Но Серега его уговорил. На Василии Ивановиче был новый костюм, сам он был абсолютно трезв. И за столом практически не пил. Только шампанское и то, едва пригубливал. И все время бросал на директрису виноватые взгляды. Он явно хотел что-то сказать Корчагиной, но никак не мог решиться подойти. Наконец, на первом перекуре все же решился и подошел.
- Светлана Андреевна, мое заявление на увольнение… - начал он робко.
- Лежит в столе.
- Вы его порвите.
- Раздумали увольняться?
- Да. Передумал, знаете ли, уезжать. Что мне там, в Калининграде делать? Я теперь местный. А там у меня сестра.
- Я помню, вы говорили.
- Мы с сестрой-то не очень… Так, пишем друг другу, раза по два в год. Иногда звоним. Одним словом, мало общего. Да и все с нуля…
Уж лучше я здесь все с нуля начну. Тамара вчера вечером приезжала, вещи собрала. Они жить у этого будут. Квартиру мне оставила.
Сказала: живи. - Чуйкин замолчал. Как-то странно задышал. Светлана подумала: "Сейчас опять заплачет".
Но тут в ПТО ворвался лысый краснощекий и шумный Свеженец. В руках у него было два пакета.
- Привет честной компании! - громко поздоровался он. - С праздником, стало быть, всех!
- Ура! - заорали все участники корпоратива.
- А ну-ка…, - Свеженец кивнул на стол, - место тут мне освободите, у меня самого руки заняты. Да рядышком с хозяйкой чтобы сесть мне, старику.
Кто-то поспешно раздвинул тарелки, кто-то принес еще один стул, кто-то побежал за чистыми тарелкой и рюмкой для вновьприбывшего.
Чуйкин незаметно ушел, вернулся на свое место.
- Вот! - Свеженец поставил на освободившееся место на столе свои пакеты: один из пакетов поставился громко. - Гостинец с Кедровки.
Икра. И копченая кета. Сам ловил, сам солил, сам коптил. Пальчики оближете! Светка, - сказал он тихо, наклонившись к Корчагиной, - а тебе там в твоем кабинете… Кстати, почему кабинет свой не закрываешь?
- Забыла. Да и не от кого закрывать. Все свои.
- Все равно. Непорядок!
- Я больше не буду.
- То-то! Я тебе прям в кабинет занес и на стол твой директорский поставил. Это… Банка трехлитровая икры и пакет с рыбкой. Там всякая рыбка, не только кета.
- Спасибо. А ты все браконьеришь, Владимир Маркелович?
- А какого хрена еще в этой гребаной Кедровке в свободное от
Работы время делать? Телик что ли смотреть? Так не интересно мне…
Ты мне вот что касатка скажи. Как там Егорка твой? Бухает по-прежнему?
- Вроде завязал.
- Да-а-а…, - задумчиво пожевал губами Свеженец. - Не повезло тебе с мужиком. Кто бы знал, что оно все так вот получится…, не стал бы тебе советовать за Егорку идти.
- Да ладно тебе, дядь Вов, давай лучше Новый год отмечать…
13.
14.
- Светлана Андреевна, мое заявление на увольнение… - начал он робко.
- Лежит в столе.
- Вы его порвите.
- Раздумали увольняться?
- Да. Передумал, знаете ли, уезжать. Что мне там, в Калининграде делать? Я теперь местный. А там у меня сестра.
- Я помню, вы говорили.
- Мы с сестрой-то не очень… Так, пишем друг другу, раза по два в год. Иногда звоним. Одним словом, мало общего. Да и все с нуля…
Уж лучше я здесь все с нуля начну. Тамара вчера вечером приезжала, вещи собрала. Они жить у этого будут. Квартиру мне оставила.
Сказала: живи. - Чуйкин замолчал. Как-то странно задышал. Светлана подумала: "Сейчас опять заплачет".
Но тут в ПТО ворвался лысый краснощекий и шумный Свеженец. В руках у него было два пакета.
- Привет честной компании! - громко поздоровался он. - С праздником, стало быть, всех!
- Ура! - заорали все участники корпоратива.
- А ну-ка…, - Свеженец кивнул на стол, - место тут мне освободите, у меня самого руки заняты. Да рядышком с хозяйкой чтобы сесть мне, старику.
Кто-то поспешно раздвинул тарелки, кто-то принес еще один стул, кто-то побежал за чистыми тарелкой и рюмкой для вновьприбывшего.
Чуйкин незаметно ушел, вернулся на свое место.
- Вот! - Свеженец поставил на освободившееся место на столе свои пакеты: один из пакетов поставился громко. - Гостинец с Кедровки.
Икра. И копченая кета. Сам ловил, сам солил, сам коптил. Пальчики оближете! Светка, - сказал он тихо, наклонившись к Корчагиной, - а тебе там в твоем кабинете… Кстати, почему кабинет свой не закрываешь?
- Забыла. Да и не от кого закрывать. Все свои.
- Все равно. Непорядок!
- Я больше не буду.
- То-то! Я тебе прям в кабинет занес и на стол твой директорский поставил. Это… Банка трехлитровая икры и пакет с рыбкой. Там всякая рыбка, не только кета.
- Спасибо. А ты все браконьеришь, Владимир Маркелович?
- А какого хрена еще в этой гребаной Кедровке в свободное от
Работы время делать? Телик что ли смотреть? Так не интересно мне…
Ты мне вот что касатка скажи. Как там Егорка твой? Бухает по-прежнему?
- Вроде завязал.
- Да-а-а…, - задумчиво пожевал губами Свеженец. - Не повезло тебе с мужиком. Кто бы знал, что оно все так вот получится…, не стал бы тебе советовать за Егорку идти.
- Да ладно тебе, дядь Вов, давай лучше Новый год отмечать…
13.
Кит получил письмо от Касатки в семь часов вечера.
Она все-таки написала, хоть и совсем немного.
"Здравствуй, Кит.
Устала. Ложусь спать. Напишу завтра.
Всенормально!
Касатка"
Дважды прочитав письмо, Кит тряхнул головой.
Бред! Мистика какая-то!
Всенормально…
Кит, ты что, экстрасенс? Или у тебя того, крыша едет?..
Всенормально…
Ему вспомнился его вчерашний разговор с запотевшим зеркалом:
- "Здравствуй, Кит…"
- Здравствуй, Касатка. Как ты?
- "Нормально"
- И я… И у меня все нормально.
- "Я вижу"
- Что ты видишь?
- "Что у тебя все нормально. Всенормально. Вот именно - всенормально. Хорошее слово я придумала? Всенормально…"
- Дурацкое слово.
- "Почему?"
- Мне оно не нравится.
- "Но ведь все нормально?.. Ты успокоился. Ты снова уверен в себе. Всенормально!"
Всенормально…
"Совпадение, - думал Кит. - Просто ты, Касатка писала письмо уставшей. Ну, допустила ошибку, не нажала на пробел. Вот и получилось это дурацкое слово. А потом не перечитала написанное и отправила письмо мне. Только-то и делов! Так бывает. Все нормально!"
Латышев потер виски.
Начинается. Опять начинает болеть голова.
Он сходил в ванную, проглотил две таблетки анальгина и лег на кровать.
Голова болела, сильно болела. И с каждой минутой боль усиливалась.
"Не помогает мне анальгин. Ни фига не помогает… Надо что-то другое, более действенное. Антибиотик что ли, или как там?.. Нет, антибиотик, это что-то другое. Может, у меня банально скакнуло давление? Тупо скакнуло. Или остро… Подскочило? Упало? А с чего бы это? Никогда у меня давление не скакало. Всегда было все в порядке с давлением. А впрочем?.. Откуда я знаю? Я же никогда его не измерял… К врачу сходить что ли? Завтра схожу… Или нет, лучше не завтра, а сразу после праздников. А почему лучше? Кому лучше?..
Что-то Женька говорил на эту тему… Что? Не помню… Ничего не помню, ни о чем не могу думать… У меня болит голова. У меня жутко болит голова…"
Боль, помноженная на навязчивые мысли о ней превратилась в муку.
"Так нельзя. Надо переключиться. Надо просто подумать о другом.
Конечно, идеальным вариантом было бы вообще ни о чем не думать.
Расслабиться и ни о чем не думать. Забыть о боли. Забыть обо всем.
Расслабиться. Ну, же, Кит! Живо расслабляйся. Ты должен уснуть.
Уснуть. Уснуть и видеть сны… Как Гамлет, принц датский… Уснуть и видеть сны. Нет, Гамлет думал о смерти. Он говорил: Умереть, уснуть.
И видеть сны. Умереть, уснуть… О, господи! Какая чушь лезет в голову…"
Касатка тихо опустилась на кровать у его ног.
- "Здравствуй, Кит…"
- Здравствуй… - Кит сморщился от боли. И подумал:
- "Здравствуй, Касатка"
И тут же: "Ого! А думать-то легче. Думать не больно. Совсем не больно. Буду думать, Касатка меня поймет".
- "Думай, Кит, просто думай. Не говори ничего. Я понимаю твои мысли. Без слов. Я как никто другой понимаю тебя"
- "Плохо мне, Касатка…"
- "Я вижу"
- "Нет. Мне плохо не потому, что у меня башка трещит"
- "Я вижу. Я знаю. Я чувствую. Тебе плохо…"
- "А говорила "всенормально"
- "Я была зла на тебя. Я тебя ревновала. А боль…, сейчас она пройдет, милый"
Касатка подвинулась ближе и протянула руку, удерживая ее над головой Кита. Боль ушла. Моментально. Словно ее и не было вовсе.
- "Касатка, ты целительница"
- Никакая я не целительница. Дело в другом…"
Кит хотел схватить руку Касатки, прижать ее к губам, но не смог - тело не подчинялось его желаниям. Он лежал и не мог пошевелиться. Но ему было приятно так лежать. Он мысленно целовал руку целительницы.
Хотел большего. Касатка, заметив сумасшедший блеск в глазах Кита, стыдливо опустила свои и хотела отодвинуться.
- "Нет! Не надо! Не опускай глаз! Не отводи в сторону! Я хочу видеть их! И не отодвигайся. Я хочу, чтобы ты была рядом"
- "Тебе это только кажется" - грустно улыбнулась Касатка.
- "Ты кажешься?"
Касатка не ответила.
- "Нет, ты ответь. Ты мне кажешься? Ты снишься мне?.."
- "У тебя телефон звонит"
- "Что? Какой телефон?.. Мы сейчас в мире, где нет никаких телефонов"
- "А что там есть?" - усмехнулась Касатка.
- "Ничего. И никого. Там только ты и я"
- "Ты ошибаешься. Ты это придумал. Мы с тобой в разных мирах,
Кит. Ты очень далек от меня. Гораздо дальше, чем думаешь сейчас"
Касатка встала.
- "Не уходи!.. Ну, пожалуйста…"
Касатка грустно улыбнулась и покачала головой, напомнила:
- "У тебя звонит телефон"
Касатка исчезла. А боль вернулась, и она была невыносимой.
Латышев взял трубку. Это звонил Женька.
- Привет, Никита! Тут у меня вопросик…
- Извини, Женька. Я не могу сейчас…
- Понятно.
- Нет, ты не понял. Я один. У меня голова раскалывается. Мне сейчас не до кроссвордов.
- Слышь, Никита, а давай-ка, к моему эскулапу сгоняем. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Прямо сейчас давай?
- Женька, я сейчас не то, что за руль, я…
- Понятно. Тогда я сейчас к нему сам заскочу и уговорю его на дом к тебе приехать. Иногда, в экстренных случаях… Ты только давай это…, потерпи. А я быстро. Жди.
- Женька! Может…
Латышев хотел остановить друга, сказать: может, не стоит? может, в другой раз? Но Женька уже повесил трубку.
Звонок в дверь раздался минут через двадцать. Латышев, у которого от тупой непрекращающейся ни на секунду боли темнело в глазах, с трудом встал и, качаясь, пошел открывать входную дверь.
Женькин эскулап оказался невысоким толстым и лысым человечком. В руках у него был дорогой кожаный кейс, который он, осмотревшись, поставил на тумбочку. Потом скинул дубленку на Женькины руки и, потерев друг о дружку пухлые маленькие ладошки, спросил:
- Где тут у вас… э-э-э, удобства? - Латышев кивнул на дверь в ванную. Эскулап кивнул и повернулся к Женьке. - А вы, Евгений, пока я мою руки, отнесите, пожалуйста, саквояж в то помещение, где я буду врачевать господина…
- Латышева, - напомнил Женька, - Никиту Владимировича.
- …где я буду врачевать вашего товарища, - закончил свою фразу доктор совсем не так, как подсказал Женька. - Поставьте кресло или стул посреди комнаты. Да, окна закройте и шторы задерните. Что, жалюзи? Опустите их.
- Может, свечки зажечь? - попытался пошутить Латышев.
- Что? Свечки?.. Бред! Я - человек традиционных наук. А не шарлатан какой-нибудь. Кресло посредине комнаты, закрытое окно и опущенные жалюзи - это все, что нужно, чтобы меня не отвлекал от сеанса шум улицы и свет фар проезжающих автомобилей. А главное, чтобы все это вас не отвлекало. А по поводу свеч и прочего магического антуража - это не для моей практики.
Тем не менее, все, что происходило потом, сильно смахивало на магический сеанс.
Латышев сидел в кресле посреди полутемной (горели только через одну лампочки по периметру потолка) комнаты. Эскулап, назвавшийся
Эдмондом Яковлевичем Шпильманом, стоял сзади; Латышев слышал, что он тяжело дышит, но что он там делает, конечно, не видел. Никита
Владимирович смотрел прямо перед собой и старался ни о чем не думать. А прямо перед ним, у двери на пуфике сидел Женька и заворожено глядел куда-то поверх Никитиной головы.
- Ну, что? - спросил Женька одними губами. - Чувствуешь что-нибудь?
Латышев пожал плечами.
- А я еще ничего не делаю, - ответил Эдмонд Яковлевич непонятно кому, видимо, обоим. - Я только смотрю. Евгений, будьте добры, уберитесь отсюда к чертовой бабушке. Вы мне мешаете.
- А, ну, да. Я это…, на кухне пока покурю. - Женька удалился.
- Сейчас я сниму спазм, - продолжил Шпильман Латышеву. -
Постарайтесь сосредоточиться и представьте себе свою боль.
- Как это?
- Ну, представьте ее в виде куска пластилина что ли. Только не цветного и не разноцветного, а какого-нибудь нейтрального цвета.
Скажем, серого.
- А бледно-сиреневого можно? - Почему-то Латышеву захотелось видеть свою боль именно такого цвета. Наверное, потому что он терпеть не мог бледно-сиреневый. И вообще - все оттенки сиреневого.
- Бледно-сиреневого? Можно. А вы оригинал, однако… Пусть будет сиреневого.
- Бледно-сиреневого.
- Да-да… Представили?
- Пытаюсь…
- Кусок пластилина у вас здесь. - Шпильман легонько прикоснулся к его правому виску. - Собственно…, и здесь тоже, - коснулся лба.
Пальцы у экстрасенса были теплые, и еще при их прикосновении
Латышев почувствовал странный какой-то щекоток. Он пытался представить бесформенный кусок пластилина бледно-сиреневого цвета в своей голове, а Шпильман в это время надсадно сопел за его спиной.
Вдруг он перестал сопеть и затаил дыхание. Потом радостно воскликнул:
- Опа! Поймал, кажется. Да, поймал. Тяну. Вытягиваю…
Латышев и впрямь почувствовал, что боль уходит. Он сидел и всячески пытался помочь "рыбаку" Шпильману, выталкивал из себя этот мерзкий бледно-сиреневый кусок пластилина.
- Все, - облегченно вздохнул Эдмонд Яковлевич и, выйдя из-за спины Латышева, встал перед ним. Латышев увидел, что лысина эскулапа блестит от пота. Шпильман промокнул ее платком, спросил:
- Ну, как? Легче стало?
- Ничего не понимаю. Голова пустая, словно с этим пластилином вы у меня все мозги вытянули.
- Мозги ваши в порядке. Сейчас вы должны спокойно полежать минут двадцать. И все придет в норму. Если захотите спать, спите. Я вас потом разбужу. В спальню пойдете?
- Нет. Я лучше здесь. На диване.
- Можно и на диване… А мы пока с Евгением на вашей кухне покурим и кофейку попьем. У вас есть кофе?
- Да, конечно. Я сейчас…
- Нет, вы ложитесь. А мы с Евгением сами уж как-нибудь разберемся.
- Да. Женя знает, где у меня что…
Латышев лег и практически сразу уснул. Он спал без сновидений.
Собственно, даже не понял, что спал. Его не успели разбудить, он сам проснулся. И проснулся бодрым и свежим, словно всю ночь отдыхал. Но нет… Он взглянул на часы - спал он ровно двадцать минут.
Вошел Шпильман.
- Проснулись? Замечательно! Теперь снимите-ка свою рубашку и снова ложитесь на диван. Что, думали, небось, что я вас сейчас избавлю от своего общества? Ошиблись, милейший. Я вас еще минут двадцать поистязаю. - Он раскрыл кейс и извлек из него круглую плоскую коробочку с иголками.
- Мне уже хорошо, - неуверенно запротестовал Латышев.
- Я только спазм снял. А сейчас лечить буду. Вернее, вы сами себя будете лечить…
Пошли в ход иголки. Через минуту Латышев был утыкан ими, как дикобраз. Иголки и в груди были, и в руках. Ну, и в голове, конечно.
Шпильман, положив коробочку из-под иголок на журнальный столик, сел рядом на диван. Он сидел молча и о чем-то думал.
- Доктор… Эдмонд Яковлевич, а что со мной было? - спросил
Латышев. - Давление подскочило?
- Давление? Да, давление… Что? Давление? Нет, голубчик, давление у вас в норме.
- Но ведь вы его не измеряли.
- Как это не измерял? А, - догадался Шпильман, - вы имеете в виду, что при замере давления я не пользовался тонометром? А мне он не нужен. Нет, уважаемый Никита Владимирович, давление тут ни при чем…
- А что же тогда?.. В чем причина такой сильной боли?
Шпильман повернулся к Латышеву и пристально посмотрел ему в глаза.
- У вас серьезные проблемы, Никита Владимирович, - сказал он, не отводя взгляда. - Врать не буду. Очень, очень серьезные.
- Что-нибудь с сосудами?
- Вам надо сделать томограмму головного мозга. Не откладывая это в долгий ящик. Обязательно.
- Томограмму?..
- Да. Это совершенно безболезненная процедура…
- Док, ну что вы, в самом деле… Что я не знаю что такое компьютерная томография?
- Вот и чудно. Съездите в клинику, запишитесь… Тянуть с этим делом я вам не рекомендую… Знаете что, в клинике очередь… Там всегда очередь. Но у меня есть один приятель…
- А может, не все так страшно? Я чувствую себя великолепно…
- После того, как я снял спазм. Сколько у вас времени до следующего спазма, никто не знает.
- И вы не знаете?
- И я не знаю.
- А он будет? Спазм…
Шпильман грустно кивнул.
- Но вы же что-то… почувствовали? - спросил Латышев. -
Увидели?.. Что у меня, доктор?
- Я могу ошибаться… Короче, вам необходимо сделать томографию.
Сделаем так. Я договорюсь с приятелем и вам перезвоню. Мы с вами вместе съездим. А потом решим. Я посоветуюсь с коллегами, посмотрим томограмму, назначим лечение…
- А это? - Латышев кивнул на свою грудь, утыканную иголками.
- В вашем случае иглоукалывание - что-то вроде приема витаминов.
Способствует…
- Но не лечит?
- Почему? Лечит. Но не так э-э-э… эффективно, как требуется.
- А что требуется? Может быть…, операция? - спросил Латышев с опаской. Даже, пожалуй, со страхом.
- Повторяю: надо сделать томографию, надо провести комплексное обследование. Будет видно…
Когда Эдмонд Яковлевич Шпильман и Женька ушли, Латышев закурил.
Потом подошел к бару, открыл, плеснул себе виски. Заметил: руки дрожат.
Внутренняя часть дверки бара была зеркальной.
- Что, брат? - спросил Никита у своего отражения, - что-то не так? Испугался операции? Или ты решил, что можешь сдохнуть? Тебе еще рано подыхать, ты еще не сделал главного… А, собственно, чего ты не сделал? А вообще, ты сделал что-нибудь стоящее? Книгу написал?..
Нет. Прочитал много книг, но чтобы написать… Таланта нет? Желания ни разу не возникло? Да просто писать тебе не о чем. Совершенно не о чем писать… Что еще там из древней мудрости? Дерево посадить требуется? Ты посадил хоть одно дерево, Кит? Нет, не посадил. Даже в школе, когда все пионеры как-то по весне сажали деревья, ты сачканул, вызвался навести порядок в зооуголке. Прибрался мал-мал, как попало, а потом насмешливо наблюдал из окна класса, как твои сверстники копают ямы и носятся по двору с чахлыми саженцами. А потом, во взрослой жизни? Только рубил деревья, аж щепки летели!..
Сына ты тоже не родил. У тебя и дочери нет. Что там дочь? У тебя даже собаки никогда не было. Не завел. Лишняя была бы, ненужная, просто мешала бы тебе… Может, ты дом построил? Да много ты домов построил. Вернее, принимал участие в строительстве… В строительстве чего? Зданий. А дом… Нет, брат, не построил ты дома.
Дом - это нечто другое. Ничего ты не построил… И что из всего этого следует? Что жизнь ты прожил пустую и никому не нужную.
Прожил, не оставив следа. Подохнешь ты, и никто о тебе не вспомнит… И по всему получается, что делать тебе здесь, дорогой
Кит, совершенно нечего. Ты ничего не сделал, и теперь уже не успеешь. Ни книгу написать, ни сына родить, ни дом построить.
Почему-то, сказав это, Латышев с грустью посмотрел на компьютер.
"А может, не все так страшно? - подумалось вдруг. - Что это я, в самом деле, помирать собрался? Мне еще как минимум… Нет, конечно, никто не знает каков мой минимум. Но… этот Шпильман не сказал ничего конкретного. Надо сделать томограмму, надо обследоваться.
Может, и впрямь ничего страшного? Голова-то не болит! Абсолютно! Да и чему там болеть? - Кит подмигнул своему отражению и постучал себя по лбу, как это делал прапорщик Чубайло. - Там же кость одна!"
На всякий случай Латышев проверил почту.
О чудо! Письмо! От Касатки! Лежит в ящике, ждет его. А он тут философствует…
"Привет, Кит!
Спишь? А мне почему-то не спится. Думала, едва голову на подушку положу и сразу в сон провалюсь. А провалилась в воспоминания. Лежала, опять вспоминала свое детство и наши студенческие годы. А потом решила встать и поговорить с тобой об этом.
Вспомнилось из детства… Мой родной таежный городок с очень милым названием Курносовск - очень небольшой. Население в то время - 15 тысяч человек, сейчас еще меньше. У нас в городе был единственный маршрут автобуса - N1. И у меня была детская мечта: "Хочу жить в большом городе с трамваями…" Мечта эта сбылась сначала, когда я поступила в институт в Полынограде. И сейчас я живу в большом городе. Я это часто вспоминаю, как доказательство того, что если очень сильно чего-то захотеть, желание обязательно исполнится. Это я всегда своему Павлику говорила. Потом уже и он мне рассказывал о своих желаниях, которые в соответствии с этим утверждением сбывались. С детства Павлик мечтал стать моряком. Стал им. Хотел стать капитаном, скоро будет. Мы с Павликом любим это утверждение.
Полыноград я люблю, люблю вспоминать все, что связано с
Полыноградом. Очень люблю дворики и домики 1-го переулка
Строителей, что на левом берегу. Там жили мои бабушка и дедушка. Я любила в детстве приезжать к ним каждое лето. Мне очень нравилось просыпаться от звуков проезжавших трамваев, доносившихся из открытого по утрам настежь окна… И вкусный запах бабушкиных пирогов… Правда, мы останавливались всегда всего на несколько дней. Потому что бабушка с дедушкой жили в коммуналке. Они занимали крошечную комнатку, было тесно нам всем - мама, папа (иногда), я и бабушка с дедушкой - впятером на двенадцати квадратных метрах. Зато потом, когда уже в институте училась, выходные дни я часто проводила у своих родных. Девчонки из моей комнаты в общежитии разъезжались по домам: Наташка Зимина - в Клим, у Макаровой в
Лебедях родственники жили. Мне одной оставаться было скучно, вот и ехала к своим. А бабушка с дедушкой всегда были рады внучке.
Люблю в Полынограде проспект Пестеля, люблю Центральный парк, мост и вид на Полынку с этого моста…, Знаешь, Кит, в нашем Курносовске не было речки. Ни одной. Даже далеко. И озера ни одного не было. Только лужи весной и осенью, да неглубокий ручеек, пересыхающий летом.
Я любила смотреть с моста на Полынку. Мне она казалась огромной - широченной и очень глубокой. Хотелось думать, что она течет в бесконечность… Я тогда еще не видела океана. Мне
Полынка казалась океаном.
Я очень люблю Полыноградский оперный театр. Я ходила довольно часто в театр оперы и балета, но одна. Почему-то моим подружкам по институту не нравились ни опера, ни балет. В другие театры ходили вместе, и в кино…
Люблю наш студенческий городок, скверики между общежитиями и корпусами… Люблю теплый летний дождь, бродить босиком по теплым лужам. Однажды в летнюю сессию, наверное, на первом курсе (тогда наша комната в общежитии была на первом этаже) я не удержалась и спрыгнула под дождь прямо из окна.
По лужам босиком…
Я часто вспоминаю это.
Я вспоминаю всех наших. Вот, втянулась в поиск своих друзей через Интернет. Так приятны эти виртуальные встречи! Безумно радуюсь каждому, кого удается найти. Так важно, что ты кому-то рада, что кто-то тебе рад! Прочесть или услышать:
"Светка!"… Пусть изредка, всего лишь несколько строк по электронной почте или короткий разговор по телефону. Как здорово, что появилась эта возможность находить друг друга!"
Кит прочитал письмо и подумал:
"Как здорово, что ты нашлась, Касатка! То есть…, как здорово, что я нашелся…"
Она все-таки написала, хоть и совсем немного.
"Здравствуй, Кит.
Устала. Ложусь спать. Напишу завтра.
Всенормально!
Касатка"
Дважды прочитав письмо, Кит тряхнул головой.
Бред! Мистика какая-то!
Всенормально…
Кит, ты что, экстрасенс? Или у тебя того, крыша едет?..
Всенормально…
Ему вспомнился его вчерашний разговор с запотевшим зеркалом:
- "Здравствуй, Кит…"
- Здравствуй, Касатка. Как ты?
- "Нормально"
- И я… И у меня все нормально.
- "Я вижу"
- Что ты видишь?
- "Что у тебя все нормально. Всенормально. Вот именно - всенормально. Хорошее слово я придумала? Всенормально…"
- Дурацкое слово.
- "Почему?"
- Мне оно не нравится.
- "Но ведь все нормально?.. Ты успокоился. Ты снова уверен в себе. Всенормально!"
Всенормально…
"Совпадение, - думал Кит. - Просто ты, Касатка писала письмо уставшей. Ну, допустила ошибку, не нажала на пробел. Вот и получилось это дурацкое слово. А потом не перечитала написанное и отправила письмо мне. Только-то и делов! Так бывает. Все нормально!"
Латышев потер виски.
Начинается. Опять начинает болеть голова.
Он сходил в ванную, проглотил две таблетки анальгина и лег на кровать.
Голова болела, сильно болела. И с каждой минутой боль усиливалась.
"Не помогает мне анальгин. Ни фига не помогает… Надо что-то другое, более действенное. Антибиотик что ли, или как там?.. Нет, антибиотик, это что-то другое. Может, у меня банально скакнуло давление? Тупо скакнуло. Или остро… Подскочило? Упало? А с чего бы это? Никогда у меня давление не скакало. Всегда было все в порядке с давлением. А впрочем?.. Откуда я знаю? Я же никогда его не измерял… К врачу сходить что ли? Завтра схожу… Или нет, лучше не завтра, а сразу после праздников. А почему лучше? Кому лучше?..
Что-то Женька говорил на эту тему… Что? Не помню… Ничего не помню, ни о чем не могу думать… У меня болит голова. У меня жутко болит голова…"
Боль, помноженная на навязчивые мысли о ней превратилась в муку.
"Так нельзя. Надо переключиться. Надо просто подумать о другом.
Конечно, идеальным вариантом было бы вообще ни о чем не думать.
Расслабиться и ни о чем не думать. Забыть о боли. Забыть обо всем.
Расслабиться. Ну, же, Кит! Живо расслабляйся. Ты должен уснуть.
Уснуть. Уснуть и видеть сны… Как Гамлет, принц датский… Уснуть и видеть сны. Нет, Гамлет думал о смерти. Он говорил: Умереть, уснуть.
И видеть сны. Умереть, уснуть… О, господи! Какая чушь лезет в голову…"
Касатка тихо опустилась на кровать у его ног.
- "Здравствуй, Кит…"
- Здравствуй… - Кит сморщился от боли. И подумал:
- "Здравствуй, Касатка"
И тут же: "Ого! А думать-то легче. Думать не больно. Совсем не больно. Буду думать, Касатка меня поймет".
- "Думай, Кит, просто думай. Не говори ничего. Я понимаю твои мысли. Без слов. Я как никто другой понимаю тебя"
- "Плохо мне, Касатка…"
- "Я вижу"
- "Нет. Мне плохо не потому, что у меня башка трещит"
- "Я вижу. Я знаю. Я чувствую. Тебе плохо…"
- "А говорила "всенормально"
- "Я была зла на тебя. Я тебя ревновала. А боль…, сейчас она пройдет, милый"
Касатка подвинулась ближе и протянула руку, удерживая ее над головой Кита. Боль ушла. Моментально. Словно ее и не было вовсе.
- "Касатка, ты целительница"
- Никакая я не целительница. Дело в другом…"
Кит хотел схватить руку Касатки, прижать ее к губам, но не смог - тело не подчинялось его желаниям. Он лежал и не мог пошевелиться. Но ему было приятно так лежать. Он мысленно целовал руку целительницы.
Хотел большего. Касатка, заметив сумасшедший блеск в глазах Кита, стыдливо опустила свои и хотела отодвинуться.
- "Нет! Не надо! Не опускай глаз! Не отводи в сторону! Я хочу видеть их! И не отодвигайся. Я хочу, чтобы ты была рядом"
- "Тебе это только кажется" - грустно улыбнулась Касатка.
- "Ты кажешься?"
Касатка не ответила.
- "Нет, ты ответь. Ты мне кажешься? Ты снишься мне?.."
- "У тебя телефон звонит"
- "Что? Какой телефон?.. Мы сейчас в мире, где нет никаких телефонов"
- "А что там есть?" - усмехнулась Касатка.
- "Ничего. И никого. Там только ты и я"
- "Ты ошибаешься. Ты это придумал. Мы с тобой в разных мирах,
Кит. Ты очень далек от меня. Гораздо дальше, чем думаешь сейчас"
Касатка встала.
- "Не уходи!.. Ну, пожалуйста…"
Касатка грустно улыбнулась и покачала головой, напомнила:
- "У тебя звонит телефон"
Касатка исчезла. А боль вернулась, и она была невыносимой.
Латышев взял трубку. Это звонил Женька.
- Привет, Никита! Тут у меня вопросик…
- Извини, Женька. Я не могу сейчас…
- Понятно.
- Нет, ты не понял. Я один. У меня голова раскалывается. Мне сейчас не до кроссвордов.
- Слышь, Никита, а давай-ка, к моему эскулапу сгоняем. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Прямо сейчас давай?
- Женька, я сейчас не то, что за руль, я…
- Понятно. Тогда я сейчас к нему сам заскочу и уговорю его на дом к тебе приехать. Иногда, в экстренных случаях… Ты только давай это…, потерпи. А я быстро. Жди.
- Женька! Может…
Латышев хотел остановить друга, сказать: может, не стоит? может, в другой раз? Но Женька уже повесил трубку.
Звонок в дверь раздался минут через двадцать. Латышев, у которого от тупой непрекращающейся ни на секунду боли темнело в глазах, с трудом встал и, качаясь, пошел открывать входную дверь.
Женькин эскулап оказался невысоким толстым и лысым человечком. В руках у него был дорогой кожаный кейс, который он, осмотревшись, поставил на тумбочку. Потом скинул дубленку на Женькины руки и, потерев друг о дружку пухлые маленькие ладошки, спросил:
- Где тут у вас… э-э-э, удобства? - Латышев кивнул на дверь в ванную. Эскулап кивнул и повернулся к Женьке. - А вы, Евгений, пока я мою руки, отнесите, пожалуйста, саквояж в то помещение, где я буду врачевать господина…
- Латышева, - напомнил Женька, - Никиту Владимировича.
- …где я буду врачевать вашего товарища, - закончил свою фразу доктор совсем не так, как подсказал Женька. - Поставьте кресло или стул посреди комнаты. Да, окна закройте и шторы задерните. Что, жалюзи? Опустите их.
- Может, свечки зажечь? - попытался пошутить Латышев.
- Что? Свечки?.. Бред! Я - человек традиционных наук. А не шарлатан какой-нибудь. Кресло посредине комнаты, закрытое окно и опущенные жалюзи - это все, что нужно, чтобы меня не отвлекал от сеанса шум улицы и свет фар проезжающих автомобилей. А главное, чтобы все это вас не отвлекало. А по поводу свеч и прочего магического антуража - это не для моей практики.
Тем не менее, все, что происходило потом, сильно смахивало на магический сеанс.
Латышев сидел в кресле посреди полутемной (горели только через одну лампочки по периметру потолка) комнаты. Эскулап, назвавшийся
Эдмондом Яковлевичем Шпильманом, стоял сзади; Латышев слышал, что он тяжело дышит, но что он там делает, конечно, не видел. Никита
Владимирович смотрел прямо перед собой и старался ни о чем не думать. А прямо перед ним, у двери на пуфике сидел Женька и заворожено глядел куда-то поверх Никитиной головы.
- Ну, что? - спросил Женька одними губами. - Чувствуешь что-нибудь?
Латышев пожал плечами.
- А я еще ничего не делаю, - ответил Эдмонд Яковлевич непонятно кому, видимо, обоим. - Я только смотрю. Евгений, будьте добры, уберитесь отсюда к чертовой бабушке. Вы мне мешаете.
- А, ну, да. Я это…, на кухне пока покурю. - Женька удалился.
- Сейчас я сниму спазм, - продолжил Шпильман Латышеву. -
Постарайтесь сосредоточиться и представьте себе свою боль.
- Как это?
- Ну, представьте ее в виде куска пластилина что ли. Только не цветного и не разноцветного, а какого-нибудь нейтрального цвета.
Скажем, серого.
- А бледно-сиреневого можно? - Почему-то Латышеву захотелось видеть свою боль именно такого цвета. Наверное, потому что он терпеть не мог бледно-сиреневый. И вообще - все оттенки сиреневого.
- Бледно-сиреневого? Можно. А вы оригинал, однако… Пусть будет сиреневого.
- Бледно-сиреневого.
- Да-да… Представили?
- Пытаюсь…
- Кусок пластилина у вас здесь. - Шпильман легонько прикоснулся к его правому виску. - Собственно…, и здесь тоже, - коснулся лба.
Пальцы у экстрасенса были теплые, и еще при их прикосновении
Латышев почувствовал странный какой-то щекоток. Он пытался представить бесформенный кусок пластилина бледно-сиреневого цвета в своей голове, а Шпильман в это время надсадно сопел за его спиной.
Вдруг он перестал сопеть и затаил дыхание. Потом радостно воскликнул:
- Опа! Поймал, кажется. Да, поймал. Тяну. Вытягиваю…
Латышев и впрямь почувствовал, что боль уходит. Он сидел и всячески пытался помочь "рыбаку" Шпильману, выталкивал из себя этот мерзкий бледно-сиреневый кусок пластилина.
- Все, - облегченно вздохнул Эдмонд Яковлевич и, выйдя из-за спины Латышева, встал перед ним. Латышев увидел, что лысина эскулапа блестит от пота. Шпильман промокнул ее платком, спросил:
- Ну, как? Легче стало?
- Ничего не понимаю. Голова пустая, словно с этим пластилином вы у меня все мозги вытянули.
- Мозги ваши в порядке. Сейчас вы должны спокойно полежать минут двадцать. И все придет в норму. Если захотите спать, спите. Я вас потом разбужу. В спальню пойдете?
- Нет. Я лучше здесь. На диване.
- Можно и на диване… А мы пока с Евгением на вашей кухне покурим и кофейку попьем. У вас есть кофе?
- Да, конечно. Я сейчас…
- Нет, вы ложитесь. А мы с Евгением сами уж как-нибудь разберемся.
- Да. Женя знает, где у меня что…
Латышев лег и практически сразу уснул. Он спал без сновидений.
Собственно, даже не понял, что спал. Его не успели разбудить, он сам проснулся. И проснулся бодрым и свежим, словно всю ночь отдыхал. Но нет… Он взглянул на часы - спал он ровно двадцать минут.
Вошел Шпильман.
- Проснулись? Замечательно! Теперь снимите-ка свою рубашку и снова ложитесь на диван. Что, думали, небось, что я вас сейчас избавлю от своего общества? Ошиблись, милейший. Я вас еще минут двадцать поистязаю. - Он раскрыл кейс и извлек из него круглую плоскую коробочку с иголками.
- Мне уже хорошо, - неуверенно запротестовал Латышев.
- Я только спазм снял. А сейчас лечить буду. Вернее, вы сами себя будете лечить…
Пошли в ход иголки. Через минуту Латышев был утыкан ими, как дикобраз. Иголки и в груди были, и в руках. Ну, и в голове, конечно.
Шпильман, положив коробочку из-под иголок на журнальный столик, сел рядом на диван. Он сидел молча и о чем-то думал.
- Доктор… Эдмонд Яковлевич, а что со мной было? - спросил
Латышев. - Давление подскочило?
- Давление? Да, давление… Что? Давление? Нет, голубчик, давление у вас в норме.
- Но ведь вы его не измеряли.
- Как это не измерял? А, - догадался Шпильман, - вы имеете в виду, что при замере давления я не пользовался тонометром? А мне он не нужен. Нет, уважаемый Никита Владимирович, давление тут ни при чем…
- А что же тогда?.. В чем причина такой сильной боли?
Шпильман повернулся к Латышеву и пристально посмотрел ему в глаза.
- У вас серьезные проблемы, Никита Владимирович, - сказал он, не отводя взгляда. - Врать не буду. Очень, очень серьезные.
- Что-нибудь с сосудами?
- Вам надо сделать томограмму головного мозга. Не откладывая это в долгий ящик. Обязательно.
- Томограмму?..
- Да. Это совершенно безболезненная процедура…
- Док, ну что вы, в самом деле… Что я не знаю что такое компьютерная томография?
- Вот и чудно. Съездите в клинику, запишитесь… Тянуть с этим делом я вам не рекомендую… Знаете что, в клинике очередь… Там всегда очередь. Но у меня есть один приятель…
- А может, не все так страшно? Я чувствую себя великолепно…
- После того, как я снял спазм. Сколько у вас времени до следующего спазма, никто не знает.
- И вы не знаете?
- И я не знаю.
- А он будет? Спазм…
Шпильман грустно кивнул.
- Но вы же что-то… почувствовали? - спросил Латышев. -
Увидели?.. Что у меня, доктор?
- Я могу ошибаться… Короче, вам необходимо сделать томографию.
Сделаем так. Я договорюсь с приятелем и вам перезвоню. Мы с вами вместе съездим. А потом решим. Я посоветуюсь с коллегами, посмотрим томограмму, назначим лечение…
- А это? - Латышев кивнул на свою грудь, утыканную иголками.
- В вашем случае иглоукалывание - что-то вроде приема витаминов.
Способствует…
- Но не лечит?
- Почему? Лечит. Но не так э-э-э… эффективно, как требуется.
- А что требуется? Может быть…, операция? - спросил Латышев с опаской. Даже, пожалуй, со страхом.
- Повторяю: надо сделать томографию, надо провести комплексное обследование. Будет видно…
Когда Эдмонд Яковлевич Шпильман и Женька ушли, Латышев закурил.
Потом подошел к бару, открыл, плеснул себе виски. Заметил: руки дрожат.
Внутренняя часть дверки бара была зеркальной.
- Что, брат? - спросил Никита у своего отражения, - что-то не так? Испугался операции? Или ты решил, что можешь сдохнуть? Тебе еще рано подыхать, ты еще не сделал главного… А, собственно, чего ты не сделал? А вообще, ты сделал что-нибудь стоящее? Книгу написал?..
Нет. Прочитал много книг, но чтобы написать… Таланта нет? Желания ни разу не возникло? Да просто писать тебе не о чем. Совершенно не о чем писать… Что еще там из древней мудрости? Дерево посадить требуется? Ты посадил хоть одно дерево, Кит? Нет, не посадил. Даже в школе, когда все пионеры как-то по весне сажали деревья, ты сачканул, вызвался навести порядок в зооуголке. Прибрался мал-мал, как попало, а потом насмешливо наблюдал из окна класса, как твои сверстники копают ямы и носятся по двору с чахлыми саженцами. А потом, во взрослой жизни? Только рубил деревья, аж щепки летели!..
Сына ты тоже не родил. У тебя и дочери нет. Что там дочь? У тебя даже собаки никогда не было. Не завел. Лишняя была бы, ненужная, просто мешала бы тебе… Может, ты дом построил? Да много ты домов построил. Вернее, принимал участие в строительстве… В строительстве чего? Зданий. А дом… Нет, брат, не построил ты дома.
Дом - это нечто другое. Ничего ты не построил… И что из всего этого следует? Что жизнь ты прожил пустую и никому не нужную.
Прожил, не оставив следа. Подохнешь ты, и никто о тебе не вспомнит… И по всему получается, что делать тебе здесь, дорогой
Кит, совершенно нечего. Ты ничего не сделал, и теперь уже не успеешь. Ни книгу написать, ни сына родить, ни дом построить.
Почему-то, сказав это, Латышев с грустью посмотрел на компьютер.
"А может, не все так страшно? - подумалось вдруг. - Что это я, в самом деле, помирать собрался? Мне еще как минимум… Нет, конечно, никто не знает каков мой минимум. Но… этот Шпильман не сказал ничего конкретного. Надо сделать томограмму, надо обследоваться.
Может, и впрямь ничего страшного? Голова-то не болит! Абсолютно! Да и чему там болеть? - Кит подмигнул своему отражению и постучал себя по лбу, как это делал прапорщик Чубайло. - Там же кость одна!"
На всякий случай Латышев проверил почту.
О чудо! Письмо! От Касатки! Лежит в ящике, ждет его. А он тут философствует…
"Привет, Кит!
Спишь? А мне почему-то не спится. Думала, едва голову на подушку положу и сразу в сон провалюсь. А провалилась в воспоминания. Лежала, опять вспоминала свое детство и наши студенческие годы. А потом решила встать и поговорить с тобой об этом.
Вспомнилось из детства… Мой родной таежный городок с очень милым названием Курносовск - очень небольшой. Население в то время - 15 тысяч человек, сейчас еще меньше. У нас в городе был единственный маршрут автобуса - N1. И у меня была детская мечта: "Хочу жить в большом городе с трамваями…" Мечта эта сбылась сначала, когда я поступила в институт в Полынограде. И сейчас я живу в большом городе. Я это часто вспоминаю, как доказательство того, что если очень сильно чего-то захотеть, желание обязательно исполнится. Это я всегда своему Павлику говорила. Потом уже и он мне рассказывал о своих желаниях, которые в соответствии с этим утверждением сбывались. С детства Павлик мечтал стать моряком. Стал им. Хотел стать капитаном, скоро будет. Мы с Павликом любим это утверждение.
Полыноград я люблю, люблю вспоминать все, что связано с
Полыноградом. Очень люблю дворики и домики 1-го переулка
Строителей, что на левом берегу. Там жили мои бабушка и дедушка. Я любила в детстве приезжать к ним каждое лето. Мне очень нравилось просыпаться от звуков проезжавших трамваев, доносившихся из открытого по утрам настежь окна… И вкусный запах бабушкиных пирогов… Правда, мы останавливались всегда всего на несколько дней. Потому что бабушка с дедушкой жили в коммуналке. Они занимали крошечную комнатку, было тесно нам всем - мама, папа (иногда), я и бабушка с дедушкой - впятером на двенадцати квадратных метрах. Зато потом, когда уже в институте училась, выходные дни я часто проводила у своих родных. Девчонки из моей комнаты в общежитии разъезжались по домам: Наташка Зимина - в Клим, у Макаровой в
Лебедях родственники жили. Мне одной оставаться было скучно, вот и ехала к своим. А бабушка с дедушкой всегда были рады внучке.
Люблю в Полынограде проспект Пестеля, люблю Центральный парк, мост и вид на Полынку с этого моста…, Знаешь, Кит, в нашем Курносовске не было речки. Ни одной. Даже далеко. И озера ни одного не было. Только лужи весной и осенью, да неглубокий ручеек, пересыхающий летом.
Я любила смотреть с моста на Полынку. Мне она казалась огромной - широченной и очень глубокой. Хотелось думать, что она течет в бесконечность… Я тогда еще не видела океана. Мне
Полынка казалась океаном.
Я очень люблю Полыноградский оперный театр. Я ходила довольно часто в театр оперы и балета, но одна. Почему-то моим подружкам по институту не нравились ни опера, ни балет. В другие театры ходили вместе, и в кино…
Люблю наш студенческий городок, скверики между общежитиями и корпусами… Люблю теплый летний дождь, бродить босиком по теплым лужам. Однажды в летнюю сессию, наверное, на первом курсе (тогда наша комната в общежитии была на первом этаже) я не удержалась и спрыгнула под дождь прямо из окна.
По лужам босиком…
Я часто вспоминаю это.
Я вспоминаю всех наших. Вот, втянулась в поиск своих друзей через Интернет. Так приятны эти виртуальные встречи! Безумно радуюсь каждому, кого удается найти. Так важно, что ты кому-то рада, что кто-то тебе рад! Прочесть или услышать:
"Светка!"… Пусть изредка, всего лишь несколько строк по электронной почте или короткий разговор по телефону. Как здорово, что появилась эта возможность находить друг друга!"
Кит прочитал письмо и подумал:
"Как здорово, что ты нашлась, Касатка! То есть…, как здорово, что я нашелся…"
14.
Никуда не надо спешить!
Светлана проснулась, с удовлетворением отметила, что место рядом с ней пусто и сладко потянулась.
Выходные! Не надо никуда торопиться!
Сегодня суббота, завтра воскресенье. Но и в понедельник не надо рано вставать и, словно на автомате - делать короткую, обязательную и такую привычную физзарядку, потом умываться, потом идти на кухню и варить кофе, делать бутерброды или отваривать сосиску, завтракать, не ощущая вкуса еды. Просто потому что так надо. Так положено. Кем?
Да ей же самой… Такой порядок. Светлана его сама установила и много лет придерживалась.
Потом идти в гараж, идти и бороться с собой, оттягивать момент, когда можно будет закурить первую сигарету. Вот когда она придет в гараж, заведет машину, тогда можно и закурить, ожидая, когда прогреется мотор.
Впрочем, что в выходные, что в будний день, начало ее дня всегда одинаково. Только в выходные и праздничные дни встает Светлана на полчаса позже. А так… все по распорядку. Подъем, зарядка, умывание, завтрак, дорога в гараж… Она заводит машину, выходит из гаража, закуривает и стоит так у калитки ворот, думая о чем-то или не думая - просто смотрит на гаражную суету вокруг. Машины выезжают и въезжают, но в основном, конечно, выезжают - утро ведь. Дядя Федя, сосед справа, отогнав свой рубленный года восьмидесятого "Прадик" на середину двора, поднял капот и ковыряется в моторе. Дядя Федя…, ему лет семьдесят, а может, и больше. Потому и дядя Федя для всех.
Все "гаражники" называют его дядей Федей. Он сам так представляется всем новеньким, если они подходят знакомиться. Протягивает мозолистую, широкую с въевшимся в кожу машинным маслом ладонь и говорит: "Держи краба. Я - дядя Федя". Наверное, он был моряком.
Держи краба… Дядя Федя всегда ковыряется в моторе своего старого
"Прадика". Любовно и нежно. "Прадик старый и дядя Федя старый. Такое впечатление, что машине не тридцать лет без малого, а столько же, сколько хозяину, что они вместе появились на свет божий, вместе состарились и умрут в один день…
Светлана ни разу не видела дядю Федю за рулем, только ковыряющимся в моторе…
Светлана докуривает сигарету до самого фильтра, по-хулигански щелчком отправляет окурок в простенок между гаражными блоками и выезжает из гаража. Если это будний день, она едет на работу. Если выходной…, тогда она едет к океану. Тут недалеко, километрах в десяти есть одно местечко… Светлана облюбовала его года два назад и всегда едет туда. Сначала было другое место, но там организовали какое-то строительство, и ей пришлось искать другое. Она едет по шоссе, потом сворачивает к океану и останавливается на самом острие мыса. Океан прямо под ногами. Светлана смотрит вдаль и думает, думает, думает…
Она думает о разном, но чаще всего, вспоминает сына.
Как ты там, Павлик? Ты далеко. Как тебе там? Легко ли? Тяжело ли?
Скорей бы ты возвращался…
Соленый ветер. Светлана дышит им. Не может надышаться. Ей привычны запахи океана - запах выброшенных на берег водорослей, запах мокрых камней и еще чего-то, что невозможно определить. Нельзя описать словами. Наверное, это запах бездны.
Когда-то давно, в детстве и юности, она страдала хроническим тонзиллитом. Болела, как правило, два раза в год. Раз весной, раз осенью. Сильно болела, с высоченной температурой, с бредом. Горло болело так, что говорить не могла. Прожив какое-то время на Дальнем
Востоке, Светлана и думать забыла об ангине. Воздух сырой, соленый, йодистый. Он лечит. Он вылечил Светлану, закалил.
Иногда Светлана стоит на мысе подолгу, вспоминает что-нибудь, грустит. Потом уезжает, в машине закуривает. В машине не пахнет океаном, в ней пахнет ароматизатором - бумажной елочкой, пропитанной дезодорантом, болтающейся под низким потолком. И еще… машиной.
Машина не живая. А океан живой.
Светлана проснулась, с удовлетворением отметила, что место рядом с ней пусто и сладко потянулась.
Выходные! Не надо никуда торопиться!
Сегодня суббота, завтра воскресенье. Но и в понедельник не надо рано вставать и, словно на автомате - делать короткую, обязательную и такую привычную физзарядку, потом умываться, потом идти на кухню и варить кофе, делать бутерброды или отваривать сосиску, завтракать, не ощущая вкуса еды. Просто потому что так надо. Так положено. Кем?
Да ей же самой… Такой порядок. Светлана его сама установила и много лет придерживалась.
Потом идти в гараж, идти и бороться с собой, оттягивать момент, когда можно будет закурить первую сигарету. Вот когда она придет в гараж, заведет машину, тогда можно и закурить, ожидая, когда прогреется мотор.
Впрочем, что в выходные, что в будний день, начало ее дня всегда одинаково. Только в выходные и праздничные дни встает Светлана на полчаса позже. А так… все по распорядку. Подъем, зарядка, умывание, завтрак, дорога в гараж… Она заводит машину, выходит из гаража, закуривает и стоит так у калитки ворот, думая о чем-то или не думая - просто смотрит на гаражную суету вокруг. Машины выезжают и въезжают, но в основном, конечно, выезжают - утро ведь. Дядя Федя, сосед справа, отогнав свой рубленный года восьмидесятого "Прадик" на середину двора, поднял капот и ковыряется в моторе. Дядя Федя…, ему лет семьдесят, а может, и больше. Потому и дядя Федя для всех.
Все "гаражники" называют его дядей Федей. Он сам так представляется всем новеньким, если они подходят знакомиться. Протягивает мозолистую, широкую с въевшимся в кожу машинным маслом ладонь и говорит: "Держи краба. Я - дядя Федя". Наверное, он был моряком.
Держи краба… Дядя Федя всегда ковыряется в моторе своего старого
"Прадика". Любовно и нежно. "Прадик старый и дядя Федя старый. Такое впечатление, что машине не тридцать лет без малого, а столько же, сколько хозяину, что они вместе появились на свет божий, вместе состарились и умрут в один день…
Светлана ни разу не видела дядю Федю за рулем, только ковыряющимся в моторе…
Светлана докуривает сигарету до самого фильтра, по-хулигански щелчком отправляет окурок в простенок между гаражными блоками и выезжает из гаража. Если это будний день, она едет на работу. Если выходной…, тогда она едет к океану. Тут недалеко, километрах в десяти есть одно местечко… Светлана облюбовала его года два назад и всегда едет туда. Сначала было другое место, но там организовали какое-то строительство, и ей пришлось искать другое. Она едет по шоссе, потом сворачивает к океану и останавливается на самом острие мыса. Океан прямо под ногами. Светлана смотрит вдаль и думает, думает, думает…
Она думает о разном, но чаще всего, вспоминает сына.
Как ты там, Павлик? Ты далеко. Как тебе там? Легко ли? Тяжело ли?
Скорей бы ты возвращался…
Соленый ветер. Светлана дышит им. Не может надышаться. Ей привычны запахи океана - запах выброшенных на берег водорослей, запах мокрых камней и еще чего-то, что невозможно определить. Нельзя описать словами. Наверное, это запах бездны.
Когда-то давно, в детстве и юности, она страдала хроническим тонзиллитом. Болела, как правило, два раза в год. Раз весной, раз осенью. Сильно болела, с высоченной температурой, с бредом. Горло болело так, что говорить не могла. Прожив какое-то время на Дальнем
Востоке, Светлана и думать забыла об ангине. Воздух сырой, соленый, йодистый. Он лечит. Он вылечил Светлану, закалил.
Иногда Светлана стоит на мысе подолгу, вспоминает что-нибудь, грустит. Потом уезжает, в машине закуривает. В машине не пахнет океаном, в ней пахнет ароматизатором - бумажной елочкой, пропитанной дезодорантом, болтающейся под низким потолком. И еще… машиной.
Машина не живая. А океан живой.