Страница:
Не убежден, что именно эти качества подвигли Дороти Сэйерс на создание вышеупомянутого шедевра литературно-критического бесплодия. Думаю, что на самом деле ей не давало покоя подспудное ощущение, что ее детективы строятся на ошибочной формуле, не способной обеспечить реализации того, на что она вполне способна. Ее детективы относятся к второсортной литературе именно потому, что игнорируют все то, что оказывается в сфере внимания литературы высокого класса. Если бы она обратилась к реальным людям (а она, кстати, вполне могла бы неплохо писать о них — ее второстепенные персонажи — прекрасное тому подтверждение), им очень скоро пришлось бы совершать неестественные поступки, чтобы как-то вписаться в искусственные сюжетные схемы. Когда же они начинали выкидывать такие коленца, то сразу переставали быть реальными людьми. Они превращались в марионеток — в любовников из картона, в злодеев из папье-маше, в сыщиков-аристократов с их абсурдными манерами.
Все это может удовлетворять лишь тех писателей, которые не имеют представления о реальной жизни. Детективы Дороти Сэйерс свидетельствуют, что банальная схематичность героев и ситуаций порядком раздражала самого автора, причем наиболее слабым звеном в книгах Сэйерс как раз было то, что делало их детективами, а наиболее сильным — то, что могло быть изъято без малейшего ущерба для той линии, что связана с логикой и дедукцией. И все же Сэйерс не удалось или не захотелось наделить своих героев здравым смыслом и придать им подлинную загадочность. Для этого потребовался бы иной тип дарования, иной, более заземленный взгляд на вещи.
В «Долгом уик-энде», представляющем собой чрезвычайно точный обзор английской жизни и нравов того десятилетия, что наступило сразу после окончания мировой войны, Роберт Грейвс и Алан Ходж уделили внимание и детективному жанру. Авторы были столь же традиционными, что и украшения золотого века, и они писали об эпохе, в которой детектив по своей популярности не уступал прочим жанрам. Эти книги выходили миллионными тиражами, переводились на многие языки. Эти люди разработали форму, установили каноны, а также основали Детективный Клуб — Парнас английских детективистов. Среди членов этого клуба — все сколько-нибудь известные мастера жанра со времен Конан Доила.
Но Грейвс и Ходж пришли к выводу, что этот период дал лишь одного первоклассного автора. Это был американец Дэшил Хэмметт. При всей своей традиционности Грейвс и Ходж были отнюдь не из числа восторженных ценителей второсортного, зато они понимали, что писатели, способные создавать настоящую прозу, не пишут псевдопрозы.
Сейчас трудно определить, насколько оригинальным был талант Хэмметта, даже если бы это был вопрос первостепенной важности. Хэмметт — детективный писатель, добившийся признания у критики, но не единственный автор, который писал или хотя бы пытался писать реалистическую детективную прозу. Так, собственно, бывает со многими литературными движениями: кто-то один выделяется и представляет всю школу в целом, причем, как правило, это самый яркий представитель соответствующего движения, Хэмметт был настоящим асом, хотя в его произведениях нет ничего из того, что не содержалось бы в скрытой форме в ранних романах и новеллах Хемингуэя. Тем не менее, Хемингуэй мог вполне кое-что перенять у Хэмметта, равно как и у таких писателей, как Драйзер, Ринг Ларднер, Карл Сэндберг, Шервуд Андерсон, и кое-чему научиться у себя самого. Революционный по сути своей пересмотр художественного языка и проблематики происходит в американской литературе уже давно. Похоже, началось это с поэзии — как это обычно и бывает. При желании можно проследить истоки еще у Уолта Уитмена. Но Хэмметт сумел преобразовать детективный жанр, что было сделать крайне трудно из-за того нароста английской утонченности и американской псевдоутонченности, который превратился в прочный панцирь. Я сомневаюсь, что у Хэмметта были сколько-нибудь серьезные творческие амбиции, он просто попробовал зарабатывать на жизнь, описывая явления, о которых знал по собственному опыту. Кое-что он, конечно, присочинил, так поступают все писатели, но его проза коренилась в реальной жизни, у нее была настоящая основа, У английских мастеров детективного жанра знание реальности ограничивается умением воспроизводить речевые интонации обитателей Сурбитона и Богнор-Реджиса. Если они описывают герцогов и венецианские вазы, то смыслят в этом не больше, чем какой-нибудь голливудский богач во французских модернистах, картины которых украшают стены его шато Белэр, или в полуантикварном чиппендейловском столе (бывшем, возможно, верстаком сапожника), который служит ему кофейным столиком. Хэмметт извлек убийство из венецианской вазы и вышвырнул его на улицу. Оно вовсе не обязано прозябать там до скончания века, но давно пора было предложить читательской аудитории нечто, не похожее на очередной пассаж из кодекса Эмилии Пост насчет того, как благовоспитанная дебютантка должна грызть куриное крылышко. С первых (и до последних) шагов своей писательской карьеры он писал о людях энергичных и агрессивных. Их не пугает изнаночная сторона жизни, они, собственно, только ее и привыкли видеть. Их не огорчает разгул насилия — они с ним старые знакомые.
Хэмметт вернул убийство той категории людей, которые совершают его, имея на то причину, а не для того лишь, чтобы снабдить автора детектива трупом, и пользуются тем орудием убийства, которое окажется под рукой, а не дуэльным пистолетом ручной работы, ядом кураре или тропической рыбой. Он изобразил этих людей такими, какими они были в действительности, и наделил их живой речью, какая была им свойственна. Хэмметт был прекрасным стилистом, но его читатели об этом и не догадывались, поскольку он изъяснялся совсем не так, как положено, по их мнению, изящному стилисту. Они думали, что имеют дело с добротной, крепкой мелодрамой, написанной на том жаргоне, на котором, им казалось, способны говорить и они сами. Отчасти так оно и было, но лишь отчасти. Язык всегда начинается с речи, причем с речи простых людей, но, когда эта речь используется в литературном произведении, она только напоминает обыденную речь, В худшие свои моменты Хэмметт был почти таким же сухим и невыразительным, как страница из Мариуса Эпикура, зато в лучшие он мог выразить в слове практически все, что угодно. Мне кажется, что эта манера не принадлежит лично Хэмметту или кому-то другому, но заложена в американском языке (а может, давно уже и не в нем одном), причем она позволяет выразить то, что сам автор затруднялся передать, а может быть, и не ощущал даже потребности в этом. Говорят, он не отличался сердечностью, но в его историях, где сильно выражено личное начало, содержится хроника человеческой верности. Он писал сжато, экономно, жестко, но снова и снова ему удавалось сделать то, на что способны лишь самые лучшие писатели, — из-под его пера рождались сцены, которые, казалось, никто и никогда до него не создавал.
При всем этом он не погубил классическую детективную формулу. Да это и невозможно. Законы производства требуют наличия модели, поддающейся воспроизводству. Реализм требует таланта, эрудиции, проницательности. Может быть, Хэмметт в чем-то уступал коллегам, но зато во многом их превосходил. Безусловно, сейчас все, кроме самых глупых или меркантильных авторов, гораздо острее, чем прежде, сознают собственный схематизм. Хэмметт же продемонстрировал, что детектив может быть настоящей литературой. Можно считать «Мальтийский сокол» гениальным творением, можно отнестись к нему спокойнее, но жанр, в котором он создан, вряд ли ни на что серьезное не способен «по своему определению».
Если детектив может достичь такого уровня, только педанты-зануды посмеют отрицать, что он способен стать еще лучше. Есть у Хэмметта еще одна заслуга: он продемонстрировал, что сочинение детективов может быть приятным времяпрепровождением, а не унылым собиранием крохотных деталей-улик. Хэмметт подал хороший пример — если бы не он, то, может, и не появилось бы «Дознание». Персиваля Уайлда, детектива с четкой фабулой и сочным местным колоритом, а также блестяще-ироничного «Вердикта двенадцати» Реймонда Постгейта, лихого и интеллектуального «Кинжала сознания» Кеннетта Фиринга, трагикомического «Мистер Боулинг покупает газету» Дональда Хендерсона, где убийца изображен не без сочувствия, или развеселого голливудского триллера «Лазарь — 7» Ричарда Сейла.
Разумеется, реалистический детектив легко испортить поспешностью автора, узостью его кругозора, неспособностью преодолеть расстояние между тем, что он хотел бы сказать, и тем, что он способен выразить словами. Тут велика опасность подделки, когда жестокость выдается за силу, а легкомыслие — за остроумие. Бодряческий стиль может утомлять сильнее канцелярского, флирт с податливыми блондинками способен навеять на читателя глубокую скуку, когда описывается молодыми людьми, думающими исключительно о том, чтобы позанимательней описать развлечения своих героев. Все это имеется у нас с избытком, и если герой детектива произносит: «О'кей», то автора объявляют подражателем Хэмметта.
Есть люди, которые поговаривают, что Хэмметт сочинял не детективы, а хроники того, что творится в мрачных закоулках, крутые истории, в которые подброшен легкий элемент детективности, словно оливка в коктейле. Есть суматошные старые девы (обоего пола и всех возрастов), обожающие, когда убийство в романе благоухает магнолией, и расстраивающиеся, когда им напоминают, что это акт чрезвычайной жестокости, даже если убийцами оказываются плейбои, преподаватели университета или милые, добрые женщины с начинающими седеть волосами. Есть также и немало перепуганных поборников классического детектива, которые считают, что детективом может именоваться лишь то произведение, в котором задана ясная и четкая логическая загадка и по полочкам разложены все улики с аккуратными ярлычками. Такие читатели не преминут посетовать, например, что в «Мальтийском соколе» никто не проявляет любопытства насчет того, кто же убил Арчера, партнера Спейда, что внимание читателей постоянно отвлекают на что-то еще, хотя, мол, загадка убийства Арчера — единственная дедуктивная проблема романа. Тем не менее, в «Стеклянном ключе» читателю снова и снова напоминают, что главный вопрос состоит в том, кто же убил Тейлора Генри, и достигается тот же самый эффект: динамика, интриги, противоположные намерения сторон, а также постепенное прояснение характеров героев, а это, собственно, и должно занимать центральное место в детективе. Все прочее — салонные игры.
Но все же этого для меня (и Хэмметта) недостаточно. Реалист, взявшийся за детектив, пишет о мире, где гангстеры правят нациями и почти правят городами, где отели, многоквартирные дома, роскошные рестораны принадлежат людям, которые сколотили свой капитал на содержании публичных домов, где звезда киноэкрана может быть наводчиком бандитской шайки, где ваш очаровательный сосед может оказаться главой подпольного игорного синдиката, где судья, у которого подвал ломится от запрещенного сухим законом спиртного, может отправить в тюрьму беднягу, у которого в кармане обнаружили полпинты виски, где мэр вашего города может относиться к убийству как к орудию наживы, где никто не может спокойно, без опаски за свою жизнь пройти по улице, потому что закон и порядок — это нечто, что мы обожаем на словах, но редко практикуем в жизни, он пишет о мире, где, став свидетелем бандитского налета и запомнив преступников в лицо, вы предпочтете поскорее раствориться в толпе, не собираясь ни с кем делиться вашими наблюдениями, ибо у бандитов могут оказаться друзья с длинными ножами, или же полицейским могут не понравиться ваши показания, да к тому же любой продажный адвокатишка, если ему заблагорассудится, будет вовсю обливать вас помоями в суде перед жюри из отборных болванов, а не желающий конфликтов политичный судья будет лишь символически пытаться этому воспрепятствовать.
Наш мир не благоухает магнолией, но это мир, в котором мы живем. Хорошо, что находятся писатели, наделенные умением взирать на него отстраненно и изображать увиденное без прикрас, предлагающие нам весьма любопытные, а порой и увлекательные картинки с натуры. Вовсе не смешно, когда убивают людей, но порой смешно, что их убивают за сущие пустяки и что смерть эта — разменная монета того, что мы именуем цивилизацией. Но это еще не самое главное.
В том, что имеет право именоваться искусством, всегда присутствует искупительное начало. В высокой трагедии это может быть чувство трагического. Это могут быть жалость и ирония, это может быть громкий смех сильного человека. По нашим мерзким улицам должен пройти человек, который выше этой мерзости, который не запятнан и не запуган. Таким человеком является детектив-расследователь. Он — герой, он — все. Он простой смертный, и в то же время он не такой, как все, это настоящий человек. Это должен быть, если вспомнить избитую формулу, человек чести, по своей природе, по неизбежности, и, уж конечно, не размышляющий об этом вслух. Лучший из лучших в нашем мире и не из последних в лучшем из миров. Меня, признаться, мало интересует его частная жизнь, хотя, безусловно, он не евнух и не сатир. Он вполне может соблазнить герцогиню, но ни за что не посягнет на невинность. Коль скоро он человек чести, он должен оставаться таковым во всем. Он относительно беден, иначе ему не пришлось бы зарабатывать себе на хлеб ремеслом сыщика. Он обычный человек, иначе он не смог бы жить среди простых людей. У него есть характер, иначе он не смог бы стать профессионалом. Он не возьмет денег, если не будет уверен, что их заработал, и он поставит на место хама, не теряя при этом самообладания. Он одинок и горд, и вам придется уважать его чувства, иначе вы горько пожалеете, что столкнулись с ним. Он изъясняется как и подобает людям его возраста — с грубоватым остроумием, умением увидеть абсурдную сторону жизни, с отвращением к фальши и презрением к дешевке. В основе сюжета таких детективов — его приключения в поисках потаенной правды. Это именно приключения, ибо в нем живет авантюрное начало. Он знает жизнь так, что это может даже кого-то напугать, но это знание принадлежит ему по праву, иначе он не смог бы делать свое дело.
Если бы у нас было побольше таких, как он, то, мне кажется, наш мир стал бы более безопасным, хотя и не настолько унылым местом на земле, чтобы в нем не хотелось жить.
Все это может удовлетворять лишь тех писателей, которые не имеют представления о реальной жизни. Детективы Дороти Сэйерс свидетельствуют, что банальная схематичность героев и ситуаций порядком раздражала самого автора, причем наиболее слабым звеном в книгах Сэйерс как раз было то, что делало их детективами, а наиболее сильным — то, что могло быть изъято без малейшего ущерба для той линии, что связана с логикой и дедукцией. И все же Сэйерс не удалось или не захотелось наделить своих героев здравым смыслом и придать им подлинную загадочность. Для этого потребовался бы иной тип дарования, иной, более заземленный взгляд на вещи.
В «Долгом уик-энде», представляющем собой чрезвычайно точный обзор английской жизни и нравов того десятилетия, что наступило сразу после окончания мировой войны, Роберт Грейвс и Алан Ходж уделили внимание и детективному жанру. Авторы были столь же традиционными, что и украшения золотого века, и они писали об эпохе, в которой детектив по своей популярности не уступал прочим жанрам. Эти книги выходили миллионными тиражами, переводились на многие языки. Эти люди разработали форму, установили каноны, а также основали Детективный Клуб — Парнас английских детективистов. Среди членов этого клуба — все сколько-нибудь известные мастера жанра со времен Конан Доила.
Но Грейвс и Ходж пришли к выводу, что этот период дал лишь одного первоклассного автора. Это был американец Дэшил Хэмметт. При всей своей традиционности Грейвс и Ходж были отнюдь не из числа восторженных ценителей второсортного, зато они понимали, что писатели, способные создавать настоящую прозу, не пишут псевдопрозы.
Сейчас трудно определить, насколько оригинальным был талант Хэмметта, даже если бы это был вопрос первостепенной важности. Хэмметт — детективный писатель, добившийся признания у критики, но не единственный автор, который писал или хотя бы пытался писать реалистическую детективную прозу. Так, собственно, бывает со многими литературными движениями: кто-то один выделяется и представляет всю школу в целом, причем, как правило, это самый яркий представитель соответствующего движения, Хэмметт был настоящим асом, хотя в его произведениях нет ничего из того, что не содержалось бы в скрытой форме в ранних романах и новеллах Хемингуэя. Тем не менее, Хемингуэй мог вполне кое-что перенять у Хэмметта, равно как и у таких писателей, как Драйзер, Ринг Ларднер, Карл Сэндберг, Шервуд Андерсон, и кое-чему научиться у себя самого. Революционный по сути своей пересмотр художественного языка и проблематики происходит в американской литературе уже давно. Похоже, началось это с поэзии — как это обычно и бывает. При желании можно проследить истоки еще у Уолта Уитмена. Но Хэмметт сумел преобразовать детективный жанр, что было сделать крайне трудно из-за того нароста английской утонченности и американской псевдоутонченности, который превратился в прочный панцирь. Я сомневаюсь, что у Хэмметта были сколько-нибудь серьезные творческие амбиции, он просто попробовал зарабатывать на жизнь, описывая явления, о которых знал по собственному опыту. Кое-что он, конечно, присочинил, так поступают все писатели, но его проза коренилась в реальной жизни, у нее была настоящая основа, У английских мастеров детективного жанра знание реальности ограничивается умением воспроизводить речевые интонации обитателей Сурбитона и Богнор-Реджиса. Если они описывают герцогов и венецианские вазы, то смыслят в этом не больше, чем какой-нибудь голливудский богач во французских модернистах, картины которых украшают стены его шато Белэр, или в полуантикварном чиппендейловском столе (бывшем, возможно, верстаком сапожника), который служит ему кофейным столиком. Хэмметт извлек убийство из венецианской вазы и вышвырнул его на улицу. Оно вовсе не обязано прозябать там до скончания века, но давно пора было предложить читательской аудитории нечто, не похожее на очередной пассаж из кодекса Эмилии Пост насчет того, как благовоспитанная дебютантка должна грызть куриное крылышко. С первых (и до последних) шагов своей писательской карьеры он писал о людях энергичных и агрессивных. Их не пугает изнаночная сторона жизни, они, собственно, только ее и привыкли видеть. Их не огорчает разгул насилия — они с ним старые знакомые.
Хэмметт вернул убийство той категории людей, которые совершают его, имея на то причину, а не для того лишь, чтобы снабдить автора детектива трупом, и пользуются тем орудием убийства, которое окажется под рукой, а не дуэльным пистолетом ручной работы, ядом кураре или тропической рыбой. Он изобразил этих людей такими, какими они были в действительности, и наделил их живой речью, какая была им свойственна. Хэмметт был прекрасным стилистом, но его читатели об этом и не догадывались, поскольку он изъяснялся совсем не так, как положено, по их мнению, изящному стилисту. Они думали, что имеют дело с добротной, крепкой мелодрамой, написанной на том жаргоне, на котором, им казалось, способны говорить и они сами. Отчасти так оно и было, но лишь отчасти. Язык всегда начинается с речи, причем с речи простых людей, но, когда эта речь используется в литературном произведении, она только напоминает обыденную речь, В худшие свои моменты Хэмметт был почти таким же сухим и невыразительным, как страница из Мариуса Эпикура, зато в лучшие он мог выразить в слове практически все, что угодно. Мне кажется, что эта манера не принадлежит лично Хэмметту или кому-то другому, но заложена в американском языке (а может, давно уже и не в нем одном), причем она позволяет выразить то, что сам автор затруднялся передать, а может быть, и не ощущал даже потребности в этом. Говорят, он не отличался сердечностью, но в его историях, где сильно выражено личное начало, содержится хроника человеческой верности. Он писал сжато, экономно, жестко, но снова и снова ему удавалось сделать то, на что способны лишь самые лучшие писатели, — из-под его пера рождались сцены, которые, казалось, никто и никогда до него не создавал.
При всем этом он не погубил классическую детективную формулу. Да это и невозможно. Законы производства требуют наличия модели, поддающейся воспроизводству. Реализм требует таланта, эрудиции, проницательности. Может быть, Хэмметт в чем-то уступал коллегам, но зато во многом их превосходил. Безусловно, сейчас все, кроме самых глупых или меркантильных авторов, гораздо острее, чем прежде, сознают собственный схематизм. Хэмметт же продемонстрировал, что детектив может быть настоящей литературой. Можно считать «Мальтийский сокол» гениальным творением, можно отнестись к нему спокойнее, но жанр, в котором он создан, вряд ли ни на что серьезное не способен «по своему определению».
Если детектив может достичь такого уровня, только педанты-зануды посмеют отрицать, что он способен стать еще лучше. Есть у Хэмметта еще одна заслуга: он продемонстрировал, что сочинение детективов может быть приятным времяпрепровождением, а не унылым собиранием крохотных деталей-улик. Хэмметт подал хороший пример — если бы не он, то, может, и не появилось бы «Дознание». Персиваля Уайлда, детектива с четкой фабулой и сочным местным колоритом, а также блестяще-ироничного «Вердикта двенадцати» Реймонда Постгейта, лихого и интеллектуального «Кинжала сознания» Кеннетта Фиринга, трагикомического «Мистер Боулинг покупает газету» Дональда Хендерсона, где убийца изображен не без сочувствия, или развеселого голливудского триллера «Лазарь — 7» Ричарда Сейла.
Разумеется, реалистический детектив легко испортить поспешностью автора, узостью его кругозора, неспособностью преодолеть расстояние между тем, что он хотел бы сказать, и тем, что он способен выразить словами. Тут велика опасность подделки, когда жестокость выдается за силу, а легкомыслие — за остроумие. Бодряческий стиль может утомлять сильнее канцелярского, флирт с податливыми блондинками способен навеять на читателя глубокую скуку, когда описывается молодыми людьми, думающими исключительно о том, чтобы позанимательней описать развлечения своих героев. Все это имеется у нас с избытком, и если герой детектива произносит: «О'кей», то автора объявляют подражателем Хэмметта.
Есть люди, которые поговаривают, что Хэмметт сочинял не детективы, а хроники того, что творится в мрачных закоулках, крутые истории, в которые подброшен легкий элемент детективности, словно оливка в коктейле. Есть суматошные старые девы (обоего пола и всех возрастов), обожающие, когда убийство в романе благоухает магнолией, и расстраивающиеся, когда им напоминают, что это акт чрезвычайной жестокости, даже если убийцами оказываются плейбои, преподаватели университета или милые, добрые женщины с начинающими седеть волосами. Есть также и немало перепуганных поборников классического детектива, которые считают, что детективом может именоваться лишь то произведение, в котором задана ясная и четкая логическая загадка и по полочкам разложены все улики с аккуратными ярлычками. Такие читатели не преминут посетовать, например, что в «Мальтийском соколе» никто не проявляет любопытства насчет того, кто же убил Арчера, партнера Спейда, что внимание читателей постоянно отвлекают на что-то еще, хотя, мол, загадка убийства Арчера — единственная дедуктивная проблема романа. Тем не менее, в «Стеклянном ключе» читателю снова и снова напоминают, что главный вопрос состоит в том, кто же убил Тейлора Генри, и достигается тот же самый эффект: динамика, интриги, противоположные намерения сторон, а также постепенное прояснение характеров героев, а это, собственно, и должно занимать центральное место в детективе. Все прочее — салонные игры.
Но все же этого для меня (и Хэмметта) недостаточно. Реалист, взявшийся за детектив, пишет о мире, где гангстеры правят нациями и почти правят городами, где отели, многоквартирные дома, роскошные рестораны принадлежат людям, которые сколотили свой капитал на содержании публичных домов, где звезда киноэкрана может быть наводчиком бандитской шайки, где ваш очаровательный сосед может оказаться главой подпольного игорного синдиката, где судья, у которого подвал ломится от запрещенного сухим законом спиртного, может отправить в тюрьму беднягу, у которого в кармане обнаружили полпинты виски, где мэр вашего города может относиться к убийству как к орудию наживы, где никто не может спокойно, без опаски за свою жизнь пройти по улице, потому что закон и порядок — это нечто, что мы обожаем на словах, но редко практикуем в жизни, он пишет о мире, где, став свидетелем бандитского налета и запомнив преступников в лицо, вы предпочтете поскорее раствориться в толпе, не собираясь ни с кем делиться вашими наблюдениями, ибо у бандитов могут оказаться друзья с длинными ножами, или же полицейским могут не понравиться ваши показания, да к тому же любой продажный адвокатишка, если ему заблагорассудится, будет вовсю обливать вас помоями в суде перед жюри из отборных болванов, а не желающий конфликтов политичный судья будет лишь символически пытаться этому воспрепятствовать.
Наш мир не благоухает магнолией, но это мир, в котором мы живем. Хорошо, что находятся писатели, наделенные умением взирать на него отстраненно и изображать увиденное без прикрас, предлагающие нам весьма любопытные, а порой и увлекательные картинки с натуры. Вовсе не смешно, когда убивают людей, но порой смешно, что их убивают за сущие пустяки и что смерть эта — разменная монета того, что мы именуем цивилизацией. Но это еще не самое главное.
В том, что имеет право именоваться искусством, всегда присутствует искупительное начало. В высокой трагедии это может быть чувство трагического. Это могут быть жалость и ирония, это может быть громкий смех сильного человека. По нашим мерзким улицам должен пройти человек, который выше этой мерзости, который не запятнан и не запуган. Таким человеком является детектив-расследователь. Он — герой, он — все. Он простой смертный, и в то же время он не такой, как все, это настоящий человек. Это должен быть, если вспомнить избитую формулу, человек чести, по своей природе, по неизбежности, и, уж конечно, не размышляющий об этом вслух. Лучший из лучших в нашем мире и не из последних в лучшем из миров. Меня, признаться, мало интересует его частная жизнь, хотя, безусловно, он не евнух и не сатир. Он вполне может соблазнить герцогиню, но ни за что не посягнет на невинность. Коль скоро он человек чести, он должен оставаться таковым во всем. Он относительно беден, иначе ему не пришлось бы зарабатывать себе на хлеб ремеслом сыщика. Он обычный человек, иначе он не смог бы жить среди простых людей. У него есть характер, иначе он не смог бы стать профессионалом. Он не возьмет денег, если не будет уверен, что их заработал, и он поставит на место хама, не теряя при этом самообладания. Он одинок и горд, и вам придется уважать его чувства, иначе вы горько пожалеете, что столкнулись с ним. Он изъясняется как и подобает людям его возраста — с грубоватым остроумием, умением увидеть абсурдную сторону жизни, с отвращением к фальши и презрением к дешевке. В основе сюжета таких детективов — его приключения в поисках потаенной правды. Это именно приключения, ибо в нем живет авантюрное начало. Он знает жизнь так, что это может даже кого-то напугать, но это знание принадлежит ему по праву, иначе он не смог бы делать свое дело.
Если бы у нас было побольше таких, как он, то, мне кажется, наш мир стал бы более безопасным, хотя и не настолько унылым местом на земле, чтобы в нем не хотелось жить.