Чехов Антон Павлович. Рассказы

потому, что мужчины их никогда не видят. Вечеров давать жена моя не хочет,
на обеды она никого не приглашает, это очень скупая, сердитая, сварливая
дама, и потому никто не бывает у нас, но... могу вам сообщить по секрету...
(Приближается к рампе.) Дочерей моей жены можно видеть по большим праздникам
у тетки их Натальи Семеновны, той самой, которая страдает ревматизмом и
ходит в этаком желтом платье с черными пятнышками, точно вся осыпана
тараканами. Там подают и закуски. А когда там не бывает моей жены, то можно
и это... (Щелкает себя по шее.) Надо вам заметить, пьянею я от одной рюмки,
и от этого становится хорошо на душе и в то же время так грустно, что и
высказать не могу; вспоминаются почему-то молодые годы, и хочется почему-то
бежать, ах если бы вы знали, как хочется! (С увлечением.) Бежать, бросить
все и бежать без оглядки... куда? Все равно, куда... лишь бы бежать от этой
дрянной, пошлой, дешевенькой жизни, превратившей меня в старого, жалкого
дурака, старого, жалкого идиота, бежать от этой глупой, мелкой, злой. злой,
злой скряги, от моей жены, которая мучила меня тридцать три года. Бежать от
музыки, от кухни, от жениных денег, от всех этих пустяков и пошлостей... и
остановиться где-нибудь далеко-далеко в поле и стоять деревом, столбом,
огородным пугалом, под широким небом, и глядеть всю ночь, как над тобой
стоит тихий, ясный месяц, и забыть, забыть... О, как бы я хотел ничего не
помнить!.. Как бы я хотел сорвать с себя этот подлый, старый фрачишко, в
котором я тридцать лет назад венчался... (срывает с себя фрак) в котором
постоянно читаю лекции с благотворительною целью... Вот тебе! (Топчет фрак.)
Вот тебе! Стар я, беден, жалок, как эта самая жилетка с ее поношенной,
облезлой спиной... (Показывает спину.) Не нужно мне ничего! Я выше и чище
этого, я был когда-то молод, умен, учился в университете, мечтал, считал
себя человеком... Теперь не нужно мне ничего! Ничего бы, кроме покоя...
кроме покоя! (Поглядев в сторону, быстро надевает фрак.) Однако за кулисами
стоит жена... Пришла и ждет меня там... (Смотрит на часы.) Уже прошло
время... Если спросит она, то, пожалуйста, прошу вас, скажите ей, что лекция
была... что чучело, то есть я, держал себя с достоинством. (Смотрит в
сторону, откашливается.) Она смотрит сюда... (Возвысив голос.) Исходя из
того положения, что табак заключает в себе страшный яд, о котором я только
что говорил, курить ни в каком случае не следует, и я позволю себе,
некоторым образом, надеяться, что эта моя лекция "о вреде табака" принесет
свою пользу. Я все сказал. Dixi et animam levavi! * (Кланяется и
величественно уходит.)
^[*] Сказал и облегчил душу! (лат.)

НОВОГОДНЯЯ ПЫТКА

Очерк новейшей инквизиции
Вы облачаетесь во фрачную пару, нацепляете на шею Станислава, если
таковой у вас имеется, прыскаете платок духами, закручиваете штопором усы и
все это с такими злобными, порывистыми движениями, как будто одеваете не
себя самого, а своего злейшего врага.
-- А, черррт подери! -- бормочете вы сквозь зубы.-- Нет покоя ни в
будни, ни в праздники! На старости лет мычешься, как ссобака! Почтальоны
живут покойнее!
Возле вас стоит ваша, с позволения сказать, подруга жизни, Верочка, и
егозит:
-- Ишь что выдумал: визитов не делать! Я согласна, визиты -- глупость,
предрассудок, их не следует делать, но если ты осмелишься остаться дома, то,
клянусь, я уйду, уйду... навеки уйду! Я умру! Один у нас дядя, и ты... ты не
можешь, тебе лень поздравить его с Новым годом? Кузина Леночка так нас
любит, и ты, бесстыдник, не хочешь оказать ей честь? Федор Николаич дал тебе
денег взаймы, брат Петя так любит всю нашу семью, Иван Андреич нашел тебе
место, а ты!.. ты не чувствуешь! Боже, какая я несчастная! Нет, нет, ты
решительно глуп! Тебе нужно жену не такую кроткую, как я, а ведьму, чтоб она
тебя грызла каждую минуту! Да-а! Бессовестный человек! Ненавижу! Презираю!
Сию же минуту уезжай! Вот тебе списочек... У всех побывай, кто здесь
записан! Если пропустишь хоть одного, то не смей ворочаться домой!
Верочка не дерется и не выцарапывает глаз. Но вы не чувствуете такого
великодушия и продолжаете ворчать... Когда туалет кончен и шуба уже надета,
вас провожают до самого выхода и говорят вам вслед:
-- Тирран! Мучитель! Изверг!
Вы выходите из своей квартиры (Зубовский бульвар, дом Фуфочкина),
садитесь на извозчика и говорите голосом Солонина, умирающего в "Далиле":
-- В Лефортово, к Красным казармам! У московских извозчиков есть теперь
полости, но вы не цените такого великодушия и чувствуете, что вам холодно...
Логика супруги, вчерашняя толчея в маскараде Большого театра, похмелье,
страстное желание завалиться спать, послепраздничная изжога -- все это
мешается в сплошной сумбур и производит в вас муть... Мутит ужасно, а тут
еще извозчик плетется еле-еле, точно помирать едет...
В Лефортове живет дядюшка вашей жены, Семен Степаныч. Это прекраснейший
человек. Он без памяти любит вас и вашу Верочку, после своей смерти оставит
вам наследство, но... черт с ним, с его любовью и с наследством! На ваше
несчастье, вы входите к нему в то самое время, когда он погружен в тайны
политики.
-- А слыхал ты, душа моя, что Баттенберг задумал? -- встречает он
вас.-- Каков мужчина, а? Но какова Германия!!
Семен Степаныч помешан на Баттенберге. Он, как и всякий российский
обыватель, имеет свой собственный взгляд на болгарский вопрос, и если б в
его власти, то он решил бы этот вопрос как нельзя лучше...
-- Не-ет, брат, тут не Муткурка и не Стамбулка виноваты! -- говорил он,
лукаво подмигивая глазом.-- Тут Англия, брат! Будь я, анафема, трижды
проклят, если не Англия!
Вы послушали его четверть часа и хотите раскланяться, но он хватает вас
за рукав и просит дослушать. Он кричит, горячится, брызжет вам в лицо, тычет
пальцами в ваш нос, цитирует целиком газетные передовицы, вскакивает,
садится... Вы слушаете, чувствуете, как тянутся длинные минуты, и из боязни
уснуть таращите глаза... От обалдения у вас начинают чесаться мозги...
Баттенберг, Муткуров, Стамбулов, Англия, Египет мелкими чертиками прыгают у
вас перед глазами...
Проходит полчаса... час... Уф!
-- Наконец-то! -- вздыхаете вы, садясь через полтора часа на
извозчика.-- Уходил, мерзавец! Извозчик, езжай в Хамовники! Ах, проклятый,
душу вытянул политикой!
В Хамовниках вас ожидает свидание с полковником Федором Николаичем, у
которого в прошлом году вы взяли взаймы шестьсот рублей...
-- Спасибо, спасибо, милый мой,-- отвечает он на ваше поздравление,
ласково заглядывая вам в глаза.-- И вам того же желаю... Очень рад, очень
рад... Давно ждал вас... Там ведь у нас, кажется, с прошлого года какие-то
счеты есть... Не помню, сколько там... Впрочем, это пустяки, я ведь это
только так... между прочим... Не желаете ли с дорожки?
Когда вы, заикаясь и потупив взоры, заявляете, что у вас, ей-богу, нет
теперь свободных денег, и слезно просите обождать еще месяц, полковник
всплескивает руками и делает плачущее лицо.
-- Голубчик, ведь вы на полгода брали! -- шепчет он.-- И разве я стал
бы вас беспокоить, если бы не крайняя нужда? Ах, милый, вы просто топите
меня, честное слово... После Крещенья мне по векселю платить, а вы... ах,
боже мой милостивый! Извините, но даже бессовестно.- Долго полковник читает
вам нотацию. Красный, вспотевший, вы выходите от него, садитесь в сани и
говорите извозчику:
-- К Нижегородскому вокзалу, сскотина! Кузину Леночку вы застаете в
самых растрепанных чувствах. Она лежит у себя в голубой гостиной на кушетке,
нюхает какую-то дрянь и жалуется на мигрень.
-- Ах, это вы, Мишель? -- стонет она, наполовину открывая глаза и
протягивая вам руку.-- Это вы? Сядьте возле меня...
Минут пять лежит она с закрытыми глазами, потом поднимает веки, долго
глядит вам в лицо и спрашивает тоном умирающей:
-- Мишель, вы... счастливы?
Засим мешочки под ее глазами напухают, на ресницах показываются
слезы... Она поднимается, прикладывает руку к волнующейся груди и говорит:
-- Мишель, неужели... неужели все уже кончено? Неужели прошлое погибло
безвозвратно! О нет!
Вы что-то бормочете, беспомощно поглядываете по сторонам, как бы ища
спасения, но пухлые женские руки, как две змеи, обволакивают уже вашу шею,
лацкан вашего фрака уже покрыт слоем пудры. Бедная, все прощающая, все
выносящая фрачная пара!
-- Мишель, неужели тот сладкий миг уж не повторится более? -- стонет
кузина, орошая вашу грудь слезами.-- Кузен, где же ваши клятвы, где обет в
вечной любви?
Бррр!.. Еще минута, и вы с отчаяния броситесь в горящий камин, головой
прямо в уголья, но вот на ваше счастье слышатся шаги и в гостиную входит
визитер с шапокляком и остроносыми сапогами... Как сумасшедший срываетесь вы
с места, целуете кузине руку и, благословляя избавителя, мчитесь на улицу.
-- Извозчик, к Крестовской заставе! Брат вашей жены, Петя, отрицает
визиты, а потому в праздники его можно застать дома.
-- Ура-а! -- кричит он, увидев вас...-- Кого ви-ижу! Как кстати ты
пришел!
Он трижды целует вас, угощает коньяком, знакомит с двумя какими-то
девицами, которые сидят у него за перегородкой и хихикают,-- скачет,
прыгает, потом, сделав серьезное лицо, отводит вас в угол и шепчет:
-- Скверная штука, братец ты мой... Перед праздниками, понимаешь ты,
издержался и теперь сижу без копейки... Положение отвратительное... Только
на тебя и надежда... Если не дашь до пятницы двадцать пять рублей, то без
ножа зарежешь...
-- Ей-богу, Петя, у меня у самого карманы пусты!-- божитесь вы...
-- Оставь, пожалуйста! Это уж свинство!
-- Но уверяю тебя...
-- Оставь, оставь... Я отлично тебя понимаю! Скажи, что не хочешь дать,
вот и все...
Петя обижается, начинает упрекать вас в неблагодарности, грозит донести
о чем-то Верочке... Вы даете пять целковых, но этого мало... Даете еще пять
-- и вас отпускают с условием, что завтра вы пришлете еще пятнадцать.
-- Извозчик, к Калужским воротам!
У Калужских ворот живет ваш кум, мануфактур-советник Дятлов. Этот
хватает вас в объятия и тащит вас прямо к закусочному столу.
-- Ни-ни-ни! -- орет он, наливая вам большую рюмку рябиновой.-- Не смей
отказаться! По гроб жизни обидишь! Не выпьешь -- не выпущу! Сережка,
запри-ка на ключ дверь!
Делать нечего, вы скрепя сердце выпиваете. Кум приходит в восторг.
-- Ну, спасибо! -- говорит он.-- За то, что ты такой хороший человек,
давай еще выпьем... Ни-ни-ни... ни! Обидишь! И не выпущу!
Надо пить и вторую.
-- Спасибо другу! -- восхищается кум.-- За это самое, что ты меня не
забыл, еще надо выпить!
И так далее... Выпитое у кума действует на вас так живительно, что на
следующем визите (Сокольницкая роща, дом Курдюковой) вы хозяйку принимаете
за горничную, а горничной долго и горячо пожимаете руку...
Разбитый, помятый, без задних ног возвращаетесь вы к вечеру домой. Вас
встречает ваша, извините за выражение, подруга жизни...
-- Ну, у всех были? -- спрашивает она.-- Что же ты не отвечаешь? А?
Как? Что-о-о? Молчать! Сколько потратил на извозчика?
-- Пя... пять рублей восемь гривен...
-- Что-о-о? Да ты с ума сошел! Миллионер ты, что ли, что тратишь
столько на извозчика? Боже, он сделает нас нищими!
Засим следует нотация за то, что от вас вином пахнет, что вы не умеете
толком рассказать, какое на Леночке платье, что вы -- мучитель, изверг и
убийца...
Под конец, когда вы думаете, что вам можно уже завалиться и отдохнуть,
ваша супруга вдруг начинает обнюхивать вас, делает испуганные глаза и
вскрикивает.
-- Послушайте,-- говорит она,-- вы меня не обманете! Куда вы заезжали
кроме визитов?
-- Ни... никуда...
-- Лжете, лжете! Когда вы уезжали, от вас пахло виолет-де-пармом,
теперь же от вас разит опопонаксом! Несчастный, я все понимаю! Извольте мне
говорить! Встаньте! Не смейте спать, когда с вами говорят. Кто она? У кого
вы были?
Вы таращите глаза, крякаете и в обалдении встряхиваете головой...
-- Вы молчите?! Не отвечаете? -- продолжает супруга.-- Нет? Уми...
умираю! До... доктора! За-му-учил! Уми-ра-аю!
Теперь, милый мужчина, одевайтесь и скачите за доктором. С Новым годом!

МАЛЬЧИКИ

-- Володя приехал! -- крикнул кто-то на дворе.
-- Володечка приехали! -- завопила Наталья, вбегая в столовую.-- Ах,
боже мой!
Вся семья Королевых, с часу на час поджидавшая своего Володю, бросилась
к окнам. У подъезда стояли широкие розвальни, и от тройки белых лошадей шел
густой туман. Сани были пусты, потому что Володя уже стоял в сенях и
красными, озябшими пальцами развязывал башлык. Его гимназическое пальто,
фуражка, калоши и волосы на висках были покрыты инеем, и весь он от головы
до ног издавал такой вкусный морозный запах, что, глядя на него, хотелось
озябнуть и сказать: "бррр!" Мать и тетка бросились обнимать и целовать его,
Наталья повалилась к его ногам и начала стаскивать с него валенки, сестры
подняли визг, двери скрипели, хлопали, а отец Володи в одной жилетке и с
ножницами в руках вбежал в переднюю и закричал испуганно:
-- А мы тебя еще вчера ждали! Хорошо доехал? Благополучно? Господи боже
мой, да дайте же ему с отцом поздороваться! Что, я не отец, что ли?
-- Гав! Гав! -- ревел басом Милорд, огромный черный пес, стуча хвостом
по стенам и по мебели.
Все смешалось в один сплошной радостный звук, продолжавшийся минуты
две. Когда первый порыв радости прошел, Королевы заметили, что кроме Володи
в передней находился еще один маленький человек, окутанный в платки,
шали и башлыки и покрытый инеем; он неподвижно стоял в углу в тени,
бросаемой 1 большою лисьей шубой.
-- Володечка, а это же кто? -- спросила шепотом мать.
-- Ах! -- спохватился Володя.-- Это, честь имею представить, мой
товарищ Чечевицын, ученик второго класса... Я привез его с собой погостить у
нас.
-- Очень приятно, милости просим!--сказал радостно отец.-- Извините, я
по-домашнему, без сюртука... Пожалуйте! Наталья, помоги господину Черепицыну
раздеться! Господи боже мой, да прогоните эту собаку! Это наказание!
Немного погодя Володя и его друг Чечевицын, ошеломленные шумной
встречей и все еще розовые от холода, сидели за столом и пили чай. Зимнее
солнышко, проникая сквозь снег и узоры на окнах, дрожало на самоваре и
купало свои чистые лучи в полоскательной чашке. В комнате было тепло, и
мальчики чувствовали, как в их озябших телах, не желая уступать друг другу,
щекотались тепло и мороз.
-- Ну, вот скоро и рождество! -- говорил нараспев отец, крутя из
темнорыжего табаку папиросу.-- А давно ли было лето и мать плакала, тебя
провожаючи? Ан ты и приехал... Время, брат, идет быстро! Ахнуть не успеешь,
как старость придет. Господин Чибисов, кушайте, прошу вас, не стесняйтесь! У
нас попросту.
Три сестры Володи, Катя, Соня и Маша -- самой старшей из них было
одиннадцать лет,-- сидели за столом и не отрывали глаз от нового знакомого.
Чечевицын был такого же возраста и роста, как Володя, но не так пухл и бел,
а худ, смугл, покрыт веснушками. Волосы у него были щетинистые, глаза
узенькие, губы толстые, вообще был он очень некрасив, и если б на нем не
было гимназической куртки, то по наружности его можно было бы принять за
кухаркина сына. Он был угрюм, все время молчал и ни разу не улыбнулся.
Девочки, глядя на него, сразу сообразили, что это, должно быть, очень умный
и ученый человек. Он о чем-то все время думал и так был занят своими
мыслями, что когда его спрашивали о чем-нибудь, то он вздрагивал, встряхивал
головой и просил повторить вопрос.
Девочки заметили, что и Володя, всегда веселый и разговорчивый, на этот
раз говорил мало, вовсе не улыбался и как будто даже не рад был тому, что
приехал домой. Пока сидели за чаем, он обратился к сестрам только раз, да и
то с какими-то странными словами. Он указал пальцем на самовар и сказал:
-- А в Калифорнии вместо чаю пьют джин. Он тоже был занят какими-то
мыслями, и, судя по тем взглядам, какими он изредка обменивался с другом
своим Чечевицыным, мысли у мальчиков были общие.
После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись
работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из
разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и
шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными
криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже
восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь на них за то, что они
тупы. Мамаша вбегала в детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала:
-- Кто взял мои ножницы? Опять ты, Иван Николаич, взял мои ножницы?
-- Господи боже мой, даже ножниц не дают! -- отвечал плачущим голосом
Иван Николаич и, откинувшись на спинку стула, принимал позу оскорбленного
человека, но через минуту опять восхищался.
В предыдущие свои приезды Володя тоже занимался приготовлениями для
елки или бегал на двор поглядеть, как кучер и пастух делали снеговую гору,
но теперь он и Чечевицын не обратили никакого внимания на разноцветную
бумагу и ни разу даже не побывали в конюшне, а сели у окна и стали о чем-то
шептаться; потом они оба вместе раскрыли географический атлас и стали
рассматривать какую-то карту.
-- Сначала в Пермь...-- тихо говорил Чечевицын...--оттуда в Тюмень...
потом Томск... потом...
потом... в Камчатку... Отсюда самоеды перевезут на лодках через
Берингов пролив... Вот тебе и Америка... Тут много пушных зверей.
-- А Калифорния? -- спросил Володя.
-- Калифорния ниже... Лишь бы в Америку попасть, а Калифорния не за
горами. Добывать же себе пропитание можно охотой и грабежом.
Чечевицын весь день сторонился девочек и глядел на них исподлобья.
После вечернего чая случилось, что его минут на пять оставили одного с
девочками. Неловко было молчать. Он сурово кашлянул, потер правой ладонью
левую руку, поглядел угрюмо на Катю и спросил:
-- Вы читали Майн-Рида?
-- Нет, не читала... Послушайте, вы умеете на коньках кататься?
Погруженный в свои мысли, Чечевицын ничего не ответил на этот вопрос, а
только сильно надул щеки и сделал такой вздох, как будто ему было очень
жарко. Он еще раз поднял глаза на Катю и сказал:
-- Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то дрожит земля, а в это
время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут.
Чечевицын грустно улыбнулся и добавил:
-- А также индейцы нападают на поезда. Но хуже всего это москиты и
термиты.
-- А что это такое?
-- Это вроде муравчиков, только с крыльями. Очень сильно кусаются.
Знаете, кто я?
-- Господин Чечевицын.
-- Нет. Я Монтигомо Ястребиный Коготь, вождь непобедимых.
Маша, самая маленькая девочка, поглядела на него, потом на окно, за
которым уже наступал вечер, и сказала в раздумье:
-- А у нас чечевицу вчера готовили.
Совершенно непонятные слова Чечевицына и то, что он постоянно шептался
с Володей, и то, что Володя не играл, а все думал о чем-то,-- все это было
загадочно и странно. И обе старшие девочки, Катя и Соня, стали зорко следить
за мальчиками. Вечером, когда мальчики ложились спать, девочки подкрались к
двери и подслушали их разговор. О, что они узнали! Мальчики собирались
бежать куда-то в Америку добывать золото; у них для дороги было уже все
готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания
огня, компас и четыре рубля денег. Они узнали, что мальчикам придется пройти
пешком несколько тысяч верст, а по дороге сражаться с тиграми и дикарями,
потом добывать золото и слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские
разбойники, пить джин и в конце концов жениться на красавицах и обрабатывать
плантации. Володя и Чечевицын говорили и в увлечении перебивали друг друга.
Себя Чечевицын называл при этом так: "Монтигомо Ястребиный Коготь", а Володю
-- "бледнолицый брат мой".
-- Ты смотри же, не говори маме,-- сказала Катя Соне, отправляясь с ней
спать.-- Володя привезет нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты
скажешь маме, то его не пустят.
Накануне сочельника Чечевицын целый день рассматривал карту Азии и
что-то записывал, а Володя, томный, пухлый, как укушенный пчелой, угрюмо
ходил по комнатам и ничего не ел. И раз даже в детской он остановился перед
иконой, перекрестился и сказал:
-- Господи, прости меня грешного! Господи, сохрани мою бедную,
несчастную маму!
К вечеру он расплакался. Идя спать, он долго обнимал отца, мать и
сестер. Катя и Соня понимали, в чем тут дело, а младшая, Маша, ничего не
понимала, решительно ничего, и только при взгляде на Чечевицына задумывалась
и говорила со вздохом:
-- Когда пост, няня говорит, надо кушать горох и чечевицу.
Рано утром в сочельник Катя и Соня тихо поднялись с постелей и пошли
посмотреть, как мальчики будут бежать в Америку. Подкрались к двери.
-- Так ты не поедешь? -- сердито спрашивал Чечевицын.-- Говори: не
поедешь?
-- Господи! -- тихо плакал Володя.-- Как же я поеду? Мне маму жалко.
-- Бледнолицый брат мой, я прошу тебя, поедем! Ты же уверял, что
поедешь, сам меня сманил, а как ехать, так вот и струсил.
-- Я... я не струсил, а мне... мне маму жалко.
-- Ты говори: поедешь или нет?
-- Я поеду, только... только погоди. Мне хочется дома пожить.
-- В таком случае я сам поеду! -- решил Чечевицын.-- И без тебя
обойдусь. А еще тоже хотел охотиться на тигров, сражаться! Когда так, отдай
же мои пистоны!
Володя заплакал так горько, что сестры не выдержали и тоже тихо
заплакали. Наступила тишина.
-- Так ты не поедешь? -- еще раз спросил Чечевицын.
-- По... поеду.
-- Так одевайся!
И Чечевицын, чтобы уговорить Володю, хвалил Америку, рычал как тигр,
изображал пароход, бранился, обещал отдать Володе всю слоновую кость и все
львиные и тигровые шкуры.
И этот худенький смуглый мальчик со щетинистыми волосами и веснушками
казался девочкам необыкновенным, замечательным. Это был герой, решительный,
неустрашимый человек, и рычал он так, что, стоя за дверями, в самом деле
можно было подумать, что это тигр или лев.
Когда девочки вернулись к себе и одевались, Катя с глазами полными слез
сказала:
-- Ах, мне так страшно!
До двух часов, когда сели обедать, все было тихо, но за обедом вдруг
оказалось, что мальчиков нет дома. Послали в людскую, в конюшню, во флигель
к приказчику -- там их не было. 'Послали в деревню -- и там не нашли. И чай
потом тоже пили без мальчиков, а когда садились ужинать, мамаша очень
беспокоилась, даже плакала. А ночью опять ходили в деревню, искали, ходили с
фонарями на реку. Боже, какая поднялась суматоха!
На другой день приезжал урядник, писали в столовой какую-то бумагу.
Мамаша плакала.
Но вот у крыльца остановились розвальни, и от тройки белых лошадей
валил пар.
-- Володя приехал!--крикнул кто-то на дворе.
-- Володечка приехали! -- завопила Наталья, вбегая в столовую.
И Милорд залаял басом: "Гав! гав!" Оказалось, что мальчиков задержали в
городе, в Гостином дворе (там они ходили и все спрашивали, где продается
порох). Володя, как вошел в переднюю, так и зарыдал и бросился матери на
шею. Девочки, дрожа, с ужасом думали о том, что теперь будет, слышали, как
папаша повел Володю и Чечевицына к себе в кабинет и долго там говорил с
ними; и мамаша тоже говорила и плакала.
-- Разве это так можно? -- убеждал папаша.-- Не дай бог, узнают в
гимназии, вас исключат. А вам стыдно, господин Чечевицын! Нехорошо-с! Вы
зачинщик и, надеюсь, вы будете наказаны вашими родителями. Разве это так
можно? Вы где ночевали?
-- На вокзале! -- гордо ответил Чечевицын.
Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали полотенце, смоченное в
уксусе. Послали куда-то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать
Чечевицына, и увезла своего сына.
Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было суровое, надменное, и,
прощаясь с девочками, он не сказал ни одного слова; только взял у Кати
тетрадку и написал в знак памяти:
"Монтигомо Ястребиный Коготь".

КАШТАНКА

Рассказ

Глава первая
ДУРНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
Молодая рыжая собака -- помесь такса с дворняжкой -- очень похожая
мордой на лисицу, бегала взад и вперед по тротуару и беспокойно оглядывалась
по сторонам. Изредка она останавливалась и, плача, приподнимая то одну
озябшую лапу, то другую, старалась дать себе отчет: как это могло случиться,
что она заблудилась?
Она отлично помнила, как она провела день и как в конце концов попала
на этот незнакомый тротуар.
День начался с того, что ее хозяин, столяр Лука Александрыч, надел
шапку, взял подмышку какую-то деревянную штуку, завернутую в красный платок,
и крикнул:
-- Каштанка, пойдем!
Услыхав свое имя, помесь такса с дворняжкой вышла из-под верстака, где
она спала на стружках, сладко потянулась и побежала за хозяином. Заказчики
Луки Александрыча жили ужасно далеко, так что, прежде чем дойти до каждого
из них, столяр должен был по нескольку раз заходить в трактир и
подкрепляться. Каштанка помнила, что по дороге она вела себя крайне
неприлично. От радости, что ее взяли гулять, она прыгала, бросалась с лаем
на вагоны конножелезки, забегала во дворы и гонялась за собаками. Столяр
то и дело терял ее из виду, останавливался и сердито кричал на нее. Раз
даже он с выражением алчности на лице забрал в кулак ее лисье ухо, потрепал
и проговорил с расстановкой:
-- Чтоб... ты... из... дох... ла, холера!
Побывав у заказчиков, Лука Александрыч зашел на минутку к сестре, у
которой пил и закусывал; от сестры пошел он к знакомому переплетчику, от
переплетчика в трактир, из трактира к куму и т. д. Одним словом, когда
Каштанка попала на незнакомый тротуар, то уже вечерело, и столяр был пьян,
как сапожник. Он размахивал руками и, глубоко вздыхая, бормотал:
-- Во гресех роди мя мати во утробе моей! Ох, грехи, грехи! Теперь вот
мы по улице идем и на фонарики глядим, а как помрем -- в гиене огненной