Страница:
Рэймонд Чандлер
Простое искусство убивать
Художественная проза в ее самых разнообразных формах всегда стремилась к достоверности. Старомодные романы прошлого теперь кажутся нам напыщенными, искусственными, граничащими с пародией, но их первые читатели так не считали. Писатели вроде Филдинга и Смоллетта представляются нам реалистами в современном понимании этого слова прежде всего потому, что создавали, как правило, характеры, не скованные условностями и нередко оказывавшиеся в неладах с блюстителями порядка, но и хроники Джейн Остин, изображавшие представителей сельской знати с их многочисленными предрассудками, в высшей степени психологически достоверны. Что касается социального — и эмоционального — ханжества, то оно процветает и сегодня. Добавьте к нему хорошую долю псевдоинтеллектуальности, и вы услышите родные интонации отдела прозы вашей ежедневной газеты, ощутите привычную атмосферу литературных дискуссий маленьких клубов. Эти люди и создают бестселлеры, которые настойчиво, хоть и в скрытой форме, апеллируют к снобам, существуют под бережным присмотром ученых тюленей из литературно-критического братства и взращиваются представителями тех слишком уж могущественных «групп давления», которые, торгуя книгами, делают деньги, хотя и обожают притворяться, что заняты только развитием культуры. Попробуйте чуть задержать оплату их счетов, и вы сразу поймете, какие они идеалисты.
По многим причинам детектив редко заручается такой поддержкой. Он обычно повествует об убийстве, а стало быть, лишен утонченности. Убийство — крах отдельной личности и тем самым поражение всего человечества — может иметь (да, собственно, и имеет) определенную социологическую подоплеку.
Но оно старо как мир и потому мало волнует охотников до сенсаций. Если детективный роман хотя бы отчасти достоверен (что случается крайне редко), то он должен быть написан с известной долей отстраненности, иначе разве что безумец сможет его прочитать (или написать). У романа про убийство есть также огорчительное свойство не совать нос в чужие дела: он решает свои собственные проблемы и отвечает на свои собственные вопросы. Тем самым в нем нечего обсуждать, разве что достаточно ли хорошо он написан, чтобы считаться настоящей литературой, хотя люди, которые продают полмиллиона экземпляров такого романа, ничего на этот счет толком сказать не могут. Определить качество произведения — задача неимоверной трудности, даже для тех, кто занимается этим профессионально.
Детектив (пожалуй, я буду называть его именно так, ибо английская формула по-прежнему доминирует в этом жанре) создает своего читателя путем медленной дистилляции. То, что ему это вполне удается, равно как и удается цепко его удерживать, — непреложный факт. Но ответ на вопрос, как именно это происходит, требует более основательного исследователя, чем я. Вряд ли необходимо доказывать, что детектив — важная и жизнеспособная форма искусства. У искусства вообще нет важных и жизнеспособных форм. Есть просто искусство, что само по себе немалая редкость. Рост населения отнюдь не увеличил количество произведений искусства, хотя и увеличил количество ловких подделок и суррогатов.
Тем не менее детектив — даже в его наиболее традиционной форме — крайне трудно хорошо написать. Хороших детективов куда меньше, чем хороших «серьезных романов». Второсортные вещицы в литературе «высоких скоростей» оказываются в состоянии пережить своих собратьев; многим из них не следовало бы и родиться, но они упрямо отказываются умирать. Они столь же долговечны, что и статуи в общественных парках, и столь же бездарны. Это очень сердит тех, кого именуют носителями тонкого вкуса. Им не по душе, что серьезные, глубокие творения искусства, вышедшие несколько лет назад, стоят на особой полке в библиотеке с табличкой «Бестселлеры прошлых лет» и никто не обращает на них внимания, разве что изредка близорукий читатель подойдет, наклонится, окинет беглым взглядом и поспешит прочь, в то время как у полки с детективами толчея и пожилые дамы воюют друг с другом за право ухватить шедевры урожая того же года с названиями «Убийство и тройная петуния» или «Инспектор Пинчботтл спешит на помощь». Эстетам не по душе, что «действительно значительные вещи» пылятся на полках, в то время как «Смерть носила желтые подтяжки» выброшена тиражом пятьдесят — сто тысяч экземпляров на прилавки газетных киосков по всей стране. И, надо полагать, недолго там залежится.
По правде говоря, мне и самому все это не по душе. В моей жизни случаются такие малоинтеллектуальные моменты, когда я сажусь сочинять детективы, но, увы, на пути к бессмертию оказывается слишком много конкурентов. Даже сам Эйнштейн вряд ли сильно преуспел бы, если бы каждый год выходило в свет три сотни трактатов по его конкретной теме, несколько тысяч других работ по физике — причем самого высокого уровня — предлагались бы вниманию читателя и читались бы вовсю. Хемингуэй как-то заметил, что настоящий писатель состязается только с покойниками. Хороший писатель-детективист (не может быть, чтобы у нас их не было) вынужден конкурировать не только со всеми непогребенными покойниками, но и с легионами их здравствующих коллег. Конкурировать на равных, ибо характерная черта этой литературы состоит в том, что мотивы, побуждающие людей браться за детективы, никогда не выходят из моды. Из моды может выйти галстук героя, а добрый старый инспектор порой прибывает на место происшествия в коляске, а не в седане с завывающей сиреной, но, коль скоро он появился, он будет делать одно и то же: возиться с обугленными кусочками бумаги, проверять, кто и где был в то время, и выяснять, кто поломал ветки у доброго старого земляничного дерева, что цветет под окном библиотеки.
Детективы в огромных количествах сочиняются авторами, которые зарабатывают на этом не так уж и много и не нуждаются в похвалах критиков. Это все возможно исключительно потому, что не требует ни грамма таланта. А посему удивленно вскинутые брови критика и коммерческие уловки издателей представляются вполне закономерными. Возможно, средний детектив ничуть не хуже среднего романа вообще, но кто видел средний роман? Кто его захочет опубликовать? А вот средний (или чуть выше среднего) детектив — пожалуйста! Его не только опубликуют, но и продадут (в небольших количествах) платным библиотекам и его прочитают. Есть даже чудаки, которые заплатят за него полную розничную цену — два доллара — только за то, что у него такая яркая, завлекательная обложка, на которой изображен покойник. Но странное дело: этот средний, если не сказать посредственный, унылый, высосанный из пальца, неправдоподобный, кое-как скроенный опус не так уж разительно отличается от того, что именуют шедеврами этого жанра. Он, конечно, чуть уступает в стройности фабулы, в темпе, диалоги в нем менее колоритны, картон, из которого вырезаны фигуры персонажей, потоньше и авторские хитрости поочевиднее. Но разница в целом невелика. Зато хороший роман не имеет ничего общего с плохим романом. Они говорят о совершенно разных вещах. Что же касается хорошего и плохого детективов, то они говорят примерно об одном и том же и причем примерно в одной и той же манере.
Мне кажется, что основная трудность, возникающая перед традиционным, или классическим, или детективным романом, основанным на логике и анализе, состоит в том, что для достижения хотя бы относительного совершенства тут требуются качества, редко в совокупности своей присутствующие у одного человека. У невозмутимого логика-конструктора обычно не получаются живые характеры, его диалоги скучны, нет сюжетной динамики, начисто отсутствуют яркие, точно увиденные детали. Педант-рационалист эмоционален, как чертежная доска. Его ученый сыщик трудится в сверкающей новенькой лаборатории, но невозможно запомнить лица его героев. Ну а человек, умеющий сочинять лихую, яркую прозу, ни за что не возьмется за каторжный труд сочинения железного алиби. Корифей эрудиции психологически существует в эпохе кринолинов. Тот, кто знает все, что положено знать о керамике или египетской вышивке, ровным счетом ничего не знает о полиции. Если вам известно, что платина выдерживает температуру до 2800 градусов по Фаренгейту, но зато тотчас же начинает плавиться под взглядом голубых глаз, то вы понятия не имеете, как занимаются любовью мужчины в XX веке. А если вы приобрели достаточное представление об элегантной жизни довоенной Французской Ривьеры, чтобы сделать ее местом действия вашей истории, то вы и не подозреваете, что две крошечные капсулы барбитала не только не в состоянии убить человека, но даже не могут вызвать сон, если он сам того не пожелает.
Каждый детективный автор допускает ошибки, и никто из них никогда не узнает всего того, что должен бы знать. Конан Дойл порой ошибался так, что это начисто убивало смысл его некоторых рассказов, но он был пионером, и его Шерлок Холмс — это прежде всего емкий символ и несколько десятков строк незабываемого диалога. Не он выводит меня из себя, но леди и джентльмены того периода, который Говард Хейкрафт называет золотым веком детектива. Это было совсем недавно. Если верить Хейкрафту, этот золотой век начался после мировой войны и завершился в начале 30-х. Хотя, по сути дела, он еще продолжается. Две трети, а то и три четверти выходящих сейчас детективов по-прежнему придерживаются формулы, которую гиганты этой эпохи создавали, совершенствовали, шлифовали, а затем предлагали всему свету под видом загадок в области логики и дедукции. Это суровые слова, но не надо волноваться. Это лишь слова. Попробуем взглянуть на один из шедевров такой литературы, великий образец искусства водить за нос читателя и притом на самых законных основаниях. Называется он «Загадка Редхауза», написан А. А. Милном и провозглашен А. Вулкогтом (весьма щедрым на эпитеты в превосходной степени) «одним из трех лучших детективов всех времен». Такими словами не бросаются. Книга была опубликована в 1922 году, но она совершенно не стареет: она вполне могла бы появиться в 1939 году или — с незначительными поправками — на прошлой неделе. Она выдержала тринадцать изданий за шестнадцать лет, причем в первоначальном оформлении. Такое редко случается с мастерами любого жанра. Это приятная, легкая, увлекательная, написанная с обманчивой простотой вещица.
Ее герой Марк Эблетт решает разыграть своих друзей и выдает себя за своего брата Роберта. Марк — владелец Редхауза, типичнейшего английского сельского особняка. У него есть секретарь, который всецело одобряет его план и всячески способствует его претворению в жизнь. Если обман удастся, секретарь убьет Марка. Никто в Редхаузе никогда не видел Роберта, вот уже пятнадцать лет живущего в Австралии и пользующегося весьма сомнительной репутацией. По слухам, от Роберта приходит письмо (которое никто не видел), где сообщается о его приезде, причем Марк дает понять, что приятного в этом визите будет мало. Как-то днем человек, назвавшийся Робертом, прибывает в усадьбу, его встречают двое слуг и препровождают в кабинет хозяина, который (согласно показаниям свидетелей) должен был пройти туда к своему гостю. Затем Роберта находят мертвым на полу, с дыркой от пули на лбу, а Марка, разумеется, и след простыл. Прибывает полиция, высказывает подозрения, что к убийству причастен Марк, начинается следствие.
Милн знает о наличии одного весьма серьезного препятствия и старается поскорее его преодолеть. Коль скоро секретарь намерен убить Марка, притворившегося Робертом, розыгрыш надо продолжать, дабы сбить с толку полицейских. Поскольку же все обитатели Редхауза прекрасно знают Марка, тот был вынужден замаскироваться: он достигает этого, сбрив бороду, загрубив кожу рук (ничего похожего на холеные руки джентльмена, как показывают свидетели), говорит грубым голосом и выказывает грубые манеры. Но этого мало. Полицейские должны будут осмотреть труп, одежду и все, что имеется в карманах убитого. Естественно, что ничто не должно указывать на Марка. Милн, следовательно, дабы убедить всех, что Марк настолько тщательно продумал свою роль, что учтены все мелочи — от носков и нижнего белья (с которого его секретарь спорол ярлыки), — ни дать ни взять исполнитель роли Отелло, который мажет всего себя черной краской. Если читатель на это клюнет (а судя по тиражам, клюет очень даже охотно), Милн и сам не прочь поверить в свои мистификаторские способности. Но при том, что ткань повествования тонка до прозрачности, роман выдается за логически-дедуктивную загадку. Если в нем нет загадки, то тогда нет и романа. Ибо ничего другого там тоже нет.
Если ситуация фальшива, то книгу Милна нельзя назвать даже «развлекательным романом», ибо в ней нет ничего такого, что присуще легкому жанру. Если детективная загадка не содержит элементов достоверности и правдоподобия, если в ней лишь видимость логики, то тут нечего разбирать и анализировать. Если оказывается, что розыгрыш невозможен на тех условиях, что сообщены читателю, то тогда перед нами типичный обман. Конечно, это не умышленный обман, ибо Милн не взялся бы за роман, если бы отдавал себе отчет, на что себя обрекает. А обрек он себя на необходимость решать проблемы, о существовании которых и не догадывался. Как не догадывается о них и простодушный читатель, который, всей душою желая полюбить эту историю, воспринимает ее совершенно всерьез. От читателя и не требуется знания жизни, тут считается экспертом автор. Но вот что совершенно упускает из виду Милн:
1. Коронер и его жюри приступают к официальному осмотру трупа, не произведя компетентного, сообразного с законом его опознания. Временами коронерам, обычно в больших городах, приходится производить осмотр трупов, которые невозможно опознать (в случае пожара, стихийного бедствия, подозрения в убийстве). Здесь такой необходимости нет, и тем не менее никто не привлекается для опознания. Пара свидетелей заявила, что покойник назвался Робертом Эблеттом, Но это лишь гипотеза, которая нуждается в подтверждении. Опознание — необходимое условие, предваряющее осмотр. Даже в смерти своей человек имеет право оставаться собой. Коронер обязан, если это только возможно, охранять это право. Забывая об этом, он нарушает свои должностные обязанности.
2. Коль скоро Марк Эблетт, числящийся пропавшим и подозреваемый в убийстве, не может опровергнуть обвинение лично, крайне важную роль играет информация о его передвижениях до и после убийства (равно как и вопрос, были ли у него деньги, которые могли бы позволить ему совершить побег), но вся эта информация сообщается человеком, способным оказаться причастным к убийству, и не получает подтверждения. Тем самым она автоматически должна бы оказаться под сомнением, пока ее истинность не будет доказана.
3. Полиция путем прямого опроса устанавливает, что Роберт пользовался среди местного населения неважной репутацией. Стало быть, кто-то должен его хорошо знать в лицо. Но никто из таких лиц не привлечен к осмотру, иначе сюжет просто развалился бы.
4. Полиции известно, что в предполагаемом визите Роберта был элемент угрозы, им также должно быть понятно, что тут прямая связь с убийством, тем не менее они и не пытаются навести справки о Роберте в Австралии, о том, какой он там пользовался репутацией, с кем общался, наконец, действительно лион уехал в Англию и если уехал, то с кем. Наведи они такие справки, выяснилось бы, что он уже три года как умер.
5. Полицейский хирург осматривает покойника, у которого недавно сбрита борода (под которой необветренная кожа), искусственно огрубленная кожа рук, но тело состоятельного, изнеженного человека, к тому же давно живущего в холодном климате. Роберт не отличался изнеженностью и пятнадцать лет жил в Австралии. Такова информация, которой располагает хирург. Удивительно, что он не заметил тут никаких противоречий.
6. На одежде нет личных меток, ярлыки удалены, карманы пусты. Тем не менее человек, ее носивший, выдавал себя за конкретное лицо. Предположение, что он совсем не тот, за кого себя выдавал, самоочевидно. Однако ровным счетом ничего не сделано, чтобы прояснить эти необычные обстоятельства. Более того, никто даже не счел их необычными.
7. Пропал человек, хорошо известный в округе, причем покойник в морге очень его напоминает. Просто невероятно, чтобы полицейские сразу исключили возможность, что покойник и пропавший одно и то же лицо. Нет ничего легче установления тождества. Но эта мысль удивительным образом почему-то никому не приходит в голову. Полицейские выставлены такими болванами, что зарвавшийся дилетант может обвести всех вокруг пальца мошенническим трюком.
За расследование дела берется беззаботный субъект по имени Энтони Гиллингэм, симпатичный и жизнерадостный обладатель изящных манер и уютной квартирки в Лондоне. Он не является сыщиком-профессионалом, но всегда тут как тут, когда местная полиция заходит в тупик. Английские блюстители порядка терпят его штучки с поразительным стоицизмом, но я содрогаюсь при мысли о том, что сделали бы с ним ребята из отдела по особо тяжким преступлениям в моем родном городе.
Бывают романы и еще более неправдоподобные. В «Последнем деле Трента» (нередко именуемом «совершенным детективом») нам предлагается поверить в то, что исполин международного банковского дела, малейшее неудовольствие которого повергает всех на Уолл-Стрит в панику, задумал покончить с собой таким образом, чтобы подвести под виселицу собственного секретаря, причем последний, когда его загнали в угол, сохраняет аристократическое молчание старого итонца. Я, в общем-то, знаю немного финансистов международного масштаба, но у меня складывается впечатление, что автор этого детектива знает их и того меньше. А в истории, сочиненной Фрименом Уиллсом Крофтсом (пожалуй, это самый разумный из всех своих собратьев по перу, когда он не слишком увлекается), убийца с помощью грима, сверхточного расчета времени и лихих обходных маневров выдает себя за человека, которого он только что убил, и тем самым создает впечатление, что его видели живым и невредимым далеко от места преступления. У Дороти Сэйерс есть роман, где человека ночью, одного в доме, убивает хитрое механическое устройство, опуская на него тяжелый предмет. Уловка удается потому, что он всегда в одно и то же время включает радио и всегда наклоняется перед ним в одной и той же позе. Пару дюймов вправо или влево — и читатели вполне могли бы требовать деньги обратно. Такие авторы, грубо говоря, имеют Господа Бога у себя на побегушках. Убийца, который нуждается в таких подачках от Провидения, явно занимается не своим ремеслом. У Агаты Кристи есть роман с участием г-на Эркюля Пуаро, хитроумного бельгийца, изъясняющегося на французском языке из школьного учебника. Изрядно помучив свои «маленькие серые клеточки», то бишь пошевелив мозгами, он приходит к гениальному выводу, что коль скоро никто из пассажиров некоего экспресса не мог совершить убийство в одиночку, то, стало быть, они сделали это скопом, разбив всю процедуру на последовательность простейших операций — конвейерная сборка машинки для разбивания яиц! Задачка из тех, что ставит в тупик проницательнейшие умы. Зато безмозглый осел решает ее в два счета.
Разумеется, и у этих авторов, и у их коллег из той же школы есть вещи и поудачнее. У них, пожалуй, можно найти сюжет, который смог бы выдержать самую серьезную проверку на прочность. Такой детектив читать одно удовольствие, даже если и приходится постоянно возвращаться на страницу 47, дабы освежить в памяти точное время, когда второй садовник пересадил в новый горшок бегонию-медалистку. В этих историях нет ничего нового — и ничего устаревшего тоже. И если я называл авторов-англичан, то потому лишь, что, по мнению наших (так называемых) авторитетов, англичане добились в этом унылом ремесле некоторого преимущества над остальными, в том числе и над американцами (а стало быть, даже над создателем Фило Вэнса, похоже, самого глупого сыщика в истории жанра), которые пока что не пробились в высшую лигу.
Итак, детектив как жанр ничего не приобрел, но ничего и не утратил. Наши толстые журналы-еженедельники изобилуют такими богато иллюстрированными историями, где оказывается должное почтение девственной любви и модным сортам того, что именуется предметами роскоши. Может быть, действие в них развивается чуть поэнергичнее и диалоги чуть поживее. Герои в них чаще заказывают замороженный дайкири и коктейли из виски с мятным ликером, чем старый портвейн, носят одежду из журнала «Вог», а интерьеры выполняют по картинкам из журнала «Хаус бьютифул». Может быть, там больше шика, но не больше правды. Мы проводим теперь больше времени в отелях Майами и летних колониях Кейп-кода и реже прогуливаемся вокруг старых солнечных часов в елизаветинском парке. Но в основе тот же самый аккуратный подбор подозреваемых, тот же самый невероятный способ убийства: кто-то взял и заколол миссис Поттинггон Послтуэйт III платиновым кинжалом как раз в тот момент, когда она пустила петуха на верхней ноте в арии из «Лакме» в присутствии пятнадцати разношерстных гостей, — та же самая инженю в отороченной мехом пижаме издает истошный вопль в ночи, после чего вся честная компания начинает опрометью носиться по дому, что весьма затруднит установить чье-либо алиби, все то же угрюмое молчание на следующий день, когда гости собираются опять вместе, попивают коктейли и криво посмеиваются над объяснениями друг друга, в то время как детективы в котелках ползают взад и вперед, что-то отыскивая под персидскими коврами.
Лично мне больше нравится английский стиль. Он чуть поизящнее, и герои там ведут себя без затей — едят, пьют, спят. У англичан правдоподобнее обстановка — возникает даже впечатление, что очередной особняк Пудинг и впрямь существовал в действительности, а не был скроен на скорую руку в павильоне киностудии. В английских детективах больше прогулок на природе, а персонажи не все ведут себя так, словно только что прошли пробы на «Метро Голдвин Майер». Англичане, возможно, не всегда авторы лучших в мире романов, но зато они, безусловно, лучше всех в мире пишут посредственные романы.
По поводу всех этих историй можно высказаться вполне однозначно: в них нет интеллектуальных загадок и нет искусства. В них слишком много трюков и слишком мало реальной жизни. Их авторы пытаются быть честными, но честность и художественность — не одно и то же. Бедняга автор лжет, сам того не подозревая, и даже сравнительно неплохой сочинитель может быть лжецом, потому что не знает, в чем быть правдивым. Он считает, что хитроумное убийство, сбивающее с толку ленивого читателя, которому неохота уточнять детали, озадачит и полицейских, хотя они по долгу службы обязаны проверять все мелочи. Но эти ребята, что посиживают себе, закинув ноги на стол, прекрасно знают, что легче всего разгадать убийство, которое кто-то спланировал самым хитрым образом, зато убийство, задуманное за две минуты до совершения, ставит их в тупик. Но если бы беллетристам вздумалось писать о настоящих убийствах, им бы пришлось писать и о настоящей жизни. Ну а поскольку они на это неспособны, им приходится лукавить, что они как раз так и пишут. Их сюжеты шиты белыми нитками, и лучшие из детективных авторов прекрасно это понимают.
В предисловии к первому тому своей «Детективной антологии» Дороти Сэйерс писала: «Детектив как жанр не достиг и по своему определению не может достичь уровня настоящей литературы». По ее мнению, происходит все потому, что это «литература побега», а не «литература выражения». Я лично не знаю, что такое настоящая литература, как не знали этого Эсхил с Шекспиром, как не знает этого Дороти Сэйерс. Если даже отбросить все остальное (хотя это весьма рискованно), то можно предположить, что чем значительней тема, тем значительней произведение. Тем не менее весьма посредственные книги были написаны о Всевышнем и весьма неплохие о том, как жить, еле сводя концы с концами, но оставаясь при этом честным человеком. В конце концов вопрос сводится к тому, кто именно берется за перо и есть ли у него качества, что позволяют создавать хорошую прозу.
Что же касается «литературы выражения» и «литературы побега», то это все лишь литературный жаргон, употребление абстрактных слов так, словно они наделены абсолютным значением. Любой писатель, наделенный силой и энергией, так или иначе находит способ дать выход силе и энергии. Нет скучных предметов, есть скучные умы. Что же касается читателей, то все, кто берет в руку книгу, делают это, чтобы совершить побег от чего-то в своей жизни, в те дали, что открываются за печатным текстом. Разумеется, качество текстов может быть поставлено под сомнение, но такое высвобождение является жизненной необходимостью. Всем нам время от времени необходимо совершать побег от губительного ритма наших личных раздумий. Это важный момент внутренней жизни мыслящих существ. Это одна из тех черт, что отличают человека от трехпалого ленивца, который, судя по всему (стопроцентной уверенности у нас, впрочем, быть не может), совершенно счастлив, когда висит вниз головой на ветке и не испытывает желания почитать Уолтера Линпмана. Я не собираюсь навязывать детектив в качестве идеального отвлекающего чтения. Я просто хотел бы подчеркнуть, что любое чтение ради удовольствия отвлекает, будь то древнегреческий автор, математика, астрономия, Бенедетто Кроче или «Дневник забытого человека». Утверждать противоположное — значит выказывать интеллектуальный снобизм и инфантилизм в вопросах искусства жить.
По многим причинам детектив редко заручается такой поддержкой. Он обычно повествует об убийстве, а стало быть, лишен утонченности. Убийство — крах отдельной личности и тем самым поражение всего человечества — может иметь (да, собственно, и имеет) определенную социологическую подоплеку.
Но оно старо как мир и потому мало волнует охотников до сенсаций. Если детективный роман хотя бы отчасти достоверен (что случается крайне редко), то он должен быть написан с известной долей отстраненности, иначе разве что безумец сможет его прочитать (или написать). У романа про убийство есть также огорчительное свойство не совать нос в чужие дела: он решает свои собственные проблемы и отвечает на свои собственные вопросы. Тем самым в нем нечего обсуждать, разве что достаточно ли хорошо он написан, чтобы считаться настоящей литературой, хотя люди, которые продают полмиллиона экземпляров такого романа, ничего на этот счет толком сказать не могут. Определить качество произведения — задача неимоверной трудности, даже для тех, кто занимается этим профессионально.
Детектив (пожалуй, я буду называть его именно так, ибо английская формула по-прежнему доминирует в этом жанре) создает своего читателя путем медленной дистилляции. То, что ему это вполне удается, равно как и удается цепко его удерживать, — непреложный факт. Но ответ на вопрос, как именно это происходит, требует более основательного исследователя, чем я. Вряд ли необходимо доказывать, что детектив — важная и жизнеспособная форма искусства. У искусства вообще нет важных и жизнеспособных форм. Есть просто искусство, что само по себе немалая редкость. Рост населения отнюдь не увеличил количество произведений искусства, хотя и увеличил количество ловких подделок и суррогатов.
Тем не менее детектив — даже в его наиболее традиционной форме — крайне трудно хорошо написать. Хороших детективов куда меньше, чем хороших «серьезных романов». Второсортные вещицы в литературе «высоких скоростей» оказываются в состоянии пережить своих собратьев; многим из них не следовало бы и родиться, но они упрямо отказываются умирать. Они столь же долговечны, что и статуи в общественных парках, и столь же бездарны. Это очень сердит тех, кого именуют носителями тонкого вкуса. Им не по душе, что серьезные, глубокие творения искусства, вышедшие несколько лет назад, стоят на особой полке в библиотеке с табличкой «Бестселлеры прошлых лет» и никто не обращает на них внимания, разве что изредка близорукий читатель подойдет, наклонится, окинет беглым взглядом и поспешит прочь, в то время как у полки с детективами толчея и пожилые дамы воюют друг с другом за право ухватить шедевры урожая того же года с названиями «Убийство и тройная петуния» или «Инспектор Пинчботтл спешит на помощь». Эстетам не по душе, что «действительно значительные вещи» пылятся на полках, в то время как «Смерть носила желтые подтяжки» выброшена тиражом пятьдесят — сто тысяч экземпляров на прилавки газетных киосков по всей стране. И, надо полагать, недолго там залежится.
По правде говоря, мне и самому все это не по душе. В моей жизни случаются такие малоинтеллектуальные моменты, когда я сажусь сочинять детективы, но, увы, на пути к бессмертию оказывается слишком много конкурентов. Даже сам Эйнштейн вряд ли сильно преуспел бы, если бы каждый год выходило в свет три сотни трактатов по его конкретной теме, несколько тысяч других работ по физике — причем самого высокого уровня — предлагались бы вниманию читателя и читались бы вовсю. Хемингуэй как-то заметил, что настоящий писатель состязается только с покойниками. Хороший писатель-детективист (не может быть, чтобы у нас их не было) вынужден конкурировать не только со всеми непогребенными покойниками, но и с легионами их здравствующих коллег. Конкурировать на равных, ибо характерная черта этой литературы состоит в том, что мотивы, побуждающие людей браться за детективы, никогда не выходят из моды. Из моды может выйти галстук героя, а добрый старый инспектор порой прибывает на место происшествия в коляске, а не в седане с завывающей сиреной, но, коль скоро он появился, он будет делать одно и то же: возиться с обугленными кусочками бумаги, проверять, кто и где был в то время, и выяснять, кто поломал ветки у доброго старого земляничного дерева, что цветет под окном библиотеки.
Детективы в огромных количествах сочиняются авторами, которые зарабатывают на этом не так уж и много и не нуждаются в похвалах критиков. Это все возможно исключительно потому, что не требует ни грамма таланта. А посему удивленно вскинутые брови критика и коммерческие уловки издателей представляются вполне закономерными. Возможно, средний детектив ничуть не хуже среднего романа вообще, но кто видел средний роман? Кто его захочет опубликовать? А вот средний (или чуть выше среднего) детектив — пожалуйста! Его не только опубликуют, но и продадут (в небольших количествах) платным библиотекам и его прочитают. Есть даже чудаки, которые заплатят за него полную розничную цену — два доллара — только за то, что у него такая яркая, завлекательная обложка, на которой изображен покойник. Но странное дело: этот средний, если не сказать посредственный, унылый, высосанный из пальца, неправдоподобный, кое-как скроенный опус не так уж разительно отличается от того, что именуют шедеврами этого жанра. Он, конечно, чуть уступает в стройности фабулы, в темпе, диалоги в нем менее колоритны, картон, из которого вырезаны фигуры персонажей, потоньше и авторские хитрости поочевиднее. Но разница в целом невелика. Зато хороший роман не имеет ничего общего с плохим романом. Они говорят о совершенно разных вещах. Что же касается хорошего и плохого детективов, то они говорят примерно об одном и том же и причем примерно в одной и той же манере.
Мне кажется, что основная трудность, возникающая перед традиционным, или классическим, или детективным романом, основанным на логике и анализе, состоит в том, что для достижения хотя бы относительного совершенства тут требуются качества, редко в совокупности своей присутствующие у одного человека. У невозмутимого логика-конструктора обычно не получаются живые характеры, его диалоги скучны, нет сюжетной динамики, начисто отсутствуют яркие, точно увиденные детали. Педант-рационалист эмоционален, как чертежная доска. Его ученый сыщик трудится в сверкающей новенькой лаборатории, но невозможно запомнить лица его героев. Ну а человек, умеющий сочинять лихую, яркую прозу, ни за что не возьмется за каторжный труд сочинения железного алиби. Корифей эрудиции психологически существует в эпохе кринолинов. Тот, кто знает все, что положено знать о керамике или египетской вышивке, ровным счетом ничего не знает о полиции. Если вам известно, что платина выдерживает температуру до 2800 градусов по Фаренгейту, но зато тотчас же начинает плавиться под взглядом голубых глаз, то вы понятия не имеете, как занимаются любовью мужчины в XX веке. А если вы приобрели достаточное представление об элегантной жизни довоенной Французской Ривьеры, чтобы сделать ее местом действия вашей истории, то вы и не подозреваете, что две крошечные капсулы барбитала не только не в состоянии убить человека, но даже не могут вызвать сон, если он сам того не пожелает.
Каждый детективный автор допускает ошибки, и никто из них никогда не узнает всего того, что должен бы знать. Конан Дойл порой ошибался так, что это начисто убивало смысл его некоторых рассказов, но он был пионером, и его Шерлок Холмс — это прежде всего емкий символ и несколько десятков строк незабываемого диалога. Не он выводит меня из себя, но леди и джентльмены того периода, который Говард Хейкрафт называет золотым веком детектива. Это было совсем недавно. Если верить Хейкрафту, этот золотой век начался после мировой войны и завершился в начале 30-х. Хотя, по сути дела, он еще продолжается. Две трети, а то и три четверти выходящих сейчас детективов по-прежнему придерживаются формулы, которую гиганты этой эпохи создавали, совершенствовали, шлифовали, а затем предлагали всему свету под видом загадок в области логики и дедукции. Это суровые слова, но не надо волноваться. Это лишь слова. Попробуем взглянуть на один из шедевров такой литературы, великий образец искусства водить за нос читателя и притом на самых законных основаниях. Называется он «Загадка Редхауза», написан А. А. Милном и провозглашен А. Вулкогтом (весьма щедрым на эпитеты в превосходной степени) «одним из трех лучших детективов всех времен». Такими словами не бросаются. Книга была опубликована в 1922 году, но она совершенно не стареет: она вполне могла бы появиться в 1939 году или — с незначительными поправками — на прошлой неделе. Она выдержала тринадцать изданий за шестнадцать лет, причем в первоначальном оформлении. Такое редко случается с мастерами любого жанра. Это приятная, легкая, увлекательная, написанная с обманчивой простотой вещица.
Ее герой Марк Эблетт решает разыграть своих друзей и выдает себя за своего брата Роберта. Марк — владелец Редхауза, типичнейшего английского сельского особняка. У него есть секретарь, который всецело одобряет его план и всячески способствует его претворению в жизнь. Если обман удастся, секретарь убьет Марка. Никто в Редхаузе никогда не видел Роберта, вот уже пятнадцать лет живущего в Австралии и пользующегося весьма сомнительной репутацией. По слухам, от Роберта приходит письмо (которое никто не видел), где сообщается о его приезде, причем Марк дает понять, что приятного в этом визите будет мало. Как-то днем человек, назвавшийся Робертом, прибывает в усадьбу, его встречают двое слуг и препровождают в кабинет хозяина, который (согласно показаниям свидетелей) должен был пройти туда к своему гостю. Затем Роберта находят мертвым на полу, с дыркой от пули на лбу, а Марка, разумеется, и след простыл. Прибывает полиция, высказывает подозрения, что к убийству причастен Марк, начинается следствие.
Милн знает о наличии одного весьма серьезного препятствия и старается поскорее его преодолеть. Коль скоро секретарь намерен убить Марка, притворившегося Робертом, розыгрыш надо продолжать, дабы сбить с толку полицейских. Поскольку же все обитатели Редхауза прекрасно знают Марка, тот был вынужден замаскироваться: он достигает этого, сбрив бороду, загрубив кожу рук (ничего похожего на холеные руки джентльмена, как показывают свидетели), говорит грубым голосом и выказывает грубые манеры. Но этого мало. Полицейские должны будут осмотреть труп, одежду и все, что имеется в карманах убитого. Естественно, что ничто не должно указывать на Марка. Милн, следовательно, дабы убедить всех, что Марк настолько тщательно продумал свою роль, что учтены все мелочи — от носков и нижнего белья (с которого его секретарь спорол ярлыки), — ни дать ни взять исполнитель роли Отелло, который мажет всего себя черной краской. Если читатель на это клюнет (а судя по тиражам, клюет очень даже охотно), Милн и сам не прочь поверить в свои мистификаторские способности. Но при том, что ткань повествования тонка до прозрачности, роман выдается за логически-дедуктивную загадку. Если в нем нет загадки, то тогда нет и романа. Ибо ничего другого там тоже нет.
Если ситуация фальшива, то книгу Милна нельзя назвать даже «развлекательным романом», ибо в ней нет ничего такого, что присуще легкому жанру. Если детективная загадка не содержит элементов достоверности и правдоподобия, если в ней лишь видимость логики, то тут нечего разбирать и анализировать. Если оказывается, что розыгрыш невозможен на тех условиях, что сообщены читателю, то тогда перед нами типичный обман. Конечно, это не умышленный обман, ибо Милн не взялся бы за роман, если бы отдавал себе отчет, на что себя обрекает. А обрек он себя на необходимость решать проблемы, о существовании которых и не догадывался. Как не догадывается о них и простодушный читатель, который, всей душою желая полюбить эту историю, воспринимает ее совершенно всерьез. От читателя и не требуется знания жизни, тут считается экспертом автор. Но вот что совершенно упускает из виду Милн:
1. Коронер и его жюри приступают к официальному осмотру трупа, не произведя компетентного, сообразного с законом его опознания. Временами коронерам, обычно в больших городах, приходится производить осмотр трупов, которые невозможно опознать (в случае пожара, стихийного бедствия, подозрения в убийстве). Здесь такой необходимости нет, и тем не менее никто не привлекается для опознания. Пара свидетелей заявила, что покойник назвался Робертом Эблеттом, Но это лишь гипотеза, которая нуждается в подтверждении. Опознание — необходимое условие, предваряющее осмотр. Даже в смерти своей человек имеет право оставаться собой. Коронер обязан, если это только возможно, охранять это право. Забывая об этом, он нарушает свои должностные обязанности.
2. Коль скоро Марк Эблетт, числящийся пропавшим и подозреваемый в убийстве, не может опровергнуть обвинение лично, крайне важную роль играет информация о его передвижениях до и после убийства (равно как и вопрос, были ли у него деньги, которые могли бы позволить ему совершить побег), но вся эта информация сообщается человеком, способным оказаться причастным к убийству, и не получает подтверждения. Тем самым она автоматически должна бы оказаться под сомнением, пока ее истинность не будет доказана.
3. Полиция путем прямого опроса устанавливает, что Роберт пользовался среди местного населения неважной репутацией. Стало быть, кто-то должен его хорошо знать в лицо. Но никто из таких лиц не привлечен к осмотру, иначе сюжет просто развалился бы.
4. Полиции известно, что в предполагаемом визите Роберта был элемент угрозы, им также должно быть понятно, что тут прямая связь с убийством, тем не менее они и не пытаются навести справки о Роберте в Австралии, о том, какой он там пользовался репутацией, с кем общался, наконец, действительно лион уехал в Англию и если уехал, то с кем. Наведи они такие справки, выяснилось бы, что он уже три года как умер.
5. Полицейский хирург осматривает покойника, у которого недавно сбрита борода (под которой необветренная кожа), искусственно огрубленная кожа рук, но тело состоятельного, изнеженного человека, к тому же давно живущего в холодном климате. Роберт не отличался изнеженностью и пятнадцать лет жил в Австралии. Такова информация, которой располагает хирург. Удивительно, что он не заметил тут никаких противоречий.
6. На одежде нет личных меток, ярлыки удалены, карманы пусты. Тем не менее человек, ее носивший, выдавал себя за конкретное лицо. Предположение, что он совсем не тот, за кого себя выдавал, самоочевидно. Однако ровным счетом ничего не сделано, чтобы прояснить эти необычные обстоятельства. Более того, никто даже не счел их необычными.
7. Пропал человек, хорошо известный в округе, причем покойник в морге очень его напоминает. Просто невероятно, чтобы полицейские сразу исключили возможность, что покойник и пропавший одно и то же лицо. Нет ничего легче установления тождества. Но эта мысль удивительным образом почему-то никому не приходит в голову. Полицейские выставлены такими болванами, что зарвавшийся дилетант может обвести всех вокруг пальца мошенническим трюком.
За расследование дела берется беззаботный субъект по имени Энтони Гиллингэм, симпатичный и жизнерадостный обладатель изящных манер и уютной квартирки в Лондоне. Он не является сыщиком-профессионалом, но всегда тут как тут, когда местная полиция заходит в тупик. Английские блюстители порядка терпят его штучки с поразительным стоицизмом, но я содрогаюсь при мысли о том, что сделали бы с ним ребята из отдела по особо тяжким преступлениям в моем родном городе.
Бывают романы и еще более неправдоподобные. В «Последнем деле Трента» (нередко именуемом «совершенным детективом») нам предлагается поверить в то, что исполин международного банковского дела, малейшее неудовольствие которого повергает всех на Уолл-Стрит в панику, задумал покончить с собой таким образом, чтобы подвести под виселицу собственного секретаря, причем последний, когда его загнали в угол, сохраняет аристократическое молчание старого итонца. Я, в общем-то, знаю немного финансистов международного масштаба, но у меня складывается впечатление, что автор этого детектива знает их и того меньше. А в истории, сочиненной Фрименом Уиллсом Крофтсом (пожалуй, это самый разумный из всех своих собратьев по перу, когда он не слишком увлекается), убийца с помощью грима, сверхточного расчета времени и лихих обходных маневров выдает себя за человека, которого он только что убил, и тем самым создает впечатление, что его видели живым и невредимым далеко от места преступления. У Дороти Сэйерс есть роман, где человека ночью, одного в доме, убивает хитрое механическое устройство, опуская на него тяжелый предмет. Уловка удается потому, что он всегда в одно и то же время включает радио и всегда наклоняется перед ним в одной и той же позе. Пару дюймов вправо или влево — и читатели вполне могли бы требовать деньги обратно. Такие авторы, грубо говоря, имеют Господа Бога у себя на побегушках. Убийца, который нуждается в таких подачках от Провидения, явно занимается не своим ремеслом. У Агаты Кристи есть роман с участием г-на Эркюля Пуаро, хитроумного бельгийца, изъясняющегося на французском языке из школьного учебника. Изрядно помучив свои «маленькие серые клеточки», то бишь пошевелив мозгами, он приходит к гениальному выводу, что коль скоро никто из пассажиров некоего экспресса не мог совершить убийство в одиночку, то, стало быть, они сделали это скопом, разбив всю процедуру на последовательность простейших операций — конвейерная сборка машинки для разбивания яиц! Задачка из тех, что ставит в тупик проницательнейшие умы. Зато безмозглый осел решает ее в два счета.
Разумеется, и у этих авторов, и у их коллег из той же школы есть вещи и поудачнее. У них, пожалуй, можно найти сюжет, который смог бы выдержать самую серьезную проверку на прочность. Такой детектив читать одно удовольствие, даже если и приходится постоянно возвращаться на страницу 47, дабы освежить в памяти точное время, когда второй садовник пересадил в новый горшок бегонию-медалистку. В этих историях нет ничего нового — и ничего устаревшего тоже. И если я называл авторов-англичан, то потому лишь, что, по мнению наших (так называемых) авторитетов, англичане добились в этом унылом ремесле некоторого преимущества над остальными, в том числе и над американцами (а стало быть, даже над создателем Фило Вэнса, похоже, самого глупого сыщика в истории жанра), которые пока что не пробились в высшую лигу.
Итак, детектив как жанр ничего не приобрел, но ничего и не утратил. Наши толстые журналы-еженедельники изобилуют такими богато иллюстрированными историями, где оказывается должное почтение девственной любви и модным сортам того, что именуется предметами роскоши. Может быть, действие в них развивается чуть поэнергичнее и диалоги чуть поживее. Герои в них чаще заказывают замороженный дайкири и коктейли из виски с мятным ликером, чем старый портвейн, носят одежду из журнала «Вог», а интерьеры выполняют по картинкам из журнала «Хаус бьютифул». Может быть, там больше шика, но не больше правды. Мы проводим теперь больше времени в отелях Майами и летних колониях Кейп-кода и реже прогуливаемся вокруг старых солнечных часов в елизаветинском парке. Но в основе тот же самый аккуратный подбор подозреваемых, тот же самый невероятный способ убийства: кто-то взял и заколол миссис Поттинггон Послтуэйт III платиновым кинжалом как раз в тот момент, когда она пустила петуха на верхней ноте в арии из «Лакме» в присутствии пятнадцати разношерстных гостей, — та же самая инженю в отороченной мехом пижаме издает истошный вопль в ночи, после чего вся честная компания начинает опрометью носиться по дому, что весьма затруднит установить чье-либо алиби, все то же угрюмое молчание на следующий день, когда гости собираются опять вместе, попивают коктейли и криво посмеиваются над объяснениями друг друга, в то время как детективы в котелках ползают взад и вперед, что-то отыскивая под персидскими коврами.
Лично мне больше нравится английский стиль. Он чуть поизящнее, и герои там ведут себя без затей — едят, пьют, спят. У англичан правдоподобнее обстановка — возникает даже впечатление, что очередной особняк Пудинг и впрямь существовал в действительности, а не был скроен на скорую руку в павильоне киностудии. В английских детективах больше прогулок на природе, а персонажи не все ведут себя так, словно только что прошли пробы на «Метро Голдвин Майер». Англичане, возможно, не всегда авторы лучших в мире романов, но зато они, безусловно, лучше всех в мире пишут посредственные романы.
По поводу всех этих историй можно высказаться вполне однозначно: в них нет интеллектуальных загадок и нет искусства. В них слишком много трюков и слишком мало реальной жизни. Их авторы пытаются быть честными, но честность и художественность — не одно и то же. Бедняга автор лжет, сам того не подозревая, и даже сравнительно неплохой сочинитель может быть лжецом, потому что не знает, в чем быть правдивым. Он считает, что хитроумное убийство, сбивающее с толку ленивого читателя, которому неохота уточнять детали, озадачит и полицейских, хотя они по долгу службы обязаны проверять все мелочи. Но эти ребята, что посиживают себе, закинув ноги на стол, прекрасно знают, что легче всего разгадать убийство, которое кто-то спланировал самым хитрым образом, зато убийство, задуманное за две минуты до совершения, ставит их в тупик. Но если бы беллетристам вздумалось писать о настоящих убийствах, им бы пришлось писать и о настоящей жизни. Ну а поскольку они на это неспособны, им приходится лукавить, что они как раз так и пишут. Их сюжеты шиты белыми нитками, и лучшие из детективных авторов прекрасно это понимают.
В предисловии к первому тому своей «Детективной антологии» Дороти Сэйерс писала: «Детектив как жанр не достиг и по своему определению не может достичь уровня настоящей литературы». По ее мнению, происходит все потому, что это «литература побега», а не «литература выражения». Я лично не знаю, что такое настоящая литература, как не знали этого Эсхил с Шекспиром, как не знает этого Дороти Сэйерс. Если даже отбросить все остальное (хотя это весьма рискованно), то можно предположить, что чем значительней тема, тем значительней произведение. Тем не менее весьма посредственные книги были написаны о Всевышнем и весьма неплохие о том, как жить, еле сводя концы с концами, но оставаясь при этом честным человеком. В конце концов вопрос сводится к тому, кто именно берется за перо и есть ли у него качества, что позволяют создавать хорошую прозу.
Что же касается «литературы выражения» и «литературы побега», то это все лишь литературный жаргон, употребление абстрактных слов так, словно они наделены абсолютным значением. Любой писатель, наделенный силой и энергией, так или иначе находит способ дать выход силе и энергии. Нет скучных предметов, есть скучные умы. Что же касается читателей, то все, кто берет в руку книгу, делают это, чтобы совершить побег от чего-то в своей жизни, в те дали, что открываются за печатным текстом. Разумеется, качество текстов может быть поставлено под сомнение, но такое высвобождение является жизненной необходимостью. Всем нам время от времени необходимо совершать побег от губительного ритма наших личных раздумий. Это важный момент внутренней жизни мыслящих существ. Это одна из тех черт, что отличают человека от трехпалого ленивца, который, судя по всему (стопроцентной уверенности у нас, впрочем, быть не может), совершенно счастлив, когда висит вниз головой на ветке и не испытывает желания почитать Уолтера Линпмана. Я не собираюсь навязывать детектив в качестве идеального отвлекающего чтения. Я просто хотел бы подчеркнуть, что любое чтение ради удовольствия отвлекает, будь то древнегреческий автор, математика, астрономия, Бенедетто Кроче или «Дневник забытого человека». Утверждать противоположное — значит выказывать интеллектуальный снобизм и инфантилизм в вопросах искусства жить.