Чаковский Александр Борисович. Победа. Книга 1

   – Разворачивайся обратно, старшина, – сказал я. – Едем в Карлсхорст.
   …Когда я вернулся из Карлсхорста в Потсдам, было уже начало четвертого. Позвонил в квартиру Вольфов.
   Честно говоря, мне не хотелось встречаться с Германом.
   Я чувствовал себя виноватым, что организовал вчера слежку за ним. Разумеется, Вольф о ней ничего не знал – старшина действовал достаточно скрытно. Но в общем-то у меня же не было никаких оснований следить за Вольфом.
   Никаких, кроме простого любопытства. Больше того, Вольф был мне симпатичен. Мне нравилась его манера держаться – смесь смирения и достоинства. Пусть не намеренно, все-таки я оскорбил его своей подозрительностью…
   На память мне пришли слова Карпова: «Как тебе может быть безразлично, что сейчас в душе у немцев происходит?..» Тогда я пропустил эти слова мимо ушей. А теперь вспомнил их.
   Я знал, что жена и сын Карпова погибли в сорок втором. Жили в маленьком городке западнее Минска и не успели эвакуироваться. Ненависть к немцам безраздельно владела Карповым всю войну.
   Сегодня он говорил о них как о заблудших детях, которым надо помочь не только восстановить собственный дом, но и очистить свои души.
   Вспомнив слова Карпова, я на мгновение задумался над ними.
   Но только на мгновение.
   Велев старшине приехать за мной через три часа, я позвонил еще раз, но за дверью было тихо. Открыв дверь ключом, – почему я не сделал это сразу? – вошел в прихожую. На столике лежала записка: «Хэрр майор! В том случае, если вы придете, когда нас не будет, позволю себе напомнить, что комната в вашем распоряжении. На кухне в стеклянной банке кофе (настоящий!). Вы можете сварить его, если пожелаете. Готовая к услугам семья Вольф».
   Записку писала, конечно, Грета.
   В моей комнате все было по-прежнему. Только кровать аккуратно застелена, подушки взбиты и уложены в строгом порядке.
   …После разговора с начальником Бюро информации Тугариновым план статьи у меня более или менее сложился. В Карлсхорсте я не узнал ничего принципиально нового, но Тугаринов с особой четкостью сформулировал то, что было мне известно. Кроме того, я просмотрел свежие советские газеты.
   Впрочем, они сообщали о Конференции только то, что она открылась. Однако «Правда» публиковала международное обозрение, в котором говорилось: «Те, кто жаждет срыва переговоров, сознательно нагромождают одну догадку на другую относительно возможных и якобы неизбежных разногласий». Главным вопросом, писала «Правда», является сейчас «закрепление победы путем морально-политического разгрома всех остатков фашистского влияния, ликвидации всех последствий фашистского владычества».
   Вот мне и следовало показать, в какой мере западная печать способствует этому «закреплению».
   Материала для полемики у меня было теперь предостаточно.
   Я только взялся за работу, когда у входной двери раздался продолжительный звонок.
   На пороге стоял Брайт с той самой сумкой через плечо, с которой он был в ресторане. Совсем недавно я дал понять этому типу, что не желаю ни общаться с ним, ни вообще разговаривать.
   – У меня нет времени, – резко сказал я. – Срочная работа.
   – Ты мне и не нужен, – с наглой улыбкой произнес Брайт и шагнул вперед. Если бы я не отступил в сторону, он, кажется, оттолкнул бы меня плечом. – Я приехал к твоей фрау, не помню как ее по имени.
   – Ее нет дома, – едва сдерживая возмущение, сказал я. – Никого нет.
   – Мне никого и не нужно. Где тут у них столовая?
   Видимо, он помнил расположение комнат, потому что безошибочно нашел дверь, которая вола в столовую, и пошел тупа, на ходу снимая с плеча тяжелую сумку.
   – Послушайте, мистер Брайт, – входя в столовую следом за ним, с яростью сказал я, – если вам кажется приличным врываться в чужой дом…
   Он выпрямился и, словно подражая кому-то, напыщенно произнес:
   – Мистер Воронов, как представитель армии-победительницы я имею право заходить на любую оккупированную союзниками территорию. Правда, данная территория оккупирована вами. Но я, как представитель союзной армии…
   Остановившись на полуслове, он вытаращил глаза и громко расхохотался.
   – Не валяй дурака, Майкл, – сказал Брайт. – Я приехал, чтобы рассчитаться с твоей хозяйкой. Делаю это при свидетеле.
   Он стал доставать из сумки и швырять на стол блоки сигарет, банки кофе, пакеты с сахаром.
   – Четыре блока «Лаки страйк», три банки кофе и шесть фунтов сахара. Это я обещал ей за те ложечки. О’кэй?
   Что я мог сказать этому полушуту, полунахалу, этому гибриду шаловливого ребенка с провокатором!
   – Меня не интересует твой бизнес, – хмуро сказал я.
   – Ты никудышный бизнесмен, я это давно понял, – со снисходительной усмешкой проговорил Брапт, – зато твоя хозяйка вполне может работать на Уолл-стрит.
   – Несчастная немка, которой нечем накормить мужа, – возразил я, мысленно ругая себя за то, что все-таки втягиваюсь в разговор.
   – Во-первых, муж должен кормить жену, а не наоборот, – назидательно произнес Чарли, – а во-вторых, насколько я знаю, у вас с этими несчастными немцами еще не так давно были кое-какие счеты… Ладно, Майкл, – перебил он сам себя, – не хватает еще, чтобы мы с тобой поругались из-за этих чертовых немцев. Впрочем, насколько я успел заметить, ты сегодня кидаешься на любого встречного. Что с тобой стряслось? Какие-нибудь неприятности?
   Брайт спрашивал с искренним участием. Если это была игра, то он отличался незаурядными актерскими способностями.
   Я махнул рукой и стал молча подниматься по лестнице.
   Но так быстро отделаться от Брайта было невозможно.
   Он поднялся по лестнице следом за мной, перешагнул порог моей комнаты, оценивающим взглядом окинул груду подушек на кровати и перевел взгляд на стол, где в беспорядке лежали исписанные мной листки бумаги.
   – Пишешь? – спросил Брайт. – Откуда же берешь материал? Из пальца?
   Чаша моего терпения переполнилась.
   – Советские журналисты, мистер Брайт, – громко сказал я, – не высасывают из пальца ни фактов, ни выводов. Они не лгут и не подстрекают!
   – Ты хочешь сказать, что это делаем мы? – нахмурившись, произнес Брайт.
   – Для рядового бизнесмена с черного рынка ты весьма догадлив, – ответил я, поворачиваясь к нему спиной.
   Он подошел вплотную и с силой повернул меня к себе.
   – Какого черта, Воронов? – тихо спросил он. – Тебя обидели в пресс-центре?
   Я понял, что он и в самом деле ни о чем не догадывается.
   «Ладно, – решил я, – будем играть в открытую».
   – В вашей газете, мистер Брайт, – начал я, – сфотографирован советский солдат, раздающий еду немцам. У солдата лицо кретина, а еду он раздает как милостыню. Чья это работа, мистер Брайт? Чей это снимок?
   – Снимок? – растерянно переспросил Брайт.
   – Да, да, снимок! – крикнул я. – Провокационное фото с такой же провокационной подписью! Я видел его два часа назад… Чье это фото? Твое?
   Брайт снял пилотку, провел рукой но волосам, снова надел ее. И… улыбнулся.
   – Ну, мое, – сказал он как ни в чем не бывало. – Полевая кухня и при ней монголоидный солдат. Ты про этот снимок?
   – Да, да, про этот!
   – Я ничего не понимаю, Майкл, – пожав плечами, произнес Брайт. – Я получил задание дать нестандартный, бытовой снимок из Берлина. Не мог же я нарядить в советскую форму Кларка Гэйбла или Гарри Купера…
   – Не паясничай! – оборвал его я. – Ты получил не простое задание, а специальное. Так?
   – Допустим, так, – ответил Брайт после паузы. – Не я определяю характер заданий. Я только исполнитель.
   – Выполнять грязные задания не менее отвратительно, чем их давать!
   – Ты сошел с ума, Майкл! Я делаю снимки и получаю за это деньги. Я лошадь, Майкл, а не кучер.
   – Послушай, Чарли, – сказал я, – ты живешь не в безвоздушном пространстве. Последнее время ваши газеты печатают гнусную ложь о нас. Журят Трумэна и Черчилля за то, что они согласились на встречу со Сталиным. А нас обвиняют в захвате Европы! Требуют, чтобы Америка задавила нас своей экономической мощью, выгнала советские войска из Европы. Предсказывают срыв переговоров в Берлине, то есть в Бабельсберге!
   – Боюсь, Майкл, что ты придаешь слишком большое значение газетной трепотне. Неужели вы в России верите всему, что пишут газеты?
   – Наши газеты не лгали, даже когда мы терпели поражения. И никогда не предавали союзников…
   Я умолк и безнадежно махнул рукой. Этому полуспекулянту, полумладенцу было бесполезно доказывать что-нибудь…
   Наступило молчание.
   – Значит… значит, – тихо сказал наконец Брайт, – ты со мной больше дружить не можешь?
   Он произнес эти слова с такой неподдельной грустью, что на мгновение моя ярость улеглась. Мне даже стало жаль его.
   – Послушай, Чарли, я хочу, чтобы ты все-таки понял меня, – сказал я. – Очевидно, мы с тобой слишком разные люди. За твоей спиной мир, который, в сущности, не знал войны. А за мной совсем другой мир. Если можешь, пойми: вы, наши вчерашние союзники, пишете сегодня про нас такое, чего мы не писали о вас даже тогда, когда захлебывались в крови, а вы прикидывали, выстоим мы или нет…
   – Но война, к счастью, кончилась, – робко сказал Брайт.
   – Значит, мы уже не союзники?! – воскликнул я. – Но не рановато ли успокаиваться? Ты думаешь, что фашизм погиб на полях сражений? Что с гитлеровской Германией покончено раз и навсегда?
   – Германия разбита, – пожал плечами Брайт.
   – Верно. А про «Меморандум» Альфреда Гугенберга ты слышал?
   Когда я был в Карлсхорсте, Тугаринов показал мне баварскую газету с этим «Меморандумом». Автор его доказывал, что Западу нужна сильная Германия, «заслон против большевиков», «непреодолимый вал».
   Найдя в блокноте свои выписки, я прочел их Брайту.
   – Разве это не похоже на Гитлера? «Заслон», «непреодолимый вал»?..
   – Наверное, я в самом деле чего-то не понимаю, – задумчиво произнес Брайт. – Но и ты, – в голосе его зазвучала упрямая нотка, – ты тоже не все понимаешь!
   – Например?
   – Американцы любят русских ребят, что бы там ни писали наши газеты. Парни в пресс-центре, во всяком случае многие из них, искренне симпатизируют и твоей стране и тебе лично. Но у них есть свой бизнес. Боссами являются не они, а другие ребята – в Белом доме, в Капитолии, в Пентагоне. Знаешь, что мы называем «Пентагоном»? Военщину. Для них недавно в Вашингтоне дом огромный отгрохали. Пятиугольный. Поэтому и прозвали «Пентагоном». Так вот, все эти боссы и заказывают музыку. Если музыкант заиграет по-своему, его выгонят к черту. А ты знаешь, что значит быть безработным? – В тоне Брайта послышалась горечь. – Есть английское слово «раш». Знаешь? Нет, это не просто стремительный бег. Это вся наша жизнь: бежать вперед, не дать себя обогнать, перегнать других, не оглядываться на падающих! Это и есть «раш», или «бизнес». Ребята из пресс-центра отрабатывают свой бизнес. – Неожиданно он улыбнулся и продолжал с обычной своей беззаботной, детской улыбкой: – В остальное же время они – твои друзья. Многим из них очень понравилось, как ты вчера разделывал этого Стюарта.
   – Но если бизнес потребует, они же перережут мне глотку? – с усмешкой спросил я.
   – Бизнес – жестокая вещь, Майкл, – обреченно сказал Брайт, – а моя страна – страна бизнеса. Большие боссы пытаются припудрить свой бизнес – молятся, что-то проповедуют, дерутся, мирятся. Я в этом не участвую. Я веду свою игру. Маленькую. Но добровольно из нее не выйду.
   – Что это за игра? На что ты играешь?
   – На что люди играют? На деньги, конечно! Сейчас мне повезло. Я попал на большие бега. Ставить можно гроши, а сорвать неплохой куш.
   – А потом?
   – Потом? – с недоуменном переспросил Брайт. – Мало ли что будет потом! Потратить деньги гораздо проще, чем заработать. Потом, например, я женюсь. Кстати, у моей Джейн нет денег. Ее отец служил путевым обходчиком и попал под поезд. Говорят, что был пьян. А он был трезв как стеклышко, все, кто его видел перед смертью, это подтверждают. Но боссы из компании твердят: «Был пьян». Поэтому не платят пенсии. А Джейн всего лишь машинистка. Словом, мы не сможем пожениться, если я не заработаю хотя бы десять тысяч баков.
   На мгновение у меня возникло желание сказать Чарли, что он для меня марсианин. Если он действительно любит свою Джейн, а она его, то…
   Впрочем, говорить все это не имело никакого смысла.
   – Ладно, Брайт, – сказал я устало. – Живи по своим законам. Мне они кажутся дикими.
   – Ты не любишь Америку?
   Брайт смотрел на меня пристально-выжидающе.
   – Я никогда не был в вашей стране, но люблю ее, – ответил я. – Только не ту, которую видел сегодня в газетах.
   – А какую?
   Я не стал объяснять Брайту, что собираюсь посвятить свою жизнь изучению истории Соединенных Штатов.
   – Сражающуюся, – коротко сказал я.
   – То есть когда мы вместе воевали?
   – Нет, не только тогда. Я люблю ту Америку, которая сражается за правое дело. За свою независимость, против рабства. За расовое равноправие, – в вашей гражданской войне я был бы на стороне северян. Я люблю Америку, сражающуюся против фашизма. И ненавижу Америку, делающую бизнес. А теперь давай прощаться. Мне надо работать.
   – Делать свой бизнес? – иронически спросил Брайт.
   Я промолчал.
   Брайт направился к двери, но задержался у порога и нерешительно сказал:
   – Слушай, Майкл, ты ведь не знаешь, зачем я сюда приехал.
   – Чтобы сделать свой бизнес, – жестко ответил я.
   – Не только. Мне нужно было с тобой повидаться.
   – На кой черт я тебе понадобился?
   – Видишь ли… Мне кажется, Стюарт что-то затевает… – Что именно?
   – Не знаю. Если узнаю, сообщу.
   – Зачем? Это же не входит в твой бизнес.
   – Вне работы я свободный человек.
   – Совесть во внерабочее время?
   Он ничего не ответил. Прощально взмахнул пустой сумкой и ушел.
   Мне потребовалось немало времени, чтобы успокоиться. Упоминание о Стюарте я пропустил мимо ушей. По сравнению с тем, что я прочел в газетах, стычка с этим англичанином казалась незначительной. Но то, что Брайт говорил о бизнесе!.. Это взволновало меня, может быть, больше, чем история с фотоснимком.
   Я получил наглядный урок социологии…
   Ладно, к черту их грязный бизнес! Я должен работать. Перепалка с Брайтом отняла у меня не меньше часа…
   Однако прошло еще какое-то время, пока я сумел взять себя в руки.
   «Ах, – думал я, садясь за стол, – если бы мне удалось опровергнуть все темные догадки, все провокационные предположения западных газет хотя бы одной ссылкой на то, что в самом деле происходит сейчас в Цецилиенхофе!
   Привести хотя бы одну фразу, произнесенную за тем круглым столом…»
   Я посмотрел на часы. Было без пяти три…
 
   В эти минуты…
   В Соединенных Штатах Америки было раннее утро, но генерал Гровс уже сидел за письменным столом, еще и еще раз выверяя текст своего отчета о первом в истории человечества атомном взрыве.
   Отчет содержал около двух тысяч слов и был адресован военному министру США Стимсону, хотя предназначался, конечно, президенту. Кроме личной секретарши Гровса, к перепечатке отчета была допущена еще только одна тщательно проверенная машинистка.
   На соседней военной авиабазе уже готовили самолет, которому предстояло пересечь и доставить в Потсдам доклад генерала Гровса. Прочитав доклад, президент назовет его началом «новой американской эры».
 
   В эти минуты…
   Сталин в своем бабельсбергском кабинете читал очередное донесение Главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке маршала Василевского о ходе переброски советских дивизий к маньчжурской границе, за которой располагалась главная ударная сила Японии – Квантунская армия.
 
   В эти минуты…
   Черчилль заканчивал свой ленч с Трумэном в «малом Белом доме». Оркестр Королевской морской пехоты, прибывший вместе с английским премьер-министром, играл в саду заключительный марш. Черчилль был в хорошем настроении – Трумэн еще раз заверил британского союзника в своей полной поддержке.
 
   В эти минуты…
   Трумэн, уже не слушая Черчилля, мысленно искал и не находил ответа на вопрос: сказать ли Сталину, что Америка обладает теперь оружием неимоверной силы?..
   Впрочем, президент боялся даже подумать о том, что его величайшая тайна может стать известной русским. Но он боялся и другого: встретить жесткий, холодно-уничижительный, исполненный презрения взгляд Сталина после того, как оружие будет пущено в ход и перестанет быть тайной.
   «Что я отвечу ему?.. – спрашивал себя Трумэн, – Что видел и вижу в этом оружии силу, способную поставить на колени не только Японию, но и весь мир, и прежде всего Россию?..»
   Трумэн вздрогнул. На мгновение ему показалось, что находившийся сейчас в своем доме Сталин услышал то, о чем только подумал американский президент.
   «Так как же: сказать или не сказать?!»
 
   В эти минуты…
   Американские и английские солдаты-автоматчики занимали свои посты у подъездов Цецилиенхофа. Советские пограничники, окружавшие замок, наблюдали за ними сдержанно и безмолвно.
   Над Бабельсбергом небо было безоблачно. Сияло солнце. Блики его отражались на зеркальной поверхности озера Невинных дев.
   В четыре часа дня должно было начаться очередное заседание Потсдамской конференции.
 
   Конец первой книги