Черкасов Дмитрий. Косово поле. Россия

   Сначала нужно получить разрешение в спецотделе. Потом обсудить круг вопросов с интервьюируемым, который может опасаться цензуры ничуть не меньше, чем журналист, ибо от его ответов часто зависит дальнейшая карьера. Затем следует заверить список вопросов в том же спецотделе, и уж только после всего этого приступать непосредственно к съемке.
   Но и это еще не конец.
   Сразу после интервью видеокассета попадает в руки цензора, который без колебаний вымарывает из нее все «сомнительные моменты». Иногда от часового разговора остается две минуты, и работу приходится начинать заново. Опять идти в спецотдел за разрешением, опять высиживать часами в приемной «очень занятого» чиновника, опять выдумывать вопросы к интересующей тебя персоне.
   Спорить с военными цензорами не рекомендуется.
   У каждого из них есть свое личное мнение по любому вопросу, и они могут подтвердить его ссылками на инструкции и распоряжения военного командования республики. И одного цензора не волнует, что разрешил или не разрешил другой. Каждый отвечает за свой участок работы и подозревает остальных в «излишне либеральном» отношении к нахальным репортерам. Утвержденные в спецотделе вопросы к интервьюируемому могут вызвать шок у конечного цензора, и он забракует весь материал только потому, что вопросы эти поставлены «некорректно» и у него сложилось впечатление, что журналист украдкой подводит телезрителя «не к той» мысли, что утверждена свыше.
   Особенно сложно разговаривать с военными.
   У них, кроме спецотдела телевидения, есть еще и свои собственные особисты, зорко следящие за «потенциальными предателями», и число которых входят все без исключения солдаты и офицеры воюющей армии. Была бы их воля, особисты на пушечный выстрел не подпустили бы ни одного репортера к человеку в форме.
   Но двадцатый век — век информации и телевидения, и цензура, стиснув зубы, дает таки разрешения на интервью и видеосъемки на линии фронта. Хотя и старается максимально осложнить работу журналистов и отбить у них охоту слишком часто обращаться к военной тематике.
   Однако о другом в Югославии тысяча девятьсот девяносто девятого года просто не говорили.
   Основной и единственной темой была война и всё, так или иначе связанное с ней — разрушения гражданских объектов, количество убитых и раненых, реакция других государств, дальнейшие планы Северо Атлантического Альянса и США, высказывания своих и чужих политических лидеров, поставки продовольствия, потоки беженцев, ущерб от бомбардировок.
   Почти в каждом выпуске новостей говорилось о России.
   Обсуждались возможности союза с ней и с Беларусью, строились политические прогнозы, демонстрировались кадры визитов российских чиновников и депутатов, объявлялись новые инициативы Скупщины^[61].
   Сербы верили в дружбу с Россией.
   А зря.
   Югославию давно, еще с начала реформ, променяли на кредиты и поступления на номерные счета высокопоставленных слуг российского народа. Цена вопроса оказалась для Запада вполне доступной — всего то около трехсот миллионов долларов. Сотня — любимой дочурке Президента, еще сотня распределились между чиновниками Администрации и кабинетом министров. Остаток пошел на обуздание аппетитов более мелких клерков аппарата правительства.
   Выплаты депутатам Государственной Думы шли отдельной строкой и составляли еще сто пятьдесят миллионов. Депутаты были жадными, но дело свое знали туго. Ни один вопрос, прямо или косвенно затрагивающий интересы мирового сообщества на Балканах, в российском Парламенте не проходил. Его тут же забалтывали на комиссиях и в комитетах, и в результате на свет появлялся усеченный уродец, более годный в качестве постановления заштатной жилконторы, а не как решение высшего законодательного органа самой большой страны мира. Причем в едином порыве под дудку США плясали и непримиримые коммунисты, и вечно оппозиционные всему сотоварищи «непорочного Грини» Яблонского, и члены «партии власти» во главе со своим косноязычным и вороватым лидером.
   От агентов влияния в парламенте не отставали и российские дипломаты вкупе с телемагнатом Индюшанским, изображавшим сербов продолжателями традиций карательных отрядов вермахта.
   Каждый выпуск новостей с Балкан начинался со стенаний о судьбе несчастных беженцев, которых злобная солдатня Милошевича и Ражнятовича не только выгнала из домов, но еще и изнасиловала, лишила документов и денег, избила, поприжигала сигаретами и наконец «выдавила» за пределы края Косово.
   Бомбардировки показывали мельком.
   Как обычную заставку.
   Гибель сербов никого не тревожила.
   Пострадавшими оставались албанцы. О переживаниях десятилетней албанки, рассказывающей журналистам странноватую с точки зрения логики историю про то, как она случайно выжила при нападении на ее семью «Тигров» Аркана, кричали с неделю, а гибель двух десятков сербских малышей в детской больнице удостаивалась лишь беглого упоминания. Да и то в каком нибудь коротком выпуске новостей в перерыве трансляции футбольного матча, который почтил своим вниманием московский градоначальник со свитой. О присутствии на трибунах мэра говорили не в пример дольше...
   Мирьяна выложила перед Брониславом Лаиновичем^[62]лист с вопросами.
   Генерал быстро прочел семнадцать строк и поднял глаза на журналистку.
   — Это, как я понимаю, официальная часть?
   — Да.
   — Что остается за кадром?
   — Всё, что не соответствует мнению цензуры. Реальные потери, участие добровольцев, спецоперации...
   — Я видел много ваших репортажей. — Бронислав галантно дал Мирьяне прикурить и подвинул к ней пепельницу. — Вы жестко работаете.
   — По другому не умею, — ослепительно улыбнулась сербка.
   — Да и не надо, — согласился генерал, разминая сильными пальцами ароматную сигару. — После войны цензура ослабнет. И все ваши репортажи пойдут без купюр.
   — Хотелось бы надеяться...
   — На три вопроса из списка я отвечать не буду.
   — Я понимаю. — Мирьяна стряхнула пепел. — А без камеры?
   — Полностью к вашим услугам. Только вы должны мне дать слово, что не будете пользоваться диктофоном.
   — И вы мне поверите? — журналистка хитро блеснула огромными глазами.
   — Милая девушка, — кряжистый седой десантник отрубил кончик сигары миниатюрной настольной гильотиной, — мне достаточно вашего слова. Я уже навел справки и знаю, что вы собой представляете...
   — Женщины такие непредсказуемые, — Мирьяна закинула ногу на ногу, чуть не смахнув взметнувшейся полой бордовой юбки бумаги с края стола.
   — У ваших коллег о вас иное мнение, — невозмутимо заметил Лаинович.
   — Хорошо. Даю слово, — сербка засунула руку в сумочку и с притворным вздохом выключила маленький «Olimpus».
   — Что вас интересует?
   — Русские добровольцы.
   — Они есть, — генерал покрутил в руке так и не зажженную сигару, — но эта тема полностью закрыта. Мы не имеем права подставлять этих парней.
   — Недавно был случай, когда шептары убили одного из них и продемонстрировали документы. Некий капитан из Министерства по чрезвычайным ситуациям России.
   — Да, я слышал об этом, — кивнул генерал, — но точной информацией пока не располагаю. Российский МИД ведет свое расследование. Много неясностей...
   — А подробнее? Ведь информация уже прошла.
   — Непонятны три вещи. Первая — как он оказался на границе Косова с Македонией, в десятке километров от передовой линии наших подразделений. Вторая — почему при нем обнаружены внутрироссийские документы и российские деньги, совершенно ненужные здесь. И третья — вооружение. Один старенький АК «сорок семь» и всего два магазина по тридцать патронов. Ни ножа, ни гранат, ни пистолета, ни достаточного или хотя бы разумного боезапаса. Равно нет фляги с водой и никакой еды, — Лаинович отвечал коротко и с военной точностью.
   — Ваше мнение?
   — Инсценировка. Косовары по своим каналам получили похищенные в России документы и подложили их к мертвому телу. Не обратив внимания на детали. Убитый — вероятнее всего, серб или македонец. Тело перевезли в зону боев и пригласили корреспондентов.
   — То есть потерь среди русских добровольцев нет?
   — Раненые есть, погибших, к счастью, нет...
   — В самом Косове их много?
   — Около сотни. Все они, как вы понимаете, действуют под сербскими именами и фамилиями. В основном специалисты по противовоздушной обороне. В моих подразделениях их нет.
   Генерал слукавил, но Мирьяна не стала ловить его на слове.
   — А независимые группы?
   — Об этом вам надо поинтересоваться у Аркана.
   — Вы же понимаете, что сейчас это невозможно, — Желько Ражнятович был где то в Косове и в ближайшее время в Белград не собирался.
   — Понимаю...
   — Хорошо, оставим эту тему. — Мирьяна взяла с блюдечка чашку свежезаваренного кофе, принесенного адъютантом.
   Молодой рослый лейтенант мягко прикрыл за собой дверь, кинув последний обжигающий взгляд на роскошную фигуру журналистки.
   Генерал мысленно улыбнулся.
   Когда то и он был таким же юнцом, пожирающим глазами встречных красавиц.
   — Тут был слух, — Мирьяна изобразила на лице смущение, — о спецоперации в горах и о спасении двадцати женщин с детьми.
   — Вам и это известно? — не сдержался генерал и тут же обругал себя за то, что так бурно отреагировал.
   Журналистка облизнула губы.
   — Ладно, — Лаинович обреченно вздохнул, — слушайте... Только тут без шуток. Ни одна живая душа знать не должна...
   После перенесенного ужаса, каковым он был охвачен в ожидании так и не состоявшегося прихода вымогателей, Николай Ефимович Ковалевский ожил.
   Он получил свою порцию матюгов со стороны оперативников из Главка, потративших три дня на бессмысленное протирание штанов в райотделе милиции, выслушал ехидные замечания дядюшки, поцапался с тупой, но страшно занудливой женой Дианой, пропустил пару важных встреч с депутатами Законодательного Собрания и лишился магнитолы, украденной неизвестными взломщиками из его автомобиля в одну дождливую ночь.
   Причем сволочи не стали аккуратно вскрывать дверцу «вольво» с помощью линейки или накидной петли, а просто расколотили обломком кирпича боковое стекло, чем ввели прижимистого Ковалевского в лишние траты на его замену.
   Но всё рано или поздно кончается.
   И страх уходит, если не получает дополнительной подпитки в виде угроз вымогателей.
   Николай взбодрился, отбросил грустные мысли и с головой ушел в бизнес по выколачиванию льгот для своей организации.
   Забота о несчастных очередниках — дело непростое. Тут с кондачка не решить.
   Перво наперво следует получить квоты на беспошлинный ввоз в Россию алкоголя и сигарет. Освободиться от таможенных платежей и попробовать приобщиться к торговле нефтью. Ну, и в параллель, конечно, не забывать о квартирках.
   Не очередникам, естественно. Те, как жили десятилетиями в грязных коммуналках на сорок семей с одним туалетом, так и проживут. Чай, не баре какие...
   А вот улучшение жилищных условий председателя — дело святое. И не важно, что у него уже есть тысяча — другая квадратных метров в самых разных районах города. Лишними метры не бывают.
   Особенно для человека, взвалившего на себя столь тяжкий труд, как возглавлять движение «За права очередников». Ему простор нужен, чтоб лучше думалось и сопереживалось.
   А кто с квартирками пособить может? Правильно — те, у кого судьбы людские в руках оказываются. Прокуроры и судьи. Судей напрямую не достать. У них там своя мафия — исполнители, приставы... И фирмочки, что годами при судах кормятся за долю малую. Новому человеку в систему тяжело пролезть. Съедят с. И косточек не останется. А вот прокуроры, надзиратели наши милейшие за всеми и всяческими законами — другое дело. К контакту открыты, к взятке привычны, в разговоре обходительны и денежку не меньше других уважают.
   Особливо американскую и в крупных купюрах.
   Сами иногда ходы выходы на коммерсантов ищут.
   И немудрено.
   Что в прокурорском звании хорошего? Да ничего. Любой знающий человек подтвердит. Сиди, как средневековый писец, в темном кабинете, дела разные дурацкие листай, с жалобщиками общайся, стоны выслушивай и сопли подтирай. Тоска...
   Ни тебе уважения, ни тебе покоя, ни зарплаты приличной.
   Каждый норовит оскорбить. И заявители со своими мелочами, и милиционеры, кому ты санкцию на арест злодея не подписал, и руководство за недостаточное рвение.
   Прокурор — он всегда крайний.
   Если устроиться в жизни не может...
   — Тысяч четырнадцать, — Ковалевский пролистал документы на квартиру некоего гражданина Ибрагимова, отметил, что она является соседней с «двушкой» Рокотова, порадовался оперативности дядюшки, так умело устранившего назойливого «черножопого», и посмотрел на меланхолично жующего резинку Терпигорева. — Больше никак. И то только из уважения к вам.
   — Сколько получу я? — поинтересовался районный прокурор.
   — Половину, как всегда... — Алексей Викторович подумал и кивнул. Две тысячи пойдут «наверх» и прилипнут к ладошкам Сыдорчука, остальное его. Нормально.
   — Согласен. Как думаете оформлять?
   — Сначала на своего работника, потом выставляем на продажу.
   — Фирма ваша?
   — Конечно, — Ковалевский решил больше не рисковать и не прописываться на сомнительной жилплощади.
   — Когда я получу деньги?
   — Три завтра, остальные после реализации.
   — Устраивает. Я завтра буду в районе обеда, так что подъезжайте.
   Прокурор и коммерсант обменялись рукопожатием.
   Николай Ефимович вышел из кабинета Терпигорева, с важным видом прошел мимо очереди посетителей и брезгливо отстранился, когда какая то бабулька в стареньком пальто попыталась его о чем то спросить.
   Стариков Ковалевский недолюбливал и старался держаться от них подальше.
   Если, конечно, это не затрагивало его финансовые интересы.
   Димон появился у подъезда Владислава минута в минуту.
   Его черный БМВ седьмой модели с четырехлитровым двигателем почти бесшумно въехал во двор и встал правым бортом к стене с низкими зарешеченными окнами.
   — Здоров! — Верзила захлопнул дверцу и оглянулся вокруг. — А где твой аппарат?
   — В гараже, — Рокотов оценил внешний вид братка журналиста, — я ж не могу в него автоматы упаковывать на виду у всех.
   Одетый во все черное Димон понимающе подмигнул.
   — Тайники надежные?
   — В передних крыльях. При уличной проверке не обнаруживаются.
   — Здесь тачку оставить можно?
   — Я не думаю, что к твоему агрегату кто нибудь рискнет подойти, — Влад ухмыльнулся. — Самоубийцы здесь не водятся. Сразу видно, что хозяин голову оторвет.
   — Не скажи, — рассудительно заявил Чернов, — дураков много...
   — Смотри сам. Можем на стоянку отогнать. Оттуда до моего гаража рукой подать.
   — Давай...
   К десяти вечера «мерседес» с боевым экипажем припарковался в проходном дворике напротив ресторанчика.
   Смеркалось.
   На город опускалась прозрачная питерская ночь с се размытыми тенями и бледно серым небом.
   — Не передумал? — спросил биолог.
   — Ничуть, — Чернов поерзал по узкому для него сиденью. — Так и надо. Взбодрим уродов и посмотрим. Зуб даю, что засуетятся.
   — В этом я не сомневаюсь. Только поможет ли это нам?
   — Обязательно, — Димон поправил вязаную шапочку, в мгновение ока превращающуюся в маску с прорезями для глаз. — Проверено...
   — А менты?
   — Уйдем. Против твоего «мерса» их машины не фурычат. К тому же мы быстро — отстрелялись и по газам.
   — Прохожих бы не зацепить...
   — Народ нынче ученый. Пол пули не полезут, разбегутся.
   — У тебя на всё есть ответ.
   — Так не впервой же! — удивился Чернов. — Нормальная акция.
   — Ну ну... Садист не подведет?
   — Всё путем, не сомневайся. Человек с рожками будет как штык. Я взял двадцать, чтоб точно хватило.
   Рокотов обернулся и посмотрел назад в салон.
   — А чо у тебя за бак за сиденьями? — Димон ткнул пальцем в металлический куб.
   — Средство индивидуальной защиты. — Влад открыл бардачок, достал пульт с длинным черным проводом и воткнул штекер в прикуриватель. — Теперь порядок.
   Журналист с интересом посмотрел на кнопки.
   — Ничего не трогай, — предупредил биолог, — а то раньше времени сработает.
   — Не лох.
   — Я тоже. Потому и говорю. — Димон подвигал бровями.
   — С чего начнем? Давай я в кабак залечу.
   — Нет уж, — Рокотов затряс головой, — один уже сходил на разведку. Если действуем, то только на пару. Страхуем спину и всё такое...
   — Хорошо, — легко согласился Димон. — Очередь по окнам, потом по машинам. Бить надо от ограждения, оттуда весь сектор простреливается.
   — Ты что, тут днем уже побывал?
   — Естественно. Рекогносцировка — это архиважно.
   Владислав неслышно вздохнул. Цитирующий Ильича браток имел весьма приблизительное представление об инстинкте самосохранения.
   Половина одиннадцатого наступило незаметно.
   — Всё, я пошел, — Димон выбрался из машины. — Распаковывай стволы...
   — Осторожнее.
   — Будь спок!
   Чернов неожиданно быстро для своих габаритов растворился в полутьме двора.
   Рокотов приподнял крылья «мерседеса» и выложил на сиденья два АКСУ.
   Журналист появился так же стремительно, как и исчез, и поставил на асфальт брякнувший металлом рюкзак.
   — Стволы не пристреляны, — предупредил Влад, — так что бей с поправкой...
   — Само собой, — Чернов присоединил магазин и распихал по карманам еще пять.
   — У тебя что, обмундирование специальное для таких случаев?
   — А ты думал! Всё как надо. Карманы в размер рожка.
   — То то я смотрю, что на обычную одежду не похоже.
   — Спецзаказ, — поучительно сказал Димон. — Случаи разные бывают... Ты готов?
   — Готов, — Рокотов спрятал автомат под плащом и закрыл дверцу.
   Дорогу они перебежали на красный свет и на секунду остановились в десяти метрах от ресторанных окон.
   — Я — кабак, ты — машины, — сказал журналист и присел на одно колено, держа АКСУ плотно прижатым к плечу.
   С этого момента пути назад уже не было.
   Стоящий в дверях пузатый кавказец широко открыл рот, увидев направленный на него ствол, и Димон вдавил курок.
   Веер пуль отшвырнул кавказца внутрь, стекла рассыпались длинными сверкающими осколками, хлопнула покосившаяся дверь, и изнутри ресторана раздался вопль.
   Пока Чернов обрабатывал помещение. Влад высадил три магазина по припаркованным на маленькой стоянке машинам. Бил по моторным отсекам, и уже через мгновение несколько иномарок загорелось.
   Димон отбросил использованные рожки и попятился назад.
   — Уходим!
   — Слева! — Биолог помчался зигзагом, на ходу дав короткую очередь в вывернувший совсем некстати милицейский «уазик».
   Чернов тут же поддержал огнем и пробил патрульной машине оба левых ската.
   «Уазик» чихнул и остановился.
   Из водительской дверцы вывалилось тело и на четвереньках понеслось прочь.
   Влад с Димоном заскочили во двор.
   — Погнали! — Рокотов нырнул в машину и вывернул руль.
   Чернов грохнул своей дверцей и нажал клавишу стеклоподъемника, освобождая себе амбразуру для стрельбы.
   «Мерседес» вылетел через двор на проспект.
   — До гаража — пять минут.
   — Ясно! — Димон развернулся спиной к водителю и перезарядил автомат.
   Джип перескочил разделительную полосу, развернулся на сто восемьдесят градусов и на скорости сто десять километров в час вклинился в редкий поток автомобилей.
   — У них что, учения сегодня? — неожиданно сказал журналист.
   — У кого? — Влад был слишком поглощен дорогой, чтобы следить по сторонам.
   — Три «мусоровоза» на хвосте...
   — Черт! — Погоня началась тут же, не успели мстители отъехать пару кварталов.
   Рокотов кинул взгляд в зеркало, заднего вида.
   Так и есть.
   С включенными проблесковыми огнями за «мерседесом» неслись три милицейских «форда».
   — Щас я их накрою! — пообещал Димон и полез в окно.
   — Сиди! — завопил Влад. — Я сам! Возьми пульт!
   Чернов схватил коробочку дистанционного управления и сжал ее в могучих руках.
   Дорога пошла под уклон, к развязке под Большеохтинским мостом.
   — Спокойно! Зеленую кнопку видишь?
   — Да!
   — Нажимай!
   Димон вдавил зеленый квадратик.
   Ничего не произошло.
   — Не работает! Давай я из автомата!
   — Всё работает! — Рокотов сманеврировал между опорами моста. — Пошла зарядка батареи! Жди!
   — Чего ждать?!
   — Огонек должен загореться!
   — Так он уже горит!
   — Отлично! Теперь слушай — найди белую кнопку...
   — Вижу! Нажимать?!
   — Нет! Положи на нее палец, закрой глаза и на счет три! Понял?!
   — Да!
   — Поехали! — «Мерседес» помчался по широкой дуге. — Глаза закрыл?
   — Да!
   — Раз!.. Два!! Три!!!
   Чернов нажал.
   Влад плотно прищурился, оставив лишь две узенькие щелочки между веками, и резко нажал на тормоз, а потом снова на газ.
   В момент торможения бешено мчащиеся милицейские «форды» приблизились к джипу на пятьдесят метров.
   Всё вокруг озарилось ослепительно белым светом.
   Ток из конденсатора поступил на клеммы специальной лампы, закрепленной на месте задней фары, дуга выгорела и на две сотые секунды дала вспышку в пятьдесят миллионов свечей.
   Человеческие глаза такой интенсивности света не выдерживают.
   Ни один из сидящих в машинах милиционеров не успел даже моргнуть — Поток фотонов, превосходящий в несколько раз по силе открытый солнечный свет, ударил в расширенные зрачки и вызвал дикий приступ боли в перегруженных нервных окончаниях.
   Три водителя патрульных «фордов» рефлекторно вдавили педали тормозов и схватились руками за лица. Машины раскрутило.
   Один автомобиль вылетел на газон, перевернулся и на крыше съехал по пологому берегу к самой воде. Остальные два ударились друг о друга передними крыльями, правый продолжил поступательное движение на заблокированных намертво колесах, оставляя за собой на асфальте черные дымящиеся полосы сгоревшей резины, а левый взмыл вверх, перескочил металлическую решетку и, угодив капотом между двумя продолговатыми бетонными блоками, встал на попа.
   Непристегнутые стражи порядка влепились в лобовые стекла.
   Брызгами разлетелись сине красные колпаки проблесковых огней, сирены в последний раз надрывно взвыли и затихли.
   Погоня захлебнулась, не успев толком начаться.
   Димон осторожно приоткрыл один глаз.
   — Чо это было?
   — Передовые достижения отечественной науки, — довольно улыбнулся Рокотов и немного сбавил скорость. — Через час очухаются...