Чапек Карел. Метеор

   К Кеттельрингу часто приходят разные люди, торговые партнеры хозяина, его агенты и представители, владельцы плантаций, обремененных закладными, управляющие сахарными заводами и шумные фермеры.
   - Алло, мистер Кеттельринг, моя жена была бы рада видеть вас у себя.
   - Алло, мистер Кеттельринг, зайдем выпить по рюмочке коктейля...
   А через минуту они начинают заикаться под безразличным взглядом Кеттельринга. Мол, неурожаи, мистер Кеттельринг, плохой сбыт, да еще эти ворюги мулаты... и тому подобное. Кеттельринг даже не дает договорить, ему скучно. Сделаете так-то и так-то, мистер, принесете мне отчетность, я посмотрю сам. И человек чувствует себя униженным, переминается с ноги на ногу, потеет и мучительно, до колик ненавидит этого босса, который от имени своего хозяина приставил ему нож к горлу.
   А Кеттельринг тем временем проверяет в самом себе странную и тревожную гипотезу: быть может, это и есть мое прошлое, мое подлинное "я"? Быть может, я был рабовладельцем с бичом, плантатором или еще кем-нибудь - одним из тех, кто распоряжается богатством и людьми? Разве я мог бы приказывать, если бы не умел этого раньше! Попробую-ка я упражняться на других, тогда, быть может, этот голос отчетливее зазвучит во мне. Или, может, мне станет больно от удара, который я нанесу другому, и я вдруг пойму, что тоже когда-то получал удары...
   Если отвлечься от внешних событий, то в жизни Кеттельринга чередовались два состояния - скука и опьянение. И ничего другого, больше ничего. Скука переходила в опьянение, и опьянение сменялось скукой. В скуке - самая страшная и противная будничность. Внимание человека, объятого скукой, устремлено на все мелкое, противное, пустое, безнадежное.
   От него не укроется ничто смрадное и ветхое, он внимательно следит за бегущим клопом, за разложением падали, за растущей трещиной в потолке, он остро ощущает всю гнусность жизни. А опьянение?
   Пусть оно вызвано ромом, скукой, наслаждением или жарой, - лишь бы человек был увлечен, лишь бы помрачились чувства, лишь бы им овладел бешеный восторг. Хочется схватить все, все сразу, набивать себе рот, рвать добычу руками, жадно выжать все наслаждения и насытиться ими до предела-и соком фруктов, и женским телом, и прохладой листвы, и пылающим огнем. Если ничему нет границ, нет их и для нас, все, что движется, движется в нас самих. Это в нас покачиваются пальмы и женские бедра, в нас струятся солнечные блики и неустанно плачет вода.
   Посторонитесь же, дайте дорогу человеку, который так велик и так пьян, что вмещает в себе все - и звезды, и шум деревьев, и распахнутые врата ночи.
   Ах, что за пейзажи рисуют нам опьянение или скука!
   Пейзажи, застывшие в сухой, мертвой неподвижности или пропитанные гнилостной сыростью, полные липкой грязи, мух, зловония, разложения... Или другие, подобные праздничному хороводу, пронизанные ароматами, жгучим желанием, душными цветами, влагой и головокружением...
   Знаете, из скуки и опьянения можно создать отличный ад со всем, что полагается; он будет так обширен, что вместит в себя еще и рай - рай со всеми его отрадами и восторгами, с его наслаждениями; этот рай и есть самая пучина ада, ибо там рождаются отвращение и скука.
   XXX
   Назовем наугад: Гаити, Пузрто-Рико, Барбуда, Гваделупа, Барбадос, Тобаго, Кюрасао, Тринидад.
   Голландские торговцы, британский колониальный "свет", морские офицеры из США, скептическая, нечистоплотная французская бюрократия. И всюду креолы щебечут на patois 1, негры, filles de couleur 2, много людей жестоких, еще больше несчастных, а больше всего тех, кто тщится сохранить свое
   1 местном французском наречии (франц.).
   2 цветные девушки (франц.).
   достоинство, поколебленное пьянством, зудом и связями с цветными женщинами.
   Наш Икс не искал нового, пока можно было идти проторенным путем, и все же ему приходилось недели и месяцы жить где-то у самых джунглей, сотрясаемых ветром или дымящихся от тропических ливней, под соломенной крышей, в хижине, построенной на сваях, как голубятня, - чтобы не досаждали крабы и стоножки. Здесь он восседал на деревянных ступеньках, и, пока негр вытаскивал клещей из его ступни, Кеттельринг надзирал за тем, как еще несколько сот акров, отвоеванных у дикой природы, превращаются в посев, где вырастает злак, именуемый Процветанием.
   Благодать цивилизации нисходит на этот край - она в том, что неграм отныне придется работать больше, чем прежде, но они останутся такими же нищими, как были. Зато где-то далеко, в другой части света, крестьянам станут убыточны плоды их труда. Таков ход вещей, и мистеру Кеттельрингу все это совершенно безразлично. Тростник так тростник. Пусть же стучат топоры, жужжат москиты и кряхтят негры, - в конце концов все эти звуки просеются и откристаллизуются в цокот пишущих машинок... Нет, это не пишущие машинки, это квакают лягушки, трещат цикады, птица стучит клювом по дереву... Нет, это не птица и не шелест стеблей, это все-таки стучит машинка: мистер Кеттельринг сидит на земле и тычет пальцем в ржавые клавиши - всего лишь деловое письмо принципалу, ничего больше, но проклятая машинка насквозь проржавела от сырости!..
   У Кеттельринга как-то отлегло от сердца; что поделаешь, письма уже не дописать, значит - надо возвращаться.
   И вот, внеся свой вклад в дело разведения сахарного тростника на Антильских островах, Кеттельринг возвращается на пузатом суденышке, груженном ванилью, пиментом и какао, мускатным цветом и мандаринами, ангостурой и имбирем; суденышко благоухает, как лавка с колониальным товаром. Под голландским флагом тащится оно от гавани к гавани, подобно болтливой тетке, что останавливается посудачить перед каждой лавчонкой. Спешить некуда, сэр, засунем руки в карманы и будем глазеть. А на что?
   Ну, на воду, на море, на солнечную дорожку, которая пролегла по нему, или на острова в синих тенях, на золотистые облака и летучих рыб, что разбрызгивают сверкающую воду. По вечерам - на звезды. Изредка подойдет грузный капитан, угостит пассажира толстой сигарой и тоже не ведет долгих речей. В конце концов совсем неплохо оставаться некиим мистером Кеттельрингом... Где-то на горизонте непрерывно бушует гроза, ночью за завесой дождя полыхают алые зарницы, и море иногда начинает светиться - бледные голубоватые полосы разбегаются по воде и вдруг пропадают. А внизу, в черной бурлящей воде что-то все время светится собственным светом.
   Кеттельринг, облокотясь, стоит у борта, душа его преисполнена чем-то, не похожим ни на скуку, ни на опьянение. Да, ясно одно, когда-то он вот так же плыл на корабле, такой же счастливый и беззаботный. Сейчас он бережно прячет в себе это чувство, чтобы сохранить его в памяти. Хочется запомнить это желание обнять весь мир, запомнить безмерное чувство любви и смутное ощущение свободы.
   Камагуэно встретил его с распростертыми объятиями. Старый пират умел быть признательным сообщнику, который привез ему корабль с богатой добычей. Он принял Кеттельринга не в конторе, а в прохладной комнате за столом, покрытым камчатой скатертью, на которой стоят бокалы из английского стекла и кувшины с массивными серебряными крышками. Он наливает Ке'ттельрингу темное вино и - явно в знак уважения - не без труда ведет беседу по-английски. Украшенная арками и легкими колонками комната выходит в патио, вымощенный майоликой, посредине которого журчит фонтан, окруженный крохотными пальмами и миртами в фаянсовых горшках, - совсем как где-нибудь в Севилье. Сеньор Кеттельринг - сейчас дорогой гость.
   - Мой дом - ваш дом, - говорит кубинец с великолепной старомодной испанской учтивостью, расспрашивает о поездке, о том, каков был обратный путь, словно речь идет об увеселительной прогулке досужего аристократа.
   Но Кеттельринг не привык к традиционным околичностям, он сразу переходит к бизнесу. Так, мол, и так, положение такое-то, такой-то должник ненадежен, у такой-то фирмы есть перспективы, стоит вложить в нее деньги.
   Камагуэно кивает:
   - Very well, sir 1, об этом мы еще потолкуем, - и машет рукой. - На это еще хватит времени, да, да. - Он изрядно постарел, стал и солиднее и бестолковее, чем прежде. Он то и дело вскидывает мохнатые брови. - Ваше здоровье, дорогой Кеттельринг, ваше здоровье! - Старик возбужденно хихикает. Ну, а женщины? Как ваши успехи по этой части?
   Кеттельринг удивляется.
   - Спасибо за внимание. Ничего. Что касается земельных участков на Тринидаде, то они чертовски заболочены. Если провести мелиоративные работы...
   - А правда, - прохрипел кубинец, - правда ли, что на Гаити негритянки во время своих языческих fiestas 2 становятся просто одержимыми, а?
   - Правда, - сказал Кеттельринг. - Они в самом деле как бешеные, сэр. Но самые лучшие женщины - на Гваделупе.
   Патрон наклонился к нему.
   - А индианки, каковы индианки? Они muy lascivas 3. Говорят, они знают... всякие такие штучки? Это правда? Вы должны мне рассказать все, милый Кеттельринг.
   В гостиную вошла девушка в белом платье. Кубинец встал и недовольно приподнял брови чуть ли не выше лба.
   1 Отлично, сэр (англ.).
   2 празднеств (исп.).
   3 очень похотливы (исп.).
   - Моя дочь Мария-Долорес... Мери. Она училась в университете, в Штагах.
   Он словно извиняется за нее: ведь испанская девушка не войдет в комнату, где сидит незнакомый кабальеро. Но Мери протягивает руку.
   - How do you do, mister Kettelring 1.
   Она старается выглядеть угловатее и развязнее, чем на самом деле, соблюдает англо-саксонский стиль.
   Цвет лица у нее бледно-оливковый, волосы, как смоль, сросшиеся брови и на верхней губе пушок - настоящая породистая кубинка.
   - Well, Mary 2, - говорит камагуэно, давая понять, что она может уйти к себе.
   Но Мери - независимая американизованная девушка. Она садится, закинув ногу за ногу, и забрасывает Кеттельринга вопросами. Что он видел на островах? Каково социальное положение негров, как живут они и их дети, каковы санитарно-гигиенические условия. Кеттельринга втайне забавляет ее ученическое рвение, а папаша огорченно поднимает брови, похожие на огромных мохнатых гусениц. Кеттельринг врет, как школьный учебник:
   - Благословенные острова, мисс Мери, сущий рай, кругом девственные джунгли, где летают колибри "фуфу", сама собой произрастает ваниль, знай только собирай ее. А что касается негров, то жаловаться им не приходится: они счастливы, как дети...
   Американизованная девушка слушает, обхватив колени руками, и не сводит глаз с путешественника, который вернулся прямо из рая.
   XXXI
   Вечером камагуэно, мучимый болями в желчном пузыре, извинившись, рано ушел спать. Он и в самом деле выглядел плохо, - под глазами темные круги,
   1 Здравствуйте, мистер Кеттельринг.
   2 Ладно, Мери (англ.).
   глаза ввалились. Кеттельринг вышел в сад выкурить сигару.
   Благоухали мускат, акации и волькамерии. Огромные ночные бабочки гудели как ошалелые. На майоликовой скамейке сидела девушка в белом и, слегка приоткрыв рот, вдыхала нестерпимо сладкий воздух.
   Кеттельринг учтиво обошел ее стороной, он знает приличия... Но вдруг отшвырнул сигару в заросли олеандров.
   - Сеньорита, - чуть хрипло заговорил он, подходя к ней, мне стыдно. Я солгал вам: на островах настоящий ад. Не верьте, если вам скажут, что там можно остаться человеком.
   - Но вы снова поедете туда? - спросила она тихо: ночью люди невольно понижают голос.
   - Да. Куда же мне еще деться? - Она подвинулась, чтобы он сел рядом. - Вы, вероятно, знаете, что у меня... нигде нет своего дома. Мне некуда вернуться, только туда. - Он махнул рукой. - Сожалею, что испортил ваше представление о рае. А впрочем, там не так уж плохо... - Он попытался вспомнить что-нибудь красивое. - Однажды я видел бабочку Морфо, в двух шагах от себя, она помахивала синими крыльями. Как это было красиво!.. А сидела она на дохлой крысе, кишевшей червями...
   Девушка с университетским дипломом выпрямилась.
   - Мистер Кеттельринг!..
   - Я вовсе не Кеттельринг. К чему, к чему все время лгать? Я никто. По-моему, если у человека нет имени, у него нет и души. Потому я и там выдержал, понимаете?
   И вдруг американизованная девушка почувствовала себя маленькой кубинкой, ее длинные ресницы дрогнули, и она жалобно заморгала. "Ay de mi 1, что же мне сказать ему, чем утешить? Он такой странный... лучше всего убежать домой. Вот сейчас перекрещусь и встану..."
   1 Бедная я! (исп.)
   Нет, американская девушка не может поступить так, американская девушка станет ему товарищем.
   Ведь мы изучали психологию, мы можем помочь человеку найти утраченную память, восстановить в памяти подавленные представления. Но прежде нужно приобрести его доверие... Американская девушка дружески берет Кеттельринга за руку.
   - Мистер Кеттельринг... или как мне вас называть?
   - Не знаю. Я - просто - "человек".
   Она сжимает ему руку, чтобы овладеть его вниманием.
   - Попробуйте думать о своем детстве, попробуйте! Вы должны что-нибудь вспомнить... хотя бы свою мать. Вспоминаете, да?
   - Однажды... меня трясла лихорадка. Это было на Барбуде. Старая негритянка делала мне компрессы из отвара черного перца и пимента. Она положила мою голову себе на колени и искала у меня вшей. Руки у нее были морщинистые, как у обезьяны. Мне тогда казалось, будто рядом со мной мать.
   Маленькой кубинке хочется освободить свои пальцы из его руки, его ладонь так горяча... Но это было бы нетактично. Ужасно теряешься в таких случаях!
   - Так, значит, вы все-таки помните свою мать?
   - Нет, не помню. Наверно, я совсем не знал ее.
   Американская девушка полна решимости помочь ему.
   - Ну, постарайтесь же вспомнить. Вспомните время, когда вы были мальчиком. Игры, товарищей, какой-нибудь пустячный случай.
   Он неуверенно покачал головой.
   - Не знаю.
   - Ну, все-таки, - настаивала она. - Ведь детские впечатления так глубоки.
   Он попытался угодить ей.
   - Помню, что, глядя на горизонт, я всегда думал, что за ним должно быть что-то прекрасное. Детские ощущение, не правда ли?
   - Вы думали об этом дома?
   - Нет, здесь на островах. И при этом я чувствовал себя... мальчиком. - Держа ее за руку, он отважился продолжать. Знаете, я... украл мяч.
   - Какой мяч?
   - Детский, - лепечет он смущенно. - В Порт-оф-Спейне, около гавани. Он покатился мне под ноги... полосатый, красно-зеленый мячик. И мне вдруг захотелось, чтобы он был мой... захотелось совсем, как мальчишке. С тех пор я не расстаюсь с ним.
   Слезы выступили у нее на глазах. "Боже, как глупо я веду себя!"
   - Вот видите, мистер... мистер Кеттельринг! - взволнованно восклицает она. - Дело пойдет на лад, вы увидите. Закройте глаза, чтобы сосредоточиться. Вспоминайте изо всех сил...
   Он послушно закрывает глаза и сидит неподвижно, повинуясь ее словам. Тишина, слышен лишь шорох крыльев ошалелых бабочек да откуда-то издалека визг мулатки.
   - Вспоминаете?
   - Да!
   Маленькая кубинка, затаив дыхание, склоняется к его лицу. Какой он странный, какой строгий, когда у него закрыты глаза! Измученный и страшный.
   Но вот его лицо проясняется.
   - Вы вспомнили что-то?
   Он вздыхает глубоко, с облегчением.
   - Здесь так хорошо!
   Девушка борется с охватившим ее беспричинным умилением. И все-таки у нее невольно вырывается:
   - Значит... у нас не ад?
   - У вас не ад, - шепчет он, боясь шевельнуть рукой и открыть глаза. - Это так ново для меня. Поймите, я не любил тex.
   Бог весть, кто раньше разгадал смысл его слов, - девушка, воспитанная в американском университете, или маленькая темноволосая кубинка. Но она вырвала у него свою руку и почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Счастье, что здесь темно!
   - А... прежде вы любили кого-нибудь? (Боже, какая тьма!)
   Он пожал грузными плечами.
   - Это вы должны были бы запомнить...
   Это сказала американская девушка; кубинка знает, что так нельзя разговаривать с посторонним мужчиной. Но и взрослая американская студентка растеряна. В Штатах, в студенческом общежитии, девушки, бывало, спорили обо всем; и с юношами можно было откровенно обсуждать что угодно. Бог знает, почему сейчас это вдруг стало очень трудно. Мери кусает губы и прижимает похолодевшие руки к пылающим щекам.
   - Мистер Кеттельринг?
   - Да?
   - Я уверена, что вы любили прежде. Вспомните.
   Он молчит, упершись локтями в колени. Теперь перед ним снова маленькая кубинка. Как тревожно дрожат ее длинные ресницы!
   - Нет, никогда не любил, - медленно произносит он, - я никогда не переживал того, что сейчас. Это я знаю. Знаю твердо.
   У маленькой кубинки вдруг перехватило дыхание, сердце забилось, задрожали колени. Так вот какова любовь, боже милостивый! Как прекрасно, боже, плакать хочется! Но американизованная девушка ухватилась за эту фразу и мигом истолковала ее по-своему: да, так и есть, я сразу угадала, тотчас же как только он сказал: "Я лгал вам, сеньорита..."
   - Я так рада... - произносит она дрожащим голосом, что... (А чему, собственно, рада?) что вам тут нравится, (не то, не то, но теперь уж это не имеет значения!) Я люблю наш сад, я бываю здесь каждый вечер... (Как глупо я говорю!)-Американская девушка пытается одержать верх. - Послушайте, мистер Кеттельринг, я помогу вам вспоминать, хотите? Как это ужасно, если человек не в силах вспомнить, кто он такой. - Кеттельринг вздрагивает, как от удара. - Я хочу сказать, - американская девушка спешит исправить свою оплошность, - что я буду счастлива памочь вам. Пожалуйста... Она коснулась пальцем его рукава. (Чуточку флирта перед уходом! Чтобы легче было уйти!)
   Кеттельринг поднялся.
   - Прошу прощения. Я провожу вас.
   Она стоит около него, совсем близко, словно они держатся за руки.
   - Обещайте мне, что вы будете вспоминать!
   Кеттельринг улыбается. Марии он кажется в этот миг необыкновенно красивым, и ей хочется закричать от счастья.
   Мария высовывается из окна, вдыхая благоухание ночи. На балконе этажом выше пламенеет огонек сигары.
   - Хэлло, мистер Кеттельринг!
   - Что?
   - Вам не спится?
   - Да, что-то не спится.
   - Мне тоже, - радостно признается она и подставляет ночной прохладе обнаженные плечи. "Обними, погладь мои плечи, я рядом, коснись - слышишь, как бьется мое сердце?"
   "Нет, нет, я не смотрю, я не смею. Я даже бросил сигару куда-то в потемки, - только бы не было заметно, что меня трясет, как в ознобе. Damn 1, Мери, да не гладьте вы свои плечи, мне кажется, будто я их глажу".
   "...Я понимаю. Я это чувствую. У вас такие горячие руки, словно вы грелись на солнце. А у меня дрожат пальцы, почему? Ведь я спокойна, совершенно спокойна. Я знала, что это придет. Когда я догадалась? Вам ни к чему знать об этом... Сразу, как только я вошла в комнату и вы встали... Такой большой, а не знает, чей он!"
   Человек на балконе вздыхает.
   "О, мистер Кеттельринг, please 2, какие глупости, ведь это в вас самое прекрасное. Хочется взять вас за руку и сказать: "Dear lil'boy 3, чей ты, мальчик?" Хо
   1 Проклятие (англ.).
   2 пожалуйста (англ.).
   3 Милый маленький мальчик (англ.).
   чется поцеловать вас или приласкать. Я думаю, это материнский инстинкт".
   "Очень благодарен".
   "Нет, не верьте мне. Я вас боялась. В вас есть что-то таинственное и отпугивающее. Словно вы в маске. Это волнует. Когда вы со мной заговорили в саду, я чуть не удрала, так мне было страшно!"
   "Beg your pardon 1, я, собственно, совсем не хотел..."
   "А я хотела, чтобы вы подошли, разве вы не поняли? Глупые испанские обычаи не позволяют мне сидеть с вами за столом. Приходится видеть вас только украдкой... Как странно... сердце стучит, словно я грешу... Хелло, вы еще там?"
   "Да, я здесь. Не смотрите сюда, не то я прыгну вниз, Мария Долорес".
   Она поспешно закрывает плечи шелковой шалью с длинной бахромой и снова становится темноволосой кубинкой, которая сладко жмурится в темноте, опуская длинные ресницы, и ни о чем не думает, только ждет.
   "Вы понимаете, на юге редко встречаешь белых женщин. Вы и не представляете себе, как это прекрасно и вместе страшно вдруг почувствовать уважение к женщине. Хочется опуститься на колени и не поднимать глаз. Ах, сеньорита, я все готов сделать, лишь бы вы подарили мне свой платочек. Я упаду на колени и буду безгранично счастлив".
   Глаза юной кубинки сияют, а шаль медленно-медленно сползает с ее плеча, видна лишь узкая полоска смуглой руки, но для Кеттельринга это сейчас больше, чем когда-либо раньше женская нагота...
   Наверное, летучая мышь зигзагом пронеслась мимо, овеяладевушку ветерком; Мария вздрогнула, скрестила руки на груди и отступила внутрь комнаты.
   А потом... о, уже рассвет, в саду прощебетала сонная птичка. Американская студентка осторожно, на цыпочках, подходит к окну и смотрит на балкон.
   Да, да, там и сейчас тлеет алый огонек сигары,
   1 Простите (англ.).
   там неподвижно стоит человек, ухватившись за перила. Девушка вздыхает - она счастлива, а сердцу больно - и долго еще она сидит на краю постели, рассеянно улыбаясь и глядя на свои округлые белые ноги.
   XXXII
   Я себе не представляю этого иначе. Весь день, как назло, ей не удавалось увидеть Кеттельринга.
   Камагуэно утащил его в контору, а потом куда-то обедать. Кеттельринг был рассеян, отвечал невпопад; принципалу пришлось вытягивать из него сведения о делах, a este hombre плел какую-то чепуху и путал Барбуду с Тринидадом. Кубинец не спускал с него испытующих, глубоко запавших глаз и посмеивался, позабыв о боли в печени. Ужинали они опять вдвоем. Камагуэно пожелтел от боли, но и не думает подниматься из-за стола и подливает гостю рому.
   Пейте, Кеттельринг, какого черта, да пейте же! Итак, что же с сахаром на Гаити? Но Кеттельрингу сегодня изменила его отличная память, он запинается, молчит...
   - Так пейте же, приятель!
   Наконец Кеттельринг встает, стараясь прочно стоять на ногах.
   - Я выйду в сад, сэр. Голова болит.
   Камагуэно удивленно поднимает брови.
   - В сад? Как угодно. - И снова широкий жест, будто все здесь принадлежит дорогому гостю. - Между прочим, Кеттельринг, как ваша память?
   - Моя память, сэр?
   Глаза кубинца суживаются.
   - Знаете вы теперь хотя бы, кто вы?
   Кеттельринг резко оборачивается.
   - По-моему, сэр, я довольно хорошо известен, как... мистер Кеттельринг.
   - Это верно, - бормочет кубинец, задумчиво уставясь на свою сигару. - Вот досадно, что вы даже не знаете... ну, скажем... не женаты ли вы, а? - Он с усилием встал и прижал руку к правому боку. - Доброй ночи, мистер Кеттельринг, желаю вам доброй ночи.
   Кеттельринг все же покачивался слегка, выходя в сад. Бледная трепещущая девушка ждала его там, кутаясь в шаль. Позади ее, в тени, стояла старуха мексиканка, озабоченно и сочувственно помаргивая.
   "Ага, дуэнья", - сообразил Кеттельринг. Все плыло у него перед глазами - длинные тени, розовый водопад цветущих коралит, которые одуряюще благоухали, девушка в шали с длинной бахромой.
   Мария взяла его под руку и повела в глубь сада.
   - Представьте себе, - сбивчиво и взволнованно заговорила она, - они не хотели отпустить меня сюда. - Американская девушка в ней была оскорблена этим до глубины души, а кубинка в гневе сжимала кулачки. - Я буду вести себя как захочу, запальчиво грозила она, но это была неправда. Во всяком случае, так она не хотела, не собиралась поступать: в тенистой глубине сада шаль соскользнула у нее с плеч, и сама она повисла на шее человека, который зашатался в отчаянии; Мария подняла к нему лицо, ее полуоткрытые губы молили о поцелуе.
   - Здесь служанка, сеньорита! - предостерегающе бормочет Кеттельринг, сжимая девушку в объятиях, но Мария лишь качает головой и тянется к нему губами, влажной тенью губ: возьми, выпей! Она оцепенела, глаза у нее закатились, и вдруг она бессильно опустила руки и поникла в его объятиях. Кеттельринг отпускает ее. Едва удержавшись на ногах, девушка закрывает лицо руками, беззащитная, покорная. Он поднимает шаль и накидывает ей на плечи.
   - Сейчас вы пойдете домой, Мери. А я... я еще вернусь. Не как Кеттельринг, а как мужчина, который вправе прийти за вами. Вы понимаете меня?
   Она стоит, склонив голову.
   - Возьмите меня с собой... сразу, сейчас!
   Он берет ее за плечи.
   - Идите домой. Свидетель бог, насколько мне тяжелее, чем вам.
   Она послушалась - лишь бы чувствовать на плече его горячую тяжелую руку.
   Из-за кустов выступил высокий пеон.
   - Va adentro, сеньорита 1, - хрипло говорит он. - Pronto 2.
   Она оборачивается к Кеттельрингу и смотрит на него сияющими глазами.
   - Adios! 3 - произносит она тихо и протягивает руку.
   - Я вернусь, Мери, - подавленно бормочет este hombre, сжимая ее пальцы.
   Девушка вдруг быстро наклоняется и влажными губами целует его руку. Кеттельринг чуть не вскрикивает от ужаса и любви.
   - Va, va 4, сеньорита! - хрипит пеон, отходя в сторону.
   Мери крепко прижимает руку Кеттельринга к своему сердцу и подставляет ему губы.
   - Adios! - шепчет она, целуя его в губы, и по щекам ее бегут слезы.
   Старая индианка берет ее за талию.
   - Ay, ay, senorita, va a la casa, va a la casa 5.
   Мери покорно уходит, словно незрячая, бахрома ее шали волочится по земле.
   Кеттельринг стоит как истукан, комкая в руке крохотный благоуханный кружевной платочек.
   - Va, сеньор, - словно утешая, бормочет пеон.
   - Где камагуэно?
   - Ждет вас, сеньор. - Пеон чиркает спичку о брюки и дает Кеттельрингу прикурить. - Вот там, сударь.
   Старый кубинец сидел за столом и считал деньги, Кеттельринг посмотрел на него и усмехнулся.
   - Это для меня, не правда ли?
   Камагуэно поднял глаза.
   - Да, для вас, Кеттельринг.
   - Жалованье или доля прибыли?
   - Все вместе. Можете проверить.
   Кеттельринг сунул деньги в карман,
   1 Идите в дом (исп.).
   2 Скорее! (исп.).
   3 Прощайте (исп.).
   4 Идите, идите (исп.).