Былинский Владислав. Причуды освещения

Былинский Владислав
Причуды освещения

    И вот опять попали мы в глушь,
    опять наткнулись на закоулок .
 
   Очередь гомонила и бранила порядки:
   -- Полдня тратишь на бумажку!
   -- Полдня, да? Месяц хожу! -- вспыхивает смуглый бизнесмен из ближнего зарубежья. -- Бумагу хочу -- жди решения! Решения хочу -- справку давай! Почему сразу не сказать, а? Мы не люди! Тараканы! Жители щелей!
   -- Увы, без бумажки мы букашки. Они хотят сделать из нас букашек, -- печально произнесла печальная дама. И замолкла, глядя поверх голов.
   Педагог или медицинский работник, -- подумал я. Только учительницы да врачи умеют так грустно смотреть. Премногая мудрость -- знание тяжкой правды о ближних -- премногую рождает скорбь; скорбь та удлиняет взгляд и укорачивает речь.
   -- Я букашка? -- изумленно восклицает бизнесмен. -- Я -- бу-кашка?! -- я человек! Приезжай в гости -- встречу, вина налью! Я человек, и ты человек. А тут я кто? Тут я никто! Запросы делают... Какой запрос, говорю, слушай, смотри в глаза, ты мне не веришь? Не веришь?! Тогда -- вот, возьми, пожалуйста, если не веришь...
   -- И что? -- интересуется пожилой толстогубый господин.
   -- Не берет! Даже денег не берет! Издевается, а?! А потом приходят ко мне и говорят: э, нет бумаги, закон нарушен, а ну плати!
   -- Власть черным людом кормится, -- пробасил румяный, но суровый человек лет двадцати двух от роду. -- Беспредел как в дурке. Всякий черт в погонах пальцем дрыгает, подзывает: иди сюда, дай вымя... Правильно, букашки мы. Вошки! -- он ловко щелкнул ногтем по ногтю. -- Отстегнул -- прыгай дальше; икнул поперек -- все, хана, обстригут и упакуют. Выдоят и высушат!
   -- Выудят и выпотрошат! -- охотно подтвердил синеглазый щеголь-блондин. -- Я вот в столицу ездил, в командировку. Подсекли меня прямо на вокзале. Поманили, тихонько отвели в сторонку, чтобы людям не мешать, и деликатно, вежливо придушили. В участок не волокли, не раздевали до трусов, не искали наркоту и валюту, не грозили пристрелить за попытку оскорбления взглядом. Выписали штраф, по взаимному согласию, сверху взяли на пивко с икорочкой, да и отпустили.
   -- Делают что хотят, -- кивнул румяный.
   -- А хотят одного: хапнуть, -- подытожил блондин. -- Вот вам причина и движущая сила реформ. Весь этот базар -- чтобы с нас последнее слупить.
   -- Целую страну разворовали! -- вдруг заволновался прислоненный к стене мужичок. -- Целую великую страну! И не остановятся! Что выдумали: карточки вместо денег! Иликтронные! Через компутер вдувать нас чтобы! В магазин лишний раз не зайдешь... Все давно разложено: что кому положено, что куда наложено... Вредители! Демокрады пархатые! -- с большевистской прямотой заключил он.
   -- Позвольте полюбопытствовать: где вы там видели, скажите пожалуйста, еврея? -- спросил толстогубый. -- Знаете, я вам прямо скажу: евреи давно в Израиле. А за тех глупых гоев, которых вы туда навыбирали, будьте настолько любезны, сами и отвечайте.
   Мужичок взглянул на него и поперхнулся:
   -- Где, где... ты, это, зря... люди знают, где видели!
   Блондин опередил толстогубого господина:
   -- А как же, знают! Все знают, чем бык бодает. Сейчас самые что ни есть масоны -- из русских! Грабят народ без совести. Смеючись.
   -- Грабят своих и ничего не боятся, -- подтвердил господин. -- Послушайте, они же никого не боятся! Ни людей, ни бога...
   Развернулась дискуссия.
   Я завидовал им. Мне б их заботы. Еврей, нормандец, папуас, -- какая, по большому счету, разница? Главное -- человеком быть. В прямом смысле. В смысле, иметь официальное заключение о принадлежности к человеческому виду. А также вид на жительство; паспорта, внутренний и наружный; налоговый код и социальный сертификат; неповторимые отпечатки всех десяти пальцев...
   Отпечатки были при мне. Сделал я их, наконец-то.
   "Вся гадость впереди", -- предупреждал Благоев, когда я начинал вочеловечивание и пробивал Подтверждение о Физическом Существовании. "То, что ты уже прошел, -- щенячий лай, первый круг. Вот на социальный учет попадешь, тогда взвоешь!"
   -- Мужчина! -- локоть у гражданки боевой, закаленный. -- Ваша очередь!
   В приемной -- секретарша и две дремлющие старушки. Старушкам, кажется, уже спешить некуда: дождаться приема -- и на покой... как коротка жизнь!
   Встряхнись! -- командую себе. Не время созерцать! Сейчас нужно давить и давить. Эта мелированая симпатяшка, эта грудастая вобла с глазами анаконды, -- она, пожалуй, способна задушить, не вставая с места.
   -- А вот и я! -- сообщаю бодро и радостно, как молодой любовник, втискивающийся в окно спальни.
   -- Я вас узнала, -- тяжелый взгляд.
   Я узнан! Я замечен! Надежда, ты вновь со мной!
   -- Я же вам в прошлый раз русским языком сказала: все, дело закрыто, вашу просьбу мы удовлетворить не можем.
   Я спорю с этой женщиной. Нехорошо как-то спорить с женщиной, даже если женщина -- грудастая анаконда. Но долой предрассудки! Не до предрассудков. Я хочу... я должен стать человеком! И я стану человеком.
   Она не слушает: зачем ей слушать? Все, что я могу ей предъявить, всего лишь слова, жалкие слова. Сейчас я в сотый раз повторю, что у меня имеется свидетельство о рождении, а мои биологические характеристики, согласно Единому Классификатору, тютелька в тютельку вписываются в кластер "хомо сапиенс". Она в сотый раз потребует предъявить убедительную аргументацию в пользу этого, не столь уж и невозможного, предположения. То, что кажется мне убедительным, ее не убеждает.
   -- Биология нас не интересует, -- отмахивается она, -- а рождаться и кошки умеют.
   Благоев, человек холерический, вмиг закипает от подобных фраз.
   "На подступах, в приемнике, встретит тебя мухой кусаная тетка. Физия от злобы перекошена -- смотреть тягостно. Стою, вспоминаю: какая вина за мной? И вроде бы ответ воспринимаю. Вслух она одно говорит, в мыслях другое держит, а я все слышу. Будто я от нее нехорошей любви домогаюсь. Будто зарубил на завтрак ее любимого барбоса и втихаря в свежий борщ помочился. Будто не рожден я, а с ветки осенью снят. Гад ты уродский, -- думает она едва ли не вслух, -- ах ты выбрык ты генетики! Вертайся додому, сучий отпрыск, и наложи на себя руки!"
   Благоев -- личность впечатлительная. Ну не дано ему рифы обходить. На любое препятствие лбом вперед несется. А потом назад мячиком.
   -- Вы очаровательны! -- я делаю вид, будто оценил по достоинству ее странное рассуждение о кошках, наученных рождаться. Ее слова -- светоч истины, внушаю я себе; сейчас главное -- не выказать своих мыслей; ну-ка, подберем нужную истину для светоча...
   -- Вы так тонко чувствуете ситуацию!
   В стальных глазах поблескивает настороженное внимание.
   -- Спасибо, вы подсказали мне путь! Я понял намек! Конечно, рождаться умеют все, или почти все... все, кто уже с очевидностью родился, верно? Но, согласитесь, кошка, при всем желании, не сможет доказать правомерность своего рождения, значит, в координатах закона она отсутствует де-факто, а в вещном мире -- де-юре; я же, являясь, в известном смысле, недоопределенной и незавершенной сущностью, присутствую во всех заявленных пространствах не номинально, а фактически, поскольку зарегистрирован в текущем реестре физических лиц. Что же из этого следует? О, как вы правы! Из этого следует, что я -- не кошка! И вот вторая часть головоломки: нужно доказать, что я не рыба, не паук, не верблюд, и так далее, по индукции; выражаясь обобщенно, нужно доказать мою непринадлежность к не принадлежащим человеческому сообществу видовым группам. Но как это сделать? В североамериканских штатах, сразу после принятия известной Декларации... да вы и сами помните, из учебников... включая женщин, негров, и даже карликов... и навек! о, йес! на веки вечные! итак, пометим в памяти: все они навеки свободны; поэтому на данном этапе производства мы применим безотказный принцип римского права: наследующий фамилию наследует титул...
   О римском праве у меня правильные понятия. Тетка вкрутую заморочена. Недоумение и тревога на лице. "Он кто, юрист?" -- читается во взгляде.
   -- Так держать! Замечательный подход! Единственно правильный метод! -- и бочком, с улыбочкой -- к следующей двери. -- Все будет хорошо! Я вам очень признателен, милая Силиция, -- произношу я ее человеческое имя.
   Она гримасничает. Сходство с человеком угасает. Зрачки становятся щелочками, губы внезапно выворачиваются. Манекен сбит с толку. Сбоит автомат. Перегрузка контуров.
   С вами так легко и просто, нерукотворная вы наша.
   Полканыча я уже проходил. И в прошлый раз проходил, и еще раньше -- зимой. Он, конечно, классом повыше, хоть и ненамного: не какой-то там отглагольно-свистоструйный автомат, а вполне самодостаточный биофоб типа "пшел вон".
   Сквозная комнатушка: показушный кабинетик, второй рубеж обороны. Психофильтр для отсева неуравновешенных. Таких как Благоев.
   "А за ней исполнитель спит, пуп медный. Дай такому волю, разбуди, он тебя в паркет втопчет. Смотрит, знаешь, как клок шерсти увидел. Смотрит, сон не прерывая, и молчит, грубо так молчит. Раз молчит, другой, а потом я не выдержал. Вошел и с разгону пенделей ему навешал. В ментовке остывал! Там все по-доброму, по-свойски. Били-щадили, понимали, что не вражья морда, а так, проситель обыкновенный. Они ведь и сами этих тугощеких не жалуют".
   Дверь за спиной исполнителя открывается в Служебный Коридор. Полканыч -- просто мумия на посту, внушаю я себе. Робот несмазанный. Медный пуп, чугунный зад. Голова -- горелый "пентюх". Разум -- устаревший софт. Да и тот ворованный. В мозгу могучий вентилятор, от которого гул, искрение и вибрация. Да разве он, пень гнилой, устоит против человеческой смекалки?
   Я иду на недвижимого чиновника. Вываливаю на его поганый лакированный стол заранее припасенный гостинец. Тихонько сажусь перед ним и как бы из солидарности засыпаю. Даю ему время отреагировать. Роботы -- они тормозные.
   Ну, он и реагирует. Адекватно реагирует:
   -- Что это? Что это такое, я спрашиваю?
   -- Зачем кричать? Я вас слышу. Мотыли это.
   -- На... на что мне мотыли, урод?
   Я удивляюсь:
   -- Вы же просили... помните? Вы обещали мне, я обещал вам. Я принес.
   -- Послушайте, как вас там? Вы в своем уме? Забрать немедленно!
   Лед тронулся! Проснулся дядек. Я непрерывно извиняюсь -- спутал, что ж теперь, оставьте себе, ну не хотите -- ладно, я назад в коробочку... ах, черт, раздавил, вот чертов черт, прямо на бумажке раздавил, а бумажка-то важная? если важная, дайте мне, я соскребу... ну, тогда перепишу, ладно? нет, я как лучше... что вы, ничего такого важного, мне только спросить... ну как -- о чем? дело-то мое -- как, идет потихоньку? Что значит -- какое дело? Вы что, забыли? Вы обещали!
   И тут -- вот память, ни в чем нельзя на нее положиться! -- звонко хлопаю себя по лбу.
   -- Да это ж не вы! Это я не вам мотылей принес! Я этому вашему важному -- в лаборатории который...
   Полканыч, тихо рыча от ненависти, вызывает охранника.
   -- К Заму... -- и кивает на меня: -- глаз с него не спускать!
   На выходе оборачиваюсь. Следующий посетитель, румяный и суровый, внимательно глядит на нас. Словно взвешивает шансы.
   Я подмигиваю: мочи быка, братан! Шанс ты получил: на несколько минут Полканыч останется без присмотра.
   Розовый коридор -- внутренности дракона. Слепящие зеркала, кровавые тени. У закрытых дверей шумят-нерестятся отдельные прорвавшиеся личности. На меня, подконвойного, смотрят с подозрением. Я пожимаю плечами. Нашли, понимаешь, террориста.
   Гордо вхожу в лабораторию Зама. Зам -- парень не промах: супермодель, андроид-стоппер общего назначения. Таких только в столице изготовляют, в двух особенных местах.
   Увидел меня и задумался. Все благороднее, все светлее взгляд его. С ходу подсовываю мои свежеоттиснутые пальчики -- нотариально заверенную копию. На лице моем должно обозначиться следующее: я умный, я не лоханусь задешево, нельзя рисковать оригиналом, оригинал денежек стоит.
   Преисполненный достоинства взгляд становится грустным и чуть-чуть брезгливым.
   Странно выглядит господин Зам. Странно и совсем не так, как раньше.
   В первый раз, зимой, каким-то чудом пробившись в лабораторию, попал я в просторное помещение, где выкручиваются вслед за гибкими шеями мертвяцкие физиономии чинов, где над сигаретным дымком струится дурман шаловливой мистики, где режут глаз всяческие не вполне здоровые детали интерьера -- никелированный инструмент, расчлененные лягушата в колбах, перегонные аппараты, медные, в зелени, кувшины, черепа псов и крыс, громоздкие измерительные приборы у входа. Стою, дрожу, как-то не по себе вдруг... полна горница людей... причуды освещения... эти бляшки в глазах... пыль дрожит в черноте под сжатыми веками... паутина на ресницах, пауки в зрачках... я заразился?
   Гудит кондиционер, сидят за столом ряженые, ни слова живого, ни жеста, нет дела им ни до слез моих сопливых, ни до черных паучков во взгляде -- таких ядовитеньких, жгучих таких паучков... эх, ничем не прошибешь господ столоначальников! Хоть в жижу пьяным к ним ломись, хоть в паутине с ног до головы: нет им дела, проклятым! Нет мазы на меня внимание тратить. Я закрываю глаза... плавают в красном тумане серебристые бляшки... в морге я, в морге! Сидят над бумагами покойнички, у каждого свой чин и свой смысл, у каждого личный гробик под рукой.
   Зам казался мне дежурным по моргу. Я что-то говорил, горячо и смело, выслушивал в ответ соболезнования, но толку в том не было: мои усилия перечеркивала очевидная и неодолимая беспредметность диалога. Живые и мертвые... Их мир -- не мой мир.
   Сгущалась тени, запах тлена витал над столами, и я мечтал об одном: убраться восвояси, пока солнце не зашло.
   А в прошлый раз все было на удивление иначе. С восторгом принята моя лимонная водочка, принята и тут же распита, и ширма, отделившая нас с Замом от прихлебал, почему-то виделась мне надежной стеной, и уютно журчал абстрактно-хмельной разговор о гадах-паразитах, об инопланетчиках, чинящих козни; меня уверяли, что враг не пройдет, что заединимся мы, навалимся на супостата, и будет нам над всей Землей безоблачное небо. А затем -- временной люфт: вот только что беседовал я с этим добрым, обворожительным чело... тьфу... хм... оборотнем назвать -- тоже не совсем по смыслу... с этим обаятельнейшим говоруном, который клеймил чужеродную мафию, рогатых обитателей Ригеля и Проциона... еще не остыл жар его речи, а я уже стою у своего порога и ну совершенно не могу понять, почему вдруг взял и ушел оттуда без вожделенной бумаги?
   Он что-то об отпечатках пальцев толковал. Ладно, думаю, будут тебе отпечатки. Надолго запомнишь.
   Зам -- подрос он, что ли? -- некоторое время усердно размышляет. Верно, стратегию выбирает. Лаборатория почти пуста. В глубине, закрыв собой что-то мерзкое на столе, возится с приборами чиновник. Еще кого-то препарировали, думаю. Еще одна жертва инопланетян пропала без вести.
   -- Я рад, весьма рад, я действительно рад видеть тебя, ты -- настоящий человек, верю, я тебя вспоминал!
   Он улыбается и к моей голове тянется. Совершенно инфернальный тип.
   "Там всюду пришельцы из космоса!" -- орал Благоев. "Там из подземелий сквозит! Диваны свежей кожей покрыты! Там вражий дух, там серой пахнет. Человеку там трындец!"
   Я изображаю замешательство. Зам успокаивается. Он не знает, что к такому повороту событий я вполне готов. Помню, ох помню я эти пассы, от которых чертики в глазах и перезвоны в голове... Выкатывает на стол ртутно поблескивающее зелье, две пробирки с делениями. Зелье пахнет смолой, хлоркой и тухлятиной.
   Еще на пороге Служебного Коридора глотнул я нужную капсулу.
   Идея об их инопланетности пришла нам с Благоевым одновременно. Начальным толчком послужил рассказ одного из бегунков. Бегунками у нас прозывают "косящих" от всеобщей повинности, от государевой службы. Государство без государя -- что глазница без глаза, -- говорил нам этот идейный дезертир, монархист новой формации. Еще он говорил: на пиру и смерть красна; с миру по нитке -- мертвому припарки. Высказывания, рожденные опытом жизни в стране беспредельных просторов и свершений.
   Бегунок рассказал о своей попытке добраться до Шефа. В Тихий Кабинет, конечно, не попал: вначале Полканыч его отфутболивал, затем Зам воли лишил. Но парень оказался бойцом! Получив отлуп, он сумел подкараулить Шефа на стратегическом отрезке между черным выходом и белым "Шевроле". В ноги бухнулся, усыпив тем самым бдительность охраны, сказал что-то историческое, ухмыльнулся и ударил Шефа ножом.
   Нож ломается, словно о железо. Начальнику хоть бы хны. Начальник -- непротыкаем. Парня берут и вяжут подскочившие громилы. При этом едва не убивают: за такую оплошность шеф им пупки вывинтит.
   Смертельно избитый зализывает раны в тайных подземельях власти. На допросах ему мерещатся черти с раскаленными кочергами. Всюду нечисть, -- понимает он и что-то такое произносит вслух; сокамерники шепчутся и беззлобно издеваются над психом. Затем происходит необъяснимое событие: дежурный сержант, узнав о его мании, тихонько устраивает ему побег. Сержанта увольняют с особо тяжкой формулировкой "за несоответствие", это мы уже потом узнали...
   Выпытав подробности и сопоставив факты, пришли мы к выводу: нет, не сказочная нечисть правит бал на этой планете. Вполне реальные космические пришельцы захватили власть путем подколодного вползания в административные органы. Благоев читал об этом в одной незаурядной книжке. Там еще девка-роботиха всем и каждому давала копоти... впрочем, это к делу не относится.
   Один за другим заходят в лабораторию чиновники. На одинаковых лицах застыло одно и то же выражение: смесь виртуальной значительности и виртуальной деловитости. Возможно, Зам генерирует их прямо на пороге, -- создает из воздуха, как факир голубей.
   Выждав паузу, достаточную для погружения в транс, он вновь начинает искриться энергией и доброжелательностью:
   -- Друг мой человек! Как же мы с тобой похожи! Ну, давай по одной!
   -- Давай, друг! -- отвечаю я злобно. Наш безмолвный поединок завершается вничью.
   Приняли грамм по семьдесят.
   -- Хэви металл! -- охает Зам. Замер, глаза свои лучистые закатил, рот приоткрыл. Дикий вид, нечеловеческий оскал. Недочихнувший трибун. Нарк на взлете.
   -- Хард-эн-хэви! -- поддакнул я.
   -- Жгуча красна ртуть!
   -- Прожигает грудь!
   -- Ох и метко влилась!
   -- Ох, славно утряслась!
   -- Нравится? То-то. Между нами: это еще один тест. Проверка личных качеств. Расплав пьем! Люди от него дохнут. Что скажешь, дружок?
   -- Выкуси, дружище! Меня таким не свалишь. Славянский метаболизм.
   -- Проверить тебя, что ли, на чём покрепче?
   -- Валяй, проверяй. Люблю неприевшееся. Как-то в порту мужики цистерны растамаживали. В одной метанол. Ну они на него как тараканы на йогурт. В другой -- дезэтиленгликоль. Чудная такая жидкость. Дико сушит. Ветер с моря дул... звездам несть числа, сосчитать не мог... встал на цистерну, крылья расправил, рванул, разбежался, оторвался! Тело оставил где упало, а сам -- заре навстречу! А метанольщики, дурни, недозакусили, что ли... в реанимацию им персики носил...
   -- Люди с одного глотка мрут!
   -- Это у кого иммунитет не наработан.
   -- Да ты и не человек вовсе!
   -- А кто? Кот в сапогах? Думаешь, яду налил -- отравил? Врешь, не возьмешь! Мы пьем все! Наливай!
   -- Куда я денусь? Сейчас, только кровь твою возьмем. Проверим, кто ты есть и почему не мрешь... -- и он ловко воткнул иглу мне в вену.
   Вот чудик! Крови захотел. У меня ее на троих!
   -- Весело у тебя, дружище! И рад бы остаться, да подпись мне нужна! -- сказал я. -- Сбегаю и вернусь, лады?
   -- Стой! Ты по какому вопросу?
   -- Да все по этому же! По личному! Ты бы давно его решил и бумаги мне отдал, да твой Шеф, бюрократ потомственный, рогом уперся... извини, что я так прямо? Свои люди... Попытка не пытка: вдруг проскочу, а?
   Алгоритмы присутственного места хорошо мне известны. Прения завершаются как бы вничью: ладно, попытайся, но это в первый и последний раз. Если Шеф откажет, на глаза мне не показывайся!
   Тихий кабинет оказался трехстенной залой с бесконечной перспективой. Окна в два ряда. Что-то яркое неприятно бьет в глаза. Оттуда, из-за штор... Окна выходят на север. Там, в северной стороне, горит, пылает потустороннее сиреневое солнце.
   -- Итак, вам надоело невольное бомжевание человека-за-общественным-бортом, -- заключает Шеф, поглядывая на меня как жокей на необъезженную лошадку. Я скромно киваю.
   -- И вас изумляют странные повадки официальных лиц, препятствующих вашей легализации на этой планете.
   Он не спрашивает и не уточняет, он подводит итог некоторой фазе моих взаимоотношений с властью -- непременной и скучной фазе. Неспособный прорваться к Шефу не заслуживает звания человека, решаю я. Он кивает моим окаянным мыслям и ехидно любопытствует:
   -- Скажите, зачем вам все это?
   -- А так. Пропишусь. На работу устроюсь. Тихую женщину в ЗАГС поведу.
   -- Ну ляпнул! На работу он! Ха! Еще чего!
   -- Право имею.
   -- О чем вы говорите? Зачем вам ноша сия? Зачем вам статус землянина? Панские вытребеньки, дорогой мой! Не тратьте себя! Оставайтесь неземным! Быть самим собой -- привилегия избранных; вы -- избранник!
   -- Я такой как все! -- заявляю твердо.
   -- Ха-ха. Как все! Еще бы! Отпечатки он мне принес! -- противно хохочет Шеф. -- Такой простой и человечный. Менял он лица как перчатки, менял свой пол и отпечатки...
   -- Вы мне не верите?
   -- Знаете, я всегда верю тем, кто приходит ко мне. У меня установка такая: верить каждому. Но иногда вера вступает в противоречие с вещами очевидными. Как пена на дне бокала. Как курс доллара. Как зеркало на рассвете. В упрямое противоречие с упрямыми фактами -- с уликами, выражаясь материалистически. Да ты на себя посмотри!
   -- Зачем? Зауряден, незаметен. Справку имею. Вот и все мои факты.
   -- Как бы не так! О, все совсем не так! Ты особенный! И знаешь это! Нет, я понимаю: быть особенным -- значит, жить по-особенному, а это трудно. Трудно отделить себя-для-других от себя сокрытого, -- может, и не надо, но приходится. Гнет чужаков... лиловое облако над толпой... повседневщина, тиски, боль в висках... Необходимо притворяться что как все и что понятен насквозь... Я не уличаю, я убеждаю! Я не цербер. Я твой гид.
   -- Гид, точно! А я -- человек!
   -- Похож, похож, не спорю. Особо продвинутый кроманьонец, ха-ха... Ты -- недокументированное двуногое. Человекообразный пришелец.
   -- Поклеп!
   -- А я отвечу! Потому что знаю!.. Ты, думаешь, первый? На просвет тебя вижу! -- он придвинулся ко мне. -- Ты -- вечный школяр! Всю жизнь учишься незаметности, заурядности, двуличию, тихим прыжкам и правильному поведению в типовых сценариях. Обучившись этому, изменяешься в сторону сквозной понятности. Теперь ты не боишься несвободы, ты назвал ее осознанной необходимостью. Ради свободы быть несвободным ты помещаешь себя в круг чужих глупых представлений о себе и других, обо всем на свете. Торчишь в том кругу и не высовываешься. Ты уже понял и принял главное правило общежития: не высовываться! Высунешься -- сшибут как кеглю. Ох, нелегкая это работа: не высовываться!
   -- Ничего трудного. Посмотрел направо, посмотрел налево...
   -- Хохмишь, лось! Голова дана тебе не затем, чтобы крутить ею. Голова обязана болеть! Такие как ты -- наша вечная головная боль. Некоторые до того входят в роль, что забывают главное: они всего лишь актеришки. Потребности их персонажей становятся их собственными потребностями. Вочеловечивание, ха... тихая женщина, бр-р...
   -- Что вам не по нраву, гид? Каких вы предпочтений, цербер любезный?
   -- Вот, кстати, о предпочтениях. Мы можем -- и должны! -- пройти все тесты. Вино, женщины, карты. С вином вы уже разобрались, кажется. Возьмемся за женщин. А, может быть, -- он плутовски подмигнул, -- за мальчиков возьмемся?
   -- Брысь! -- ответил я.
   -- Принято. Ну а в картишки перекинемся? Выиграешь у меня -- все бумаги подмахну.
   -- Обязательно выиграю! -- воскликнул я.
   -- Бывает, бывает... А как проиграешь, что тогда? Не спеши, не отвечай! Поразмышляй, пока есть время. Выбор требует времени. Я не тороплюсь. Я здесь, я с тобой! Я помогу! Семь раз примерь -- да плюнь на все! слышал, небось?
   Он прищуривает левый глаз. Теперь он похож на сутенера.
   Я киваю. Слышал.
   Итак, мой приятель Благоев все-таки побывал здесь. Его прибаутка. Странно. От меня-то зачем скрывать? Странно и подозрительно.
   Благоев действительно плюнул на все и решил довольствоваться малым. Он отлично устроился: на Луну теперь вахтуется, в Даксайд Сити. Месяц там, месяц здесь. Дорога, харч, все дела. Ну и что, что нелегал? Есть у него индивидуальное койко-место с постельными принадлежностями, есть батарея канистр -- как раз на вахту хватает. Лунатические тетки посещают его: холодные, говорит, но какие нежные! Как пух цыплячий! как ветки персика! На Луне, между прочим, и с питьем, и с тетками напряженка. Зато никто не достает вопросами, гражданин ты или вошь беспаспортная.
   Спрашивается, что еще нужно человеку?
   -- Возвращаюсь к женщинам, -- объявил Шеф. -- Эти существа бывают трех типов: пернатые, земноводные и млекопитающие. С земноводной вы беседовали в приемной... как она вам?
   -- Кобра!
   -- Кобра? Да что вы! Ни на дюйм не кобра, -- милейшая, верткая ужица! Ни яду, ни прыти настоящей. А с другой стороны подойти -- царевна-лягушка! Я знаю, я над ней трудился... Да, это не твое. А как насчет курочек, ласточек, горлиц, воронушек?
   -- Не хочу. Заклюют.
   -- Рожденный ползать... Но ты опять прав. Значит, кошечки, заиньки, лани, тигрицы?
   -- Все что шевелится и глазу приятно!
   -- Хорошо. Смотри сюда, в эту стекляшку. Смотри, не отрывайся. Что там?
   -- Волчицы. Белые волчицы под влажной луной.
   -- Не суйся: то оборотни.
   -- Две медведицы, большая и малая...
   -- Ого! А пан проверял свои возможности?