Страница:
Но, когда вы с терпением прочтете до конца письмо, вы поймете, что действительно я заслуживаю снисхождения в своем непочтительном пренебрежении долгом вежливости. В кратких словах опишу все с самого начала моего отъезда из Праги. В день святого Вацлава, октября одиннадцатого 1414 года, я оставил Прагу, имея счастье сопровождать нашего мистра Яна Гуса в Констанц. Вместе с мистром ехали в Констанц паны Ян из Хлума, Вацлав из Дубы и Генрих Хлумский-Лацембок. Вместе с паном Яном из Хлума ехал его секретарь - бакалавр Петр из Младеновиц, тоже ученик нашего мистра и мой добрый друг. Он был обязан вести дневник путешествия. Некоторые уговаривали мистра днем опускать на лицо капюшон, чтобы обезопасить себя от врагов, но мистр не захотел прятаться от врагов и всю дорогу ехал с открытым лицом. Пока ехали по Чехии, мы были спокойны, ибо везде жители встречали нашего мистра с любовью и радушием. Но, когда пришлось оставить нашу родину позади и ехать через немецкие земли, все мы, сопровождавшие мистра, стали опасаться, чтобы немцы не причинили Яну Гусу какого-либо зла. Но, к великому нашему удивлению, немецкий народ повсюду принимал нас с неизменным радушием и гостеприимством. Во всех попутных городах мистр расклеивал объявления, что он, мистр Ян Гус, едет на собор защитить свое учение и что если кто-нибудь желает опровергнуть положения этого учения, пусть также едет в Констанц. А в Зульцбахе, например, в той гостинице, где мы остановились, происходил земский суд. Ян Гус подошел к судьям и советникам и обратился к ним: "Я магистр Ян Гус, о котором вы слышали, полагаю, много дурного. Задавайте же мне вопросы!" Суд отложили, и началась с нашим мистром оживленная беседа. И в конце концов все остались очень довольны друг другом. На восьмой день нашего путешествия мы прибыли благополучно в главный город Баварии Нюрнберг, где народ, уже заранее предупрежденный о нашем приезде, толпами собирался на улицах города посмотреть на великого чешского проповедника. В дом, где остановился Ян Гус, явилось множество магистров, священников, советников и горожан поговорить и послушать нашего мистра. Сначала мистр искусно посрамил какого-то монаха с его нелепыми нападками, а потом своей ловкой диалектикой победил всех магистров, к великому удовольствию горожан. Видимо, и в германских землях народ начинает многое понимать. Да оно и понятно: как я увидел, в тамошних землях народу живется тоже не сладко под ярмом папы и князей церкви. Но буду продолжать далее. В Нюрнберге мистр получил два известия: что папа Иоанн уже на пути в Констанц и что император Сигизмунд также на Рейне, в шестидесяти милях от Констанца. Мы советовали мистру подождать императора Сигизмунда и вместе с ним ехать в Констанц, ибо считали, что находиться с охранной грамотой при дворе императора будет безопаснее для нашего мистра. Но мистр решил иначе. Храбрость и уверенность в своей правоте заставили его отказаться и ехать прямо в Констанц, послав за охранной грамотой к Сигизмунду пана Вацлава из Дубы. Так и было сделано. Спускаясь вниз от Бухгорна по склону, ярко-зеленому от засаженных по нему сплошь виноградников, мы увидели вдали, внизу, блестящие зеленые волны Баденского озера. Подъехав к берегу, мы, правда с трудом, заметили на противоположной стороне озера в туманной дали смутно обрисовывавшиеся очертания констанцского собора. Ноября третьего мы сели на корабль и прибыли в Констанц. Остановились мы на улице святого Павла, в доме булочницы, вдовы Фиды. Вдова оказалась очень радушной и приветливой ко всем нам и особенно к нашему мистру. Город Констанц - небольшой, жителей в нем не больше десяти тысяч. Но что в нем делается теперь и во что превратился этот тихий городок, вы себе вообразить не можете. Одних только иностранцев наехало более ста тысяч человек; они привели с собой свыше тридцати тысяч лошадей. Цены на продукты и продовольствие в городе стали чрезмерно высоки. Из-за нехватки жилищ пришлось вокруг города расставить множество палаток. Вы сами понимаете, какая здесь настала жизнь: целые дни шум, веселье, гремит музыка, льется вино, беспримерное пьянство и разгул. Рассказывают, что, когда святейший отец переезжал через Альпы, коляска опрокинулась, и папа, упав на землю, выругался, как самый грубый солдат, прибавив: "Вот я лежу тут во имя дьявола!" А увидев впервые Констанц, папа печально воскликнул; "Вот как ловят лисиц!" И действительно, папа Иоанн XXIII знал, что ему от собора хорошего ждать не приходится. Среди кардиналов и архиепископов уже давно было недовольство папой, и папа подозревал, что против него возник заговор. Так вскоре и случилось. Но об этом впереди. Бодрое состояние духа не покидало мистра ни на минуту, хотя мы все, его окружающие, видели и чувствовали, что нашему наставнику предстоит испить горькую чашу горя и злобы его врагов. Враги же были многочисленные и могущественные. Достаточно было посмотреть на разъезжающих по городу на разукрашенных мулах кардиналов, одетых в пурпур и золото. Враги не медлили. Михал де Кауза на другой же день после прибытия мистра в Констанц уже прибил на дверях собора обвинение против Гуса. Этот недостойный человек вместе с изменившим мистру Штепаном Пальчем и Венцелем Тимом успели за несколько дней обежать всех влиятельных епископов и прелатов, докторов и магистров, чтобы уговорить их выступить против Яна Гуса. Клевета и злословие - эти излюбленные орудия низких душ - были пущены в ход. По городу распространялись о мистре самые нелепые слухи, чтобы восстановить против него всех участников собора и жителей Констанца. Четвертого ноября Ян из Хлума и Генрих Лацембок посетили папу Иоанна, объявили ему, что мистр Ян Гус прибыл в Констанц, и просили охранить его от посягательств его врагов. Папа был очень любезен и отвечал: "Гус в Констанце будет в полной безопасности, даже если бы он убил своего брата". На другой день Вацлав из Дубы привез от императора охранную грамоту. Жаль, что я не могу переписать здесь всю охранную грамоту целиком, но все же вам будет интересно прочесть место, где император пишет, что достойного уважения магистра Яна Гуса "приняли мы под наше и священной империи покровительство и охрану". Из этого вы видите, что император своей грамотой обещал нашему мистру полную безопасность. Мы все скоро убедились, что наши враги Михал де Кауза, Венцель Тим и прочие успели так обработать всех участников собора, что, когда паны Ян из Хлума и Вацлав из Дубы пошли к папе с охранной грамотой Сигизмунда и просили его прекратить дело собственной властью, папа потихоньку сказал панам: "Что я могу сделать? Здесь орудуют ваши!" Папа сам начинал бояться собора, и не без основания. Но многочисленные грозные признаки опасности, нависшие над головой нашего мистра, смутили наши сердца, но не его. Он по-прежнему шутил и как-то, смеясь, сказал Яну Кардиналу: "Нынешним летом гусь не будет изжарен, так как на мартинскую субботу приходится торжественная вигилия36, когда гусей не едят". Но пришел день, когда над нами стряслось несчастье. Наши враги в полдень двадцать восьмого ноября распространили по городу лживую сплетню, что якобы мистр пытался бежать. Кардиналы тут же вызвали бургомистра и приказали послать в дом вдовы Фиды городскую стражу схватить Яна Гуса; вместе со стражей были отправлены епископы Аугсбургский и Тридентский. Как сейчас вижу: сидим мы в комнате нашего мистра и беседуем. И вот примерно в час пополудни - стук в дверь. Пешек - секретарь Яна из Хлума открыл дверь. Входят епископы, и с ними бургомистр. Говорят: "Мы пришли по приказу святейшего отца привести вас, магистр Ян Гус, во дворец его святейшества". Но Ян из Хлума увидел в окно солдат, оцепивших дом, и обрушился на бургомистра и епископов: "Понимаете ли вы, что делаете? Ведь вы нарушаете императорскую грамоту! Пусть сам дьявол явился бы сюда - его все равно нужно было бы выслушать!" Епископ же Тридентский стал успокаивать разгневанного пана Яна: "Достойный рыцарь, мы явились сюда только ради общего спокойствия и благополучия..." Но тут поднялся с места наш мистр и положил конец пререканиям: "Я готов сейчас явиться к ним и, надеюсь, скорее выберу смерть, чем отрекусь о г истины". И он пошел за кардиналами. Мы все молча последовали за нашим мистром. На лестнице нам повстречалась вдова Фида. Она горько плакала, когда мистр ласково с ней попрощался. Мы все едва могли удержаться, чтобы тоже не зарыдать, как эта добрая женщина. Когда мистр садился на лошадь, я слышал, как один из епископов злобно пробормотал: "Больше ты не будешь служить обедню и проповедовать!" В своей печали и волнении я не заметил, как мы оказались у дворца папы. Тут уже собрались кардиналы и сразу же Яна Гуса забросали самыми каверзными вопросами, чтобы выудить у него неосторожное слово, за которое они имели бы право его немедленно арестовать. Особенно старался один ученый францисканец - магистр Дабог, негодяй, переодевшийся простым монашком. Но все их ухищрения были напрасны - они ничего не добились. И кардиналы пошли совещаться к папе. Говорят, что кардиналы так насели на папу, что он наконец дал согласие на арест мистра. Кардиналы вышли и объявили, что Ян Гус остается под арестом. Тут же выбежали в переднюю Штепан Палеч и Михал де Кауза и стали кричать: "Ха-ха! Он в наших руках и не уйдет, пока не заплатит все до последнего талера!" А Палеч еще при этом язвительно заметил Яну Кардиналу: "Гляди, Ян, ты близок к Гусу, как бы не повредил себе этим!" Ян Кардинал же с презрением отвернулся от изменника, достойно ответив: "Мистр Штепан Палеч, мне вас жаль еще больше!" Долго тут спорили и препирались, но разве этим можно помочь беде! Ян из Хлума отправился к папе и с негодованием и даже дерзостью упрекал святого отца в нарушении собственного слова и охранной грамоты. Папа же оправдывался и старался свалить все на кардиналов и, отведя Яна Хлума в сторону, шепнул ему, показывая на кардиналов: "Вы не знаете, каковы мои отношения с ними. Они мне передали его, и я должен заключить его в тюрьму". Ян из Хлума, взбешенный, удалился, не говоря ни слова, и наш мистр сначала был помещен в доме одного каноника, а потом отведен в тюрьму доминиканского монастыря. Этот монастырь возвышается на острове рядом с Констанцем, и в одну из его подземных камер был брошен наш мистр. Я не в силах описать, в каких муках пребывал там наш Ян Гус. Полная темнота, ужасающая сырость, мороз и зловоние - вот что встретило мистра в доминиканской обители. Смелый пан Ян из Хлума, возмущенный вероломством папы и кардиналов, прибил на дверях собора список с охранной грамотой и жаловался Сигизмунду на попрание его грамоты. Ну что ж, император прислал "грозное повеление" немедленно освободить Гуса или он прикажет взломать двери тюрьмы, но собор не соизволил даже ответить императору. С этого момента Сигизмунд сам стал опасаться собора, как бы его не лишили императорской короны. В конце рождества прибыл наконец в Констанц император Сигизмунд с блестящей свитой и большим отрядом мадьяр. Встреча прошла с полным блеском и торжеством. Но нет у меня желания описывать эти торжества, ибо в это самое время наш мистр был тяжело болен, не вынеся ужасных условий подземной тюрьмы. Мы же при помощи золотого ключа все же сносились с нашим наставником и снабжали его бумагой, перьями и чернилами, и, как вы знаете, мистр посылал из тюрьмы своя послания вам, своим пражским последователям. Не буду описывать вам весь ход суда над Яном Гусом. Скажу только, что, когда ему разрешили присутствовать на соборе и отвечать всенародно на обвинения, наш мистр с великим спокойствием и мужеством противостоял один целому собору, где не имел ни одного друга. В это время даже друзья, напуганные все возрастающим могуществом собора, поспешили отречься от своего учителя. Правда, в январе 1415 года в Констанце был получен протест моравских панов, вынесенный на сейме в Мезержиче. В этом письме они прямо упрекали Сигизмунда в вероломстве. Но этот бессовестный человек ответил, что он ошибся, давши охранную грамоту, на которую он не имел права. Более низкой и подлой души, чем у Сигизмунда, трудно сыскать на всем свете. Невозможно описать все те подлости, которые совершали и совершают поныне все эти мерзостные выродки - Михал де Кауза, Венцель Тим, Штепан Палеч, монах монастыря святого Климента Петр и многие другие. Но вот произошло удивительное и важное событие. Папа Иоанн убедился, что собор намерен его низложить и предать суду за совершенные им тяжкие преступления. А этих преступлений было немало: убийство папы Александра, симонии, неверие, кощунство и много другого. Ян Гус спросил: неужели все эти преступления стали известны только на соборе? Ведь о них знал каждый человек, еще когда Балтасар Косса был только кардиналом. И вот двадцатого марта друг и союзник папы Фридрих Габсбургский устраивает празднество с блестящим турниром. Во время турнира святейший отец в одежде конюха, с закутанной головой и в сопровождении одного из слуг тайно бежал из Констанца в Шафгаузен - во владение Фридриха Габсбургского. Вслед за ним скрылся и его друг Фридрих. В городе поднялась небывалая суматоха, и собрание высших духовных сановников постановило вернуть папу силой, а Фридриха Габсбургского объявить государственным изменником. Тотчас начались военные действия. Папа был захвачен; Фридрих, лишившись всех своих земель, сам явился со смиренным покаянием. Во время этой суматохи удалось бежать арестованным друзьям Яна Гуса мистрам Христьяну из Прахатиц и Яну из Есенин,. В вербное же воскресенье папские сторожа вручили ключи от тюрьмы Сигизмунду. Жизнь нашего мистра всецело была теперь в руках императора. Все мы ожидали, что Сигизмунд исправит ошибку и своей властью вернет мистру свободу. Но напрасны были наши надежды. Этот негодяй вручил ключи от тюрьмы констанцскому епископу Оттону, одному из злейших врагов Яна Гуса. Тогда жестокий епископ приказал перевести мистра в свой замок Готлибен на Рейне. Ян Гус попал в еще худшую тюрьму. На верху четырехугольной башни была темная келья - четыре шага в длину, два в ширину. Свет попадал только через окошечко в двери. Наш мистр, мученик за свой народ, был привязан веревками к столбу днем за ноги, а ночью и за руки. Семьдесят три дня пробыл в муках больной Ян Гус, и мы были вовсе отрезаны от него. В эти ужасные дни наш народ понес еще одну невозвратимую потерю. Это было четвертого апреля. Мы сидели в самом тяжелом душевном состоянии в доме вдовы Фиды. И вдруг открывается дверь и входит переодетый в светское платье Иероним Пражский. Мы только раскрыли рты от неожиданности. Он приехал, чтобы каким бы то ни было образом встретиться с Яном Гусом и, если можно, устроить нашему мистру побег. Но Ян из Хлума печально заметил, что он уже и раньше уговаривал мистра, но тот решительно отказался, говоря, что бежит только тот, кто чувствует себя виновным. И что подумают его последователи в Чехии, когда услышат, что их наставник бежал из тюрьмы, куда явился сам добровольно. Мистр запретил об этом думать. Мистр Иероним грустно спросил: "Неужели нет средств спасти Яна?" Ян из Хлума безнадежно покачал головой. Тогда мы сказали Иерониму, что Ян Гус желал, чтобы мистр Иероним не являлся в Констанц, так как тогда его судьба будет решена. И мы посоветовали мистру Иерониму немедленно уехать из Констанца, потому что сам инквизитор епископ назаретский едва не попал в тюрьму за свой отзыв о Яне Гусе. Мистр Иероним послушал нас и уехал. Но, доехав до Юберлингена, остановился и написал собору, прося охранной грамоты и предлагая явиться для ответа. Он был схвачен в Гиршау и в тяжелых кандалах привезен в Констанц и приведен в зал собора. Все его старые враги, как дикие звери, набросились на него, вымещая самыми гнусными издевательствами свою ненасытную злобу. Собор уже предрешил участь мистра Иеронима. Больше писать не могу: нет сил описать все, что здесь происходит на заседаниях собора, всю мерзость, злобу и подлость кардиналов и их пособников, душителей простых людей Скоро, скоро (я это вижу и чувствую) уйдет от нас навеки наш учитель, наш вождь, наша совесть - мистр Ян Гус. Шлю мой низкий поклон почтенной и милой тете Текле, моим братьям Ратибору и Шимону, Божене и ее дяде Милану и всем друзьям и почитателям нашего мистра. Ваш племянник Штепан, бакалавр. Написано в день святого Петра и Павла, двадцать девятого июня 1415 года в городе Констанце".
Ян Краса положил на стол письмо: - Страшные вести... Не могу даже думать о том, чем это все кончится... - Кажется, тем, что в Чехии не станет мистра Яна Гуса и мистра Иеронима, а к трем мученикам за свой народ прибавятся еще два, - сохраняя внешнее спокойствие, но с глубокой болью в голосе проговорил Войтех. Но через минуту общего тягостного молчания он в бессильной ярости вскричал: - Эти паны-белоручки только языком защищали нашего мистра! Была бы там сотня наших ребят оружейников или кузнецов да просто честных мастеровых вырвали бы мистра из поповской пасти, да еще Сигизмунду напомнили бы его подлость! Некоторое время в комнате было тихо: все сидели, низко опустив голову, тяжело переживая грустные новости. Текла и Божена беззвучно плакали, закрыв лица передниками. Ян Краса поднялся и с печальной торжественностью обратился к остальным: - Пусть же все чехи узнают правду о констанцском соборе! Куда я ни пойду, в каком городе или деревне ни придется мне быть - всем буду рассказывать, кто наш злейший враг. Вы знаете, Войтех, что я решил? Я брошу свое опостылевшее занятие торговца и буду до самой моей смерти разносить среди нашего народа учение Яна Гуса.
3. КОСТЕР "Наверно, скоро рассвет. Сегодня - последняя ночь. Потом не будет больше ни дней, ни ночей... Какая гнетущая тишина... как в могиле... Да, как в могиле. Но у меня не будет могилы... Завтра - костер..." Мигающий огонек светильника едва освещал тусклым, слабым светом каменные стены и своды кельи. Массивная, окованная железными полосами дверь. Наверху, под потолком, окошечко, заделанное толстыми решетками. На кирпичном полу охапка соломы, покрытая шубой узника. Вместо стола тяжелая скамья; на ней стояли глиняная кружка и масляный светильник. Ян Гус медленно шагал по келье: четыре шага вперед, четыре назад. "Боже мой! Когда же окончится эта ночь? Как я устал, как я устал от всего..." Узник опустился на солому. Сквозь дверь смутно доносились мерные шаги: взад-вперед, взад-вперед... "Часовой... ему, верно, очень надоело ходить всю ночь... В углу кто-то скребется. Крысы... много их тут... Босоногие монахи боятся крыс... С корабля, что должен потонуть, крысы бегут... Многие мои друзья стали крысами, а после костра их будет еще больше. Но не все крысы: разве мало у меня верных друзей с твердым сердцем! А все эти милые, простые кузнецы, плотники, сапожники, оружейники, студенты, все те мужики, что так жадно слушали мои слова, - разве они испугаются? Им только нужен вождь... Эх, Иероним! Вот кто мог бы быть вождем! Но, видно, ему определено идти до конца одной дорогой со мной - в костер... Его судьба решена, как и моя, еще задолго до суда... Да разве это суд? Какой же это суд, если приговоры уже давно вынесены: один на случай отречения, чего им хочется больше всего, - это пожизненное заключение в замурованной дыре с форточкой для передачи пищи, и другой, который я выбрал, - костер..." Пламя светильника вспыхнуло и на мгновение осветило мрачную келью и большое черное распятие в углу. Гус невольно взглянул на него. От этих ужасных месяцев допроса и пыток, от мук физических и душевных в его усталом мозгу с особенной силой и яркостью заработало воображение. Перед ним проносились одна за другой картины его жизни в Констанце: дорога, уютный, тихий двухэтажный дом простодушной вдовы Фиды; его арест; бегающие по сторонам лукавые глаза папы, его многозначительные намеки на свое бессилие перед кардиналами; благородное поведение Яна из Хлума. "Какой хороший, верный друг этот Ян из Хлума!" В памяти встает картина: заседание собора, враги бросают ему в глаза оскорбления, лгут, клевещут, обрушиваются со страшными обвинениями; он один против всего собора, покинут друзьями, и вот при выходе из собора к нему подходит Ян из Хлума и смело, на глазах императора и всего собора, крепко жмет ему руку.. А вот другая картина. Последнее заседание собора в рефректории францисканского монастыря, где он заключен. Высокий, сухой кардинал д'Альи с длинным лицом, седой, глаза темные, недобрые, говорит очень учтиво и очень ядовито: "Магистр Иоанн, подтверждаешь ли ты свои слова, что против твоей воли сюда тебя не привел бы ни чешский, ни римский король?" Звучная латинская речь отчетливо разносится по обширному залу. И дерзко звучит ответ Гуса: "Да, подтверждаю. Это мои слова". Кардинал сдвинул седые брови и возмущенно воскликнул: "Какая надменность!" И все кардиналы, архиепископы, епископы, прелаты, монахи подняли дикий вой, как черти в преисподней. И тогда - он это так ясно сейчас видит в своем воображении! - выходит гордо на середину зала Ян из Хлума и, положив ему на плечо руку, кричит, заглушая шум: "Наш уважаемый мистр говорит правду, и я подтверждаю это своим словом! Я бедный рыцарь в нашем королевстве, и можете думать что хотите, но я готов был защищать его целый год так, что его никто не сумел бы взять! Много есть у нас неприступных замков, которые уберегли бы его от этих королей". При этом Ян из Хлума бросил на императора презрительный взгляд. Весь собор остолбенел от неслыханной смелости рыцаря. Сигизмунд сидел как оплеванный. "Низкая, подлая душа у Сигизмунда. Император осудил и предал меня раньше моих врагов..." Наконец в его памяти ожило последнее яркое воспоминание. Вчера после обеда его вызвали в рефректорий. Там его встретили четыре епископа, окруженные прелатами. Неподалеку стояли грустные и расстроенные Ян из Хлума и Вацлав из Дубы. Гусу стало сразу ясно - это Сигизмунд делал последнюю попытку вырвать у него отречение. Ян из Хлума тихим и скорбным голосом сказал ему: "Мистр Ян! Я человек не книжный и не могу давать советы такому ученому человеку, как ты, но если ты на совести не имеешь ничего такого, от чего нужно отречься, то не желаю советовать тебе поступать против совести и убеждаю тебя скорее подвергнуться казни, чем отречься от истины". "Им всем - и собору и императору - нужна не так моя смерть, как мое отречение. Они знают: отрекись я от всего, чему учил народ чешский, - и народ отречется от меня, и наше дело будет загублено... Хватит ли у меня твердости перенести эту страшную казнь? Должно хватить..." Ян Гус взглянул на окошко. Сквозь решетки серело небо, где-то вдали прокричали петухи. По городу пронесся густой звон соборного колокола. "Светает. Надо приготовить последнее письмо друзьям". Узник опустился на солому, порылся в ней и вынул бумагу и свинцовый карандаш. Положив бумагу на скамью, он принялся быстро писать. В келью из окошечка просочилась струя свежего воздуха. По каменному полу аббатства прозвучали шаги и остановились у двери. Щелкнул с громким треском огромный замок, заскрежетали заржавленные засовы, и дверь со скрипом полуоткрылась. В келью заглянул человек в черной одежде, с ключами у пояса. Лицо у него было грубое и уродливое, но глаза добродушные и сочувствующие. - Герр магистр, у вас готово? - Вот мой "добрый ангел"! Передай, дорогой Роберт, это господину Яну из Хлума, а шубу - Петру из Младеновиц. Тюремщик поспешно взял шубу и письмо. - Не надо ли уважаемому магистру вина перед этим... - Благодарю, друг, не нужно... Тут я тебе тоже на память о себе кое-что написал. Возьми. Некрасивое лицо тюремщика было печально. - Господин магистр, одно ваше слово - и я вас выведу отсюда и не покину до самого последнего вздоха! Гус отрицательно покачал головой: - Нет, Роберт, я и раньше мог бы бежать, если бы хотел. Никто не должен подумать, что чех Ян Гус испугался костра. Собор больше боится народа, чем я - смерти. - Клянусь вечным блаженством, магистр прав: весь здешний бедный народ любит и почитает вас, магистр. Но я должен скорее идти... Дверь захлопнулась, и Ян Гус снова остался один. Он грустно вздохнул и, опять почувствовав слабость, опустился на солому. Он погрузился в полусонное оцепенение - реакция нервов на чрезмерное возбуждение в течение этой последней ночи. Прошло немало времени, пока вновь загремел замок и его тайный почитатель, тюремщик Роберт, принес ему кусок хлеба, кружку воды и из-под полы бутылку вина. - Выпейте, магистр, это вас укрепит. Ян Гус почти бессознательно отхлебнул вина и отстранил бутылку: - Спасибо, Роберт, мне ничего не нужно. В коридоре послышались шаги людей и металлический лязг оружия. В широко распахнувшихся дверях остановился епископ рижский Валленрод; его обширная фигура в епископском облачении, с длинным посохом в руках почти заслоняла весь проход. - Магистр Иоанн, сейчас тебе надлежит предстать перед лицом всесвятейшего вселенского собора и выслушать его волю. - И, обернувшись к вошедшим стражникам, епископ приказал; - В знак проклятия снимите у него с одной ноги цепи. Когда все было выполнено, епископ двинулся впереди процессии верхом на крупном сером муле. За ним, окруженный Кольцом многочисленной стражи, шел Гус в магистерской мантии поверх простой черной одежды; правой рукой он поддерживал свободный конец кандалов, оставленных на правой ноге. Улицы были запружены войсками, с усилием сдерживавшими толпы народа. Было шесть часов утра. С озера веяло свежей прохладой, город был залит светом утреннего солнца. Гус глубоко вдыхал чистый, свежий воздух. Он шел, высоко подняв голову, и приветливо улыбался толпе, когда видел взволнованные лица людей, приветствовавших его. Гуса подвели к собору и оставили снаружи, так как в соборе шла литургия и отлученному вход туда был запрещен.
Ян Краса положил на стол письмо: - Страшные вести... Не могу даже думать о том, чем это все кончится... - Кажется, тем, что в Чехии не станет мистра Яна Гуса и мистра Иеронима, а к трем мученикам за свой народ прибавятся еще два, - сохраняя внешнее спокойствие, но с глубокой болью в голосе проговорил Войтех. Но через минуту общего тягостного молчания он в бессильной ярости вскричал: - Эти паны-белоручки только языком защищали нашего мистра! Была бы там сотня наших ребят оружейников или кузнецов да просто честных мастеровых вырвали бы мистра из поповской пасти, да еще Сигизмунду напомнили бы его подлость! Некоторое время в комнате было тихо: все сидели, низко опустив голову, тяжело переживая грустные новости. Текла и Божена беззвучно плакали, закрыв лица передниками. Ян Краса поднялся и с печальной торжественностью обратился к остальным: - Пусть же все чехи узнают правду о констанцском соборе! Куда я ни пойду, в каком городе или деревне ни придется мне быть - всем буду рассказывать, кто наш злейший враг. Вы знаете, Войтех, что я решил? Я брошу свое опостылевшее занятие торговца и буду до самой моей смерти разносить среди нашего народа учение Яна Гуса.
3. КОСТЕР "Наверно, скоро рассвет. Сегодня - последняя ночь. Потом не будет больше ни дней, ни ночей... Какая гнетущая тишина... как в могиле... Да, как в могиле. Но у меня не будет могилы... Завтра - костер..." Мигающий огонек светильника едва освещал тусклым, слабым светом каменные стены и своды кельи. Массивная, окованная железными полосами дверь. Наверху, под потолком, окошечко, заделанное толстыми решетками. На кирпичном полу охапка соломы, покрытая шубой узника. Вместо стола тяжелая скамья; на ней стояли глиняная кружка и масляный светильник. Ян Гус медленно шагал по келье: четыре шага вперед, четыре назад. "Боже мой! Когда же окончится эта ночь? Как я устал, как я устал от всего..." Узник опустился на солому. Сквозь дверь смутно доносились мерные шаги: взад-вперед, взад-вперед... "Часовой... ему, верно, очень надоело ходить всю ночь... В углу кто-то скребется. Крысы... много их тут... Босоногие монахи боятся крыс... С корабля, что должен потонуть, крысы бегут... Многие мои друзья стали крысами, а после костра их будет еще больше. Но не все крысы: разве мало у меня верных друзей с твердым сердцем! А все эти милые, простые кузнецы, плотники, сапожники, оружейники, студенты, все те мужики, что так жадно слушали мои слова, - разве они испугаются? Им только нужен вождь... Эх, Иероним! Вот кто мог бы быть вождем! Но, видно, ему определено идти до конца одной дорогой со мной - в костер... Его судьба решена, как и моя, еще задолго до суда... Да разве это суд? Какой же это суд, если приговоры уже давно вынесены: один на случай отречения, чего им хочется больше всего, - это пожизненное заключение в замурованной дыре с форточкой для передачи пищи, и другой, который я выбрал, - костер..." Пламя светильника вспыхнуло и на мгновение осветило мрачную келью и большое черное распятие в углу. Гус невольно взглянул на него. От этих ужасных месяцев допроса и пыток, от мук физических и душевных в его усталом мозгу с особенной силой и яркостью заработало воображение. Перед ним проносились одна за другой картины его жизни в Констанце: дорога, уютный, тихий двухэтажный дом простодушной вдовы Фиды; его арест; бегающие по сторонам лукавые глаза папы, его многозначительные намеки на свое бессилие перед кардиналами; благородное поведение Яна из Хлума. "Какой хороший, верный друг этот Ян из Хлума!" В памяти встает картина: заседание собора, враги бросают ему в глаза оскорбления, лгут, клевещут, обрушиваются со страшными обвинениями; он один против всего собора, покинут друзьями, и вот при выходе из собора к нему подходит Ян из Хлума и смело, на глазах императора и всего собора, крепко жмет ему руку.. А вот другая картина. Последнее заседание собора в рефректории францисканского монастыря, где он заключен. Высокий, сухой кардинал д'Альи с длинным лицом, седой, глаза темные, недобрые, говорит очень учтиво и очень ядовито: "Магистр Иоанн, подтверждаешь ли ты свои слова, что против твоей воли сюда тебя не привел бы ни чешский, ни римский король?" Звучная латинская речь отчетливо разносится по обширному залу. И дерзко звучит ответ Гуса: "Да, подтверждаю. Это мои слова". Кардинал сдвинул седые брови и возмущенно воскликнул: "Какая надменность!" И все кардиналы, архиепископы, епископы, прелаты, монахи подняли дикий вой, как черти в преисподней. И тогда - он это так ясно сейчас видит в своем воображении! - выходит гордо на середину зала Ян из Хлума и, положив ему на плечо руку, кричит, заглушая шум: "Наш уважаемый мистр говорит правду, и я подтверждаю это своим словом! Я бедный рыцарь в нашем королевстве, и можете думать что хотите, но я готов был защищать его целый год так, что его никто не сумел бы взять! Много есть у нас неприступных замков, которые уберегли бы его от этих королей". При этом Ян из Хлума бросил на императора презрительный взгляд. Весь собор остолбенел от неслыханной смелости рыцаря. Сигизмунд сидел как оплеванный. "Низкая, подлая душа у Сигизмунда. Император осудил и предал меня раньше моих врагов..." Наконец в его памяти ожило последнее яркое воспоминание. Вчера после обеда его вызвали в рефректорий. Там его встретили четыре епископа, окруженные прелатами. Неподалеку стояли грустные и расстроенные Ян из Хлума и Вацлав из Дубы. Гусу стало сразу ясно - это Сигизмунд делал последнюю попытку вырвать у него отречение. Ян из Хлума тихим и скорбным голосом сказал ему: "Мистр Ян! Я человек не книжный и не могу давать советы такому ученому человеку, как ты, но если ты на совести не имеешь ничего такого, от чего нужно отречься, то не желаю советовать тебе поступать против совести и убеждаю тебя скорее подвергнуться казни, чем отречься от истины". "Им всем - и собору и императору - нужна не так моя смерть, как мое отречение. Они знают: отрекись я от всего, чему учил народ чешский, - и народ отречется от меня, и наше дело будет загублено... Хватит ли у меня твердости перенести эту страшную казнь? Должно хватить..." Ян Гус взглянул на окошко. Сквозь решетки серело небо, где-то вдали прокричали петухи. По городу пронесся густой звон соборного колокола. "Светает. Надо приготовить последнее письмо друзьям". Узник опустился на солому, порылся в ней и вынул бумагу и свинцовый карандаш. Положив бумагу на скамью, он принялся быстро писать. В келью из окошечка просочилась струя свежего воздуха. По каменному полу аббатства прозвучали шаги и остановились у двери. Щелкнул с громким треском огромный замок, заскрежетали заржавленные засовы, и дверь со скрипом полуоткрылась. В келью заглянул человек в черной одежде, с ключами у пояса. Лицо у него было грубое и уродливое, но глаза добродушные и сочувствующие. - Герр магистр, у вас готово? - Вот мой "добрый ангел"! Передай, дорогой Роберт, это господину Яну из Хлума, а шубу - Петру из Младеновиц. Тюремщик поспешно взял шубу и письмо. - Не надо ли уважаемому магистру вина перед этим... - Благодарю, друг, не нужно... Тут я тебе тоже на память о себе кое-что написал. Возьми. Некрасивое лицо тюремщика было печально. - Господин магистр, одно ваше слово - и я вас выведу отсюда и не покину до самого последнего вздоха! Гус отрицательно покачал головой: - Нет, Роберт, я и раньше мог бы бежать, если бы хотел. Никто не должен подумать, что чех Ян Гус испугался костра. Собор больше боится народа, чем я - смерти. - Клянусь вечным блаженством, магистр прав: весь здешний бедный народ любит и почитает вас, магистр. Но я должен скорее идти... Дверь захлопнулась, и Ян Гус снова остался один. Он грустно вздохнул и, опять почувствовав слабость, опустился на солому. Он погрузился в полусонное оцепенение - реакция нервов на чрезмерное возбуждение в течение этой последней ночи. Прошло немало времени, пока вновь загремел замок и его тайный почитатель, тюремщик Роберт, принес ему кусок хлеба, кружку воды и из-под полы бутылку вина. - Выпейте, магистр, это вас укрепит. Ян Гус почти бессознательно отхлебнул вина и отстранил бутылку: - Спасибо, Роберт, мне ничего не нужно. В коридоре послышались шаги людей и металлический лязг оружия. В широко распахнувшихся дверях остановился епископ рижский Валленрод; его обширная фигура в епископском облачении, с длинным посохом в руках почти заслоняла весь проход. - Магистр Иоанн, сейчас тебе надлежит предстать перед лицом всесвятейшего вселенского собора и выслушать его волю. - И, обернувшись к вошедшим стражникам, епископ приказал; - В знак проклятия снимите у него с одной ноги цепи. Когда все было выполнено, епископ двинулся впереди процессии верхом на крупном сером муле. За ним, окруженный Кольцом многочисленной стражи, шел Гус в магистерской мантии поверх простой черной одежды; правой рукой он поддерживал свободный конец кандалов, оставленных на правой ноге. Улицы были запружены войсками, с усилием сдерживавшими толпы народа. Было шесть часов утра. С озера веяло свежей прохладой, город был залит светом утреннего солнца. Гус глубоко вдыхал чистый, свежий воздух. Он шел, высоко подняв голову, и приветливо улыбался толпе, когда видел взволнованные лица людей, приветствовавших его. Гуса подвели к собору и оставили снаружи, так как в соборе шла литургия и отлученному вход туда был запрещен.