Бжехва Ян. Триумф пана Кляксы

   – Бравотурада! Бравотурада! – во весь голос орали школьники и сосунки в колясках.
   Разбуженные этим всенародным воплем петухи пропели стройным хором и снова впали в дремоту. И тут неожиданно для всех раздалось еще одно «кукареку», на сей раз исполненное мастерским дуэтом Алойзи и самого пана Кляксы. Когда все наконец утихли, началась церемония обручения.
   К паре высоких влюбленных сторон приблизился министрон Тубатрон и подал на серебряном блюде обручальное яйцо. Оно было снесено специально вскормленной золотым просом курицей породы «брамапутра», облагороженной путем скрещивания с породой адакотурадских бойцовых петухов.
   Затем премьер Трондодентрон доисторическим мечом легендарного короля Шлепанца Кривоногого рассек яйцо надвое. Вместо желтка из него выпали два золотых кольца, которые министрон Тромбонтрон надел на пальцы короля и Розы, произнеся по-сказакотски формулу обручения:

 
Жизни две – сордьба урдна,
Дурбрый морж, дурбра жена.
 

   И снова взметнулся в небо фейерверк, на этот раз изобразивший на фоне неба портреты влюбленных, и опять запели хором разбуженные петухи, а сводный оркестр раковин исполнил государственный гимн.
   Торжественная часть на этом закончилась, в свете иллюминации и фейерверков начались народные гулянья, а король с невестой и почетными гостями пустились в обратный путь. Фрегат быстро покатился по опустевшим улицам, а мы мчались за ним на своих самокатах.
   – Завтра можем со спокойной совестью отправляться домой! – опережая меня, воскликнул пан Клякса. – Нам удалось поставить Адакотураду на новые рельсы, и перед ней теперь открылись блестящие перспективы. Сегодня же ночью я напишу на эту тему двухтомник под названием «Кляксотурада».
   Как видите, в гениальной голове ученого неустанно роились великие, плодотворные мысли.

Прощание с приключением

   «Акулий Плавник» вышел в открытое море. Издали махали нам платочками едва различимые теперь сановники Адакотурады, семейство Левкойников и наши друзья. Только Алойзи, провожавший нас до границы территориальных вод, недвижно стоял на палубе кукарека, взяв под козырек. Но вот и он исчез из виду.
   Хоть Резеда и обещала родителям ближайший отпуск провести в Адакотураде, ей все же было грустно во время первого в жизни расставания с родными, и она глядела вдаль подернутыми влагой глазами. Но печаль ее длилась недолго, и скоро к ней вернулась обычная веселость. Подсев к капитану корабля, она принялась вместе с ним разгадывать кроссворды.
   «Акулий Плавник» был попросту допотопной моторной лайбой. Скорость его была невелика, и первый же шторм мог оказаться для него последним. К счастью, наш капитан обладал исключительным чутьем и умел с необычайной ловкостью лавировать между своенравными ветрами, предпочитая сделать лишний крюк, чем бороться со стихией. Так что нас ожидало длительное путешествие, и никто не знал, когда же мы доберемся до места.
   Подстать капитану была и команда – нерасторопная и ленивая. Погрузившийся по самую макушку в кроссворды капитан ни о чем не думал, а уж о порядке на судне – и подавно. Поэтому стоит ли удивляться, что Вероник тут же, закатав штанины, принес ведра, щетки и мыло и взялся яростно скрести и скоблить палубу. Пан Клякса беззаботно насвистывал, а когда старый дворник окатывал доски водой, принимался кататься по ним как школьник, утверждая, что это помогает ему сосредоточиться. Надо признать, великий ученый проделывал это с необычайной ловкостью и мастерством, каким мог бы позавидовать всякий фигурист.

   Как и во время прошлого плавания, с погодой нам повезло. Небо было чистым, а волны ласково пошлепывали судно по его деревянным бокам.
   Верный Три-Три сопровождал нас. Желая продемонстрировать перед неизбежной разлукой свою любовь, он то и дело подсовывал мне жирных мошек. Я не хотел выказывать отвращение к его дарам и украдкой выплевывал эти лакомства в море только тогда, когда колибри снова улетал на охоту.
   Понаблюдав за нами, пан Клякса не преминул съязвить:
   – Смотрю я на твою дружбу с Три-Три и у меня в голове не укладывается, как человек вроде тебя мог поверить во все эти бредни. Отец превратился в птицу! Ничего глупее этого даже курица не выдумает. Никому больше об этом не говори, а то дети засмеют! А может, ты думаешь, что твой колибри тоже бывший человек?
   И пан Клякса разразился неудержимым хохотом. Голова, борода и живот великого ученого затряслись, с носа свалились очки. Пан Клякса фыркал и прыскал, захлебываясь собственным хохотом, одолеть который не мог, и на самом деле едва не умер со смеху.
   Привлеченная странными звуками команда окружила ученого, капитан оторвался от кроссворда, Вероник прервал свою работу, а пан Клякса только что не лопался от смеха, держался за живот и стонал, утирая слезы:
   – Ой, не могу! Ой, лопну! Будто кто меня щекочет… Никогда я так не смеялся… Адась, уйди с глаз долой, не смеши, а то у меня все пуговицы поотлетают…
   Смех пана Кляксы был так заразителен, что собравшиеся тоже принялись хохотать. Штурвальный зычно грохотал, Вероник пищал фальцетом, Резеда тонюсенько по-комариному хихикала. Решив, что мы посходили с ума, Три-Три сунул мне на прощанье еще одну букашку, погладил меня клювом по уху и помчался обратно в Адакотураду. Больше я его не видел.
   Я чувствовал себя как оплеванный. В самом дел, как это я брякнул такую чушь? Но знакомство с Резедой и ее любовь вознаградили меня за перенесенный позор.
   Я взял ее за руку и повел к правому борту, где все еще цвели высаженные ее отцом розовые кусты.
   – Твоя матушка права, – сказал я. – Лучше иметь дело с цветами, чем с людьми.
   Сказал я это не слишком уверенно, но с огромной обидой на пана Кляксу.
   Не помню точно, сколько длилось наше путешествие, но по-моему недели две. За это время неутомимый пан Клякса успел провести множество наблюдений и исследований, из которых родился новый труд о совершенствовании человеческого ума посредством прививки к нему дельфиньего мозга.
   Мы с Резедой внимательно прислушивались к говору чаек и смогли довести словарь чаек до буквы «и».
   И только Вероник становился все беспокойнее. «Ах, пан Хризантемский, пан Хризантемский! – то и дело ворчал он под нос. Или: – Нет, пан Модест… Нет уж!»

   На пятый день плавания мы выловили из моря лодку с тремя потерпевшими кораблекрушение сказандцами. Циклон подхватил их корабль и подбросил так высоко, что из всего экипажа только эти трое и сумели спастись, выпрыгнув вместе с лодкой на парашютах. Плотно пообедав, верные себе сказандцы, принялись сказывать сказки. Рассказали нам о двух братьях (о богатом и бедном), о двух сестрах (о доброй и злой) и под конец – о трудолюбивой падчерице и злой мачехе. Однако после пережитого нами на Адакотураде эти сказки показались нам пресными и скучными, и мы предпочли вернуться к своим занятиям, Уйдя на корму, мы с Резедой стали бросать чайкам кусочки хлеба, надеясь немного разговорить их. Мы старательно занимались птичьим словарем, и только время от времени до нас долетали стоны старого привратника: «Нет, пан Модест… Нет уж!»
   Наконец в один прекрасный солнечный день впередсмотрящий крикнул: «Земля!», а час спустя пред нашими взорами предстали башни родного города, и сердце мое забилось сильнее.
   «Акулий Плавник», вышедший из Адакотурады под флагом вымышленного государства Ландринконии, поднял свой настоящий флаг.
   Мы высадились на сушу с чувством радости и облегчения, знакомым всякому путешественнику, после долгих странствий вернувшемуся в отчий край.
   Пан Клякса отправился прямиком в Академию, условившись со мной о встрече на следующий день; а мы, то есть Резеда, Вероник и я, поспешили домой. Я испытывал и радость, и беспокойство одновременно – впрочем, все мы испытывали эти смешанные чувства.
   Вы не можете себе представить, что со мной стало, когда еще издали я увидел стоявших на балконе родителей! Похоже, они все время так и стояли там в ожидании моего возвращения.
   Я летел по улице как на крыльях, таща за собой Резеду. Через минуту мы уже были дома. Наверное, каждому из вас доводилось встречаться со своими близкими после долгой разлуки, и потому нет необходимости описывать, как проходят подобные встречи.
   Плача от радости, матушка бросилась меня обнимать, да так бурно, что шляпка, которую она всегда надевала, выходя на балкон, слетела с ее головы.
   – Пан Хризантемский сказал нам, что ты отправился в путешествие, но он не знал, куда, – голосом, напоминающим чириканье, сказал отец. – А кто эта милая девушка? – спросил он, взглянув на Резеду.

   – Это моя невеста, Резеда Левкойник… Аргонавты искали золотое руно, конкистадоры – сокровища индейцев, а я нашел самую большую ценность в мире: мою дорогую Резеду! Полюбите ее, как свою дочь!
   – Красивое имя – Резеда! – воскликнула матушка. – У меня как раз новая шляпка с букетиком резеды. Добро пожаловать, детка, в наш дом! Я всегда мечтала о такой очаровательной жене для Адася. Я как чувствовала, и даже поставила для тебя прибор. Идемте же к столу, а то суп стынет. И так у нас суп стыл каждый день с той поры, как ты уехал.

   На первое был рисовый суп с помидорами, потом подали моих любимых цыплят и салат из огурцов со сметаной, а на десерт – три сорта мороженого: лимонное, малиновое и фисташковое. Мне сразу же вспомнились цвета государственного флага Адакотурады.
   Мы с Резедой наперебой рассказывали родителям об этой удивительной стране. Отца больше всего заинтересовало устройство Алойзи, тем более что в его библиотеке была книжка пана Кляксы о кляксической энергии. Разумеется, это был только переплет, но я не сомневался, что после обеда отец тут же напишет новый вариант этого труда и перечитает его.
   Родители с интересом разглядывали привезенные из Адакотурады диковинки. Матушка тотчас же испробовала на себе действие сока гунго, а отец, хотя и не любил молока, напился лактусового сока, и с грандиозным любопытством стал изучать фотографии Заповедника Сломанных Часов, королевского фрегата, «Анемоновой Горбушки», но особо пристально он разглядывал Кватерностера I, Алойзи, трехногих и трехруких адакотурадцев.
   Тем временем матушка занялась Резедой. Я заметил, что и ей мои родители пришлись по сердцу, и Резеда весело щебетала, рассказывая о пане Левкойнике, о Мультифлоре, о будущей королеве Адакотурады.
   В отлично убранной квартире для меня был приготовлен кабинет, а Резеде отец отдал чучельную мастерскую. Впрочем, чучела, как обычно, проветривались на балконе, и как только мы с мамой переставили в мастерской мебель, из нее получилась вполне уютная комнатка.
   Когда Резеда ушла к себе распаковывать вещи, я остался с родителями наедине и как бы между прочим спросил:
   – А как это получилось, что придя из Академии, я никого не застал дома, и пришлось мне уехать, даже не попрощавшись? Мне было очень грустно…
   – Во всем виновата твоя мать, – заявил отец. – Мы сняли дачу в Ванильной роще на берегу Вкрбрды, чтобы ты после Академии отдохнул. Мама решила навести там порядок. Мы взяли пылесос и рано утром поехали. А потом опоздали на поезд и вернулись только вечером.
   – Не вали все на меня, – запротестовала матушка. – Ведь пан Хризантемский должен был предупредить Адася. Я его просила. Ты что, забыл? В тот день Вероник должен был ехать за птицами для чучел, а пан Хризантемский сидел на лавке перед домом и грелся на солнце. А он ничего тебе не передал, Адась?
   Наверно, забыл. Я давно замечала, что он на старости лет стал терять память.
   Не успел я ответить, как раздался звонок в дверь. Открыв, я увидел Вероника. На нем снова была его форменная безрукавка и ботинки, зашнурованные проводом от электрического утюга. Из-за плеча старого привратника робко выглядывал пан Хризантемский.
   – Пан Вероник, – прошептал я, – ни слова о пуговице и вообще о превращениях, птицах, о почтальонах… Гроб, могила, крест. Ни-ни!
   Старый привратник кивнул головой и пошел поздороваться с моими родителями. За ним неуверенно семенил пан Хризантемский.
   – Пан Модест, – с упреком сказала матушка, – как же вы забыли сказать сыну, о чем я вас просила?
   – А я и забыл, что забыл, – со вздохом ответил пан Хризантемский. Похоже, что у них с Вероником только что был серьезный разговор, и пану Хризантемскому порядочно досталось.
   – Нет, пан Модест… Нет уж! – гневно буркнул Вероник.
   – Честно говоря, уважаемая пани, – тянул фокусник в отставке, – в последнее время память у меня совсем никудышная. Да и с головой что-то неладно. Вот, прошу взглянуть…
   При этом пан Хризантемский щелкнул пальцами возле уха и в тот же миг из этого уха вылетело несколько щебечущих ласточек. Они выпорхнули в окно, присели на перила балкона, а затем взмахнули крыльями и – только мы их и видели.
   Привлеченный щебетом, из-под дивана вылез сонный кот Иероним. Он мяукнул, почесался и лениво проследовал в комнату Резеды.
   – А может, кот тоже вылез из вашего уха, пан Модест? – съязвил старый привратник.
   – Кот? – удивился фокусник. – Никакого кота я не видел. Но если вам так хочется, то пожалуйста…
   И с этими словами он из своих широченных брюк вытянул за хвост отчаянно оравшего Иеронима.
   Представление пана Хризантемского меня просто поразило.
   – Резеда! – крикнул я. – Иди скорей сюда! Увидишь кое-что интересное.

   Резеда прибежала из своей комнаты, а Вероник подбоченился и насмешливо спросил:
   – Ну, пан Модест, может теперь пана Несогласку превратите в птицу?
   – Нет! – закричал я. – Только не это! Попрошу без этих шуток!
   Пан Хризантемский встал перед Вероником и сказал, прищурив один глаз:
   – Пан Чистюля, какая это вас нынче муха укусила? Надо поглядеть.
   С этими словами фокусник потянул Вероника за нос, и тут же у привратника из носа вылетел целый рой мух. В комнате сделалось темно, как ночью. Отец убежал на балкон, а мама, всегда отчаянно боровшаяся с мухами, подняла невероятный шум:
   – Что это вы тут вытворяете?! Сейчас же уберите своих мух! Или я вызову пожарных.

   Пан Модест достал из кармана носовой платок, встряхнул им и подбросил его вверх. Мухи тут же сбились в черный ком, а старый фокусник ловким движением рук завернул его в платок и выбросил за окно.
   Едва мы пришли в себя от странной проделки пана Хризантемского, как тот попрощался и поспешно удалился.
   Когда дверь за ним закрылась, Вероник тяжко вздохнул и произнес:
   – Вот видите! А я еще просил этого человека подменить меня. Кто бы мог подумать? Знаете, что он натворил? Однажды ночью разбудил жильцов, выгнал их на улицу неодетыми и так бедняг околдовал, что те плавали в фонтане, как золотые рыбки. Что будет, что будет? Как оправдаться перед людьми? Моя честь растоптана…
   – Успокойтесь, – стал я утешать Вероника. – Все уладится. Можете спать спокойно. Я все устрою так, что никто не будет предъявлять вам никаких претензий. И юбилей ваш отпразднуем. Мы с Резедой берем это на себя.
   На глазах у старого привратника стояли слезы. Не сказав ни слова, он механически протер засиженный мухами пана Хризантемского буфет, попрощался и ушел.
   – Можете на меня положиться, – повторил я ему на прощанье. – Ничто так не сближает, как совместное путешествие. А ведь мы только что возвратились из Адакотурады. Я вас в беде не оставлю.
   Вернувшись в комнату, я увидел, что кот Иероним лежит у Резеды на коленях.
   – Уж не собираешься ли ты его дрессировать? – улыбнулся я ей.
   – Да вот хочу попробовать поработать с его характером и научить кота собачьей преданности. Чем целыми днями сидеть под диваном, пусть лучше выбегает навстречу, когда ты будешь возвращаться домой, а я вместе с ним. Хорошо?
   – Послушай, Адась, – сказала матушка. – Это, конечно, очень благородно, что ты помнишь о юбилее Вероника, но не мешало бы подумать и о собственной свадьбе, и о том, куда мы отправимся в свадебное путешествие.
   – Только не все вместе! – прервал ее отец. – Старикам незачем таскаться за молодыми. А свадьбу можно сыграть, например, через месяц, восьмого августа. Мне очень нравятся круглые даты.
   У моего отца есть свои странности, и числа 3, 7, 8 и 13 он считает круглыми.
   – А теперь – всем спать, – сказала мама. – Вы, наверное, устали с дороги. Спокойной ночи.
   Рано утром меня разбудил Иероним, ластившийся ко мне как собака. Без Резеды тут, конечно, не обошлось.
   Я быстро оделся и, не дожидаясь завтрака, поспешил на Шоколадную улицу, в Академию пана Кляксы.
   Подняв хвост трубой, кот Иероним неотступно шествовал за мной.
   Пана Кляксу я нашел в кабинете. Хоть на его двери и висела табличка, воспрещавшая вход посторонним, она касалась только слушателей Академии, разносчиков и назойливого парикмахера Филиппа.
   Кабинет профессора больше напоминал лабораторию сказочного чернокнижника, чем рабочее место ученого. В центре стояла знаменитая элепелемелетэлектрическая платформа, на стенах висели лампы, рефлекторы, радары и лазеры; по углам размещались реакторы и электронные мозги, а на столах у стен лежали аппараты, придуманные и построенные самим паном Кляксой. Среди них я увидел комбайн, применявшийся для лечения больного оборудования, запасные барабанные перепонки дальнего подслушивания, сонные зеркальца или подсматриватели снов, мыслеотгадчик, конденсатор кляксической энергии, батареи для превращалок, копилки памяти, реторты и центрифуги для изготовления миндалин, орехов и прочих желез, прокатные станы для обработки искусственной человеческой кожи и многое, многое другое.
   Пан Клякса обнял меня, встал на одну ногу и торжественно произнес:
   – Доктор Адам Несогласка! Сегодня я возвращаюсь в Адакотураду, где меня ждет работа, которая должна сделать человечество счастливым. Свою Академию я передаю тебе. Назначаю тебя ее директором. Будешь моим заместителем, или вторым Амброжи Кляксой. Сей храм науки и мудрости я отдаю в твои руки, Адась! Надеюсь, ты оправдаешь мое доверие. Здесь, в шкафу, хранятся все ключи, в том числе золотой ключ от соседних сказок, ключ от моих секретов и ключ от библиотеки, где собраны все мои труды, плюс полная документация, касающаяся моих открытий. Пойдем, я ознакомлю тебя с содержимым этого шкафа.
   С этими словами пан Клякса открыл бронированную дверь библиотеки. В ней рядами стояли толстенные тома в кожаных переплетах, среди которых были «Кляксотомия», «Кляксопедия», «Кляксография», «Кляксонавтика», «Кляксометрия», «Кляксология», «Кляксософия», «Кляксоматика», «Кляксоведение», «Кляксохимия», «Основы кляксической энергии», «Кляксотроника», «Кляксокология», «Кляксофония и кляксовидение» и тому подобное.
   – А это – мои самые последние труды, – гордо заявил великий ученый. – Взгляни! Это – «Адакотаконика», а рядом рукопись «Кляксетурады». Тебе надо отдать их в печать. Там ты найдешь описание нашего путешествия и несколько лестных упоминаний о себе. Думаю, это доставит тебе удовольствие. Да, вот еще что. Должен тебе передать и это мое самое-самое последнее открытие.
   Тут пан Клякса извлек из шкафчика аппаратик величиной всего-навсего с консервную банку.
   – Отгадай, для чего это?
   Я осмотрел аппаратик со всех сторон, постучал по нему пальцем, приложил к уху, но так и не понял его назначения.
   – Ладно, скажу, – пожалел меня профессор. – Это – кляксический мозгопитатель. Гляди. Берется какой-нибудь учебник, к нему подключается вот эта рубиновая линза; провода от другого конца присоединяются к медному обручу, который ночью надевается на голову обучающегося; после нажатия вот этой кнопки пучки лучей начинают переносить содержание учебника прямо в мозг спящего. Можешь мне поверить, это самый надежный способ обучения во сне. Благодаря ему я всего за двадцать ночей выучил двадцать новых языков. Сохрани тайну этого открытия и используй его только для обучения наших слушателей. Успех гарантирован!

   Кляксический мозгопитатель оказался удивительно простым и удобным в употреблении, и я поспешил испытать его действие на себе.
   Взяв учебник китайского языка, я уже через четверть часа объяснялся с паном Кляксой по-китайски, но только наполовину, так как за столь короткий срок успел овладеть лишь половиной этого языка.
   – Ну, кажется, все! – сказал мне ученый. – Теперь можно выйти на террасу и попить кофейку. Кофе – моя специальность. Я угощу тебя отличным кофе.
   Пан Клякса пил кофе мелкими глоточками, поглаживая бороду и время от времени прикладывая ее конец к уху, как бы прислушиваясь.
   Он выглядел рассеянным и говорил сразу о нескольких предметах. Но вот, словно очнувшись, он спросил:
   – Вот что, Адась, как ты находишь своих родителей? Они в порядке?
   – В полном, профессор, спасибо.
   – Вот видишь! А как легко ты попался! Человек не может превратиться в птицу, это было бы противоестественно. Ты понимаешь меня?
   – Прекрасно, профессор!
   – Но дело в том, что со мной дело обстоит совсем иначе. Со-вер-шен-но иначе, Адась. Видишь ли, у меня имеется кляксическая превращалка, и недавно я ее усовершенствовал. В свое время мне удалось открыть пятое состояние материи – кляксоплазму. Это дало мне возможность превращаться в птицу. И вот сейчас, прямо у тебя на глазах, я проделаю это, поскольку мне необходимо срочно лететь в Адакотураду.
   Сказав это, пан Клякса вынул из жилетного кармана крошечный пузырек, поднес его ко рту и залпом выпил все его содержимое.
   Дальше началось нечто удивительное: пан Клякса стал как-то съеживаться, ноги его делались все короче и тоньше, подбородок постепенно соединился с носом и превратился в клюв, плечи стали крыльями, а фалды сюртука – хвостом.
   Преображение протекало столь быстро, что не успел я опомниться, как вместо великого ученого передо мной уже скакала, весело посверкивая глазками, настоящая птица.
   – Пан профессор! – воскликнул я, не в силах опомниться. – Пан профессор, что все это значит?
   – А-да-ко-ту-ра-да! А-да-ко-ту-ра-да! – прощебетал бывший пан Клякса и поточил клюв о камни террасы.
   Мой кот выгнул спину коромыслом, плотоядно облизнулся и уже изготовился к прыжку, как вдруг пан Клякса взмахнул крыльями и был таков!
   Сделав над Академией круг, он развернулся, взял курс на юго-восток и вскоре исчез из виду. За ним, как за реактивным самолетом, тянулся белый след.
   Какое-то время след недвижно висел в небе, затем стал распадаться на части, которые в свою очередь превратились в буквы.
   – Па-рам-пам-пам, – вслух прочитал я расплывающиеся в синеве слоги.
   Этой незатейливой песенкой пан Клякса возвещал миру о триумфе своего гения и о своей победе над считавшимися незыблемыми законами природы.