Страница:
— Нужно сознаться, что и у нас нет других объяснений этого явления, и я крайне удивлен, услышав, что так ясно и точно объясняет его человек, живший задолго раньше меня.
— Однако, наперекор очевидности подобных явлений, большая часть наших современников отказывалась допустить их.
— Неужели все тогда были так недоверчивы?
— Даже более, чем вы можете подозревать это.
— Однако, мало ли в природе вещей, крайне загадочных в сущности…
— Постойте, я перебью вас, Та-Лао-Йе. Не похожа ли психическая сила на электричество угря или ската, которое тоже образует вокруг организма рыбы особенную атмосферу?
— По мне она совершенно одинакова, Шин-Чунг. Но довольно пока об этом предмете, перейдем к другому. Скажите, пожалуйста, чувствуете ли вы себя в силах покинуть здешнее место и предпринять со мною путешествие? Ясность ваших суждений доказывает мне, что у вас пробуждение полное. Что касается до крепости вашего тела, то она достаточна…
— Я в вашем полном распоряжении, Та-Лао-Йе. Вверяю себя в ваши руки.
Во время разговора Синтеза или Шин-Чунга, как называл его старец с очками, около него уже давно собралась толпа «мозговых» людей, которые, убедившись, что гость более не пугает их своими криками и грубыми движениями, с любопытством обступили его со всех сторон. Та-Лао-Йе сказал им несколько слов. Они подошли еще ближе к Синтезу и слегка коснулись его своими руками. В то же время Синтез почувствовал, что он плавно поднимается вверх среди группы «мозговых» людей.
— Так вот это чудесное средство передвижения, про которое вы говорили мне, почтенный Та-Лао-Йе! — заметил довольный Синтез, хотя ему стало невольно страшно, когда он очутился над землею.
— Да. Ну, как вы находите его, Шин-Чунг?
— Я восхищен! — одно могу сказать. Мой язык не находит лучше слова, для выражения моей радости и неописанного довольства, которое теперь меня наполняет.
В это время они поднялись на воздух на высоту семи сажень и здесь остановились.
— Вы не чувствуете головокружения? — осведомился Та-Лао-Йе. — Впрочем, опасаться нечего: мы крепко поддерживаем вас. Вы находитесь в центре атмосферы действия наших организмов и потому, так сказать, слили свое тело с нашим. Теперь, когда вы сами взлетели на воздух, скажите мне,
— лучше ли с быстротою молнии перенестись в Томбукту, или медленно тащиться туда, подвергая себя всем опасностям столь дальнего путешествия?
— Можно ли даже спрашивать об этом?!
— Выбирайте, что хотите, Шин-Чунг, — мы, как хозяева, считаем себя обязанными исполнить все ваши желания.
— Еще раз благодарю вас! С вашего позволения, я охотно избираю воздушный способ путешествия.
— Ну, так полетим!
Группа путешественников тронулась с места и плавно полетела вверх; потом, на некотором расстоянии от земли, снова остановилась, чтобы показать доисторическому человеку то место, над которым они находились.
Но, против ожидания, представившийся вид не произвел на Синтеза никакого впечатления. Он увидел небольшой город с раскиданными там и сям зданиями, окруженными разнообразной растительностью, которая красиво оттенялась при блеске солнца. Здесь были перемешаны растения разных поясов, и наряду с тропическими растениями братски ютились растения умеренного климата.
— Если мне не изменяет память, — тихо проговорил Синтез, — этот китайский город мало отличается от тех городов, которые я некогда видел в Небесной Империи. Форма и характер их почти не изменились.
— Точно так же, как наш язык и нравы, — отвечал Та-Лао-Йе. — Да и к чему изменять то, что приятно для глаза и удобно для употребления? Эти дома очень чисты, прохладны и здоровы, так как не заражаются миазмами и предохраняют нас от сильного действия солнца. Чего же еще вам более?
— А кто у вас строит их?
— Все те же Мао-Чин, под нашим руководством.
— В самом деле, я и позабыл, что у вас существует другая раса… моя… раса притесняемых… презренных белых! Впрочем, только грубые белые и могли выстроить эти громоздкие здания; ваша же раса так утончена и чувствительна, что, кажется, вовсе не способна к подобным работам…
— Мао-Чин вовсе не так презренны и угнетаемы, как вы думаете. Это просто низко организованные существа, работающие без сознания, подобно животным. Нового поэтому ничего не придумают, но зато, под нашим руководством, могут служить отличными работниками.
— И им законом запрещено, вы говорили мне, стараться освободиться от их несчастного положения?
— А разве этого не бывало в ваше время, Шин-Чунг? Разве не было у вас низших существ, обреченных на самые тяжелые труды, в то время как другие проводили всю жизнь без малейшего труда и работ? Вы сами, Шин-Чунг, человек образованный, а возделывали ли вы землю, плодами которой питались, ткали ли платье, которое одевало вас, строили ли жилище, где вы помещались? — Нет. Вы заставляли делать это своих Мао-Чин, кто бы ни были, и вовсе не считали их равными себе. Вообще, нужно вам сказать, разница между производителями и потребителями и в ваше время была не меньше, чем в наше.
— Но все же мы давали жалованье своим работникам!
— А разве наши Мао-Чин работают даром? Мы даем им все, в чем они нуждаются: жилище, платье, пищу, когда они заболеют, — их лечат, когда состарятся, — дают убежище. Ну, а вы-то делали ли это для своих?
— Не буду спорить, чьему рабочему, нашему или вашему, жилось лучше, — скажу лишь, что всякий рабочий имеет право на свой труд. То, что вы даете вашим Мао-Чин, они делали бы и сами, стало быть, легко могли жить и без вас.
— Вы, кажется, забываете, что они — побежденные, а мы их хозяева. Все, что здесь ни есть, принадлежит нам; они не могут и не должны иметь собственности; наша воля для них закон, так как они существа гораздо низшие нас. Поняли ли вы? — закончил Та-Лао-Йе, мелодичный голос которого принял в эту минуту несколько жесткий оттенок.
— Увы, — со скорбью подумал про себя Синтез, — так именно рассуждали и поступали во времена моей молодости рабовладельцы. Таких воззрений держались Южане, пока ужасная война с Северными Штатами не окончилась их поражением и не заставила их отказаться от рабства. Но какое возмездие теперь со стороны потомков дяди Тома!
Группа воздушных путешественников в молчании продолжала свой полет, между тем как Синтез, углубившись в свои размышления, созерцал с высоты реки, ручьи, леса, поля, селения, несчастных Мао-Чин, согнутых над работою или тихо подвигавшихся по дорогам. Временами Синтеза и его спутников обгоняли «мозговые» люди, неслышно скользившие в воздухе подобно созданиям фантазии.
Та-Лао-Йе первый прервал безмолвие, которое почтительно сохраняли его товарищи, люди более молодые и, по-видимому, ниже его стоявшие в таинственной иерархии Мозгового государства.
— Что, — обратился он к Синтезу, — не ускорить ли нам свой полет? Мы тогда скорее достигнем Томбукту и немного отдохнем в этом городе, прежде чем продолжать свое путешествие вокруг земли.
— Охотно, Та-Лао-Йе. Но предварительно я желал бы получить от вас еще некоторые сведения относительно вашей организации, чтобы мне можно было всецело, не развлекаясь посторонними мыслями, посвятить себя изучению тех чудес, какие вы мне покажете… Я человек методический, немного педант, если вы хотите, и не люблю заниматься несколькими вещами зараз.
— Спрашивайте, спрашивайте, Шин-Чунг, я в вашем распоряжении…
— Вы говорите, мы теперь направляемся в Томбукту, город, служащий вам обычным местом жительства. Объясните же мне, пожалуйста, какова ваша семейная организация, каковы ваши отношения, между собою и к Мао-Чин, — владеет ли каждый из вас одним или несколькими рабами, или ваше господство простирается на всю расу? Каковы, наконец, ваши занятия?
— Я постараюсь кратко, но ясно ответить вам на эти вопросы, свидетельствующие об интересе, какой вы питаете к нашей семейно-общественной организации. Насколько могу, я сейчас посвящу вас во все тайны последней. Но прежде позвольте осведомиться, как вы себя чувствуете в данную минуту?
— Превосходно.
— Значит вы довольны нашим способом передвижения?
— Я считаю его чудесным и сожалею лишь о том, что мои годы не позволят мне вполне овладеть им. Не затрудняет ли только вас самих, Та-Лао-Йе, моя переноска? Не чувствуете ли вы утомления?
— Нисколько! Мы даже не знаем, что вы разумеете под словом «утомление», так как развитие нашей физической силы бесконечно. Притом же ваше тело, находясь среди окружающей нас нервной атмосферы, весит не более пуха… Однако, возвращусь к вашим вопросам. Что касается семейной организации, то наши предки были многоженцами, но вот уже пять или шесть тысяч лет, как у нас господствует моногамия, хотя закон и не ограничивает числа жен у каждого гражданина. Та же самая свобода царит у нас и относительно жилища каждого семейства.
— Как?! Разве у вас нет определенных жилищ, где бы вы обитали постоянно, где бы воспитывались ваши дети и где бы жили ваши слуги?
— И да, и нет. Иначе говоря, у нас дома составляют общественную собственность. Каждый выбирает себе то или другое помещение, живет в нем более или менее продолжительное время, затем в один прекрасный день покидает свое жилище, или в силу необходимости, или просто по прихоти. Выстроенные из массивного фарфора, наши дома крайне прочны и могут служить целому ряду поколений. Если число их оказывается недостаточным, то Мао-Чин строят новые.
— Это напоминает меблированные отели американцев моего времени, — заметил Синтез. — Ну, а как живут Мао-Чин?
— Мао-Чин прикреплены к известному жилищу и окружающему последнее участку земли. Каждую минуту в продолжении всей своей жизни, они должны быть готовы услуживать господам, кто бы последние ни были, и заботиться об удовлетворении нужд, как наших, так и своих… Таким образом, если кто-нибудь из нас переселяется, то на новом месте он находит и дом, и слуг, и все необходимое для жизни.
— При такой системе вы должны очень мало жить семейной жизнью. Есть ли у вас даже время заниматься воспитанием ваших детей?
При этом вопросе взрыв хохота вырвался у спутников Синтеза. Та-Лао-Йе поспешил прекратить этот прилив веселости.
— Простите наш смех, — сказал он, обращаясь к Синтезу, — мы вовсе не хотели оскорбить вас, но нам странно слышать предположение, что мы, «мозговые» люди, сами воспитываем своих детей.
— Как же иначе? — с удивлением воскликнул Синтез.
— Очень просто, наших детей сначала воспитывают женщины Мао-Чин; они дают им необходимую пищу, заботятся, ухаживают за ними, пока малютки не начнут лепетать первые слова и не начнут делать первых шагов по земле, — подобно Мао-Чин, — и в воздухе, — подобно своим родителям.
— Это мне кажется вполне разумным. Что же делают с вашими детьми потом?
— Потом их воспитывают, опять таки сообща, в особых заведениях, под руководством опытных воспитателей.
— И, наверное, эти воспитатели уже не принадлежат к расе Мао-Чин?
— Нет, ими могут быть только представители нашей расы — «мозговые» люди.
— Извините, Та-Лао-Йе, я здесь остановлю вас. Вы сейчас говорили мне о полном равенстве, которое будто бы существует между всеми вами, представителями совершенной расы… Вы говорили, что свободная воля каждого служит единственным правилом вашей жизни… Но скажите теперь, как же согласить с этой совершенной свободой рабское подчинение правилам, вытекающее из указанных вами педагогических занятий?
— Какое же рабское подчинение? Правда, у нас никто не может отказаться от педагогической деятельности, так как наши законы положительно приказывают каждому гражданину безвозмездно отдаться воспитанию юношества. Но у нас никто и не думает уклоняться от этой обязанности, самой благородной, самой возвышенной, какую только могут иметь отцы семейств.
— Я искренно удивляюсь вам, Та-Лао-Йе, и прошу вас извинить мою ошибку.
— Не извиняйтесь, Шин-Чунг, — ведь я уверен, что вы не имели намерения оскорбить нас. Ваше суждение только показывает мне, что в ваше время люди держались на этот счет очень грубых понятий.
— Но тогда, значит, вы все без исключения должны действовать по одной и той же инструкции?
— А как вы думаете? Знайте, что все мы в известное время возраста, получаем получаем точные понятия о своих обязанностях и поучаемся следовать строго определенным правилам.
— Мне хотелось бы хоть раз взглянуть, как вы обучаете своих детей.
— Это можно устроить в одну минуту. Мы ускорим свой полет и сейчас будем в городе.
— Еще одно слово. Когда вы с быстротою молнии пробегаете пространство, у вас разве не бывает столкновений между путешественниками?
— Никогда не бывает ничего подобного. Даже если, случайно, два тела встретятся в воздухе, то нервные атмосферы, окружающие каждое из них, отталкиваются друг от друга и, таким образом, столкновение двух тел предотвращается.
Синтез хотел было сделать еще несколько замечаний. Но было уже поздно. В тот момент, когда Та-Лао-Йе произнес последние слова, ученый почувствовал легкое содрогание. Это продолжалось всего одно мгновение. Потом он услышал приятный голос Та-Лао-Йе:
— Мы прибыли на место!
5
— Однако, наперекор очевидности подобных явлений, большая часть наших современников отказывалась допустить их.
— Неужели все тогда были так недоверчивы?
— Даже более, чем вы можете подозревать это.
— Однако, мало ли в природе вещей, крайне загадочных в сущности…
— Постойте, я перебью вас, Та-Лао-Йе. Не похожа ли психическая сила на электричество угря или ската, которое тоже образует вокруг организма рыбы особенную атмосферу?
— По мне она совершенно одинакова, Шин-Чунг. Но довольно пока об этом предмете, перейдем к другому. Скажите, пожалуйста, чувствуете ли вы себя в силах покинуть здешнее место и предпринять со мною путешествие? Ясность ваших суждений доказывает мне, что у вас пробуждение полное. Что касается до крепости вашего тела, то она достаточна…
— Я в вашем полном распоряжении, Та-Лао-Йе. Вверяю себя в ваши руки.
Во время разговора Синтеза или Шин-Чунга, как называл его старец с очками, около него уже давно собралась толпа «мозговых» людей, которые, убедившись, что гость более не пугает их своими криками и грубыми движениями, с любопытством обступили его со всех сторон. Та-Лао-Йе сказал им несколько слов. Они подошли еще ближе к Синтезу и слегка коснулись его своими руками. В то же время Синтез почувствовал, что он плавно поднимается вверх среди группы «мозговых» людей.
— Так вот это чудесное средство передвижения, про которое вы говорили мне, почтенный Та-Лао-Йе! — заметил довольный Синтез, хотя ему стало невольно страшно, когда он очутился над землею.
— Да. Ну, как вы находите его, Шин-Чунг?
— Я восхищен! — одно могу сказать. Мой язык не находит лучше слова, для выражения моей радости и неописанного довольства, которое теперь меня наполняет.
В это время они поднялись на воздух на высоту семи сажень и здесь остановились.
— Вы не чувствуете головокружения? — осведомился Та-Лао-Йе. — Впрочем, опасаться нечего: мы крепко поддерживаем вас. Вы находитесь в центре атмосферы действия наших организмов и потому, так сказать, слили свое тело с нашим. Теперь, когда вы сами взлетели на воздух, скажите мне,
— лучше ли с быстротою молнии перенестись в Томбукту, или медленно тащиться туда, подвергая себя всем опасностям столь дальнего путешествия?
— Можно ли даже спрашивать об этом?!
— Выбирайте, что хотите, Шин-Чунг, — мы, как хозяева, считаем себя обязанными исполнить все ваши желания.
— Еще раз благодарю вас! С вашего позволения, я охотно избираю воздушный способ путешествия.
— Ну, так полетим!
Группа путешественников тронулась с места и плавно полетела вверх; потом, на некотором расстоянии от земли, снова остановилась, чтобы показать доисторическому человеку то место, над которым они находились.
Но, против ожидания, представившийся вид не произвел на Синтеза никакого впечатления. Он увидел небольшой город с раскиданными там и сям зданиями, окруженными разнообразной растительностью, которая красиво оттенялась при блеске солнца. Здесь были перемешаны растения разных поясов, и наряду с тропическими растениями братски ютились растения умеренного климата.
— Если мне не изменяет память, — тихо проговорил Синтез, — этот китайский город мало отличается от тех городов, которые я некогда видел в Небесной Империи. Форма и характер их почти не изменились.
— Точно так же, как наш язык и нравы, — отвечал Та-Лао-Йе. — Да и к чему изменять то, что приятно для глаза и удобно для употребления? Эти дома очень чисты, прохладны и здоровы, так как не заражаются миазмами и предохраняют нас от сильного действия солнца. Чего же еще вам более?
— А кто у вас строит их?
— Все те же Мао-Чин, под нашим руководством.
— В самом деле, я и позабыл, что у вас существует другая раса… моя… раса притесняемых… презренных белых! Впрочем, только грубые белые и могли выстроить эти громоздкие здания; ваша же раса так утончена и чувствительна, что, кажется, вовсе не способна к подобным работам…
— Мао-Чин вовсе не так презренны и угнетаемы, как вы думаете. Это просто низко организованные существа, работающие без сознания, подобно животным. Нового поэтому ничего не придумают, но зато, под нашим руководством, могут служить отличными работниками.
— И им законом запрещено, вы говорили мне, стараться освободиться от их несчастного положения?
— А разве этого не бывало в ваше время, Шин-Чунг? Разве не было у вас низших существ, обреченных на самые тяжелые труды, в то время как другие проводили всю жизнь без малейшего труда и работ? Вы сами, Шин-Чунг, человек образованный, а возделывали ли вы землю, плодами которой питались, ткали ли платье, которое одевало вас, строили ли жилище, где вы помещались? — Нет. Вы заставляли делать это своих Мао-Чин, кто бы ни были, и вовсе не считали их равными себе. Вообще, нужно вам сказать, разница между производителями и потребителями и в ваше время была не меньше, чем в наше.
— Но все же мы давали жалованье своим работникам!
— А разве наши Мао-Чин работают даром? Мы даем им все, в чем они нуждаются: жилище, платье, пищу, когда они заболеют, — их лечат, когда состарятся, — дают убежище. Ну, а вы-то делали ли это для своих?
— Не буду спорить, чьему рабочему, нашему или вашему, жилось лучше, — скажу лишь, что всякий рабочий имеет право на свой труд. То, что вы даете вашим Мао-Чин, они делали бы и сами, стало быть, легко могли жить и без вас.
— Вы, кажется, забываете, что они — побежденные, а мы их хозяева. Все, что здесь ни есть, принадлежит нам; они не могут и не должны иметь собственности; наша воля для них закон, так как они существа гораздо низшие нас. Поняли ли вы? — закончил Та-Лао-Йе, мелодичный голос которого принял в эту минуту несколько жесткий оттенок.
— Увы, — со скорбью подумал про себя Синтез, — так именно рассуждали и поступали во времена моей молодости рабовладельцы. Таких воззрений держались Южане, пока ужасная война с Северными Штатами не окончилась их поражением и не заставила их отказаться от рабства. Но какое возмездие теперь со стороны потомков дяди Тома!
Группа воздушных путешественников в молчании продолжала свой полет, между тем как Синтез, углубившись в свои размышления, созерцал с высоты реки, ручьи, леса, поля, селения, несчастных Мао-Чин, согнутых над работою или тихо подвигавшихся по дорогам. Временами Синтеза и его спутников обгоняли «мозговые» люди, неслышно скользившие в воздухе подобно созданиям фантазии.
Та-Лао-Йе первый прервал безмолвие, которое почтительно сохраняли его товарищи, люди более молодые и, по-видимому, ниже его стоявшие в таинственной иерархии Мозгового государства.
— Что, — обратился он к Синтезу, — не ускорить ли нам свой полет? Мы тогда скорее достигнем Томбукту и немного отдохнем в этом городе, прежде чем продолжать свое путешествие вокруг земли.
— Охотно, Та-Лао-Йе. Но предварительно я желал бы получить от вас еще некоторые сведения относительно вашей организации, чтобы мне можно было всецело, не развлекаясь посторонними мыслями, посвятить себя изучению тех чудес, какие вы мне покажете… Я человек методический, немного педант, если вы хотите, и не люблю заниматься несколькими вещами зараз.
— Спрашивайте, спрашивайте, Шин-Чунг, я в вашем распоряжении…
— Вы говорите, мы теперь направляемся в Томбукту, город, служащий вам обычным местом жительства. Объясните же мне, пожалуйста, какова ваша семейная организация, каковы ваши отношения, между собою и к Мао-Чин, — владеет ли каждый из вас одним или несколькими рабами, или ваше господство простирается на всю расу? Каковы, наконец, ваши занятия?
— Я постараюсь кратко, но ясно ответить вам на эти вопросы, свидетельствующие об интересе, какой вы питаете к нашей семейно-общественной организации. Насколько могу, я сейчас посвящу вас во все тайны последней. Но прежде позвольте осведомиться, как вы себя чувствуете в данную минуту?
— Превосходно.
— Значит вы довольны нашим способом передвижения?
— Я считаю его чудесным и сожалею лишь о том, что мои годы не позволят мне вполне овладеть им. Не затрудняет ли только вас самих, Та-Лао-Йе, моя переноска? Не чувствуете ли вы утомления?
— Нисколько! Мы даже не знаем, что вы разумеете под словом «утомление», так как развитие нашей физической силы бесконечно. Притом же ваше тело, находясь среди окружающей нас нервной атмосферы, весит не более пуха… Однако, возвращусь к вашим вопросам. Что касается семейной организации, то наши предки были многоженцами, но вот уже пять или шесть тысяч лет, как у нас господствует моногамия, хотя закон и не ограничивает числа жен у каждого гражданина. Та же самая свобода царит у нас и относительно жилища каждого семейства.
— Как?! Разве у вас нет определенных жилищ, где бы вы обитали постоянно, где бы воспитывались ваши дети и где бы жили ваши слуги?
— И да, и нет. Иначе говоря, у нас дома составляют общественную собственность. Каждый выбирает себе то или другое помещение, живет в нем более или менее продолжительное время, затем в один прекрасный день покидает свое жилище, или в силу необходимости, или просто по прихоти. Выстроенные из массивного фарфора, наши дома крайне прочны и могут служить целому ряду поколений. Если число их оказывается недостаточным, то Мао-Чин строят новые.
— Это напоминает меблированные отели американцев моего времени, — заметил Синтез. — Ну, а как живут Мао-Чин?
— Мао-Чин прикреплены к известному жилищу и окружающему последнее участку земли. Каждую минуту в продолжении всей своей жизни, они должны быть готовы услуживать господам, кто бы последние ни были, и заботиться об удовлетворении нужд, как наших, так и своих… Таким образом, если кто-нибудь из нас переселяется, то на новом месте он находит и дом, и слуг, и все необходимое для жизни.
— При такой системе вы должны очень мало жить семейной жизнью. Есть ли у вас даже время заниматься воспитанием ваших детей?
При этом вопросе взрыв хохота вырвался у спутников Синтеза. Та-Лао-Йе поспешил прекратить этот прилив веселости.
— Простите наш смех, — сказал он, обращаясь к Синтезу, — мы вовсе не хотели оскорбить вас, но нам странно слышать предположение, что мы, «мозговые» люди, сами воспитываем своих детей.
— Как же иначе? — с удивлением воскликнул Синтез.
— Очень просто, наших детей сначала воспитывают женщины Мао-Чин; они дают им необходимую пищу, заботятся, ухаживают за ними, пока малютки не начнут лепетать первые слова и не начнут делать первых шагов по земле, — подобно Мао-Чин, — и в воздухе, — подобно своим родителям.
— Это мне кажется вполне разумным. Что же делают с вашими детьми потом?
— Потом их воспитывают, опять таки сообща, в особых заведениях, под руководством опытных воспитателей.
— И, наверное, эти воспитатели уже не принадлежат к расе Мао-Чин?
— Нет, ими могут быть только представители нашей расы — «мозговые» люди.
— Извините, Та-Лао-Йе, я здесь остановлю вас. Вы сейчас говорили мне о полном равенстве, которое будто бы существует между всеми вами, представителями совершенной расы… Вы говорили, что свободная воля каждого служит единственным правилом вашей жизни… Но скажите теперь, как же согласить с этой совершенной свободой рабское подчинение правилам, вытекающее из указанных вами педагогических занятий?
— Какое же рабское подчинение? Правда, у нас никто не может отказаться от педагогической деятельности, так как наши законы положительно приказывают каждому гражданину безвозмездно отдаться воспитанию юношества. Но у нас никто и не думает уклоняться от этой обязанности, самой благородной, самой возвышенной, какую только могут иметь отцы семейств.
— Я искренно удивляюсь вам, Та-Лао-Йе, и прошу вас извинить мою ошибку.
— Не извиняйтесь, Шин-Чунг, — ведь я уверен, что вы не имели намерения оскорбить нас. Ваше суждение только показывает мне, что в ваше время люди держались на этот счет очень грубых понятий.
— Но тогда, значит, вы все без исключения должны действовать по одной и той же инструкции?
— А как вы думаете? Знайте, что все мы в известное время возраста, получаем получаем точные понятия о своих обязанностях и поучаемся следовать строго определенным правилам.
— Мне хотелось бы хоть раз взглянуть, как вы обучаете своих детей.
— Это можно устроить в одну минуту. Мы ускорим свой полет и сейчас будем в городе.
— Еще одно слово. Когда вы с быстротою молнии пробегаете пространство, у вас разве не бывает столкновений между путешественниками?
— Никогда не бывает ничего подобного. Даже если, случайно, два тела встретятся в воздухе, то нервные атмосферы, окружающие каждое из них, отталкиваются друг от друга и, таким образом, столкновение двух тел предотвращается.
Синтез хотел было сделать еще несколько замечаний. Но было уже поздно. В тот момент, когда Та-Лао-Йе произнес последние слова, ученый почувствовал легкое содрогание. Это продолжалось всего одно мгновение. Потом он услышал приятный голос Та-Лао-Йе:
— Мы прибыли на место!
5
Воздушные путешественники спустились на землю среди огромного города, на обширной площади, обсаженной прекрасными деревьями и окруженной грандиозными памятниками. Синтезу захотелось несколько пройтись по ней, чтобы поразмять свои ноги после непривычного для него способа путешествия.
Его спутники нашли это намерение вполне естественным.
Синтез тихо зашагал по площади, бормоча про себя:
— Итак, вот этот таинственный город Томбукту, некогда едва известный нашим современникам, а теперь столица мира! Наша цивилизация, которою мы гордились, исчезла почти без всякого следа, самая земная ось переместилась, прежние моря и материки исчезли, расы изменились, изменилась даже самая сущность человеческого организма, а этот прежде незначительный город уцелел и сделался лучшим рассадником современной цивилизации!.. Париж… Лондон… Петербург… Берлин… Рим — эти имена звучат теперь так же странно, как в мое время звучали имена Вавилона, Фив или Ниневии, от которых сохранилось одно только воспоминание… От всей нашей славы не осталось ничего!! Ничего! Вот результат нашей былой цивилизации!
Синтез печально опустил голову.
— А Томбукту, из негритянского города сделавшийся китайским, быстро развивается под африканским солнцем… Там, где прежде была знойная пустыня, теперь красуется пышная флора… Черно-желтая раса благоденствует, мои забитые соплеменники служат рабами на той самой земле, где прежде процветало лишь черное рабство…
Голос Та-Лао-Йе вывел Синтеза из этих печальных размышлений.
— Вы мне выражали желание посмотреть на наши школьные занятия, — говорил старичок. — Вот одна из наших школ. Теперь там собралось очень много учеников. Зайдите послушать, как учат у нас маленьких представителей будущего поколения.
Синтез безмолвно кивнул головою и направился вместе со своими спутниками к огромному зданию, служившему училищем. Здесь, в противоположность нашим школам, было тихо, как в могиле. Путешественники проникли в обширную залу, имевшую вид амфитеатра, где на скамьях неподвижно сидели целые сотни детей. Можно было подумать, что это какие-то статуи, а не живые люди.
При виде такой необычной картины Синтез не мог удержаться от удивления.
— Странно, как эти маленькие «мозговые» люди мало разговорчивы! Я не вижу ни одного жеста, не слышу ни малейшего звука… Какая железная дисциплина царит здесь!!
— Напротив, Шин-Чунг, — заметил Та-Лао-Йе на ухо своему новому другу.
— Наши дети даже не знают, что вы называете дисциплиной.
— Отчего же происходит в таком случае эта неподвижность, это мертвое молчание, словно все дети находятся в состоянии каталепсии?
— Да очень просто, — оттого, что они спят.
— Спят?!. В школе-то?
— Да, спят! Учение детей во время их сна у нас считается самым употребительным средством, чтобы укрепить в молодом мозгу, притом без малейшего утомления, всевозможные знания. Но вы послушайте, пожалуйста, учителя.
Синтез обратил внимание на преподавателя. Последний говорил тихо, подобно всем своим соплеменникам, но в то же время очень быстро, как будто хотел в самое короткое время наговорить как можно больше. Заметив посетителей, он дружески кивнул головою Та-Лао-Йе, а на Синтеза взглянул с большим удивлением. Казалось, он спрашивал себя, что может иметь общего с «мозговыми» людьми этот гигантский Мао-Чин с седою бородою, к которому его спутники, видимо, относились с почтением.
Учитель терялся в догадках, тем не менее, по знаку Та-Лао-Йе, снова принялся за свой урок — космографии, как понял Синтез, уловив несколько слов из быстрой речи профессора. Прислушавшись внимательно, ученый узнал даже, что говорят о планетах нашей солнечной системы, именно о Марсе. Профессор с мельчайшими подробностями описал обитателей этой планеты, их нравы и обычаи, их историю, цивилизацию, промышленность.
Чем более слушал Синтез, тем более удивлялся, как это «мозговые» люди имеют точные сведения не только об очертании планеты Марса, но об ее жизни, как будто до Марса громадное расстояние в 320000000 верст для них не существует.
Заметив удивление своего гостя и узнав причину его, Та-Лао-Йе предложил гостю самому присутствовать при обмене сношений между Землею и Луною. По его словам, жители планет уже давно находятся в общении друг с другом.
— А скоро это будет? — спросил Синтез, с невольною дрожью при мысли о том громадном расстоянии, какое отделяет нашу планету от ее спутника.
— Мне кажется, лучше подождать ночи, — с улыбкою отвечал старец.
— Хорошо! — проговорил Синтез.
— Я намерен показать вам весь наш мир, так новый для вас, — продолжал Та-Лао-Йе, — и постараюсь сдержать свое обещание. С этой целью я выработал подробный план нашего путешествия. Мы осмотрим все, что может интересовать вас, а потом вы сможете специально изучить тот или другой предмет, который особенно привлечет вас к себе.
— Совершенно согласен с вами, Та-Лао-Йе. Теперь мне хотелось бы еще послушать вашего профессора.
Но урок кончился: «мозговые» люди, как видно, строго держались гигиенических правил и избегали мозгового переутомления. Учитель прервал свою речь, просто сказав ученикам:
— Встаньте!
Мгновенно со всех концов обширной залы раздались радостные крики, представлявшие поразительную противоположность с царившим раньше безмолвием. Школьники вскочили со своих скамеек, вспрыгнули на воздух и завертелись там, подобно мячикам. Потом один за другим они стали быстро улетать через широкую дверь. Через минуту зала опустела; в ней остался только учитель, Та-Лао-Йе, Синтез и их четыре спутника.
— Ну-с, Шин-Чунг, — с торжествующей улыбкою обратился к Синтезу старичок в очках. — Что вы думаете о нашем методе преподавания? Можно ли достигнуть больших результатов как-нибудь иначе?
— Я думаю, — думаю, что понял ваш метод.
Та-Лао-Йе с глубоким удивлением посмотрел на своего собеседника.
— Это невозможно! Каково бы ни было ваше знание, какова бы ни была ваша прежняя цивилизация, я все-таки не могу допустить, чтобы ваши современники знали принцип, на котором основана наша система преподавания.
— Однако, он был известен еще во второй половине 19 века. Я сейчас объясню вам. Когда ваши дети придут в школу и займут свои места, учитель говорит им: «усните»! Так как они приучены к этому с самого раннего возраста, то усыпление происходит почти мгновенно. Дети впадают в особое состояние, похожее на сон, с тем лишь отличием, что во время его дух и тело их вполне подпадают влиянию того лица, которое сказало: «усните». Так ли у вас?
— Совершенно так, — отвечал удивленный Та-Лао-Йе. — Продолжайте, пожалуйста.
— Когда ученики впадут в подобное состояние, между ними и учителем образуется как бы нервный ток, на все время их сна. Что же остается делать учителю? Он читает или рассказывает свой предмет, а слушатели, подчиняясь его влиянию, не пропускают ни одного слова из его речи, так как находятся в самых лучших условиях для восприятия чужих мыслей. При таких условиях даже самые ленивые ученики станут внимательно слушать учителя по той простой причине, что они не могут делать ничего другого: мозг без их ведома усваивает мысли учителя. Это, впрочем, только подготовительный труд. Когда лекция кончится, учитель внушает своим слушателям помнить, по пробуждении, все, что было им произнесено. Этот способ, изумительный по своей простоте, представляет то неоспоримое преимущество, что избавляет преподавателей от утомительного труда биться с неразвитыми учениками и ускоряет учение. Подобные явления были известны в наше время под именем гипнотических. Я сам производил много опытов по этому предмету.
— Однако, Шин-Чунг, это открытие — сравнительно очень недавнее, так как наши более древние книги, считающие себе 7000 лет, еще ничего не говорят о нем. Если не ошибаюсь, так называемый вами, гипнотизм открыт у нас не раньше, как за 4000 лет до настоящего времени.
— Как это удивительно! Знание, приобретенное людьми посредством усидчивого труда, впало потом в полное забвение, так что новейшим поколениям пришлось снова открывать его.
— Да, это так! — заметил после некоторой паузы Та-Лао-Йе, мнение которого о неразвитости доисторических Мао-Чин значительно поколебалось, с тех пор как он все чаще и чаще стал слышать, что между ними существовали такие лица, которые с честью заняли бы место и между «мозговыми» людьми.
— Как бы то ни было, — продолжал Синтез, — вам принадлежит большая заслуга, что вы уничтожили медленное преподавание и заменили его, так сказать, непосредственным переливанием знания. Однако, ваш метод преподавания, превосходный в принципе, мне кажется, имеет и свою слабую сторону. Именно, все учение у вас сводится только к слушанию слов учителя, ваши ученики лишены возможности, во время урока, видеть те предметы, про которые им говорят.
— Неправда, Шин-Чунг! Вы судите только по тому, что видели сейчас; но это очень недостаточно. Не ограничиваясь только словесным объяснением, наш способ преподавания восполняется сериями демонстраций. У нас есть обширные коллекции по тем предметам, которые преподаются в школах, и каждый ученик, когда ему покажут что-нибудь из коллекции, должен повторить все, сказанное по этому поводу учителем.
— В добрый час! По правде сказать, другого я и не ожидал от вас… А нельзя ли мне посмотреть ваши коллекции, которые должны быть настоящими музеями?
— Отчего же? С удовольствием. Начнем хоть с нашего национального музея в Томбукту, где по преимуществу находятся коллекции доисторических предметов. Они должны быть для вас вдвойне интересны, так как, быть может, вы найдете там следы вашего времени.
— Вы меня крайне заинтересовали.
— Пойдемте, когда так, осматривать их. Галерея доисторических предметов здесь же, только по другую сторону этих зданий, образующих наш университет.
Путешественники, с Та-Лао-Йе во главе, прошли несколько шагов и вышли на четырехугольный двор, в 150 квадратных сажень, где на воздухе стояло множество предметов, совершенно незнакомых Синтезу, который окинул их рассеянным взглядом. Потом посетители проникли в огромную залу, выстроенную из фарфора и сверху покрытую стеклом. Здесь внимание Синтеза привлек один странный предмет, продолговатый с круглым отверстием, шедшим внутри по всей длине.
— Пушка! — вырвалось невольно восклицание у Синтеза. — Один из тех чудовищных снарядов, которые фабриковали в 19 столетии для истребления людей!
Ученый швед оглянулся кругом и увидел множество разных предметов его эпохи: тут были железнодорожные рельсы, бомбы, гранаты, колеса вагонов и прочие вещи; все это было симметрично расставлено, снабжено надписями и занесено в каталог.
Синтез молча оглядывал все эти близко знакомые ему предметы.
Добрый Та-Лао-Йе, думая, что молчание гостя происходит от незнания, принялся объяснять ему значение бывших в музее вещей.
— Здесь собраны предметы железного века, бывшего, по моим соображениям, на несколько веков позднее вашего времени. Впрочем, за достоверность этого не ручаюсь, так как наши книги немы на этот счет, а все документы, начиная со времени наших завоеваний, к несчастью были истреблены нашими предками.
Синтез утвердительно кивнул головою, но не сказал ни слова, — его внимание привлекли картины, повешенные над некоторыми предметами. Они изображали разные предметы, бывшие в музее, такими, какими, по представлениям «мозговых» людей, их употребляли Мао-Чин. Но эта реставрация была так неправдоподобна, что Синтез, несмотря на всю свою серьезность, едва мог удержаться от смеха.
А Та-Лао-Йе, не замечая этого, продолжал свои объяснения.
— Вот эта картина представляет езду на санях у ваших сородичей Мао-Чин, как о том дают нам знать эти длинные, тяжелые палки.
Говоря об этом, Та-Лао-Йе указал на два железных рельса, на которых еще виднелись отпечатки шпал.
— На этих полозьях Мао-Чин, вероятно, катались по своим гиперборейским льдам. Теперь их потомки позабыли искусство обделывать металлы и употребляют лишь деревянные полозья. Что вы думаете об этой реставрации?
Его спутники нашли это намерение вполне естественным.
Синтез тихо зашагал по площади, бормоча про себя:
— Итак, вот этот таинственный город Томбукту, некогда едва известный нашим современникам, а теперь столица мира! Наша цивилизация, которою мы гордились, исчезла почти без всякого следа, самая земная ось переместилась, прежние моря и материки исчезли, расы изменились, изменилась даже самая сущность человеческого организма, а этот прежде незначительный город уцелел и сделался лучшим рассадником современной цивилизации!.. Париж… Лондон… Петербург… Берлин… Рим — эти имена звучат теперь так же странно, как в мое время звучали имена Вавилона, Фив или Ниневии, от которых сохранилось одно только воспоминание… От всей нашей славы не осталось ничего!! Ничего! Вот результат нашей былой цивилизации!
Синтез печально опустил голову.
— А Томбукту, из негритянского города сделавшийся китайским, быстро развивается под африканским солнцем… Там, где прежде была знойная пустыня, теперь красуется пышная флора… Черно-желтая раса благоденствует, мои забитые соплеменники служат рабами на той самой земле, где прежде процветало лишь черное рабство…
Голос Та-Лао-Йе вывел Синтеза из этих печальных размышлений.
— Вы мне выражали желание посмотреть на наши школьные занятия, — говорил старичок. — Вот одна из наших школ. Теперь там собралось очень много учеников. Зайдите послушать, как учат у нас маленьких представителей будущего поколения.
Синтез безмолвно кивнул головою и направился вместе со своими спутниками к огромному зданию, служившему училищем. Здесь, в противоположность нашим школам, было тихо, как в могиле. Путешественники проникли в обширную залу, имевшую вид амфитеатра, где на скамьях неподвижно сидели целые сотни детей. Можно было подумать, что это какие-то статуи, а не живые люди.
При виде такой необычной картины Синтез не мог удержаться от удивления.
— Странно, как эти маленькие «мозговые» люди мало разговорчивы! Я не вижу ни одного жеста, не слышу ни малейшего звука… Какая железная дисциплина царит здесь!!
— Напротив, Шин-Чунг, — заметил Та-Лао-Йе на ухо своему новому другу.
— Наши дети даже не знают, что вы называете дисциплиной.
— Отчего же происходит в таком случае эта неподвижность, это мертвое молчание, словно все дети находятся в состоянии каталепсии?
— Да очень просто, — оттого, что они спят.
— Спят?!. В школе-то?
— Да, спят! Учение детей во время их сна у нас считается самым употребительным средством, чтобы укрепить в молодом мозгу, притом без малейшего утомления, всевозможные знания. Но вы послушайте, пожалуйста, учителя.
Синтез обратил внимание на преподавателя. Последний говорил тихо, подобно всем своим соплеменникам, но в то же время очень быстро, как будто хотел в самое короткое время наговорить как можно больше. Заметив посетителей, он дружески кивнул головою Та-Лао-Йе, а на Синтеза взглянул с большим удивлением. Казалось, он спрашивал себя, что может иметь общего с «мозговыми» людьми этот гигантский Мао-Чин с седою бородою, к которому его спутники, видимо, относились с почтением.
Учитель терялся в догадках, тем не менее, по знаку Та-Лао-Йе, снова принялся за свой урок — космографии, как понял Синтез, уловив несколько слов из быстрой речи профессора. Прислушавшись внимательно, ученый узнал даже, что говорят о планетах нашей солнечной системы, именно о Марсе. Профессор с мельчайшими подробностями описал обитателей этой планеты, их нравы и обычаи, их историю, цивилизацию, промышленность.
Чем более слушал Синтез, тем более удивлялся, как это «мозговые» люди имеют точные сведения не только об очертании планеты Марса, но об ее жизни, как будто до Марса громадное расстояние в 320000000 верст для них не существует.
Заметив удивление своего гостя и узнав причину его, Та-Лао-Йе предложил гостю самому присутствовать при обмене сношений между Землею и Луною. По его словам, жители планет уже давно находятся в общении друг с другом.
— А скоро это будет? — спросил Синтез, с невольною дрожью при мысли о том громадном расстоянии, какое отделяет нашу планету от ее спутника.
— Мне кажется, лучше подождать ночи, — с улыбкою отвечал старец.
— Хорошо! — проговорил Синтез.
— Я намерен показать вам весь наш мир, так новый для вас, — продолжал Та-Лао-Йе, — и постараюсь сдержать свое обещание. С этой целью я выработал подробный план нашего путешествия. Мы осмотрим все, что может интересовать вас, а потом вы сможете специально изучить тот или другой предмет, который особенно привлечет вас к себе.
— Совершенно согласен с вами, Та-Лао-Йе. Теперь мне хотелось бы еще послушать вашего профессора.
Но урок кончился: «мозговые» люди, как видно, строго держались гигиенических правил и избегали мозгового переутомления. Учитель прервал свою речь, просто сказав ученикам:
— Встаньте!
Мгновенно со всех концов обширной залы раздались радостные крики, представлявшие поразительную противоположность с царившим раньше безмолвием. Школьники вскочили со своих скамеек, вспрыгнули на воздух и завертелись там, подобно мячикам. Потом один за другим они стали быстро улетать через широкую дверь. Через минуту зала опустела; в ней остался только учитель, Та-Лао-Йе, Синтез и их четыре спутника.
— Ну-с, Шин-Чунг, — с торжествующей улыбкою обратился к Синтезу старичок в очках. — Что вы думаете о нашем методе преподавания? Можно ли достигнуть больших результатов как-нибудь иначе?
— Я думаю, — думаю, что понял ваш метод.
Та-Лао-Йе с глубоким удивлением посмотрел на своего собеседника.
— Это невозможно! Каково бы ни было ваше знание, какова бы ни была ваша прежняя цивилизация, я все-таки не могу допустить, чтобы ваши современники знали принцип, на котором основана наша система преподавания.
— Однако, он был известен еще во второй половине 19 века. Я сейчас объясню вам. Когда ваши дети придут в школу и займут свои места, учитель говорит им: «усните»! Так как они приучены к этому с самого раннего возраста, то усыпление происходит почти мгновенно. Дети впадают в особое состояние, похожее на сон, с тем лишь отличием, что во время его дух и тело их вполне подпадают влиянию того лица, которое сказало: «усните». Так ли у вас?
— Совершенно так, — отвечал удивленный Та-Лао-Йе. — Продолжайте, пожалуйста.
— Когда ученики впадут в подобное состояние, между ними и учителем образуется как бы нервный ток, на все время их сна. Что же остается делать учителю? Он читает или рассказывает свой предмет, а слушатели, подчиняясь его влиянию, не пропускают ни одного слова из его речи, так как находятся в самых лучших условиях для восприятия чужих мыслей. При таких условиях даже самые ленивые ученики станут внимательно слушать учителя по той простой причине, что они не могут делать ничего другого: мозг без их ведома усваивает мысли учителя. Это, впрочем, только подготовительный труд. Когда лекция кончится, учитель внушает своим слушателям помнить, по пробуждении, все, что было им произнесено. Этот способ, изумительный по своей простоте, представляет то неоспоримое преимущество, что избавляет преподавателей от утомительного труда биться с неразвитыми учениками и ускоряет учение. Подобные явления были известны в наше время под именем гипнотических. Я сам производил много опытов по этому предмету.
— Однако, Шин-Чунг, это открытие — сравнительно очень недавнее, так как наши более древние книги, считающие себе 7000 лет, еще ничего не говорят о нем. Если не ошибаюсь, так называемый вами, гипнотизм открыт у нас не раньше, как за 4000 лет до настоящего времени.
— Как это удивительно! Знание, приобретенное людьми посредством усидчивого труда, впало потом в полное забвение, так что новейшим поколениям пришлось снова открывать его.
— Да, это так! — заметил после некоторой паузы Та-Лао-Йе, мнение которого о неразвитости доисторических Мао-Чин значительно поколебалось, с тех пор как он все чаще и чаще стал слышать, что между ними существовали такие лица, которые с честью заняли бы место и между «мозговыми» людьми.
— Как бы то ни было, — продолжал Синтез, — вам принадлежит большая заслуга, что вы уничтожили медленное преподавание и заменили его, так сказать, непосредственным переливанием знания. Однако, ваш метод преподавания, превосходный в принципе, мне кажется, имеет и свою слабую сторону. Именно, все учение у вас сводится только к слушанию слов учителя, ваши ученики лишены возможности, во время урока, видеть те предметы, про которые им говорят.
— Неправда, Шин-Чунг! Вы судите только по тому, что видели сейчас; но это очень недостаточно. Не ограничиваясь только словесным объяснением, наш способ преподавания восполняется сериями демонстраций. У нас есть обширные коллекции по тем предметам, которые преподаются в школах, и каждый ученик, когда ему покажут что-нибудь из коллекции, должен повторить все, сказанное по этому поводу учителем.
— В добрый час! По правде сказать, другого я и не ожидал от вас… А нельзя ли мне посмотреть ваши коллекции, которые должны быть настоящими музеями?
— Отчего же? С удовольствием. Начнем хоть с нашего национального музея в Томбукту, где по преимуществу находятся коллекции доисторических предметов. Они должны быть для вас вдвойне интересны, так как, быть может, вы найдете там следы вашего времени.
— Вы меня крайне заинтересовали.
— Пойдемте, когда так, осматривать их. Галерея доисторических предметов здесь же, только по другую сторону этих зданий, образующих наш университет.
Путешественники, с Та-Лао-Йе во главе, прошли несколько шагов и вышли на четырехугольный двор, в 150 квадратных сажень, где на воздухе стояло множество предметов, совершенно незнакомых Синтезу, который окинул их рассеянным взглядом. Потом посетители проникли в огромную залу, выстроенную из фарфора и сверху покрытую стеклом. Здесь внимание Синтеза привлек один странный предмет, продолговатый с круглым отверстием, шедшим внутри по всей длине.
— Пушка! — вырвалось невольно восклицание у Синтеза. — Один из тех чудовищных снарядов, которые фабриковали в 19 столетии для истребления людей!
Ученый швед оглянулся кругом и увидел множество разных предметов его эпохи: тут были железнодорожные рельсы, бомбы, гранаты, колеса вагонов и прочие вещи; все это было симметрично расставлено, снабжено надписями и занесено в каталог.
Синтез молча оглядывал все эти близко знакомые ему предметы.
Добрый Та-Лао-Йе, думая, что молчание гостя происходит от незнания, принялся объяснять ему значение бывших в музее вещей.
— Здесь собраны предметы железного века, бывшего, по моим соображениям, на несколько веков позднее вашего времени. Впрочем, за достоверность этого не ручаюсь, так как наши книги немы на этот счет, а все документы, начиная со времени наших завоеваний, к несчастью были истреблены нашими предками.
Синтез утвердительно кивнул головою, но не сказал ни слова, — его внимание привлекли картины, повешенные над некоторыми предметами. Они изображали разные предметы, бывшие в музее, такими, какими, по представлениям «мозговых» людей, их употребляли Мао-Чин. Но эта реставрация была так неправдоподобна, что Синтез, несмотря на всю свою серьезность, едва мог удержаться от смеха.
А Та-Лао-Йе, не замечая этого, продолжал свои объяснения.
— Вот эта картина представляет езду на санях у ваших сородичей Мао-Чин, как о том дают нам знать эти длинные, тяжелые палки.
Говоря об этом, Та-Лао-Йе указал на два железных рельса, на которых еще виднелись отпечатки шпал.
— На этих полозьях Мао-Чин, вероятно, катались по своим гиперборейским льдам. Теперь их потомки позабыли искусство обделывать металлы и употребляют лишь деревянные полозья. Что вы думаете об этой реставрации?