Буйда Юрий. Домзак

   Какой-то звук внезапно насторожил его, он обернулся и увидел в темноте множество людей. Откуда они вдруг взялись, эти безмолвные люди-тени? Но спрашивать старика он не стал. Все объяснится, когда они приблизятся к башне. От нее веяло теплом и еще чем-то таким, от чего на душе становилось легко и радостно.
   - Почуял? - По голосу старика Байрон понял, что тот улыбается.
   - Что это?
   - Домзак.
   - Такой огромный?!
   - В том-то и фокус, брат! - Старик наконец изобразил на лице подобие улыбки. - Кажется, ширь неохватная, а на самом деле он меньше острицы...
   - Острицы?
   - Глист такой махонький.
   - Глист? При чем тут...
   Но старик лишь молча махнул рукой, призывая поторопиться. Они ускорили шаг, но люди-тени стремительно обгоняли их, не издавая ни звука. Не было слышно даже шарканья их ног. Огромная толпа спускалась в ложбину, вытягиваясь в некое подобие очереди, упиравшейся в подножие башни. И, как ни спешили Байрон со стариком, они оказались в хвосте этой очереди.
   - Подождем, - сказал старик.
   - Чего? - не понял Байрон, которого тянуло к источавшей тепло башне.
   - Чего и остальные ждут, - ответил старик.
   Байрон не ощущал течения времени. Он просто следовал за стариком, который время от времени делал шажок-другой вперед. Когда до башни оставалось шагов десять-пятнадцать, старик пропустил Байрона вперед, и Байрон воспринял это как должное и не стал задавать вопросов.
   Уже замерев в дверном проеме и не испытывая иного желания, как поскорее оказаться внутри, Байрон вдруг обернулся к старику. Тот молился, сунув нательный крестик в рот.
   - Вот оно что, - устало проговорил Байрон. - Значит, я предпоследний. А если ты последний, значит, ты Бог?
   - Если вы так считаете, то мне не остается ничего другого, как последовать за тобой.
   - За что же я сподобился этого тепла? Этой благодати? Я воевал на двух неправедных войнах, обманывал женщин, убивал людей - неужели это все не в счет?
   - В счет, значит, хотя это и не нам решать. Сподобился и сподобился. Но, если хочешь, мы можем поменяться местами. Это ничего не изменит. Ничего, кроме номера.
   - Номера? И какой же у меня будет номер?
   - Двести девяносто пятый, - твердо проговорил старик. - Лишний ты.
   - Как это лишний? - обиделся Байрон. - Мне хорошо тут, хоть я и не знаю, чем заслужил...
   - Еще заслужишь. - Оливия, пахнущая парным после душа телом, склонилась над ним со шприцем. - Вставай, милый. Пора. Сними-ка трусы... так, это не больно...
   - Что ты колешь? - встрепенулся Байрон.
   - От этого не умирают даже лошади.
   Спускаясь в душевую, он вполуха прислушивался к перебранке Майи Михайловны с Нилой ("Но ведь ты же не сделаешь отбивные под грибным соусом!" "Котлетками обошлись бы, Господи, все ж обходятся!" "И ведром винегрета!"), пытаясь угадать, что же ему ввела Оливия. Только бы не морфин.
   Он с удовольствием принял ванну, побрился и надел причитающиеся случаю черные брюки и темную рубашку. Бросив через руку дюжину галстуков, подошел к окну. Во дворе Александр Зиновьевич, присев на корточки, прилаживал к радиатору лимузина траурный венок. Рубашка его потемнела от пота. Байрон глянул на термометр, пристроенный в тени оконной рамы, и решил, что к такому случаю лучше всего подойдет галстук-бабочка. Черное к черному.
   Торопливо постучав, вошла мать.
   - Сейчас прибудут помощники. Столы расставить, стулья, зеркала завесить каким-нибудь тряпьем и тэ пэ. Автобус придет в полдень. В двенадцать ровно, - уточнила она. - Перчатки не шокируют?
   На ней были черные перчатки по локоть, шляпа с широкими краями и вуалью. И, конечно же, туфли на высоких тонких каблуках.
   - Отлично, - одобрил Байрон ее наряд. - Я тут собрался заняться чистописанием... Ну, хочу на всякий про всякий завещание написать.
   - Байрон! - Она растерялась. - Ты это серьезно?
   - Разумеется. И потом, у меня какие-то дурные предчувствия... Извини, зря я тебе про предчувствия...
   - В такой день у всех дурные предчувствия. Но завещание... Байрон!
   - Ма, не трать время! - Он с улыбкой поцеловал ей руку. - У вас же с Оливией куча дел. А тут какая-то бумажка... Ну! Чтобы тебя успокоить, обещаю сочинить завещание в стихах. Тебе что больше по нраву? Онегинская строфа или Дантевы терцины?
   - Ты какой-то возбужденный, Байрон... Ну ладно, делай что хочешь. Да не забудь позавтракать поплотнее!
   Дверь за нею захлопнулась.
   Байрон поискал в комоде, в ящиках маленького письменного стола, но ни бумаги, ни даже карандаша не обнаружил. И потом, кто же это завещание карандашом пишет!
   После завтрака - Нила угощала тайком нажаренными котлетами - и солидной рюмки домашней душистой он со стаканом мятного чая поднялся к Диане.
   Она встретила его в ночной сорочке до пят и черной шляпке с узкими полями.
   - Если я в таком виде явлюсь на кладбище, его полезная площадь увеличится, как ты думаешь? Ты мне чай принес! Ах ты мой лапочка!
   Но что-то в ее тоне насторожило Байрона. Поставив чашку на компьютерный столик, он внимательно посмотрел на Диану.
   - Матушка с тобой поговорила?
   - Поговорила. - Поддернув сорочку, она отшвырнула домашние туфли подальше. - Сказала, что если я еще хоть раз залезу в твою постель, она собственными руками...
   - В черных перчатках по локти! - Байрон послал ей воздушный поцелуй. У тебя, кстати, есть черные перчатки?
   - Есть. - Она села на табурет, выставив голые колени. - Ты потрахаться или по делу? У меня, к твоему сведению, сегодня менструация. Ниагара!
   - Никак не могу найти ни бумаги, ни ручки. Документ нужно составить.
   - Потрогай мой нос! Да у тебя руки дрожат! - Она вскочила. - Звучит, может, глупее глупого, но я вовсе не желаю ссориться ни с Майей Михайловной, ни с кем бы то ни было еще из семейства Тавлинских!
   Байрон подхватил ее на руки, шагнул за перегородку и швырнул девушку на неубранную постель. Сорочка задралась, обнажив красные кружевные трусики. "Как у шлюхи", - с веселой злостью подумал он.
   Оставив ее всю в слезах на постели, он сам нашел бумагу и ручку и чуть ли не бегом вернулся в свою комнату.
   Дрожащими руками налил полный стакан виски, выпил и, решительно придвинув стул к детскому столику, вывел на чистом листе "Завещание".
   Внизу Нила лениво переругивалась с помощниками, которые по субботам занимались уборкой дома. Их голоса мешали ему. Впору было заткнуть уши ватой, как покойному деду заткнули нос.
   "Я, Тавлинский Байрон Григорьевич, находясь в здравом уме и ясной памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, активы в зарегистрированных на мое имя акциях, а также распоряжение моими банковскими счетами и депозитами..."
   Он вдруг замер при мысли о том, что ни на йоту не солгал матери: его и впрямь мучили дурные предчувствия.
   Александру Зиновьевичу на лимузине пришлось выехать со двора, чтобы дать дорогу автобусу, выкрашенному темно-синей краской с красной полосой по борту.
   Все собрались в нижнем зале.
   Нила плакала навзрыд в углу на стуле.
   Четверо мужчин в одинаковых черных костюмах с натугой подняли гроб с телом деда, в руках которого поблескивала иконка - та самая, на которой мальчик с кривыми пальчиками, и втолкнули его в заднюю дверь автобуса.
   - Крышку не забудьте! - сухо приказала Майя Михайловна. - Не бойся, Нила, тебя отвезут. А вы тут останетесь за хозяев. - Она о чем-то перешепнулась с "субботними" (как их называли в доме) и сказала Байрону: - Я не жду, что ты приедешь в церковь, но на кладбище... Где наша нимфетка? Возьмешь ее с собой. И чтоб была одета, как я велела. Ты галстук выбрал? Кажется, там были черные... или темно-синие...
   Байрон проводил мать и Оливию до машины.
   Первым тронулся лимузин с венком на радиаторе, за ним - автобус с гробом и BMW.
   Вернувшись в зал, Байрон увидел на верхней лестничной площадке "нимфетку": на ней была шляпка с вуалеткой, черное платье до каблуков и короткие черные перчатки.
   - Отдохни, - сказал он. - У нас в запасе еще часа полтора.
   - Ну и сука же ты, Байрон Тавлинский! - ледяным голосом ответствовала "нимфетка", глядя на него сверху.
   Байрон не решился подняться по лестнице. "Посижу-ка я лучше в кухне, решил он. - Понюним с Нилой на пару, по рюмашке махнем. - А какой-то развеселый бес шепнул ему на ушко: - А зря ты ее не того-с! Она же сама хотела. Сплоховал, солдатик! А таких промашек юницы не прощают".
   Они подъехали к окруженной пыльными липами старой церкви в самый раз. Из ворот выносили гроб, священник, мерно размахивая кадилом, что-то говорил напевным голосом толпе прихожан, за ним, тесно прижавшись друг к дружке, вышли Майя Михайловна с Оливией. Байрон поискал глазами дядю Ваню, но не нашел.
   - Байрон! - Его поманил пальцем Кирцер, одетый по такому случаю в парадный мундир, рукав которого был украшен черной лентой. - Обезьяна нашли. В лесу за ликеро-водочным. Одним выстрелом в висок. Ты только пока никому, мы даже родителям не говорили... Сейчас пытаемся автокраном вытащить его джип из ямины.
   - Никаких следов?
   - Мы ж не ищейки. - Кирцер снял фуражку, промокнул платком лоб. - Таты узнают - озвереют.
   - А если уже знают?
   - Нет. В церкви вели себя как люди, крестились. Сейчас на кладбище поедут.
   - А если на кладбище что-нибудь случится?
   Кирцер рассердился.
   - Если, если! У меня здесь чуть больше десятка сотрудников, вот тебе и ответ на все твои "если". - Он вдруг схватил Байрона за лацкан. - Или тебе что-то известно? Не играй со мной в эти игры, сынок. Не хватало еще, чтобы на кладбище... - Он перекрестил потный лоб. - Если знаешь, скажи сейчас. Ну!
   - Ничего не знаю. Трясет что-то с утра, - вот и все.
   Подполковник надел фуражку, махнул кому-то рукой. Люди двинулись к автобусам, вытянувшимся вереницей по улице Жиржинского.
   - Садись с матерью... ну с гробом, - сказала Диана. - А я в хвосте пристроюсь - за автобусами.
   Александр Зиновьевич выжал клаксон - лимузин взревел, за ним загудели и остальные автомобили.
   Процессия медленно тронулась. До кладбища путь был неблизкий.
   По сторонам кладбищенских ворот стояли длинные черные автомобили и микроавтобус, из которого выгружали огромные венки.
   - От Татищевых, - сквозь зубы процедила Майя Михайловна. - Зря радуются: после старика Оливия им змеем-горынычем покажется. Это она только с виду - кисонька...
   Байрон тупо кивнул, не отрывая взгляда от белой повязки на шее деда.
   Всю дорогу он сидел с закрытыми глазами. Ему казалось, что все тело его с огромной скоростью буровят во всех направлениях мелкие белые червячки с острыми головками, вызывая нутряную щекотку, и больше всего он боялся, что в самый неподходящий момент эти червячки полезут из носа, ушей, изо рта...
   Сторож в выгоревшем пиджаке с медалью на лацкане ругался со старухой, которая норовила проскочить перед процессией, таща за собою толстую серую овцу. Наконец он страшно закричал на нее, и старуха, нырнув перед капотом автобуса, вприскочку умчалась вдаль по улице - туда, где кончалось кладбище и начинались выпасы.
   Байрон небрежно вытер платком лицо и на всякий случай взглянул: червячков не было.
   - Только-только дожди кончились, а пыль - на тебе, - прошептал ему на ухо дядя Ваня, сидевший за спиной Байрона.
   Автобус с гробом, покачиваясь на неровностях, ползком двинулся в дальний конец аллеи.
   Остальные автомобили сгрудились у арки. Люди с цветами и венками выстроились за Александром Зиновьевичем и служащими фирмы Тавлинских, которые несли на бархатных подушечках дедовы ордена и медали.
   Байрон отвернулся.
   Автобус остановился. Открылась задняя дверь, и мужчины в черных пиджаках с натугой вытащили гроб из автобуса.
   - Крышку не забудьте! - крикнула Майя Михайловна.
   - Ты это уже говорила, - напомнил Байрон, помогая матери спрыгнуть на землю. - Как ты на своих шпильках по рыхлой земле пойдешь... Держи меня под руку...
   За деревьями, влажно вздохнув, важно заиграл оркестр.
   - Мне на такой гроб за три жизни не заработать, - с сожалением проговорил шофер, снимая фуражку и крестясь. - Эх, жизнь!
   Сзади подходили и подходили люди - и те, что приехали на автобусах, и жители ближних домов. Байрон обратил внимание на моложавую тетку, которая проталкивалась через толпу со стулом в руках.
   Заранее для прохода процессии прорубили что-то вроде просеки в безобразно разросшихся кустах бересклета и ольшаника.
   Когда гроб опустили на землю рядом с дышавшей сыростью ямой, оркестр умолк. Люди расступались, давая дорогу мэру со свитой и священнику с причтом.
   Над толпой высилась та самая моложавая женщина, которая принесла с собою стул: вот зачем он ей понадобился - чтоб все хорошенько разглядеть.
   - На тебе лица нет, - прошептала Оливия.
   - Я пока в сторонке постою, - шепотом же ответил ей Байрон. - Когда будет пора, ты мне дай знать... я тут рядом буду...
   - Только не кури - не положено, - напутствовала мать.
   Байрон вышел к старому тополю с потрескавшейся корой, присел на корточки и закурил, спрятав сигарету в кулак. Рядом с ним присел сторож с медалью на лацкане. Он тоже курил, отмахиваясь веточкой от комаров.
   - Место вроде сухое, - сказал Байрон, не спуская глаз с Оливии. Откуда бы здесь комарам взяться?
   - После дождя они жуть какие злые, - поддержал беседу сторож. - А моя сегодня спозаранку в лес сбегала, целое лукошко подосиновиков принесла. Чистые, гладкие - ни червоточинки.
   - ...инвестор от Бога, как говорится, Андрей Григорьевич, скажу от себя лично и от лица губернатора, за эти годы буквально преобразил лицо города... - донесся до них голос мэра. - Многие сомневались, что это возможно, но Андрей Григорьевич, как ледокол, раздвигающий льдины...
   - Что за чушь он несет! - пробормотал Байрон.
   - Как положено, - сказал сторож. - А говори - не говори, конец, видишь, один...
   - Это правда, что с годами могилы перемешиваются? - спросил Байрон. Ну земля движется, а с нею и кости...
   - Я б услыхал, - сказал сторож. - У меня ухо острое.
   Оливия обернулась, махнула рукой.
   Отшвырнув окурок, Байрон быстро подошел к матери и взял ее под руку.
   - У меня словно уши ватой заложило, - сказал он.
   - Это от волнения.
   Священник взмахнул рукавами, хор запел, ему подтягивали старики, с удовольствием выпевавшие непонятные им церковнославянские слова.
   Байрон с любопытством разглядывал братьев Татищевых, стоявших по другую сторону ямы. Оба рослые, широкоплечие, носы уточкой, а скулы широкие и высокие - как у татар. В могучих руках они держали темные розы.
   - А где их телохранители? - спросил Байрон.
   - Это тебе не Москва, - прошептала мать, - здесь шайками не ходят.
   Снова надрывно всхлипнул оркестр.
   Гроб, уже накрытый крышкой, опустили в яму.
   Мать легко толкнула сына в бок. Они обогнули яму, бросили на гроб цветы и вернулись на прежнее место. Мать тяжело дышала. Братья Татищевы, как по команде, шагнули вперед, первый нагнулся, раздался громкий хлопок, и огромный мужчина рухнул на крышку гроба. Второй хлопок - и его брат с черным пятном на лбу повалился на груду песка.
   Оркестр сбился.
   Байрон крепко схватил за руки мать и Оливию.
   - Ни с места, - прошипел он. - Больше ничего не будет!
   - Позорище-то какое! - заплакала Майя Михайловна.
   Байрон оглянулся. Никого. Посмотрел поверх крестов и увидел стоявшего на каменной тумбе Звонарева с поднятыми руками. К нему пробирались милиционеры. Он терпеливо ждал.
   - Достаньте же его из ямы! - зарычал Байрон.
   Убитого ухватили за ноги и кое-как, тихо матерясь, принялись тянуть наверх. Уронили. Кто-то спрыгнул на крышку гроба и, обхватив мертвого Тату вокруг живота, рывком поднял его над срезом ямы. Труп подхватили. Второго Тату уже унесли в толпу.
   Люди кричали, женщины плакали, а молодка, взгромоздившаяся на стул, истерически хохотала, закрыв лицо руками.
   Звонарев отдал пистолет первому же милиционеру. Его сбили с тумбы, стали вязать.
   - Ты знал? Знал! - расслышал Байрон голос Кирцера. - Ну, сынок, и подложил же ты мне свинью! Позорище какое! На кладбище!
   - Засыпайте! - скомандовал Байрон, берясь за лопату. - Да очнитесь вы, черт бы вас побрал!
   Священник с причтом быстро ушел, за ним, пригибаясь за кустами, побежали и другие.
   - Чего-то такого я и ожидала, - тихо проговорила мать. - Бог все видит.
   - Оливия! Уезжайте домой!
   - Нам еще в ресторан на поминки, - спокойно напомнила Оливия. - Не беспокойся, милый, я ей укольчик сейчас сделаю - и все пройдет. Нельзя же все бросать на полдороге. Мы не имеем такого права.
   - А придут на поминки-то? - весело оскалился Байрон, продолжая кидать землю лопатой.
   - Прибегут.
   - И котлеты жрать будут?
   - И котлеты. - Оливия погрозила ему пальцем. - Только умоляю тебя: не ввязывайся ни во что. Обещаешь?
   - Нет.
   На площади перед кладбищем осталась одна машина. За рулем сидела Диана. Она курила коричневую сигарету, слушая музыку, доносившуюся из радиоприемника.
   - Ты весь в песке и глине, - сказала она. - Словно сам из могилы вылез. Сядешь за руль, или я поведу?
   - Ты. - Он отряхнул брюки, пиджак. - Ну и концерт! Я же говорил: фигляр. Шут гороховый - тем и опасен.
   - Кому говорил?
   Он сел рядом, выключил музыку.
   - У нас еще много чего впереди! - весело сказал он. - Гони в милицию, ненаглядная моя!
   Она хмыкнула.
   - Иногда я начинаю понимать, за что тебя бабы любят.
   Толкнув кулачищем обитую новеньким дерматином дверь, Байрон вошел в кабинет начальника милиции, сел на стул у дальней стены и, уже не в силах сдерживаться, расхохотался. Вспомнилась истерически хохочущая молодка на стуле, возвышавшаяся над толпой.
   Кирцер и прокурор, сидевшие за приставным столом, переглянулись. Подполковник был уже без мундира, в блекло-голубой рубашке с погонами, темной от пота на животе.
   - Почему-то мы вас ждали, господин Тавлинский, - меланхолично проговорил прокурор.
   - Погоди, Пряженцев. - Кирцер подошел к Байрону, вытиравшему платком слезы, и участливо поинтересовался: - Как там Майя Михайловна?
   - Нормально. Мне нужно свидание с задержанным Звонаревым.
   - Вы родственник? - ехидно вопросил прокурор.
   - Брат.
   - Во Христе, конечно, - продолжал ехидничать Пряженцев. - Может, сперва нам расскажете про все, что знаете?
   Поджав губы и неодобрительно покачивая головой, Кирцер откупорил бутылку минералки, налил Байрону и - прокурор с отвращением мотнул головой себе.
   - Ну по обычаю - не чокаясь.
   Они выпили водки.
   - Весь город знает, что у тебя в бутылках из-под минералки водка, сказал прокурор.
   Байрон закурил.
   - Вот что, братцы, дайте мне немножко времени побеседовать с этим типом, а потом можете протоколировать мои показания. Если захотите, конечно.
   - Показания? - искренне удивился Кирцер, посасывая лимонную дольку. Ты свидетель. Или ты заранее знал о готовящемся преступлении, но не донес органам правопорядка?
   - Не знал.
   - Тогда на кой тебе хрен свидание с задержанным? - ласково спросил Кирцер. - Выпей-ка еще водочки да топай домой, Байрон. Там Майя Михайловна, там вообще, я думаю, переполох... Хотя, насколько я знаю этих баб, переполоха они не допустят.
   - Никакого переполоха, - подтвердил Байрон. - Я не шутить сюда приехал, братцы. Мне нужно с ним поговорить. Очень нужно. Я даже думаю, что после разговора со мной он может сделать официальное заявление под подпись.
   Пряженцев мелкими глотками выпил из своего стакана, взял с блюдца дольку лимона, бросил в рот.
   - Прошу слова, - сказал он. - Братцы! - язвительно добавил он. - То, что я сейчас скажу, так сказать, не для протокола. Так - предположения. Предположение первое: господин Тавлинский уверен, что убийцей его деда является задержанный Звонарев. И ему вовсе не нужно было перелезать забор, прятаться под кустом. Зачем? Он был внутри дома. Это предположение второе. Третье же предположение касается того места, где в действительности отсиживался - точнее, отлеживался - господин Звонарев. Вы, Байрон, могли поначалу этого и не знать. Как и я. Но вы же опытный следователь. И вскоре, если не сразу, догадались, кто мог изнутри отключить сигнализацию, а после совершения преступления - включить ее. Именно тот, кто отлеживался в доме.
   - Мы же вроде бы договорились о Татах, - вставил Кирцер.
   Но прокурор не обратил на его слова никакого внимания.
   - И вот сейчас вы примчались сюда, чтобы уговорить Звонарева не марать вашу мать. Ведь он у нее провел ночь. Она знала, что он выходил. Ну, сказал, что в туалет. Но уже наутро, когда Майя Михайловна узнала об убийстве, она сразу поняла, в какой такой туалет выходил Звонарев. И ни словом, ни намеком не обмолвилась об этом следствию. Тем самым она покрыла преступника, совершив преступление, как вам отлично известно, полежащее уголовному наказанию.
   Байрон закурил другую сигарету.
   - Все возвращается на круги своя, - со вздохом проговорил он. - Вы работаете по одной версии, которая выглядит более или менее убедительной, хотя и неглубокой. Не обижайтесь. Вы уже допросили Звонарева?
   - Конечно, - сказал Кирцер. - Он во всем сознался. То есть в убийстве братьев Татищевых. От смерти покойного Андрея Григорьевича открещивается, как черт от ладана.
   - Тогда у меня вопрос. - Байрон встал, обдернул пиджак. - Какого черта подозреваемый в тот же день, когда совершилось убийство, демонстративно не является на работу и не отвечает на телефонные звонки? Утром он отвез Майю Михайловну на службу, оставил машину у конторы - и как сквозь землю. С оружием. Он парень не из робких...
   - Да знаем: запросили его дело из военкомата, - сказал Кирцер. - Орден за Чечню, отличные характеристики...
   - Он служил в армейском спецназе. Сначала на действительной, потом по контракту. Не случайный, значит, он был человек в спецназе. А там проходят и специальную психологическую подготовку. И вот такой человек убивает старика и сразу дает деру, прячется, сам себя выдавая головой... Он же понимал, что в Шатове ему долго прятаться не удастся, кто-нибудь увидит, сболтнет - и возьмут его тепленького. Сделав дело, он лег на дно. Осмотрелся, обдумал все, с кем-то - не знаю с кем - повстречался, разжился информацией...
   - Только затем, чтобы прийти на кладбище и на глазах у сотен людей убить братьев Татищевых? - Прокурор пожал плечами. - Слава Богу, что братья эти не знали еще о смерти племянника...
   - Обезьяна, - уточнил Байрон. - А кто убил Обезьяна, не оставив никаких следов? А главное - заманив этого осторожнейшего парня в гиблое место? И за что он убил его? А Татищевых-старших? И, если уж на то пошло, моего деда? Мотив? Патологический убийца? Маньяк? Человек, чья психика искалечена войной в Чечне, решил продолжить игру из спортивного интереса? И он вовсе не Робин Гуд, расправляющийся с самыми богатыми людьми Шатова. Цели-то выбраны одна к одной, и я ни за что не поверю, что между ними нет никакой связи. Вот об этом я и хотел с ним поговорить. - Он налил себе полстакана водки, махом выпил. - А мать мою опозорить - для этого, уж извините, большого ума не надо. Она и сама...
   Кирцер положил руку ему на плечо.
   - Ладно, сынок. Но ты-то хоть знаешь, в чем тут все дело? Или только догадываешься?
   - Можно я отвечу вам после встречи с ним?
   - Его мы обыскали, ничего не нашли. Сидит в отдельной камере.
   - Официально прошу обыскать и меня. А то в случае чего все на меня свалите.
   - В случае чего? - подскочил прокурор.
   Байрон посмотрел на него в упор.
   - Видал я таких парней, как Звонарев. Похоже, он дошел до точки. То есть задание выполнил и может возвращаться. А возвращаться некуда. Я не шучу: он все мосты за собой и впереди сжег.
   - Впереди его ждет тюрьма, - угрюмо сказал прокурор. - Может, пожизненная.
   - А вы не задумывались, почему этот лихой спецназовец не смылся с кладбища, хотя в той толпе и суматохе мог это сделать запросто? Их же этому учили. Но не смылся - сдался. Да еще, кажется, посмеивался. Это-то и странно.
   В сопровождении милиционера с кобурой на толстой ляжке, насвистывавшего "чижика-пыжика", Байрон поднялся на второй этаж, в торце которого зеленела свежей краской металлическая дверь. За нею оказалась решетчатая.
   - К тебе на свиданку, Звонарев! - крикнул милиционер, запирая за Байроном решетчатую дверь.
   - А, палач пришел! - приветствовал Звонарев посетителя. - Я уж боялся, что мамаша припрется. Садись, герой.
   Камеру ремонтировали, видать, недавно: едко пахло свежей краской, которой не покрыли только рукомойник, унитаз да оконную решетку.
   Байрон закурил, придвинул пачку сигарет и зажигалку Виктору.
   - Устроил ты сегодня цирк на кладбище!
   - Ты об этом пришел поговорить? Так я и протокол уже подписал.
   - Не все подписал! - сердито возразил Байрон. - И я к тебе без протокола пришел. Кончай паясничать, кури и слушай, а потом будешь вопросы задавать. Или не задавать. - Он глубоко затянулся, выпустил дым клубами под потолок. - В ту ночь ты ночевал у матери. Именно ты отключил сигнализацию, а когда убил деда, включил. После чего наскоро принял душ и вернулся наверх. Во всяком случае, если дойдет до настоящего дела, найдутся два свидетеля, которые подтвердят мои слова.
   - И насчет убийства деда? Одно дело - видеть меня той ночью в доме, совсем другое - свидетельствовать об убийстве. Ты следователь - лучше меня эту разницу понимаешь.
   Байрон по-прежнему смотрел в потолок, гадая, что это за черная точка прилипла к краске. Скорее всего муха.
   - Но, если все знаешь, зачем пришел? Пиши докладную, пусть проверяют, доказывают...
   - Ничего я писать не буду. Не затем пришел. - Он наконец опустил голову и посмотрел на Виктора в упор. - Если что захочешь добавить к своим показаниям, твое дело. Но у меня сложилось впечатление, что тебе наплевать и на следствие, и на суд, и на свою жизнь. Я встречал таких ребят в жизни и на допросах: если они чего решили, то задачу выполняют до конца. Ты свою задачу выполнил. А докладывать некому - ни командиров, ни Бога. И база сгорела, на которую надо бы возвращаться. Ты поставил на себе крест. Иначе ты не сдался бы просто так на кладбище, а исчез - ищи ветра в поле.