Страница:
Сергей Чекмаев
Носители совести
Я освобождаю людей от отягощающих ограничений разума, от грязных и унизительных самоистязаний химеры, именуемой совестью и моралью, и от претензий на свободу и независимость, до которых дорастают лишь немногие.А. Гитлер (по свидетельству Г. Раушнинга в книге «Голос разрушения»)
Империя пала сама. Нет, она не рухнула в неравной борьбе с десятками врагов, и по улицам древних столиц не прошлись маршем орды новых варваров. Воздушные флоты тяжелых бомбардировщиков не разносили в щебень имперские города.
Империя не была тысячелетним рейхом, истоки которого терялись бы в глубине веков. Совсем нет. Она просуществовала всего лишь около семидесяти лет – разве это срок для истории? Но годы, насыщенные военными победами и экономическими прорывами, стяжали Империи имя. Имя и славу, о которых не могли мечтать и супердержавы прошлого с многовековым стажем.
Западные соседи – конгломерат маленьких дряхлеющих стран, по привычке именуемый Ойкуменой – долго еще боялись могучего и таинственного восточного исполина. Потом слава Империи ушла, осталось только имя. А еще через несколько лет и оно кануло в небытие.
Империя пала сама, по воле своих граждан, которые не хотели больше жить в «дружной семье», в одной большой коммунальной квартире. Впрочем, некоторые из них считали ее «тюрьмой народов». И даже считают так до сих пор. Им еще предстоит понять свою неправоту. Ведь Империи удалось сделать то, что так и не смог осуществить никто из ее предшественников – собрать под одной крышей народы, веками враждовавшие друг с другом. Кровные враги, способные предъявить немалый счет соседям, живущим по ту сторону реки или через перевал, теперь считались равноправными братьями одной большой семьи. И пусть не ушел до конца кровавый туман из воспоминаний прошлого, пусть иногда рука тянулась к кинжалу, междоусобицы прежних времен ушли. Как многим казалось, навсегда.
Они ошибались.
Спокойная жизнь и мирное соседство извечных недругов держалось лишь на силе Империи, ее штыках, ее власти и авторитете. И, как только Империя рухнула, старая вражда разгорелась вновь. Запылали города, в дома, еще недавно чистые и ухоженные, врывались озверелые толпы. Соседи убивали соседей, с которыми мирно жили бок о бок не одно десятилетие. На улицах воцарилось средневековье, мрачное и непроглядное. Забытое, казалось, навсегда, с того дня, как в этих землях воцарилась Империя. Но идеологи новой власти так и не смогли вытравить память о нем, лишь замаскировали слегка глянцем легенд и величием имперской мифологии.
И теперь средневековье отомстило.
Так было на Востоке. На Западе случилось иное.
Ойкумена с восторгом приняла известие о распаде Империи. Страшный и непостижимый враг ослабевал на глазах, еще каких-нибудь два-три десятилетия – и его можно больше не бояться. Стараясь закрепить развал, Ойкумена, после недолгих колебаний, с радостью принимала в свои ряды осколки рухнувшего исполина. Самые западные части Империи, никогда не терявшие связи с Ойкуменой, становились новыми участниками конгломерата. В мгновение ока сменились символы власти и партийная идеология, появились государственные флаги, гербы и гимны. Переписывалась история, откуда-то возникали свои, национальные, неимперские герои. Получили новые имена улицы, проспекты и даже целые города, зачастую в угаре переименовывались даже те, что раньше, в доимперские времена, не существовали. Менялись государственные языки – с имперского на национальный. И мало кого заботило, что на нем умела говорить едва ли десятая часть населения страны. Новоиспеченные государства изо всех сил старались забыть о своем имперском прошлом.
Вот и Североморье, бывшее когда-то грозным имперским форпостом, стало вполне обычной ойкуменской страной со своим парламентом, легитимным президентом и правами человека. С высокими налогами, но и высокими социальными выплатами. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что многие из них существовали лишь на бумаге.
Наверное, ради всего этого стоило менять статус имперской провинции на гордый имидж независимой страны, участника западного конгломерата. И стоило, наверное, продавать за гроши контрольный пакет акций самых мощных предприятий ойкуменским промышленным гигантам.
Замерли когда-то мощные верфи Балтийска, завод Станкотяжмаш, цеха Агрегатстроя, гигантской строительной базы сверхтяжелой машинерии. Встал химкомбинат красителей, лишь в отдельных его корпусах еще теплилась жизнь. С трудом шевелился, как умирающий динозавр, огромный столичный порт.
Ойкумене не нужны были конкуренты. Бывшие имперские заводы, несмотря на устаревшее оборудование, все еще могли выдавать качественный товар по низкой цене. Но… это нарушило бы давным-давно выстроенный, отлаженный, как хороший механизм, конкурентный баланс Ойкумены. И новые хозяева, скупив североморские предприятия, предпочли закрыть их.
Впрочем, новые жители Ойкумены не остались без работы. Через территорию Североморья шел транзит энергоносителей, которыми всегда славилась Империя. Отщипывая свой кусочек в виде транспортных тарифов, а то и просто – открывая время от времени кран нефтепроводов, независимая держава вполне могла кормить своих граждан.
Но граждане и сами не сидели сложа руки. Ойкуменский экспорт в Империю, плата за нефть, газ и ценное сырье, тоже шел через Североморье. Большегрузные фуры пересекали маленькую страну с Запада на Восток. Водителей надо было кормить, поить, давать ночлег, охранять. Иногда в прямом смысле, иногда в переносном – то есть просто получать деньги за безопасный проезд. На общепринятом языке такая операция именуется рэкетом. Некоторые граждане Североморья на свой страх и риск сами перевозили ойкуменские товары, самые смелые – перегоняли подержанные автомобили. Прибыльный бизнес: в Ойкумене не знали, что с ними делать, и отдавали за гроши, а в Империи спрос на них не ослабевал.
Североморье жило торговыми связями Ойкумены и Империи. Паразитировало на них.
Страну заполнили криминальные группировки, и свои, местные, и пришлые с Востока и Запада. После нескольких лет кровавых войн и дележа сфер влияния, перестрелки на улицах североморских городов перестали быть чем-то из ряда вон. За каждым транспортным потоком теперь наблюдал свой босс, чиновники и правительство получали изрядный куш, обычным гражданам тоже кое-что перепадало.
Время от времени какого-нибудь сенатора обвиняли в связях с имперской мафией, назначались парламентские слушания, пресса кричала на все лады о продажности политиканов. Проштрафившегося сенатора снимали, на его место садился новый, представляющий интересы другой группировки.
Постепенно люди привыкли так жить.
Среди кровавых разборок и мафиозных войн, когда перестрелки и взрывы – обыденные сюжеты городских новостей. Среди чиновников, строящих многоэтажные дворцы в курортных зонах. Среди урезанных социальных программ, на которые все чаще не хватало денег из-за дефицита бюджета. Среди проносящихся по улицам громад тонированных джипов, плюющих на правила дорожного движения. Среди контраста бедных кварталов и искрящихся неоном центров развлечений для «новых хозяев жизни».
Люди привыкли так жить. Жить сродни раковому наросту на кровяной артерии.
Но были и такие, кто так и не смог смириться с грязью, подлостью и болью окружающего мира.
ПРОЛОГ
Сказать по правде, когда Ксюха в первый раз собиралась к старому профессору, ей было немного не по себе. Кое-кто в институте распускал про него довольно гадкие слухи: вот, мол, старый козел интересуется молоденькими, да еще настолько обнаглел, что не стесняется принимать их у себя дома. Только потом Ксюха поняла, что слухи пущены в ход девчонками со старших курсов, которым выпало сдавать профессору экзамен. И хотя его предмет – физиология – слыл легким, спрашивал он всегда строго и оценки ставил в соответствии с уровнем знаний. Так что привычная система «надень короткую юбку и блузку с вырезом – и четверка обеспечена» с ним не работала. Ну, а у любительниц платить за экзамен натурой вообще ничего не получалось. Их всех стройными рядами профессор отпралял на пересдачу.
Вот обиженные на «несговорчивого старпера» студентки и решили отомстить. Так Мила Стемпер, первая красотка четвертого курса, неоднократно с жаром рассказывала:
– Представляешь, он ставит мне в зачетку «неуд» и говорит, сладко так: не забудьте, пересдача в начале августа. Надеюсь, вы придете достаточно подготовленной, не как сегодня. И вообще я бы порекомендовал вам заниматься дополнительно.
На этом месте Мила обычно гневно встряхивала великолепной косой:
– Сказал и посмотрел на меня так, что все сразу стало понятно. Ждет, что я ему прямо тут и скажу: профессор, а можно позаниматься с вами. Тут бы он растаял, конечно, рассыпался в комплиментах, конечно, мол, ради вас, девочка, все что угодно. Но я его обломала. Зачетку взяла, процедила «спасибо» сквозь зубы, так чтоб понял старый извращенец, что ничего ему не обломится, и ушла.
Наслушавшись подобных историй, Ксюха, понятное дело, идти к профессору особенно не желала. Но что поделаешь, когда институтская библиотека дышит на ладан уже восьмой год. За некоторыми редкими, и оттого популярными книжками приходится занимать очередь месяца за три. А старых учебников, по которым до сих пор преподаются многие предметы, вообще днем с огнем не сыщешь. Они же на имперском языке, а по распоряжению Министерства просвещения во всех учебных библиотеках Североморья оставили книги только на местном, северном наречии.
– А как мы детей учить будем? – то и дело спрашивают преподаватели. – Новых-то учебников нет, да и программа обучения пока не принята.
Чиновники, как обычно, не слышат.
Можно негодовать и ругаться, сколько влезет, но без имперских учебников учится невозможно. Говорят, диплом Североморского высшего медицинского института теперь принимают в Ойкумене. Звучит хорошо – бакалавр медицины. Интересно, знают ли на Западе, какие учебники читают будущие медики? Скорее всего – нет, иначе разом бакалавриат прикрыли бы. Не любят в Ойкумене имперское, что и говорить.
В Североморье тоже не любят, или, по крайней мере, делают вид, но…
Учится-то надо.
Хорошо Виола Ариадновна, преподаватель биоинформатики и – по совместительству – институтский библиотекарь шепнула Ксюхе по секрету, что нужные учебники есть у старого профессора Круковского.
– Он, моя дорогая, всю жизнь медицине отдал. При Империи академиком был, потом ушел на пенсию, но про нас не забывает, физиологию преподает, на смежных курсах отдельные лекции читает.
– Я знаю, Виола Ариадновна, – невежливо перебила Ксюха – времени на разговоры не было, успеть бы перед лекцией в кафешку институтскую забежать.
Химичка не обиделась. Несмотря на возраст и покровительственные интонации, она оставалась человеком веселым и бесконфликтным, умудряясь ладить и со студентами, и с преподавателями и даже с ректором собственного факультета, мрачным и раздражительным Львом Канторовичем.
– Может и знаешь, спорить не буду, ты у нас умненькая девочка… – Ксюха виновато потупилась, не заметив, что глаза Виолы Ариадновны смеются. – Но все знать нельзя, потому слушай, что тебе скажет старая перечница, давным-давно выжившая из ума. У профессора дома огромная библиотека, он ее всю жизнь собирал. Уверена, там найдется, что тебе нужно. По крайней мере, всегда находилось. Телефон профессора я тебе сейчас напишу, позвони, узнай: есть ли? Если есть – спроси, может ли дать. Поняла? Думаю, все будет нормально, Богдан Владиленович редко кому отказывает.
– Спасибо, Виола Ариадновна. Что бы я без вас делала, – честно сказала Ксюха.
– И то верно, – хитро ответила химичка. – Пропала бы. На вот, держи телефон.
В первый раз перед дверью профессора Ксюха оробела. Подъезд, где жил Круковский, не производил впечатления – обычная для столичных пригородов многоэтажка, чистенькая, стерильная, но все-таки благоухающая неистребимым кошачьим запахом. Но дверь – дверь была, что надо. Солидная, мощная, обитая черным дерматином, да еще украшенная вдобавок тисненой табличкой: «Профессор Б. В. Круковский».
И звонок оказался под стать – вычищенная медная кнопка таинственно посверкивала в полутьме подъезда. Ксюха нажала, и где-то внутри проснулся мелодичный сигнал, чем-то похожий на бой старых напольных часов.
Профессор долго не открывал, Ксюха уже подняла руку, чтобы позвонить еще раз, как из-за двери донеслось:
– Кто там?
– Извините, – затараторила она, – это Ксения, я вам звонила сегодня, по поводу книг…
– Конечно, – загрохотали засовы, дверь наконец распахнулась. – Прошу вас, Ксения, заходите.
В домашних брюках и вытянутой водолазке с вышитой эмблемой имперской академии наук он показался Ксюхе совсем не старым. Нет, ее встретил пожилой, немного усталый, но радушный и веселый человек. Улыбка словно освещала его изнутри, хотя и чуствовалось, что профессору не часто приходится улыбаться.
Круковский явно обрадовался приходу неожиданной посетительницы. Немедленно предложил ей чаю, а когда Ксюха, сославшись на жуткую предэкзаменационную горячку, отказалась, заметно расстроился. Позже Ксюха поняла, как, наверное, тяжело ему одному изо дня в день в огромной пустой квартире, и отругала себя за черствость.
Профессор провел ее в полутемную комнату.
– А здесь мой кабинет. Какие, говорите, книги вам нужны?
Ксюха даже не смогла сразу ответить, пораженная обстановкой. Небольшая по размерам, полутемная комната казалось гигантской из-за громоздящихся до потолка книжных шкафов и полок. Потемневшее от времени дерево и выцветшие корешки властвовали в кабинете Круковского. Ксюхе еще никогда не доводилось видеть сразу столько книг, разве что в центральной столичной библиотеке.
– Что? Ой, извините меня, пожалуйста, Богдан Владиленович! Я… я засмотрелась по сторонам. У вас тут целое книгохранилище.
Она крутила головой по сторонам, разглядывая полки. Профессор улыбнулся.
– Вы мне льстите, Ксения.
– Тут, наверное, миллион книг. Как вы только находите нужную?
– Скажите, что вы ищете, и увидите.
– «Физиология животных» Брейделя, «Регуляторные системы организма» Дубинина, «Введение в клеточную биологию» издания имперской академии и… учебник Альматовского.
Круковский быстро нашел нужные книги, отдал Ксении и с сожалением посетовал, что ни у кого сейчас нет времени поговорить со стариком. Ксюха почувствовала укол совести: «А я еще черт знает что о нем думала!»
В следующий приход к профессору от чая она уже не отказалась. Богдан Владиленович несказанно обрадовался, засуетился, побежал на кухню ставить чайник.
Так и повелось – сессия набирала обороты, Ксюхе то и дело приходилось бегать к Круковскому, и, чтобы не обижать старого профессора, она неизменно принимала приглашение на чай. Теперь никаких пакостей с его стороны она не боялась.
Чай у Круковского был превкусный – Богдан Владиленович как-то обмолвился, что один из его учеников, ныне известное в Ойкумене медицинское светило, не забывает своего учителя, раз-два в месяц присылает по пачке настоящего островного чая.
А вот со всем остальным дела у профессора обстояли не так хорошо. Жил он один, не слишком следил за собой и своим рационом. А вдобавок, как все люди науки, Круковский отличался некоторой рассеяностью. Потому и посуду он мыл когда придется, о состоянии холодильника особо не заботился. Ксюха в первый раз чуть не прыснула со смеху, когда профессор разлил великолепный островной чай в коричневые от налета чашки, а в качестве сладкого поставил на стол вазочку с засохшим печеньем.
Пришлось брать ситуацию в крепкие женские руки. Получив те же чашки в третий раз, Ксюха мягко отчитала профессора за антисанитарию, перемыла посуду и заварила чай уже в новый, до блеска вычищенный чайник.
Богдан Владиленович не сопротивлялся. Вряд ли он замечал, что с приходом Ксении посуда становится чище. Ему просто нужно был с кем-то поговорить, чтобы живая душа сидела с ним рядом, слушала его, брала и возвращала книги, угощала домашними пирожками.
Чтобы убедиться – он еще жив и даже кому-то нужен. Пусть даже и в роли библиотекаря для молоденькой девчонки.
Вот и сегодня профессор встретил Ксюху с той же старомодной учтивостью, и вместе с тем – с тихой затаенной радостью. Тяжело отдать всего себя государственной науке, посвятить ей свою жизнь, а на закате лет отчетливо осознать: Империя ушла навсегда. Нынешней же стране, мельчайшему осколку когда-то былой мощи – ты не интересен. Ксюха не раз слышала такие разговоры от отца. Родители так и не смогли найти себе место в жизни независимого Североморья, и три года назад, дождавшись пока дочь сдаст вступительные экзамены, вернулись на родину, в имперское Полесье.
Ксюха сбежала по лестнице, прижимая к груди драгоценные книги.
«Ох, ну до чего гадостно пахнет!»
Она открыла дверь подъезда, вдохнула чистый уличный воздух. Подумала:
«Жалко сегодня не удалось посидеть с Богданом Владиленовичем. Он, наверное, расстроился. И в магазин, конечно, надо было сходить – он все жаловался, что в холодильнике ничего не осталось. Теперь сам пойдет. Я когда уходила, он как раз собирался. Некрасиво получилось. Если бы не завтрашний зачет!»
Инесса Исааковна преподаватель цитологии, назначила зачет на одиннадцать часов. Специально назначила, зная, что автобус приходит к институту в девять двадцать и в одиннадцать ноль восемь. За потора часа до начала никто в институт не попрется, предпочтя доспать немного или подучить непослушный предмет. Соответственно, Инесса по кличке Лох-Несса с чистой совестью запишет всем неуды, к экзамену не допустит – отправит пересдавать на лето.
Ксюха пробежала через двор, едва протиснувшись между двумя перегородившими проход здоровенными джипами.
– Блин! Наставили тут! Пройти невоможно!
Из-за опущенного стекла за ней лениво наблюдал бритоголовый водитель. Даже хотел окликнуть: девочка совсем ничего, вполне в его вкусе.
Но она уже проскочила площадку, и несостоявшийся поклонник махнул рукой: надо будет – Крыса таких десяток привезет. Тяжелая золотая цепь на могучей шее лениво колыхнулась.
Ксюха нырнула в арку, и выбежала на широкий, гулкий проспект Независимости. По нему бесконечным потоком шли тяжелые грузовики с прицепами. «Как бы за ними автобус не пропустить, а то он здесь очень редко ходит».
Ну точно! Желтая гусеница, приветливо распахнув двери, пыхтела у остановки. Ксюха покрепче ухватила книги и рванула изо всех сил.
Она влетела дверь в тот самый момент, когда водитель пробурчал в микрофон:
– Следующая остановка – Дом обуви.
Двери захлопнулись.
«Фу-ух, – подумала Ксюха, отдуваясь. – Успела».
Профессор Круковский проводил глазами стремительную девичью фигурку, дождался, пока она не вскочила в автобус. Улыбнулся, кивнул, словно бы соглашаясь сам с собой, и вышел в прихожую.
То, что происходило в этот момент на пустыре перед домом, не привлекло его внимания.
Вот обиженные на «несговорчивого старпера» студентки и решили отомстить. Так Мила Стемпер, первая красотка четвертого курса, неоднократно с жаром рассказывала:
– Представляешь, он ставит мне в зачетку «неуд» и говорит, сладко так: не забудьте, пересдача в начале августа. Надеюсь, вы придете достаточно подготовленной, не как сегодня. И вообще я бы порекомендовал вам заниматься дополнительно.
На этом месте Мила обычно гневно встряхивала великолепной косой:
– Сказал и посмотрел на меня так, что все сразу стало понятно. Ждет, что я ему прямо тут и скажу: профессор, а можно позаниматься с вами. Тут бы он растаял, конечно, рассыпался в комплиментах, конечно, мол, ради вас, девочка, все что угодно. Но я его обломала. Зачетку взяла, процедила «спасибо» сквозь зубы, так чтоб понял старый извращенец, что ничего ему не обломится, и ушла.
Наслушавшись подобных историй, Ксюха, понятное дело, идти к профессору особенно не желала. Но что поделаешь, когда институтская библиотека дышит на ладан уже восьмой год. За некоторыми редкими, и оттого популярными книжками приходится занимать очередь месяца за три. А старых учебников, по которым до сих пор преподаются многие предметы, вообще днем с огнем не сыщешь. Они же на имперском языке, а по распоряжению Министерства просвещения во всех учебных библиотеках Североморья оставили книги только на местном, северном наречии.
– А как мы детей учить будем? – то и дело спрашивают преподаватели. – Новых-то учебников нет, да и программа обучения пока не принята.
Чиновники, как обычно, не слышат.
Можно негодовать и ругаться, сколько влезет, но без имперских учебников учится невозможно. Говорят, диплом Североморского высшего медицинского института теперь принимают в Ойкумене. Звучит хорошо – бакалавр медицины. Интересно, знают ли на Западе, какие учебники читают будущие медики? Скорее всего – нет, иначе разом бакалавриат прикрыли бы. Не любят в Ойкумене имперское, что и говорить.
В Североморье тоже не любят, или, по крайней мере, делают вид, но…
Учится-то надо.
Хорошо Виола Ариадновна, преподаватель биоинформатики и – по совместительству – институтский библиотекарь шепнула Ксюхе по секрету, что нужные учебники есть у старого профессора Круковского.
– Он, моя дорогая, всю жизнь медицине отдал. При Империи академиком был, потом ушел на пенсию, но про нас не забывает, физиологию преподает, на смежных курсах отдельные лекции читает.
– Я знаю, Виола Ариадновна, – невежливо перебила Ксюха – времени на разговоры не было, успеть бы перед лекцией в кафешку институтскую забежать.
Химичка не обиделась. Несмотря на возраст и покровительственные интонации, она оставалась человеком веселым и бесконфликтным, умудряясь ладить и со студентами, и с преподавателями и даже с ректором собственного факультета, мрачным и раздражительным Львом Канторовичем.
– Может и знаешь, спорить не буду, ты у нас умненькая девочка… – Ксюха виновато потупилась, не заметив, что глаза Виолы Ариадновны смеются. – Но все знать нельзя, потому слушай, что тебе скажет старая перечница, давным-давно выжившая из ума. У профессора дома огромная библиотека, он ее всю жизнь собирал. Уверена, там найдется, что тебе нужно. По крайней мере, всегда находилось. Телефон профессора я тебе сейчас напишу, позвони, узнай: есть ли? Если есть – спроси, может ли дать. Поняла? Думаю, все будет нормально, Богдан Владиленович редко кому отказывает.
– Спасибо, Виола Ариадновна. Что бы я без вас делала, – честно сказала Ксюха.
– И то верно, – хитро ответила химичка. – Пропала бы. На вот, держи телефон.
В первый раз перед дверью профессора Ксюха оробела. Подъезд, где жил Круковский, не производил впечатления – обычная для столичных пригородов многоэтажка, чистенькая, стерильная, но все-таки благоухающая неистребимым кошачьим запахом. Но дверь – дверь была, что надо. Солидная, мощная, обитая черным дерматином, да еще украшенная вдобавок тисненой табличкой: «Профессор Б. В. Круковский».
И звонок оказался под стать – вычищенная медная кнопка таинственно посверкивала в полутьме подъезда. Ксюха нажала, и где-то внутри проснулся мелодичный сигнал, чем-то похожий на бой старых напольных часов.
Профессор долго не открывал, Ксюха уже подняла руку, чтобы позвонить еще раз, как из-за двери донеслось:
– Кто там?
– Извините, – затараторила она, – это Ксения, я вам звонила сегодня, по поводу книг…
– Конечно, – загрохотали засовы, дверь наконец распахнулась. – Прошу вас, Ксения, заходите.
В домашних брюках и вытянутой водолазке с вышитой эмблемой имперской академии наук он показался Ксюхе совсем не старым. Нет, ее встретил пожилой, немного усталый, но радушный и веселый человек. Улыбка словно освещала его изнутри, хотя и чуствовалось, что профессору не часто приходится улыбаться.
Круковский явно обрадовался приходу неожиданной посетительницы. Немедленно предложил ей чаю, а когда Ксюха, сославшись на жуткую предэкзаменационную горячку, отказалась, заметно расстроился. Позже Ксюха поняла, как, наверное, тяжело ему одному изо дня в день в огромной пустой квартире, и отругала себя за черствость.
Профессор провел ее в полутемную комнату.
– А здесь мой кабинет. Какие, говорите, книги вам нужны?
Ксюха даже не смогла сразу ответить, пораженная обстановкой. Небольшая по размерам, полутемная комната казалось гигантской из-за громоздящихся до потолка книжных шкафов и полок. Потемневшее от времени дерево и выцветшие корешки властвовали в кабинете Круковского. Ксюхе еще никогда не доводилось видеть сразу столько книг, разве что в центральной столичной библиотеке.
– Что? Ой, извините меня, пожалуйста, Богдан Владиленович! Я… я засмотрелась по сторонам. У вас тут целое книгохранилище.
Она крутила головой по сторонам, разглядывая полки. Профессор улыбнулся.
– Вы мне льстите, Ксения.
– Тут, наверное, миллион книг. Как вы только находите нужную?
– Скажите, что вы ищете, и увидите.
– «Физиология животных» Брейделя, «Регуляторные системы организма» Дубинина, «Введение в клеточную биологию» издания имперской академии и… учебник Альматовского.
Круковский быстро нашел нужные книги, отдал Ксении и с сожалением посетовал, что ни у кого сейчас нет времени поговорить со стариком. Ксюха почувствовала укол совести: «А я еще черт знает что о нем думала!»
В следующий приход к профессору от чая она уже не отказалась. Богдан Владиленович несказанно обрадовался, засуетился, побежал на кухню ставить чайник.
Так и повелось – сессия набирала обороты, Ксюхе то и дело приходилось бегать к Круковскому, и, чтобы не обижать старого профессора, она неизменно принимала приглашение на чай. Теперь никаких пакостей с его стороны она не боялась.
Чай у Круковского был превкусный – Богдан Владиленович как-то обмолвился, что один из его учеников, ныне известное в Ойкумене медицинское светило, не забывает своего учителя, раз-два в месяц присылает по пачке настоящего островного чая.
А вот со всем остальным дела у профессора обстояли не так хорошо. Жил он один, не слишком следил за собой и своим рационом. А вдобавок, как все люди науки, Круковский отличался некоторой рассеяностью. Потому и посуду он мыл когда придется, о состоянии холодильника особо не заботился. Ксюха в первый раз чуть не прыснула со смеху, когда профессор разлил великолепный островной чай в коричневые от налета чашки, а в качестве сладкого поставил на стол вазочку с засохшим печеньем.
Пришлось брать ситуацию в крепкие женские руки. Получив те же чашки в третий раз, Ксюха мягко отчитала профессора за антисанитарию, перемыла посуду и заварила чай уже в новый, до блеска вычищенный чайник.
Богдан Владиленович не сопротивлялся. Вряд ли он замечал, что с приходом Ксении посуда становится чище. Ему просто нужно был с кем-то поговорить, чтобы живая душа сидела с ним рядом, слушала его, брала и возвращала книги, угощала домашними пирожками.
Чтобы убедиться – он еще жив и даже кому-то нужен. Пусть даже и в роли библиотекаря для молоденькой девчонки.
Вот и сегодня профессор встретил Ксюху с той же старомодной учтивостью, и вместе с тем – с тихой затаенной радостью. Тяжело отдать всего себя государственной науке, посвятить ей свою жизнь, а на закате лет отчетливо осознать: Империя ушла навсегда. Нынешней же стране, мельчайшему осколку когда-то былой мощи – ты не интересен. Ксюха не раз слышала такие разговоры от отца. Родители так и не смогли найти себе место в жизни независимого Североморья, и три года назад, дождавшись пока дочь сдаст вступительные экзамены, вернулись на родину, в имперское Полесье.
Ксюха сбежала по лестнице, прижимая к груди драгоценные книги.
«Ох, ну до чего гадостно пахнет!»
Она открыла дверь подъезда, вдохнула чистый уличный воздух. Подумала:
«Жалко сегодня не удалось посидеть с Богданом Владиленовичем. Он, наверное, расстроился. И в магазин, конечно, надо было сходить – он все жаловался, что в холодильнике ничего не осталось. Теперь сам пойдет. Я когда уходила, он как раз собирался. Некрасиво получилось. Если бы не завтрашний зачет!»
Инесса Исааковна преподаватель цитологии, назначила зачет на одиннадцать часов. Специально назначила, зная, что автобус приходит к институту в девять двадцать и в одиннадцать ноль восемь. За потора часа до начала никто в институт не попрется, предпочтя доспать немного или подучить непослушный предмет. Соответственно, Инесса по кличке Лох-Несса с чистой совестью запишет всем неуды, к экзамену не допустит – отправит пересдавать на лето.
Ксюха пробежала через двор, едва протиснувшись между двумя перегородившими проход здоровенными джипами.
– Блин! Наставили тут! Пройти невоможно!
Из-за опущенного стекла за ней лениво наблюдал бритоголовый водитель. Даже хотел окликнуть: девочка совсем ничего, вполне в его вкусе.
Но она уже проскочила площадку, и несостоявшийся поклонник махнул рукой: надо будет – Крыса таких десяток привезет. Тяжелая золотая цепь на могучей шее лениво колыхнулась.
Ксюха нырнула в арку, и выбежала на широкий, гулкий проспект Независимости. По нему бесконечным потоком шли тяжелые грузовики с прицепами. «Как бы за ними автобус не пропустить, а то он здесь очень редко ходит».
Ну точно! Желтая гусеница, приветливо распахнув двери, пыхтела у остановки. Ксюха покрепче ухватила книги и рванула изо всех сил.
Она влетела дверь в тот самый момент, когда водитель пробурчал в микрофон:
– Следующая остановка – Дом обуви.
Двери захлопнулись.
«Фу-ух, – подумала Ксюха, отдуваясь. – Успела».
Профессор Круковский проводил глазами стремительную девичью фигурку, дождался, пока она не вскочила в автобус. Улыбнулся, кивнул, словно бы соглашаясь сам с собой, и вышел в прихожую.
То, что происходило в этот момент на пустыре перед домом, не привлекло его внимания.
1
С утра в прокуратуре было тихо. Арсений снял кабинет с охраны, швырнул под стол дипломат и полез на подоконник открывать форточку. Солнце начало припекать прямо с утра, в помещении царила духота, мешаясь с застарелым табачным ароматом.
Хлопнула дверь, в кабинет ворвался напарник Арсения – Глеб, как обычно шумный, буйный и неуемный.
– Что это ты, Арсений Юльевич, от тяжелой работы в окно решил сигануть?
И не успел Арсений придумать достойный ответ, как Глеб уже забыл и про окно, и про тяжелую работу, переключившись на новую тему. Он вообще все делал быстро – говорил, думал, работал. Наверное поэтому часто ошибался, но никогда не унывал.
– А я вчера в ОВД «Припортовое» ездил. Ты там бывал хоть раз? Впрочем, нет, куда тебе. Ты у нас по верхам летаешь. Осуществляешь прокурорский надзор за делами по организованной преступности, – скороговоркой протараторил Глеб, соответствующими телодвижениями изобразив тот самый «надзор»: сжал ладони в кулаки, приложил к глазам, на манер полевого бинокля. – В «Припортовое» тебя и не заносит никогда. Спальный район для докеров, там одна бытовуха да поножовщина. А всей оргпреступности – банда докерских сынков, что тырит на бензоколонках водку. Ну, так я тебя просвещу: в местном ОВД такая помойка!
Арсений слез с подоконника, аккуратно отряхнул штаны и сказал:
– Так уж прямо и помойка?
– Натуральная! С запахом! – восторженно проговорил Глеб. – Вот слушай, что я тебе сейчас расскажу. Короче, сижу я у замначальника… наглый такой майорище, мордатый… сижу, значит, листаю дела, слушаю, как он передо мной успехами подчиненного ОВД похваляется, и тут влетает здоровенный детина в патрульной форме и начинает что-то мямлить. Ну, я сразу понял – коренной житель. Североморец, значит.
Глеб потер переносицу и радостно провозгласил:
– О! Кстати, слышал новый анекдот? Все забываю тебе рассказать. Зимняя Олимпиада, биатлон. Диктор комментирует: пока североморский лыжник отрывается от старта…
Арсений чуть заметно улыбнулся: ох уж, эти глебовы заморочки.
Глеб, имперец по национальности, состоял в радикальной партии и больше всего на свете не любил североморцев. Естественно, нелюбовь была взаимной. Глеб торчал на своей должности уже шестой год и не имел никаких перспектив хоть немного продвинуться по служебной лестнице. Сам он объяснял это происками в верхах. Верхи, по мнению Глеба, состояли сплошь из североморцев. Арсения, полукровку, он воспринимал в зависимости от настроения – то как «своего» до мозга и костей, то как злейшего врага. Судя по всему, сегодняшнее утро Глеб начал в приподнятом расположении духа.
– Смешно, да? Так вот, представляешь, вбегает этот и прямо с порога: на Третьей Лесной – ограбление и убийство! Взломали дверь, хозяев зарезали прямо во сне, а квартиру – вынесли. Все, говорит, забрали, даже телефон срезали. На месте группа работает, поехали, мол, дверь надо опечатать. А майор этот ему отвечает: подожди, не гони. Сейчас Витасу позвоним, пусть быстренько на эту квартиру запишется, будто он там жил. Когда весь сыр-бор уляжется, можно будет продать. Всем денюжка капнет. – Глеб стукнул кулаком об колено. – И все это при мне, представляешь?! Совсем североморцы обнаглели!!!
Арсений вздохнул. Лучше уж промолчать, а то на полдня заведется. Тоже любитель бревен в чужом глазу. А ведь прекрасно знает, сколько здесь, в Центральной, стоит затягивание дела, направление на доследование, снятие прокурорского надзора. На все есть специальный прейскурант, и все равно, кто на контроле сидит: выходец ли из Империи, североморец, цена есть у всех. У кого-то пятьсот кредиток, у кого-то – полмиллиона, но не оттого, что один честнее другого. Просто у первого должность повыше, а значит, возможностей помочь-навредить больше.
Звякнул внутренний телефон. Звякнул и замолчал, словно понимая: ничего хорошего он сказать не может. Арсений и Глеб одновременно посмотрели на древний аппарат с затертым имперским гербом и остатками черных цифр на кнопках. И тут он зазвонил снова, длинно и требовательно, почти без пауз.
– Это тебя, – почему-то шепотом сказал Глеб. Арсений кивнул и снял трубку:
– Арсений Догай, слушаю.
– Здравствуй, Арсений Юльевич!
– Доброе утро, господин старший прокурор!
– Собирайся, Арсений, из Балтийска вызов поступил. Машина сейчас будет.
– Что случилось?
– А что у нас может случиться? Подопечные малость повоевали. Группа из местного ОВД уже там, сообщают: полдюжины тачек искореженных, одиннадцать трупов, весь двор в крови и гильзами завален.
Арсений присвистнул.
– Давно такого не было.
– Вот именно. Так что давай, бери дело под свой контроль, съезди, посмотри, что да как, потом мне доложишь.
«Конечно, – подумал Арсений, – а ты посмотришь, перспективное ли дело, стоит за него браться, чтобы Генеральный скормил очередную вкусную коврижку за усердие».
Старший прокурор Каневский не зря считался самым беспринципным карьеристом во всех структурах Минбеза. Такой родного брата продаст. Не зря в прокуратуре его за глаза звали Каином.
– Хорошо, господин старший прокурор. Сделаю.
Глеб с жадностью ловил каждое слово, и стоило Арсению повесить трубку, как он тут же выпалил:
– Ну что? Заказное? Кого грохнули?
– Братва в Балтийске пострелялась. Каин говорит – одиннадцать трупов.
– Ого! Чего они там не поделили?
– Поеду выяснять, – сказал Арсений, подхватил с пола дипломат и сказал: – Не скучай тут без меня.
И чтобы не слышать ответ Глеба, прикрыл за собой дверь.
Машина действительно ждала во дворе – побитая жизнью старая имперская «волна» с аляповатой эмблемой госпрокуратуры и надписью на североморском: «Nordermare Prosekution».
Водитель Арсения узнал – видимо когда-то уже выезжали вместе.
– Добрый день, Арсений Юльевич. Говорят, в Балтийске война?
– Ну, война не война, но что-то в этом роде. – Арсений посмотрел бланк телетайпа. Под шапкой «Для служебного пользования. Не подлежит передаче по незащищенной сети» сообщение о перестрелке выглядело вполне уместным. И в самом деле, больше всего похоже на донесение с фронта. – Здесь сказано: проспект Независимости, дом девяносто три, площадка перед рестораном «Нептун». Знаешь, где это?
Хлопнула дверь, в кабинет ворвался напарник Арсения – Глеб, как обычно шумный, буйный и неуемный.
– Что это ты, Арсений Юльевич, от тяжелой работы в окно решил сигануть?
И не успел Арсений придумать достойный ответ, как Глеб уже забыл и про окно, и про тяжелую работу, переключившись на новую тему. Он вообще все делал быстро – говорил, думал, работал. Наверное поэтому часто ошибался, но никогда не унывал.
– А я вчера в ОВД «Припортовое» ездил. Ты там бывал хоть раз? Впрочем, нет, куда тебе. Ты у нас по верхам летаешь. Осуществляешь прокурорский надзор за делами по организованной преступности, – скороговоркой протараторил Глеб, соответствующими телодвижениями изобразив тот самый «надзор»: сжал ладони в кулаки, приложил к глазам, на манер полевого бинокля. – В «Припортовое» тебя и не заносит никогда. Спальный район для докеров, там одна бытовуха да поножовщина. А всей оргпреступности – банда докерских сынков, что тырит на бензоколонках водку. Ну, так я тебя просвещу: в местном ОВД такая помойка!
Арсений слез с подоконника, аккуратно отряхнул штаны и сказал:
– Так уж прямо и помойка?
– Натуральная! С запахом! – восторженно проговорил Глеб. – Вот слушай, что я тебе сейчас расскажу. Короче, сижу я у замначальника… наглый такой майорище, мордатый… сижу, значит, листаю дела, слушаю, как он передо мной успехами подчиненного ОВД похваляется, и тут влетает здоровенный детина в патрульной форме и начинает что-то мямлить. Ну, я сразу понял – коренной житель. Североморец, значит.
Глеб потер переносицу и радостно провозгласил:
– О! Кстати, слышал новый анекдот? Все забываю тебе рассказать. Зимняя Олимпиада, биатлон. Диктор комментирует: пока североморский лыжник отрывается от старта…
Арсений чуть заметно улыбнулся: ох уж, эти глебовы заморочки.
Глеб, имперец по национальности, состоял в радикальной партии и больше всего на свете не любил североморцев. Естественно, нелюбовь была взаимной. Глеб торчал на своей должности уже шестой год и не имел никаких перспектив хоть немного продвинуться по служебной лестнице. Сам он объяснял это происками в верхах. Верхи, по мнению Глеба, состояли сплошь из североморцев. Арсения, полукровку, он воспринимал в зависимости от настроения – то как «своего» до мозга и костей, то как злейшего врага. Судя по всему, сегодняшнее утро Глеб начал в приподнятом расположении духа.
– Смешно, да? Так вот, представляешь, вбегает этот и прямо с порога: на Третьей Лесной – ограбление и убийство! Взломали дверь, хозяев зарезали прямо во сне, а квартиру – вынесли. Все, говорит, забрали, даже телефон срезали. На месте группа работает, поехали, мол, дверь надо опечатать. А майор этот ему отвечает: подожди, не гони. Сейчас Витасу позвоним, пусть быстренько на эту квартиру запишется, будто он там жил. Когда весь сыр-бор уляжется, можно будет продать. Всем денюжка капнет. – Глеб стукнул кулаком об колено. – И все это при мне, представляешь?! Совсем североморцы обнаглели!!!
Арсений вздохнул. Лучше уж промолчать, а то на полдня заведется. Тоже любитель бревен в чужом глазу. А ведь прекрасно знает, сколько здесь, в Центральной, стоит затягивание дела, направление на доследование, снятие прокурорского надзора. На все есть специальный прейскурант, и все равно, кто на контроле сидит: выходец ли из Империи, североморец, цена есть у всех. У кого-то пятьсот кредиток, у кого-то – полмиллиона, но не оттого, что один честнее другого. Просто у первого должность повыше, а значит, возможностей помочь-навредить больше.
Звякнул внутренний телефон. Звякнул и замолчал, словно понимая: ничего хорошего он сказать не может. Арсений и Глеб одновременно посмотрели на древний аппарат с затертым имперским гербом и остатками черных цифр на кнопках. И тут он зазвонил снова, длинно и требовательно, почти без пауз.
– Это тебя, – почему-то шепотом сказал Глеб. Арсений кивнул и снял трубку:
– Арсений Догай, слушаю.
– Здравствуй, Арсений Юльевич!
– Доброе утро, господин старший прокурор!
– Собирайся, Арсений, из Балтийска вызов поступил. Машина сейчас будет.
– Что случилось?
– А что у нас может случиться? Подопечные малость повоевали. Группа из местного ОВД уже там, сообщают: полдюжины тачек искореженных, одиннадцать трупов, весь двор в крови и гильзами завален.
Арсений присвистнул.
– Давно такого не было.
– Вот именно. Так что давай, бери дело под свой контроль, съезди, посмотри, что да как, потом мне доложишь.
«Конечно, – подумал Арсений, – а ты посмотришь, перспективное ли дело, стоит за него браться, чтобы Генеральный скормил очередную вкусную коврижку за усердие».
Старший прокурор Каневский не зря считался самым беспринципным карьеристом во всех структурах Минбеза. Такой родного брата продаст. Не зря в прокуратуре его за глаза звали Каином.
– Хорошо, господин старший прокурор. Сделаю.
Глеб с жадностью ловил каждое слово, и стоило Арсению повесить трубку, как он тут же выпалил:
– Ну что? Заказное? Кого грохнули?
– Братва в Балтийске пострелялась. Каин говорит – одиннадцать трупов.
– Ого! Чего они там не поделили?
– Поеду выяснять, – сказал Арсений, подхватил с пола дипломат и сказал: – Не скучай тут без меня.
И чтобы не слышать ответ Глеба, прикрыл за собой дверь.
Машина действительно ждала во дворе – побитая жизнью старая имперская «волна» с аляповатой эмблемой госпрокуратуры и надписью на североморском: «Nordermare Prosekution».
Водитель Арсения узнал – видимо когда-то уже выезжали вместе.
– Добрый день, Арсений Юльевич. Говорят, в Балтийске война?
– Ну, война не война, но что-то в этом роде. – Арсений посмотрел бланк телетайпа. Под шапкой «Для служебного пользования. Не подлежит передаче по незащищенной сети» сообщение о перестрелке выглядело вполне уместным. И в самом деле, больше всего похоже на донесение с фронта. – Здесь сказано: проспект Независимости, дом девяносто три, площадка перед рестораном «Нептун». Знаешь, где это?