько можно вас бояться, сколько можно вас терпеть! Жить под властью страха и лжи!
Очень долго имперская власть обманывала нас, чтобы обогащаться за наш счет, жить в роскоши и удовольствиях, а главное орудие этой власти — Каскад — заточал в темницы и уничтожал несогласных и непокорных.
Мы боялись самого слова «Каскад». Нас запугивали этим словом с детства. Нам внушали, что Каскад видит каждый наш шаг, слышит каждое наше слово, читает наши мысли и не дай нам Свет в чем-то нарушить хоть один запрет или оступиться.
И ведь это было совсем-совсем недавно!
Нас держали в темноте и неведении, нам врали на каждом шагу, нас сознательно оболванивали, чтобы легче было нами управлять. От нас намеренно скрывали правду о магии. Потому что нет большего удовольствия для власть предержащих, чем иметь то, что недоступно остальным, и смотреть на простых людей свысока.
Но плотину народного гнева прорвало! Теперь мы получим все, что долгое время было нам недоступно! Отныне мы сами будем решать, что для нас хорошо, а что для нас плохо, кто наш враг, а кто нам друг!
А всем, кто хочет нам помешать, мы говорим: «Лучше уйдите с нашего пути! Нас уже не остановить!»
Глава 15
ВАГОНЧИК ТРОНЕТСЯ ПЕРРОН ОСТАНЕТСЯ…
Она тянулась с севера на юг, связывая крупные города. Единственная в Короне, да и на всем Гаранде железная дорога. Ее полное официальное название было Большой Императорский Путь. Как прочитал Сварог на мраморной доске, привинченной к стене Центрального вокзала Вардрона, «Создана на средства императорской казны при участии благотворительных капиталов. Строительство начато в 238 году, окончено в 260 году. Первый поезд проследовал от Вардрона до Некушда в 261 году от Первой Империи». Нетрудно посчитать, что дорога совсем молодая, действует всего сорок один год.
Разумеется, в мире, где все стояло на электричестве, железнодорожное сообщение тоже работало на электротоке. Устроено все было до слез знакомым Сварогу образом: поезда двигались по ходовым рельсам (слава богу, по двум, а не по четырем и не по одному), локомотив и вагоны во время движения касались «плавниками» — металлическими пластинами на пружинах, торчащими в стороны и действительно напоминающими плавники — контактного рельса, по которому шел постоянный ток высокого напряжения. Контактный рельс, ласково прозываемый работниками здешнего пути «ниточкой», тянулся вдоль колеи, повторяя все ее изгибы. Он находился в полушаге от ходового рельса, висел над землей на высоте двух локтей, накрытый деревянным коробом…
Короче говоря, метро. Так устроено обыкновенное земное метро. Разве что двигались местные поезда по земле, а не под землей. Нет, точности ради следует отметить, что и под землей здешние составы, случалось, проезжали — по тоннелям, когда дорога пересекала горы.
Локомотив напоминал вытянутую узкую морду некоего вымершего ящера. Вагоны же ничем снаружи Сварога не удивили, ну разве что по длине чуть уступали тем, к которым он привык, и стекла в них были непривычной овальной формы. В каждом отправляющемся составе было поровну пассажирских и товарных вагонов. Первыми по ходу движения шли товарные, замыкали — пассажирские, а последней к составу цепляли так называемую аварийную платформу, на которой — прямо как на бронепоезде в годы Гражданской войны — везли шпалы, рельсы, болты, гайки, изоляторы для контактного рельса, запчасти для подвижного состава и всякие прочие полезные вещи, что могут пригодиться в случае аварии.
Дорога была однопутная, встречные поезда разъезжались на полустанках, разъездах и станциях. Движение регулировалось световыми электрическими сигналами, где красный традиционно означал запрет на движение, а разрешающим был синий.
Сварога несколько удивило, что на Короне существует всего одна ветка — она хоть и пересекала материк с севера на юг, но далеко не по прямой, а скорее по наикривейшей кривой, извивалась змеей от города к городу. Почему же за сорок лет гарандцы не проложили ни одной дополнительной ветки? Скорее всего, подумал Сварог, императорская казна не слишком щедро финансировала развитие сети дорог, а до акционерного капитала или не дошло дело, или просто еще не додумались. А может быть, всему виной косность в головах — не хватило пока времени, чтобы осознать, что будущее за «железкой», а не за речными каналами и электромобильными дорогами.
Вот и все, что знал Сварог о железнодорожном сообщении на Короне до того, как сел в поезд.
Шел второй день увлекательного железнодорожного путешествия. В четырехместном купе их ехало шестеро. Четверо пассажиров, к числу которых принадлежали Сварог и его спутница, путешествовали самым что ни на есть законным образом — согласно честно купленным билетам, двое других — дав на лапу проводнику, который в Короне носил гордое звание «дорожный старшина». Двое внеплановых пассажиров спали на третьих, багажных, гамачного вида полках, а днем сидели внизу вместе со всеми. Сие напоминало бывшему майору ВДВ возвращение поездами с южных курортов в давно забытые советские времена — тогда тоже мест в поездах было значительно меньше, чем желающих уехать.
Массовый отъезд из столицы начался две недели назад. После того, как распространилась информация о создании Вольной республики Корона со столицей в городе Некушд (кстати, очень уж быстро и повсеместно распространилась сия информация, чтобы не заподозрить за этим хорошую, продуманную организацию). И народ поехал.
На заседании Монитории было решено: отпускать. Потому что в противном случае можно заиметь движение сопротивления в собственном тылу, даже более того — у себя под носом. Пусть уж лучше все, кому не нравится новый порядок, находятся по ту сторону Черты, а все кто с нами — по эту. Так оно будет проще и яснее. В общем, как выразился Гай-Раббо, зампредседателя Монитории: «Хорошо, когда прыщи сами соскакивают с твоего тела и перебегают на тело недруга».
Сварог сидел у непривычного овального окна, все в дождевых потеках, и смотрел на пробегающие за окном пейзажи. Смотрел, как ни странно, с любопытством, хотя виды были до зевоты однообразные: пашни, леса, реки, деревеньки, городишки, опять пашни, деревеньки и реки. И монотонная, нескончаемая лента сетчатой ограды, сопровождающей путь в десяти шагах от колеи. Ах да, и ветряки, конечно, как же без них… Сварог за этот месяц так привык к непременному присутствию рядом этих серых электрических мельниц, к этому вечному «шур-шур-шур», доносящемуся либо сверху, либо сбоку, что уже воспринимал ветряные двигатели как что-то само собой разумеющееся, о чем и упоминать лишний раз не стоит, как, скажем, о тучах над головой…
Он вдруг понял, почему с таким упоением глядит в окно и почему его нимало не тяготит дорога — он обыденно, элементарно соскучился по железнодорожным путешествиям, которые, положа руку на сердце, всегда любил, но уже очень давно не доводилось никуда прокатываться под стук колес, под мерное позвякивание, под мелькание за окном однообразных пейзажей. В последнее время он все больше плавал, летал и бродил между мирами.
Кто-то в соседнем купе тихо напевал, подыгрывая себе на струнном инструменте, судя по звучанию — на сорокаструнной лире.
А в их купе продолжался вялотекущий, типично поездной разговор — одновременно и ни о чем, и о самом наболевшем.
— Я видел своими глазами. Они подступили к стенам электрической станции. Но солдаты Каскада остановили их меткими выстрелами у первой линии проволочного заграждения, — с жаром рассказывал рыжеволосый толстяк в одежде попугайской расцветки: ядовито-зеленом трико и желтом плаще. — Тогда они отступили на безопасное расстояние и стали совещаться, как быть. Разрушать стены электрической станции они не хотели, потому что не хотели потом восстанавливать…
Сварог уже знал, что этот с виду типичный лавочник носит титул стат-барона и до событий проживал в своем поместье — небольшом, но процветающем. Процветало поместье за счет фабрики по производству электромобильных шин. Причем стат-барон не сдавал землю в аренду оборотистым капиталодержателям, а на свои сбережения организовал производство и некоторое время даже самолично руководил процессом. Правда, довольно скоро он отошел в сторону, передав дела управляющему.
Работа встала спустя неделю после начала событий. Цеховые рабочие пришли на фабрику, но не разбрелись по рабочим местам, а скучковались во дворе, где долго спорили и в конце концов порешили: нечего впустую тратить силы, когда не сегодня-завтра маги завалят все прилавки наколдованными шинами. К тому же эти маги и дармовой едой нас завалят, и каждому дадут по мобилю, посему айда, ребята, по домам. Ну и разошлись.
Конечно, после того, как в одночасье обрушился такой любимый, такой сытный и уютный мир, казавшийся вечным и незыблемым, стат-барон не мог испытывать к новой власти иных чувств, кроме ненависти. Он и не скрывал, что едет за Черту «примкнуть к борцам против одурманенной магами черни». Сварог спросил его: неужели он хочет бороться с оружием в руках? На что толстяк, подумав, сказал, что с оружием он, пожалуй, не справится, да и годы не те, чтобы бегать и драться, но ведь пользу можно приносить и другим способом, например, обеспечивая борцов всем необходимым. Можно и так, согласился с ним Сварог.
В соседнем вагоне ехали жена и сын стат-барона, почти на каждой остановке он ходил навещать семейство.
— Они окружили станцию, не оставив даже щелочки, но ничего больше не предпринимали. Создавалось полное впечатление, что они чего-то ждут. Но вот только чего? — гадал я. Неужели решили дождаться, когда солдаты Каскада умрут от голода и жажды? Однако ведь и младенцу известно, что на стратегическом объекте обязательно должен находиться стратегический запас еды и воды. И вскоре стало ясно, чего они дожидались, — продолжал рассказывать стат-барон. — Вернее, не чего, а кого. Через час в электромобиле прибыло трое человек, и по их одеждам не составило труда догадаться, кто они такие…
— Эти их ужасные одежды! Мерзость, безвкусица, оскорбление! — воскликнула сидевшая напротив Сварога молодая девица с капризным лицом, одетая в траурные одежды. (Правда, в траур она вырядилась, как оказалось, не потому что у нее кто-то умер, а по поводу безвременной кончины великой империи). Девица направлялась за Черту к своему жениху, который служил в звании юнк-лейтенанта в Седьмом полку береговой артиллерии, целиком перешедшем на сторону противников новой власти. — Как можно напялить на себя эти чудовищные бесформенные балахоны, которые ничего не обтягивают! Значит, им есть что скрывать на теле! Значит, они носят на себе противные, нечеловечекие предметы, которыми творят свое зло!
Стат-барон спокойно переждал этот эмоциональный всплеск и продолжил прерванный рассказ:
— Эти трое, прибывших к электрической станции, что-то разложили на земле, присели на корточки, что-то пошептали, взмахивая руками. Потом поднялись на ноги, и у каждого в руке зажегся большой огненный щит. Да, да, я видел это своими глазами, как вас! Огненный щит, которыми они прикрыли себя с головы до ног. Держа эти щиты перед собой, они двинулись к станции, а за каждым из них пристроились их приспешники — те, что до этого безуспешно осаждали станцию. И представьте себе: пули, летевшие со стороны станции вязли в этих щитах. Или сгорали в них. Или просто исчезали. Я не знаю точно, что происходило с пулями, знаю лишь, что никакого вреда они не причиняли. Так нападавшие добрались до дверей станции. И ворвались внутрь…
— Можно представить, что творилось внутри, — сказал весьма молчаливый молодой человек с нервно подергивающейся щекой.
Все в купе надолго замолчали, напряженно глядя кто в пол, кто в окно и думая каждый о своем. В такт перестуку колес покачивались на кронштейнах электрические фонарики, стилизованные под уличные, образца прошлого века. Фонарики в купе были включены — хоть за окном стоял день-деньской, однако Пасмурный сезон продолжался во всей своей угрюмо-серой красе, и без света внутри было бы мрачновато.
— Да, сейчас жизнь в Короне выглядит совсем иначе, нежели всего какой-то месяц назад, — со вздохом произнесла пожилая дама, похожая на строгую учительницу бальных танцев и правил хорошего тона. — Ой, а я какой ужас расскажу! Я была фрейлиной жены нашего несчастного императора. Свет ясный, неужели это было совсем недавно! А теперь я еду неизвестно куда и зачем! И неизвестно, что станет с империей…
Она достала бежевый батистовый платок, принялась комкать в пальцах.
— Дворец пострадал от варваров первым. Я вышивала в гобеленовом зале, когда во дворе послышались крики. Выглянула в окно, увидела, как в ворота дворца врывается толпа. Часть сразу бросилась на Аллею императоров. Вы же, наверное, все бывали во дворце, знаете, ах, теперь надо говорить — знали эту аллею… Сколько романтических лент было снято на ее дорожках и в ее беседках! По всей длине стоят… стояли мраморные статуи всех императоров Короны. А толпа с радостными воплями, долетавшими и до верхних этажей, статуи стала сбрасывать с постаментов, они падали на дорожку и раскалывались. У меня сердце разрывалось на части! А те, что не раскалывались, толпа разбивала палками и камнями. В руках у всех у них были палки и камни. Ни один шедевр не уцелел…
Вот и пригодился тонкий батистовый платок: им были вытерты первые слезы.
— Я выбежала в коридор и услышала оглушающий топот ног по главной дворцовой лестнице. Словно табун лошадей! Страшные звуки, господа! Ничего более пугающего и ужасного я в жизни не слышала! Вы знаете, во дворце обычно стояла полная тишина. Как в лесу. Нашего бедного императора раздражали громкие звуки, и во дворце старались ходить тихо, на цыпочках. При дворце даже имелся учитель походок, который обучал тех, кто не умел правильно ходить. Топтунов выгоняли из дворца, а наш император был так добр, что не хотел выставлять человека на улицу только из-за того, что тот не умел ходить тихо…
И батистовый платок поднялся к глазам.
— Они ворвались на этаж императрицы, чуть не сорвав двери, рассыпались по комнатам. Я едва успела заскочить в ближайшую дверь, иначе толпа растоптала бы меня, прямо в коридоре. Я оказалась в спальных покоях младших фрейлин, господа. Девочки по заведенной во дворце традиции отдыхали после обеда, они только что проснулись от сотрясавших дворец звуков и сидели в кроватях, держа одеяла у подбородков. Вслед за мной в комнату влетели плебеи. Я никогда не забуду эти отвратительные, перекошенные злобой и сладострастием лица. Ни в какой ленте об ужасах, что вершил маг Визари, не сумели изобразить такие отвратительные лица. О, Тьма и Свет!
Фрейлина достала из рукава флакончик с успокаивающей нюхательной солью, откинула крышку, втянула поочередно левой и правой ноздрей источаемый солью запах, помотала головой и вернулась к рассказу:
— Они сразу же бросились к кроватям. Я не буду повторять вам, что они кричали, это невозможно повторить в приличном обществе. Девочки визжали, барахтались, но что они могли поделать, когда на каждую из них навалилось по три-четыре человека?! На меня плебеи не обратили никакого внимания, — фрейлина криво усмехнулась, — но я не обиделась. Как и не обрадовалась от того, что могу свободно уйти. Уходить я вовсе не собиралась. Я отбросила вышивку, выхватила из камина щипцы и решила, что умру, размозжив головы хотя бы нескольким негодяям, и может быть, хоть одна девочка успеет убежать…
Фрейлина опять достала флакончик.
— И что же дальше? — не вытерпел стат-барон.
— Дальше я подняла щипцы над головой. И в этот момент в комнате раздался зычный голос. Знаете, такой сильный, густой, полнокровный голос, каким часто обладают проповедники Храма. «А ну стоять, нечестивые!» — вот что пророкотало чудовище, появившееся на пороге. Ничего общего с благообразным проповедником. Скорее уж бродяга. Приземистый, толстый, с сиреневым носом и огромным ножом, какие я видела до этого только у поваров на дворцовой кухне…
— Ха, а где же вы еще могли видеть ножи… — вставил реплику молодой человек, поглаживая щеку, которая вновь задергалась от нервного тика.
— Все обернулись на голос к дверям, — фрейлина не обратила никакого внимания на его слова. — Этот… господин с ножом прошел на середину комнаты, по-хозяйски огляделся и зарычал на своих же: «Гореть в аду захотели или растаять небытием во Тьме, черные души?! Крюк вам под ребра! Я накладываю запрет на лихое блудодейство, а за нарушение самолично буду вспарывать брюхи и набивать их перцем. Или кто меня не знает?» Похоже, его знали все, потому что отступили от девиц, молча переглядываясь. Но один, видимо, самый распаренный, набросился на человека с большим ножом, размахивая руками, как ветряки крыльями. «Ты нам не указ! — кричал он. — Мы сами себе указы! Пошел вон отсюда!» «Ах вот оно как!» — сказал странный человек и… и всадил нож в самое сердце крикуна…
Волнительные воспоминания вызвали еще одну паузу в рассказе.
— На этом все не закончилось, — с трудом проговорила сквозь слезы бывшая фрейлина. — «Может, нам и этого не положено?!» — прокричал еще один негодяй, хватая со стола шкатулку и вытряхивая ее содержимое. По ковру рассыпались бусы, цепочки, серьги, колье, другие драгоценности. «Это вам положено, — сказал странный человек с большим ножом. — И мне положено. Ибо сказано Многоустом: злато вредно для души». И стал первым набивать карманы драгоценностями и безделушками, даже сунул себе под плащ небольшое зеркальце в золотой оправе. «Если вредно, чего ж ты стараешься?» — спросили его негодяи. «Так у меня злата уже сегодня к вечеру не будет, можешь не сомневаться, заблудший». Шутка окончательно разрядила накаленную атмосферу. «Пусть забирают все, — подумала я, — ничего не жалко, главное, что девушки спасены»… Вот так, господа, вот что сейчас творится, и конца этому не видно.
«Как бы удивилась гражданка фрейлина, узнай она, что чудовище и по совместительству спаситель молодых девиц едет вместе с нами в одном из вагонов. И, разумеется, он не забыл дома свой складень…» — грустно подумал Сварог.
Вновь в купе воцарилось молчание, нарушаемое лишь всхлипами чувствительной фрейлины. Сварог подумал о том, сколько же он слышал за последний месяц подобных историй. Причем, зачастую об одном и том же событии он выслушивал сперва версию одной стороны, потом версию другой. Разумеется, трактовка событий была диаметрально противоположной, зачастую даже и объективную золотую середину с трудом удавалось нащупать.
И тут вдруг молодая девица в траурных одеждах и с капризным лицом неожиданно повернула голову к Сварогу и почти прокричала, повысив голос чуть ли не до визга:
— Я не понимаю, как вы можете в такое время думать о каких-то бабочках! Это преступно! Это неприлично!
Сварог на миг опешил. Ни с того ни с сего эта экзальтированная барышня вдруг вспомнила о его скромной интеллигентской персоне. Но в одном она была права — Сварог действительно ехал бабочек ловить, как бы глупо это не звучало.
Разумеется, в мире, где все стояло на электричестве, железнодорожное сообщение тоже работало на электротоке. Устроено все было до слез знакомым Сварогу образом: поезда двигались по ходовым рельсам (слава богу, по двум, а не по четырем и не по одному), локомотив и вагоны во время движения касались «плавниками» — металлическими пластинами на пружинах, торчащими в стороны и действительно напоминающими плавники — контактного рельса, по которому шел постоянный ток высокого напряжения. Контактный рельс, ласково прозываемый работниками здешнего пути «ниточкой», тянулся вдоль колеи, повторяя все ее изгибы. Он находился в полушаге от ходового рельса, висел над землей на высоте двух локтей, накрытый деревянным коробом…
Короче говоря, метро. Так устроено обыкновенное земное метро. Разве что двигались местные поезда по земле, а не под землей. Нет, точности ради следует отметить, что и под землей здешние составы, случалось, проезжали — по тоннелям, когда дорога пересекала горы.
Локомотив напоминал вытянутую узкую морду некоего вымершего ящера. Вагоны же ничем снаружи Сварога не удивили, ну разве что по длине чуть уступали тем, к которым он привык, и стекла в них были непривычной овальной формы. В каждом отправляющемся составе было поровну пассажирских и товарных вагонов. Первыми по ходу движения шли товарные, замыкали — пассажирские, а последней к составу цепляли так называемую аварийную платформу, на которой — прямо как на бронепоезде в годы Гражданской войны — везли шпалы, рельсы, болты, гайки, изоляторы для контактного рельса, запчасти для подвижного состава и всякие прочие полезные вещи, что могут пригодиться в случае аварии.
Дорога была однопутная, встречные поезда разъезжались на полустанках, разъездах и станциях. Движение регулировалось световыми электрическими сигналами, где красный традиционно означал запрет на движение, а разрешающим был синий.
Сварога несколько удивило, что на Короне существует всего одна ветка — она хоть и пересекала материк с севера на юг, но далеко не по прямой, а скорее по наикривейшей кривой, извивалась змеей от города к городу. Почему же за сорок лет гарандцы не проложили ни одной дополнительной ветки? Скорее всего, подумал Сварог, императорская казна не слишком щедро финансировала развитие сети дорог, а до акционерного капитала или не дошло дело, или просто еще не додумались. А может быть, всему виной косность в головах — не хватило пока времени, чтобы осознать, что будущее за «железкой», а не за речными каналами и электромобильными дорогами.
Вот и все, что знал Сварог о железнодорожном сообщении на Короне до того, как сел в поезд.
Шел второй день увлекательного железнодорожного путешествия. В четырехместном купе их ехало шестеро. Четверо пассажиров, к числу которых принадлежали Сварог и его спутница, путешествовали самым что ни на есть законным образом — согласно честно купленным билетам, двое других — дав на лапу проводнику, который в Короне носил гордое звание «дорожный старшина». Двое внеплановых пассажиров спали на третьих, багажных, гамачного вида полках, а днем сидели внизу вместе со всеми. Сие напоминало бывшему майору ВДВ возвращение поездами с южных курортов в давно забытые советские времена — тогда тоже мест в поездах было значительно меньше, чем желающих уехать.
Массовый отъезд из столицы начался две недели назад. После того, как распространилась информация о создании Вольной республики Корона со столицей в городе Некушд (кстати, очень уж быстро и повсеместно распространилась сия информация, чтобы не заподозрить за этим хорошую, продуманную организацию). И народ поехал.
На заседании Монитории было решено: отпускать. Потому что в противном случае можно заиметь движение сопротивления в собственном тылу, даже более того — у себя под носом. Пусть уж лучше все, кому не нравится новый порядок, находятся по ту сторону Черты, а все кто с нами — по эту. Так оно будет проще и яснее. В общем, как выразился Гай-Раббо, зампредседателя Монитории: «Хорошо, когда прыщи сами соскакивают с твоего тела и перебегают на тело недруга».
Сварог сидел у непривычного овального окна, все в дождевых потеках, и смотрел на пробегающие за окном пейзажи. Смотрел, как ни странно, с любопытством, хотя виды были до зевоты однообразные: пашни, леса, реки, деревеньки, городишки, опять пашни, деревеньки и реки. И монотонная, нескончаемая лента сетчатой ограды, сопровождающей путь в десяти шагах от колеи. Ах да, и ветряки, конечно, как же без них… Сварог за этот месяц так привык к непременному присутствию рядом этих серых электрических мельниц, к этому вечному «шур-шур-шур», доносящемуся либо сверху, либо сбоку, что уже воспринимал ветряные двигатели как что-то само собой разумеющееся, о чем и упоминать лишний раз не стоит, как, скажем, о тучах над головой…
Он вдруг понял, почему с таким упоением глядит в окно и почему его нимало не тяготит дорога — он обыденно, элементарно соскучился по железнодорожным путешествиям, которые, положа руку на сердце, всегда любил, но уже очень давно не доводилось никуда прокатываться под стук колес, под мерное позвякивание, под мелькание за окном однообразных пейзажей. В последнее время он все больше плавал, летал и бродил между мирами.
Кто-то в соседнем купе тихо напевал, подыгрывая себе на струнном инструменте, судя по звучанию — на сорокаструнной лире.
А в их купе продолжался вялотекущий, типично поездной разговор — одновременно и ни о чем, и о самом наболевшем.
— Я видел своими глазами. Они подступили к стенам электрической станции. Но солдаты Каскада остановили их меткими выстрелами у первой линии проволочного заграждения, — с жаром рассказывал рыжеволосый толстяк в одежде попугайской расцветки: ядовито-зеленом трико и желтом плаще. — Тогда они отступили на безопасное расстояние и стали совещаться, как быть. Разрушать стены электрической станции они не хотели, потому что не хотели потом восстанавливать…
Сварог уже знал, что этот с виду типичный лавочник носит титул стат-барона и до событий проживал в своем поместье — небольшом, но процветающем. Процветало поместье за счет фабрики по производству электромобильных шин. Причем стат-барон не сдавал землю в аренду оборотистым капиталодержателям, а на свои сбережения организовал производство и некоторое время даже самолично руководил процессом. Правда, довольно скоро он отошел в сторону, передав дела управляющему.
Работа встала спустя неделю после начала событий. Цеховые рабочие пришли на фабрику, но не разбрелись по рабочим местам, а скучковались во дворе, где долго спорили и в конце концов порешили: нечего впустую тратить силы, когда не сегодня-завтра маги завалят все прилавки наколдованными шинами. К тому же эти маги и дармовой едой нас завалят, и каждому дадут по мобилю, посему айда, ребята, по домам. Ну и разошлись.
Конечно, после того, как в одночасье обрушился такой любимый, такой сытный и уютный мир, казавшийся вечным и незыблемым, стат-барон не мог испытывать к новой власти иных чувств, кроме ненависти. Он и не скрывал, что едет за Черту «примкнуть к борцам против одурманенной магами черни». Сварог спросил его: неужели он хочет бороться с оружием в руках? На что толстяк, подумав, сказал, что с оружием он, пожалуй, не справится, да и годы не те, чтобы бегать и драться, но ведь пользу можно приносить и другим способом, например, обеспечивая борцов всем необходимым. Можно и так, согласился с ним Сварог.
В соседнем вагоне ехали жена и сын стат-барона, почти на каждой остановке он ходил навещать семейство.
— Они окружили станцию, не оставив даже щелочки, но ничего больше не предпринимали. Создавалось полное впечатление, что они чего-то ждут. Но вот только чего? — гадал я. Неужели решили дождаться, когда солдаты Каскада умрут от голода и жажды? Однако ведь и младенцу известно, что на стратегическом объекте обязательно должен находиться стратегический запас еды и воды. И вскоре стало ясно, чего они дожидались, — продолжал рассказывать стат-барон. — Вернее, не чего, а кого. Через час в электромобиле прибыло трое человек, и по их одеждам не составило труда догадаться, кто они такие…
— Эти их ужасные одежды! Мерзость, безвкусица, оскорбление! — воскликнула сидевшая напротив Сварога молодая девица с капризным лицом, одетая в траурные одежды. (Правда, в траур она вырядилась, как оказалось, не потому что у нее кто-то умер, а по поводу безвременной кончины великой империи). Девица направлялась за Черту к своему жениху, который служил в звании юнк-лейтенанта в Седьмом полку береговой артиллерии, целиком перешедшем на сторону противников новой власти. — Как можно напялить на себя эти чудовищные бесформенные балахоны, которые ничего не обтягивают! Значит, им есть что скрывать на теле! Значит, они носят на себе противные, нечеловечекие предметы, которыми творят свое зло!
Стат-барон спокойно переждал этот эмоциональный всплеск и продолжил прерванный рассказ:
— Эти трое, прибывших к электрической станции, что-то разложили на земле, присели на корточки, что-то пошептали, взмахивая руками. Потом поднялись на ноги, и у каждого в руке зажегся большой огненный щит. Да, да, я видел это своими глазами, как вас! Огненный щит, которыми они прикрыли себя с головы до ног. Держа эти щиты перед собой, они двинулись к станции, а за каждым из них пристроились их приспешники — те, что до этого безуспешно осаждали станцию. И представьте себе: пули, летевшие со стороны станции вязли в этих щитах. Или сгорали в них. Или просто исчезали. Я не знаю точно, что происходило с пулями, знаю лишь, что никакого вреда они не причиняли. Так нападавшие добрались до дверей станции. И ворвались внутрь…
— Можно представить, что творилось внутри, — сказал весьма молчаливый молодой человек с нервно подергивающейся щекой.
Все в купе надолго замолчали, напряженно глядя кто в пол, кто в окно и думая каждый о своем. В такт перестуку колес покачивались на кронштейнах электрические фонарики, стилизованные под уличные, образца прошлого века. Фонарики в купе были включены — хоть за окном стоял день-деньской, однако Пасмурный сезон продолжался во всей своей угрюмо-серой красе, и без света внутри было бы мрачновато.
— Да, сейчас жизнь в Короне выглядит совсем иначе, нежели всего какой-то месяц назад, — со вздохом произнесла пожилая дама, похожая на строгую учительницу бальных танцев и правил хорошего тона. — Ой, а я какой ужас расскажу! Я была фрейлиной жены нашего несчастного императора. Свет ясный, неужели это было совсем недавно! А теперь я еду неизвестно куда и зачем! И неизвестно, что станет с империей…
Она достала бежевый батистовый платок, принялась комкать в пальцах.
— Дворец пострадал от варваров первым. Я вышивала в гобеленовом зале, когда во дворе послышались крики. Выглянула в окно, увидела, как в ворота дворца врывается толпа. Часть сразу бросилась на Аллею императоров. Вы же, наверное, все бывали во дворце, знаете, ах, теперь надо говорить — знали эту аллею… Сколько романтических лент было снято на ее дорожках и в ее беседках! По всей длине стоят… стояли мраморные статуи всех императоров Короны. А толпа с радостными воплями, долетавшими и до верхних этажей, статуи стала сбрасывать с постаментов, они падали на дорожку и раскалывались. У меня сердце разрывалось на части! А те, что не раскалывались, толпа разбивала палками и камнями. В руках у всех у них были палки и камни. Ни один шедевр не уцелел…
Вот и пригодился тонкий батистовый платок: им были вытерты первые слезы.
— Я выбежала в коридор и услышала оглушающий топот ног по главной дворцовой лестнице. Словно табун лошадей! Страшные звуки, господа! Ничего более пугающего и ужасного я в жизни не слышала! Вы знаете, во дворце обычно стояла полная тишина. Как в лесу. Нашего бедного императора раздражали громкие звуки, и во дворце старались ходить тихо, на цыпочках. При дворце даже имелся учитель походок, который обучал тех, кто не умел правильно ходить. Топтунов выгоняли из дворца, а наш император был так добр, что не хотел выставлять человека на улицу только из-за того, что тот не умел ходить тихо…
И батистовый платок поднялся к глазам.
— Они ворвались на этаж императрицы, чуть не сорвав двери, рассыпались по комнатам. Я едва успела заскочить в ближайшую дверь, иначе толпа растоптала бы меня, прямо в коридоре. Я оказалась в спальных покоях младших фрейлин, господа. Девочки по заведенной во дворце традиции отдыхали после обеда, они только что проснулись от сотрясавших дворец звуков и сидели в кроватях, держа одеяла у подбородков. Вслед за мной в комнату влетели плебеи. Я никогда не забуду эти отвратительные, перекошенные злобой и сладострастием лица. Ни в какой ленте об ужасах, что вершил маг Визари, не сумели изобразить такие отвратительные лица. О, Тьма и Свет!
Фрейлина достала из рукава флакончик с успокаивающей нюхательной солью, откинула крышку, втянула поочередно левой и правой ноздрей источаемый солью запах, помотала головой и вернулась к рассказу:
— Они сразу же бросились к кроватям. Я не буду повторять вам, что они кричали, это невозможно повторить в приличном обществе. Девочки визжали, барахтались, но что они могли поделать, когда на каждую из них навалилось по три-четыре человека?! На меня плебеи не обратили никакого внимания, — фрейлина криво усмехнулась, — но я не обиделась. Как и не обрадовалась от того, что могу свободно уйти. Уходить я вовсе не собиралась. Я отбросила вышивку, выхватила из камина щипцы и решила, что умру, размозжив головы хотя бы нескольким негодяям, и может быть, хоть одна девочка успеет убежать…
Фрейлина опять достала флакончик.
— И что же дальше? — не вытерпел стат-барон.
— Дальше я подняла щипцы над головой. И в этот момент в комнате раздался зычный голос. Знаете, такой сильный, густой, полнокровный голос, каким часто обладают проповедники Храма. «А ну стоять, нечестивые!» — вот что пророкотало чудовище, появившееся на пороге. Ничего общего с благообразным проповедником. Скорее уж бродяга. Приземистый, толстый, с сиреневым носом и огромным ножом, какие я видела до этого только у поваров на дворцовой кухне…
— Ха, а где же вы еще могли видеть ножи… — вставил реплику молодой человек, поглаживая щеку, которая вновь задергалась от нервного тика.
— Все обернулись на голос к дверям, — фрейлина не обратила никакого внимания на его слова. — Этот… господин с ножом прошел на середину комнаты, по-хозяйски огляделся и зарычал на своих же: «Гореть в аду захотели или растаять небытием во Тьме, черные души?! Крюк вам под ребра! Я накладываю запрет на лихое блудодейство, а за нарушение самолично буду вспарывать брюхи и набивать их перцем. Или кто меня не знает?» Похоже, его знали все, потому что отступили от девиц, молча переглядываясь. Но один, видимо, самый распаренный, набросился на человека с большим ножом, размахивая руками, как ветряки крыльями. «Ты нам не указ! — кричал он. — Мы сами себе указы! Пошел вон отсюда!» «Ах вот оно как!» — сказал странный человек и… и всадил нож в самое сердце крикуна…
Волнительные воспоминания вызвали еще одну паузу в рассказе.
— На этом все не закончилось, — с трудом проговорила сквозь слезы бывшая фрейлина. — «Может, нам и этого не положено?!» — прокричал еще один негодяй, хватая со стола шкатулку и вытряхивая ее содержимое. По ковру рассыпались бусы, цепочки, серьги, колье, другие драгоценности. «Это вам положено, — сказал странный человек с большим ножом. — И мне положено. Ибо сказано Многоустом: злато вредно для души». И стал первым набивать карманы драгоценностями и безделушками, даже сунул себе под плащ небольшое зеркальце в золотой оправе. «Если вредно, чего ж ты стараешься?» — спросили его негодяи. «Так у меня злата уже сегодня к вечеру не будет, можешь не сомневаться, заблудший». Шутка окончательно разрядила накаленную атмосферу. «Пусть забирают все, — подумала я, — ничего не жалко, главное, что девушки спасены»… Вот так, господа, вот что сейчас творится, и конца этому не видно.
«Как бы удивилась гражданка фрейлина, узнай она, что чудовище и по совместительству спаситель молодых девиц едет вместе с нами в одном из вагонов. И, разумеется, он не забыл дома свой складень…» — грустно подумал Сварог.
Вновь в купе воцарилось молчание, нарушаемое лишь всхлипами чувствительной фрейлины. Сварог подумал о том, сколько же он слышал за последний месяц подобных историй. Причем, зачастую об одном и том же событии он выслушивал сперва версию одной стороны, потом версию другой. Разумеется, трактовка событий была диаметрально противоположной, зачастую даже и объективную золотую середину с трудом удавалось нащупать.
И тут вдруг молодая девица в траурных одеждах и с капризным лицом неожиданно повернула голову к Сварогу и почти прокричала, повысив голос чуть ли не до визга:
— Я не понимаю, как вы можете в такое время думать о каких-то бабочках! Это преступно! Это неприлично!
Сварог на миг опешил. Ни с того ни с сего эта экзальтированная барышня вдруг вспомнила о его скромной интеллигентской персоне. Но в одном она была права — Сварог действительно ехал бабочек ловить, как бы глупо это не звучало.
Глава 16
ОПЕРАЦИЯ «ШТИРЛИЦ»
Такую легенду он сочинил себе сам, вспомнив кстати или некстати один польско-советский комедийный фильм перестроечный поры. Разве что направлялся он за бабочками не на Суматру, а в какую-то загадочную Голенойскую лесостепь. Но тоже в качестве энтомолога с непременным сачком, в дурацких круглых очоках с простыми стеклами, а на крюке в вагонной стене за спиной сейчас висела круглая шляпа с закатанной противомоскитной сеткой.
Сварог, посоветовавшись со знающими людьми, выбрал себе прикрытием статус приват-ректора энтомологии, что в переводе с научно-интеллигентского на человеческий означает: профессор по бабочкам и прочим мелкокрылым, не преподающий в университете, работающий на дому или где ему вздумается, по своей программе исследований, одобренной и оплачиваемой научными кругами.
Хорошее прикрытие, между прочим, надежное. Таких кабинетно-полевых червей мало кто знает в лицо, кроме самых близких коллег. И отношение окружающих к ним снисходительно-невнимательное, как к чужим детям или городским сумасшедшим. И можно нести полную (но все ж таки подальше от политики) околесицу, не боясь, что тебя одни сочтут врагом трудово… пардон, колдовского народа, а другие — быдлом, замахнувшимся на вековые устои. Подобные ученые мужи завсегда живут в своем мирке, в симбиозе с какими-нибудь там чешуйчатокрылыми и членистоногими; они не полезны и не вредны для дел как революции, так и оппозиции, и потому абсолютно неинтересны ни тем, ни другим. Зато умные, в очках, понимаешь… Стало быть, под такой личиной зело удобно проскальзывать и просачиваться.
Что, собственно, и требуется.
— Помилуйте… — весьма натурально покраснел прославленный энтомолог и содрал с носа очки. Прищурился близоруко на капризную девицу, запыхтел: — Да по какому праву… Я не понимаю…
— Не понимает он, видите ли! — девица уже почти визжала. — Народ, сплотившись вокруг защитников трона, из последних сил противостоит банде прохиндеев, а этот, видите ли, не понимает! Ему важнее какие-то… какие-то мотыльки! Почему вы не на баррикадах?!
Баррикад на улицах столицы отродясь не было, в столице все проходило без особого шума и слишком уж поднятой пыли, однако подобной узости женского мышления приват-ректор стерпеть не мог. Храбро водрузив очки на нос, он захлебнулся возмущением и забубнил, постепенно увеличивая громкость и к финалу дойдя до форте:
— Мотыльки! Какие мотыльки? Да что вы понимаете! Я еду в Голенойю, в Голенойе моим коллегой, профессором Таран-Тогой, обнаружен второй подвид спиралеголовки зеленоватокончиковой! Второй! Вы хоть понимаете, что это значит для всей науки?! Да что вы понимаете… Это переворот! Это революция в энтомологии! Оппоненты умоются слезами!..
— Ах, переворот? Ах, революция?! — девица перешла на фортиссимо. — А что под вашим носом творится, вы видите?!
Пожалуй, со скандалом Сварог переборщил. Еще, не дай бог, явятся дорожный старшина… А привлекать особое внимание к своей персоне Сварог не собирался.
На выручку приват-ректору, незаслуженно атакованному девицей с капризным лицом, пришел толстяк стат-барон.
— Полноте, барышня, — улыбнулся он траурной девице, раздвинув толстые щеки. — Приват-ректор же не виноват, что на нас свалилось эдакое несчастье. И наука тоже ни в чем не виновата. А научные исследования прекращать нельзя.
— Что вы такое говорите! — лицо девицы исказила недовольная гримаса, лишив его последних черт привлекательности, хотя тон она снизила. — Сейчас надо отменить все пустое и незначительное! Надо собраться всем людям вместе и ударить, ударить!
— Э, не скажите! — толстяк стат-барон уютно почмокал губами. — Кто знает, в каких пустяках таятся ключики к великим тайнам. Представьте себе, что господин приват-ректор откроет-таки доселе неизвестный вид бабочки, и на крылышках ее будет пыльца, которая… ну, скажем, с помощью которой он сможет приготовить снадобье, делающее людей неуязвимыми к магическому воздействию.
— Детский лепет какой-то, — фыркнула девица. Сварог посмотрел на толстяка в попугайских одеждах новым взглядом. Этот, с виду типичный фат и прожигатель жизни, оказывается, не только стат-барон, но еще и философ. Сам Сварог смолчал, лишь обиженно и беспомощно хлопая глазами в полном согласии с ролью интеллигента.
И тут в защиту Сварога, хотя этого, вроде, особо уже и не требовалось, выступил еще один человек. Его жена.
Да, да, жена. Обзавелся он, представьте, и женой. Правда, жили они не в законном и даже не в гражданском браке, а в самом что ни на есть фиктивном, но про то мало кто знал. Лишних в эту историю не посвящали.
— А чего ты пристала, чего пристала? — наседала она на барышню с капризным лицом. — Ты кто такая? Мой муж — автор кучи книг, с ним считаются во всех университетах, к его словам прислушиваются политики! Бабочки ей не нравятся, подумаешь! Нет, ты кто такая?
Сварог, посоветовавшись со знающими людьми, выбрал себе прикрытием статус приват-ректора энтомологии, что в переводе с научно-интеллигентского на человеческий означает: профессор по бабочкам и прочим мелкокрылым, не преподающий в университете, работающий на дому или где ему вздумается, по своей программе исследований, одобренной и оплачиваемой научными кругами.
Хорошее прикрытие, между прочим, надежное. Таких кабинетно-полевых червей мало кто знает в лицо, кроме самых близких коллег. И отношение окружающих к ним снисходительно-невнимательное, как к чужим детям или городским сумасшедшим. И можно нести полную (но все ж таки подальше от политики) околесицу, не боясь, что тебя одни сочтут врагом трудово… пардон, колдовского народа, а другие — быдлом, замахнувшимся на вековые устои. Подобные ученые мужи завсегда живут в своем мирке, в симбиозе с какими-нибудь там чешуйчатокрылыми и членистоногими; они не полезны и не вредны для дел как революции, так и оппозиции, и потому абсолютно неинтересны ни тем, ни другим. Зато умные, в очках, понимаешь… Стало быть, под такой личиной зело удобно проскальзывать и просачиваться.
Что, собственно, и требуется.
— Помилуйте… — весьма натурально покраснел прославленный энтомолог и содрал с носа очки. Прищурился близоруко на капризную девицу, запыхтел: — Да по какому праву… Я не понимаю…
— Не понимает он, видите ли! — девица уже почти визжала. — Народ, сплотившись вокруг защитников трона, из последних сил противостоит банде прохиндеев, а этот, видите ли, не понимает! Ему важнее какие-то… какие-то мотыльки! Почему вы не на баррикадах?!
Баррикад на улицах столицы отродясь не было, в столице все проходило без особого шума и слишком уж поднятой пыли, однако подобной узости женского мышления приват-ректор стерпеть не мог. Храбро водрузив очки на нос, он захлебнулся возмущением и забубнил, постепенно увеличивая громкость и к финалу дойдя до форте:
— Мотыльки! Какие мотыльки? Да что вы понимаете! Я еду в Голенойю, в Голенойе моим коллегой, профессором Таран-Тогой, обнаружен второй подвид спиралеголовки зеленоватокончиковой! Второй! Вы хоть понимаете, что это значит для всей науки?! Да что вы понимаете… Это переворот! Это революция в энтомологии! Оппоненты умоются слезами!..
— Ах, переворот? Ах, революция?! — девица перешла на фортиссимо. — А что под вашим носом творится, вы видите?!
Пожалуй, со скандалом Сварог переборщил. Еще, не дай бог, явятся дорожный старшина… А привлекать особое внимание к своей персоне Сварог не собирался.
На выручку приват-ректору, незаслуженно атакованному девицей с капризным лицом, пришел толстяк стат-барон.
— Полноте, барышня, — улыбнулся он траурной девице, раздвинув толстые щеки. — Приват-ректор же не виноват, что на нас свалилось эдакое несчастье. И наука тоже ни в чем не виновата. А научные исследования прекращать нельзя.
— Что вы такое говорите! — лицо девицы исказила недовольная гримаса, лишив его последних черт привлекательности, хотя тон она снизила. — Сейчас надо отменить все пустое и незначительное! Надо собраться всем людям вместе и ударить, ударить!
— Э, не скажите! — толстяк стат-барон уютно почмокал губами. — Кто знает, в каких пустяках таятся ключики к великим тайнам. Представьте себе, что господин приват-ректор откроет-таки доселе неизвестный вид бабочки, и на крылышках ее будет пыльца, которая… ну, скажем, с помощью которой он сможет приготовить снадобье, делающее людей неуязвимыми к магическому воздействию.
— Детский лепет какой-то, — фыркнула девица. Сварог посмотрел на толстяка в попугайских одеждах новым взглядом. Этот, с виду типичный фат и прожигатель жизни, оказывается, не только стат-барон, но еще и философ. Сам Сварог смолчал, лишь обиженно и беспомощно хлопая глазами в полном согласии с ролью интеллигента.
И тут в защиту Сварога, хотя этого, вроде, особо уже и не требовалось, выступил еще один человек. Его жена.
Да, да, жена. Обзавелся он, представьте, и женой. Правда, жили они не в законном и даже не в гражданском браке, а в самом что ни на есть фиктивном, но про то мало кто знал. Лишних в эту историю не посвящали.
— А чего ты пристала, чего пристала? — наседала она на барышню с капризным лицом. — Ты кто такая? Мой муж — автор кучи книг, с ним считаются во всех университетах, к его словам прислушиваются политики! Бабочки ей не нравятся, подумаешь! Нет, ты кто такая?