Пиццетти рассказывала дальше:
   – Не выявлено никаких следов сексуального насилия или домогательств. Жертва только-только приняла душ, что упростило бы нам задачу их нахождения.
   Д’Агоста уже открыл рот, собираясь задать вопрос, как вдруг позади раздался знакомый голос:
   – Так-так, а это уж не лейтенант ли д’Агоста к нам пожаловал? Как жизнь, Винни?
   Он повернулся и увидел внушительную, как у игрока в американский футбол, фигуру доктора Матильды Зивич, главного судебно-медицинского эксперта Нью-Йорка.
   Растянутые в циничной усмешке ярко накрашенные губы, пышные светлые волосы, скрытые под огромным медицинским беретом, сшитый на заказ, но все равно тесноватый операционный костюм. Она была малопривлекательна, саркастична, вызывала благоговейный ужас у подчиненных, но при этом оставалась лучшим специалистом и прирожденным руководителем. Нью-Йоркской клинике судебной медицины никогда прежде так не везло с главным врачом.
   Доктор Пиццетти напряглась еще сильнее.
   Зивич махнула рукой:
   – Продолжайте-продолжайте, не обращайте на меня внимания.
   На нее невозможно было не обращать внимания, но Пиццетти, сделав над собой усилие, возобновила доклад о предварительных результатах вскрытия, существенных и не очень. Зивич слушала с большим интересом, а затем, заложив руки за спину, начала мучительно медленно обходить вокруг каталок, сначала одной – с трупом, потом другой – с вырезанными частями тела, внимательно изучая их и кривя губы.
   Несколько минут спустя она хмыкнула низким голосом, в котором одновременно слышалось и одобрение, и недовольное ворчание.
   Пиццетти замолчала.
   Зивич выпрямилась и подошла к д’Агосте:
   – Лейтенант, вы помните то давнее убийство в музее?
   – Разве можно забыть такое?
   Тогда он в первый раз имел дело с этой великаншей, задолго до того, как ее назначили главным судмедэкспертом.
   – Никогда бы не подумала, что снова столкнусь с таким же необычным случаем. Но сегодня… – Она обернулась к Пиццетти: – Вы кое-что пропустили.
   Молодая женщина замерла:
   – Пропустила? Что?
   Зивич кивнула:
   – Что-то важное, решающее. Одну деталь, которая возносит интерес к этому случаю… – она протянула вверх пухлую руку, – к небесам.
   Последовала долгая мучительная пауза. Затем Зивич повернулась к д’Агосте:
   – Лейтенант, вы меня удивили.
   Д’Агоста почувствовал, что не расстроен этим заявлением, а скорее заинтригован:
   – Вы нашли там следы когтей?
   Зивич покачала головой и мелодично рассмеялась:
   – А вы забавный. – Пока все обменивались озадаченными взглядами, она обернулась к Пиццетти: – Хороший судмедэксперт не делает никаких предварительных заключений до начала вскрытия.
   – Да, – согласилась Пиццетти.
   – Но вы сегодня поступили именно так.
   По лицу молодой женщины стало заметно, что она близка к панике.
   – Мне кажется, это не так. Я оценивала лишь то, что видела.
   – Вы попытались, но не сумели. Видите ли, доктор, вы полагали, что имеете дело… с одним трупом.
   – При всем уважении к вам, доктор Зивич, вы ошибаетесь. Я обследовала каждый разрез и проверяла, не произошло ли подмены. Все части тела идеально подходят друг к другу. Все они принадлежат этому трупу, а не взяты от другого.
   – Или такими выглядят. Но вы не провели полную инвентаризацию.
   – Инвентаризацию?
   Тяжелая туша Зивич переместилась ко второй каталке, где были выложены промытые части тела. Она указала на один небольшой фрагмент:
   – Что это, по-вашему?
   Пиццетти наклонилась и присмотрелась:
   – Часть… губы, я думаю.
   – Думаете.
   Зивич выбрала из набора пинцетов на столе самый длинный и осторожно подцепила им фрагмент. Поместила на предметный столик стереомикроскопа, включила подсветку и подозвала Пиццетти.
   – Что вы видите? – спросила она.
   Пиццетти посмотрела на стереоизображение:
   – Это все еще выглядит как часть губы.
   – А хрящ вы заметили?
   Младший медэксперт долго возилась с пинцетом.
   – Да, совсем крошечный.
   – А теперь повторяю вопрос: что это, по-вашему?
   – Раз это не губа, значит… ухо. Это мочка уха.
   – Очень хорошо.
   Пиццетти выпрямилась, лицо ее превратилось в неподвижную маску. От нее явно ожидали чего-то большего, и через мгновение она подошла к каталке и уставилась на два уха, лежавшие, словно морские раковины, на столе из нержавеющей стали.
   – Мм, оба уха на месте, и оба целые, без каких-либо повреждений. – Она умолкла, вернулась к стереомикроскопу и еще раз посмотрела в окуляры, поправляя фрагмент кончиками пинцета. – Не уверена, что это ухо преступника.
   – Точно?
   – Мочка не оторвана и не срезана в результате борьбы, – тщательно выговаривая слова, ответила Пиццетти. – Скорее всего, она удалена хирургическим путем, при помощи скальпеля.
   Д’Агоста вспомнил один непонятный момент, который заинтересовал его в записях камер наблюдения. Он покашлял, привлекая внимание:
   – Позвольте заметить, что у преступника был небольшой пластырь на мочке левого уха.
   – Боже мой, – вырвалось у Пиццетти после ошеломленного молчания, вызванного его словами. – Вы хотите сказать, что он сам отрезал себе ухо и подложил на место преступления?
   – Превосходный вопрос, доктор, – усмехнулась Зивич.
   Снова надолго наступила тишина, и наконец Пиццетти произнесла:
   – Я распоряжусь, чтобы провели полный анализ: микроскопический, токсикологический, ДНК и прочее.
   Доктор Зивич, удовлетворенно улыбаясь, сняла перчатки и маску и бросила их в мешок для мусора.
   – Очень хорошо, доктор Пиццетти. Вы реабилитировали себя. Удачного вам дня, леди и джентльмены.
   И она вышла из комнаты.

4

   Доктор Джон Фелдер поднимался по ступеням крыльца обширного особняка, построенного в готическом стиле. Стояло великолепное для поздней осени утро. Воздух был хрустящим, словно чипсы, небо – безоблачно-голубым. Стены здания недавно были тщательно вымыты, и старая кирпичная кладка чуть ли не сияла в солнечных лучах. Даже черные решетки на украшенных лепным орнаментом окнах блестели, как полированные. Единственной вещью, не отмытой до зеркального блеска, оставалась бронзовая табличка на фасаде:
   «Больница „Маунт-Мёрси" для душевнобольных преступников».
   Фелдер постучал в парадную дверь и подождал, пока ему откроют. За дверью оказался сам доктор Остром, директор «Маунт-Мёрси». Фелдер сделал вид, что не заметил хмурого и холодного выражения на лице Острома, который явно не испытывал особой радости от встречи с ним.
   Директор посторонился, пропуская Фелдера, а затем кивнул охраннику, и тот немедленно снова запер дверь.
   – Доктор Остром, – произнес вошедший. – Спасибо за разрешение посетить вашу больницу.
   – Я пытался связаться с Пендергастом, чтобы согласовать с ним ваш визит, – сказал Остром. – Однако не застал его. И у меня не нашлось веских причин, чтобы и дальше тянуть с рассмотрением просьбы, учитывая ваш статус судебного психиатра. – Он проводил Фелдера к дальней стене холла и добавил, понизив голос: – Однако у нас существует несколько правил для посетителей, и вы обязаны их соблюдать.
   – Разумеется.
   – Длительность беседы не должна превышать десяти минут.
   Фелдер кивнул.
   – Вам не следует понапрасну нервировать пациента.
   – Нет, конечно же нет.
   – И никаких посторонних, не относящихся к делу разговоров.
   – Доктор, я вас умоляю.
   Фелдер замолчал, словно одно лишь напоминание об этом причиняло ему боль.
   С удовлетворенным видом Остром заключил:
   – Вы найдете ее в той же палате, что и прежде. Хотя мы и предприняли меры для повышения безопасности.
   Они проследовали за санитаром по длинному коридору, по обеим сторонам которого располагались непронумерованные двери. У Фелдера холодок пробежал по спине. Всего две недели прошло с того дня, когда в этих же стенах он испытал самое страшное унижение в своей карьере. По его вине из «Маунт-Мёрси» сбежал пациент. «Нет, не сбежал, – напомнил он сам себе, – а был похищен человеком, выдававшим себя за коллегу-психиатра». От этих воспоминаний лицо Фелдера залила краска стыда. Он сам клюнул на эту приманку. Если бы пациента не удалось быстро вернуть на место, карьера доктора оказалась бы под угрозой. Как бы там ни было, но его все же отправили в принудительный отпуск. Это была оплошность, непростительная оплошность. И вот он снова здесь. Почему его так тянет к этому пациенту, как мотылька на пламя свечи?
   Санитар отпер тяжелую стальную решетку, и они продолжили путь по другому нескончаемому коридору, отзывавшемуся на каждый шаг гулким эхом. Наконец остановились возле двери, ничем не отличимой от прочих, за исключением того, что рядом с ней стоял охранник. Остром обернулся к Фелдеру:
   – Хотите, чтобы я присутствовал при разговоре?
   – Спасибо, но в этом нет необходимости.
   – Тем лучше. И помните: десять минут.
   Ключом, висевшим на тяжелой цепи, Остром отпер дверь, затем приоткрыл ее.
   Фелдер зашел в комнату. Дверь захлопнулась, и он какое-то время простоял неподвижно, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому освещению. Постепенно очертания предметов начали приобретать четкость: кровать, стол и стул с привинченными к полу ножками, пластиковый цветочный горшок, книжный шкаф, теперь заставленный старинными тяжелыми томами, многие из которых имели кожаный переплет. За столом сидела Констанс Грин. В руках у нее не было книги или письма, она сидела неестественно прямо, в напряженной позе. Возможно, она о чем-то задумалась; во всяком случае, Фелдер не заметил в ее глазах пустого, отсутствующего выражения. Наоборот, она посмотрела на него холодным пристальным взглядом. Доктор непроизвольно вздохнул с облегчением.
   – Констанс, – произнес он, остановившись перед столом с опущенными по швам руками, как примерный школьник.
   Женщина откликнулась не сразу.
   – Доктор Фелдер, – едва заметно кивнула она.
   Он готовился к этой встрече две недели. Но сейчас, при первых же звуках ее глубокого низкого голоса, все заранее заготовленные слова куда-то подевались.
   – Послушайте, Констанс, я просто хотел сказать, что… да, я очень сожалею. Простите меня за все.
   Женщина встревоженно посмотрела на него, но не ответила.
   – Я сознаю, сколько боли и страданий – и унижений – доставил вам, но благодаря вам я понял, что больше всего на свете боюсь навредить пациенту.
   «Особенно такому уникальному пациенту, как вы», – добавил он мысленно.
   – Ваши извинения приняты, – сказала Констанс.
   – В своем стремлении помочь вам я потерял осторожность. Позволил обмануть себя. Как, в сущности, обманули и всех остальных.
   Эту попытку самооправдания женщина оставила без ответа.
   Тогда он спросил заботливым тоном:
   – Как вы себя чувствуете, Констанс?
   – Хорошо, насколько это возможно в моем состоянии.
   Фелдер внутренне содрогнулся. На мгновение в комнате повисла тишина, пока он обдумывал, что следует сказать дальше.
   – Я совершил страшную ошибку, – признался он. – Она меня многому научила. И напомнила о том, о чем я действительно забыл. Тот принцип, которому нас учили в медицинской школе: не существует короткой дороги к полному выздоровлению.
   Констант немного подвинулась на стуле, держась за него правой рукой. Фелдер заметил пластырь на большом пальце.
   – Не стану отрицать, что меня особо интересует именно ваш случай, – продолжил он. – Уверен, что ни один врач не отнесется к вашей болезни с большим сочувствием, чем я.
   На лице женщины появилась мимолетная холодная улыбка.
   – Болезни, – повторила она.
   – Я хотел спросить: согласны ли вы продолжить прерванное лечение? Начать все сначала в обстановке…
   – Нет, – прервала его Констанс тихим голосом, в котором слышалось столько металла, что Фелдер замолчал и нервно сглотнул слюну.
   – Простите?
   Она заговорила спокойно, но твердо, не отводя взгляда:
   – Как вы могли даже заикнуться о продолжении вашего так называемого лечения? Из-за вашей беспечности меня похитили отсюда. Из-за вашего желания самостоятельно работать с необычным пациентом я оказалась в плену и едва не погибла. Не оскорбляйте меня заявлениями, будто бы я как-то виновна в ваших ошибках. Неужели вы полагаете, что я смогу снова довериться вам и откажусь от традиционного лечения? Если, конечно, допустить, что я действительно нуждаюсь в лечении. Возмутительная самонадеянность!
   Ее возбуждение спало так же быстро, как и возникло. Фелдер хотел что-то ответить, но передумал. Возразить было нечего.
   Настойчивый стук нарушил тишину.
   – Доктор Фелдер? – послышался из-за двери голос Острома. – Ваши десять минут истекли.
   Фелдер попытался что-нибудь сказать на прощание, но не справился с собственным голосом. Он коротко кивнул и направился к двери.
   – Доктор Фелдер, – тихо окликнула его Констанс.
   Он обернулся.
   – Наверное, я чересчур резко говорила с вами. Вы можете навещать меня время от времени, если захотите. Но просто как мой знакомый, а не врач.
   Фелдер вдруг почувствовал невероятное облегчение… и благодарность.
   – Спасибо вам, – сказал он, сам удивляясь внезапному наплыву эмоций, и вышел в освещенный намного ярче коридор.

5

   Д’Агоста должен был к часу дня явиться в главный конференц-зал департамента полиции в Уан-Полис-Плаза. Он совершил большую ошибку, сразу после наблюдения за вскрытием выпив три чашки двойного кофе и съев два куска кекса с хрустящей корочкой в «Старбаксе», и теперь у него в животе происходил странный процесс, не имеющий ничего общего с нормальным пищеварением.
   Без пяти минут час. Боже, день обещал быть очень долгим. Несмотря на некоторый прогресс в деле, лейтенанта не покидали дурные предчувствия. Очень дурные. Он опять задумался над тем, в какую чертову дыру провалился Пендергаст. Д’Агоста хотел просто обсудить с ним ход дела, послушать его мнение. Этот случай как раз для него. Проктор, вернувшийся из больницы в особняк на Риверсайд-драйв, ничего не знал о хозяине. У Констанс тоже не было никаких новостей. К телефону квартиры в «Дакоте» никто не подходил, а мобильник Пендергаста, очевидно, до сих пор так и не заработал.
   Д’Агоста покачал головой. Незачем так волноваться: Пендергаст часто куда-нибудь пропадает, никого не предупредив.
   Пора идти. Д’Агоста взял папку и ноутбук, поднялся из-за стола и направился в конференц-зал. Свыше тридцати сотрудников были подключены к этому делу средней степени важности. Особо важными делами занималось обычно вдвое больше народа. Но все равно их слишком много, и у каждого наверняка есть что рассказать. Совещание может занять целый день, но его необходимо провести. Каждый должен быть в курсе того, что удалось выяснить другим. И как показывает практика, сколько бы ты ни уговаривал и ни угрожал, ничто не заставит полицейского просто сидеть и читать отчет. Это будет настоящий митинг.
   Он опоздал на несколько минут и обрадовался, увидев, что все уже собрались. Атмосфера в зале была неспокойной, все явно ожидали чего-то необычного. Как только наступила тишина, д’Агоста услышал зловещее бурление в собственном животе. Он поднялся к кафедре, установленной на колесной подставке возле демонстрационного экрана. Оглядев зал, он сразу заметил начальника детективов Синглтона. Капитан сидел в первом ряду вместе со своим помощником по округу Манхэттен и другими важными шишками.
   В животе опять забурлило. Д’Агоста положил папку на кафедру, дождался тишины и произнес заранее заготовленную фразу:
   – Должно быть, все уже знают, что я – лейтенант д’Агоста, руководитель следственной группы.
   Он кратко изложил суть дела об убийстве, а затем вызвал первого из составленного собственноручно списка:
   – Кугельмейер, отпечатки пальцев.
   Кугельмейер подошел к кафедре, на ходу застегивая приобретенный не иначе как в «Уолмарте»[25] пиджак отвратительного коричневого цвета. Д’Агоста показал ему на часы и легонько постучал по ним пальцем, как бы предупреждая о серьезных, вплоть до летального исхода, последствиях, если тот превысит отведенный лимит в пять минут.
   – Мы получили превосходные отпечатки с места преступления и с самого трупа, – быстро заговорил Кугельмейер. – Целые и частичные, правых и левых пальцев, а также ладоней. Проверили их по базе данных. Результат отрицательный. У преступника, похоже, никогда не брали отпечатков пальцев.
   Вот так. Кугельмейер сел на место.
   Д’Агоста снова оглядел зал:
   – Форман, волосы и ткань.
   Еще один короткий отчет. За ним последовал десяток других: пятна крови, следы обуви, микрочастицы – один за другим, с военной точностью, к полному удовлетворению д’Агосты. Сам он избегал встречаться взглядом с Синглтоном, хотя и не отказался бы узнать мнение капитана.
   Лейтенант давно уяснил, что в такие совещания необходимо вносить элемент драматизма, приберегая самые важные сведения напоследок, чтобы не дать коллегам скучать и удерживать их внимание. На этот раз таким «десертом» был Уорсоу помешанный на электронике парень из отдела экспертизы, занимающийся записями камер наблюдения. Несмотря на официальное звание детектива, Уорсоу скорее напоминал подростка, неряшливого, прыщавого, с нечесаными волосами. Вместо костюма, пусть даже самого дешевого, он был одет в джинсы и футболку с эмблемой какой-то хеви-метал-группы. Но ему все сходило с рук, поскольку в своем деле он был лучшим.
   Помимо всего прочего, Уорсоу имел еще и склонность к позерству. Он подошел к кафедре, держа в руке пульт дистанционного управления. Свет в зале потускнел.
   – Привет всем! – начал Уорсоу. – Добро пожаловать на наше шоу «Скрытая камера».
   Послышался смех.
   – В «Мальборо-Гранд» установлены новейшие камеры наблюдения, и мы располагаем замечательными изображениями преступника. Вид спереди, сзади, сбоку, сверху и снизу – все отличного качества. Здесь собраны самые интересные моменты… э-э… из расчета на пятиминутный регламент. Вы получите подборку, которой наверняка придется поделиться с другими отелями, а также с «Таймс», «Пост» и «Дейли ньюс».
   Показ начался, и кадры действительно были великолепны, как и обещал Уорсоу. Преступник с пластырем на левом ухе заходит в холл отеля, поднимается на лифте, идет по коридору, заталкивает жертву в номер. Затем выходит обратно в коридор – неторопливо, спокойно, беззаботно.
   Кое-что из показанного д’Агоста уже видел, но снова почувствовал, как по спине пробегает холодок. Как правило, убийцы делились на две группы: профессионалы или дилетанты. Но этот человек действовал настолько уверенно и методично, что почти заслуживал отдельной категории. И это крайне настораживало д’Агосту Он не подходил ни под одно определение. Никак не подходил.
   Показ закончился под вялые аплодисменты. Уорсоу театрально поклонился, еще раз вызвав раздражение д’Агосты, и сел на место.
   Лейтенант вернулся к кафедре. Половина третьего. Пока все шло по плану. В животе снова заурчало, словно он выпил бутылку соляной кислоты. Самое главное сообщение – об отрезанной мочке уха – он оставил для себя. Привилегия руководителя следственной группы.
   – Мы пока не определили ДНК той лишней части тела – мочки уха, найденной на месте преступления, – сообщил он. – Но уже есть предварительные результаты. Она принадлежала мужчине. Состояние кожи указывает на возраст не старше пятидесяти лет – точнее определить сложно. Почти наверняка эта мочка не была оторвана или отрезана в ходе борьбы с жертвой. Скорее всего, убийца намеренно оставил ее на месте преступления. Кроме того, можно предположить, что мочка была удалена за несколько часов до убийства, и не у трупа, а у живого человека. Что неудивительно, поскольку на записи видно, что преступник жив и здоров. У нас есть изображение убийцы, и в скором времени его увидит весь Нью-Йорк. У него достаточно приметная внешность: рыжие волосы, дорогой костюм, спортивное телосложение. Мы располагаем отпечатками его пальцев, образцами волос, волокнами ткани, скоро определим ДНК этого парня. Мы знаем фирму-изготовителя его галстука и ориентировочно – костюма и обуви. Похоже, остался один шаг до его ареста.
   Д’Агоста выдержал паузу, собираясь с духом, перед тем как сказать главное:
   – Что же не так с этим делом?
   Это был риторический вопрос, и никто не вызвался ответить на него.
   – Неужели этот парень настолько глуп?
   Он опять замолчал, и его слова повисли в воздухе.
   – Посмотрите на запись. Может быть, он действительно такой идиот, каким кажется? Я хочу сказать, что он мог бы загримироваться, изменить внешность, избежать контакта хотя бы с частью камер наблюдения. Он не должен был целых пять минут стоять в холле, словно дожидаясь, пока все разглядят и запомнят его, а камеры запишут видеоролик с четырех ракурсов. Убийца не пытался проскользнуть незамеченным. Нам необходим психолог, чтобы понять, почему он так старался попасться всем на глаза, каковы мотивы его действий, что означает надпись на теле убитой, зачем он отрезал себе мочку уха и оставил ее на месте преступления. Возможно, парень просто сошел с ума и хочет, чтобы его быстрее поймали. Но мне кажется, он знает, что делает. И никакой он не псих. Поэтому давайте не будем считать, что преступник уже у нас в руках, несмотря на все полученные результаты.
   Наступила тишина. Д’Агосту настораживала и еще одна вещь, но лейтенант решил пока не упоминать о ней. Это могло прозвучать немного странно, и он не знал, как правильно сформулировать свои подозрения. Выбор времени нападения. Камера зафиксировала этот момент. Сначала преступник задержался внизу в холле, а затем ждал в коридоре, когда женщина откроет дверь, чтобы взять газету. Очень точный выбор времени.
   Что это – просто совпадение?

6

   Киоко Ишимура медленно двигалась вдоль коридора, подметая лакированный пол своим всегдашним конопляным веником. Пол был безупречно чист, но мисс Ишимура за долгие годы привыкла наводить здесь порядок через день, независимо от обстоятельств. В квартире, а точнее, в трех квартирах, перестроенных хозяином в одну, стояла вязкая, затаившаяся тишина. Шум машин с Семьдесят второй улицы не добирался до пятого этажа сквозь толстые каменные стены.
   Оставив веник в комнате для прислуги, Киоко взяла фетровую тряпочку, сделала несколько шагов и зашла в небольшую комнату с персидскими коврами на полу и старинным лепным потолком. В книжном шкафу из красного дерева с витражными стеклами хранились иллюстрированные великолепными миниатюрами старинные рукописи и инкунабулы[26]. Мисс Ишимура протерла сначала шкаф, затем стекло, а потом – другой тряпкой – сами тома, тщательно проводя по ребристым корешкам и золоченым буквам обложки. Книги тоже не нуждались в чистке, но она все равно протерла их. Не только в силу привычки: когда мисс Ишимура была чем-то обеспокоена, она всегда находила утешение в работе.
   Хозяин квартиры неожиданно, без предупреждения вернулся четыре дня назад и с тех пор вел себя очень странно. Его и прежде трудно было назвать заурядным человеком, но теперь его поведение откровенно пугало. Все это время он не выходил из своей огромной квартиры, оставаясь в шелковой пижаме и английском халате; часами молча и неподвижно сидел в гостиной, уставившись на отделанный мрамором водопад, или в японском садике. Он перестал читать газеты, не отвечал на телефонные звонки и ни с кем не общался, даже с нею.
   И он ничего не ел, совсем ничего. Мисс Ишимура пыталась соблазнить его любимыми блюдами – мозуку и шиокара[27], но они остались нетронутыми. Еще сильнее беспокоило то, что он начал принимать какие-то таблетки. Она тайком подсмотрела этикетки на флаконах – дилаудид и леводроморан, разузнала о них в Интернете и ужаснулась. Это были сильные наркотики, и он принимал их во все больших дозах.
   Сначала Киоко решила, что хозяин пережил глубокое, почти невыносимое горе. Но с каждым днем он все больше угасал физически: стал таким слабым, что едва не падал в обморок, кожа посерела, щеки ввалились, глаза сделались темными и пустыми. Он по-прежнему пребывал в полном молчании и апатии, и она поняла, что это не просто скорбь, а полное отсутствие интереса к жизни. Словно некое ужасное потрясение выжгло в нем все чувства и эмоции, опустошило его, оставив лишь сухую, покрытую пеплом оболочку.