Бобинэ и инвалид. Как-то раз Бобинэ инкогнито отправился в Шартрез. По дороге у автомобиля лопнула шина; пока водитель менял ее, к машине приблизился одноногий инвалид и стал просить милостыню. «Где этот человек потерял ногу?» — спросил Бобинэ. На это инвалид ответствовал, что потерял ее в Индокитае, будучи солдатом, и что у него старушка мать, и что у них часто целыми днями нечего кушать. «Наградите этого человека, маршал», — приказал тронутый до слез Бобинэ. И впрямь спустя неделю в дверь халупы инвалида постучал личный курьер Бобинэ и передал убогому калеке сверточек «от Первого консула». Какими словами передать радостное удивление несчастного, когда он, развернув узелок, обнаружил в нем бронзовую медаль!
Не удивительно, что обладая столь, редкостным душевным благородством, Бобинэ соблаговолил, наконец, пойти навстречу искреннему желанию своего народа и Четырнадцатого августа провозгласил себя при всеобщем ликовании французским императором.
Итак, для земного шара наступали времена весьма неспокойные, но великие с точки зрения истории. Буквально все части света могли гордиться ратными подвигами своих солдат. Нет сомнения, что марсианам Земля в тот период казалась звездой первой величины, отчего марсианские астрономы решили, что наша планета все еще находится в раскаленном и расплавленном состоянии. Как вы сами понимаете, рыцарская Франция и ее представитель император Тони Бобинэ по мере сил способствовали этому впечатлению. Вероятно, в данном случае оказали свое действие остатки Абсолюта, поскольку они не рассеивались в просторах вселенной, а возбуждали чувства возвышенные и пылкие. Короче, спустя два дня после коронации великий император объявил, что пробил час, когда Франция покроет всю планету знаменами победы, и ответом ему был единодушный гул одобрения.
План Бобинэ был таков:
1. Занять Испанию и захватить Гибралтар — ключ к Средиземному морю;
2. Оккупировать долину Дуная (до Пешта включительно), так как она ключ к центральным районам Европы.
3. Занять Данию — ключ к северному взморью. Поскольку территориальные ключи непременно должны быть обагрены кровью, Франция снарядила три армии, которые повсюду покрыли эту великую державу неувядаемой славой.
Четвертая армия оккупировала Малую Азию, поскольку Малая Азия — ключ к Востоку.
Пятая овладела устьем реки Святого Лаврентия, поскольку оно — ключ к Американскому континенту.
Шестая — затонула в морском бою у английских берегов.
Седьмая — окружила Севастополь.
31 декабря 1944 года все ключи лежали в карманах артиллерийских галифе императора Бобинэ.
25. ТАК НАЗЫВАЕМАЯ «ВЕЛИЧАЙШАЯ ВОЙНА»
26. БИТВА У ГРАДЦА КРАЛОВЕ*
27. НА ОДНОМ ТИХООКЕАНСКОМ АТОЛЛЕ
Не удивительно, что обладая столь, редкостным душевным благородством, Бобинэ соблаговолил, наконец, пойти навстречу искреннему желанию своего народа и Четырнадцатого августа провозгласил себя при всеобщем ликовании французским императором.
Итак, для земного шара наступали времена весьма неспокойные, но великие с точки зрения истории. Буквально все части света могли гордиться ратными подвигами своих солдат. Нет сомнения, что марсианам Земля в тот период казалась звездой первой величины, отчего марсианские астрономы решили, что наша планета все еще находится в раскаленном и расплавленном состоянии. Как вы сами понимаете, рыцарская Франция и ее представитель император Тони Бобинэ по мере сил способствовали этому впечатлению. Вероятно, в данном случае оказали свое действие остатки Абсолюта, поскольку они не рассеивались в просторах вселенной, а возбуждали чувства возвышенные и пылкие. Короче, спустя два дня после коронации великий император объявил, что пробил час, когда Франция покроет всю планету знаменами победы, и ответом ему был единодушный гул одобрения.
План Бобинэ был таков:
1. Занять Испанию и захватить Гибралтар — ключ к Средиземному морю;
2. Оккупировать долину Дуная (до Пешта включительно), так как она ключ к центральным районам Европы.
3. Занять Данию — ключ к северному взморью. Поскольку территориальные ключи непременно должны быть обагрены кровью, Франция снарядила три армии, которые повсюду покрыли эту великую державу неувядаемой славой.
Четвертая армия оккупировала Малую Азию, поскольку Малая Азия — ключ к Востоку.
Пятая овладела устьем реки Святого Лаврентия, поскольку оно — ключ к Американскому континенту.
Шестая — затонула в морском бою у английских берегов.
Седьмая — окружила Севастополь.
31 декабря 1944 года все ключи лежали в карманах артиллерийских галифе императора Бобинэ.
25. ТАК НАЗЫВАЕМАЯ «ВЕЛИЧАЙШАЯ ВОЙНА»
Для нас, людей, характерна такая черта: пережив то или иное несчастье, мы находим особенное удовольствие в том, чтобы убедиться, что пережитая неприятность была в своем роде «величайшей» и невиданной со времен сотворения мира. Например, случись в стране засуха, газеты очень угодят нам сообщением, что теперь стоит самая страшная жара, которую термометр не показывал с 1881 года; при этом мы еще ощущаем легкую досаду на этот 1881 год за то, что он обставил нас. Или: вы отморозили себе уши так, что они саднят и шелушатся, но непонятная радость переполнит вас при известии, что теперь… самый жестокий мороз, не отмечавшийся с 1786 года. Точно так же обстоит дело и с войнами. Переживаемая в данный момент война должна быть или самой справедливой, или самой кровопролитной, самой успешной, или самой длительной за столько-то лет, Любая превосходная степень доставит нам гордое удовлетворение от сознания того, что на вашу долю выпало пережить нечто исключительное и редкостное.
Однако война, длившаяся с 12 февраля 1944 года до осени 1953-го, была действительно и без преувеличений Величайшей Войной — ради всего святого, не будем лишать современников этой единственной и заслуженной радости. В воине принимали участие 198 миллионов мужчин, из которых уцелели только тринадцать человек. Я мог бы привести цифры, которыми любители арифметики и статистики пытались наглядно изобразить масштаб потерь: например, на сколько тысяч километров протянулся бы ряд трупов, если их разместить один за другим, или сколько часов двигался бы скорый поезд по рельсам, где шпалами служили бы мертвецы; или если отрезать указательные пальцы у всех погибших и положить в жестянки из-под сардин, сколько сотен вагонов было бы занято такого сорта товаром, и так далее; но у меня плохая память на цифры, кроме того, я не желал бы обсчитать вас ни на один, хотя бы самый жалкий статистический вагон, а посему повторяю только, что это была самая великая война со времен сотворения мира как по числу жертв, так и по протяженности фронтов.
Автор хроники еще раз просит прощения за то, что не владеет в достаточной степени даром масштабного изображения событий. Конечно, ему следовало бы, описать, как продвигалась война от Рейна до Евфрата, от Кореи до Дании, от Лугано до Гапаранда и так далее. С огромным удовольствием он живописал бы, например, въезд в столицу Швейцарии — Женеву — бедуинов, одетых в белые бурнусы, с двухметровыми копьями, на которых торчат головы неприятелей, или любовные приключения французского волонтера в Тибете; русские казачьи сотни в песках Сахары; конные сражения македонских комитатов с сенегальскими стрелками на берегах Финских озер. Материал, как, вы можете судить, необозримый.
Победоносные полки Бобинэ на одном энтузиазме, так сказать, прошли по стопам Александра Македонского через Индию в Китай; желтая лавина китайцев, преодолев Сибирь и Россию, докатилась тем временем до Франции и Испании, отрезав мусульман, орудовавших в Швеции, от их родины.
Русские полки, отступив под сокрушительным напором численно превосходящих сил китайцев, очутились в Северной Африке, где Сергей Николаевич Злочин основал новое государство, однако вскоре он был убит в результате, заговора находившихся. под его началом баварских генералов, которые выступили против подчиненных ему прусских атаманов, после чего царский трон в Тимбукту занял Сергей Федорович Злосин.
Наша чешская родина многократно переходила из рук в руки и попеременно пережила владычество шведов, французов, турок, русских, китайцев, причем во время каждого из этих нашествий туземное население уничтожалось на корню, до последнего человека. В соборе Святого Витта в те времена успели совершить богослужение пастор, адвокат, имам, архимандрит и бонза, разумеется, с переменным успехом. Единственно утешительным было то обстоятельство, что Сословный театр*, с тех пор не пустовал — в нем размещался военный склад.
После того как в 1951 году японцы вытеснили Китай из Восточной Европы, на какое-то время возникла Срединная Империя — так китайцы именуют свою родину — по странной случайности как раз в границах прежней Австро-Венгерской монархии: на престоле в Шенбрунне опять восседал престарелый монарх, стошестилетний мандарин Яйя Вэр Юань, «к чьему просвещенному разуму, — как изо дня в день убеждал читающую публику «Wiener Mittagszeitung«, - с ребяческим благоговением взывают ликующие народы. Государственным языком был объявлен китайский, вследствие чего национальные распри мгновенно прекратились; государственным богом стал Будда; ревностные католики Чешской и Моравской земель, пытавшиеся эмигрировать за границу, попали в лапы китайских карателей, благодаря чему необычайно возросло число наших национальных мучеников. Зато некоторые замечательно трезвые чешские патриоты Высочайшим Повелением Монарха были удостоены звания мандарина, в особенности здесь отличились То-Бол-Кай*, Гро-Ши* и, по-видимому, многие другие. Кроме того, китайское правительство провело множество чрезвычайно прогрессивных реформ, как-то: раздача талончиков вместо продуктов питания и т. д. Однако Срединная Империя просуществовала недолго; запасы свинца были исчерпаны полностью, а посему незамедлительно рухнули и всяческие авторитеты; несколько уцелевших китайцев после побоищ осели в Чехии и укоренились здесь в последующие мирные времена, преимущественно в качестве высокопоставленных чиновников.
Тем временем император Бобинэ, обосновавшийся в индийских Симле, прослышал, что в доселе не изученных горных районах в бассейне рек Иравади, Сулина и Меконга существует Королевство Амазонок, и двинулся туда со своей испытанной гвардией. Ему не суждено было вернуться. По одной версии, он обзавелся там семьей; другая версия гласит, будто королева амазонок Амалня отсекла Бобинэ голову в бою и кинула ее в бурдюк, наполненный кровью, со словами: «Satia te sanguine, quem tantum sitisti». [23]Последняя версия, безусловно, трогательнее.
Наконец, Европа сделалась ареной диких схваток черной расы, хлынувшей из глуби Африки, с монгольски ми племенами; о том, что творилось в течение этих двух лет, разумнее умолчать. Последние следы цивилизации исчезли. На Градчанах, скажем, медведи расплодились в таком количестве, что последние аборигены Праги разрушили все мосты (Карлов мост в том числе), лишь бы охранить правый берег Влтавы от кровожадных бестий, от городского населения уцелела лишь горстка людей, вышеградский капитул* прекратил свое существование как по мужской, так и по женской линии. На матче на первенство страны между командами Спарта — Виктория (Жижков) присутствовало всего сто десять зрителей.
На других континентах дела обстояли не лучше. Северная Америка, изнемогшая в кровавых боях сторонников и противников «сухого закона», была превращена в японскую колонию. В Южной Америке сменилось одно за другим несколько царств: Уругвайское, Чилийское, Перуанское, Бранденбургское и Патагонское. В Австралии сразу же после падения Англии было основано Идеальное Государство, в результате чего эта благословенная страна превратилась в мертвую пустыню. В Африке было съедено более двух миллионов представителей белой расы; негры бассейна Конго ринулись в Европу, вся прочая Африка содрогалась под ударами ста восьмидесяти шести императоров, султанов, королей, главарей и президентов, колошмативших друг друга.
Да, таковы исторические факты.
У каждого из сотен миллионов солдат некогда были детство, любовь, привязанности, жизненные планы, каждый мог испытывать страх и мог стать героем, но чаще всего ощущал, только страшную усталость и был бы рад мирно растянуться на постели; никто не желал себе смерти. И все это вдруг свелось лишь к горстке кратких сухих сообщений: там-то и там-то разыгралось сражение, потерь — столько-то: результат, какой бы он ни был, наверняка ни на что не влиял.
Поэтому я еще раз говорю вам: не лишайте людей, живших тогда, их единственной гордости — убеждения в том, что ими была пережита величайшая из войн. Хотя мы-то, разумеется, понимаем, что лет эдак через двадцать кое-кому удастся развязать войну еще более великую и жестокую; ведь и в этом направлении человечество достигает все больших успехов.
Однако война, длившаяся с 12 февраля 1944 года до осени 1953-го, была действительно и без преувеличений Величайшей Войной — ради всего святого, не будем лишать современников этой единственной и заслуженной радости. В воине принимали участие 198 миллионов мужчин, из которых уцелели только тринадцать человек. Я мог бы привести цифры, которыми любители арифметики и статистики пытались наглядно изобразить масштаб потерь: например, на сколько тысяч километров протянулся бы ряд трупов, если их разместить один за другим, или сколько часов двигался бы скорый поезд по рельсам, где шпалами служили бы мертвецы; или если отрезать указательные пальцы у всех погибших и положить в жестянки из-под сардин, сколько сотен вагонов было бы занято такого сорта товаром, и так далее; но у меня плохая память на цифры, кроме того, я не желал бы обсчитать вас ни на один, хотя бы самый жалкий статистический вагон, а посему повторяю только, что это была самая великая война со времен сотворения мира как по числу жертв, так и по протяженности фронтов.
Автор хроники еще раз просит прощения за то, что не владеет в достаточной степени даром масштабного изображения событий. Конечно, ему следовало бы, описать, как продвигалась война от Рейна до Евфрата, от Кореи до Дании, от Лугано до Гапаранда и так далее. С огромным удовольствием он живописал бы, например, въезд в столицу Швейцарии — Женеву — бедуинов, одетых в белые бурнусы, с двухметровыми копьями, на которых торчат головы неприятелей, или любовные приключения французского волонтера в Тибете; русские казачьи сотни в песках Сахары; конные сражения македонских комитатов с сенегальскими стрелками на берегах Финских озер. Материал, как, вы можете судить, необозримый.
Победоносные полки Бобинэ на одном энтузиазме, так сказать, прошли по стопам Александра Македонского через Индию в Китай; желтая лавина китайцев, преодолев Сибирь и Россию, докатилась тем временем до Франции и Испании, отрезав мусульман, орудовавших в Швеции, от их родины.
Русские полки, отступив под сокрушительным напором численно превосходящих сил китайцев, очутились в Северной Африке, где Сергей Николаевич Злочин основал новое государство, однако вскоре он был убит в результате, заговора находившихся. под его началом баварских генералов, которые выступили против подчиненных ему прусских атаманов, после чего царский трон в Тимбукту занял Сергей Федорович Злосин.
Наша чешская родина многократно переходила из рук в руки и попеременно пережила владычество шведов, французов, турок, русских, китайцев, причем во время каждого из этих нашествий туземное население уничтожалось на корню, до последнего человека. В соборе Святого Витта в те времена успели совершить богослужение пастор, адвокат, имам, архимандрит и бонза, разумеется, с переменным успехом. Единственно утешительным было то обстоятельство, что Сословный театр*, с тех пор не пустовал — в нем размещался военный склад.
После того как в 1951 году японцы вытеснили Китай из Восточной Европы, на какое-то время возникла Срединная Империя — так китайцы именуют свою родину — по странной случайности как раз в границах прежней Австро-Венгерской монархии: на престоле в Шенбрунне опять восседал престарелый монарх, стошестилетний мандарин Яйя Вэр Юань, «к чьему просвещенному разуму, — как изо дня в день убеждал читающую публику «Wiener Mittagszeitung«, - с ребяческим благоговением взывают ликующие народы. Государственным языком был объявлен китайский, вследствие чего национальные распри мгновенно прекратились; государственным богом стал Будда; ревностные католики Чешской и Моравской земель, пытавшиеся эмигрировать за границу, попали в лапы китайских карателей, благодаря чему необычайно возросло число наших национальных мучеников. Зато некоторые замечательно трезвые чешские патриоты Высочайшим Повелением Монарха были удостоены звания мандарина, в особенности здесь отличились То-Бол-Кай*, Гро-Ши* и, по-видимому, многие другие. Кроме того, китайское правительство провело множество чрезвычайно прогрессивных реформ, как-то: раздача талончиков вместо продуктов питания и т. д. Однако Срединная Империя просуществовала недолго; запасы свинца были исчерпаны полностью, а посему незамедлительно рухнули и всяческие авторитеты; несколько уцелевших китайцев после побоищ осели в Чехии и укоренились здесь в последующие мирные времена, преимущественно в качестве высокопоставленных чиновников.
Тем временем император Бобинэ, обосновавшийся в индийских Симле, прослышал, что в доселе не изученных горных районах в бассейне рек Иравади, Сулина и Меконга существует Королевство Амазонок, и двинулся туда со своей испытанной гвардией. Ему не суждено было вернуться. По одной версии, он обзавелся там семьей; другая версия гласит, будто королева амазонок Амалня отсекла Бобинэ голову в бою и кинула ее в бурдюк, наполненный кровью, со словами: «Satia te sanguine, quem tantum sitisti». [23]Последняя версия, безусловно, трогательнее.
Наконец, Европа сделалась ареной диких схваток черной расы, хлынувшей из глуби Африки, с монгольски ми племенами; о том, что творилось в течение этих двух лет, разумнее умолчать. Последние следы цивилизации исчезли. На Градчанах, скажем, медведи расплодились в таком количестве, что последние аборигены Праги разрушили все мосты (Карлов мост в том числе), лишь бы охранить правый берег Влтавы от кровожадных бестий, от городского населения уцелела лишь горстка людей, вышеградский капитул* прекратил свое существование как по мужской, так и по женской линии. На матче на первенство страны между командами Спарта — Виктория (Жижков) присутствовало всего сто десять зрителей.
На других континентах дела обстояли не лучше. Северная Америка, изнемогшая в кровавых боях сторонников и противников «сухого закона», была превращена в японскую колонию. В Южной Америке сменилось одно за другим несколько царств: Уругвайское, Чилийское, Перуанское, Бранденбургское и Патагонское. В Австралии сразу же после падения Англии было основано Идеальное Государство, в результате чего эта благословенная страна превратилась в мертвую пустыню. В Африке было съедено более двух миллионов представителей белой расы; негры бассейна Конго ринулись в Европу, вся прочая Африка содрогалась под ударами ста восьмидесяти шести императоров, султанов, королей, главарей и президентов, колошмативших друг друга.
Да, таковы исторические факты.
У каждого из сотен миллионов солдат некогда были детство, любовь, привязанности, жизненные планы, каждый мог испытывать страх и мог стать героем, но чаще всего ощущал, только страшную усталость и был бы рад мирно растянуться на постели; никто не желал себе смерти. И все это вдруг свелось лишь к горстке кратких сухих сообщений: там-то и там-то разыгралось сражение, потерь — столько-то: результат, какой бы он ни был, наверняка ни на что не влиял.
Поэтому я еще раз говорю вам: не лишайте людей, живших тогда, их единственной гордости — убеждения в том, что ими была пережита величайшая из войн. Хотя мы-то, разумеется, понимаем, что лет эдак через двадцать кое-кому удастся развязать войну еще более великую и жестокую; ведь и в этом направлении человечество достигает все больших успехов.
26. БИТВА У ГРАДЦА КРАЛОВЕ*
Здесь автор хроники прибегает к авторитетам Августа Седлачека, Иозефа Пекаржа и других признанных историографов, разделяющих ту точку зрения, что важнейшим источником познания исторической истины являются события местного значения, в которых, словно в капле воды, отражаются процессы, происходящие в целом мире.
Так вот, одна такая капля под названием Градец Кралове памятна автору хроники тем, что он в детстве, будучи простейшим организмом, первоклашкой тамошней гимназии, словно живчик, носился по ее улицам, и она представлялась ему огромным миром; впрочем, довольно об этом.
В Величайшую из Войн Градец Кралове вступил, имея на вооружении один-единственный карбюратор, да и тот располагался в пивной, что по сей день прячется за храмом Святого духа неподалеку от домов святых каноников. Очевидно, святое соседство повлияло на Абсолют — пиво там варили на редкость густое и отъявленно католическое, так что вследствие его употребления у градецких жителей возникло удивительное состояние, доставлявшее покойному епископу Брыниху истинную радость.
Поскольку Градец Кралове был расположен как-то слишком уж на виду, он вскоре очутился под властью пруссаков, которые в порыве лютеранской нетерпимости разбили карбюратор на пивоваренном заводе. Тем не менее Градец, верный исторической традиции, сохранил прежний накал религиозного чувства, особенно после того, как тамошнюю епархию заполучил его преосвященство епископ Линда.
Несмотря на бесконечную смену властителей в стране, переходившей от гвардейцев Бобинэ. к туркам, затем к китайцам, градецкие обитатели не утратили гордого сознания того, что у них: 1) лучший в восточной Чехии любительский театр, 2) самая высокая в восточной Чехии колокольня и 3) страницы его истории отмечены крупнейшей битвой, имевшей место в восточной Чехии. Укрепленный сознанием своего превосходства, Градец Кралове выдержал страшнейшие испытания Величайшей Войны.
Как только империя китайских мандаринов развалилась, во главе магистрата Градца Кралове стал осмотрительный староста Скочдополе. Его правление в пору повсеместной анархии было отмечено относительным спокойствием, чему немало благоприятствовали мудрые наставления епископа Линды и уважаемых господ старейшин.
Но вот возвратился в город какой-то портняжка, по прозванию, кажется, Гампл, тоже — увы! — градецкий уроженец; с малых лет шлялся он по свету, даже в Алжире служил в иностранном легионе; одним словом — авантюрист. Он участвовал в походах Бобинэ на Индию, но дезертировал где-то у Багдада, ужом проскользнул мимо башибузуков, французов, шведов, китайцев и снова юркнул в родной город.
Так вот, портняжка этот, по прозванию Гампл, набрался идей «бобинизма» и, не успев войти в градецкие врата, стал помышлять, ни больше ни меньше, как о том, чтобы встать у кормила городской власти. Шить платья — это ему не улыбалось; вот и принялся он бросать камешки в чужой огород да критиковать порядки: дескать, то да се нехорошо, в магистрате сидят одни долгополые попы, казна пуста, господин Скочдополе ни на что не способен, старая он развалина и так далее и так далее. Ничего не поделаешь — войнам обычно сопутствует падение нравов и крушение авторитетов — вот и у нашего Гампла нашлись приверженцы; с их помощью он основал новую социально-революционную партию.
Однажды — дело было в июле — Гампл собрал толпу людей на Малой площади и, взгромоздясь на борт городского водоема, разглагольствовал между прочим о том, что народ категорическим образом требует лишить этого подлеца, мракобеса и поповского прихвостня Скочдополе его полномочий.
В ответ на это Скочдополе развесил повсюду объявления, гласившие, что ему, старосте, законно избранному народом, никто не указ, а меньше всего пришлый дезертир; что в нынешней, напряженной обстановке новые выборы проводить не след и что наш рассудительный народ останется верен себе.
Именно этого-то Гампл и поджидал. Чтобы осуществить свою авантюру в духе императора Бобинэ, он вышел из своей квартиры на Малой площади со знаменем в руках; а за ним шли двое мальчишек, которые что есть мочи колотили в барабан. Обойдя Большую площадь, он постоял немного возле резиденции епископа, после чего под грохот барабанов отступил на поле у реки Орлицы, или, попросту говоря, на «Блюдечко». Там он воткнул древко знамени в землю и, усевшись на барабан, сочинил объявление о войне. Потом послал мальчишек в город, чтобы барабанили по всем улицам и всех оповещали о новом манифесте, в котором значилось:
Всю вторую половину дня и особенно усердно вечером по дивным градецким аллеям обитатели Градца двигались к «Блюдечку». «Знаете ли, — говорили знакомые друг другу при встрече, — надо бы посмотреть, что за лагерь у этого безумца Гампла». Придя на «Блюдечко», они убеждались, что таких любознательных полным-полно и что под барабанный бой Гамплов адъютант принимает присягу на верность императору Бобинэ. Кое-где горели костры, а вокруг них мелькали тени — словом, все выглядело чрезвычайно живописно; кое-кто из любопытствующих вернулся в Градец в явно подавленном настроении.
Ночью зрелище было еще великолепнее. В полночь староста Скочдополе взобрался на Белую башню и увидел, что на востоке, неподалеку от речки Орлицы, полыхают сотни костров, тысячи фигур мечутся возле огней, отбрасывающих свой кровавый отсвет далеко в широкое поле. Сомнений не оставалось: на «Блюдечке» рыли окопы. Староста сполз с колокольни, заметно озадаченный. Как видно, генерал Гампл не врал, расписывая свою военную мощь.
На рассвете генерал Гампл вышел из своего походного шатра, расположенного на «Блюдечке», где он провел целую ночь, склонившись над планами города. Несколько тысяч солдат, преимущественно в гражданском платье, уже выстроились колоннами по четыре; по крайней мере каждый четвертый из них был вооружен; толпы женщин, стариков и детей теснились поодаль.
«Вперед!» — приказал Гампл и в эту минуту зазвучали фанфары духового оркестра всемирно известной фабрики духовых инструментов пана Черненого, и под бодрые звуки марша («Шла девица по дорожке») Гамплова рать двинулась на город.
Возле города генерал Гампл остановил свои полки и выслал вперед трубача и глашатая — призвать мирное население выйти из своих домов. Однако никто не вышел. Дома были пусты. Малая площадь пустовала. Большая площадь пустовала. Весь город был пуст. Генерал Гампл подкрутил усы и направился к ратуше. Двери ее были распахнуты настежь. Он вошел в зал заседаний и уселся на место старосты. Перед ним на зеленом сукне аккуратной стопкой лежали чистые листки, и на каждом каллиграфическим почерком уже было выведено: «Именем его величества императора Бобинэ». Генерал Гампл подошел к окну и возгласил:
— Солдаты, сраженье окончено. Карающая рука возмездия свергла власть клики клерикалов. Для нашего любимого города настала пора свободы и прогресса. Солдаты! Вы показали себя храбрыми воинами. Ура!
«Ура!» — нестройно ответило войско и разбрелось по домам. В дом старосты тоже гордо вернулся один Гамплов воин (позже этих воинов окрестили «гамплманами»), унося на плече ружье какого-то китайского вояки. Так пан Гампл сделался старостой. Следует признать, что и его осмотрительное правление было отмечено относительным спокойствием среди всеобщей анархии благодаря мудрым советам епископа Линды и уважаемых господ старейшин.
Так вот, одна такая капля под названием Градец Кралове памятна автору хроники тем, что он в детстве, будучи простейшим организмом, первоклашкой тамошней гимназии, словно живчик, носился по ее улицам, и она представлялась ему огромным миром; впрочем, довольно об этом.
В Величайшую из Войн Градец Кралове вступил, имея на вооружении один-единственный карбюратор, да и тот располагался в пивной, что по сей день прячется за храмом Святого духа неподалеку от домов святых каноников. Очевидно, святое соседство повлияло на Абсолют — пиво там варили на редкость густое и отъявленно католическое, так что вследствие его употребления у градецких жителей возникло удивительное состояние, доставлявшее покойному епископу Брыниху истинную радость.
Поскольку Градец Кралове был расположен как-то слишком уж на виду, он вскоре очутился под властью пруссаков, которые в порыве лютеранской нетерпимости разбили карбюратор на пивоваренном заводе. Тем не менее Градец, верный исторической традиции, сохранил прежний накал религиозного чувства, особенно после того, как тамошнюю епархию заполучил его преосвященство епископ Линда.
Несмотря на бесконечную смену властителей в стране, переходившей от гвардейцев Бобинэ. к туркам, затем к китайцам, градецкие обитатели не утратили гордого сознания того, что у них: 1) лучший в восточной Чехии любительский театр, 2) самая высокая в восточной Чехии колокольня и 3) страницы его истории отмечены крупнейшей битвой, имевшей место в восточной Чехии. Укрепленный сознанием своего превосходства, Градец Кралове выдержал страшнейшие испытания Величайшей Войны.
Как только империя китайских мандаринов развалилась, во главе магистрата Градца Кралове стал осмотрительный староста Скочдополе. Его правление в пору повсеместной анархии было отмечено относительным спокойствием, чему немало благоприятствовали мудрые наставления епископа Линды и уважаемых господ старейшин.
Но вот возвратился в город какой-то портняжка, по прозванию, кажется, Гампл, тоже — увы! — градецкий уроженец; с малых лет шлялся он по свету, даже в Алжире служил в иностранном легионе; одним словом — авантюрист. Он участвовал в походах Бобинэ на Индию, но дезертировал где-то у Багдада, ужом проскользнул мимо башибузуков, французов, шведов, китайцев и снова юркнул в родной город.
Так вот, портняжка этот, по прозванию Гампл, набрался идей «бобинизма» и, не успев войти в градецкие врата, стал помышлять, ни больше ни меньше, как о том, чтобы встать у кормила городской власти. Шить платья — это ему не улыбалось; вот и принялся он бросать камешки в чужой огород да критиковать порядки: дескать, то да се нехорошо, в магистрате сидят одни долгополые попы, казна пуста, господин Скочдополе ни на что не способен, старая он развалина и так далее и так далее. Ничего не поделаешь — войнам обычно сопутствует падение нравов и крушение авторитетов — вот и у нашего Гампла нашлись приверженцы; с их помощью он основал новую социально-революционную партию.
Однажды — дело было в июле — Гампл собрал толпу людей на Малой площади и, взгромоздясь на борт городского водоема, разглагольствовал между прочим о том, что народ категорическим образом требует лишить этого подлеца, мракобеса и поповского прихвостня Скочдополе его полномочий.
Именно этого-то Гампл и поджидал. Чтобы осуществить свою авантюру в духе императора Бобинэ, он вышел из своей квартиры на Малой площади со знаменем в руках; а за ним шли двое мальчишек, которые что есть мочи колотили в барабан. Обойдя Большую площадь, он постоял немного возле резиденции епископа, после чего под грохот барабанов отступил на поле у реки Орлицы, или, попросту говоря, на «Блюдечко». Там он воткнул древко знамени в землю и, усевшись на барабан, сочинил объявление о войне. Потом послал мальчишек в город, чтобы барабанили по всем улицам и всех оповещали о новом манифесте, в котором значилось:
«Именем его величества императора Бобинэ приказываю престольному городу Градцу Кралове передать мне ключи от городских ворот. Если этого не будет сделано до захода солнца, то, завершив к рассвету необходимые военные приготовления, я начну артобстрел города, конные и пешне атаки. Имущество и жизнь будут сохранены лишь тем, кто до указанного срока придет в мой лагерь на «Блюдечке«, захватов с собой исправное оружие, и принесет присягу его величеству императору Бобинэ. В парламентеров приказываю стрелять. Император не вступает в переговоры.Обращение это было прочитано и произвело всеобщее смятение, особенно после того, как пономарь костела Святого духа ударил на Белой башне в набат. Господин Скочдополе нанес визит епископу Линде, но тот высмеял его; затем староста созвал чрезвычайное заседание городского совета, где предложил выдать ключи от городских ворот генералу Гамплу. Обнаружилось, что таковых ключей в природе не имеется: несколько старинных ключей и замков в качестве исторической реликвии прихватили с собой шведы. Среди этих хлопот градоправителей застигла ночь.
Генерал Гампл».
Всю вторую половину дня и особенно усердно вечером по дивным градецким аллеям обитатели Градца двигались к «Блюдечку». «Знаете ли, — говорили знакомые друг другу при встрече, — надо бы посмотреть, что за лагерь у этого безумца Гампла». Придя на «Блюдечко», они убеждались, что таких любознательных полным-полно и что под барабанный бой Гамплов адъютант принимает присягу на верность императору Бобинэ. Кое-где горели костры, а вокруг них мелькали тени — словом, все выглядело чрезвычайно живописно; кое-кто из любопытствующих вернулся в Градец в явно подавленном настроении.
Ночью зрелище было еще великолепнее. В полночь староста Скочдополе взобрался на Белую башню и увидел, что на востоке, неподалеку от речки Орлицы, полыхают сотни костров, тысячи фигур мечутся возле огней, отбрасывающих свой кровавый отсвет далеко в широкое поле. Сомнений не оставалось: на «Блюдечке» рыли окопы. Староста сполз с колокольни, заметно озадаченный. Как видно, генерал Гампл не врал, расписывая свою военную мощь.
На рассвете генерал Гампл вышел из своего походного шатра, расположенного на «Блюдечке», где он провел целую ночь, склонившись над планами города. Несколько тысяч солдат, преимущественно в гражданском платье, уже выстроились колоннами по четыре; по крайней мере каждый четвертый из них был вооружен; толпы женщин, стариков и детей теснились поодаль.
«Вперед!» — приказал Гампл и в эту минуту зазвучали фанфары духового оркестра всемирно известной фабрики духовых инструментов пана Черненого, и под бодрые звуки марша («Шла девица по дорожке») Гамплова рать двинулась на город.
Возле города генерал Гампл остановил свои полки и выслал вперед трубача и глашатая — призвать мирное население выйти из своих домов. Однако никто не вышел. Дома были пусты. Малая площадь пустовала. Большая площадь пустовала. Весь город был пуст. Генерал Гампл подкрутил усы и направился к ратуше. Двери ее были распахнуты настежь. Он вошел в зал заседаний и уселся на место старосты. Перед ним на зеленом сукне аккуратной стопкой лежали чистые листки, и на каждом каллиграфическим почерком уже было выведено: «Именем его величества императора Бобинэ». Генерал Гампл подошел к окну и возгласил:
— Солдаты, сраженье окончено. Карающая рука возмездия свергла власть клики клерикалов. Для нашего любимого города настала пора свободы и прогресса. Солдаты! Вы показали себя храбрыми воинами. Ура!
«Ура!» — нестройно ответило войско и разбрелось по домам. В дом старосты тоже гордо вернулся один Гамплов воин (позже этих воинов окрестили «гамплманами»), унося на плече ружье какого-то китайского вояки. Так пан Гампл сделался старостой. Следует признать, что и его осмотрительное правление было отмечено относительным спокойствием среди всеобщей анархии благодаря мудрым советам епископа Линды и уважаемых господ старейшин.
27. НА ОДНОМ ТИХООКЕАНСКОМ АТОЛЛЕ
— Разрази меня гром, — воскликнул капитан Трабл, — если этот верзила не их предводитель!
— Это Джимми, — отозвался Г.X.Бондн, — вы знаете, он служил тут. И я думал, что он уже образумился.
— Черт меня дернул, — не унимался капитан, — пристать здесь. У-у, проклятая… А?
— Послушайте, — окликнул капитана Г.X.Бонди, кладя винтовку на стол веранды. — Тут всюду так?
— По-моему, всюду, — утешил его капитан Трабл, — На Равайвайе они сожрали капитана Баркера со всем его гарнизоном. А на Мангайе содрали шкуру с трех миллионеров — вот вроде вас.
— С братьев Сазэрлэнд? — уточнил Бонди.
— Кажется, так. А на острове Старбурке они зажарили правительственного комиссара, толстяка Мак Дуана: вы с ним не знакомы? — Нет, не знаком.
— А, вы не знакомы с Маком? — вскричал капитан. — И как давно вы здесь обретаетесь, голубчик?
— Уже девятый год, — вздохнул пан Бонди.
— Ну, за девять лет вы могли бы с ним познакомиться, — заметил капитан. — Девятый год, подумать только! Делаете бизнес, да? Или нашли этакую тихую гавань? Нервы лечите?
— Нет, — ответил Бонди, — видите ли, я предвидел, что там, наверху, такое стрясется, ну и убрался подобру-поздорову. Надеялся, что здесь спокойнее.
— Спокойнее? Вы еще не знаете наших чернокожих молодцов! Да тут настоящая война идет, приятель!
— О нет! — защищался Г. Х. Бонди. — Здесь на самом деле царил мир. Эти папуасы, или как вы их там зовете, вполне приличные парни. Только в последнее время они как-то… того… что-то хорохорятся. И знаете, я так толком и не разобрал, чего они хотят…
— Ничего особенного, — ответил капитан, — просто они хотят нас слопать.
— С голоду? — изумился пан Бонди.
— Не знаю. Скорее всего из благочестивых побуждений. У них такой обряд, понимаете? Вроде причастия, что ли. У них это нет-нет да и прорвется.
— Ах, вот оно что, — пробормотал пан Бонди в задумчивости.
— Всякому свое, — ворчал капитан, — у них здесь одна страсть: сожрать чужестранца и закоптить его голову.
— Еще и голову закоптить? — Бонди передернуло от омерзения.
— Да это уж после того, как убьют, — утешил его капитан. — Они берегут эти головы на память. Вы видели сушеные головы в Окленде, в этнографическом музее?
— Нет, — сказал Бонд и, — я думаю… не такое уж это привлекательное зрелище — моя копченая голова.
— Пожалуй, вы для этого слишком полны, — позволил себе сделать критическое замечание капитан. — Поджарого копчение не изменяет так основательно, как жирного.
Весь вид пана Бонди изобличал необычайное беспокойство. Поникнув, сидел он в своем бунгало на коралловом острове Герегетуа, который приобрел перед самым началом Величайшей из Войн. Капитан Трабл неодобрительно хмурился, поглядывая на заросли мангрового дерева и бананов, окружавших бунгало.
— А сколько здесь туземцев? — неожиданно спросил он.
— Примерно сто двадцать, — ответил Г.X.Бонди.
— А нас?
— Семь вместе с поваром-китайцем.
Капитан вздохнул и поглядел на море. Там стояла на якоре его яхта «Паппета», но чтобы попасть на нее, пришлось бы пройти по узкой тропинке, петлявшей в мангровой чаще, что представлялось ему совсем небезопасным.
— Алло, маэстро, — окликнул он Бонди немного погодя, — собственно, о чем они там спорят? О границах каких-нибудь?
— Куда там! О сущих пустяках!
— О колониях?
— И того пустяковее.
— О… торговых договорах?
— Нет. Всего-навсего об истине.
— О какой такой истине?
— Об абсолютной истине. Понимаете, каждый народ хочет знать абсолютную истину.
— Гм, — буркнул капитан, — а собственно, с чем ее лопают, эту истину?
— Да ничего тут особенного нет, просто такая у людей страсть. Вы слышали, что там, в Европе, и вообще… везде… объявился этот… как его?… ну понимаете… бог.
— Слышал.
— Так вот, это все от него, понимаете?
— Нет, не понимаю, мил человек. По-моему, всамделишный бог завел бы на свете порядок. А этот ваш ненормальный и невсамделишный.
— О нет, сударь, — возразил Г.X.Бонди, явно обрадовавшись возможности поговорить с непредубежденным и бывалым человеком. — Я вам говорю, этот бог настоящий. Но признаюсь, он слишком великий.
— Думаете?
— Думаю. Он бесконечен. И в этом вся загвоздка. Понимаете, каждый норовит урвать от него кусок и думает, что это и есть весь бог. Присвоит себе малую толику или обрезок, а воображает: вот, мол, он целиком в моих руках. Каково, а?
— Ага, — поддакнул капитан, — да еще злится на тех, у кого другие куски.
— Вот именно. А чтоб самого себя убедить, что он у него целый, кидается убивать остальных. Понимаете ли, как раз потому, что для него важно завладеть целым богом и всей истиной. Потому он не может смириться, что у кого-то еще есть свой бог и своя истина. Если это допустить, то придется признать, что у него самого всего-навсего несколько мизерных метров, или там галлонов, или мешков божьей правды. Предположим, если бы какой-нибудь Снипперс был всерьез убежден, что только его, Снипперсов, трикотаж — лучший в мире, он без зазрения совести сжег бы на костре любого Масона вместе со всем его трикотажем. Да только пока дело идет о трикотаже, Снипперс головы не теряет. Но он становится нетерпим, когда речь заходит об английской политике или о религии. Если бы он верил, что бог — это так же солидно и необходимо, как трикотаж, он позволил бы, чтобы всяк оснастил его по-своему. Но вы понимаете, в этом вопросе у него нет такой уверенности, как в торговле; поэтому он навязывает людям Снипперсова бога или же. Снипперсову истину — навязывает, ведя споры, войны, через всякую Дешевую рекламу. Я торговец и разбираюсь в конкуренции, но это…
— Это Джимми, — отозвался Г.X.Бондн, — вы знаете, он служил тут. И я думал, что он уже образумился.
— Черт меня дернул, — не унимался капитан, — пристать здесь. У-у, проклятая… А?
— Послушайте, — окликнул капитана Г.X.Бонди, кладя винтовку на стол веранды. — Тут всюду так?
— По-моему, всюду, — утешил его капитан Трабл, — На Равайвайе они сожрали капитана Баркера со всем его гарнизоном. А на Мангайе содрали шкуру с трех миллионеров — вот вроде вас.
— С братьев Сазэрлэнд? — уточнил Бонди.
— Кажется, так. А на острове Старбурке они зажарили правительственного комиссара, толстяка Мак Дуана: вы с ним не знакомы? — Нет, не знаком.
— А, вы не знакомы с Маком? — вскричал капитан. — И как давно вы здесь обретаетесь, голубчик?
— Уже девятый год, — вздохнул пан Бонди.
— Ну, за девять лет вы могли бы с ним познакомиться, — заметил капитан. — Девятый год, подумать только! Делаете бизнес, да? Или нашли этакую тихую гавань? Нервы лечите?
— Нет, — ответил Бонди, — видите ли, я предвидел, что там, наверху, такое стрясется, ну и убрался подобру-поздорову. Надеялся, что здесь спокойнее.
— Спокойнее? Вы еще не знаете наших чернокожих молодцов! Да тут настоящая война идет, приятель!
— О нет! — защищался Г. Х. Бонди. — Здесь на самом деле царил мир. Эти папуасы, или как вы их там зовете, вполне приличные парни. Только в последнее время они как-то… того… что-то хорохорятся. И знаете, я так толком и не разобрал, чего они хотят…
— Ничего особенного, — ответил капитан, — просто они хотят нас слопать.
— Не знаю. Скорее всего из благочестивых побуждений. У них такой обряд, понимаете? Вроде причастия, что ли. У них это нет-нет да и прорвется.
— Ах, вот оно что, — пробормотал пан Бонди в задумчивости.
— Всякому свое, — ворчал капитан, — у них здесь одна страсть: сожрать чужестранца и закоптить его голову.
— Еще и голову закоптить? — Бонди передернуло от омерзения.
— Да это уж после того, как убьют, — утешил его капитан. — Они берегут эти головы на память. Вы видели сушеные головы в Окленде, в этнографическом музее?
— Нет, — сказал Бонд и, — я думаю… не такое уж это привлекательное зрелище — моя копченая голова.
— Пожалуй, вы для этого слишком полны, — позволил себе сделать критическое замечание капитан. — Поджарого копчение не изменяет так основательно, как жирного.
Весь вид пана Бонди изобличал необычайное беспокойство. Поникнув, сидел он в своем бунгало на коралловом острове Герегетуа, который приобрел перед самым началом Величайшей из Войн. Капитан Трабл неодобрительно хмурился, поглядывая на заросли мангрового дерева и бананов, окружавших бунгало.
— А сколько здесь туземцев? — неожиданно спросил он.
— Примерно сто двадцать, — ответил Г.X.Бонди.
— А нас?
— Семь вместе с поваром-китайцем.
Капитан вздохнул и поглядел на море. Там стояла на якоре его яхта «Паппета», но чтобы попасть на нее, пришлось бы пройти по узкой тропинке, петлявшей в мангровой чаще, что представлялось ему совсем небезопасным.
— Алло, маэстро, — окликнул он Бонди немного погодя, — собственно, о чем они там спорят? О границах каких-нибудь?
— Куда там! О сущих пустяках!
— О колониях?
— И того пустяковее.
— О… торговых договорах?
— Нет. Всего-навсего об истине.
— О какой такой истине?
— Об абсолютной истине. Понимаете, каждый народ хочет знать абсолютную истину.
— Гм, — буркнул капитан, — а собственно, с чем ее лопают, эту истину?
— Да ничего тут особенного нет, просто такая у людей страсть. Вы слышали, что там, в Европе, и вообще… везде… объявился этот… как его?… ну понимаете… бог.
— Слышал.
— Так вот, это все от него, понимаете?
— Нет, не понимаю, мил человек. По-моему, всамделишный бог завел бы на свете порядок. А этот ваш ненормальный и невсамделишный.
— О нет, сударь, — возразил Г.X.Бонди, явно обрадовавшись возможности поговорить с непредубежденным и бывалым человеком. — Я вам говорю, этот бог настоящий. Но признаюсь, он слишком великий.
— Думаете?
— Думаю. Он бесконечен. И в этом вся загвоздка. Понимаете, каждый норовит урвать от него кусок и думает, что это и есть весь бог. Присвоит себе малую толику или обрезок, а воображает: вот, мол, он целиком в моих руках. Каково, а?
— Ага, — поддакнул капитан, — да еще злится на тех, у кого другие куски.
— Вот именно. А чтоб самого себя убедить, что он у него целый, кидается убивать остальных. Понимаете ли, как раз потому, что для него важно завладеть целым богом и всей истиной. Потому он не может смириться, что у кого-то еще есть свой бог и своя истина. Если это допустить, то придется признать, что у него самого всего-навсего несколько мизерных метров, или там галлонов, или мешков божьей правды. Предположим, если бы какой-нибудь Снипперс был всерьез убежден, что только его, Снипперсов, трикотаж — лучший в мире, он без зазрения совести сжег бы на костре любого Масона вместе со всем его трикотажем. Да только пока дело идет о трикотаже, Снипперс головы не теряет. Но он становится нетерпим, когда речь заходит об английской политике или о религии. Если бы он верил, что бог — это так же солидно и необходимо, как трикотаж, он позволил бы, чтобы всяк оснастил его по-своему. Но вы понимаете, в этом вопросе у него нет такой уверенности, как в торговле; поэтому он навязывает людям Снипперсова бога или же. Снипперсову истину — навязывает, ведя споры, войны, через всякую Дешевую рекламу. Я торговец и разбираюсь в конкуренции, но это…