И, наконец, Глебу удалось также узнать явно не предназначенную для посторонних ушей информацию – кто-то из мужиков, не подумав, брякнул, а Макусин не успел остановить болтуна вовремя… Хотя кто его знает, возможно, «слив информации» был произведен сознательно, по непонятным пока для Глеба соображениям. Как бы то ни было, до его сведения довели, что «дикие» мутанты пытаются объединиться, по мере возможности борются с «карателями» и стремятся наладить контакт с морозовцами. Правда, пока не все – в основном, живущие в окрестных с Устюгом деревнях и селах. Но солидарны с ними, конечно же, все «дикие», ведь программой-максимумом мятежников было найти и обезвредить ядерные заряды (или стопроцентно убедиться, что их не существует), а после этого уничтожить храмовников и жить без «белого ига» – независимо и вольно.
* * *
   На следующий день Макусин сдержал слово: дал в помощь Глебу двух мужиков – того, что с култышкой на груди, Степана, и Мартына, с шишкой вместо правого глаза.
   Плот вязали на опущенных в реку слегах [6]. Очень большой решили не делать, на двоих путешественников без поклажи и для не особо продолжительного сплава хватило бы и шести-восьми бревен. Но связали – плетеной из ивовой коры веревкой с бревенчатыми же поперечинами – даже десять, что называется, про запас. На корме укрепили гребь – длинное и толстое весло, чтобы плотом можно было худо-бедно управлять, в центре, чуть ближе к корме, поставили небольшой шалаш из еловых ветвей, где путники могли бы, пристав к берегу, укрыться от непогоды, да и вообще – чтобы спать не под открытым небом. Вытесали и два шеста. Короче говоря, построили вполне добротное, готовое к плаванию судно длиной примерно в пять и шириной в два с половиной метра. Причем, построили всего за день, благо сухие сосновые бревна у мужиков уже имелись, оставалось их только ошкурить да сделать нужные зарубки.
   Во время работы мужики опять то и дело чесали языками. Правда, ни о храмовниках, ни о морозовцах, да, собственно, и о самих «диких» Глеб ничего нового не узнал. Вспомнили вдруг прошлое. В одну из минут отдыха Степан, глядя на противоположный берег реки, вздохнул:
   – Эх, батя сказывал, скоко раньше тутока народу жило! Так ить ишшо до того, как беда сотворилась, деревни одна за другой помирать стали. Тутока ить, супротив нас аккурат, Анциферово стояло. Подале туды – Малыгино, Слободная, Чум… Ишшо дале – Фроловка. А от нее, по правую руку, Беляшкино, Копылово, Харазмино, Мителево, Исток… А ужо и не осталося там никого, к тому времени, как беда пришла. Старики поумирали, молодые кто в город, кто в Ильинское, кто в Первомайское перебрались.
   – Так ить и мой-то батя с Копылова был родом, – подхватился Мартын. – Помню, сказывал, как сюды, в Ильинское, в клуб на танцы бегал. А ишшо на Беляшкине клуб робил – ну, тогда батя совсем ишшо маляленком был, за брательником старшим, дядькой моим, увязывался. Куды тот – туды и он. На Фроловку тож бегали – там и тогда уж, он сказывал, чотыре избы оставалось: аккурат чотыре бабы, да один мужик. Но как-то и молодые тамока ишшо жили: Юрка да Колька с Катькой – брат да сестра. Вот к им батька да дядька мой и бегали… Вот ить, когда он и сказывал-то мне-ка, сам уже и помер давно, а я запомнил вот…
   – К чему вы это вспомнили-то? – спросил Глеб, которому стало даже немного завидно: мужики помнили не только свое прошлое, но даже прошлое своих отцов, а он… – Столько времени прошло.
   – А к тому, – снова заговорил Степан, – што кабы не бег тады народ из деревень, то нас бы теперя о-го-го скоко было-то! Кто бы и сунулся, какие каратели!.. А и сунулися бы, так и мы бы им сунули.
   – И вот, ишь, – добавил Мартын, – тады и ни беды какой, ни котострофы, а все одно деревни рушились. Чо-то не так ужо и раньше пошло… Котострофы-то – оне не разом случаются, не так просто. Они сперва-то помаленьку, полегоньку, не враз и углядишь. А потом все шибче да шибче катятся… Ну а как углядишь, как петух жареный клюнет в заднее место – так все ужо, позно. Раньше надо было репу-то чесать.
   – Эх, да чо теперя, – махнул рукой Степан. – Доживем свое – и все, ничо тутока боле не будет.
   Мутанту эти разговоры были вроде как и понятны, но все-таки не близки. Заглядывать далеко вперед он еще не привык, а вспоминать прошлое попросту не мог. Оставалось жить сегодняшним днем. Ну, завтрашним максимум.
 
   Глеб был готов отправиться в путь сразу, не возвращаясь в село. Но дело шло к вечеру, да и рюкзак мутанта остался у Макусина. Опять же, уплыть, не поблагодарив хозяина и не попрощавшись с ним, показалось Глебу неудобным. В общем, решили вернуться, переночевать, а по утренней зорьке и двинуть, куда река понесет.
   Поужинали. Почти не разговаривали – Макусину с Глебом говорить было больше не о чем, а Пистолетец и вовсе лишний раз боялся рот открыть: а ну как и впрямь суровый напарник его брать с собой передумает? После ужина хозяин велел жене собрать путникам в дорогу каких-никаких харчей. Та вынесла пару пучков моркови, несколько вареных картофелин и печеную рыбину. Завернула все это в листья лопуха и протянула мутанту.
   Глеб начал отнекиваться, но Макусин шикнул, ударил кулаком по столу и проворчал, кивнув на Пистолетца:
   – Командовать им, вон, на реке станешь. А тутока я хозяин.
   Глеб, пряча угощение в рюкзак, вспомнил:
   – Кстати, о реке и о рыбе… Мы ведь ее ловить бы могли, если бы было чем. Вы вот чем ловите?
   – А кто чем. Кто сетями, кто удочками, кто острогой бьет. Но сеть я тебе не дам, не обессудь. Нитей хороших нет, сами едва перебиваемся, сети-то рвутся… Острогой тебе не совладать с непривыку… А для удочки крючьев у меня тож не амбар, из гвоздьев их делаем, а где гвоздья-то?… Лесý из конского волоса вяжем, так лошадей в Ильинском всего две, и так хвосты у их повыдерганные.
   – И что нам тогда делать?
   – Ну… дам тебе гвоздь. Ладно, два. А заместо лесы нитку дам. Не шибко она крепкая, но уж… – развел руками Макусин. – Мелкую да среднюю рыбешку выдержит, а коли крупная клюнет – знать, не свезло вам.
   – С нитками тоже дефицит? – на всякий случай поинтересовался Глеб.
   – Фицит, фицит, – нахмурившись, закивал хозяин. – У нас тутока со всем фицит, окромя леса да неба. Ну, вот Луза ишшо выручает.
   – Луза?… – вскинулся Пистолетец.
   – Река, – пояснил Макусин. – Она ить тоже Лузой зовется.
 
   Спать легли рано, хозяин пообещал разбудить гостей перед восходом солнца. Но лечь-то легли, а вот заснуть Глебу никак не удавалось. В голове, не останавливаясь ни на мгновение, водили хоровод мысли. Большей частью невеселые, а то и вовсе поганые. Ведь как ни хорохорился он перед ильинскими мужиками да Пистолетцем, он вовсе не был уверен, что поступает правильно, решившись на это безумное путешествие в Великий Устюг. Вероятность его успешного завершения и впрямь была очень низкой. А уж то, что ему удастся встретиться с Дедом Морозом и тот ему поможет, и самому-то ему казалось теперь глупой сказкой. И уж ладно, черт с ним самим, в конце концов, жить беспамятным он все равно не хочет, но зачем он поддался на уговоры лузянина и тащит его за собой на верную гибель?… Пожалуй, лучше всего будет, не дожидаясь утра, потихонечку выбраться с сеновала, пойти к реке и уплыть одному. Ну да, это единственное верное решение! Так по крайней мере хоть на душе будет спокойнее. Да и отвечать за себя одного куда проще.
   Глеб осторожно приподнялся на локте и посмотрел на Пистолетца. Тот лежал с закрытыми глазами и мерно посапывал. Мутант, стараясь не шуршать сеном, начал вставать. Глаза лузянина, словно тот и не засыпал вовсе, тут же распахнулись.
   – Даже не думай, – сказал Пистолетец.
   – Чего не думать? – бросил раздосадованный Глеб. – Я отлить хочу!
   – Я с тобой, – стал подниматься напарник.
   – Куда со мной? Не слышал, что я сказал?
   – Шлысал. Я тоже хочу. Я в темноте не вижу, ты меня продовишь.
   Глеб вновь опустился на сено и сердито засопел.
   – Ты чего? – удивился Пистолетец. – Пошли!
   – Не хочу, – буркнул мутант. – Рассосалось.
   – А у меня нет.
   – А ты иди, вон, в лаз струячь.
   – В лаз с краю же надо, а вдруг упаду?
   – Одной проблемой меньше станет, – отвернувшись, лег на бок Глеб.
   – Зачем ты так? – обиженно засопел Пистолетец. – Мы ведь оброговили все… Я ведь знаю, ты без меня тохел уплыть, да?
   – Слушай! – подскочил мутант. – Ты меня так достал, так!.. Зачем я, дурак, тебя спас? Лишил зверье шашлыка на свою голову…
   Глеб крепко зажмурился, и перед его внутренним взором вновь предстала картина: пылающая спичкой сосна, вопящий на ее вершине Пистолетец…
   А затем Пистолетец завопил уже наяву. И запахло жареным… То есть, нет, еще не жареным, а просто дымом, но, открыв глаза и увидев, как пламя стремительно пожирает сено, облизывая уже стены и стропила крыши, Глеб осознал, что если они с Пистолетцем немедленно отсюда не уберутся, то жареным обязательно запахнет. От них.
   – К лазу! – крикнул мутант, и сам было рванулся туда, но увидев, как закрутился на месте, спасаясь от огня, лузянин, в два прыжка оказался возле него, сграбастал в охапку и подскочил к отверстию лаза.
   Пистолетец скатился по лестнице, почти не касаясь ступенек. Глеб, едва не забыв про рюкзак и схватив его в последний момент, последовал за лузянином. Тоже быстро, но не столь поспешно – не хватало еще оступиться и что-нибудь сломать. Для пущего эффекта – шею. Все проблемы снимутся разом! А то вот, ко всем прочим, добавилась еще одна. Причем, очень и очень большая. Пожар и сам-то по себе явление препротивное, так ведь теперь Глебу стало понятно и кто в нем виноват… Сомнения, конечно, оставались, но мизерные. А в совпадения он не верил. Так ему, во всяком случае, казалось. Да и то, если вспомнить, как вспыхнула та злополучная сосна. Его ведь тогда такая злоба охватила – на волков, на сосну эту… И отчаяние оттого, что ничего он сделать не в силах. Даже, помнится, в глазах потемнело. А сосна возьми да вспыхни!.. Совершенно беспричинно. И никто ее поджечь не мог. Как и сено сейчас. Правда, на сей раз он не особо и злился. На Пистолетца, конечно, был рассержен, но по сравнению с прошлым разом это и злостью-то назвать нельзя. Зато как раз про ту сосну горящую вспомнил… Да нет же, не бывает таких совпадений! Оба раза огонь возник словно ниоткуда. Никаких его материальных источников не было. Ну, а ментальных?… Или как еще это можно назвать? Глебу вспомнилось прочитанное или услышанное когда-то слово – пирокинез, то есть способность вызывать огонь силой мысли. Казалось бы, чушь полнейшая, и он бы в том ни на миг не сомневался, если бы… Да уж, похоже, что сам он как раз и стал самым настоящим пирокинетиком!
   Все эти мысли пронеслись в голове Глеба стремительно, да и некогда было заниматься раздумьями – следовало срочно будить хозяев и тушить хлев, чтобы огонь не перекинулся на дом.
   Но будить никого не пришлось – Макусин в одних подштанниках уже выбегал на крыльцо.
   – Костер! – закричал ему, размахивая руками, Пистолетец. – Нет, не костер, пожар!
   Глеб невольно поморщился: это каким же надо быть бестолковым, чтобы сообщать столь очевидные вещи. А то вдруг Макусин подумает, что их бессонница замучила, и это они лучину жгут – книжки читать собрались!
   Хозяин, конечно же, так не подумал. Зато вдруг выкрикнул такое, чего Глеб от него совсем не ожидал.
   – Сволочи! Гады! За что?! Ведь думал же, что вы прихвостни храмовницкие, а вот поверил вам, дурень!.. – Макусин по-звериному завыл, сжал кулаки и бросился к оторопевшим Глебу и Пистолетцу.
   Опомнившись, Глеб хотел крикнуть, что они тут ни при чем, но вспомнил, что он-то как раз при чем… Однако говорить, объяснять хозяину, что он пирокинетик и все получилось случайно, тоже было бессмысленно – ведь он и сам-то еще пять минут назад не поверил бы в подобные сказки. А Макусин и слов-то таких не слыхал даже.
   Глеб, приготовившись защищаться, выставил согнутые в локтях руки. Но тут завопила, причитая, выскочившая из дома супруга хозяина:
   – Ой, Макся, Макся! Сгорим ить!.. Ой, тушить надо, мужиков да баб гаркать!.. – Она метнулась было в сторону сельской улицы, но всплеснула вдруг руками и круто повернула к горящему хлеву: – Ой, поросят ить с козой выпустить надо! Сгорит скотинка-то!..
   Макусин, которому оставалось до Глеба каких-то пара-тройка шагов, начавший уже замахиваться, дернулся, развернулся и побежал наперерез жене:
   – Стой, дура! Сама ить сгоришь! Беги, народ гаркай, я животину выпущу… – сказал и кинулся к двери в хлев, из щелей которой уже вовсю валил дым.
   Глеб тоже машинально сделал шаг к хлеву, но почувствовал вдруг сильный тычок в бок локтем. И тут же Пистолетец, громко шипя, потянул его за рукав:
   – Ты куда?! Ошалел?… Бежим! Быстро!
   – Куда?…
   – На реку, куда еще-то? На плот – и улепетывать, пока нас не прибили тут.
   На удивление, Пистолетец не переврал ни единого слова, но Глебу сейчас было не до лексических успехов напарника. Тем более что он понял: Пистолетец прав! Никто не будет разбираться, виноваты они или нет. Они – чужаки, они находились на сеновале, когда там начался пожар. Какие еще нужны разбирательства? Конечно же, разгневанные сельчане устроят над ними расправу.
   И Глеб побежал. Впереди, в призрачном свете летней северной ночи, маячила спина Пистолетца. Да уж, что-что, а бегать лузянин оказался горазд. Точнее, драпать. Улепетывать. Впрочем, и сам мутант оказался ничуть не лучше напарника. Его заполнял жгучий стыд (вероятно, спасаться бегством от кого бы то ни было он не привык, хоть и не помнил этого), очень хотелось повернуть назад, попытаться объяснить все Макусину, помочь в тушении пожара, но все-таки он продолжал бежать, здраво осознавая, что никто их слушать не станет. В лучшем случае быстро прикончат – и все. А в худшем… Об этом не хотелось даже и думать, тем более воображение у Глеба оказалось весьма богатым.
   Хорошо хоть теперь удача наконец повернулась лицом к беглецам. Во-первых, за ними пока, похоже, никто не гнался. Впрочем, это как раз не вызывало удивления – первоочередной задачей для сельчан было потушить пожар, не дать огню распространиться на другие дома и постройки. Вторым везением стало то, что ночь выдалась ясной, а потому вполне светлой. Книгу почитать вряд ли кто смог бы, даже если б умел, но было хотя бы видно, куда бежать. Ну, а третье способствующее обстоятельство – то, что путь к реке шел под горку, знай переставляй ноги.
   Однако добежав до реки, Глеб понял, что опасность пока отнюдь не миновала. Ведь плот по-прежнему находился на берегу, на опущенных в воду слегах, и нужно было как-то спихнуть его в реку. Возле плота лежали две толстые длинные жерди, а точнее, шесты; их приготовили для того, чтобы путешественники во время плавания могли при необходимости отталкиваться от берега или от дна. Теперь мутант решил использовать их в качестве рычагов. Он поднял шесты, дал один Пистолетцу, а более толстый конец своего засунул под край плота.
   – Делай как я! – крикнул он лузянину.
   Пистолетец, глядя на Глеба, тоже подпихнул шест под плот и так же, как и мутант, навалился грудью на второй его конец. Раздался громкий щелчок. Пистолетец, роняя шест, подпрыгнул.
   – Стреляют! Беда! Не успели! – завопил он, намереваясь кинуться прочь.
   – Да никто не стреляет, горлопан, – сердито сплюнул Глеб. – Это мой шест обломился.
   – И как теперь? Второй тоже может мослаться…
   – Как-как… А вот так!
   Мутант отбросил в сторону обломки своего шеста, наклонился, подхватил ладонями край плота и, выпрямляясь, стал с усилием толкать плот вперед. Тот стронулся с места неохотно, но потом соскользнул по слегам и с плеском лег на воду. И как раз в этот миг беглецы услышали приближающийся со стороны Ильинского топот нескольких пар ног, а потом и крики:
   – Вон они, вон! Сейчас уплывут! Наддадим-ко!..
   – Живо на плот! – скомандовал Глеб.
   Подобрал оставшийся шест, прыгнул вслед за лузянином на бревенчатое судно и оттолкнулся шестом от берега. Затем оттолкнулся от дна, потом еще и еще, пока плот не оказался на середине реки. Неспешное течение Лузы подхватило их и медленно понесло в ночь.
   – Спаслись?… – тревожно вглядываясь в темный берег, спросил Пистолетец.
   – А я почем знаю? – буркнул, откладывая шест и берясь за гребь Глеб. – У них ведь лодки есть. Но может, по темноте и не погонятся.
   – Лично я думаю, – глубокомысленно изрек лузянин, – что за нами нет никакого мсысла гнаться. Даже если бы мы были вивонаты, то все равно хлев назад не ревнем. А мы к тому же и ни при чем вовсе. Так ведь?
   – Не так, – проворчал, снимая с плеч рюкзак, Глеб.
   – А как?… – попятился и едва не свалился в воду Пистолетец. – Ведь это не ты его пождег?!
   – Я.
   – Но зачем?!..

Глава 6
Сашок

   Ответить напарнику Глеб не успел. С той стороны удаляющегося берега, где их едва не настигли ильинские мужики, послышались сперва тревожные крики, а затем наполненные болью и ужасом вопли.
   – Что там?… – настороженно стал вглядываться в сумрак Пистолетец.
   – Почем я… – начал отвечать Глеб, не привыкший еще к тому, что может вполне хорошо видеть даже ночью, но как раз об этом вспомнил и воспользовался своей способностью.
   – Что там? – переспросил лузянин, увидевший, как загорелись синим глаза мутанта.
   – Не пойму что-то… Драка там, что ли, у них? Бегают, суетятся… Э, нет! Кто-то большой там на них прыгает… Очень большой.
   – Волк?… – дрогнул голос Пистолетца.
   – Да какой там волк! Корова целая, – пробормотал Глеб. – Только что-то прыгает больно резво.
   Он присмотрелся внимательней. Среди разбегающихся, падающих мужчин и впрямь металось нечто очень большое. Причем, что поначалу весьма озадачило Глеба, странное существо становилось то совсем огромным, то словно сдувалось… все-таки «ночное зрение» мутанта не было столь идеальным, как обычное, и он бы, наверное, еще долго терялся в догадках, если бы неведомый зверь вдруг… не взлетел!.. Да-да, его размер казался непостоянным из-за того, что существо то расправляло, то прижимало к телу крылья. А вот теперь оно расправило их и взмыло над мужиками. Но пробыло в воздухе недолго – сделало полукруг и, словно коршун на ягненка, рухнуло на одного из убегавших ильинчан. Тот истошно взвизгнул, но тут же захлебнулся, захрипел и умолк.
   – На них там какая-то гигантская птица нападает, – сказал Глеб.
   – М-мутант?… – замычал Пистолетец.
   – Да уж наверное не голубь разжиревший.
   – Я боюсь, – пробормотал лузянин. – Сильно. Она сейчас их докушает и нас доногит…
   – Ну, не думаю. Она ведь уже сытая будет Да и мы на месте не стоим, все дальше и дальше уплываем. Сейчас вот изгиб реки пройдем, и нас оттуда видно не будет.
   – Так ты ж горовишь, это птица!
   – Да, птица. И что?
   – Так, значит, она летать умеет. А ментота же не полная. Взлетит – и сразу нас удивит…
   – Чем она нас удивит? – продолжать смотреть назад Глеб.
   – Я про то, что мы ей станем видны. Увидит, во!.. Но и удивить тоже может. Тем, что летает быстро. Догонит в два счета и слепит нас.
   – Слепит? – рассеянно отреагировал мутант, которого сейчас больше интересовало то, что происходит на покинутом берегу, чем несуразная болтовня напарника.
   – Не… не слепит… Слопает. Мы ей и намопнить не успеем, что она и так уже сытая.
   – Так… – напрягся Глеб. – Ну-ка, полезай в шалаш, ложись и прикинься ветошью.
   – Как это?
   – Замри и не шевелись.
   – По-о-о-чему?… – по-местному окая, завибрировал Пистолетец.
   – По-о-отому! – передразнил мутант. – Накаркал ты, «птичка» сюда летит.
   Лузянин испуганно хрюкнул, вжал голову в плечи, но перед тем, как забраться в шалаш, не удержался, глянул назад и увидел на фоне тускло-серого летнего неба крылатый силуэт, закрывший на пару мгновений бледный диск луны. Больше его уговаривать было не надо. Пистолетец юркнул в шалаш и проскулил:
   – Ты тоже сюда полезай! Она увидит, что никого нет, и утелит.
   – Тихо ты! – огрызнулся Глеб. – Сказал же, замри! Меня она и так уже увидела.
   В самом деле, крылатая нечисть целенаправленно и очень быстро догоняла плот. Мутант присел, достал и сжал в левом кулаке нож, а правую ладонь положил на шест, приготовившись схватить его при первой необходимости.
   «Птичка» не стала кружить возле плота – обрушилась на него сразу. Реакции Глеба едва хватило, чтобы сжать ладонь и резко поднять шест, уперев один его конец в бревна. Гигантская птица заметила опасность слишком поздно. Она шумно захлопала крыльями, пытаясь погасить инерцию падения, но шест возвышался достаточно высоко, и ей не хватило какой-то пары метров, чтобы избежать опасности. Не повезло твари и в том, что напоролась она на шест шеей, которая, как успел разглядеть Глеб, была у нее по-лебединому длинной. Заметил он и кое-что еще. Например, длинную, усеянную зубами, раскрытую пасть чудища, огромные, блеснувшие лунным светом глаза, перепончатые, как у летучей мыши, крылья… Осмысливал увиденное Глеб позже, в тот момент ему было не до этого, и вывод он сделал очевидный: никакая это не птица, скорее нечто вроде птеродактиля. Теперь же он, воткнув в бревно нож, вскочил во весь рост, обеими руками вцепился в шест и резко качнул его.
   Захлебывающаяся собственной кровью тварь издала нечто вроде булькающего клекота, сорвалась с шеста и, продолжая неистово, но уже беспорядочно, размахивать крыльями, рухнула в реку. Поднявшимися волнами едва не перевернуло плот. Мокрый с головы до пят Глеб упал на колени и вцепился в бревна, благо что ногти – скорее, когти – у него были длинные и крепкие. А когда течение отнесло плот от бьющейся в агонии крылатой уродины и мутант поднялся на ноги, он увидел сидящего возле шалаша враскорячку испуганного, мокрого Пистолетца.
   – Ты зачем выбрался?! – набросился на лузянина Глеб. – Тебе жить надоело? То из-за ерунды трусит, то, когда не надо, храбрый! Ты не только слова, ты вообще все путаешь! У тебя мозги сикось-накось повернуты.
   – Не ругайся, – неожиданно спокойно сказал Пистолетец. – Я боялся. Еще как! За тебя. Вот и не смог усидеть там.
   Лузянин вновь не сделал в довольно длинной тираде ни единой ошибки, и это, вкупе с обыденным тоном, подействовало на Глеба отрезвляюще.
   – Ладно, – буркнул он. – А теперь полезай и постарайся поспать.
   – Давай пристанем и оба попсим, – предложил лузянин.
   – Нет уж. Ночью вся эта дрянь только и ждет, кого бы слопать! Лучше уж на воде оставаться, все ж летунов в небе проще заметить, чем какого-нибудь змеемедведя в зарослях. Так что ты дрыхни пока, а я порулю. Рассветет – тогда и пристанем. И тогда я буду спать, а ты – головой вертеть.
 
   До утра ничего особенного не происходило. Впрочем, не особенного тоже – плот несло вниз по реке сонным течением, Глеб изредка двигал гребь, корректируя направление, да смотрел по сторонам. И, разумеется, думал о случившемся; в первую очередь о своих неожиданно открытых способностях. Если одна из них, умение видеть в темноте, оказалась очень и очень полезной – особенно сейчас, ночью, под открытым небом и практически без средств самозащиты, то другая, «пиротехническая», Глебу весьма не нравилась. С одной стороны, она бы, может, тоже могла приносить пользу – для разжигания костра, например, или для защиты от хищников, но проблема заключалась в том, что пробудить эту способность к действию сознательно мутант не мог. А возникающая спонтанно, она могла принести (и уже принесла) только неприятности и беды. Если поначалу Глеб думал, что вызывает огонь, когда сильно рассердится, то теперь он уже в этом сомневался. После того как он разозлился на Пистолетца на сеновале, ему приходилось сердиться и нервничать куда сильнее, но рядом ни разу ничего не воспламенялось. Видимо, причина все же скрывалась в чем-то ином, а скорее всего, ее не было вовсе, и возгорания происходили случайно, хотя почему-то «катализатором» горения оказывался именно он.
   Как всегда, мутант попытался вспомнить хоть что-нибудь из своего прошлого, и как обычно, ничего у него из этого не вышло.
   Между тем небо на востоке потихоньку стало наливаться розовым. Глеб стал пристальней всматриваться в прибрежную полосу, выбирая место для стоянки. Вскоре он нашел вполне подходящее пристанище – поросшее густым ивняком на берегу и скрытое зарослями камыша со стороны реки – и направил туда плот. Привязал его веревкой из коры к ивовым стволам и заглянул в шалаш.
   – Эй, Пистолетец, подъем!
   Лузянин подскочил столь стремительно, что едва не своротил шалаш.
   – А? Что? На нас напали?…
   – Пока нет. Просто я спать хочу.
   – Уф-ф, рохошо! А то я исгупался… А где мы?
   – Все там же, – усмехнулся Глеб. – На реке. Я к берегу пристал и хочу вздремнуть пару часиков. Ну а ты смотри в оба. Если заметишь что подозрительное – сразу же меня буди.
   – А может… – замялся Пистолетец, – может, поедим счанала немножко?
   – Ты ешь, я не хочу, – помотал головой мутант, которому и впрямь спать хотелось куда больше, чем есть. – Я после поем, если ты мне оставишь чего-нибудь.