Страница:
– Да ведь старое все это, нянечка. Я бы свой червчатый летник да матушкин убрус ей подарила, – нерешительно произнесла Танюшка.
– Да никак ты ты рехнулась, дитятко! Этакой-то дряни, прости, Господи, да шелка носить, да покойницы-хозяюшки кику еще давать! Што ты!
Што ты! Окстись, Танюшка, – так и замахала обеими руками нянька. – А нутка-сь, Агаша, – обратилась она тут же к востроглазой чернушке-певунье, – добеги до моей клетушки да вынь из укладки[53] кику мою… Там же, в ларе, и старые летники найдешь боярышнины, вот тебе и ключик. Отомкнешь замок…
– Ладно, нянечка! Я духом слетаю. Одна нога здеся, а другая там.
И, как бы в подтверждение, Агаша пулей вылетела из горницы.
Девушки, между тем, веселой толпой окружили Алызгу.
– Постой! Постой! Обрядим тебя, как царевну, княжна бесерменская! шутили они.
Та только дико поглядывала на них, как затравленный зверек.
Вскоре вернулась в светлицу и Агаша. В одной руке ее была кика, в другой летник.
– Ну, девоньки, обряжай остячку! – скомандовала няня. – Неча ей в своей шубе ходить, ужо, после крестин, все едино скинет.
– Поворачивайся, што ль, красавица! – усмехнулась веселая Машенька и изловчившись занесла руку и сорвала остроконечную шапку с большой, неуклюжей головы Алызги.
Точно под ударом кнута выпрямилась дикарка. Страстной ненавистью вспыхнули ее небольшие глазки. Они испустила какой-то гортанный крик и, изогнувшись как кошка, кинулась на Машеньку.
– Ай-ай! Да ты кусаться, бесерменка негодная! Ей добра хотят, а она ровно зверь лютый… Вот погоди, я ж тебя! – гневно закричала няня Анфиса и в свою очередь бросилась к Алызге.
Неожиданный шум, раздавшийся в сенях, привлек внимание девушек.
Алызга воспользовалась этим и, растолкав окружавшую ее толпу, бросилась за дверь, почти столкнувшись на пороге с входившим сюда Максимом. Старший из молодых хозяев был, по-видимому, чем-то взволнован.
На его пригожем лице, как две капли похожем на лицо сестры, явно замечалась тревога. Нервно пощипывая свою русую бородку, он едва ответил на почтительный поклон девушек и, быстро отыскав в их толпе сестру, подошел к ней:
– Танюшка, не пужайся, милая… Упредить тебя пришел. Сейчас пальбу из пушек да пищалей услыхаешь, не совсем твердым голосом произнес Максим.
– Што? Какая беда? Зачем палить станут? – так и всколыхнулась молодая Строганова.
– Не бойся, милая, – насколько мог спокойно произнес Максим. – Опять орды кочевников со степи движутся, к поселкам путь проложить ладят…
Надоть нам, с Никитой-братом, вызволять поселенцев идти… Палить станем… До пушек они, сама знаешь, не больно-то горазды. Разбегутся живо…
– А велика ль орда, братец? – помимо воли охваченная страхом произнесла девушка.
– Нешто их приходит когда по малости? Больно трусливы псы степные, попробовал отшутиться Максим. Но по его тону и лицу видно было, что неспокойно на душе у молодого Строганова. Неспокойна стала и присутствующая молодежь. Не за себя боялись подружки Тани Строгановой и сама молоденькая хозяйка. Здесь, за толстыми стенами и крепкими запорами, они были безопасны вполне. Иное смущало и голубоглазую Танюшу, и няню Анфису, и всех этих резвых девушек, за минуту до того веселившихся от души: участь поселенцев Сольвычегодских, разбросавшихся со своими селениями по Чусовой, волновала их. Наверное, кочевники обрушатся прежде всего на мало защищенные поселки, сожгут нивы, угонят скот, а то и людей.
– Как же, братец, – несмело осведомилась девушка, – ты сейчас и пойдешь на охрану наших поселков?
– Сейчас и пойду с охотничками. Да ты не сумлевайся, Таня… Дядя тут с вами останется да и воротников с десятка два, про всякий случай, стараясь казаться спокойнее заключил Максим.
– Да я не боюсь. Только ты себя побереги малость. Зря-то в пекло не суйся.
И быстрым движением девушка закинула обе руки за шею брата.
– Ишь ты, тоже учит, ровно взрослая, – усмехнулся Максим и, сняв шапку, трижды поцеловался с сестрою.
Потом, наскоро поклонившись присутствующим, он стремительно вышел из девичьей светлицы сестры.
Танюша и девушки кинулись к окнам. Спешно посреди двора строились ратники, заряжали пищали, подвешивали оружие, готовясь в недальний путь.
Верст десять всего было до того поселка, куда, по-видимому, метили набежать движущиеся по степи кочевники.
Вскоре небольшой отряд, во главе с Максимом и Никитой Строгановыми, вышел из острога. Только небольшое количество людей осталось для охраны богатых Строгановских хором, стеречь самый городок и его хозяев.
Глава 10
Глава 11
– Да никак ты ты рехнулась, дитятко! Этакой-то дряни, прости, Господи, да шелка носить, да покойницы-хозяюшки кику еще давать! Што ты!
Што ты! Окстись, Танюшка, – так и замахала обеими руками нянька. – А нутка-сь, Агаша, – обратилась она тут же к востроглазой чернушке-певунье, – добеги до моей клетушки да вынь из укладки[53] кику мою… Там же, в ларе, и старые летники найдешь боярышнины, вот тебе и ключик. Отомкнешь замок…
– Ладно, нянечка! Я духом слетаю. Одна нога здеся, а другая там.
И, как бы в подтверждение, Агаша пулей вылетела из горницы.
Девушки, между тем, веселой толпой окружили Алызгу.
– Постой! Постой! Обрядим тебя, как царевну, княжна бесерменская! шутили они.
Та только дико поглядывала на них, как затравленный зверек.
Вскоре вернулась в светлицу и Агаша. В одной руке ее была кика, в другой летник.
– Ну, девоньки, обряжай остячку! – скомандовала няня. – Неча ей в своей шубе ходить, ужо, после крестин, все едино скинет.
– Поворачивайся, што ль, красавица! – усмехнулась веселая Машенька и изловчившись занесла руку и сорвала остроконечную шапку с большой, неуклюжей головы Алызги.
Точно под ударом кнута выпрямилась дикарка. Страстной ненавистью вспыхнули ее небольшие глазки. Они испустила какой-то гортанный крик и, изогнувшись как кошка, кинулась на Машеньку.
– Ай-ай! Да ты кусаться, бесерменка негодная! Ей добра хотят, а она ровно зверь лютый… Вот погоди, я ж тебя! – гневно закричала няня Анфиса и в свою очередь бросилась к Алызге.
Неожиданный шум, раздавшийся в сенях, привлек внимание девушек.
Алызга воспользовалась этим и, растолкав окружавшую ее толпу, бросилась за дверь, почти столкнувшись на пороге с входившим сюда Максимом. Старший из молодых хозяев был, по-видимому, чем-то взволнован.
На его пригожем лице, как две капли похожем на лицо сестры, явно замечалась тревога. Нервно пощипывая свою русую бородку, он едва ответил на почтительный поклон девушек и, быстро отыскав в их толпе сестру, подошел к ней:
– Танюшка, не пужайся, милая… Упредить тебя пришел. Сейчас пальбу из пушек да пищалей услыхаешь, не совсем твердым голосом произнес Максим.
– Што? Какая беда? Зачем палить станут? – так и всколыхнулась молодая Строганова.
– Не бойся, милая, – насколько мог спокойно произнес Максим. – Опять орды кочевников со степи движутся, к поселкам путь проложить ладят…
Надоть нам, с Никитой-братом, вызволять поселенцев идти… Палить станем… До пушек они, сама знаешь, не больно-то горазды. Разбегутся живо…
– А велика ль орда, братец? – помимо воли охваченная страхом произнесла девушка.
– Нешто их приходит когда по малости? Больно трусливы псы степные, попробовал отшутиться Максим. Но по его тону и лицу видно было, что неспокойно на душе у молодого Строганова. Неспокойна стала и присутствующая молодежь. Не за себя боялись подружки Тани Строгановой и сама молоденькая хозяйка. Здесь, за толстыми стенами и крепкими запорами, они были безопасны вполне. Иное смущало и голубоглазую Танюшу, и няню Анфису, и всех этих резвых девушек, за минуту до того веселившихся от души: участь поселенцев Сольвычегодских, разбросавшихся со своими селениями по Чусовой, волновала их. Наверное, кочевники обрушатся прежде всего на мало защищенные поселки, сожгут нивы, угонят скот, а то и людей.
– Как же, братец, – несмело осведомилась девушка, – ты сейчас и пойдешь на охрану наших поселков?
– Сейчас и пойду с охотничками. Да ты не сумлевайся, Таня… Дядя тут с вами останется да и воротников с десятка два, про всякий случай, стараясь казаться спокойнее заключил Максим.
– Да я не боюсь. Только ты себя побереги малость. Зря-то в пекло не суйся.
И быстрым движением девушка закинула обе руки за шею брата.
– Ишь ты, тоже учит, ровно взрослая, – усмехнулся Максим и, сняв шапку, трижды поцеловался с сестрою.
Потом, наскоро поклонившись присутствующим, он стремительно вышел из девичьей светлицы сестры.
Танюша и девушки кинулись к окнам. Спешно посреди двора строились ратники, заряжали пищали, подвешивали оружие, готовясь в недальний путь.
Верст десять всего было до того поселка, куда, по-видимому, метили набежать движущиеся по степи кочевники.
Вскоре небольшой отряд, во главе с Максимом и Никитой Строгановыми, вышел из острога. Только небольшое количество людей осталось для охраны богатых Строгановских хором, стеречь самый городок и его хозяев.
Глава 10
БЕДА. – БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ. – НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ. – НА ВЫРУЧКУ
Еще не ложился Семен Аникиевич Строганов. Ночные сумерки давно спустились и степь понемногу теряла свои очертания. В просторной горнице, служившей ему опочивальней, на широкой лавке, крытой кизыльбацкого штофа полавошником, сидел именитый купец. На столе перед ним лежал старинный, в бархатном переплете, псалтырь, который в минуты душевного волнения любил читать владелец Сольвычегодска.
При свете восковой свечи да при бледном мерцании лампады, зажженной перед огромным киотом, горница Семена Аникиевича, блестевшая днем слишком богатым убранством, теперь имела более уютный и скромный вид. Широкая резная кровать на массивных ножках, с целою грудою лебяжьих перин, подушек, со стеганым бархатным одеялом, обшитым по борту золотою гривкой, так и манила к отдыху и покою. Но старший Строганов медлил. Что-то тяжелое камнем лежало у него сегодня на душе. Не впервые приходилось ему отпускать обоих племянников отражать набеги кочевников, но никогда не болело по них так сердце, как сегодня. Бог весть почему, страх, помимо воли, прокрадывается в душу, щиплет за сердце и заставляет думать о чем-то нехорошем, тяжелом и мрачном, как никогда. Семен Аникиевич равно любит всех своих племянников-сирот. С малых лет, заменяя им отца, холостой и бездетный, он только и жил для этих детей. Как родные дети они дороги ему.
Не дай, Господи, случится что, – места он себе не найдет.
– Да что случиться-то может? Штой-то ровно младенец я стал! Чего боюся. Не впервой, право! – ободряет сам себя именитый купец, – не впервой, я чаю, с кочевниками сталкиваться. Господи, помилуй! Помолиться разве? – неожиданно решает он и с благоговением подходит к божнице, поправляет лампаду и, опустившись на колени, Семен Аникиевич стал горячо молиться о благополучном возвращении племянников с их отрядом.
Молитва успокоила старика. Бодрый и спокойный поднялся он с колен.
– Все как рукой сняло, – произнес он, умиротворенный новым, тихим чувством.
Потом подошел к оконцу, глянул в него и… невольный крик вырвался из груди Сольвычегодского владельца: темная лавина катилась с невероятной быстротою по пути к острогу, в степи.
– Обошли!.. Обошли песьи бесермены! – вскричал он в страшном волнении. – Я к поселкам ребят послал, а они, видно, на самый Сольвычегодский острог метят… Молодцов-то мало, не отстоять им острога… Эх, простофиля ты, простофиля, брат Семен… Што таперича делать? Как вызволить из беды Таню, баб?.. Небось, не замешкают незванные гости, – беспорядочно ронял не на шутку испуганный старик.
Его страхи не замедлили оправдаться.
– Семен Аникиевич! Беда! Ой, беда лихая, хозяин! Югра[54] поганая степью валит на нас! – дрожащим голосом возвестил вбежавший холоп.
Почти за ним следом влетел в горницу воротник.
– Батюшка, Семен Аникиевич! Югра валит, почитай, в трех переходах от нас всего, – докладывал он, не помня себя от страха.
Поднялась суматоха и в Строгановских хоромах, и во всем городке-остроге. Замелькали огни, забегали люди. Стражники-пушкари налаживали пушки.
Спавшие до сих пор мирно защитники покидали горницы и бежали к стенам. Из второго яруса хозяйских хором видно было далеко за стену острога. Там находились хозяйские опочивальни и жилые горницы, в то время как внизу ютилась челядь.
Танюша Строганова скоро проснулась от суетни и шуму.
– Никак пожар! – вихрем пронеслось в голове девочки.
Старая нянька с плачем ринулась к ней.
– Ласточка ты моя, сиротинка болезная, ягодка моя, куды я тебя укрою?
Ой, лихо, лихо стряслось! Пропали наши головушки! Югра идет! Так валом и валит по степи! – заключила она, с рыданьем обнимая и крестя девочку.
– Югра идет? Вот оно напасть какая! – прошептала Танюша и, вся похолодев разом, почти крикнула в голос:
– А дядя-то, дядя где?..
– На стены пошел хозяин Семен Аникич!
– А братцы еще не вернулись? – взволнованно роняла Таня.
– То-то и беда, не вернулись наши соколы! – всхлипнула нянька. – Ой лихо, ой лихо, касаточка моя!
Но девочка уже не слушала причитаний няньки. "Если братья с их отрядом не подоспеют, югра кинется на острог и, чего доброго, возьмет его!" – в невольном трепете соображала юная Сольвычегодская хозяйка. Тогда… тогда… я к дяде пойду! – неожиданно решила она и дрожащими руками стала застегивать запоны наспех наброшенного не плечи летника.
– Ой, не пущу тебя, ягодка. Здеся, в горницах, куды спокойнее, – так и вцепилась Егоровна в свою питомицу.
С несвойственною ей резкостью девушка оттолкнула старуху и стремглав кинулась в открытую дверь.
Сбежать в первый ярус жилья, оттуда, через просторные сени, в сад, домчаться до ворот – было делом нескольких минут для быстрой и подвижной девочки. Она духом миновала сад и небольшую площадь за ним, где находились риги, амбары, сольницы и прочие домовые пристройки острожного городка, и побежала к воротам, выходившим в поле. По ее мнению дядя с челядью и стражей находился здесь.
Но полная тишина господствовала в этой части острога. Прилегавшие к садовой части ворота скрывались в тени орешника, густо разросшегося в углу.
Глухим и страшным показалось сейчас это место небоязливой от природы Тане. Гулкий топот доносился сюда, в темноте, со стороны степей. Будто несколько тысяч человеческих ног утаптывали почву. Из-за стены не видно было того, что делалось в степи.
– С нами крестная сила! Идут вороги! – дрогнув от ужаса прошептала Таня. – К дяде, к дяде скореича! – вихрем подсказывала ей встревоженная мысль. – У главных ворот дядя… За пристройками не видать огней, – решила девушка и стрелою метнулась было назад от ворот.
Зловещий крик ночной птицы неожиданным звуком прорезал тишину ночи.
Такой же, словно ответный, крик раздался над самым ухом Тани, и из ореховых кустов показалась маленькая, коренастая фигура, бежавшая к воротам.
Ошеломленная неожиданностью Таня так и остановилась, как вкопанная, на месте.
– Алызга! – невольно вскрикнула она.
Тихий, злобный крик был ей ответом.
Алызга замерла на минуту, готовая кинуться на свою молоденькую госпожу. Но, словно раздумав, в два прыжка очутилась у ворот и, с силой рванув железную скобку засова, испустила тот же пронзительный крик дикой птицы, который слышала перед этим Таня.
Почти следом за этим громкое: "держи, держи разбойницу!" прогремело в кустах и двое челядинцев, как из-под земли, выросли перед остячкой.
Что-то яркое блеснуло во мраке. Она взмахнула рукою и первый челядинец со стоном рухнул на траву. Темная струя крови хлынула у него из груди.
– Зарезала! Алызга зарезала человека! Ратуйте, православные, ратуйте!
– не своим голосом закричала Таня.
Алызга в этот миг не на жизнь, на смерть боролась со вторым холопом.
Она то извивалась змеею, то визжала и царапалась, как кошка, стараясь нанести противнику смертельный удар своим коротким ножом.
– Алызга! Окстись! Што ты! – обезумев от ужаса вскричала Таня. Алызга! Подружка моя!
При этом крике остячка быстро обернулась. Ее глаза горели страшным огнем.
– Проклятые! Проклятые! Ступайте все в Хала-Турм! – исступленно взвизгнула она, подскочив к своей молоденькой хозяйке, и со страшной силой взмахнула блеснувшим снова во мраке ножом.
Инстинктивным движением Таня отпрянула в сторону. Сильные руки схватили Алызгу и, бросив ее на землю, придавили к траве. В следующий миг руки дикарки были плотно скручены за спиной.
– К "степным" воротам бежал сам Семен Аникиевич со стражниками.
Глубоко потрясенная всем происшествием Таня повисла на груди дяди и, рыдая и всхлипывая, рассказала ему все в коротких словах.
– Так вот ты какая, змея подколодная! – грозно произнес, склоняясь над связанной Алызгой, старый хозяин, – прикинулась ручною, волчица, а на самом деле диким зверем осталася… Небось, и намедни в роще югров ты ж проклятых укрывала… Взять ее, ребята, да в подвале запереть… Ишь ведь, подлая, ворота отомкнула, улизнуть ладила… На мою голубку белую с ножом!
Холопа ранила. У-у, змея, волчица!..
– Што улизнуть, Семен Аникич!.. Улизнуть-то еще было бы с пол-беды…
Гляди-кась, што замыслила бесерменка поганая: своих югров нечестивых хотела в острог впустить! – спешно прошептал на ухо Строганову один из холопов, указывая рукою в даль, где, в чуть растаявшем сумраке, двигалась темная толпа.
Семен Аникиевич взглянул и тихо ахнул: пока шли с главной стороны острога приготовления к обороне, югорцы обошли крепость и появились с того края владений, где их ожидали менее всего.
– Перетащить пушки!.. Воротников сюды скликать!.. Запереть острог поладнее! – срывающимся голосом приказал Строганов. – Да увести эту подлячку! – кивнул он в сторону Алызги, все еще беспомощно лежащей на земле.
Двое холопов грубо подняли остячку и повели в сторону жилых строений, двое других подняли раненого и понесли его, по приказанию хозяина, в дом.
– Ступай и ты в горницу, Танюша! Не след тебе тут оставаться! наскоро поцеловав племянницу, произнес Семен Аникиевич.
– И ты… и ты ступай, дядя… Не приведи Господь, еще убьют тебя нехристи… Стрелы каленые ведь у них! – вся бледная, как смерть, шептала девушка, прижимаясь к крестному и с мольбою заглядывая ему в лицо.
– Никто как Бог!.. Да ты не пужайся больно! Стены-то у нас горазд крепки, а как выпалим враз из пушек и пищалей, так твоя югра, что горох, посыпется вспять, – попробовал пошутить Семен Аникиевич.
Но шутка на вышла. Боязнь за любимую крестницу, за всех своих верных слуг, за это насиженное гнездо острым жалом впилась в сердце старика.
"Ох, не след было отпускать охотников с Максимом да Никитой! Вишь, обходом пошли югорцы… Кто мог знать?!" – думал он и болезненно сжималось его сердце.
И он стал напряженно вглядываться в степь.
Мрак еще не разошелся вполне, но по топоту ног, по характерному позвякиванию и по смутному гулу чувствовалось, что югра подходила все ближе и ближе к городку. Скоро, спешно делали приготовления воротники в этой части острога.
Строганов огляделся кругом. В тени кустов по-прежнему стояла Таня.
Около нее находилась нянька Анфиса, Агаша и другие девушки, прибежавшие разыскивать свою юную хозяйку.
– Ступайте в горницы, все ступайте! – махнув рукою крикнул им Строганов.
Вся небольшая толпа женщин, не смея ослушаться хозяйского приказа, поспешила к хоромам, уводя за собою громко рыдающую Таню.
– Дядя! Дядя! – вся трепеща от слез, в горе и отчаянии, шептала девушка. – Пущай и он сюды идет! Пущай идет с нами… Не то убьют его нехристи! Убьют! Убьют!..
– Полно, ласточка! Не доберутся нехристи до солнышка нашего, до Семена Аникиевича! – утешала свою питомицу няня. – Небось, стены наши крепкие. Не прорваться скрозь них николи силе бесерменской…
– Да дядя-то на стены полезет… Стрелою по ем можно достать… рыдая неутешно, говорила Таня.
– Молиться надо! Молиться, девонька! Все молитесь, все! – каким-то вдохновенным голосом произнесла нянька и первая рухнула на колени перед киотом.
Вся толпа девушек покорно опустилась за ней.
Полная тишина воцарилась в горнице. Тихим, ласкающим светом обливала лампада уютную девичью светличку и все молитвенно поднятые на образ лица.
Впереди всех, почти распластавшись на полу, лежала Таня.
– Господи! – шептала она, вся дрожа, в томительной муке. – Спаси дядю!.. Господи! Сохрани моего крестненького… родимого… Господи!
Владычица Небесная, Богородица, к Тебе прибегаю! Сохрани дядю!.. Обет даю Тебе, пелену вышью, покровы, воздухи в Твою, Владычица, Велико-Пермскую обитель, Царица Небесная! – заключила она, ударяя рукою в грудь, и вдруг замерла в ужасе. Неожиданный грохот, потрясший до основания Строгановские хоромы, прервал молитву девочки.
– Палят! Наши палят! – не помня себя вскричала Таня и, как безумная, вскочила с колен. Вскочили за нею и все остальные.
Следом за пушечным выстрелом раздался гулкий не то рев, не то вой.
Казалось, целая лавина обрушилась на острог. Земля задрожала от топота нескольких сот ног. Дрогнули, казалось, сами стены острога.
– Никак уж близко?! – побледневшими губами произнесла Анфиса Егоровна.
Бледные, встревоженные лица девушек выражали ту же боязнь.
– К дяде, к дяде! К крестненькому пустите! Пустите меня! – как безумная кричала и металась по своей светлице Таня.
Девушки с Анфисой Егоровной, как могли, удерживали ее.
За первым пушечным ударом прогрохотал второй, за ним третий, четвертый.
От каждого из них дрожали крепкие тесовые хоромы и не менее их могучие стены и ворота острога. Минуты тянулись убийственно долго.
Казалось, ночь обернулась назад, не двигаясь к рассвету.
Таня то металась по-прежнему в горнице, умоляя отпустить ее к крестному, то снова притихала, и упав на колени, слала горячие молитвы Царице Небесной.
Наконец, первые лучи рассвета долгой северной ночи пробили ее негустой, но таинственный мрак.
Затихла и пальба из пушек и пищалей, но не надолго.
Опять прогремел могучий залп и как раз в ту минуту, когда находившиеся в светлице девушки менее всего ожидали этого. Новый дикий вой пронесся над степью, гораздо более резкий и страшный, нежели все прежние крики. Ужас сковал сердце бывших в светличке. Старая Егоровна снова тяжело рухнула на пол перед иконой.
– Знать, нам смерть пришла! – прошептала трусливая, тихая Домаша.
– Глянь-ка, боярышня! Зарево ин тамо! – послышался крик Агаши, не отходившей от окна. – Никак посады наши жгут, треклятые…
– Где? Где? – так и метнулась к оконцу Таня.
И тотчас же, вся бледная, отскочила назад.
– И впрямь жгут… Скоро и до нас доберутся… – чуть слышно прошептали ее трепещущие губы. – Татьяна Григорьевна… боярышня… глянь-кось! От реки-то в обход берут… Из соседней горницы из окошечка видать все, как на ладони. Ох, Господи! Никак оцепили острог…
И испуганная насмерть Машенька появилась на пороге смежных светлиц.
Точно по команде, девушки кинулись в соседнюю комнату, выходившую углом на другую сторону острога, и жадно прильнули к оконцу.
В заметно растаявшем сумраке июньской ночи, со стороны реки быстро подвигалась по направлению к острогу огромная толпа.
– В обход и то взяли!.. Господи, помилуй! Чем прогневили Тебя? – в ужасе прозвенел чей-то испуганный голос.
– Ништо… Здеся заметы да вал не подпустят! – уверенно прозвучал более спокойный голос Агаши.
Таня с надеждой и мольбой взглянула на божницу.
– Дай-то, Господи! – шепнула она.
А между тем толпа все подвигалась и подвигалась. Вот уже близко она… Вот совсем приблизилась к первому замету… Ровно и степенно движется… Будто и не югры-дикари это, будто свои…
– Боярышня! Глянь-ка!.. Да ведь это наши! – крикнула во весь голос Агаша, приткнувшись к оконцу.
В один прыжок Таня была подле нее.
– И впрямь! Евстигнеюшка с челядью, што крестный на Каму посылал!
Угодники Божии! Спасены мы! Небось, народищу-то, народищу сколько с собой ведут! Сотен с пять будет… На югров ударят сейчас.
И вся трепеща девочка прильнула к расписной слюде оконца.
Мрак поредел. Светлое утро вставало уже над Строгановским городком.
Теперь ясно можно было различить из теремных окон огромную пятисотенную толпу, правильными рядами шедшую к острогу. Впереди всех выступал дворецкий Строгановых, Евстигней Дмитрич. Обок с ним шел чернобородый богатырь с гордой осанкой, в расшитой парчой светлой чуге[55], с длинной заморской саблей, привешенной к поясу. От всей его фигуры так и веяло мощью и удалью. Чуть отступя за ним шагал седоватый молодец в более скромной одежде.
Очевидно вновь появившиеся были поражены гулом и шумом, доносившимися из степи. Строгановский городок с поселками и варницами загораживал от них хозяйничавших с той, задней, стороны югров. Но новая пушечная пальба и смятение на стенах острога заставили разом остановиться отряд.
Из теремного окошечка было хорошо видно девушкам, как передовой богатырь сделал знак рукою дружине и, выхватив саблю, первый ринулся вперед, вдоль стены острога. За ним ринулись и остальные. Только старик Евстигнеич с холопами прошел по мосту, висевшему над заметами, к воротам городка.
Присутствующие в Танюшиных горницах женщины притихли в ожидании. Их сердца то бились, то замирали. Напряженное ухо ловило малейший звук.
Ждать пришлось недолго. Дикий рев югорцев и торжествующие крики набросившейся на них дружины огласили окрестности Сольвычегодской крепости. Половина орды бросилась назад, в степь, половина осталась на месте, изъявляя покорность.
Радостными криками отвечали засевшие в стенах, в башенках острога воротники и Семен Аникиевич.
– Сам Господь послал тебя вовремя, удалой козаче! – выходя с образом и хлебом с солью из ворот острога навстречу победителю, произнес Строганов и истово троекратно поцеловался с вожаком отряда. – Кабы опоздал малость, нагрянули бы дьяволы и на самый острог… Недаром запалила посады окаянная нечисть! – заключил он печально, глядя на алое зарево, поднимавшееся к небу от поселка.
– Ладно, потушим! Туши, братцы, пожар! – обратился Ермак Тимофеич к своим молодцам, – хозяин-купец именитый, спасибо скажет!
И большая часть его дружины кинулась к поселку, уже сильно занявшемуся огнем.
– Милости просим, гостюшка дорогой!
И с низким поклоном Семен Аникиевич ввел давно желанного пришельца в ворота острога.
– А вас, молодцы, прошу на ближайшее село проследовать… Там вам и избы, и снедь – все готово в ближнем селении. Который день ждем вас, дорогих гостей! – окинув взором оставшуюся толпу казаков, попросил он с новым поклоном.
– Веди, Иванович, робят в село, а апосля вертай в хоромы к господину купцу, – обратился Ермак к есаулу и снова с поклоном, исполненным почти царственного достоинства, сказал Строганову:
– Уж не погневись, батюшка Семен Аникич, это рука моя правая. С им, с есаулом моим, мы не разлучаемся никогда. Уж коли меня чествовать мыслишь, то с ним заодно почествуй, именитый купец.
– Будь благонадежен, Василий Тимофеич, – не обижу ни есаула, ни других помощников твоих… Не побрезгуй на гостеприимстве нашем, Иван Иванович! – так же низко кланяясь, обратился Строганов к Кольцу.
Не из страха перед удалыми волжскими разбойниками, не из желания подслужиться им с таким почтением отнесся Сольвычегодский владелец к удалой разбойничьей дружине: искренно, радостно обнимался с гостями старик Строганов. Одним своим появлением они обратили в бегство орды кочевников и впредь будут ограждать от набегов вверившихся под его, Строгановское, крылышко поселенцев.
И это несказанно радовало именитого купца.
Ночь между тем растаяла совсем. Огненный диск восходящего солнца окрасил пурпуром степь. Зарево пожара побледнело. Удалые Ермаковские молодцы затушили огонь и теперь, при блеске возродившегося дня, устраивались в своих новых жилищах. Как раз к этому времени подоспел и вернувшийся отряд охотников с Максимом и Никитой во главе.
Отлегло от сердца Строганова. Теперь он был вне опасности со всеми своими поселенцами и с дорогой семьею, под мощной защитой славных волжских казаков.
При свете восковой свечи да при бледном мерцании лампады, зажженной перед огромным киотом, горница Семена Аникиевича, блестевшая днем слишком богатым убранством, теперь имела более уютный и скромный вид. Широкая резная кровать на массивных ножках, с целою грудою лебяжьих перин, подушек, со стеганым бархатным одеялом, обшитым по борту золотою гривкой, так и манила к отдыху и покою. Но старший Строганов медлил. Что-то тяжелое камнем лежало у него сегодня на душе. Не впервые приходилось ему отпускать обоих племянников отражать набеги кочевников, но никогда не болело по них так сердце, как сегодня. Бог весть почему, страх, помимо воли, прокрадывается в душу, щиплет за сердце и заставляет думать о чем-то нехорошем, тяжелом и мрачном, как никогда. Семен Аникиевич равно любит всех своих племянников-сирот. С малых лет, заменяя им отца, холостой и бездетный, он только и жил для этих детей. Как родные дети они дороги ему.
Не дай, Господи, случится что, – места он себе не найдет.
– Да что случиться-то может? Штой-то ровно младенец я стал! Чего боюся. Не впервой, право! – ободряет сам себя именитый купец, – не впервой, я чаю, с кочевниками сталкиваться. Господи, помилуй! Помолиться разве? – неожиданно решает он и с благоговением подходит к божнице, поправляет лампаду и, опустившись на колени, Семен Аникиевич стал горячо молиться о благополучном возвращении племянников с их отрядом.
Молитва успокоила старика. Бодрый и спокойный поднялся он с колен.
– Все как рукой сняло, – произнес он, умиротворенный новым, тихим чувством.
Потом подошел к оконцу, глянул в него и… невольный крик вырвался из груди Сольвычегодского владельца: темная лавина катилась с невероятной быстротою по пути к острогу, в степи.
– Обошли!.. Обошли песьи бесермены! – вскричал он в страшном волнении. – Я к поселкам ребят послал, а они, видно, на самый Сольвычегодский острог метят… Молодцов-то мало, не отстоять им острога… Эх, простофиля ты, простофиля, брат Семен… Што таперича делать? Как вызволить из беды Таню, баб?.. Небось, не замешкают незванные гости, – беспорядочно ронял не на шутку испуганный старик.
Его страхи не замедлили оправдаться.
– Семен Аникиевич! Беда! Ой, беда лихая, хозяин! Югра[54] поганая степью валит на нас! – дрожащим голосом возвестил вбежавший холоп.
Почти за ним следом влетел в горницу воротник.
– Батюшка, Семен Аникиевич! Югра валит, почитай, в трех переходах от нас всего, – докладывал он, не помня себя от страха.
Поднялась суматоха и в Строгановских хоромах, и во всем городке-остроге. Замелькали огни, забегали люди. Стражники-пушкари налаживали пушки.
Спавшие до сих пор мирно защитники покидали горницы и бежали к стенам. Из второго яруса хозяйских хором видно было далеко за стену острога. Там находились хозяйские опочивальни и жилые горницы, в то время как внизу ютилась челядь.
Танюша Строганова скоро проснулась от суетни и шуму.
– Никак пожар! – вихрем пронеслось в голове девочки.
Старая нянька с плачем ринулась к ней.
– Ласточка ты моя, сиротинка болезная, ягодка моя, куды я тебя укрою?
Ой, лихо, лихо стряслось! Пропали наши головушки! Югра идет! Так валом и валит по степи! – заключила она, с рыданьем обнимая и крестя девочку.
– Югра идет? Вот оно напасть какая! – прошептала Танюша и, вся похолодев разом, почти крикнула в голос:
– А дядя-то, дядя где?..
– На стены пошел хозяин Семен Аникич!
– А братцы еще не вернулись? – взволнованно роняла Таня.
– То-то и беда, не вернулись наши соколы! – всхлипнула нянька. – Ой лихо, ой лихо, касаточка моя!
Но девочка уже не слушала причитаний няньки. "Если братья с их отрядом не подоспеют, югра кинется на острог и, чего доброго, возьмет его!" – в невольном трепете соображала юная Сольвычегодская хозяйка. Тогда… тогда… я к дяде пойду! – неожиданно решила она и дрожащими руками стала застегивать запоны наспех наброшенного не плечи летника.
– Ой, не пущу тебя, ягодка. Здеся, в горницах, куды спокойнее, – так и вцепилась Егоровна в свою питомицу.
С несвойственною ей резкостью девушка оттолкнула старуху и стремглав кинулась в открытую дверь.
Сбежать в первый ярус жилья, оттуда, через просторные сени, в сад, домчаться до ворот – было делом нескольких минут для быстрой и подвижной девочки. Она духом миновала сад и небольшую площадь за ним, где находились риги, амбары, сольницы и прочие домовые пристройки острожного городка, и побежала к воротам, выходившим в поле. По ее мнению дядя с челядью и стражей находился здесь.
Но полная тишина господствовала в этой части острога. Прилегавшие к садовой части ворота скрывались в тени орешника, густо разросшегося в углу.
Глухим и страшным показалось сейчас это место небоязливой от природы Тане. Гулкий топот доносился сюда, в темноте, со стороны степей. Будто несколько тысяч человеческих ног утаптывали почву. Из-за стены не видно было того, что делалось в степи.
– С нами крестная сила! Идут вороги! – дрогнув от ужаса прошептала Таня. – К дяде, к дяде скореича! – вихрем подсказывала ей встревоженная мысль. – У главных ворот дядя… За пристройками не видать огней, – решила девушка и стрелою метнулась было назад от ворот.
Зловещий крик ночной птицы неожиданным звуком прорезал тишину ночи.
Такой же, словно ответный, крик раздался над самым ухом Тани, и из ореховых кустов показалась маленькая, коренастая фигура, бежавшая к воротам.
Ошеломленная неожиданностью Таня так и остановилась, как вкопанная, на месте.
– Алызга! – невольно вскрикнула она.
Тихий, злобный крик был ей ответом.
Алызга замерла на минуту, готовая кинуться на свою молоденькую госпожу. Но, словно раздумав, в два прыжка очутилась у ворот и, с силой рванув железную скобку засова, испустила тот же пронзительный крик дикой птицы, который слышала перед этим Таня.
Почти следом за этим громкое: "держи, держи разбойницу!" прогремело в кустах и двое челядинцев, как из-под земли, выросли перед остячкой.
Что-то яркое блеснуло во мраке. Она взмахнула рукою и первый челядинец со стоном рухнул на траву. Темная струя крови хлынула у него из груди.
– Зарезала! Алызга зарезала человека! Ратуйте, православные, ратуйте!
– не своим голосом закричала Таня.
Алызга в этот миг не на жизнь, на смерть боролась со вторым холопом.
Она то извивалась змеею, то визжала и царапалась, как кошка, стараясь нанести противнику смертельный удар своим коротким ножом.
– Алызга! Окстись! Што ты! – обезумев от ужаса вскричала Таня. Алызга! Подружка моя!
При этом крике остячка быстро обернулась. Ее глаза горели страшным огнем.
– Проклятые! Проклятые! Ступайте все в Хала-Турм! – исступленно взвизгнула она, подскочив к своей молоденькой хозяйке, и со страшной силой взмахнула блеснувшим снова во мраке ножом.
Инстинктивным движением Таня отпрянула в сторону. Сильные руки схватили Алызгу и, бросив ее на землю, придавили к траве. В следующий миг руки дикарки были плотно скручены за спиной.
– К "степным" воротам бежал сам Семен Аникиевич со стражниками.
Глубоко потрясенная всем происшествием Таня повисла на груди дяди и, рыдая и всхлипывая, рассказала ему все в коротких словах.
– Так вот ты какая, змея подколодная! – грозно произнес, склоняясь над связанной Алызгой, старый хозяин, – прикинулась ручною, волчица, а на самом деле диким зверем осталася… Небось, и намедни в роще югров ты ж проклятых укрывала… Взять ее, ребята, да в подвале запереть… Ишь ведь, подлая, ворота отомкнула, улизнуть ладила… На мою голубку белую с ножом!
Холопа ранила. У-у, змея, волчица!..
– Што улизнуть, Семен Аникич!.. Улизнуть-то еще было бы с пол-беды…
Гляди-кась, што замыслила бесерменка поганая: своих югров нечестивых хотела в острог впустить! – спешно прошептал на ухо Строганову один из холопов, указывая рукою в даль, где, в чуть растаявшем сумраке, двигалась темная толпа.
Семен Аникиевич взглянул и тихо ахнул: пока шли с главной стороны острога приготовления к обороне, югорцы обошли крепость и появились с того края владений, где их ожидали менее всего.
– Перетащить пушки!.. Воротников сюды скликать!.. Запереть острог поладнее! – срывающимся голосом приказал Строганов. – Да увести эту подлячку! – кивнул он в сторону Алызги, все еще беспомощно лежащей на земле.
Двое холопов грубо подняли остячку и повели в сторону жилых строений, двое других подняли раненого и понесли его, по приказанию хозяина, в дом.
– Ступай и ты в горницу, Танюша! Не след тебе тут оставаться! наскоро поцеловав племянницу, произнес Семен Аникиевич.
– И ты… и ты ступай, дядя… Не приведи Господь, еще убьют тебя нехристи… Стрелы каленые ведь у них! – вся бледная, как смерть, шептала девушка, прижимаясь к крестному и с мольбою заглядывая ему в лицо.
– Никто как Бог!.. Да ты не пужайся больно! Стены-то у нас горазд крепки, а как выпалим враз из пушек и пищалей, так твоя югра, что горох, посыпется вспять, – попробовал пошутить Семен Аникиевич.
Но шутка на вышла. Боязнь за любимую крестницу, за всех своих верных слуг, за это насиженное гнездо острым жалом впилась в сердце старика.
"Ох, не след было отпускать охотников с Максимом да Никитой! Вишь, обходом пошли югорцы… Кто мог знать?!" – думал он и болезненно сжималось его сердце.
И он стал напряженно вглядываться в степь.
Мрак еще не разошелся вполне, но по топоту ног, по характерному позвякиванию и по смутному гулу чувствовалось, что югра подходила все ближе и ближе к городку. Скоро, спешно делали приготовления воротники в этой части острога.
Строганов огляделся кругом. В тени кустов по-прежнему стояла Таня.
Около нее находилась нянька Анфиса, Агаша и другие девушки, прибежавшие разыскивать свою юную хозяйку.
– Ступайте в горницы, все ступайте! – махнув рукою крикнул им Строганов.
Вся небольшая толпа женщин, не смея ослушаться хозяйского приказа, поспешила к хоромам, уводя за собою громко рыдающую Таню.
– Дядя! Дядя! – вся трепеща от слез, в горе и отчаянии, шептала девушка. – Пущай и он сюды идет! Пущай идет с нами… Не то убьют его нехристи! Убьют! Убьют!..
– Полно, ласточка! Не доберутся нехристи до солнышка нашего, до Семена Аникиевича! – утешала свою питомицу няня. – Небось, стены наши крепкие. Не прорваться скрозь них николи силе бесерменской…
– Да дядя-то на стены полезет… Стрелою по ем можно достать… рыдая неутешно, говорила Таня.
– Молиться надо! Молиться, девонька! Все молитесь, все! – каким-то вдохновенным голосом произнесла нянька и первая рухнула на колени перед киотом.
Вся толпа девушек покорно опустилась за ней.
Полная тишина воцарилась в горнице. Тихим, ласкающим светом обливала лампада уютную девичью светличку и все молитвенно поднятые на образ лица.
Впереди всех, почти распластавшись на полу, лежала Таня.
– Господи! – шептала она, вся дрожа, в томительной муке. – Спаси дядю!.. Господи! Сохрани моего крестненького… родимого… Господи!
Владычица Небесная, Богородица, к Тебе прибегаю! Сохрани дядю!.. Обет даю Тебе, пелену вышью, покровы, воздухи в Твою, Владычица, Велико-Пермскую обитель, Царица Небесная! – заключила она, ударяя рукою в грудь, и вдруг замерла в ужасе. Неожиданный грохот, потрясший до основания Строгановские хоромы, прервал молитву девочки.
– Палят! Наши палят! – не помня себя вскричала Таня и, как безумная, вскочила с колен. Вскочили за нею и все остальные.
Следом за пушечным выстрелом раздался гулкий не то рев, не то вой.
Казалось, целая лавина обрушилась на острог. Земля задрожала от топота нескольких сот ног. Дрогнули, казалось, сами стены острога.
– Никак уж близко?! – побледневшими губами произнесла Анфиса Егоровна.
Бледные, встревоженные лица девушек выражали ту же боязнь.
– К дяде, к дяде! К крестненькому пустите! Пустите меня! – как безумная кричала и металась по своей светлице Таня.
Девушки с Анфисой Егоровной, как могли, удерживали ее.
За первым пушечным ударом прогрохотал второй, за ним третий, четвертый.
От каждого из них дрожали крепкие тесовые хоромы и не менее их могучие стены и ворота острога. Минуты тянулись убийственно долго.
Казалось, ночь обернулась назад, не двигаясь к рассвету.
Таня то металась по-прежнему в горнице, умоляя отпустить ее к крестному, то снова притихала, и упав на колени, слала горячие молитвы Царице Небесной.
Наконец, первые лучи рассвета долгой северной ночи пробили ее негустой, но таинственный мрак.
Затихла и пальба из пушек и пищалей, но не надолго.
Опять прогремел могучий залп и как раз в ту минуту, когда находившиеся в светлице девушки менее всего ожидали этого. Новый дикий вой пронесся над степью, гораздо более резкий и страшный, нежели все прежние крики. Ужас сковал сердце бывших в светличке. Старая Егоровна снова тяжело рухнула на пол перед иконой.
– Знать, нам смерть пришла! – прошептала трусливая, тихая Домаша.
– Глянь-ка, боярышня! Зарево ин тамо! – послышался крик Агаши, не отходившей от окна. – Никак посады наши жгут, треклятые…
– Где? Где? – так и метнулась к оконцу Таня.
И тотчас же, вся бледная, отскочила назад.
– И впрямь жгут… Скоро и до нас доберутся… – чуть слышно прошептали ее трепещущие губы. – Татьяна Григорьевна… боярышня… глянь-кось! От реки-то в обход берут… Из соседней горницы из окошечка видать все, как на ладони. Ох, Господи! Никак оцепили острог…
И испуганная насмерть Машенька появилась на пороге смежных светлиц.
Точно по команде, девушки кинулись в соседнюю комнату, выходившую углом на другую сторону острога, и жадно прильнули к оконцу.
В заметно растаявшем сумраке июньской ночи, со стороны реки быстро подвигалась по направлению к острогу огромная толпа.
– В обход и то взяли!.. Господи, помилуй! Чем прогневили Тебя? – в ужасе прозвенел чей-то испуганный голос.
– Ништо… Здеся заметы да вал не подпустят! – уверенно прозвучал более спокойный голос Агаши.
Таня с надеждой и мольбой взглянула на божницу.
– Дай-то, Господи! – шепнула она.
А между тем толпа все подвигалась и подвигалась. Вот уже близко она… Вот совсем приблизилась к первому замету… Ровно и степенно движется… Будто и не югры-дикари это, будто свои…
– Боярышня! Глянь-ка!.. Да ведь это наши! – крикнула во весь голос Агаша, приткнувшись к оконцу.
В один прыжок Таня была подле нее.
– И впрямь! Евстигнеюшка с челядью, што крестный на Каму посылал!
Угодники Божии! Спасены мы! Небось, народищу-то, народищу сколько с собой ведут! Сотен с пять будет… На югров ударят сейчас.
И вся трепеща девочка прильнула к расписной слюде оконца.
Мрак поредел. Светлое утро вставало уже над Строгановским городком.
Теперь ясно можно было различить из теремных окон огромную пятисотенную толпу, правильными рядами шедшую к острогу. Впереди всех выступал дворецкий Строгановых, Евстигней Дмитрич. Обок с ним шел чернобородый богатырь с гордой осанкой, в расшитой парчой светлой чуге[55], с длинной заморской саблей, привешенной к поясу. От всей его фигуры так и веяло мощью и удалью. Чуть отступя за ним шагал седоватый молодец в более скромной одежде.
Очевидно вновь появившиеся были поражены гулом и шумом, доносившимися из степи. Строгановский городок с поселками и варницами загораживал от них хозяйничавших с той, задней, стороны югров. Но новая пушечная пальба и смятение на стенах острога заставили разом остановиться отряд.
Из теремного окошечка было хорошо видно девушкам, как передовой богатырь сделал знак рукою дружине и, выхватив саблю, первый ринулся вперед, вдоль стены острога. За ним ринулись и остальные. Только старик Евстигнеич с холопами прошел по мосту, висевшему над заметами, к воротам городка.
Присутствующие в Танюшиных горницах женщины притихли в ожидании. Их сердца то бились, то замирали. Напряженное ухо ловило малейший звук.
Ждать пришлось недолго. Дикий рев югорцев и торжествующие крики набросившейся на них дружины огласили окрестности Сольвычегодской крепости. Половина орды бросилась назад, в степь, половина осталась на месте, изъявляя покорность.
Радостными криками отвечали засевшие в стенах, в башенках острога воротники и Семен Аникиевич.
– Сам Господь послал тебя вовремя, удалой козаче! – выходя с образом и хлебом с солью из ворот острога навстречу победителю, произнес Строганов и истово троекратно поцеловался с вожаком отряда. – Кабы опоздал малость, нагрянули бы дьяволы и на самый острог… Недаром запалила посады окаянная нечисть! – заключил он печально, глядя на алое зарево, поднимавшееся к небу от поселка.
– Ладно, потушим! Туши, братцы, пожар! – обратился Ермак Тимофеич к своим молодцам, – хозяин-купец именитый, спасибо скажет!
И большая часть его дружины кинулась к поселку, уже сильно занявшемуся огнем.
– Милости просим, гостюшка дорогой!
И с низким поклоном Семен Аникиевич ввел давно желанного пришельца в ворота острога.
– А вас, молодцы, прошу на ближайшее село проследовать… Там вам и избы, и снедь – все готово в ближнем селении. Который день ждем вас, дорогих гостей! – окинув взором оставшуюся толпу казаков, попросил он с новым поклоном.
– Веди, Иванович, робят в село, а апосля вертай в хоромы к господину купцу, – обратился Ермак к есаулу и снова с поклоном, исполненным почти царственного достоинства, сказал Строганову:
– Уж не погневись, батюшка Семен Аникич, это рука моя правая. С им, с есаулом моим, мы не разлучаемся никогда. Уж коли меня чествовать мыслишь, то с ним заодно почествуй, именитый купец.
– Будь благонадежен, Василий Тимофеич, – не обижу ни есаула, ни других помощников твоих… Не побрезгуй на гостеприимстве нашем, Иван Иванович! – так же низко кланяясь, обратился Строганов к Кольцу.
Не из страха перед удалыми волжскими разбойниками, не из желания подслужиться им с таким почтением отнесся Сольвычегодский владелец к удалой разбойничьей дружине: искренно, радостно обнимался с гостями старик Строганов. Одним своим появлением они обратили в бегство орды кочевников и впредь будут ограждать от набегов вверившихся под его, Строгановское, крылышко поселенцев.
И это несказанно радовало именитого купца.
Ночь между тем растаяла совсем. Огненный диск восходящего солнца окрасил пурпуром степь. Зарево пожара побледнело. Удалые Ермаковские молодцы затушили огонь и теперь, при блеске возродившегося дня, устраивались в своих новых жилищах. Как раз к этому времени подоспел и вернувшийся отряд охотников с Максимом и Никитой во главе.
Отлегло от сердца Строганова. Теперь он был вне опасности со всеми своими поселенцами и с дорогой семьею, под мощной защитой славных волжских казаков.
Глава 11
НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ. – ПРЯТКИ. – РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
Раздольное, веселое пирование шло в стольной палате просторных Строгановских хором. Вдоль столов, покрытых камчатными скатертями, с золотыми гривками по краям, на длинных, широких скамьях, обитых богато расшитыми полавошниками, сидели гости. Столы гнулись от обилия наставленных на них блюд, под тяжестью ковшей с брагою и медом.
Чего-чего только не было тут! И рыбные блюда, нежная, розоватая омуль[56], и язь, приправленная перцем и пряностями, всякая дичина, начиная с фазанов и кончая мелкими рябчиками да лесными петухами, пироги с саго и мясом и курники, начиненные шпигом, оладушки, лапша, жареная баранина с кашей, гуси, свинина.
Челядь только и знала, что убирала смену за сменой, подавая без конца кушанья и яства.
Не меньшим количеством сортов отличались и вина. Тут были меда сыченые, малиновые, инбирные и другие, брага и олуй[57], и фряжское, заморское питье, романея, мальвазия и рейнские вина, так и искрившиеся в серебряных стопках и ковшах. Этими заморскими питьями были до верху полны Строгановские погреба.
Чего-чего только не было тут! И рыбные блюда, нежная, розоватая омуль[56], и язь, приправленная перцем и пряностями, всякая дичина, начиная с фазанов и кончая мелкими рябчиками да лесными петухами, пироги с саго и мясом и курники, начиненные шпигом, оладушки, лапша, жареная баранина с кашей, гуси, свинина.
Челядь только и знала, что убирала смену за сменой, подавая без конца кушанья и яства.
Не меньшим количеством сортов отличались и вина. Тут были меда сыченые, малиновые, инбирные и другие, брага и олуй[57], и фряжское, заморское питье, романея, мальвазия и рейнские вина, так и искрившиеся в серебряных стопках и ковшах. Этими заморскими питьями были до верху полны Строгановские погреба.