Страница:
Инженер-механик - мичман Владимир Александрович Лазарев..."
Несколько слов о судьбе владельца столь необычных часов. После октябрьского переворота старший лейтенант Иван Константинович Знаменский эмигрировал в Бельгию. Оттуда с группой русских морских офицеров отправился в африканскую колонию этой страны - Бельгийское Конго. Там под руководством выдающегося гидрографа российского императорского флота контр-адмирала Бориса Андреевича Вилькицкого проводил гидрологические изыскания на судоходных реках Конго. Затем перебрался в США, где по истечении лет и скончался. Видимо, там же в какой-нибудь антикварной лавке остались и часы от Павла Буре с пятью автографами.
...А "Гепард" возродился, как это часто бывает на флоте, в корпусе нового подводного корабля. Сначала в крейсерской подводной лодке К-22, успевшей перед своей героической гибелью заслужить гвардейский флаг, а теперь в корпусе своего атомного потомка.
Дай бог, чтобы новый "Гепард" не разделил судьбы своих предшественников, а его офицерам не пришлось бы искать счастья на чужбине.
У кораблей все как у людей - вспышки славы и тьма забвения, молодость и лихость, старость и болезни... Даже гильотины для них скопировали с головорубных машин доктора-гуманиста... Неподалеку от "Гепарда" стоит под обрывком российского флага былой скороход, непревзойденный чемпион мира по подводной гонке - "золотая рыбка" из титана К-162. Много лет назад она тоже была создана на "Малахите".
Мы пришли на неё в тот день, когда "Гепард" поднимал гвардейский флаг из рук президента. Прихваченный ледяным припаем к борту дебаркадера "Сирень", "Серебряный кит", как прозвали титановую атомарину американцы, являл грустное зрелище. У подножия невысокой огладистой рубки, рассекавшей некогда океанские глубины с почти самолетной скоростью, стояли дворницкие метла и лопата. Мощный вертикальный руль застыл в положении "лево на борт", словно вывернутое крыло. Под кормой бурлили пузыри - это вот уже второй год, день и ночь, - поддували дырявые кормовые цистерны, чтобы корма не села на грунт. Но сквозь ободранную черную краску сверкал немеркнущий титан.
Черная приземистая рубка без лобовых иллюминаторов (чтобы не выдавило набегающим потоком воды на максимальной скорости).
Былой рекордсмен ныне под началом своего последнего командира капитан-механика Владимира Матвеевича Тюкова, природного помора, всю жизнь посвятившего родной "Звездочке". А в Санкт-Петербурге здравствует её первый командир - капитан 1-го ранга в отставке Юрий Николаевич Голубков. Незадолго до приезда в Северодвинск мы долго беседовали с ним в моем номере в "Октябрьской". Разумеется, речь шла о том воистину историческом дне...
"Все немного волновались, - рассказывал Юрий Николаевич. - Шутка ли на такое дело идем - на установление мирового рекорда. Но причина волнений была не только в спортивном ажиотаже. Испытание, тем более под водой, дело всегда рисковое.
Никто не мог сказать, как поведет себя на глубине стометровый стальной снаряд весом в 6000 тонн, несущийся со скоростью без малого 90 километров в час. Тем более что глубина нашего полигона не превышала 200 метров. Наверху - лед, внизу - грунт. Малейшая ошибка в управлении горизонтальными рулями или отказ авторулевого - и через 21 секунду нос атомохода врезается либо в лед, либо в ил.
Погружались. Выбрали, разумеется, среднюю глубину - 100 метров. Дали ход. По мере увеличения оборотов все ощутили, что лодка движется с ускорением. Это было очень непривычно. Ведь обычно движение под водой замечаешь разве что по показаниям лага. А тут, как в электричке, всех назад повело. Дальше, как говорится, больше. Мы услышали шум обтекающей лодку воды. Он нарастал вместе со скоростью корабля, и, когда мы перевалили за 35 узлов, в ушах уже стоял гул самолета.
Наконец вышли на рекордную - 42-узловую скорость! Еще ни один обитаемый подводный снаряд не разверзал морскую толщу столь стремительно. В центральном посту стоял уже не "гул самолета", а грохот дизельного отсека. По нашим оценкам, уровень шума достигал 100 децибел.
Мы не сводили глаз с двух приборов - с лага и глубиномера. Автомат, слава богу, держал "златосрединную" стометровую глубину. Но вот подошли к первой поворотной точке. Авторулевой переложил вертикальный руль всего на три градуса, а палуба под ногами накренилась так, что мы чуть не посыпались на правый борт. Схватились кто за что, лишь бы удержаться на ногах. Это был не крен поворота, это был самый настоящий авиационный вираж, и если бы руль переложили чуть больше, К-162 могла бы сорваться в "подводный штопор" со всеми печальными последствиями такого маневра. Ведь в запасе у нас на все про все, напомню, оставалась 21 секунда!
Наверное, только летчики могут представить всю опасность слепого полета на сверхмалой высоте. В случае крайней нужды на него отваживаются на считанные минуты. Мы же шли в таком режиме двенадцать часов! А ведь запас безопасности нашей глубины не превышал длины самой лодки.
Почему испытания проводились в столь экстремальных условиях? Ведь можно было найти и более глубоководный район, к тому же свободный ото льда. Но на это требовалось время. А начальство торопилось преподнести свой подарок ко дню рождения Генсека ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. И какой подарок - голубую ленту Атлантики для подводных лодок! Впрочем, о том человеке, чей портрет висел в кают-компании нашей атомарины, мы думали тогда меньше всего.
Я любовался точной работой прибора рулевой автоматики. Пояснял председателю госкомиссии смысл пляшущих кривых на экране дисплея.
- Это все хорошо, - мудро заметил Маслов, - до первого отказа. Переходи-ка лучше на ручное управление. Так-то оно надежнее будет.
И боцман сел за манипуляторы рулей глубины.
Удивительное дело: 42-узловой скорости мы достигли, задействовав мощность реактора всего лишь на 80 процентов. По проекту нам обещалось 38.
Даже сами проектанты недоучли рациональность найденной конструкции корпуса. А она была довольно оригинальной: носовая часть лодки была выполнена в форме "восьмерки", то есть первый отсек располагался над вторым, в то время как на всех прочих субмаринах было принято классическое линейное расположение отсеков - "цугом", друг за другом. По бокам "восьмерки" - в "пустотах" между верхним окружьем и нижним - размещались десять контейнеров с противокорабельными ракетами "Аметист". Такая мощная лобовая часть создавала обводы, близкие по форме телу кита. А если к этому прибавить и хорошо развитое оперение из стабилизаторов и рулей, как у самолета, то станет ясно, что абсолютный рекорд скорости был достигнут не только за счет мощи турбин и особой конструкции восьмилопастных гребных винтов. После двенадцатичасового хода на максимальных режимах всплыли, перевели дух. Поздравили экипаж с рекордным показателем, поблагодарили сдаточную команду, представителей науки, проектантов, ответственного строителя П. В. Гололобова. После чего послали шифровку в адрес Брежнева за подписями председателя комиссии и комбрига: "Докладываем! "Голубая лента" скорости в руках у советских подводников".
Глубокой декабрьской ночью 1969 года, насыщенные небывалыми впечатлениями, мы вернулись в базу. Несмотря на поздний час, нас радостно встречало высокое начальство. Правда, вид у рекордсменки был скорее боевой, чем парадный. Потоки воды ободрали краску до голого титана. Во время циркуляций гидродинамическим сопротивлением вырвало массивную рубочную дверь, а также многие лючки легкого корпуса. Кое-где были вмятины. Но все это ничуть не омрачало радость победы.
После доклада о результатах испытаний сели за банкетный стол и пировали до утра.
Спустя несколько дней мы обновили свой рекорд: на мерной миле при развитии полной - стопроцентной - мощности энергоустановками обоих бортов мы достигли подводной скорости 44,7 узла (82,8 км/час). Вот уже двадцать четыре года этот рекорд является абсолютным мировым достижением. Не знаю, вписан ли он в книгу Гиннесса, но в историю нашего подводного флота он занесен золотыми буквами".
А "Гепард" ушел от заводского причала в зимний и потому особенно штормовой океан. После почестей и торжеств - жестокая проверка нелюдимым, разъяренным морем. Оно-то и задержало прибытие в родную базу на несколько суток.
В Гаджиеве новую атомарину встречал и новый командующий Северным флотом адмирал Геннадий Сучков.
- Мы отслеживали каждую вашу милю, каждый пересеченный меридиан, сказал он экипажу. - И не ваша вина, что вы пришли на несколько суток позже. Это капризы северной погоды. Тем не менее, судя по корпусу "Гепарда", вы сделали все возможное, чтобы доставить корабль в базу в целости и сохранности. Благодарю за службу!
РАПОРТ ОБ ОТСТАВКЕ
Одно из самых фантастических зрелищ, дарованных мне судьбой, северное сияние над ночной гаванью, в которой застыли в сторожкой дреме ядерные подводные монстры. Полярная ночь. Черная вода меж гранитных скал. Ракетоносцы стратегического назначения - заснеженные взгорбья ракетных шахт, растопыренные крылья рубочных рулей, желтый прищур лобовых иллюминаторов. А над ними, как общий флаг, - змеистая лента полярного сияния.
Корабль управления СФ, обросший льдом и антеннами, почти бесшумно швартовался к одному из гаджиевских пирсов. Трап на приливе круто уходил вверх, и оттуда, прямо из-под звезд, спускался рослый человек в черной шинели, в каракулевой шапке с золотым шитьем - адмирал Попов. Он прибыл инкогнито и ненадолго.
Я выскочил из машины в одном пиджаке и без шапки. Холодно. С соседнего подводного крейсера мне передают меховую "канадку" и пилотку. Вице-адмирал вскидывает ладонь к козырьку. Я тоже отдаю честь сходящему на пирс комфлотом и, может быть, впервые делаю это не по воинскому ритуалу, а осмысленно и искренне. Я отдаю честь адмиралу Попову...
Без малого тридцать лет езжу я на Северный флот. Знаю его и изнутри, и со стороны. Это мой родной флот. Мне повезло служить под флагом адмирала флота Георгия Михайловича Егорова. Мне повезло увидеть Северный флот в начале XXI столетия под трехзвездным флагом адмирала Вячеслава Попова. Между ними - череда возглавлявших его адмиралов. Одни уходили с почетом, другие, как предшественник Попова, с позором, побывав под следствием "за злоупотребление служебным положением".
О Попове один бывалый мичман, знавший что к чему на флоте, сказал коротко: "Не вор!" По нынешним временам - отменная характеристика. Но этого мало... За плечами Попова - 25 боевых походов в Атлантику, 8 лет жизни, проведенных в общей сложности под водой, в прочном корпусе...
Командовать самым мощным флотом России - Северным - адмирала Попова назначил Президент и благословил Патриарх Всея Руси в январе 1999 года. Сюда, на Север, Попов пришел ещё курсантом и все свои офицерские, адмиральские звезды "срывал" здесь, то в Атлантике, то подо льдом, то под хмурым небом русской Лапландии. Ох и колючие же были эти звезды...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Первая моя - лейтенантская - "автономка" прошла в западной Атлантике, в так называемом Бермудском треугольнике. Ходил я туда командиром электронавигационной группы или, говоря по-флотски, штурманенком. Первый корабль - атомный подводный ракетный крейсер К-137, первый командир - капитан 2-го ранга Юрий Александрович Федоров, ныне контр-адмирал запаса. Ходили на 80 суток и каждый день готовы были выпустить по приказу Родины все 16 своих баллистических ракет.
Никаких особых причуд Бермудский треугольник нам не подбросил. Но все аномалии поджидали нас на берегу. Дело в том, что лейтенант Попов женился довольно рано на замечательной девушке Елизавете. И та подарила ему дочь. Лиза героически осталась меня ждать на Севере в одной из комнатушек бывшего барака для строителей. Жилье то ещё - в единственном окне стекол не было, и потому я наглухо забил его двумя солдатскими одеялами. Топили железную печурку. Общая параша на три семьи... Но были рады и такому крову. Хибара эта стояла в Оленьей Губе, а я служил за двенадцать километров в поселке Гаджиево. Как только мне выпадал сход на берег, вешал я на плечо "Спидолу", чтоб не скучно шагать было, и полный вперед с песней по жизни. Транспорта никакого. Приходил я домой далеко за полночь, брал кирку и шел вырубать изо льда вмерзший уголь, топил "буржуйку", выносил парашу, если наша очередь была. На всю любовь оставался час-другой, а в шесть утра - обратно, чтобы успеть на подъем флага...
...В общем, отплавали мы без происшествий. Вернулись в Гаджиево. Меня, как семейного, отпустили с корабля в первую очередь. Да ещё с машиной повезло: за уполномоченным особого отдела, ходившим с нами на боевую службу, прислали "газик". А особист у нас был душевным человеком, бывший директор сельской школы, его призвали в органы КГБ и направили на флот. В годах уже старший лейтенант, пригласил в машину - подброшу по пути. Едем, все мысли в голове, как обниму сейчас своих да подброшу дочурку... Приезжаем в Оленью Губу, а на месте нашего барака - свежее пепелище. У меня сердце заныло - что с моими, где они? Особист меня утешает: спокойно, сейчас разберемся... И хотя сам торопился, в беде не бросил, стал расспрашивать местных жителей: что да как. Выяснилось: барак сгорел месяц назад от короткого замыкания в сети. По счастью, никто не пострадал. А семью лейтенанта Попова отправили во Вьюжный, там её приютили добрые люди. Через полчаса я смог, наконец, добраться до своих... Но на этом приключения не кончились. В том же, 1972 году произошла одна из самых страшных трагедий нашего флота: на атомном подводном ракетоносце К-19 вспыхнул жестокий объемный пожар, в котором погибли 28 моряков. История той аварии ныне хорошо известна, о ней написаны книги и песни...
- "Спит девятый отсек, спит пока что живой..."
- Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись в базу почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон погибших матросов в Кислой Губе.
Вскоре после этого печального события мы с Лизой улетели в отпуск домой, в Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме...
"Господи, - ахнула она. - Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас приеду!"
Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:
"Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!"
Мы с Лизой переглянулись - что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт, виснут на мне, обе в слезах... Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по К-19. Знали, что и я в "автономке", и были уверены, что среди погибших их сын и зять... Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко - под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему... Полетел я в Питер, оттуда в Лугу, как говорится, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в щегольских полуботинках, в парадной фуражке, при белом кашне... В таком наряде по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими ракетчиками невесть где. Да ещё ночь - глаз коли. В управлении полигона никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу правит - не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.
"Так ты с атомной лодки?!" - Шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими словами не бросались.
"С атомной..."
Вызывает старлей дежурный ГТС - гусеничный тягач, сажает меня - и полный вперед! Мчимся напрямик, через лес, чтобы сократить путь. Вдруг по глазам - мощный луч. Ослепли. Остановились.
"Стой, кто идет?! Выходи! Документы!" Слышу, как затворы передергивают. Въехали мы в секретную зону, где отец ракеты испытывал. Объясняю, что я сын подполковника Попова.
Старший охранения только охнул: "Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!"
Мчимся в расположение дивизиона: палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул. "Здравствуй, папа, я живой..."
Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели. "Так, командует он. - Начальнику штаба - спать! Остальным - подъем! Столы накрывать".
Движок запустили, свет дали. На стол из досок - по-фронтовому: тушенку, хлеб режут. "И кружки доставайте!" - "Товарищ командир, так сухой закон же..." - "Знаю, я ваш сухой закон! Поскребите по своим сусекам!"
Ну, конечно же, что надо нашлось, разлили по кружкам и выпили за мое возвращение из первой моей "автономки"...
Попов достал из пачки "Петра Великого" сигарету и вставил её в прокуренный мундштук...
Едва ли не самой памятной для него стала командирская "автономка" осенью 1986 года. Ходили, как всегда, под Америку... Именно тогда на соседнем по району атомном подводном крейсере К-216, которым командовал капитан 2-го ранга Игорь Британов, произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир Игорь Британов, вынужден был всплыть и бороться за живучесть в надводном положении...
Из рассказов адмирала В.Попова:
- Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Британова случилась беда. Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку, и не зря - вскоре получаю персональное радио: "Следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить". Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанцию на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение - квитанции нет. Снова выхожу в эфир - ни ответа ни привета. Молчит Москва, и все... А я уже больше часа на перископной глубине торчу, вокруг океанские лайнеры ходят - неровен час под киль угодишь. Наконец, приходит распоряжение - оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна. Стабилизироваться-то оно стабилизировалось, да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить - мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог... У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту... Пришли бы - и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час... О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был...
В шоке был не один Попов. В шоке был и Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, который узнал о трагедии в Атлантическом океане в тот момент, когда вел в Рейкьявике переговоры с американским президентом. Шок испытали все советские подводники - впервые в мире затонул атомный ракетный крейсер стратегического назначения - махина, которая, как и "Титаник", казалась непотопляемой.
Ценой своей жизни заглушил ядерный реактор старший матрос Сергей Преминин. Командир Игорь Британов, как и положено, сошел с корабля последним. Огромная атомарина буквально выскользнула у него из-под ног и навсегда ушла в трехкилометровую бездну. Британов добирался до ближайшего спасательного судна на надувной лодчонке. Он сделал все, чтобы спасти свой корабль, и держался в непростой аварийной ситуации столь мужественно, что высокое начальство не решилось отдать его под суд. Однако был исключен из партии и - самое печальное - уволен в запас без права ношения военной формы.
Трагедию К-219 и беду сотоварища Вячеслав Попов принял близко к сердцу. Много лет пробивал геройское звание погибшему матросу Сергею Преминину. Адмирал Попов - единственный из всех комфлотом, который сумел выкроить время и приехать в глухую вологодскую деревню, чтобы по-человечески погоревать с родителями погибшего матроса, вручить им высокую награду сына. Сделал это по порыву души, а не по долгу службы. Тем более что долг этот вовсе не обязывал адмиралов поминать погибших матросов по полному чину.
Не забыл на высокой должности и Игоря Британова. Сначала сумел выхлопотать ему звание капитана 1-го ранга с правом ношения мундира в запасе. Затем... Вот тут-то и крылась цель ночного и негласного визита комфлотом в Гаджиево. Дело в том, что на 15-ю годовщину гибели К-219 в Гаджиево, откуда атомарина уходила в свой последний поход, съехались со всей страны бывшие члены экипажа, пережившие катастрофу в Атлантике. Приехал из Екатеринбурга и Игорь Британов. И хотя в Баренцевом море шли подготовительные работы к подъему "Курска" и в любую минуту и по любому поводу московское начальство могло хватиться командующего Северным флотом, тем не менее адмирал Попов прибыл в Гаджиево. Он был тяжело простужен и мог бы отлеживаться дома, но он не мог в такой день не повидаться с Британовым. Возможно, только тот, переживший гибель своего корабля, мог понять сейчас Попова, потерявшего "Курск", понять, как никто другой... Как бы там ни было, я оказался свидетелем этой встречи. Почему-то столы были накрыты в зале городского загса. Но дело было вовсе не в том, где стояли эти поминальные столы и что стояло на столах. Попов, тяжело дышащий, заметно постаревший за черный год общей подводницкой беды, поднял рюмку.
- Я прошу понять, почему я не смогу быть с вами долго. "Курск" - там, а я - здесь... Но и не повидать вас в такой день я тоже не мог...
Адмирал достал из свертка кортик и посмотрел на Британова... Тот поднялся и принял из рук Попова стальной клинок - символ офицерской чести и командирского мужества. То была лучшая награда Британову за все то, что он пережил за эти пятнадцать лет.
Потом Попов отбыл в Североморск. Мы с вице-адмиралом Сергеем Симоненко провожали его до трапа. Запомнилось последнее речение командующего флотом:
- Когда я прибыл сюда лейтенантом, в Гаджиеве ещё служили участники войны. Их было немного и их ценили, потому что у них был реальный боевой опыт. Сегодня на флоте совсем мало осталось офицеров, которые ходили в дальние "автономки", которые помнят, что такое боевая служба в океане... И их надо беречь так же, как берегли когда-то фронтовиков.
Я вспомнил эти слова, когда командующего Северным флотом адмирала Попова, его сподвижника Героя России вице-адмирала Михаила Моцака, командира противоавианосной дивизии контр-адмирала Михаила Кузнецова, командующего 1-й флотилией вице-адмирала Олега Бурцева и ещё девять высших офицеров с бесценным опытом океанских боевых служб отправили одним чохом в отставку.
Рапорт об отставке адмирал Попов написал в каюте "Петра Великого" сразу же, как стало ясно, что спасать некого. Через сутки по ВЧ позвонил Президент: "Ваш рапорт не удовлетворяю". Все было достойно и по-государственному мудро. До тех пор, пока не начались придворно-подковерные игры. В результате адмирал Попов снят с должности и уволен в отставку.
Незадолго до кадровой "шокотерапии" и адмирал Попов, и начальник штаба Северного флота вице-адмирал Моцак дали развернутые интервью - один "Российской газете", другой "Известиям", - в которых ещё раз подтверждали свои мнения о главной причине "нештатной ситуации" на "Курске": столкновении с американской подводной лодкой. Вот почему у многих возникла мысль, что ведущих российских адмиралов сняли за "антиамериканские настроения", столь несозвучные новой политической ситуации. Таким образом как бы развенчана и сама версия столкновения. И это при всем при том, что следствие по факту гибели "Курска" ещё не закончено, что первый отсек, в котором может таиться разгадка первопричины взрыва, лежит пока что на дне морском... Но так ли она абсурдна, эта версия, как её теперь пытаются представить? "Неужели такое возможно?" - продолжают недоумевать люди, далекие от реалий подводного флота. Спросите об этом капитана 1-го ранга запаса Андрея Булгакова, который столкнулся с "Грейлингом", спросите об этом контр-адмирала запаса Владимира Лебедько, который пережил столкновение на К-19 с американской подводной лодкой "Гэтоу", спросите об этом капитана 1-го ранга Игоря Локтя, который командовал атомариной "Кострома", которую долбанула в Баренцевом море американская "Батон Руж", спросите об этом других командиров, которым посчастливилось вернуться домой с вмятинами на легком корпусе...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Последняя, двадцать пятая, "автономка", тоже весьма памятна. Еще как памятна-то... Это было весной 1989 года. Я выходил в море на борту ракетоносца как заместитель командира дивизии "стратегов" - подстраховывать молодого командира атомохода. Впереди нас в дальнем охранении шла торпедная подводная лодка К-278... Печально известный "Комсомолец". За сутки до гибели этого уникального корабля я переговаривался с его командиром капитаном 1-го ранга Ваниным по ЗПС - звукоподводной связи. Вдруг получаю 7 апреля странное радио с берега - дальнейшие задачи боевой службы выполнять самостоятельно, без боевого охранения. И только по возвращении в базу узнал о трагедии в Норвежском море...
Самый опасный для меня поход? Пожалуй, в 1983 году... Я - командир 16-ракетного атомного подводного крейсера. Выполняем стратегическую задачу в западной Атлантике - несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника - не зря о нем ходит дурная слава - сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода. Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость её на атомоходах невелика. Спасло то, что удалось найти неподалеку район с "жидким грунтом", то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту...
Несколько слов о судьбе владельца столь необычных часов. После октябрьского переворота старший лейтенант Иван Константинович Знаменский эмигрировал в Бельгию. Оттуда с группой русских морских офицеров отправился в африканскую колонию этой страны - Бельгийское Конго. Там под руководством выдающегося гидрографа российского императорского флота контр-адмирала Бориса Андреевича Вилькицкого проводил гидрологические изыскания на судоходных реках Конго. Затем перебрался в США, где по истечении лет и скончался. Видимо, там же в какой-нибудь антикварной лавке остались и часы от Павла Буре с пятью автографами.
...А "Гепард" возродился, как это часто бывает на флоте, в корпусе нового подводного корабля. Сначала в крейсерской подводной лодке К-22, успевшей перед своей героической гибелью заслужить гвардейский флаг, а теперь в корпусе своего атомного потомка.
Дай бог, чтобы новый "Гепард" не разделил судьбы своих предшественников, а его офицерам не пришлось бы искать счастья на чужбине.
У кораблей все как у людей - вспышки славы и тьма забвения, молодость и лихость, старость и болезни... Даже гильотины для них скопировали с головорубных машин доктора-гуманиста... Неподалеку от "Гепарда" стоит под обрывком российского флага былой скороход, непревзойденный чемпион мира по подводной гонке - "золотая рыбка" из титана К-162. Много лет назад она тоже была создана на "Малахите".
Мы пришли на неё в тот день, когда "Гепард" поднимал гвардейский флаг из рук президента. Прихваченный ледяным припаем к борту дебаркадера "Сирень", "Серебряный кит", как прозвали титановую атомарину американцы, являл грустное зрелище. У подножия невысокой огладистой рубки, рассекавшей некогда океанские глубины с почти самолетной скоростью, стояли дворницкие метла и лопата. Мощный вертикальный руль застыл в положении "лево на борт", словно вывернутое крыло. Под кормой бурлили пузыри - это вот уже второй год, день и ночь, - поддували дырявые кормовые цистерны, чтобы корма не села на грунт. Но сквозь ободранную черную краску сверкал немеркнущий титан.
Черная приземистая рубка без лобовых иллюминаторов (чтобы не выдавило набегающим потоком воды на максимальной скорости).
Былой рекордсмен ныне под началом своего последнего командира капитан-механика Владимира Матвеевича Тюкова, природного помора, всю жизнь посвятившего родной "Звездочке". А в Санкт-Петербурге здравствует её первый командир - капитан 1-го ранга в отставке Юрий Николаевич Голубков. Незадолго до приезда в Северодвинск мы долго беседовали с ним в моем номере в "Октябрьской". Разумеется, речь шла о том воистину историческом дне...
"Все немного волновались, - рассказывал Юрий Николаевич. - Шутка ли на такое дело идем - на установление мирового рекорда. Но причина волнений была не только в спортивном ажиотаже. Испытание, тем более под водой, дело всегда рисковое.
Никто не мог сказать, как поведет себя на глубине стометровый стальной снаряд весом в 6000 тонн, несущийся со скоростью без малого 90 километров в час. Тем более что глубина нашего полигона не превышала 200 метров. Наверху - лед, внизу - грунт. Малейшая ошибка в управлении горизонтальными рулями или отказ авторулевого - и через 21 секунду нос атомохода врезается либо в лед, либо в ил.
Погружались. Выбрали, разумеется, среднюю глубину - 100 метров. Дали ход. По мере увеличения оборотов все ощутили, что лодка движется с ускорением. Это было очень непривычно. Ведь обычно движение под водой замечаешь разве что по показаниям лага. А тут, как в электричке, всех назад повело. Дальше, как говорится, больше. Мы услышали шум обтекающей лодку воды. Он нарастал вместе со скоростью корабля, и, когда мы перевалили за 35 узлов, в ушах уже стоял гул самолета.
Наконец вышли на рекордную - 42-узловую скорость! Еще ни один обитаемый подводный снаряд не разверзал морскую толщу столь стремительно. В центральном посту стоял уже не "гул самолета", а грохот дизельного отсека. По нашим оценкам, уровень шума достигал 100 децибел.
Мы не сводили глаз с двух приборов - с лага и глубиномера. Автомат, слава богу, держал "златосрединную" стометровую глубину. Но вот подошли к первой поворотной точке. Авторулевой переложил вертикальный руль всего на три градуса, а палуба под ногами накренилась так, что мы чуть не посыпались на правый борт. Схватились кто за что, лишь бы удержаться на ногах. Это был не крен поворота, это был самый настоящий авиационный вираж, и если бы руль переложили чуть больше, К-162 могла бы сорваться в "подводный штопор" со всеми печальными последствиями такого маневра. Ведь в запасе у нас на все про все, напомню, оставалась 21 секунда!
Наверное, только летчики могут представить всю опасность слепого полета на сверхмалой высоте. В случае крайней нужды на него отваживаются на считанные минуты. Мы же шли в таком режиме двенадцать часов! А ведь запас безопасности нашей глубины не превышал длины самой лодки.
Почему испытания проводились в столь экстремальных условиях? Ведь можно было найти и более глубоководный район, к тому же свободный ото льда. Но на это требовалось время. А начальство торопилось преподнести свой подарок ко дню рождения Генсека ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. И какой подарок - голубую ленту Атлантики для подводных лодок! Впрочем, о том человеке, чей портрет висел в кают-компании нашей атомарины, мы думали тогда меньше всего.
Я любовался точной работой прибора рулевой автоматики. Пояснял председателю госкомиссии смысл пляшущих кривых на экране дисплея.
- Это все хорошо, - мудро заметил Маслов, - до первого отказа. Переходи-ка лучше на ручное управление. Так-то оно надежнее будет.
И боцман сел за манипуляторы рулей глубины.
Удивительное дело: 42-узловой скорости мы достигли, задействовав мощность реактора всего лишь на 80 процентов. По проекту нам обещалось 38.
Даже сами проектанты недоучли рациональность найденной конструкции корпуса. А она была довольно оригинальной: носовая часть лодки была выполнена в форме "восьмерки", то есть первый отсек располагался над вторым, в то время как на всех прочих субмаринах было принято классическое линейное расположение отсеков - "цугом", друг за другом. По бокам "восьмерки" - в "пустотах" между верхним окружьем и нижним - размещались десять контейнеров с противокорабельными ракетами "Аметист". Такая мощная лобовая часть создавала обводы, близкие по форме телу кита. А если к этому прибавить и хорошо развитое оперение из стабилизаторов и рулей, как у самолета, то станет ясно, что абсолютный рекорд скорости был достигнут не только за счет мощи турбин и особой конструкции восьмилопастных гребных винтов. После двенадцатичасового хода на максимальных режимах всплыли, перевели дух. Поздравили экипаж с рекордным показателем, поблагодарили сдаточную команду, представителей науки, проектантов, ответственного строителя П. В. Гололобова. После чего послали шифровку в адрес Брежнева за подписями председателя комиссии и комбрига: "Докладываем! "Голубая лента" скорости в руках у советских подводников".
Глубокой декабрьской ночью 1969 года, насыщенные небывалыми впечатлениями, мы вернулись в базу. Несмотря на поздний час, нас радостно встречало высокое начальство. Правда, вид у рекордсменки был скорее боевой, чем парадный. Потоки воды ободрали краску до голого титана. Во время циркуляций гидродинамическим сопротивлением вырвало массивную рубочную дверь, а также многие лючки легкого корпуса. Кое-где были вмятины. Но все это ничуть не омрачало радость победы.
После доклада о результатах испытаний сели за банкетный стол и пировали до утра.
Спустя несколько дней мы обновили свой рекорд: на мерной миле при развитии полной - стопроцентной - мощности энергоустановками обоих бортов мы достигли подводной скорости 44,7 узла (82,8 км/час). Вот уже двадцать четыре года этот рекорд является абсолютным мировым достижением. Не знаю, вписан ли он в книгу Гиннесса, но в историю нашего подводного флота он занесен золотыми буквами".
А "Гепард" ушел от заводского причала в зимний и потому особенно штормовой океан. После почестей и торжеств - жестокая проверка нелюдимым, разъяренным морем. Оно-то и задержало прибытие в родную базу на несколько суток.
В Гаджиеве новую атомарину встречал и новый командующий Северным флотом адмирал Геннадий Сучков.
- Мы отслеживали каждую вашу милю, каждый пересеченный меридиан, сказал он экипажу. - И не ваша вина, что вы пришли на несколько суток позже. Это капризы северной погоды. Тем не менее, судя по корпусу "Гепарда", вы сделали все возможное, чтобы доставить корабль в базу в целости и сохранности. Благодарю за службу!
РАПОРТ ОБ ОТСТАВКЕ
Одно из самых фантастических зрелищ, дарованных мне судьбой, северное сияние над ночной гаванью, в которой застыли в сторожкой дреме ядерные подводные монстры. Полярная ночь. Черная вода меж гранитных скал. Ракетоносцы стратегического назначения - заснеженные взгорбья ракетных шахт, растопыренные крылья рубочных рулей, желтый прищур лобовых иллюминаторов. А над ними, как общий флаг, - змеистая лента полярного сияния.
Корабль управления СФ, обросший льдом и антеннами, почти бесшумно швартовался к одному из гаджиевских пирсов. Трап на приливе круто уходил вверх, и оттуда, прямо из-под звезд, спускался рослый человек в черной шинели, в каракулевой шапке с золотым шитьем - адмирал Попов. Он прибыл инкогнито и ненадолго.
Я выскочил из машины в одном пиджаке и без шапки. Холодно. С соседнего подводного крейсера мне передают меховую "канадку" и пилотку. Вице-адмирал вскидывает ладонь к козырьку. Я тоже отдаю честь сходящему на пирс комфлотом и, может быть, впервые делаю это не по воинскому ритуалу, а осмысленно и искренне. Я отдаю честь адмиралу Попову...
Без малого тридцать лет езжу я на Северный флот. Знаю его и изнутри, и со стороны. Это мой родной флот. Мне повезло служить под флагом адмирала флота Георгия Михайловича Егорова. Мне повезло увидеть Северный флот в начале XXI столетия под трехзвездным флагом адмирала Вячеслава Попова. Между ними - череда возглавлявших его адмиралов. Одни уходили с почетом, другие, как предшественник Попова, с позором, побывав под следствием "за злоупотребление служебным положением".
О Попове один бывалый мичман, знавший что к чему на флоте, сказал коротко: "Не вор!" По нынешним временам - отменная характеристика. Но этого мало... За плечами Попова - 25 боевых походов в Атлантику, 8 лет жизни, проведенных в общей сложности под водой, в прочном корпусе...
Командовать самым мощным флотом России - Северным - адмирала Попова назначил Президент и благословил Патриарх Всея Руси в январе 1999 года. Сюда, на Север, Попов пришел ещё курсантом и все свои офицерские, адмиральские звезды "срывал" здесь, то в Атлантике, то подо льдом, то под хмурым небом русской Лапландии. Ох и колючие же были эти звезды...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Первая моя - лейтенантская - "автономка" прошла в западной Атлантике, в так называемом Бермудском треугольнике. Ходил я туда командиром электронавигационной группы или, говоря по-флотски, штурманенком. Первый корабль - атомный подводный ракетный крейсер К-137, первый командир - капитан 2-го ранга Юрий Александрович Федоров, ныне контр-адмирал запаса. Ходили на 80 суток и каждый день готовы были выпустить по приказу Родины все 16 своих баллистических ракет.
Никаких особых причуд Бермудский треугольник нам не подбросил. Но все аномалии поджидали нас на берегу. Дело в том, что лейтенант Попов женился довольно рано на замечательной девушке Елизавете. И та подарила ему дочь. Лиза героически осталась меня ждать на Севере в одной из комнатушек бывшего барака для строителей. Жилье то ещё - в единственном окне стекол не было, и потому я наглухо забил его двумя солдатскими одеялами. Топили железную печурку. Общая параша на три семьи... Но были рады и такому крову. Хибара эта стояла в Оленьей Губе, а я служил за двенадцать километров в поселке Гаджиево. Как только мне выпадал сход на берег, вешал я на плечо "Спидолу", чтоб не скучно шагать было, и полный вперед с песней по жизни. Транспорта никакого. Приходил я домой далеко за полночь, брал кирку и шел вырубать изо льда вмерзший уголь, топил "буржуйку", выносил парашу, если наша очередь была. На всю любовь оставался час-другой, а в шесть утра - обратно, чтобы успеть на подъем флага...
...В общем, отплавали мы без происшествий. Вернулись в Гаджиево. Меня, как семейного, отпустили с корабля в первую очередь. Да ещё с машиной повезло: за уполномоченным особого отдела, ходившим с нами на боевую службу, прислали "газик". А особист у нас был душевным человеком, бывший директор сельской школы, его призвали в органы КГБ и направили на флот. В годах уже старший лейтенант, пригласил в машину - подброшу по пути. Едем, все мысли в голове, как обниму сейчас своих да подброшу дочурку... Приезжаем в Оленью Губу, а на месте нашего барака - свежее пепелище. У меня сердце заныло - что с моими, где они? Особист меня утешает: спокойно, сейчас разберемся... И хотя сам торопился, в беде не бросил, стал расспрашивать местных жителей: что да как. Выяснилось: барак сгорел месяц назад от короткого замыкания в сети. По счастью, никто не пострадал. А семью лейтенанта Попова отправили во Вьюжный, там её приютили добрые люди. Через полчаса я смог, наконец, добраться до своих... Но на этом приключения не кончились. В том же, 1972 году произошла одна из самых страшных трагедий нашего флота: на атомном подводном ракетоносце К-19 вспыхнул жестокий объемный пожар, в котором погибли 28 моряков. История той аварии ныне хорошо известна, о ней написаны книги и песни...
- "Спит девятый отсек, спит пока что живой..."
- Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись в базу почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон погибших матросов в Кислой Губе.
Вскоре после этого печального события мы с Лизой улетели в отпуск домой, в Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме...
"Господи, - ахнула она. - Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас приеду!"
Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:
"Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!"
Мы с Лизой переглянулись - что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт, виснут на мне, обе в слезах... Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по К-19. Знали, что и я в "автономке", и были уверены, что среди погибших их сын и зять... Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко - под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему... Полетел я в Питер, оттуда в Лугу, как говорится, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в щегольских полуботинках, в парадной фуражке, при белом кашне... В таком наряде по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими ракетчиками невесть где. Да ещё ночь - глаз коли. В управлении полигона никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу правит - не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.
"Так ты с атомной лодки?!" - Шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими словами не бросались.
"С атомной..."
Вызывает старлей дежурный ГТС - гусеничный тягач, сажает меня - и полный вперед! Мчимся напрямик, через лес, чтобы сократить путь. Вдруг по глазам - мощный луч. Ослепли. Остановились.
"Стой, кто идет?! Выходи! Документы!" Слышу, как затворы передергивают. Въехали мы в секретную зону, где отец ракеты испытывал. Объясняю, что я сын подполковника Попова.
Старший охранения только охнул: "Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!"
Мчимся в расположение дивизиона: палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул. "Здравствуй, папа, я живой..."
Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели. "Так, командует он. - Начальнику штаба - спать! Остальным - подъем! Столы накрывать".
Движок запустили, свет дали. На стол из досок - по-фронтовому: тушенку, хлеб режут. "И кружки доставайте!" - "Товарищ командир, так сухой закон же..." - "Знаю, я ваш сухой закон! Поскребите по своим сусекам!"
Ну, конечно же, что надо нашлось, разлили по кружкам и выпили за мое возвращение из первой моей "автономки"...
Попов достал из пачки "Петра Великого" сигарету и вставил её в прокуренный мундштук...
Едва ли не самой памятной для него стала командирская "автономка" осенью 1986 года. Ходили, как всегда, под Америку... Именно тогда на соседнем по району атомном подводном крейсере К-216, которым командовал капитан 2-го ранга Игорь Британов, произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир Игорь Британов, вынужден был всплыть и бороться за живучесть в надводном положении...
Из рассказов адмирала В.Попова:
- Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Британова случилась беда. Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку, и не зря - вскоре получаю персональное радио: "Следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить". Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанцию на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение - квитанции нет. Снова выхожу в эфир - ни ответа ни привета. Молчит Москва, и все... А я уже больше часа на перископной глубине торчу, вокруг океанские лайнеры ходят - неровен час под киль угодишь. Наконец, приходит распоряжение - оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна. Стабилизироваться-то оно стабилизировалось, да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить - мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог... У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту... Пришли бы - и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час... О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был...
В шоке был не один Попов. В шоке был и Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, который узнал о трагедии в Атлантическом океане в тот момент, когда вел в Рейкьявике переговоры с американским президентом. Шок испытали все советские подводники - впервые в мире затонул атомный ракетный крейсер стратегического назначения - махина, которая, как и "Титаник", казалась непотопляемой.
Ценой своей жизни заглушил ядерный реактор старший матрос Сергей Преминин. Командир Игорь Британов, как и положено, сошел с корабля последним. Огромная атомарина буквально выскользнула у него из-под ног и навсегда ушла в трехкилометровую бездну. Британов добирался до ближайшего спасательного судна на надувной лодчонке. Он сделал все, чтобы спасти свой корабль, и держался в непростой аварийной ситуации столь мужественно, что высокое начальство не решилось отдать его под суд. Однако был исключен из партии и - самое печальное - уволен в запас без права ношения военной формы.
Трагедию К-219 и беду сотоварища Вячеслав Попов принял близко к сердцу. Много лет пробивал геройское звание погибшему матросу Сергею Преминину. Адмирал Попов - единственный из всех комфлотом, который сумел выкроить время и приехать в глухую вологодскую деревню, чтобы по-человечески погоревать с родителями погибшего матроса, вручить им высокую награду сына. Сделал это по порыву души, а не по долгу службы. Тем более что долг этот вовсе не обязывал адмиралов поминать погибших матросов по полному чину.
Не забыл на высокой должности и Игоря Британова. Сначала сумел выхлопотать ему звание капитана 1-го ранга с правом ношения мундира в запасе. Затем... Вот тут-то и крылась цель ночного и негласного визита комфлотом в Гаджиево. Дело в том, что на 15-ю годовщину гибели К-219 в Гаджиево, откуда атомарина уходила в свой последний поход, съехались со всей страны бывшие члены экипажа, пережившие катастрофу в Атлантике. Приехал из Екатеринбурга и Игорь Британов. И хотя в Баренцевом море шли подготовительные работы к подъему "Курска" и в любую минуту и по любому поводу московское начальство могло хватиться командующего Северным флотом, тем не менее адмирал Попов прибыл в Гаджиево. Он был тяжело простужен и мог бы отлеживаться дома, но он не мог в такой день не повидаться с Британовым. Возможно, только тот, переживший гибель своего корабля, мог понять сейчас Попова, потерявшего "Курск", понять, как никто другой... Как бы там ни было, я оказался свидетелем этой встречи. Почему-то столы были накрыты в зале городского загса. Но дело было вовсе не в том, где стояли эти поминальные столы и что стояло на столах. Попов, тяжело дышащий, заметно постаревший за черный год общей подводницкой беды, поднял рюмку.
- Я прошу понять, почему я не смогу быть с вами долго. "Курск" - там, а я - здесь... Но и не повидать вас в такой день я тоже не мог...
Адмирал достал из свертка кортик и посмотрел на Британова... Тот поднялся и принял из рук Попова стальной клинок - символ офицерской чести и командирского мужества. То была лучшая награда Британову за все то, что он пережил за эти пятнадцать лет.
Потом Попов отбыл в Североморск. Мы с вице-адмиралом Сергеем Симоненко провожали его до трапа. Запомнилось последнее речение командующего флотом:
- Когда я прибыл сюда лейтенантом, в Гаджиеве ещё служили участники войны. Их было немного и их ценили, потому что у них был реальный боевой опыт. Сегодня на флоте совсем мало осталось офицеров, которые ходили в дальние "автономки", которые помнят, что такое боевая служба в океане... И их надо беречь так же, как берегли когда-то фронтовиков.
Я вспомнил эти слова, когда командующего Северным флотом адмирала Попова, его сподвижника Героя России вице-адмирала Михаила Моцака, командира противоавианосной дивизии контр-адмирала Михаила Кузнецова, командующего 1-й флотилией вице-адмирала Олега Бурцева и ещё девять высших офицеров с бесценным опытом океанских боевых служб отправили одним чохом в отставку.
Рапорт об отставке адмирал Попов написал в каюте "Петра Великого" сразу же, как стало ясно, что спасать некого. Через сутки по ВЧ позвонил Президент: "Ваш рапорт не удовлетворяю". Все было достойно и по-государственному мудро. До тех пор, пока не начались придворно-подковерные игры. В результате адмирал Попов снят с должности и уволен в отставку.
Незадолго до кадровой "шокотерапии" и адмирал Попов, и начальник штаба Северного флота вице-адмирал Моцак дали развернутые интервью - один "Российской газете", другой "Известиям", - в которых ещё раз подтверждали свои мнения о главной причине "нештатной ситуации" на "Курске": столкновении с американской подводной лодкой. Вот почему у многих возникла мысль, что ведущих российских адмиралов сняли за "антиамериканские настроения", столь несозвучные новой политической ситуации. Таким образом как бы развенчана и сама версия столкновения. И это при всем при том, что следствие по факту гибели "Курска" ещё не закончено, что первый отсек, в котором может таиться разгадка первопричины взрыва, лежит пока что на дне морском... Но так ли она абсурдна, эта версия, как её теперь пытаются представить? "Неужели такое возможно?" - продолжают недоумевать люди, далекие от реалий подводного флота. Спросите об этом капитана 1-го ранга запаса Андрея Булгакова, который столкнулся с "Грейлингом", спросите об этом контр-адмирала запаса Владимира Лебедько, который пережил столкновение на К-19 с американской подводной лодкой "Гэтоу", спросите об этом капитана 1-го ранга Игоря Локтя, который командовал атомариной "Кострома", которую долбанула в Баренцевом море американская "Батон Руж", спросите об этом других командиров, которым посчастливилось вернуться домой с вмятинами на легком корпусе...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Последняя, двадцать пятая, "автономка", тоже весьма памятна. Еще как памятна-то... Это было весной 1989 года. Я выходил в море на борту ракетоносца как заместитель командира дивизии "стратегов" - подстраховывать молодого командира атомохода. Впереди нас в дальнем охранении шла торпедная подводная лодка К-278... Печально известный "Комсомолец". За сутки до гибели этого уникального корабля я переговаривался с его командиром капитаном 1-го ранга Ваниным по ЗПС - звукоподводной связи. Вдруг получаю 7 апреля странное радио с берега - дальнейшие задачи боевой службы выполнять самостоятельно, без боевого охранения. И только по возвращении в базу узнал о трагедии в Норвежском море...
Самый опасный для меня поход? Пожалуй, в 1983 году... Я - командир 16-ракетного атомного подводного крейсера. Выполняем стратегическую задачу в западной Атлантике - несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника - не зря о нем ходит дурная слава - сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода. Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость её на атомоходах невелика. Спасло то, что удалось найти неподалеку район с "жидким грунтом", то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту...