Черепанов Макс. Ольга, или семь мгновений весны

   - Здравствуй - прошептал я одними губами... - здравствуй, Ольга,
   хэлло, Ольга...
   - Можно нескромный вопрос? - прошептала она в мое ухо,
   вытягиваясь рядом.
   - Можно. Только не в это ухо - оно ничего не слышит.
   Оля перелезла через меня и ткнулась носом в другое ухо.
   - Можно?
   - Давай...
   - У тебя девушки раньше были?
   Я нахмурился, подсчитывая.
   - Если три... нет, четыре раза целовался - это считается?
   Она боднула меня.
   - Не считается!
   - А сколько считается?
   - Сколько? Десять! Триста! Милл... м-м-м...
   Если существует рай на земле - его маленький филиал был в
   ту ночь под светом луны в кухне этой типичной хрущевки, на старом
   диване, пахнущем мылом и пылью. "А еще эскимосы... м-мосы... ммиау!"
   Скажут - он говорит высоким слогом о простых вещах... Нет. У меня была
   потом возможность сравнить - и рядом не стояло. То есть - не лежало.
   Да ну на фиг...
   Проснулся я от сильного запаха табачного дыма, и некоторое
   время не мог понять, где нахожусь и что делаю на диване в чем
   мать родила. Голова гудела. Наконец я сфокусировал взгляд и увидел
   Ольгу, сидящую в коридоре на стуле, с дымящейся сигаретой в безвольно
   опущенной руке. Голова тоже устало опиралась на руку, рука - локтем
   на покрытое халатом колено. Под ненакрашенными глазами легли тени.
   Я приподнялся, потянулся рукой за штанами.
   - Ты что, куришь? - спросил вполголоса.
   Она посмотрела на меня. Попыталась улыбнуться.
   - Вообще-то нет. Только когда ширнусь...
   - Не ври, плохо получается. Что случилось?
   - Да бабке совсем плохо... вот, скорую вызвала.
   Скрипя зубами, я натянул трусы, штаны, рубашку. Подобрал с пола
   неведомо как вывалившуюся записную книжку.
   - Я их встречу?
   - Да они знают. Не в первый раз.
   Я упал обратно на диван, потер лоб.
   - Уфф...
   - Там еще спирт остался, в бутылке.
   - Тпрр... Не хочу.
   - Как голова, ухо? Можем, тебя им заодно покажем?
   - Фиг два... еще залечат.
   Под окнами затормозили. Оля встала, пошла ко входной двери.
   Я протянул руку к магнитофону... передумал, сел на стул и стал
   смотреть в окно. Медленно-медленно начинало светать. Часа четыре
   утра. Елки-моталки, столько всего за один день.
   Слышно было, как люди в белом поднимаются по лестнице. Ольга
   открыла, не дожидаясь звонка. В коридоре висело зеркало, и я увидел
   в нем входящих - старушку-врача с восковым лицом трупа и молодого
   черноусого парня, похоже фельдшера. Затопали в коридоре, хлопнули
   входной дверью, отворили внутреннюю. "Сюда... Не разувайтесь...".
   Топ-топ-топ. Оля ушла с ними, закрыла за собой дверь.
   Я все-таки поставил музыку, очень негромко.
   "Тот, кто дает нам свет.
   Тот, кто дает нам тьму.
   Но никогда не даст нам ответ
   На простой вопрос - почему?".
   Под тоскливо-магнетический голос Бутусова время текло
   незаметно. Сидеть, привалившись спиной и затылком к шершавой
   стене, было легко... И когда в коридоре снова затопали, засопели
   я удивился "Так быстро?". Кассета еще не успела отмотаться и в
   один конец...
   - Девушка, ну какая больница? - усталый, приглушенный голос
   врачихи , - она же умирает, это и слепому видно. Ее у нас просто не
   возьмут, и что делать?
   Неразборчиво.
   - Ну приступ снять... ну еще туда-сюда... вызывай, если опять
   будет синеть.
   И показала глазами, я хорошо видел это в немытом зеркале
   "Или не вызывай".
   Ага. Тебе-то что, старая карга. Тебя по знакомству оставят
   умирать в палате, протянуть лишний месяц - будут колоть всякую
   дрянь по десять кубиков, делать кислородную маску, интубацию или
   как там называется эта игла с проводками в вену... Может быть,
   даже вытащат c того света раз или два.
   Старушенция ретировалась, а черноусый задержался. Прополз
   взглядом белесых, слегка навыкате глаз по хрупкой фигурке Ольги,
   привалившейся к косяку. Сказал по-хозяйски:
   - Не скучаешь, красна девица? А то я могу после дежурства и
   заглянуть.
   - А? - очнулась от своих мыслей Ольга. Я бесшумно встал со
   стула, поморщился при мысли о том, что нужно выходить на свет.
   Сунул руки в карманы, подумал о неприятном...
   - Навестить, грю, могу. Не скучно одной-то?
   - А я не одна, - отвечала она с ноткой гордости. И как
   подтверждение ее слов, из кухни выплыл Макс-с-Похмела собственной
   персоной. Жуткое зрелище, в зеркало я старался не смотреть. Наверное,
   взгляд у меня был довольно злобный, потому что фельдшерина без слов
   канул в дверной проем. Ольга щелкнула замком и села - нет, упала прямо
   на пол, привалилась спиной к двери.
   - Козлы, - выдохнула устало и безнадежно.
   Я сел перед ней на корточки. Протянул руку, убрал с лица
   закрывающие его волосы.
   - Кто?
   - Все... особенно этот усатый баран.
   "Козел - баран"... Я улыбнулся.
   - И я?
   Оле очень полезно было смотреть в мои глаза - ей сразу, тут же
   становилось ощутимо лучше. Улыбка растянула губы, и она тоже протянула
   руку к моему лицу.
   - Ты страшилище...
   - С этого надо было начинать, - сказал я, - как человек
   выглядит по утрам - немаловажный элемент взаимоотношений. Хоть раз
   обязательно надо увидеть - иначе образ будет неполный.
   - Ничего не поняла, - сказала она, - то же самое, только
   помедленнее.
   - Если коротко - нечего тут нежится под дверью. Обопрись о
   руку... вот так. В сущности, еще довольно рано... можно еще,
   тут я очень натурально зевнул, - еще хорошенько поспать.
   - Сейчас... к бабке только загляну, на секунду.
   Потом мы лежали, просто лежали рядом на этом, сразу ставшем
   почти родным диване, Олина голова покоилась на моей груди, а я
   рассеянно играл рукой ее волосами.
   - Ты знаешь, - взбрело в голову, - у тебя роскошная шапка
   волос!
   - Льстец - сонно пробормотала она, - Карнеги из подворотни...
   - Ну, почему же из подворотни? Напротив, из самых что ни на
   есть лучших слоев общества. Взять, к примеру, моего деда...
   Через пять минут она сладко спала. Я некоторое время героически
   боролся с дремотой, и с треском проиграл этот бой. Тем более, что
   это было приятно.
   Циники говорят: душа - это желудок. Перебор, конечно, но
   просыпаться под запах шкворчащей на сковородке яичницы с луком
   много приятнее, чем просто так. А наворачивать эту самую яичницу
   за обе щеки - еще лучше.
   - Ы какуа у ффос вводна пгрррма?
   - Ныкакуа - скалилась она с той стороны стола, - прожуй сначала,
   чревовещатель...
   Готовить она умела - факт. И такой талант пропадает...
   - Ммм... и какая у нас сегодня программа? - переспросил я.
   - Программа? - она задумалась, - а у тебя дел на сегодня разве
   никаких нет?
   Я вызвал перед мысленным взором длинный список, помедлил чуть
   чуть и послал его на фиг. Но две строчки никуда не делись, только
   вспыхнули красным.
   - Твоя правда, - с сожалением сказал я, - мне определенно
   нужно проехаться сегодня до университета. Бумажная возня с поступлением.
   Но я вернусь - как только, так сразу!
   - Валяй, - сказала она, - я буду ждать...
   - Я скоро, - бросил я через плечо, уходя.
   Но скоро не получилось. Понадобилась медицинская выписка, и
   пришлось проехаться до районной взрослой поликлиники, в которую я кстати
   еще не переписался из детской, которая работала с двух, а еще требовались
   фотографии и ксерокопии чего-то, сделать которые тогда была проблема.
   Трясясь в троллейбусе из одной очередной точки в другую, я беспощадно
   корил себя за то, что не взял Ольгиного телефона - и ведь вспомнил про
   это, вспомнил на полпути к остановке, но возвращаться не стал. Дурацкие
   суеверия, пережиток прошлого - но я так боялся спугнуть неожиданно
   привалившее счастье...
   В общем, когда дым рассеялся - небо стало набирать знакомый
   сиреневый оттенок, вечерело. Я заехал на несколько минут домой,
   наскоро перекусил, наплел чего-то и рванул до Олиного дома. На этот
   раз дом искать почти не пришлось. Я поднялся, позвонил в дверь...
   тишина. Потоптался, позвонил еще. Пожал плечами, и уже почти шагнул
   на ступеньку, ведущую вниз, как дверь открылась, и из нее выпала
   Ольга - мне пришлось подхватить ее, чтобы она не упала. Плечи ее
   содрогались от беззвучного плача.
   - Ты чего? - оторопел я.
   - Негодяй... где ты... где ты ходил так долго?
   Мои глаза сузились - на секунду.
   Искренне. Она говорила искренне.
   - Так вышло, - удивленно бормотал я, втаскивая ее, висящую
   на моей шее, внутрь, - подумаешь, немного задержался, чего рыдать?
   Она сидела на табуретке и размазывала по лицу тушь. На столе
   стояло что-то, совсем еще недавно, днем, бывшее вкусным обедом, а
   сейчас основательно потерявшее товарный вид.
   - Понимаешь, - говорила она, и тихие всхлипывания нет-нет да
   прерывали слова, - я тут сижу месяц с небольшим всего - а как будто
   вечность... длинные, пустые дни. Ничего не происходит. Раньше еще
   бабка могла говорить, теперь уже только хрипит. Ночами вдруг так
   страшно становится... и тут ты ушел и нету. Ерунда всякая в голову
   лезет. Я вообще-то не плакса... но накопилось, похоже. Не обращай
   внимания.
   Только сейчас я заметил, что на ней надето что-то похожее на
   вечернее платье.
   - Ну хватит, - я протянул руку к ее лицу и кончиками пальцев
   размазал по скулам слезинки из уголков глаз, - я же здесь, я пришел.
   Не плачь...
   - И верно, - она улыбнулась сквозь засыхающую на лице влагу.
   - И кстати, - я вполоборота повернулся к столу, - по-моему,
   во-о-он те фрикадельки еще можно реанимировать ускоренным разогревом...
   Меркантильно, зато действенно. Занявшись знакомым делом, Оля
   быстрее успокоилась и вошла в норму. Через несколько минут мне даже
   удалось добиться тихих переливов серебристого смеха. Есть хотелось
   не очень, но пару тарелок я очистил на "ура". Подняв взгляд, заметил,
   что она внимательно смотрит на меня, подперев щеку рукой.
   - Тебе надо сниматься в кино, - предложил я, - в "Калине
   красной, часть вторая". Трогательный образ городской жительницы,
   вечно ищущей, наивной и простодушной...
   Она толкала меня в плечо.
   - Это кто тут простодушная? Это я простодушная? Да еще "вечно
   ищущая...". Ах ты трепло...
   Я мурлыкал про себя. Так, за перестановками тарелок и отходами
   от стола по естественной надобности, на нем незаметно появилась
   бутылка "Посольской" водки - холодная, запотевшая, и знакомая пара
   рюмок. Оля уже приготовилась налить, когда я накрыл свою рюмку
   ладонью.
   - Не хочу сегодня пить, - и посмотрел ей пристально в глаза,
   мне это не нужно... и ты лучше не пей.
   Бутылка повисла в воздухе. Она усмехнулась, как-то очень взросло.
   - Я-то обойдусь, а вот для тебя это может быть кстати. Уверен,
   что не будешь?
   - Уверен.
   - Как хочешь...
   Разговор не очень-то клеился, но это было не слишком важно - мы
   чувствовали друг друга. Скоро она уже сидела у меня на коленях ( блин
   тяжелая! ), и мы медленно, неторопливо целовались. Какая, к лешему,
   "Посольская"? Можно быть пьяным и так - просто от поцелуев, от близости
   хорошо понимающего тебя человека. От того, что _нашел_.
   - Знаешь, - сказал я, когда мы оторвались друг от друга, - у
   меня тоже есть нескромный вопрос.
   - А я знаю, какой... - играя в смущение, отвечала она.
   - И какой же?
   Она зашептала мне на ухо. Вот заигралась - мы же одни. Если не
   считать...
   - Я угадала?
   - Ну, в общем... да.
   Переливы тихого смеха.
   - И какой же ответ?
   - А ты сам как думаешь?
   Осторожней, Макс, осторожней. Не обидеть бы.
   Я посерьезнел, и медленно улыбка сползла и с ее лица тоже.
   - Я думаю, ответ - "да". Я думаю, даже - не один.
   - Знаешь, - отвечала она тихо, - я ведь не обязана тебе ничего
   рассказывать.
   - Конечно, - отвечал я, - не обязана. Но я не обижусь, если
   скажешь.
   - А ты так хочешь знать? Ну, я тебе скажу - двое. Первый - в
   четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно
   с моей стороны. Второй...
   - Извини.
   - Нет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать - высокий,
   красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты
   ну, наоборот? На Томаса Андерса был похож. Добился своего - и свалил.
   Типичный козел.
   - Прости - я не хотел...
   - Ничего, Максим , - ей почему-то нравилось выговаривать
   имя полностью, - ничего... - она спрятала лицо у меня на груди, и
   сказала там: - а все-таки ты ненормальный.
   - Почему?
   - Глаза у тебя... то пустые-пустые, а то - как угли.
   Я улыбался.
   - И еще - жара на улице под тридцать, а ты в черной куртке
   шастаешь. Хоть здесь бы снял...
   - И то правда, - ответил я и снял куртку. С нее началось, но
   ей не закончилось. Потом мы опять общались с диваном, и Оля, опираясь
   рукой на мой живот, просто сказала:
   - Как хорошо, что ты есть, и сейчас тут со мной. Вот повезло,
   что встретились...
   Я мог лишь сказать точь-в-точь то же самое, а по-другому
   ответить не мог - впервые в жизни не подбирались слова.
   А потом они, слова, стали на некоторое время не нужны.
   Кто-то говорил мне, что нет лучше музыки для любви, чем "Битлз".
   Он явно не пробовал "Наутилус".
   Утром... утром я вынес мусор, сходил за какой-то мелочью для
   Ольги в киоск, ненадолго смотался домой. Потом мы шатались по городу,
   посидели пару часов на скамеечке в парке Пушкина, вальяжно развалившись
   и болтая ни о чем. Сьели мороженое по пути к "Уралу". Посмотрели пару
   раз "Узника", и еще какую-то дребедень. На этот раз уходили из зала
   последними, обнявшись как брат и сестра. До ее дома доехали на
   троллейбусе - принципиально. Я сходил на асфальт, как коммандос во
   вьетнамские джунгли... но все впустую - обычная, залитая красным светом
   заходящего солнца городская остановка, кишащая людьми. Подал ей руку
   но она спрыгнула, опершись на плечо.
   Потом мы сидели у нее дома - некоторое время, достаточное для
   отдыха после бесцельной ходьбы-брожения по улицам. Сидели, взявшись
   за руки и касаясь друг друга лбами. Уже ничего не нужно было говорить.
   Я был счастлив... мне казалось, что так будет всегда и еще много будет
   таких вечеров.
   Спал я дома - крепко, как покойник. Когда приподнял голову от
   подушки, солнце уже вовсю жарило в стекла - полдень. Чертыхаясь,
   оделся и побежал. Дом наконец-то нашелся сразу.
   Дверь открылась почти синхронно со звонком... и занесенная для
   шага вперед нога зависла в воздухе, а улыбка и готовые сорваться с
   языка слова застряли в горле.
   - Тебе кого? - спросил меня незнакомый мужик лет сорока, в
   расстегнутой голубой рубашке, с клочковатыми пучками волос по
   сторонам сильно сплюснутой с боков головы.
   Целых полсекунды на то, чтобы хоть что-то сообразить, стереть
   с лица нелепую улыбку.
   - Мне - Ольгу.
   - Ольгу... - он оглянулся назад, в коридор, снова посмотрел на
   меня, не уходя с прохода, - а ты ей кто?
   Эмоции скрутились, приобрели обратную полярность. Почти не
   думая, я качнулся вперед к нему, оскалился:
   - Я ее друг. А ты?
   - Ну-ну, - буркнул он, отступая назад. Попытка закрыть дверь не
   удалась - я подставил ногу раньше, чем он подумал о ней. Медленно
   закипала холодная ярость.
   - Оленька! - крикнул он назад, в комнату бабки, в полуоткрытую
   дверь.
   "Оленька"... Ах ты п-падаль...
   В двери появилась Ольга, одетая в глухой серый костюм. Глаза
   ввалившиеся, голова опущена. Увидела меня - и отблеск света скользнул
   по лицу. Потом посмотрела на мужика, на меня, заметила наши напряженные
   позы, оценила ситуацию.
   - Ты знаешь этого молодого человека? - фальцетом вопросил он.
   Оля вошла в коридор, отстранила его.
   - Да, - устало промолвила, - я знаю этого молодого человека.
   И - уже мне, открывая дверь:
   - Пошли поговорим...
   Пока мы спускались пролетом ниже, голова высунулась и укоризненно
   проквакала:
   - Ну-ну... то-то мать обрадуется...
   - Только попробуй, - не оборачиваясь, проронила Ольга.
   Там, на заплеванной лестничной площадке, она достала сигареты.
   Крепко затянулась, щурясь, посмотрела в узкое окно подъезда, в сторону
   от меня. Сейчас ей можно было бы дать на глазок и двадцать пять... и
   даже тридцать.
   - Бабушка померла, - глухо сказала, - сегодня ночью...
   Во второй раз за несколько минут я подавился словами.
   - Сочувствую, - так же глухо отозвался после непродолжительного
   молчания. И немного подумав, добавил: - ты долго этого ждала, правда?
   - Что? - она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.
   - Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях...
   но самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.
   Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Не давая
   ей опомнится, громко выпалил, почти крикнул:
   - Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!
   - Как... как ты можешь так говорить...
   - Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!
   - Не про то... про бабушку...
   - Она уже не была человеком, - жестко отвечал я, - это было
   растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней
   безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже
   крайне не нравится. Это ее долг, а не твой...
   Оля тихонько всхлипывала.
   - Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе
   Лене в комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует,
   погладит... - и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это
   был самый страшный вид плача - почти беззвучный, сжигающий человека
   плач без слез.
   Я сжал зубы, проклиная себя.
   - Ладно, Оль, не надо... прости...
   Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез.
   Открылась рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила
   нижнюю челюсть, закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и
   все же беспокойство не отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише,
   я бережно отнял ее лицо от куртки, и спросил, держа его в ладонях:
   - А этот... дядя... кто такой, а?
   Она высвободилась. Вытерла слезы.
   - А что?
   Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не
   плач и не ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть,
   Оля слегка испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.
   - Ну, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он
   помогает... все организовать. Мне не справится одной.
   - Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?
   Молчание. Сизые колечки дыма.
   - Ну ладно... а дальше-то что? - спросил я, слегка морщась от
   запаха табака.
   - Дальше... - кроша пепел, пряча глаза... - не знаю. Мать
   должна прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.
   - Отец?
   - Отчим... его брат, может быть.
   Немного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную
   сигарету и выкинул через плечо. "Рак легких" - объяснил на
   удивленный взгляд.
   - Нет, ты все-таки псих, - покачала она головой.
   - Может быть, и да, - согласился я, - пошли, погуляем?
   Она посмотрела вверх.
   - Там скучно, - быстро сказал я, - там просто отвратительно.
   Там Олег Петрович. Там труп, который надо обмывать...
   Ее передернуло. Хорошо.
   - Пошли, - торопил я, - в лесу прогуляемся...
   - Только ненадолго, - сдалась она.
   В лесу она немного ожила. Мы пинали шишки, потом набрели на
   карьер. Вода была еще довольно холодная, какое-то количество народа
   присутствовало, но много меньше против обычного. Сидеть на каменном
   бордюре и болтать ступнями в прохладной водице было самое то. Мы
   окончательно помирились. Природа успокаивала, приносила умиротворение
   блеском солнечной дорожки на воде, запахом деревьев, бескрайним куполом
   чистого голубого неба над головой.
   - Хочешь, стихи тебе почитаю? - спросил я.
   Ольга дернулась, и я вспомнил.
   - Я не похож на Томаса Андерса, - напомнил ей. И помолчав, добавил:
   - а "Модерн Токинг" вообще не выношу.
   - Читай...
   Я начал с "Незнакомки" Блока, коснулся Тютчева и Лермонтова,
   потом попробовал кое-что посложнее.
   - Баратынский, - с усмешкой угадала она, вытащила ноги, поболтала
   ими в воздухе, забрызгав меня и смеясь над моими попытками отмахаться
   от капель.
   - Значит, Женю Баратынского знаешь... - задумался я. Ладно,
   тогда вот это.
   Озадаченность на лице. Ага!
   - Не помню, - призналась она, - похоже на Фета...
   - Так-так.
   - Но все же не Фет, тот никогда бы не завернул так последнюю
   строчку.
   - Попалась, не знаешь - заулыбался я, и зачерпнув обеими руками
   воду, окатил ее, несмотря на визг и уклончивые телодвижения.
   - Кто же это все-таки? - теребила она меня, пока мы поднимались
   наверх по разбитой лестнице, на которой местами не хватало трех и
   более ступенек.
   - Тебе честно сказать? - спросил я, когда мы благополучно
   забрались наверх.
   - Конечно!
   - Это мое, - скромно признался я.
   На обратном пути мы свернули с тропы. И знаете что? С той поры
   я страшно ненавижу комаров. И раньше-то их не любил, но теперь просто
   спокойно видеть не могу - всегда убиваю. Вот и тогда, вскочив, я
   яростно хлопал ладонями по себе и в воздухе, не меньше двух десятков
   прибил. Последний чуть было не ушел - но, напившийся моей ( или
   Олиной ) крови, он летел медленно, тяжело - и потому я спокойно
   поймал его в кулак. Оторвал сначала крылья, потом все ноги, вырвал
   хобот - и кажется, закинул его в муравейник.
   Оля звонко смеялась, сидя на траве и наблюдая за тем, как я
   скачу вокруг. Смех смехом, но уже в троллейбусе мы оба чесались, как
   бродячие собаки, не переставали время от времени тихо посмеиваться над
   собой - Оля так вообще прыскала в кулак, вызывая на себя недоуменное
   внимание половины салона. Наверное, мы выглядели странно - длинный
   тип в черной кожанке с безумным взглядом, и красивая блондинка в сером,
   покатывающиеся со смеху...
   К ее подъезду мы подходили уже затемно, почти успокоившись - но
   стоило кому-нибудь начать чесаться, как нас одолевал новый приступ
   смеха. Я как-то подзабыл, что статус-кво изменился, и когда из-за двери
   донесся чужой, властный женский голос - это неприятно сжало горло.
   Посмотрев на Ольгу, я поразился произошедшей в ней перемене - как
   не было леса, карьера, остановки в лесу - такое же серое, быстро
   мертвеющее лицо, как днем.
   Я не стал звонить, она сделала это сама. Дверь открылась...
   Ольга не просила меня уйти, а сам я не захотел. На пороге стояла
   женщина, ровесница Олега, чем-то похожая на Ольгу... лицом. Но вот
   глаза у нее были не Ольгины. Невыразительные, рыбьи такие глаза.
   - Как это понимать, дочь? Пол-одиннадцатого! Что, Олег один
   должен все делать? - упорно не замечая меня, вытолкнул из себя в
   меру подкрашенный рот, - и... - брови деланно-изумленно поползли
   вверх, - что это за вид?
   Что за вид? Ах, костючик-то малость помялся... немного
   расстегнулся. Иголки на него местами налипли. Ольга молчала,
   опустив голову. Ее правая рука комкала карман с пачкой сигарет.
   - А что такого? - влез я, - что время позднее, это не
   смертельно...
   - А вас, молодой человек, не спрашивают. С вами еще разговор
   будет особый, - и она посторонилась, пропуская Ольгу. Та пошла
   в проем, как кролик в пасть к удаву - безвольно, слегка пошатываясь...
   Я рванул ее за плечо назад.
   - Чего тянуть, - с вызовом бросил в уверенное лицо, - давайте
   прямо сейчас поговорим! Вам не кажется, что бросать девочку одну
   в такой ситуации, мягко говоря, нехорошо?
   - Что здесь происходит? - громко спросил мужской голос за спиной
   женщины-рыбы. Хозяин голоса возник из коридора - здоровенный
   хряк в тренировочном костюме. За его спиной маячила еще какая-то тень.
   Олег Петрович?
   - Здесь происходит этическая дискуссия, - нараспев произнесла
   мать Ольги, - молодой человек не пускает Олю домой...
   - Чтаааа?
   - Спокойно, Валерик... без рук. Я сама разберусь.
   - Не надо, Максим, - тихо попросила Ольга, - пожалуйста, не
   надо... - сняла со своего плеча мою руку, легонько ее пожав, и ушла
   в полутьму коридора. Обернулась там, уже плохо различимая, подмигнула
   мне и пропала. Ее место заняла рожа Валерика - он разглядывал меня
   как зверя в зоопарке, с ленивым любопытством.
   - Иди, ну иди, я сама тут - ласково похлопывая его по груди,
   - пропела женщина. Валерик посопел, потоптался на месте и тоже
   сгинул куда-то.
   Я с любопытством посмотрел на нее, облокотившись для удобства
   о перила. Ее глаза тоже бесстрастно изучали меня, отмечая все - нелепую
   куртку, потертые джинсы, свободную позу. Качнула головой с золотыми
   серьгами:
   - И не стыдно вам? - спросила укоризненно.
   - Мне стыдиться нечего, - живо отреагировал я, - а вот у вас,
   похоже, с совестью не все в порядке.
   Она картинно закатила глаза.
   - Мальчик, ты кажется меня судишь?
   - Да ну, - сказал я, - какое там. Вы мне просто очень не
   нравитесь.
   - Я счастлива этому, - отвечала женщина, и глаза ее темнели,
   и полагаю, вам понятно, что приходить сюда больше не стоит?
   Чехарда тыканья и выканья стала меня немного забавлять.
   - Это от Ольги зависит, - спокойно сказал я, - пока я ей нужен
   я буду приходить.
   Она усмехалась, очень мудро и немного угрожающе.
   - Я не договорила... не приходи больше, а не то...
   - А не то?
   Мать Ольги не ответила. Только улыбнулась красноречиво и проворно