Черцов Андрей. В огне торпедных атак

Черцов Андрей Ефимович
В огне торпедных атак

   Черцов Андрей Ефимович
   В огне торпедных атак
   {1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
   Аннотация издательства: Автор книги "В огне торпедных атак" - Герой Советского Союза Андрей Ефимович Черцов - в годы Великой Отечественной войны сражался против фашистских захватчиков на Черном море. В своих воспоминаниях он рассказывает о тяжелых испытаниях военного времени и героических подвигах черноморских моряков из отряда торпедных катеров, совершавших дерзкие налеты на вражеские корабли как в открытом море, так и на их стоянках; об участии в боях за освобождение Новороссийска и города-героя Севастополя.
   Содержание
   Море зовет
   Дни суровых испытаний
   Ночные удары
   Валька
   Победа в Крыму
   Море зовет
   Шел 1925 год. Мы жили в казачьей станице, недалеко от Краснодара.
   В камышовых плавнях и в лесах за рекою тогда только что отгремели бои между красными отрядами и белогвардейскими бандами. На Кубани прочно обосновалась Советская власть. Но станицы продолжали еще шуметь, устраивая новую жизнь.
   Зажиточные казаки и кулачье из иногородних, недовольные установившимися порядками, злорадствовали по поводу каждого мелкого промаха и неудачи местной власти, всячески вредили ей. Большинство же - середняки и бедняки - радовались избавлению от вечной кабалы.
   Мой отец, Ефим Черцов, бывший кавалерист-красноармеец, был всегда в курсе станичных дел. К нему шли за советом, с жалобой. И он для каждого находил доброе слово.
   В памяти хорошо сохранилась сходка на площади, решавшая вопрос о создании первого колхоза. Страсти разгорелись. Богатей, потрясая кулаками, кричали:
   - Долой, не хотим!
   - И баб наших общими сделаешь?
   - С голоду подохнем...
   Отец, крепкий, коренастый, спокойно стоял среди них и насмешливо отвечал:
   - Ты бы, Спиридон, помолчал о голодной-то смерти. Сколько у тебя в сарае хлеба зарыто? И Спиридон действительно затих. А отец тем временем взялся уже за другого:
   - Не тебе бы, Петр, о бабах печалиться. У тебя хоть и борода седая, а ни одной солдатки не пропустишь, всех приласкать стараешься.
   Петр, седой, благообразный старик, тоже примолк, только в бессильной ярости потряс палкой.
   Рядом с отцом, уцепившись за его шаровары, стоял я, маленький, босоногий, прислушивался к зловещим выкрикам из задних рядов толпы:
   - Смотри, Ефим... Поплачешь кровавыми слезами! Отец, гневно выпрямившись, сверкнул глазами.
   - Кто там? Выходи, поговорим начистоту! И с презрением сплюнув, добавил:
   - Струсил... А меня, красного казака, не испугать. Мы за новую жизнь голов не жалели. Так-то, граждане, - обращаясь уже ко всем, продолжал он. - Не такие ли крикуны загнали тогда нас к берегу Кубани и на пики подняли над обрывом?..
   Отец сорвал через голову рубаху, обнажая грудь со страшным багровым шрамом.
   - Смотрите, какую отметину сделали. И то не испугался...
   Во мне росла гордость за отца.
   - Мой отец самый смелый, - хвастался я ребятам, - никого не боится.
   И сердился на мать, которая вечерами, когда в доме собиралась вся семья, говорила:
   - Постерегся бы ты, Ефим. Что у тебя, две головы на плечах? Убьют, куда я с малыми денусь?
   - Ничего, - отшучивался отец, - не так страшен черт, как его малюют. Верно, Андрейка?
   - Верно, - соглашался я и забирался к нему на колени.
   Я любил такие вечера. Трещал огонь в печи, и было как-то особенно хорошо в небольшой хате, которую мы снимали у одного из богатеев. Отец рассказывал о войне, о знаменитом походе Таманской армии. Я прикрывал глаза, и мне грезилось, что в одной из бричек трясемся и мы вместе с матерью и старшим братом.
   А отец тем временем уже спрашивал брата:
   - Ну как, сынок, уроки приготовил?
   - Все, папа.
   - Учись хорошенько. Теперь наша власть, много грамотных людей надо.
   - Я механиком буду на тракторе, - уверенно говорил брат.
   - А я моряком! - мечтательно вставлял я, спрыгивал с колен отца и лез на лавку, посмотреть прибитую на стене репродукцию картины Айвазовского "Девятый вал". - Во, какие волны, а моему кораблю все нипочем.
   - Сперва подрасти, морячок, - ласково обнимала меня мать.
   - Подрасту и буду моряком, - упрямо твердил я.
   - Будешь, будешь, сынок, - отец брал меня на руки и подбрасывал вверх, насколько позволял наш низенький потолок.
   Долгожданным было для меня в том году первое сентября. Еще с вечера приготовил специально сшитые для школы рубашку и штаны, начистил первые в своей жизни маленькие сапоги. Но самой большой моей гордостью была шапка-кубанка с красным верхом.
   Утром брат взял меня за руку и повел в школу. У крыльца нас встретил учитель Яков Сергеевич Деревянко и шутливо сказал:
   - Проходи, проходи, иногородний казак.
   Еще с времен Екатерины Второй жители Кубани делились на казаков-старожилов и иногородних - крестьян, оседавших в крае в поисках куска хлеба и работы. Многие иногородние обзаводились своим хозяйством, но большинство батрачило у казаков-богатеев.
   Отец мой тоже был из иногородних, однако в войну служил в казачьем полку и теперь имел право носить казачью форму. Потому-то учитель, глядя на мою кубанку, и назвал меня "иногородним казаком".
   Мое желание учиться было велико. Особенно хотелось научиться читать, чтобы не зависеть от брата, который в вечерние часы по моей просьбе читал иногда вслух о каком-либо морском путешествии или сражении.
   А брат подзадоривал:
   - Долго еще помусолишь букварь, прежде чем сам читать станешь.
   Но и букварь заинтересовал меня. Я охотно "мусолил" его. Помню, как велика была моя радость, когда буквы вдруг будто сами сложились в слова: "Мы не рабы. Рабы не мы".
   А мечта о море все крепла. Первой картинкой в моей школьной тетради по рисованию был корабль с предлинными пушками, торчавшими далеко за борт. Первая книга, которую я одолел самостоятельно, представляла собой описание какого-то морского боя.
   Одним из моих лучших друзей стал Борис Гильдунин - сын директора средней школы. Его отец собрал большую библиотеку, и Борис брал у него нужные нам книги. Читали мы их то по очереди, каждый у себя, то вместе, уединясь на чердаке школы.
   Весь чердак был нами разрисован. Здесь можно было встретить корабли всех классов: и броненосцы времен Цусимы, и Петровские галеры, и фрегаты Нахимова. На печных трубах в рост человека красовались фигуры пиратов. В другом месте были нарисованы все виды морского холодного оружия: кортики, сабли, ножи.
   Такую жизнь мы вели, пока "форт", где мы базировались, не разгромил школьный сторож. За мазню досталось обоим. Да еще и на чердак лазить запретили.
   Что было делать?
   За школьным забором, неподалеку от кладбища, находилась почти никогда не высыхавшая огромная лужа. Мы превратили ее в "океан" для нашего "флота". Газеты и оберточную бумагу использовали как строительный материал для наших кораблей.
   Скоро у каждого из нас было приготовлено десятка по три бумажных кораблей. Мне, как младшему, товарищ приказал вывести свой флот на середину моря и пустить по ветру. Корабли Бориса, имея большую парусность, должны были настичь мой отступающий флот и в "жестоком морском сражении" уничтожить его. А чтобы сражение получилось достаточно эффективным, мы насыпали в корабли пороху и положили фитили различной длины.
   Выполнив это дело, "адмиралы" обоих флотов засучили выше колен штаны и последовали стороной, каждый за своими кораблями, чтобы исправлять при необходимости их курсы.
   И вот флоты сблизились. Корабли сбились в кучу. Некоторые шли борт о борт вместе, фитили стали догорать. Огонь достиг "пороховых погребов", и один за другим начались взрывы. Мы вошли в такой азарт, что даже осипли от крика и, доказывая каждый преимущество своего флота, тут же посреди лужи начали тузить друг Друга.
   Наступили сумерки. Мокрые с головы до ног, но в полном восторге от своей затеи возвращались мы домой. И хотя получили немало подзатыльников от матерей, на следующий же день возобновили нашу игру...
   Прекрасны годы беззаботного детства! Но скоро они кончились.
   Однажды вечером в 1929 году к нам на хутор приехал посыльный из станичного Совета. Отца вызывали на собрание в станицу.
   - Сядь на коня, далеко, - посоветовала мать.
   - Ничего, - возразил отец, - конь за день устал Я лучше пешком.
   Ушел он тогда и больше не возвратился. Нашли отца недели через две, в степном колодце. Голова была разрублена топором, вся грудь в ножевых ранах.
   Мать не перенесла этого. Она умерла вскоре же после гибели отца. Я оказался на попечении бабушки. Жили впроголодь, побирались по соседям. Терпел я терпел такую жизнь и подался в Краснодар, стал беспризорничать. У меня появились новые товарищи, совсем непохожие на прежних. Мы промышляли на базарах, ночевали на чердаках, в заброшенных подвалах. Как-то нам "посчастливилось" стащить кошелек с деньгами. Стали делить добычу. Вдруг подходят взрослые парни и требуют отдать кошелек им. Я запротестовал и... очнулся в больнице, с тяжелой ножевой раной.
   Нет худа без добра. Из больницы попал в детский дом, где и закончил семилетку.
   Захотелось учиться дальше. Вместе с одним из моих друзей по детдому Юрием Сотниченко поехали в город. Сунулись по наивности в институт местной промышленности. Там над нами посмеялись и вежливо выпроводили:
   - Окончите сперва десятилетку.
   Тогда мы решили проситься воспитанниками в кавалерийский полк. Но и здесь нас постигла неудача.
   После этого Юрий поступил на завод. Я же продолжал поиски.
   Бродя по улицам Краснодара, увидел объявление; "Производится набор студентов в Кубанский медицинский рабфак. Подавать заявления могут учащиеся пятых, шестых и седьмых классов, достигшие 17-летнего возраста. Студенты обеспечиваются стипендией и общежитием".
   Не прошло и нескольких минут, как я очутился в канцелярии рабфака. Выслушав мою просьбу, секретарь и делопроизводитель от души рассмеялись: мой маленький рост подвел меня - люди не поверили, что мне уже 17 лет. Преподаватель истории Штепа дружески взял меня за плечи и провел к выходу, приговаривая:
   - Подрасти, а потом уж приходи... Очутившись за дверью, я дождался, когда уйдет историк, и снова юркнул в канцелярию.
   - Я не для себя, меня брат прислал... Мы живем в станице. Скажите, пожалуйста, какие документы нужны для поступления?
   Не берусь судить, поверила ли секретарь этой наивной хитрости или ей просто захотелось избавиться от меня, но просьба моя была удовлетворена. Девушка взяла лист бумаги, написала на нем, перечень документов, приложила к нему анкету, подала мне:
   - Вот, все здесь.
   И записала фамилию "моего брата" в журнал.
   Требуемые документы были, конечно, представлены, и в назначенный день я приехал сдавать экзамены. Теперь вид у меня был приличней. В ботинках, как мне казалось, я выглядел гораздо выше. Да и знания у меня оказались порядочными: как никак окончил семь классов (другие имели только по пять - шесть). Меня зачислили сразу и даже не на первый, а на второй курс.
   Учение шло хорошо, хотя обстановка выглядела для меня непривычной. Моими соседями в классе были взрослые люди. Особенно запомнились двое: слесарь Копайгора и работник Осоавиахима Мария Дьячкова. Они сыграли большую роль в моем воспитании.
   Два года прошли трудно. Вечерами работал, а днем учился. Хотя быть медиком я не собирался и продолжал мечтать о море, но занимался серьезно. Как бы там ни было, окончив это учебное заведение, я получал среднее образование, что приближало меня к заветной мечте.
   Но вот закончен и третий курс медрабфака. Идя навстречу моим стремлениям, комсомол направил меня в Севастополь в Военно-морское училище.
   Теплым августовским вечером мы, группа будущих моряков, попрощались с Краснодаром, и поезд помчал нас к морю. Еще из окна вагона мы увидели безбрежную синеву. Вода и небо!
   В Новороссийске я как зачарованный стоял на берегу и не мог оторвать глаз от морского простора.
   И совсем не предполагал я тогда, что впоследствии здесь, в Новороссийском порту, мне доведется стать свидетелем и участником таких грозных событий, которые врежутся в память на всю мою жизнь.
   Дни суровых испытаний
   Рассекая форштевнями зеркальную гладь моря, шестерка торпедных катеров после успешного завершения учебного похода возвращалась в базу.
   У штурвалов стояли совсем еще юные, безусые командиры, выпускники Черноморского Высшего Военно-морского училища. Они пришли в бригаду на стажировку, чтобы потом, осенью, получив дипломы, вернуться сюда навсегда служить Родине.
   Сколько впечатлений! Сколько переживаний! Есть о чем рассказать товарищам вечерами в уютном кубрике базы.
   ...Владимир Степаненко неожиданно вышел в атаку на корабль и успешно торпедировал цель.
   ...Катеру Анатолия Крылова было дано задание темной ночью зайти в залив, произвести разведку и, обогнув косу в районе, занимаемом "противником", присоединиться к своей группе. Крылов отлично изучил карты, знал, что у корня косы есть промоина и в полную воду через нее можно выйти в море. Он так и сделал, чем сэкономил горючее и время, а главное, обманул "противника".
   ...Мой катер стоял в точке, готовый к выходу в атаку. Вот-вот поступит сигнал. Но тут выясняется, что другой стажер, от которого я принял командование катером, маневрируя с торпедой, на буксире, намотал на винт трос. Из-за этого атака могла сорваться.
   Попросив разрешения, моторист Доскевич и я разделись и прыгнули в воду. Размотали трос, вылезли из воды. И вовремя! Как раз в этот момент радист принял сигнал атаки. Катер устремился вперед, задачу выполнили успешно.
   День был субботний. Каждый из нас знал, что, произведя авральные работы и приборку на катерах, мы шумной компанией пойдем в город. Предвкушая веселый отдых, одни думали о встрече со своими подругами, другие мечтали о "пятачке", где обязательно будет греметь гарнизонный оркестр, третьи собирались в клуб поиграть в шахматы, биллиард, почитать свежие газеты и журналы.
   Но вот минула суббота. Отдохнувшие, счастливые, легли мы спать. А утром на всех обрушилась грозная весть: война!..
   Трудно передать то состояние, которое охватило меня при известии о вероломном нападении гитлеровских полчищ на нашу Родину. Сильнее всего проявлялось чувство большой тревоги за все: за наших людей, за города и села, за поля, засеянные хлебами, за судьбу Отчизны.
   Все мы были крайне возбуждены, взволнованы. Прибежав по тревоге на эллинг, мы быстро спустили катера на воду и начали принимать боеприпасы. На борт грузились длинные стальные сигары - торпеды. Но теперь у них вместо красных учебных головок были присоединены боевые зарядные отделения. К пулеметам несли ленты. Принималось горючее. Весь день был заполнен приведением материальной части в боевую готовность.
   Особенно запомнился мне момент вручения личного оружия. Всех нас, мичманов, вызвали в штаб. На большом столе, покрытом зеленым сукном, лежали рядышком новенькие позолоченные кортики. Командир соединения сообщил, что поступил приказ об окончании нашей учебы и практики.
   - Теперь вы командиры славного Военно-Морского Флота, - говорил он. - Вам будут доверены боевые корабли и жизнь их экипажей. В ознаменование этого важного события торжественно вручаю вам знак командирского отличия - личное оружие.
   С наступлением темноты над нашей базой появились первые вражеские самолеты. Они сбрасывали в Днепро-Бугский лиман мины.
   Начались дни войны - суровые, напряженные, наполненные тяжелыми испытаниями и всевозможными опасностями.
   Катера стали выходить в дозоры для охраны побережья и кораблей, на охоту за подводными лодками противника.
   При обороне Одессы каждому из нас приходилось выполнять конвойную службу сопровождать транспорты с ранеными и эвакуированным населением.
   Помню, как на одном из причалов я увидел сидевших на узлах старика со старушкой. Они ожидали начала посадки на пароход. Около них играли маленькие ребята. Это были их внуки.
   К ребятишкам подошел моряк. Правая рука у него ранена. Матрос подлежал эвакуации. Но, поговорив со стариками, узнав, что три их сына и две дочери остались защищать Одессу, боец присел и задумался. Когда подошла его очередь садиться на корабль, он обратился к одному из матросов команды с просьбой:
   - Подари мне, браток, бескозырку свою. Ты уходишь на Большую землю, там сможешь получить новую...
   Он одел бескозырку вместо пилотки, полученной в госпитале, спустился по трапу на причал и направился в город. Долго с парохода наблюдали за широкоплечей фигурой моряка, уходившего туда, где кипел бой за его родную Одессу.
   Приняв на борт раненых и эвакуированных, транспорт тихо отвалил от пирса. Катерам старшего лейтенанта Пилатова было приказано сопровождать его.
   Лучи заходящего солнца играли на чисто надраенных медяшках транспорта. Катера построились в охранный ордер. В этот момент со стороны Днестровского лимана появились самолеты противника. Тяжелые серые машины с черными крестами на крыльях, не сумев пробиться сквозь заградительный огонь зенитных батареи к городу, стаей бросились на транспорт. Но, увы, и здесь их ждала неудача. Прежде всего их встретили наши истребители. Затем пришла на помощь зенитная артиллерия проходившего недалеко эсминца. И вот уже один из самолетов противника резко пошел на снижение, волоча за собой полосу черного дыма. Фашистский стервятник пытался дотянуть до берега и сесть за линией обороны города, но врезался в обрыв у мыса Большой фонтан.
   ...Война разгоралась. Все чаще и чаще боевые катера получали повреждения, выходили из строя. Базовые ремонтные мастерские были перегружены, но и нашему кораблю "У-3" уже требовался планово-предупредительный ремонт. Поэтому нас было решено отправить в Херсон.
   Переход до Херсона завершился благополучно. Но не успели мы поднять катер на берег, как кругом завыли сирены, объявляя воздушную тревогу. Загрохотали зенитные батареи. Небо покрылось облачками разрывов. К счастью, вражеские самолеты не сумели преодолеть плотного заградительного огня и, не дойдя до города, сбросили свой груз в болото.
   По правилам, когда катер не в строю, его личный состав при всех тревогах должен уходить в укрытие. Это сделали и мы.
   - А где боцман? - спросил я, не видя его среди нас и намереваясь дать ему распоряжение на предстоящие работы.
   После отбоя мы обнаружили боцмана в рубке катера. Он снимал пулемет вместе с турелью. Через некоторое время я увидел его уже на крыше высокого здания пристраивающим турель к печной трубе.
   Налеты самолетов противника были часты. Мы вскоре перестали обращать на них внимание и во время воздушных тревог продолжали работу у катера. Только боцман при этом быстро взбирался на крышу и занимал место у своего пулемета.
   Однажды самолет противника прорвался к мастерским. Вражеский летчик считал уже себя у цели, как вдруг навстречу ему, почти в упор, потянулась пулеметная трасса и правый мотор окутался дымом. Самолет резко накренился и со снижением пошел в сторону лимана. Это было дело рук боцмана.
   Отремонтировав катер, мы привели его снова в базу. Я получил назначение на новый корабль в подразделение капитан-лейтенанта Изофатова. Но вскоре нам пришлось оставить Очаков: мы перебазировались в Крым.
   Из Севастополя наши катера очень часто выходили для несения блокадного дозора в Каркинитский залив. Наступила уже штормовая осень, и мне, молодому командиру, не получившему еще достаточного опыта вождения катера, пришлось на первых порах туго.
   Особенно запомнился мне случай, происшедший с нами в бухте Ак-Мечеть.
   ...Волны становились все круче и выше. Ветер, срывая белые гребни, разбрасывал их вокруг колючими иглами. По небу неслись темные, зловещие облака.
   - Быть шторму, - устало сказал боцман.
   Мы возвращались с задания. Надо было спешить, чтобы успеть укрыться в бухте Ак-Мечеть, где тогда базировалась наша группа.
   Тяжело приходится экипажам малых кораблей, застигнутых штормом в море. Торпедный катер - грозное оружие. Он вступает в единоборство с самыми большими военными кораблями и часто выходит победителем. Но он мал. На нем все рассчитано до мелочей. Лишнего ничего нет.
   Экипаж катера в походе все время находится на своих боевых постах. Тут и едят, и отдыхают. Греются и сушатся у горячих моторов.
   В непогоду труднее всех бывает верхней команде. Волны и дождь мочат их с ног до головы. Зимой снег слепит глаза, обмерзает одежда. Но и мотористам не лучше. Попробуйте держать заданный режим, когда катер бросает из стороны в сторону. Да к тому же жара, духота.
   А в шторм и совсем плохо. Словно большой мяч, прыгает катер с волны на волну. Болтанка такая, что кажется - вот-вот все внутренности наизнанку вывернет.
   Поэтому мы и спешили еще засветло прийти в бухту, где можно было бы перестоять эту штормовую ночь. Но и в Ак-Мечети волны бушевали вовсю. Выкатываясь из-за мыска, они с шумом обрушивались на прибрежные мели, поднимая со дна песок и ракушки.
   Не было никакой возможности ошвартоваться. Впрочем, нас беспокоило не это. Все равно у причалов катерам с торпедами на борту стоять не разрешалось. Вернувшись из похода, мы подходили к ним только для заправки, а потом становились на якоря по углам бухты. Здесь мы и ожидали следующего выхода.
   Болтаясь на якоре, личный состав катера не мог в достаточной мере ни отдохнуть, ни обогреться, ни покурить. Поэтому мы всегда старались стать к борту какого-нибудь судна. Больше всего мы благодарны за гостеприимство "тюлькину флоту", как в шутку называли тогда рыбачьи сейнеры.
   Бывало придут катера с моря. Экипаж мокрый, прозябший. Взоры сразу же обращаются к мелководной части бухты, где обычно находились сейнеры. Заправившись, спешим к ним. Прилепимся к борту, закрепим швартовы, выставим на катере вахту, и в гости к рыбакам.
   Трюм сейнера гораздо больше, чем отсек катера. Посредине докрасна натопленная "буржуйка", на ней огромный чайник. Под палубой натянуты концы, на которых можно просушить верхнюю одежду. Не помещение, а рай!
   У рыбаков - свежая рыба, а у нас, катерников, - тушенка, "наркомовские сто граммов".
   Пока готовится ужин, идут разговоры о положении на фронтах, о погоде. А потом можно поиграть и в "козла", и в шахматы. В печке гудит огонь. Тепло! Хорошо!
   Так было и в этот вечер. Единственное более или менее спокойное место в Ак-Мечетской бухте - в небольшом заливчике за мыском. Не подходя к причалу, мы направились туда - к двухмачтовому судну.
   - Эге-й! На сейнере! Принимайте гостей! - еще издалека закричал боцман, держа в руках свернутый в кольца швартовый конец.
   Хотя на сейнерах и побаивались соседства начиненных боеприпасами катеров, но всегда встречали нас гостеприимно. Там были настоящие моряки, знавшие, в каком положении находятся катерники. Вот и сейчас сразу же раздалось несколько голосов с кормы и носа:
   - Добро пожаловать! Подавайте швартовы!
   Не прошло и нескольких минут, как катер был ошвартован, а мы все, кроме вахтенного, уже сидели в теплом трюме. Вскоре из люков повалил пар от сохнувшей одежды, на печке вскипел чайник, разогрелась тушенка.
   Сейнер оказался не рыбачьим. Он ходил под военно-морским флагом, выполняя различные специальные задания командования. Командиром на нем был мой хороший друг Николай Кирпичев, с которым мы вместе учились в Черноморском училище. Непогода и его загнала в эту маленькую бухту.
   Мы сидели у раскаленной печки. Теплота морила, клонило ко сну. Сейнер сильно покачивало. Очевидно, ветер изменил на несколько румбов свое направление, и волны теперь заходили и за мысок, где стояли наши корабли.
   Ветер свистел в снастях, кранцы скрипели между бортами, в струну натягивались швартовы.
   Я было задремал, как вдруг рывком открылся люк и раздался голос вахтенного:
   - Всем наверх, лопнул носовой у катера!
   Наверно, вспугнутая стая воробьев не взлетела бы в воздух быстрее, чем наш экипаж оказался на палубе сейнера.
   Катер бросало на волне, разворачивая под корму судна. Еще две - три минуты - и он обломает консоли о его рули.
   Я перепрыгнул на катер. За мной хотели было последовать остальные члены экипажа, но я закричал им:
   - Травить кормовой!..
   И механику Лукичеву, несшему в это время вахту на катере:
   - Подать запасной фалинь на сейнер!
   Когда носовой трос закрепили на сейнере, а кормовой стравили, авария была предотвращена. Можно было, оставив на катере вахтенного, идти заканчивать ужин на сейнере.
   Но не всегда бывает так, как хочется. Став на бакштов, мы заметили, что место стоянки сильно изменилось. Якорь сейнера держал плохо, и нас сносило на мель. Кирпичев приказал завести двигатель, выбрать якорь и перейти на другое, более глубокое место.
   Я не успел крикнуть членам экипажа, чтобы они подтянули катер и перепрыгнули на него, как Кирпичев дал ход. Когда сейнер вышел из-за мыска, сильная волна рванула катер, трос, не выдержав, оборвался. Стальной конец хлестнул по палубе и рубке, разбил иллюминаторы и смотровые стекла.
   Катер понесло к берегу. В первые минуты я растерялся, по спине поползли холодные мурашки.
   "Что делать, - лихорадочно думал я. - Ведь на катере только я и механик".
   Всего второй месяц, как я начал плавать самостоятельно, опыта у меня не было. С тревогой взглянул на главного старшину Лукичева. Тот понял и тактично пришел мне на помощь. Как будто не замечая моей растеряности, спросил:
   Разрешите заводить правый мотор?
   "Заводить? Но как?! Ведь мотористов на катере нет. И потом, почему именно правый мотор?" - недоумевал я.