Страница:
Когда напишу тебе в следующий раз, это будет лишь по моей, а не по твоей инициативе. Больше эту тему затрагивать не буду. Прощай, брат. И bonne chance.
Д'Агоста отложил письмо в сторону. Судя по документам, деньги были срочно переведены. На следующий год приблизительно такая же сумма поступила в лондонский банк на улицу Треднидл. Годом позже деньги получил банк в Кенте. Диоген объявился в день своего совершеннолетия (21 год), чтобы вступить в права наследства – восемьдесят семь миллионов долларов. Через два месяца семье объявили, что он погиб в автомобильной катастрофе на Кентербери Хай-стрит. Труп обгорел до неузнаваемости. Деньги наследника не обнаружены.
Д'Агоста повертел в руках свидетельство о смерти.
«В настоящее время я очень занят научными исследованиями». Но чем же именно? Этого Диоген не сказал, а брат тоже промолчал. Или почти промолчал. Взгляд Д'Агосты упал на пачку вырезок. Взяты они были из разных иностранных журналов и газет. К каждой вырезке прикреплена записка с датой и библиографическими данными источника. К заметкам на иностранных языках приложен перевод. Получается, Пендергаст продумал все заранее.
Большинство заметок было посвящено нераскрытым преступлениям. Например, в Лиссабоне скончалась от ботулизма вся семья, при этом в их желудках не было и следа пищи. В Париже обнаружили обескровленное тело химика, профессора из Сорбонны, с артериями, разрезанными на обеих руках. Между тем на месте преступления не было и следа крови. Обратившись к отчетам об экспериментах химика, выяснили, что несколько файлов бесследно исчезли. Другие вырезки также рассказывали о смертях: там, судя по трупам, жертвы подвергались различным пыткам или экспериментам. Тела были сильно изуродованы, и установить личность не представлялось возможным. Пендергаст вырезал и просто некрологи. Смерть этих людей наступила по необъяснимой причине. Пендергаст не оставил комментария, отчего он счел такую информацию интересной.
Д'Агоста взял пачку, полистал ее. Упоминались здесь и кражи. Об ограблении объявила фармацевтическая компания: из их холодильника полностью пропал запас экспериментальных лекарств. Из израильского хранилища необъяснимым образом исчезла коллекция бриллиантов. Из квартиры богатой парижской четы пропал редкий, в кулак величиной, кусок янтаря с застывшим в нем листом древнего растения.
Д'Агоста, тяжело вздохнув, положил вырезки на стол.
Затем на глаза ему попала небольшая пачка бумаг из Сандрингхэма, средней частной школы на юге Англии. Не поставив в известность свою семью, Диоген пожелал завершить там последний год обучения. Он умудрился поступить туда, подделав документы и наняв двух актеров, выступивших в роли его родителей. В первом семестре он стал лучшим учеником по всем предметам, тем не менее через несколько месяцев его исключили. Судя по документам, школьная администрация не захотела называть причину исключения и на запросы Пендергаста отвечала уклончиво и даже с ожесточением. Из других бумаг Д'Агоста узнал, что Пендергаст несколько раз пытался вступить в контакт с неким Брайаном Купером. Купер недолгое время жил в Сандрингхэме в одной комнате с Диогеном, но мальчик наотрез отказался отвечать. Родители юноши написали Пендергасту письмо, в котором сообщили, что Брайана поместили в больницу по причине острой кататонии.
После исключения из школы Диоген более чем на два года совершенно исчез из поля зрения. Вынырнул на поверхность в связи с наследством. Через четыре месяца инсценировал собственную смерть в Кентербери.
После этого – молчание.
Нет, не совсем так. Было еще одно, последнее сообщение. Д'Агоста повернулся к лежавшему на столе сложенному пополам листу толстой бумаги. Взял его, задумчиво развернул. В верхней части – выпуклый герб – глаз без века над двумя лунами, внизу – скорчившийся лев. В середине листа – дата, написанная фиолетовыми чернилами. Д'Агоста узнал почерк Диогена: 28 января.
Мысли Д'Агосты снова неумолимо вернулись к октябрю, дню, когда он впервые взял в руки это письмо. В этой же комнате, накануне их отъезда в Италию, Пендергаст показал ему письмо и в нескольких словах сказал о задуманном Диогеном «совершенном преступлении».
Но из Италии Д'Агоста вернулся один. И теперь все зависело от него – ни от кого другого – совершить то, что намеревался сделать его покойный партнер: остановить преступление, намеченное на 28 января.
Осталось меньше недели.
Д'Агоста ощутил приступ паники: в его распоряжении слишком мало времени. Сосед по комнате в Сандрингхэме... Надо бы потянуть за эту ниточку. Завтра позвонит родителям, узнает, может ли этот человек говорить. Кстати, не он один, в школе были и другие мальчики, знавшие Диогена.
Д'Агоста аккуратно сложил листок и вернул на место. Рядом лежала единственная черно-белая фотография, потертая и потрескавшаяся со временем. Взял ее, поднес к свету. Мужчина, женщина и двое маленьких мальчиков стоят перед изящной чугунной оградой. На заднем плане можно разглядеть внушительное здание. Снимок сделали в теплый день: мальчики в шортах, женщина – в летнем платье. У мужчины, глядящего в камеру, лицо патриция. Женщина хороша собой, у нее светлые волосы и загадочная улыбка. Мальчикам на вид восемь и пять лет. Старший стоит прямо, руки сложены за спиной, взгляд серьезный. Светлые волосы с аккуратным пробором, одежда безупречно отглажена. Очертания скул, орлиный нос подсказали Д'Агосте, что это – молодой агент Пендергаст.
Рядом с ним мальчик помладше, с рыжими волосами, ладони сложены, словно в молитве. В отличие от старшего брата, Диоген кажется не слишком опрятным, хотя и нет в его одежде и прическе никакого беспорядка. Вероятно, все дело в позе – она расслабленная, почти небрежная, что вступает в противоречие с молитвенно сложенными руками. А может, такое впечатление производит приоткрытый рот и слишком полные и чувственные для ребенка губы. Глаза одинаковые – должно быть, сфотографировали его еще до болезни.
Тем не менее глаза Диогена приковали внимание Д'Агосты. Смотрели они не в камеру, а то ли на какую-то точку позади нее, то ли просто в пространство. Глаза казались пустыми, почти мертвыми, неуместными на детском лице. Д'Агоста почувствовал, что внутри у него что-то сжалось.
Возле него что-то прошуршало, и Д'Агоста едва не подпрыгнул. Констанция словно бы материализовалась из воздуха. Похоже, способность беззвучно передвигаться она переняла у Пендергаста.
– Прошу прощения, – сказала Констанция. – Я не хотела вас напугать.
– Не беспокойтесь, вы тут ни при чем. Просто у того, кто на это насмотрится, побегут по телу мурашки.
– Простите... мурашки?
– Это просто метафора.
– Вы нашли что-нибудь интересное? Хоть что-нибудь?
Д'Агоста покачал головой.
– Ничего, о чем бы еще не говорили. – Он помолчал. – Только вот не увидел никаких сведений о болезни Диогена. Тетя Корнелия говорила, что он переболел скарлатиной. Она сказала, что болезнь его изменила.
– Жаль, что не могу предоставить вам больше информации. Я обыскала все семейные архивы: вдруг Алоиз что-нибудь проглядел. Но он был очень внимателен. Больше ничего нет.
– Больше ничего. Местонахождение Диогена, его внешность, род занятий, даже преступление, которое он запланировал... полная неизвестность.
– Была лишь дата – 28 января. Следующий понедельник.
– Может, Пендергаст ошибся, – сказал Д'Агоста, пытаясь пробудить надежду. – Я имею в виду дату. Может, подразумевался следующий год. Или вообще что-то другое. – Он жестом указала на разложенные на столе документы. – Все это словно из другой эпохи. Трудно поверить, что произойдет катастрофа.
Единственным ответом ему была слабая, ускользающая улыбка Констанции.
Глава 8
Глава 9
Д'Агоста отложил письмо в сторону. Судя по документам, деньги были срочно переведены. На следующий год приблизительно такая же сумма поступила в лондонский банк на улицу Треднидл. Годом позже деньги получил банк в Кенте. Диоген объявился в день своего совершеннолетия (21 год), чтобы вступить в права наследства – восемьдесят семь миллионов долларов. Через два месяца семье объявили, что он погиб в автомобильной катастрофе на Кентербери Хай-стрит. Труп обгорел до неузнаваемости. Деньги наследника не обнаружены.
Д'Агоста повертел в руках свидетельство о смерти.
«В настоящее время я очень занят научными исследованиями». Но чем же именно? Этого Диоген не сказал, а брат тоже промолчал. Или почти промолчал. Взгляд Д'Агосты упал на пачку вырезок. Взяты они были из разных иностранных журналов и газет. К каждой вырезке прикреплена записка с датой и библиографическими данными источника. К заметкам на иностранных языках приложен перевод. Получается, Пендергаст продумал все заранее.
Большинство заметок было посвящено нераскрытым преступлениям. Например, в Лиссабоне скончалась от ботулизма вся семья, при этом в их желудках не было и следа пищи. В Париже обнаружили обескровленное тело химика, профессора из Сорбонны, с артериями, разрезанными на обеих руках. Между тем на месте преступления не было и следа крови. Обратившись к отчетам об экспериментах химика, выяснили, что несколько файлов бесследно исчезли. Другие вырезки также рассказывали о смертях: там, судя по трупам, жертвы подвергались различным пыткам или экспериментам. Тела были сильно изуродованы, и установить личность не представлялось возможным. Пендергаст вырезал и просто некрологи. Смерть этих людей наступила по необъяснимой причине. Пендергаст не оставил комментария, отчего он счел такую информацию интересной.
Д'Агоста взял пачку, полистал ее. Упоминались здесь и кражи. Об ограблении объявила фармацевтическая компания: из их холодильника полностью пропал запас экспериментальных лекарств. Из израильского хранилища необъяснимым образом исчезла коллекция бриллиантов. Из квартиры богатой парижской четы пропал редкий, в кулак величиной, кусок янтаря с застывшим в нем листом древнего растения.
Д'Агоста, тяжело вздохнув, положил вырезки на стол.
Затем на глаза ему попала небольшая пачка бумаг из Сандрингхэма, средней частной школы на юге Англии. Не поставив в известность свою семью, Диоген пожелал завершить там последний год обучения. Он умудрился поступить туда, подделав документы и наняв двух актеров, выступивших в роли его родителей. В первом семестре он стал лучшим учеником по всем предметам, тем не менее через несколько месяцев его исключили. Судя по документам, школьная администрация не захотела называть причину исключения и на запросы Пендергаста отвечала уклончиво и даже с ожесточением. Из других бумаг Д'Агоста узнал, что Пендергаст несколько раз пытался вступить в контакт с неким Брайаном Купером. Купер недолгое время жил в Сандрингхэме в одной комнате с Диогеном, но мальчик наотрез отказался отвечать. Родители юноши написали Пендергасту письмо, в котором сообщили, что Брайана поместили в больницу по причине острой кататонии.
После исключения из школы Диоген более чем на два года совершенно исчез из поля зрения. Вынырнул на поверхность в связи с наследством. Через четыре месяца инсценировал собственную смерть в Кентербери.
После этого – молчание.
Нет, не совсем так. Было еще одно, последнее сообщение. Д'Агоста повернулся к лежавшему на столе сложенному пополам листу толстой бумаги. Взял его, задумчиво развернул. В верхней части – выпуклый герб – глаз без века над двумя лунами, внизу – скорчившийся лев. В середине листа – дата, написанная фиолетовыми чернилами. Д'Агоста узнал почерк Диогена: 28 января.
Мысли Д'Агосты снова неумолимо вернулись к октябрю, дню, когда он впервые взял в руки это письмо. В этой же комнате, накануне их отъезда в Италию, Пендергаст показал ему письмо и в нескольких словах сказал о задуманном Диогеном «совершенном преступлении».
Но из Италии Д'Агоста вернулся один. И теперь все зависело от него – ни от кого другого – совершить то, что намеревался сделать его покойный партнер: остановить преступление, намеченное на 28 января.
Осталось меньше недели.
Д'Агоста ощутил приступ паники: в его распоряжении слишком мало времени. Сосед по комнате в Сандрингхэме... Надо бы потянуть за эту ниточку. Завтра позвонит родителям, узнает, может ли этот человек говорить. Кстати, не он один, в школе были и другие мальчики, знавшие Диогена.
Д'Агоста аккуратно сложил листок и вернул на место. Рядом лежала единственная черно-белая фотография, потертая и потрескавшаяся со временем. Взял ее, поднес к свету. Мужчина, женщина и двое маленьких мальчиков стоят перед изящной чугунной оградой. На заднем плане можно разглядеть внушительное здание. Снимок сделали в теплый день: мальчики в шортах, женщина – в летнем платье. У мужчины, глядящего в камеру, лицо патриция. Женщина хороша собой, у нее светлые волосы и загадочная улыбка. Мальчикам на вид восемь и пять лет. Старший стоит прямо, руки сложены за спиной, взгляд серьезный. Светлые волосы с аккуратным пробором, одежда безупречно отглажена. Очертания скул, орлиный нос подсказали Д'Агосте, что это – молодой агент Пендергаст.
Рядом с ним мальчик помладше, с рыжими волосами, ладони сложены, словно в молитве. В отличие от старшего брата, Диоген кажется не слишком опрятным, хотя и нет в его одежде и прическе никакого беспорядка. Вероятно, все дело в позе – она расслабленная, почти небрежная, что вступает в противоречие с молитвенно сложенными руками. А может, такое впечатление производит приоткрытый рот и слишком полные и чувственные для ребенка губы. Глаза одинаковые – должно быть, сфотографировали его еще до болезни.
Тем не менее глаза Диогена приковали внимание Д'Агосты. Смотрели они не в камеру, а то ли на какую-то точку позади нее, то ли просто в пространство. Глаза казались пустыми, почти мертвыми, неуместными на детском лице. Д'Агоста почувствовал, что внутри у него что-то сжалось.
Возле него что-то прошуршало, и Д'Агоста едва не подпрыгнул. Констанция словно бы материализовалась из воздуха. Похоже, способность беззвучно передвигаться она переняла у Пендергаста.
– Прошу прощения, – сказала Констанция. – Я не хотела вас напугать.
– Не беспокойтесь, вы тут ни при чем. Просто у того, кто на это насмотрится, побегут по телу мурашки.
– Простите... мурашки?
– Это просто метафора.
– Вы нашли что-нибудь интересное? Хоть что-нибудь?
Д'Агоста покачал головой.
– Ничего, о чем бы еще не говорили. – Он помолчал. – Только вот не увидел никаких сведений о болезни Диогена. Тетя Корнелия говорила, что он переболел скарлатиной. Она сказала, что болезнь его изменила.
– Жаль, что не могу предоставить вам больше информации. Я обыскала все семейные архивы: вдруг Алоиз что-нибудь проглядел. Но он был очень внимателен. Больше ничего нет.
– Больше ничего. Местонахождение Диогена, его внешность, род занятий, даже преступление, которое он запланировал... полная неизвестность.
– Была лишь дата – 28 января. Следующий понедельник.
– Может, Пендергаст ошибся, – сказал Д'Агоста, пытаясь пробудить надежду. – Я имею в виду дату. Может, подразумевался следующий год. Или вообще что-то другое. – Он жестом указала на разложенные на столе документы. – Все это словно из другой эпохи. Трудно поверить, что произойдет катастрофа.
Единственным ответом ему была слабая, ускользающая улыбка Констанции.
Глава 8
Хорас Сотель с облегчением вернул официанту меню. Оно было большое, на веленевой бумаге. Захотелось вдруг, чтобы клиент приехал к нему. Как же он ненавидел цементные джунгли, в которых все они работали, – Чикаго, Детройт и вот теперь Нью-Йорк. Увидишь все это, и Киокак[10] покажется не столь уж плохим. Хорас знал лучшие пивные и бары. Кое-кто из его клиентов мог бы, пожалуй, прельститься красотами Айовы.
Сидящий с ним за одним столиком его клиент заказал что-то непонятное из говядины. «Неужто, – удивлялся про себя Хорас, – он и в самом деле понимает, что за дрянь просит?» Сам Хорас изучал меню недоверчиво и с опаской. Текст написан от руки, по-французски, произнести – невозможно. Остановился на блюде, называвшемся «стейк по-татарски». Наверняка гадость какая-то. Хотя даже французы вряд ли испортят стейк. К тому же соус тартар, подаваемый к рыбе, ему всегда нравился.
– Вы не возражаете, если я еще раз просмотрю их, прежде чем подписывать? – спросил клиент, взяв в руки пачку контрактов.
Сотель кивнул.
– Разумеется, все к вашим услугам.
Только что битых два часа они изучали бумаги чуть ли не под лупой. Можно подумать, этот парень покупает дом на Палм-Бич ценою в миллион, а не детали машины за пятьдесят тысяч долларов.
Клиент уткнулся носом в бумаги, а Сотель, пожевывая хлебную палочку, озирался по сторонам. Помещение, в котором они сидели, напоминало ему застекленное кафе при ресторане, вынесенное на тротуар. Все столики заняты бледнолицыми ньюйоркцами (всех бы их срочно выставить на солнце). За соседним столиком сидели три женщины – черноволосые и сухопарые, – ковырялись во фруктовых салатах. Подальше толстый бизнесмен поедал с аппетитом что-то желтое и скользкое.
Мимо проехал грузовик, взвизгнули тормоза. Вот-вот врежется в стеклянную стену. Рука Сотеля рефлекторно сжалась в кулак, сломала хлебную палочку. Он брезгливо вытер руку салфеткой. Какого черта клиент притащил его сюда в январскую стужу? Сотель поднял глаза к стеклянному потолку с белой надписью на розовом фоне – «La Vielle Ville»[11]. Над кафе нависало огромное жилое здание. Ряды одинаковых окон уходили в закопченное небо. Похоже на высотную тюрьму с тысячью заключенных. И как здесь люди живут?!
У кухонных дверей началась суета. Сотель смотрел на все с равнодушием. Если верить меню, ланч приготовят рядом со столиком. Как они собираются это сделать? Прикатят, что ли, сюда гриль и разведут огонь? И в самом деле, к ним направилась целая процессия в белых халатах, впереди везут какую-то тележку.
Шеф-повар с гордым видом установил возле Сотеля столик на колесах. Словно пулемет, выстрелил в ассистентов распоряжениями на французском языке, и они тут же приступили к делу: один шинковал лук, другой со страшной скоростью взбивал яйца. Сотель осмотрел столик. На нем лежало несколько тостов из белого хлеба, горка круглых зеленых штук. Должно быть, каперсы, подумал он. Там же стояли бутылочки со специями и какими-то неизвестными жидкостями, чашка с давленым чесноком. В центре стола – сырой гамбургер, величиною с кулак. Соуса тартар нет и в помине.
С большими церемониями шеф положил гамбургер в миску из нержавеющей стали, туда же влил сырое яйцо, добавил чеснок и репчатый лук, после чего смешал все ингредиенты. Через несколько мгновений вынул липкую массу, швырнул на столик и стал медленно перетирать пальцами. Сотель отвернулся, сделав себе мысленную зарубку: попросить, чтобы гамбургер как следует прожарили. Кто знает, какие болезни разносят эти ньюйоркцы. И где же все-таки гриль?
В это мгновение к его клиенту приблизился официант и поставил перед ним тарелку. Сотель с изумлением увидел, как другой официант зажал нечто между ножом и вилкой и быстро опустил на тарелку. Сотель не верил своим глазам: это была сырая говядина – блестящий аккуратный кусок лежал в окружении тостов, каперсов и измельченных яиц.
Сотель непонимающе взглянул на клиента, а тот лишь одобрительно кивнул головой.
Шеф-повар с сияющей улыбкой посмотрел на них с другого конца стола и пошел прочь вместе с помощниками, увозящими столик.
– Прошу прощения, – тихо сказал Сотель. – Вы забыли его приготовить.
Шеф остановился.
– Pourquoi?[12]
Сотель указал пальцем на свою тарелку.
– Я сказал, что вы его не поджарили. Понимаете? Огонь. Flambe.
Повар энергично потряс головой.
– Нет, monsieur. Это не жарят.
– Стейк по-татарски тепловой обработке не подвергают, – объяснил клиент и помедлил, прежде чем подписать контракт. – Его подают сырым. Вы разве не знали?
На губах появилась и быстро исчезла улыбка превосходства.
Сотель откинулся на спинку стула, стараясь не выйти из себя, поднял глаза к потолку. Только в Нью-Йорке. Двадцать пять баксов за сырой гамбургер.
Вдруг он напрягся.
– Святые угодники, что за черт?
Высоко над ним в небе возник человек с широко раскинутыми руками и ногами. Он бесшумно рассекал морозный воздух. На мгновение Сотелю показалось, что человек, как в сказке, парит сам по себе. Но потом увидел натянутую тонкую веревку, охватившую шею человека. Словно громом пораженный, Сотель сидел, разинув рот.
Посетители ресторана, проследив за его взглядом, задохнулись от ужаса.
Фигура дергалась и сотрясалась, спина выгнулась дугой, жертва сложилась пополам. Сотель смотрел, не в силах шелохнуться.
Неожиданно веревка оборвалась. Человек, хлопая руками и ногами, летел прямо на него.
Так же неожиданно Сотель обнаружил, что снова может двигаться. С бессмысленным криком он вместе со стулом шлепнулся на пол. Доля секунды... оглушительный грохот, дождь стеклянных осколков. Тело свалилось прямо на женщин. Фейерверк фруктовых салатов рассыпался на красные, желтые и зеленые составляющие. Лежа на полу, Сотель почувствовал, как что-то теплое и мягкое крепко стукнуло его по щеке, а затем, почти немедленно, обрушился водопад битого стекла, тарелок, чашек, вилок, ложек и цветов.
Наступило странное молчание. А потом начались крики и стоны, исполненные боли, ужаса и страха, но все это звучало словно бы издалека. Правое ухо Сотеля наполнилось незнакомой субстанцией.
Лежа на спине, он наконец понял, что же произошло. Снова нахлынули ужас и недоверие. Минуту, а то и две он был не в силах пошевелиться. Крики и визг постепенно усиливались.
Сделав героическое усилие, он заставил двигаться непослушные ноги. Поднялся на колени, шатаясь, встал. Увидел, что и другие люди с трудом пытаются подняться. В зале слышались стоны, повсюду валялось битое стекло. Стол справа от него превратился в груду еды, крови, цветов, салфеток, щепок. Его собственный стол засыпан стеклом. В полной неприкосновенности, блестящим и свежим оставался лишь сырой гамбургер, за который он выложил двадцать пять баксов.
Сотель взглянул на своего клиента. Тот по-прежнему сидел неподвижно, костюм забрызган чем-то непонятным.
Независимо от него самого, ноги Сотеля пришли в движение. Он крутанулся, нашел дверь, шагнул, потерял равновесие, оправился, сделал еще шаг.
Послышался голос клиента.
– Вы что же, уходите?
Вопрос был таким бессмысленным, таким неуместным, что Сотель хрипло засмеялся.
– «Уходите», – повторил он, прочищая ухо. – Да, ухожу.
И ринулся к дверям, кашляя и задыхаясь от смеха, под ногами скрипело стекло. Лишь бы поскорее убраться из этого ужасного места. Он вышел на тротуар и двинулся в южном направлении. Ходьба перешла в бег.
Теперь в Киокак наверняка поедут.
Сидящий с ним за одним столиком его клиент заказал что-то непонятное из говядины. «Неужто, – удивлялся про себя Хорас, – он и в самом деле понимает, что за дрянь просит?» Сам Хорас изучал меню недоверчиво и с опаской. Текст написан от руки, по-французски, произнести – невозможно. Остановился на блюде, называвшемся «стейк по-татарски». Наверняка гадость какая-то. Хотя даже французы вряд ли испортят стейк. К тому же соус тартар, подаваемый к рыбе, ему всегда нравился.
– Вы не возражаете, если я еще раз просмотрю их, прежде чем подписывать? – спросил клиент, взяв в руки пачку контрактов.
Сотель кивнул.
– Разумеется, все к вашим услугам.
Только что битых два часа они изучали бумаги чуть ли не под лупой. Можно подумать, этот парень покупает дом на Палм-Бич ценою в миллион, а не детали машины за пятьдесят тысяч долларов.
Клиент уткнулся носом в бумаги, а Сотель, пожевывая хлебную палочку, озирался по сторонам. Помещение, в котором они сидели, напоминало ему застекленное кафе при ресторане, вынесенное на тротуар. Все столики заняты бледнолицыми ньюйоркцами (всех бы их срочно выставить на солнце). За соседним столиком сидели три женщины – черноволосые и сухопарые, – ковырялись во фруктовых салатах. Подальше толстый бизнесмен поедал с аппетитом что-то желтое и скользкое.
Мимо проехал грузовик, взвизгнули тормоза. Вот-вот врежется в стеклянную стену. Рука Сотеля рефлекторно сжалась в кулак, сломала хлебную палочку. Он брезгливо вытер руку салфеткой. Какого черта клиент притащил его сюда в январскую стужу? Сотель поднял глаза к стеклянному потолку с белой надписью на розовом фоне – «La Vielle Ville»[11]. Над кафе нависало огромное жилое здание. Ряды одинаковых окон уходили в закопченное небо. Похоже на высотную тюрьму с тысячью заключенных. И как здесь люди живут?!
У кухонных дверей началась суета. Сотель смотрел на все с равнодушием. Если верить меню, ланч приготовят рядом со столиком. Как они собираются это сделать? Прикатят, что ли, сюда гриль и разведут огонь? И в самом деле, к ним направилась целая процессия в белых халатах, впереди везут какую-то тележку.
Шеф-повар с гордым видом установил возле Сотеля столик на колесах. Словно пулемет, выстрелил в ассистентов распоряжениями на французском языке, и они тут же приступили к делу: один шинковал лук, другой со страшной скоростью взбивал яйца. Сотель осмотрел столик. На нем лежало несколько тостов из белого хлеба, горка круглых зеленых штук. Должно быть, каперсы, подумал он. Там же стояли бутылочки со специями и какими-то неизвестными жидкостями, чашка с давленым чесноком. В центре стола – сырой гамбургер, величиною с кулак. Соуса тартар нет и в помине.
С большими церемониями шеф положил гамбургер в миску из нержавеющей стали, туда же влил сырое яйцо, добавил чеснок и репчатый лук, после чего смешал все ингредиенты. Через несколько мгновений вынул липкую массу, швырнул на столик и стал медленно перетирать пальцами. Сотель отвернулся, сделав себе мысленную зарубку: попросить, чтобы гамбургер как следует прожарили. Кто знает, какие болезни разносят эти ньюйоркцы. И где же все-таки гриль?
В это мгновение к его клиенту приблизился официант и поставил перед ним тарелку. Сотель с изумлением увидел, как другой официант зажал нечто между ножом и вилкой и быстро опустил на тарелку. Сотель не верил своим глазам: это была сырая говядина – блестящий аккуратный кусок лежал в окружении тостов, каперсов и измельченных яиц.
Сотель непонимающе взглянул на клиента, а тот лишь одобрительно кивнул головой.
Шеф-повар с сияющей улыбкой посмотрел на них с другого конца стола и пошел прочь вместе с помощниками, увозящими столик.
– Прошу прощения, – тихо сказал Сотель. – Вы забыли его приготовить.
Шеф остановился.
– Pourquoi?[12]
Сотель указал пальцем на свою тарелку.
– Я сказал, что вы его не поджарили. Понимаете? Огонь. Flambe.
Повар энергично потряс головой.
– Нет, monsieur. Это не жарят.
– Стейк по-татарски тепловой обработке не подвергают, – объяснил клиент и помедлил, прежде чем подписать контракт. – Его подают сырым. Вы разве не знали?
На губах появилась и быстро исчезла улыбка превосходства.
Сотель откинулся на спинку стула, стараясь не выйти из себя, поднял глаза к потолку. Только в Нью-Йорке. Двадцать пять баксов за сырой гамбургер.
Вдруг он напрягся.
– Святые угодники, что за черт?
Высоко над ним в небе возник человек с широко раскинутыми руками и ногами. Он бесшумно рассекал морозный воздух. На мгновение Сотелю показалось, что человек, как в сказке, парит сам по себе. Но потом увидел натянутую тонкую веревку, охватившую шею человека. Словно громом пораженный, Сотель сидел, разинув рот.
Посетители ресторана, проследив за его взглядом, задохнулись от ужаса.
Фигура дергалась и сотрясалась, спина выгнулась дугой, жертва сложилась пополам. Сотель смотрел, не в силах шелохнуться.
Неожиданно веревка оборвалась. Человек, хлопая руками и ногами, летел прямо на него.
Так же неожиданно Сотель обнаружил, что снова может двигаться. С бессмысленным криком он вместе со стулом шлепнулся на пол. Доля секунды... оглушительный грохот, дождь стеклянных осколков. Тело свалилось прямо на женщин. Фейерверк фруктовых салатов рассыпался на красные, желтые и зеленые составляющие. Лежа на полу, Сотель почувствовал, как что-то теплое и мягкое крепко стукнуло его по щеке, а затем, почти немедленно, обрушился водопад битого стекла, тарелок, чашек, вилок, ложек и цветов.
Наступило странное молчание. А потом начались крики и стоны, исполненные боли, ужаса и страха, но все это звучало словно бы издалека. Правое ухо Сотеля наполнилось незнакомой субстанцией.
Лежа на спине, он наконец понял, что же произошло. Снова нахлынули ужас и недоверие. Минуту, а то и две он был не в силах пошевелиться. Крики и визг постепенно усиливались.
Сделав героическое усилие, он заставил двигаться непослушные ноги. Поднялся на колени, шатаясь, встал. Увидел, что и другие люди с трудом пытаются подняться. В зале слышались стоны, повсюду валялось битое стекло. Стол справа от него превратился в груду еды, крови, цветов, салфеток, щепок. Его собственный стол засыпан стеклом. В полной неприкосновенности, блестящим и свежим оставался лишь сырой гамбургер, за который он выложил двадцать пять баксов.
Сотель взглянул на своего клиента. Тот по-прежнему сидел неподвижно, костюм забрызган чем-то непонятным.
Независимо от него самого, ноги Сотеля пришли в движение. Он крутанулся, нашел дверь, шагнул, потерял равновесие, оправился, сделал еще шаг.
Послышался голос клиента.
– Вы что же, уходите?
Вопрос был таким бессмысленным, таким неуместным, что Сотель хрипло засмеялся.
– «Уходите», – повторил он, прочищая ухо. – Да, ухожу.
И ринулся к дверям, кашляя и задыхаясь от смеха, под ногами скрипело стекло. Лишь бы поскорее убраться из этого ужасного места. Он вышел на тротуар и двинулся в южном направлении. Ходьба перешла в бег.
Теперь в Киокак наверняка поедут.
Глава 9
Вильям Смитбек вышел из такси, сунул в окошко мятую двадцатидолларовую бумажку и окинул взглядом Бродвей, вплоть до Линкольновского центра. На расстоянии нескольких кварталов различил большую толпу. Люди высыпали на Коламбус-авеню и 65-ю стрит, создав страшную пробку. Клаксоны слились в едином порыве. Время от времени в автомобильную симфонию вливался оглушительный рев клаксона грузовика.
Пробравшись сквозь море недвижных автомобилей, Смитбек развернулся и затрусил по Бродвею в северном направлении. В стылый январский воздух белым облачком вырывалось дыхание. Похоже, в последнее время он передвигается только бегом. Куда девалась гордая, размеренная походка лучшего корреспондента «Нью-Йорк таймс»? Он коршуном бросался на каждое новое происшествие, лишь бы вовремя сделать репортаж. Иногда в один день удавалось сдать в номер сразу две статьи. Нора Келли, два месяца назад ставшая его женой, этому отнюдь не радовалась: ведь она рассчитывала на неспешные совместные ужины с обсуждением дневных событий, а затем – на ночи неземного блаженства. У Смитбека оставалось слишком мало времени как на еду, так и на блаженство. Да, все эти дни пешком он не передвигался, и на то была важная причина. Брайс Харриман тоже не стоял, Смитбек слышал за спиной его дыхание.
Приехав из свадебного путешествия, Смитбек испытал одно из самых страшных потрясений в жизни. На пороге редакции его встретил Брайс Харриман. Одетый в костюм, который, похоже, носил со школьного выпускного вечера, самодовольно улыбаясь, он поздравил Вильяма с возвращением в «нашу газету».
«Нашу газету. О господи!».
До сих пор у Смитбека все шло как по маслу. Он был восходящей звездой «Таймс», за полгода опубликовал полдюжины сенсационных новостей. Фентон Дэйвис, его редактор, автоматически поворачивался к Смитбеку, когда надо было поднимать важную тему. Наконец-то он убедил свою подругу Нору прекратить погоню за старыми костями и горшками. Зачем выкапывать их из земли? А их медовый месяц в Ангкор-Вате был воистину сказкой, особенно неделя, которую они провели, исследуя развалины заброшенного замка кхмеров, не убоявшись джунглей, змей, малярии и ядовитых насекомых. Возвращаясь домой, он думал в самолете, что ничего лучшего в жизни у него еще не было.
И был прав.
Несмотря на вкрадчивое дружелюбие Харримана, с первого дня было ясно, что тот копает под Смитбека. Им и прежде доводилось скрещивать шпаги, но не в одной и той же газете. Харриману удалось устроиться в «Таймс», когда Смитбек находился на другом полушарии. А уж как он льнул к Дейвису, ловил каждое его слово, будто тот был Дельфийским оракулом! Глядя на него, Смитбек ощущал разлитие желчи. Похоже, его тактика сработала: на прошлой неделе Харриман заполучил дело Хулигана, которое по праву принадлежало Смитбеку.
Смитбек прибавил скорости. Он слышал, что на углу Шестьдесят пятой стрит и Бродвея какой-то парень свалился на людей, сидевших за завтраком. Там, должно быть, собрались телеоператоры, репортеры с магнитофонами, звукооператоры с микрофонами. Надо воспользоваться шансом и обскакать Харримана, поймать момент.
Слава Богу, летучку не устроили.
Он покачал головой, пробормотал что-то под нос и стал пробираться сквозь толпу.
Впереди виднелось стеклянное кафе «La Vielle Ville». Внутри помещения работала полиция, фотограф делал снимки, об этом свидетельствовали периодические вспышки, освещавшие стеклянные стены. Место преступления оцеплено желтой лентой. Смитбек поднял глаза к крыше кафе, увидел огромную, неровную дыру, оставшуюся после падения жертвы, взглянул на широкий фасад линкольновских башен и на разбитое окно, из которого выпал несчастный. Наверху тоже работали копы, вспыхивала фотокамера.
Он продвинулся вперед в надежде отыскать свидетелей.
– Я репортер, – громко воскликнул он. – Билл Смитбек. «Нью-Йорк таймс». Кто видел, что произошло?
Несколько человек обернулись и молча на него посмотрели. Смитбек оглядел их: вестсайдская матрона с крошечным шпицем на руках; мужчина, удерживающий на плече большую коробку с китайскими блюдами для выносной торговли; полдюжины других людей.
– Я ищу свидетеля. Может, кто-то что-нибудь видел?
Молчание. Большинство из них, возможно, даже не говорят по-английски, подумал он.
– Никто ничего не знает?
Мужчина с наушниками, в тяжелом пальто, энергично кивнул.
– Мужчина, – сказал он с сильным индийским акцентом. – Он упал.
Что ж, делать нечего. Смитбек снова продрался сквозь толпу. Впереди увидел полицейского. Он прогонял людей на тротуар, пытаясь освободить проезжую часть.
– Эй, офицер! – выкрикнул Смитбек, локтями расталкивая человеческое стадо. – Я из «Таймс». Что здесь произошло?
Офицер прекратил было рычать на людей и посмотрел в его сторону. Через мгновение продолжил свою работу.
– Нашли ли на теле жертвы удостоверение личности?
Коп его в упор не видел.
Смитбек смотрел на его удалявшуюся фигуру. Типично. Другой репортер стал бы ждать официальной версии случившегося, но только не он. Он запросто проберется внутрь.
Смитбек оглянулся по сторонам, и взгляд его остановился на главном входе в жилую башню. Дом огромный, в нем по меньшей мере тысяча квартир. Кто-то из жильцов наверняка знал жертву, они-то и прольют свет на эту историю, может, даже предложат свою версию. Смитбек закинул голову, пересчитывая этажи, пока снова не добрался до открытого окна. Двадцать четвертый этаж.
Опять вклинился в толпу, избегая вооруженных мегафонами полицейских. Наметил себе как можно более прямую траекторию, ведущую к входу в здание. Там стояли три дюжих копа, видно было, что при исполнении. Как же попасть внутрь? Сказать, что жилец? Вряд ли поверят.
Остановился, оглядел шумную толпу журналистов... самообладание быстро вернулось. Они, словно беспокойные овцы, ждут, когда к ним выйдет кто-нибудь из полиции и объяснит, в чем дело. Смитбек посмотрел на них с жалостью. Он не хотел, чтобы у него была та же, что и у всех, история, скормленная властями по ложке. Они расскажут лишь то, что захотят рассказать. Ему же нужны настоящие факты, а узнать их можно на двадцать четвертом этаже линкольновской башни.
Смитбек отвернулся от толпы и пошел в противоположном направлении. У таких многоэтажек, как эта, имеется служебный вход.
Мимо фасада здания, смотрящего на Бродвей, он дошел до угла. Там узкий переулок отделял его от следующего дома. Сунув руки в карманы, зашагал по переулку, небрежно посвистывая.
Спустя мгновение свист прекратился. Он увидел большую железную дверь с надписью «Служебный вход – Доставка». Возле двери стоял еще один коп. Он внимательно смотрел на Смитбека и одновременно разговаривал с кем-то по маленькому приемнику, приколотому к воротнику.
Черт! Ладно, только не останавливаться, не поворачивать назад – это будет выглядеть подозрительно. Надо как ни в чем не бывало пройти мимо полицейского, словно он собирался укоротить путь, зайдя за здание.
– Доброе утро, – сказал он, поравнявшись с полицейским.
– Добрый день, мистер Смитбек, – ответил коп.
У Смитбека окаменела челюсть.
Кто бы там ни занимался расследованием убийства, в профессионализме им не откажешь. Все делают как надо. Но и Смитбек не лыком шит. Если в здание есть еще один вход, он его отыщет. По переулку он вышел к торцу здания, повернул под прямым углом и снова двинулся в сторону 65-й стрит.
Да, примерно в тридцати ярдах отсюда – служебный вход в кафе «La Vielle Ville». И копов не видно. Раз уж на двадцать четвертый этаж подняться невозможно, удастся, по крайней мере, заглянуть туда, куда этот несчастный свалился.
Быстро пошел вперед, волнение прибавило прыти. Кто знает, может, из ресторана он и наверх поднимется? Должны же быть коридоры... возможно, в подвале?
Смитбек дошел до металлической двери, потянул за ручку и застыл на пороге.
Там, рядом с огромными плитами, несколько полицейских брали показания у поваров и официантов.
Все медленно повернулись и уставились на него.
Смитбек сделал вид, будто заглянул случайно.
– Никакой прессы, – рявкнул один из копов.
– Прошу прощения, – сказал Смитбек и фальшиво улыбнулся. – Не туда попал.
И очень осторожно закрыл дверь. Вернулся к фасаду, где его еще сильнее оскорбило зрелище репортерского стада – стоят, словно овцы, предназначенные на заклание.
Нет, это не для него, не для Билла Смитбека из «Таймс». Сверкнул глазами, словно полководец, выбирающий способ атаки: у него должна родиться идея, до которой не додумались другие. И тут он заметил мотоциклиста, развозящего пиццу. Он безнадежно пытался пробиться сквозь толпу. Человек был худенький, со скошенным подбородком, на голове глупая шапочка с надписью «Пицца Ромео». Лицо посыльного от волнения покрылось красными пятнами.
Смитбек подошел к нему, кивнул на корзину, установленную на багажник.
– Тут пицца?
– Две, – сказал посыльный. – Посмотрите на это безобразие. Они остынут, и плакали мои чаевые. К тому же, если через двадцать минут я их не доставлю, мне совсем не заплатят...
Смитбек перебил его.
– Пятьдесят баксов за две твои пиццы и шапку.
Человек посмотрел на него, как на полного идиота.
Смитбек вытащил деньги.
– На. Возьми.
– А как же я...
– Скажи, что тебя ограбили.
Посыльному ничего не осталось, как взять деньги. Смитбек стащил с него шапку и нахлобучил на собственную голову. Затем открыл багажник мотоцикла и вытащил коробки с пиццей. Двинулся сквозь толпу к двери. В одну руку взял пиццы, а другой торопливо сдернул галстук и сунул в карман.
– Доставка пиццы, дайте дорогу!
Толпа расступилась, и он приблизился к огороженному лентой месту преступления.
– Доставка пиццы, двадцать четвертый этаж.
Сработало, как пароль: толстый коп отодвинул заграждение, и Смитбек прошел внутрь.
А теперь триумвират у дверей.
Он уверенно ринулся вперед, но копы уставились на него.
– Доставка пиццы, двадцать четвертый этаж.
Пробравшись сквозь море недвижных автомобилей, Смитбек развернулся и затрусил по Бродвею в северном направлении. В стылый январский воздух белым облачком вырывалось дыхание. Похоже, в последнее время он передвигается только бегом. Куда девалась гордая, размеренная походка лучшего корреспондента «Нью-Йорк таймс»? Он коршуном бросался на каждое новое происшествие, лишь бы вовремя сделать репортаж. Иногда в один день удавалось сдать в номер сразу две статьи. Нора Келли, два месяца назад ставшая его женой, этому отнюдь не радовалась: ведь она рассчитывала на неспешные совместные ужины с обсуждением дневных событий, а затем – на ночи неземного блаженства. У Смитбека оставалось слишком мало времени как на еду, так и на блаженство. Да, все эти дни пешком он не передвигался, и на то была важная причина. Брайс Харриман тоже не стоял, Смитбек слышал за спиной его дыхание.
Приехав из свадебного путешествия, Смитбек испытал одно из самых страшных потрясений в жизни. На пороге редакции его встретил Брайс Харриман. Одетый в костюм, который, похоже, носил со школьного выпускного вечера, самодовольно улыбаясь, он поздравил Вильяма с возвращением в «нашу газету».
«Нашу газету. О господи!».
До сих пор у Смитбека все шло как по маслу. Он был восходящей звездой «Таймс», за полгода опубликовал полдюжины сенсационных новостей. Фентон Дэйвис, его редактор, автоматически поворачивался к Смитбеку, когда надо было поднимать важную тему. Наконец-то он убедил свою подругу Нору прекратить погоню за старыми костями и горшками. Зачем выкапывать их из земли? А их медовый месяц в Ангкор-Вате был воистину сказкой, особенно неделя, которую они провели, исследуя развалины заброшенного замка кхмеров, не убоявшись джунглей, змей, малярии и ядовитых насекомых. Возвращаясь домой, он думал в самолете, что ничего лучшего в жизни у него еще не было.
И был прав.
Несмотря на вкрадчивое дружелюбие Харримана, с первого дня было ясно, что тот копает под Смитбека. Им и прежде доводилось скрещивать шпаги, но не в одной и той же газете. Харриману удалось устроиться в «Таймс», когда Смитбек находился на другом полушарии. А уж как он льнул к Дейвису, ловил каждое его слово, будто тот был Дельфийским оракулом! Глядя на него, Смитбек ощущал разлитие желчи. Похоже, его тактика сработала: на прошлой неделе Харриман заполучил дело Хулигана, которое по праву принадлежало Смитбеку.
Смитбек прибавил скорости. Он слышал, что на углу Шестьдесят пятой стрит и Бродвея какой-то парень свалился на людей, сидевших за завтраком. Там, должно быть, собрались телеоператоры, репортеры с магнитофонами, звукооператоры с микрофонами. Надо воспользоваться шансом и обскакать Харримана, поймать момент.
Слава Богу, летучку не устроили.
Он покачал головой, пробормотал что-то под нос и стал пробираться сквозь толпу.
Впереди виднелось стеклянное кафе «La Vielle Ville». Внутри помещения работала полиция, фотограф делал снимки, об этом свидетельствовали периодические вспышки, освещавшие стеклянные стены. Место преступления оцеплено желтой лентой. Смитбек поднял глаза к крыше кафе, увидел огромную, неровную дыру, оставшуюся после падения жертвы, взглянул на широкий фасад линкольновских башен и на разбитое окно, из которого выпал несчастный. Наверху тоже работали копы, вспыхивала фотокамера.
Он продвинулся вперед в надежде отыскать свидетелей.
– Я репортер, – громко воскликнул он. – Билл Смитбек. «Нью-Йорк таймс». Кто видел, что произошло?
Несколько человек обернулись и молча на него посмотрели. Смитбек оглядел их: вестсайдская матрона с крошечным шпицем на руках; мужчина, удерживающий на плече большую коробку с китайскими блюдами для выносной торговли; полдюжины других людей.
– Я ищу свидетеля. Может, кто-то что-нибудь видел?
Молчание. Большинство из них, возможно, даже не говорят по-английски, подумал он.
– Никто ничего не знает?
Мужчина с наушниками, в тяжелом пальто, энергично кивнул.
– Мужчина, – сказал он с сильным индийским акцентом. – Он упал.
Что ж, делать нечего. Смитбек снова продрался сквозь толпу. Впереди увидел полицейского. Он прогонял людей на тротуар, пытаясь освободить проезжую часть.
– Эй, офицер! – выкрикнул Смитбек, локтями расталкивая человеческое стадо. – Я из «Таймс». Что здесь произошло?
Офицер прекратил было рычать на людей и посмотрел в его сторону. Через мгновение продолжил свою работу.
– Нашли ли на теле жертвы удостоверение личности?
Коп его в упор не видел.
Смитбек смотрел на его удалявшуюся фигуру. Типично. Другой репортер стал бы ждать официальной версии случившегося, но только не он. Он запросто проберется внутрь.
Смитбек оглянулся по сторонам, и взгляд его остановился на главном входе в жилую башню. Дом огромный, в нем по меньшей мере тысяча квартир. Кто-то из жильцов наверняка знал жертву, они-то и прольют свет на эту историю, может, даже предложат свою версию. Смитбек закинул голову, пересчитывая этажи, пока снова не добрался до открытого окна. Двадцать четвертый этаж.
Опять вклинился в толпу, избегая вооруженных мегафонами полицейских. Наметил себе как можно более прямую траекторию, ведущую к входу в здание. Там стояли три дюжих копа, видно было, что при исполнении. Как же попасть внутрь? Сказать, что жилец? Вряд ли поверят.
Остановился, оглядел шумную толпу журналистов... самообладание быстро вернулось. Они, словно беспокойные овцы, ждут, когда к ним выйдет кто-нибудь из полиции и объяснит, в чем дело. Смитбек посмотрел на них с жалостью. Он не хотел, чтобы у него была та же, что и у всех, история, скормленная властями по ложке. Они расскажут лишь то, что захотят рассказать. Ему же нужны настоящие факты, а узнать их можно на двадцать четвертом этаже линкольновской башни.
Смитбек отвернулся от толпы и пошел в противоположном направлении. У таких многоэтажек, как эта, имеется служебный вход.
Мимо фасада здания, смотрящего на Бродвей, он дошел до угла. Там узкий переулок отделял его от следующего дома. Сунув руки в карманы, зашагал по переулку, небрежно посвистывая.
Спустя мгновение свист прекратился. Он увидел большую железную дверь с надписью «Служебный вход – Доставка». Возле двери стоял еще один коп. Он внимательно смотрел на Смитбека и одновременно разговаривал с кем-то по маленькому приемнику, приколотому к воротнику.
Черт! Ладно, только не останавливаться, не поворачивать назад – это будет выглядеть подозрительно. Надо как ни в чем не бывало пройти мимо полицейского, словно он собирался укоротить путь, зайдя за здание.
– Доброе утро, – сказал он, поравнявшись с полицейским.
– Добрый день, мистер Смитбек, – ответил коп.
У Смитбека окаменела челюсть.
Кто бы там ни занимался расследованием убийства, в профессионализме им не откажешь. Все делают как надо. Но и Смитбек не лыком шит. Если в здание есть еще один вход, он его отыщет. По переулку он вышел к торцу здания, повернул под прямым углом и снова двинулся в сторону 65-й стрит.
Да, примерно в тридцати ярдах отсюда – служебный вход в кафе «La Vielle Ville». И копов не видно. Раз уж на двадцать четвертый этаж подняться невозможно, удастся, по крайней мере, заглянуть туда, куда этот несчастный свалился.
Быстро пошел вперед, волнение прибавило прыти. Кто знает, может, из ресторана он и наверх поднимется? Должны же быть коридоры... возможно, в подвале?
Смитбек дошел до металлической двери, потянул за ручку и застыл на пороге.
Там, рядом с огромными плитами, несколько полицейских брали показания у поваров и официантов.
Все медленно повернулись и уставились на него.
Смитбек сделал вид, будто заглянул случайно.
– Никакой прессы, – рявкнул один из копов.
– Прошу прощения, – сказал Смитбек и фальшиво улыбнулся. – Не туда попал.
И очень осторожно закрыл дверь. Вернулся к фасаду, где его еще сильнее оскорбило зрелище репортерского стада – стоят, словно овцы, предназначенные на заклание.
Нет, это не для него, не для Билла Смитбека из «Таймс». Сверкнул глазами, словно полководец, выбирающий способ атаки: у него должна родиться идея, до которой не додумались другие. И тут он заметил мотоциклиста, развозящего пиццу. Он безнадежно пытался пробиться сквозь толпу. Человек был худенький, со скошенным подбородком, на голове глупая шапочка с надписью «Пицца Ромео». Лицо посыльного от волнения покрылось красными пятнами.
Смитбек подошел к нему, кивнул на корзину, установленную на багажник.
– Тут пицца?
– Две, – сказал посыльный. – Посмотрите на это безобразие. Они остынут, и плакали мои чаевые. К тому же, если через двадцать минут я их не доставлю, мне совсем не заплатят...
Смитбек перебил его.
– Пятьдесят баксов за две твои пиццы и шапку.
Человек посмотрел на него, как на полного идиота.
Смитбек вытащил деньги.
– На. Возьми.
– А как же я...
– Скажи, что тебя ограбили.
Посыльному ничего не осталось, как взять деньги. Смитбек стащил с него шапку и нахлобучил на собственную голову. Затем открыл багажник мотоцикла и вытащил коробки с пиццей. Двинулся сквозь толпу к двери. В одну руку взял пиццы, а другой торопливо сдернул галстук и сунул в карман.
– Доставка пиццы, дайте дорогу!
Толпа расступилась, и он приблизился к огороженному лентой месту преступления.
– Доставка пиццы, двадцать четвертый этаж.
Сработало, как пароль: толстый коп отодвинул заграждение, и Смитбек прошел внутрь.
А теперь триумвират у дверей.
Он уверенно ринулся вперед, но копы уставились на него.
– Доставка пиццы, двадцать четвертый этаж.