Страница:
Капитан промолчал, что вдова Бунчука нуждается, что он с Хроминым помогает ей деньгами. И не мог Кострецов сказать, что этим летом киллеры пытались расстрелять его около дома Кати, в том же месте, где из автоматов убили Лешу Бунчука.
— Очень хорошая Катя женщина, — многозначительно сказала мать.
— Верно, — смущенно произнес Сергей.
— А раз так, то подумай, раз неохота прыгать, — потребовала мать. — Она же тебе всегда нравилась. О такой невестке и я мечтаю. А об Иринке забудь.
— Уже забыл… А ведь удалось мне, мам, найти летом убийцу Леши Бунчука.
— Кто же это?!
— Лешин сослуживец, майор Главного управления уголовного розыска. Сбил банду из ментов, грабили, убивали. А Леша его вычислил, ну, тот и заказал Бунчука.
— Расстреляют его?
— Майора? Да его еще до суда один недовольный уголовничек ухлопал. А другой жулик угробил этого. Среди них постоянно кровавая канитель.
Мать пододвигала Сергею конфеты, лимон, смотрела на него сокрушенно.
— Ну какой дьявол тебя в эту службу занес?!
— Мы, мам, наоборот, дьяволов, сатанят изводим. Сама видишь, сколько их расплодилось.
Пожалуй, только перед матерью Кострецов был самим собой. Привыкнув на оперативной работе постоянно менять личины, он пристрастился к калейдоскопу ролей не хуже актера. Но сейчас его глаза-буравчики не ввинчивались в собеседника, преждевременные морщины на переносице разгладились. И кудрявую шевелюру он не лохматил, как всегда, не превращал ее в дымовую завесу, отвлекающую внимание.
— Бываешь ты у Кати? — развивала свою тактику мать.
— А как же! Хромин заходит и я.
— И я, — передразнила она, усмехаясь быстрыми черными глазами. — Заходи к ней почаще, передавай от меня привет.
Она посмотрела на дольки лимона, которые Сергей не положил в чашку.
— Ты, как отец, — не любишь чай с лимоном. Он говорил: «Лимон крепость заварки съедает». Ты, Сережа, сейчас вообще — вылитый папа. И морщинки между бровей. Разбился он на треке в твои годы…
Глаза матери были сухи, Сергей никогда не видел ее плачущей.
— Я сейчас, мам, раскручиваю одного автогонщика-автоугонщика. Он тоже классным водилой был, войну в Афгане прошел. Теперь уголовник-рецидивист.
Она вздохнула.
— Ох, Сережа, сколько же сейчас нечисти среди спортсменов. Прямо набор идет из них в преступники. Да всегда таких среди нас хватает. Тех, что только за деньги стараются.
Мама помолчала, борясь с нахлынувшими чувствами, и тихо добавила:
— Какое счастье, что я твоего отца нашла. Он был идеалист и сорви-голова. Это удача для женщины… Но больше всего он любил скорость. Наверное, больше меня.
Она опустила голову и сдавленно закончила:
— А я… А я вот всегда больше доверяла своим двоим, не моторам…
Сергей увидел, что по щекам матери текут слезы.
«Как же она постарела, — с острой тоской подумал он. — Только внешне по привычке железно держится».
Кострецов не мог ее обнять, он этого не умел. Так же, как и она. Нежности между ними были не приняты.
— Докладывай, — сказал он лейтенанту. — На всех военных советах в императорской армии первым слово давали младшим по чину. Это я из истории знаю.
— Так точно, — весело ответил Гена. — Я к генералу Рузскому пока не ходил, изучал специалистов-преступников по орденам, их почерки.
— Правильно. И много пасется «орденоносцев»?
— Это целое направление промысла. Самая знаменитая банда действовала в восьмидесятые годы. История не менее длинная, чем ты мне про бриллиантщиков рассказывал.
— Излагай, — кивнул, закуривая, Кострецов. — Прогнозы и строятся на уже известных почерках преступников.
— Трудились бандиты по всей территории СССР, было их десятка два, а в главарях Тарасенко. Самыми шустрыми были молодые супруги Калинины из Иванова. Действовали привычно: приезжали в очередной город и списывали фамилии ветеранов с досок почета на стендах. А для полной информации шел Калинин под видом московского журналиста в местный совет ветеранов, где ему любезно выкладывали списки подопечных. Потом в горсправке нетрудно было узнать и их адреса. Калинин имел вид и манеры вполне журналистские, гостеприимность ветеранов обеспечивалась очень популярной тогда телепередачей об участниках войны «От всей души».
— Это высокий класс уголовников, — заметил капитан.
— Иногда Калинин, прибывший к очередной жертве за интервью, по-журналистски непринужденно шатаясь по квартире, прихватывал из разных мест ордена. Бывало, работал на пару с супругой — «коллегой журналисткой». Она, например, просила хозяина принести ей стакан воды, тот уходил на кухню, а Калинины драли ордена прямо с висевшего на стуле пиджака. За три года они обработали так девятнадцать городов, совершив тридцать девять краж. Украли свыше пятидесяти орденов Ленина, несколько Золотых Звезд, десятки других орденов и медалей. Ограбили шестерых Героев Советского Союза, семерых Героев Социалистического Труда… Вот ты сказал: высокого они класса. Но дошла эта парочка до того, что между, так сказать, журналистски-орденским делом убила и попадью — за иконы, которые оказались незначительной стоимости.
— Высокий класс — с точки зрения подготовки преступления, дерзости, умения внушить к себе доверие. От обычного-то блатного парашей за версту несет. А нутро у всей этой уголовщины бесклассное, она до крови запросто доходит.
— Погорели Калинины и вся их банда в Москве. По прибытии сюда парочка разжилась в «Мосгорсправке» адресом Героя Советского Союза, вице-адмирала в отставке Георгия Холостякова. Тому было уж восемьдесят. Пошли к нему на разведку как студенты-заочники журфака МГУ. Посидели с ним и его женой, порасспрашивали. В следующий раз решили брать ордена. Заявились опять, вроде б за дополнением к интервью. Но помешал неожиданно явившийся гость. Набрались наглости и на третий раз, причем Калинин прихватил с собой в сумке монтировку. В дом их пустили, но жена вице-адмирала что-то заподозрила. Воровка Калинина попросила традиционный стакан воды, а хозяйка пошла не на кухню, а к входной двери. Калинин кинулся за ней и убил ударом монтировки по голове. Потом так же и Холостякова.
— После убийства попадьи ему уж все нипочем было, — произнес Кострецов. — Такое трудно лишь в первый раз.
— Забрали они китель с орденами, орденские книжки, даже адмиральский вымпел прихватили… Органы на уши встали, когда выяснилось, что Холостяков командовал Новороссийским оборонительным районом, — фронтовой соратник Брежнева! А жена его оказалась бывшей супругой новороссийского героя Цезаря Куникова, которого увековечил Брежнев в своей книжке «Малая земля»…
— И дошло до Андропова, — продолжил капитан.
— А ты почему так решил? Правильно. Андропов приказал найти убийц во что бы то ни стало.
— Да, то же самое, что в бриллиантовом деле, о котором я тебе рассказывал. Если узнали на самом верху, то точно раскопают и всех переловят. А не заинтересуется высокая шишка сложным делом, останется оно висяком, если более-менее инициативный правильный мент за него не возьмется. Так было, Гена, и так есть. Вот что обидно! Ведь умеем ловить, но на хрен это надо, если начальство не придавит.
— Короче, досталось муровцам. Что только они не отрабатывали. Добрались и до того, что в 1937 году Холостякова арестовал НКВД. Просчитали человека, который на него донес, но тот уже умер.
— А по приказу Андропова должны были стукача из могилы достать и применить спецметоды допроса, — засмеялся капитан.
— Муровцам не до смеха было. Курировал следствие заместитель прокурора Москвы. А Калинины по Союзу тем временем «журналистами» все болтались. Вот тогда-то, Сергей, опера и взялись за то, с чего мы с тобой сейчас начинаем. Начали анализировать все уголовные дела, которые хоть как-то были похожи на это. И вышли на главаря шайки Тарасенко! Оперативно подсмотрели у него в коллекции орденок, который украли Калинины еще в начале своей карьеры у себя в Иванове. К Тарасенко на допросах и применили те самые спецметоды. Раскололся он, взяли банду. Калинину дали вышку, его жене — пятнадцать лет.
— Ты, Гена, неплохо подготовился, — сказал Кострецов. — Надеюсь, почерки и других «орденоносцев» у тебя на учете.
— Загнал все в компьютер.
— Ну, а у меня уже имена имеются. Одно веселое — Неумывайкин, другое тоже звучное — Вахтанг Барадзе. Эдик Неумывайкин, который уж, наверное, седой, — это современниковский барыга-бриллиантщик: по-прежнему проживает в Москве, крутится в театре. А на грузина Вахтанга я совершенно случайно попал. И представь себе — ездит на угнанном из «Современника» красном «пежо»! Все кругом считают этого Барадзе кинорежиссером, но, судя по ухваткам в обращении с женским полом, сдается мне, он только одно у девиц может снимать. Кроме того, есть наколка на главаря автоугонщиков — Гриню Духа. Знаю я по Чистякам этого аса.
— Быстро ты работаешь, — с завистью проговорил Топков.
— Да это элементарные оперские подлеты. Освоенный тобой объем работы научней, солиднее. Каждому свое. Я ж «земляной», вот и кручусь, больше прыгаю, чем думаю. Продолжай в том же духе, с генералом Рузским сможешь умно поговорить, — умалил капитан свои достижения, чтобы молоденький опер не расстраивался.
Лейтенанту Гене Кострецов все же не захотел рассказать «банановый» анекдот, задевший его за живое.
Кострецов поехал к Неумывайкину на квартиру.
Дверь открыл сам хозяин. Был Эдуард Анатольевич приземистым, заплывшим жиром, и седой весь, словно белой плесенью покрыт. Глаза бегали, как у типичного кладовщика, ведающего отделом снабжения и сбыта.
Капитан показал удостоверение.
— Можно задать вам несколько вопросов?
— Где мне их только не задавали, — печально произнес Неумывайкин и пригласил войти.
Прошли в роскошно обставленную гостиную. Сергей, кинув взгляд на антикварную мебель, сел на диван карельской березы. Эдуард Анатольевич взгляд заметил, пробормотал:
— Какое счастье, что нынче не нужно отвечать на вопросы хотя бы о комнатной обстановке.
— Да, теперь и каменная дача органы мало интересует, — усмехнулся Кострецов. — Мир и Россия наконец пережили информационную революцию. Общеизвестно: кто владеет информацией, тот владеет всем. Так что слово ныне дороже кирпичных палат.
— Истинно, истинно, гражданин капитан, — задвигал глазками Неумывайкин, — вспомнили о библейских временах. Как там в Библии? «Сначала было Слово».
Капитан, налегая на важность информации, подумал, что достаточно намекнул, зачем сюда явился. Поинтересовался уже отвлеченно:
— Библию почитываете?
— Теперь это надо, как раньше «Историю КПСС». Все возвращается в нормальные жизненные расклады… Те же брюлики взять. Зачем их с производства тащить? Иди в магазин и купи, сколько тебе нужно. А раньше-то — дефицит.
Кострецов простецки заулыбался.
— Неужели ничего не осталось, что требуется по-старинному стырить?
— Почему не осталось? Всегда есть. Но воруют-то больше, чтобы не терять квалификации. Профессия есть профессия, — рассудил Неумывайкин, попивая лимонад из стакана, стоявшего на передвижном столике рядом с ним. Кострецову, однако, угоститься не предлагал.
— Значит, и скупщики краденого не переведутся. Тоже не имеют права терять квалификацию, — проговорил Сергей, внезапно остановив взгляд на переносице Эдуарда Анатольевича.
У того клюквенно прилила к лицу кровь, он угрюмо спросил:
— Вы уточнили уже все, что хотели?
— Еще и не начинал.
Неумывайкин глянул презрительно.
— Зря издалека заходите. Я эти ментовские фокусы наизусть знаю. Сначала — об отвлеченном, вроде б оно и главное, а потом, вскользь, об основном. Так что будьте попроще.
Кострецов сказал:
— Вам привет от Далилы Митрофановны.
— Да?! — немного растерянно переспросил бывший театральный администратор. Капитан почувствовал, что Неумывайкину неуютно. Подумал: «Об ограблениях в „Современнике“, конечно, знает. Понимает, что его элементарно можно заподозрить как наводчика. А может быть, он действительно в доле? Возможно, связан и с Духом?.. Нет, насчет Грини вряд ли. Машины не его профиль. Ну а пропавшие драгоценности, ордена?»
Тот, словно бы подслушав размышления опера, грустно проговорил:
— Если в «Современнике» что-то не в порядке с ценностями, обязательно мытарят Неумывайкина.
— Уже беспокоили вас?
— А то как же, гражданин капитан! Но вы поймите! Этот театр был и остался для меня вторым родным домом. Никогда ничего из него не выносил, а вот за то, что туда принес, отбыл долгий срок.
— Это да, — задумчиво произнес Кострецов, — там в свое время вы формировали утонченный вкус богемы, не всегда понимающей прекрасное.
Неумывайкин заговорил серьезно:
— Вот именно! А тут какие-то шакалы обнаглели до предела. Кого они грабили?! Талантливых людей, которые при новой жизни только-только смогли почувствовать возможность заработать, купить что-то дорогое. Ну хотя бы машины, которые на Западе у любого давным-давно как расхожие зажигалки в кармане.
— Не одобряете этих грабителей?
— Если вы с Далилой обо мне говорили, то зачем спрашиваете? Я патриот «Современника»! Все, кто протягивает к нему грязные руки, мои враги.
— Даже если они из одного с вами цеха? Я имею в виду не театральное братство. Я ведь, кроме Далилы, и в МУРе досье на вас посмотрел.
Неумывайкин с достоинством потряс седой головой.
— Там на меня пухлое досье. И пополняется разными слухами.
— А что же еще остается, Эдуард Анатольевич, если после зэковских академий вас черта с два ухватишь?
Рассмеялся Неумывайкин, довольно прищурился.
— А, пришлось-таки признать? Постарел Неумывайкин, стал мудр. Но если начистоту, мне теперь много не надо. Квартира обставлена хорошо, есть машина для выездов. Кое-что отложил на дожитие, как старые зэки говорят. Но и это в деревянный конверт не заберешь. Чего же мне еще? Я один, ни жены, ни детей… Так что сбавил былые обороты. А в тех случайных операциях, о которых стучат в МУР, участвовать не рискую. Да и кому я всерьез нужен?! Может быть, РУОПу? Так я не завязан ни в банды, ни в группы. Дряхлый волк-одиночка. Ну что мои обороты, когда на Москве заправляет международная антикварная мафия! Уголовке я требуюсь? Тоже не особенно. Скоро умру, зачем меня преследовать?
— Все логично, Эдуард Анатольевич. Поэтому я к вам пришел как к патриоту «Современника».
Неумывайкин испытывающе смотрел на него. Потом сморщил свои серо-буро-малиновые щеки и сказал:
— А знаете, капитан, если б вы ко мне не пришли, я, возможно, сам бы наколку в угро или РУОП анонимно кинул по этим делам. Так меня эти вонючки возмутили! Перешерстили театр, да еще и студию Олега Павловича Табакова, нашего старого артиста.
Кострецов, не сбавляя темпа, кинул еще один вопрос:
— Гриню Духа имеете в виду?
— Духа? Не знаю такого. Этот к делам причастен?
— Похоже, занимался угонами.
— Машины? — недоуменно вскинул брови Неумывайкин. — Это не моего класса. Грубо — я не уважаю. Я, капитан, негодую по поводу исчезновения орденов генерала Рузского. Благороднейший человек, театрам помогал, и рвань беспардонная так с его коллекционными вещами поступила!
Эдуард Анатольевич замолчал. Капитан понимал, что сдавать своих такому зубру нелегко, очевидно, никогда не приходилось. Кострецов помог:
— Вы хоть намекните.
Неумывайкин тряхнул седовласой головой, поднял арбузную свою физиономию.
— Стар я, чтобы, как девушка, намекать. Если базарю, то базарю за всю масть, — перешел он от волнения на феню. — Сука эта рваная — Федя Труба! Он, я не сомневаюсь, своих сявок кинул на брюлики актрис, а главное — на ордена. Слыхали о таком фармазоне?
— Нет. Но в оперразработках угро, наверное, фигурирует.
— Должен быть. Срок волок не раз. Специалист по орденам.
Капитан напомнил:
— Класса банды Тарасенко, что в восьмидесятых по Союзу шарила? У того под журналистов работали супруги Калинины.
Эдуард Анатольевич брезгливо скривился.
— Помню это дело. Я ж тогда на зоне был, туда подробнее доходит. Ну кем были эти молодые люди Калинины? Интеллигентные мокрушники. Да и пахан их Тарасенко — гусь лапчатый. Сгорели все, потому как он, бивень, замазанное у себя на коллекции держал. Это вор?! А Федя Труба — профессор, специалист. Сам уж давно на дела почти не ходит, у него учеников целый выводок. Ныне фарт на ордена. Границы открыли, так такие дореволюционные сокровища взад-вперед из России заходили. Тут и именное наградное оружие: золотое, осыпанное драгоценностями… Труба по всему этому товару лекции в МГУ может читать.
— А почему — Труба?
Неумывайкин усмехнулся.
— Как и многие кликухи, эту в насмешку приляпали. Когда повязали Федю впервые, он на киче под следствием по молодой расстроенности все причитал в камере: «Дело — труба». Сейчас он матерый, но конченый человек… Кокаинист. Очень дорогое удовольствие. Теперь Федя больше для его бесперебойности старается.
— Не такой конченый, раз его люди так театры проутюжили.
Неумывайкин презрительно оттопырил губы.
— Все это лебединые песни Феди. Он так дошел, что уж анфаса нет, только профиль остался. Совершенно изможденное, треугольное лицо. А нос спицей у него и так был. Марафет достает и не таких умников.
Уходя из квартиры Неумывайкина, Кострецов подумал, что, судя по описанию, которое дал Феде хозяин, тому больше б подошла лисья кличка. Треугольное, «лисье» лицо говорит о хитрости и расчетливости человека и, бывает сочетается с мнительностью и импульсивностью.
«Впрочем, — усмехнулся Кострецов про себя, очень довольный визитом, — и у лис бывает хвост трубой».
Глава 4
— Очень хорошая Катя женщина, — многозначительно сказала мать.
— Верно, — смущенно произнес Сергей.
— А раз так, то подумай, раз неохота прыгать, — потребовала мать. — Она же тебе всегда нравилась. О такой невестке и я мечтаю. А об Иринке забудь.
— Уже забыл… А ведь удалось мне, мам, найти летом убийцу Леши Бунчука.
— Кто же это?!
— Лешин сослуживец, майор Главного управления уголовного розыска. Сбил банду из ментов, грабили, убивали. А Леша его вычислил, ну, тот и заказал Бунчука.
— Расстреляют его?
— Майора? Да его еще до суда один недовольный уголовничек ухлопал. А другой жулик угробил этого. Среди них постоянно кровавая канитель.
Мать пододвигала Сергею конфеты, лимон, смотрела на него сокрушенно.
— Ну какой дьявол тебя в эту службу занес?!
— Мы, мам, наоборот, дьяволов, сатанят изводим. Сама видишь, сколько их расплодилось.
Пожалуй, только перед матерью Кострецов был самим собой. Привыкнув на оперативной работе постоянно менять личины, он пристрастился к калейдоскопу ролей не хуже актера. Но сейчас его глаза-буравчики не ввинчивались в собеседника, преждевременные морщины на переносице разгладились. И кудрявую шевелюру он не лохматил, как всегда, не превращал ее в дымовую завесу, отвлекающую внимание.
— Бываешь ты у Кати? — развивала свою тактику мать.
— А как же! Хромин заходит и я.
— И я, — передразнила она, усмехаясь быстрыми черными глазами. — Заходи к ней почаще, передавай от меня привет.
Она посмотрела на дольки лимона, которые Сергей не положил в чашку.
— Ты, как отец, — не любишь чай с лимоном. Он говорил: «Лимон крепость заварки съедает». Ты, Сережа, сейчас вообще — вылитый папа. И морщинки между бровей. Разбился он на треке в твои годы…
Глаза матери были сухи, Сергей никогда не видел ее плачущей.
— Я сейчас, мам, раскручиваю одного автогонщика-автоугонщика. Он тоже классным водилой был, войну в Афгане прошел. Теперь уголовник-рецидивист.
Она вздохнула.
— Ох, Сережа, сколько же сейчас нечисти среди спортсменов. Прямо набор идет из них в преступники. Да всегда таких среди нас хватает. Тех, что только за деньги стараются.
Мама помолчала, борясь с нахлынувшими чувствами, и тихо добавила:
— Какое счастье, что я твоего отца нашла. Он был идеалист и сорви-голова. Это удача для женщины… Но больше всего он любил скорость. Наверное, больше меня.
Она опустила голову и сдавленно закончила:
— А я… А я вот всегда больше доверяла своим двоим, не моторам…
Сергей увидел, что по щекам матери текут слезы.
«Как же она постарела, — с острой тоской подумал он. — Только внешне по привычке железно держится».
Кострецов не мог ее обнять, он этого не умел. Так же, как и она. Нежности между ними были не приняты.
* * *
Через несколько дней Кострецов встретился с Геной Топковым, чтобы обменяться новостями.— Докладывай, — сказал он лейтенанту. — На всех военных советах в императорской армии первым слово давали младшим по чину. Это я из истории знаю.
— Так точно, — весело ответил Гена. — Я к генералу Рузскому пока не ходил, изучал специалистов-преступников по орденам, их почерки.
— Правильно. И много пасется «орденоносцев»?
— Это целое направление промысла. Самая знаменитая банда действовала в восьмидесятые годы. История не менее длинная, чем ты мне про бриллиантщиков рассказывал.
— Излагай, — кивнул, закуривая, Кострецов. — Прогнозы и строятся на уже известных почерках преступников.
— Трудились бандиты по всей территории СССР, было их десятка два, а в главарях Тарасенко. Самыми шустрыми были молодые супруги Калинины из Иванова. Действовали привычно: приезжали в очередной город и списывали фамилии ветеранов с досок почета на стендах. А для полной информации шел Калинин под видом московского журналиста в местный совет ветеранов, где ему любезно выкладывали списки подопечных. Потом в горсправке нетрудно было узнать и их адреса. Калинин имел вид и манеры вполне журналистские, гостеприимность ветеранов обеспечивалась очень популярной тогда телепередачей об участниках войны «От всей души».
— Это высокий класс уголовников, — заметил капитан.
— Иногда Калинин, прибывший к очередной жертве за интервью, по-журналистски непринужденно шатаясь по квартире, прихватывал из разных мест ордена. Бывало, работал на пару с супругой — «коллегой журналисткой». Она, например, просила хозяина принести ей стакан воды, тот уходил на кухню, а Калинины драли ордена прямо с висевшего на стуле пиджака. За три года они обработали так девятнадцать городов, совершив тридцать девять краж. Украли свыше пятидесяти орденов Ленина, несколько Золотых Звезд, десятки других орденов и медалей. Ограбили шестерых Героев Советского Союза, семерых Героев Социалистического Труда… Вот ты сказал: высокого они класса. Но дошла эта парочка до того, что между, так сказать, журналистски-орденским делом убила и попадью — за иконы, которые оказались незначительной стоимости.
— Высокий класс — с точки зрения подготовки преступления, дерзости, умения внушить к себе доверие. От обычного-то блатного парашей за версту несет. А нутро у всей этой уголовщины бесклассное, она до крови запросто доходит.
— Погорели Калинины и вся их банда в Москве. По прибытии сюда парочка разжилась в «Мосгорсправке» адресом Героя Советского Союза, вице-адмирала в отставке Георгия Холостякова. Тому было уж восемьдесят. Пошли к нему на разведку как студенты-заочники журфака МГУ. Посидели с ним и его женой, порасспрашивали. В следующий раз решили брать ордена. Заявились опять, вроде б за дополнением к интервью. Но помешал неожиданно явившийся гость. Набрались наглости и на третий раз, причем Калинин прихватил с собой в сумке монтировку. В дом их пустили, но жена вице-адмирала что-то заподозрила. Воровка Калинина попросила традиционный стакан воды, а хозяйка пошла не на кухню, а к входной двери. Калинин кинулся за ней и убил ударом монтировки по голове. Потом так же и Холостякова.
— После убийства попадьи ему уж все нипочем было, — произнес Кострецов. — Такое трудно лишь в первый раз.
— Забрали они китель с орденами, орденские книжки, даже адмиральский вымпел прихватили… Органы на уши встали, когда выяснилось, что Холостяков командовал Новороссийским оборонительным районом, — фронтовой соратник Брежнева! А жена его оказалась бывшей супругой новороссийского героя Цезаря Куникова, которого увековечил Брежнев в своей книжке «Малая земля»…
— И дошло до Андропова, — продолжил капитан.
— А ты почему так решил? Правильно. Андропов приказал найти убийц во что бы то ни стало.
— Да, то же самое, что в бриллиантовом деле, о котором я тебе рассказывал. Если узнали на самом верху, то точно раскопают и всех переловят. А не заинтересуется высокая шишка сложным делом, останется оно висяком, если более-менее инициативный правильный мент за него не возьмется. Так было, Гена, и так есть. Вот что обидно! Ведь умеем ловить, но на хрен это надо, если начальство не придавит.
— Короче, досталось муровцам. Что только они не отрабатывали. Добрались и до того, что в 1937 году Холостякова арестовал НКВД. Просчитали человека, который на него донес, но тот уже умер.
— А по приказу Андропова должны были стукача из могилы достать и применить спецметоды допроса, — засмеялся капитан.
— Муровцам не до смеха было. Курировал следствие заместитель прокурора Москвы. А Калинины по Союзу тем временем «журналистами» все болтались. Вот тогда-то, Сергей, опера и взялись за то, с чего мы с тобой сейчас начинаем. Начали анализировать все уголовные дела, которые хоть как-то были похожи на это. И вышли на главаря шайки Тарасенко! Оперативно подсмотрели у него в коллекции орденок, который украли Калинины еще в начале своей карьеры у себя в Иванове. К Тарасенко на допросах и применили те самые спецметоды. Раскололся он, взяли банду. Калинину дали вышку, его жене — пятнадцать лет.
— Ты, Гена, неплохо подготовился, — сказал Кострецов. — Надеюсь, почерки и других «орденоносцев» у тебя на учете.
— Загнал все в компьютер.
— Ну, а у меня уже имена имеются. Одно веселое — Неумывайкин, другое тоже звучное — Вахтанг Барадзе. Эдик Неумывайкин, который уж, наверное, седой, — это современниковский барыга-бриллиантщик: по-прежнему проживает в Москве, крутится в театре. А на грузина Вахтанга я совершенно случайно попал. И представь себе — ездит на угнанном из «Современника» красном «пежо»! Все кругом считают этого Барадзе кинорежиссером, но, судя по ухваткам в обращении с женским полом, сдается мне, он только одно у девиц может снимать. Кроме того, есть наколка на главаря автоугонщиков — Гриню Духа. Знаю я по Чистякам этого аса.
— Быстро ты работаешь, — с завистью проговорил Топков.
— Да это элементарные оперские подлеты. Освоенный тобой объем работы научней, солиднее. Каждому свое. Я ж «земляной», вот и кручусь, больше прыгаю, чем думаю. Продолжай в том же духе, с генералом Рузским сможешь умно поговорить, — умалил капитан свои достижения, чтобы молоденький опер не расстраивался.
Лейтенанту Гене Кострецов все же не захотел рассказать «банановый» анекдот, задевший его за живое.
* * *
Об Эдуарде Анатольевиче Неумывайкине Кострецов навел справки в МУРе. Фигурировала эта театральная личность и в современных оперданных. Промышлял он старым и вовсе нетеатральным ремеслом скупщика краденого, значительно расширив в последнее время ассортимент. Был замечен в подозрительном сбыте икон, картин, других вещей, похожих на экспонаты из музеев.Кострецов поехал к Неумывайкину на квартиру.
Дверь открыл сам хозяин. Был Эдуард Анатольевич приземистым, заплывшим жиром, и седой весь, словно белой плесенью покрыт. Глаза бегали, как у типичного кладовщика, ведающего отделом снабжения и сбыта.
Капитан показал удостоверение.
— Можно задать вам несколько вопросов?
— Где мне их только не задавали, — печально произнес Неумывайкин и пригласил войти.
Прошли в роскошно обставленную гостиную. Сергей, кинув взгляд на антикварную мебель, сел на диван карельской березы. Эдуард Анатольевич взгляд заметил, пробормотал:
— Какое счастье, что нынче не нужно отвечать на вопросы хотя бы о комнатной обстановке.
— Да, теперь и каменная дача органы мало интересует, — усмехнулся Кострецов. — Мир и Россия наконец пережили информационную революцию. Общеизвестно: кто владеет информацией, тот владеет всем. Так что слово ныне дороже кирпичных палат.
— Истинно, истинно, гражданин капитан, — задвигал глазками Неумывайкин, — вспомнили о библейских временах. Как там в Библии? «Сначала было Слово».
Капитан, налегая на важность информации, подумал, что достаточно намекнул, зачем сюда явился. Поинтересовался уже отвлеченно:
— Библию почитываете?
— Теперь это надо, как раньше «Историю КПСС». Все возвращается в нормальные жизненные расклады… Те же брюлики взять. Зачем их с производства тащить? Иди в магазин и купи, сколько тебе нужно. А раньше-то — дефицит.
Кострецов простецки заулыбался.
— Неужели ничего не осталось, что требуется по-старинному стырить?
— Почему не осталось? Всегда есть. Но воруют-то больше, чтобы не терять квалификации. Профессия есть профессия, — рассудил Неумывайкин, попивая лимонад из стакана, стоявшего на передвижном столике рядом с ним. Кострецову, однако, угоститься не предлагал.
— Значит, и скупщики краденого не переведутся. Тоже не имеют права терять квалификацию, — проговорил Сергей, внезапно остановив взгляд на переносице Эдуарда Анатольевича.
У того клюквенно прилила к лицу кровь, он угрюмо спросил:
— Вы уточнили уже все, что хотели?
— Еще и не начинал.
Неумывайкин глянул презрительно.
— Зря издалека заходите. Я эти ментовские фокусы наизусть знаю. Сначала — об отвлеченном, вроде б оно и главное, а потом, вскользь, об основном. Так что будьте попроще.
Кострецов сказал:
— Вам привет от Далилы Митрофановны.
— Да?! — немного растерянно переспросил бывший театральный администратор. Капитан почувствовал, что Неумывайкину неуютно. Подумал: «Об ограблениях в „Современнике“, конечно, знает. Понимает, что его элементарно можно заподозрить как наводчика. А может быть, он действительно в доле? Возможно, связан и с Духом?.. Нет, насчет Грини вряд ли. Машины не его профиль. Ну а пропавшие драгоценности, ордена?»
Тот, словно бы подслушав размышления опера, грустно проговорил:
— Если в «Современнике» что-то не в порядке с ценностями, обязательно мытарят Неумывайкина.
— Уже беспокоили вас?
— А то как же, гражданин капитан! Но вы поймите! Этот театр был и остался для меня вторым родным домом. Никогда ничего из него не выносил, а вот за то, что туда принес, отбыл долгий срок.
— Это да, — задумчиво произнес Кострецов, — там в свое время вы формировали утонченный вкус богемы, не всегда понимающей прекрасное.
Неумывайкин заговорил серьезно:
— Вот именно! А тут какие-то шакалы обнаглели до предела. Кого они грабили?! Талантливых людей, которые при новой жизни только-только смогли почувствовать возможность заработать, купить что-то дорогое. Ну хотя бы машины, которые на Западе у любого давным-давно как расхожие зажигалки в кармане.
— Не одобряете этих грабителей?
— Если вы с Далилой обо мне говорили, то зачем спрашиваете? Я патриот «Современника»! Все, кто протягивает к нему грязные руки, мои враги.
— Даже если они из одного с вами цеха? Я имею в виду не театральное братство. Я ведь, кроме Далилы, и в МУРе досье на вас посмотрел.
Неумывайкин с достоинством потряс седой головой.
— Там на меня пухлое досье. И пополняется разными слухами.
— А что же еще остается, Эдуард Анатольевич, если после зэковских академий вас черта с два ухватишь?
Рассмеялся Неумывайкин, довольно прищурился.
— А, пришлось-таки признать? Постарел Неумывайкин, стал мудр. Но если начистоту, мне теперь много не надо. Квартира обставлена хорошо, есть машина для выездов. Кое-что отложил на дожитие, как старые зэки говорят. Но и это в деревянный конверт не заберешь. Чего же мне еще? Я один, ни жены, ни детей… Так что сбавил былые обороты. А в тех случайных операциях, о которых стучат в МУР, участвовать не рискую. Да и кому я всерьез нужен?! Может быть, РУОПу? Так я не завязан ни в банды, ни в группы. Дряхлый волк-одиночка. Ну что мои обороты, когда на Москве заправляет международная антикварная мафия! Уголовке я требуюсь? Тоже не особенно. Скоро умру, зачем меня преследовать?
— Все логично, Эдуард Анатольевич. Поэтому я к вам пришел как к патриоту «Современника».
Неумывайкин испытывающе смотрел на него. Потом сморщил свои серо-буро-малиновые щеки и сказал:
— А знаете, капитан, если б вы ко мне не пришли, я, возможно, сам бы наколку в угро или РУОП анонимно кинул по этим делам. Так меня эти вонючки возмутили! Перешерстили театр, да еще и студию Олега Павловича Табакова, нашего старого артиста.
Кострецов, не сбавляя темпа, кинул еще один вопрос:
— Гриню Духа имеете в виду?
— Духа? Не знаю такого. Этот к делам причастен?
— Похоже, занимался угонами.
— Машины? — недоуменно вскинул брови Неумывайкин. — Это не моего класса. Грубо — я не уважаю. Я, капитан, негодую по поводу исчезновения орденов генерала Рузского. Благороднейший человек, театрам помогал, и рвань беспардонная так с его коллекционными вещами поступила!
Эдуард Анатольевич замолчал. Капитан понимал, что сдавать своих такому зубру нелегко, очевидно, никогда не приходилось. Кострецов помог:
— Вы хоть намекните.
Неумывайкин тряхнул седовласой головой, поднял арбузную свою физиономию.
— Стар я, чтобы, как девушка, намекать. Если базарю, то базарю за всю масть, — перешел он от волнения на феню. — Сука эта рваная — Федя Труба! Он, я не сомневаюсь, своих сявок кинул на брюлики актрис, а главное — на ордена. Слыхали о таком фармазоне?
— Нет. Но в оперразработках угро, наверное, фигурирует.
— Должен быть. Срок волок не раз. Специалист по орденам.
Капитан напомнил:
— Класса банды Тарасенко, что в восьмидесятых по Союзу шарила? У того под журналистов работали супруги Калинины.
Эдуард Анатольевич брезгливо скривился.
— Помню это дело. Я ж тогда на зоне был, туда подробнее доходит. Ну кем были эти молодые люди Калинины? Интеллигентные мокрушники. Да и пахан их Тарасенко — гусь лапчатый. Сгорели все, потому как он, бивень, замазанное у себя на коллекции держал. Это вор?! А Федя Труба — профессор, специалист. Сам уж давно на дела почти не ходит, у него учеников целый выводок. Ныне фарт на ордена. Границы открыли, так такие дореволюционные сокровища взад-вперед из России заходили. Тут и именное наградное оружие: золотое, осыпанное драгоценностями… Труба по всему этому товару лекции в МГУ может читать.
— А почему — Труба?
Неумывайкин усмехнулся.
— Как и многие кликухи, эту в насмешку приляпали. Когда повязали Федю впервые, он на киче под следствием по молодой расстроенности все причитал в камере: «Дело — труба». Сейчас он матерый, но конченый человек… Кокаинист. Очень дорогое удовольствие. Теперь Федя больше для его бесперебойности старается.
— Не такой конченый, раз его люди так театры проутюжили.
Неумывайкин презрительно оттопырил губы.
— Все это лебединые песни Феди. Он так дошел, что уж анфаса нет, только профиль остался. Совершенно изможденное, треугольное лицо. А нос спицей у него и так был. Марафет достает и не таких умников.
Уходя из квартиры Неумывайкина, Кострецов подумал, что, судя по описанию, которое дал Феде хозяин, тому больше б подошла лисья кличка. Треугольное, «лисье» лицо говорит о хитрости и расчетливости человека и, бывает сочетается с мнительностью и импульсивностью.
«Впрочем, — усмехнулся Кострецов про себя, очень довольный визитом, — и у лис бывает хвост трубой».
Глава 4
Сыск у опера Кострецова шел полным ходом; не дремали и люди, которых он затягивал в паутину расспросов. Осведомитель Кеша Черч не забыл их разговора во дворе банка, увенчанного легендарными ночевками взломщика Паршина.
Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.
Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.
В один из вечерков Черч стоял в любимой пивной на Банковском, уверенно примазавшись к паре молодых блатарей, которые, глотая водку с пивом, доходили до нужной ему кондиции. По Кешиным наблюдениям, были ребята из шайки автоугонщиков Грини Духа.
Паренька с тюремными перстнями-наколками на пальцах кликали Веревкой за худобу и высокий рост. Второй, в тельняшке, выглядывающей из распаха шелковой рубахи, прозывался Камбузом, — вероятно, за любовь к морю и величину физиономии.
Кеша когда-то учился в судостроительном институте, работал наладчиком экспериментальной аппаратуры на подводных лодках, плавал при ее испытании. В общем, ему было чем зацепить Камбуза. Тем более что в знак памяти о своем морском прошлом Черч, как всегда, пил только пиво «Адмиралтейское».
Веревка и Камбуз бултыхали водку в кружки с черным портером, и Черч осмелился на замечание:
— «Адмиралтейское» — то для водочки приличней. Смесь тогда даже по цвету на истинного «ерша» походит.
— Да? — мутно взглянул на него Камбуз. — А мы в чего льем? Я и не ведаю, в натуре, как это чернушка называется.
— Портер, — пояснил Кеша. — Сладковатый он, водочный вкус малость гасит.
— Ничего у меня не гасит, — произнес Веревка, уже начавший от многопития заикаться.
— А у тебя «Адмиралтейское»? — спросил Черча Камбуз. — Я и не знал, что такое имеется.
— Ну как же! — приосанился Кеша. — Мореманы его уважают. Правда, когда я на лодках ходил, такого не было.
— На каких лодках? — осведомился, заикнувшись, Веревка.
— На подводных.
Камбуз спросил, прищурившись:
— Гонишь или в натуре из флотских?
Черч кивнул в сторону зала.
— Зачем мне фуфло двигать? Спроси тут любого. Я и в дальних походах бывал.
— Ну и как? — вежливо поинтересовался Камбуз.
— Как? Да как в танке или на киче: глухо… Много ребят там жизнь сложили.
— Взрывались? — спросил Камбуз.
Веревка расхохотался.
— Ну чего лепишь?! Ты с Великой Отечественной спутал, его тогда и на свете не было.
Кеша, кивнув на дельное замечание, проговорил:
— Разгерметизация бывает, как у космонавтов. Воздух утекает — и каюк. Тогда драят наглухо этот отсек. И из него стучат смертно морзянкой… А что делать? Или им погибать, или всем остальным. Нельзя отдраивать. Помню, накрылись так парни в одном отсеке. Пришвартовались мы, стали их вытаскивать. Все мертвые, а у одного на руке часы все тикают, тикают. Как та последняя их морзянка…
У Черча заблестели глаза. Было с ним такое или не было, но, если Кеша о чем-то рассказывал, он явственно это себе представлял, верил в воображаемое и переживал до самого донышка своей искромсанной души.
Камбуз молча налил ему в кружку водки. Черч смахнул слезу и быстро выпил.
— Закуси, — обстоятельный Камбуз пододвинул к нему тарелку с бутербродами.
Кеша элегантно, хотя с утра не ел, взял бутерброд с семгой, стал не спеша откусывать. Спросил, кивнув на тельняшку Камбуза:
— С чего тельник?
— С телки его! — объяснил Веревка. — Та с начесом любит, на ночь иногда для тепла напяливает. Камбуз ныне утром с бодуна по шконке пошарил да и натянул.
Камбуз посмотрел на дружка с осуждением.
— А-а, — протянул Кеша. — А у меня свой тельник хранится. Весь уже застиранный. На День Военно-морского флота лишь надеваю, — величественно соврал он.
Стали пить все вместе. Мешали водку теперь только с «Адмиралтейским». Болтали на совершенно ненужные Черчу темы.
Когда на улице совсем стемнело, Веревка спохватился:
— О, Камбуз! Нам же проверку надо канать.
Черч насторожился. Затемно «проверять» эти орлы могли только интересные вещи.
Камбуз кивнул и произнес врастяжку:
— Дело на безделье, в натуре, не меняют. Канаем.
Они расплатились и побрели к выходу, подпирая друг друга.
Через минуту Кеша вышел за ними. Ребята свернули за угол в Кривоколенный переулок. Черч осторожно, таясь, потопал вслед. Парни углубились во двор напротив Мясницкой, на территорию, известную с давних пор как «Арарат». Рядом с ней и поныне имелась дверь с вывеской: «Управление Московского коньячного завода „Арарат“. Республика Армения». А в советские времена в подвалах ближайшего дома был розлив в бутылки всякого-разного, вплоть до терпкого портвейна. Сюда, чтобы спозаранку похмелиться, стекались страждущие со всех Чистяков.
Черч увидел, как ребята нырнули в сторону араратовских полуподвальных окошек. Там было наставлено много машин, тянулись закутки, темнели входы в подвалы.
Двойной агент Иннокентий Черч проследовал за подручными Духа. Он увидел, что Веревка с Камбузом остановились перед темно-серым «плимутом». Иномарка была новенькой во всех отношениях. Кеша, шмыгавший через проходной «Арарат» по несколько раз в день, своим глазом-ватерпасом ее раньше не замечал.
Парни хозяйски обошли «плимут» с разных сторон. Камбуз даже попинал ногой в отлично накачанные шины.
Черч уверился: эту машину они пришли проверять. Ясно ему было, что не угнать тачку ребятишки решили, она уже украдена. И буквально сегодня поставлена здесь на приколе. Зачем?
«Видно, покупатель этой ночью придет», — сообразил Черч.
Он быстренько побежал звонить оперу Кострецову.
Капитан пришел сюда, чтобы завязать с Барадзе контакт, попытаться наладить с ним приятельские отношения, потому что шестым оперским чувством чуял: ездит Вахтанг на угнанной машине, не подозревая об этом.
Вряд ли, решил опер, такая известная личность сядет на замазанную тачку. Значит, подсунули ее ему под каким-то предлогом. Причем поставщик или даритель наверняка был грузину хорошо знакомым человеком. Но узнать о невидимке от Вахтанга можно было только случайно, мимоходом, по-приятельски. Самарский Серега в отличном «прикиде» для этого случая вполне годился.
Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.
Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.
В один из вечерков Черч стоял в любимой пивной на Банковском, уверенно примазавшись к паре молодых блатарей, которые, глотая водку с пивом, доходили до нужной ему кондиции. По Кешиным наблюдениям, были ребята из шайки автоугонщиков Грини Духа.
Паренька с тюремными перстнями-наколками на пальцах кликали Веревкой за худобу и высокий рост. Второй, в тельняшке, выглядывающей из распаха шелковой рубахи, прозывался Камбузом, — вероятно, за любовь к морю и величину физиономии.
Кеша когда-то учился в судостроительном институте, работал наладчиком экспериментальной аппаратуры на подводных лодках, плавал при ее испытании. В общем, ему было чем зацепить Камбуза. Тем более что в знак памяти о своем морском прошлом Черч, как всегда, пил только пиво «Адмиралтейское».
Веревка и Камбуз бултыхали водку в кружки с черным портером, и Черч осмелился на замечание:
— «Адмиралтейское» — то для водочки приличней. Смесь тогда даже по цвету на истинного «ерша» походит.
— Да? — мутно взглянул на него Камбуз. — А мы в чего льем? Я и не ведаю, в натуре, как это чернушка называется.
— Портер, — пояснил Кеша. — Сладковатый он, водочный вкус малость гасит.
— Ничего у меня не гасит, — произнес Веревка, уже начавший от многопития заикаться.
— А у тебя «Адмиралтейское»? — спросил Черча Камбуз. — Я и не знал, что такое имеется.
— Ну как же! — приосанился Кеша. — Мореманы его уважают. Правда, когда я на лодках ходил, такого не было.
— На каких лодках? — осведомился, заикнувшись, Веревка.
— На подводных.
Камбуз спросил, прищурившись:
— Гонишь или в натуре из флотских?
Черч кивнул в сторону зала.
— Зачем мне фуфло двигать? Спроси тут любого. Я и в дальних походах бывал.
— Ну и как? — вежливо поинтересовался Камбуз.
— Как? Да как в танке или на киче: глухо… Много ребят там жизнь сложили.
— Взрывались? — спросил Камбуз.
Веревка расхохотался.
— Ну чего лепишь?! Ты с Великой Отечественной спутал, его тогда и на свете не было.
Кеша, кивнув на дельное замечание, проговорил:
— Разгерметизация бывает, как у космонавтов. Воздух утекает — и каюк. Тогда драят наглухо этот отсек. И из него стучат смертно морзянкой… А что делать? Или им погибать, или всем остальным. Нельзя отдраивать. Помню, накрылись так парни в одном отсеке. Пришвартовались мы, стали их вытаскивать. Все мертвые, а у одного на руке часы все тикают, тикают. Как та последняя их морзянка…
У Черча заблестели глаза. Было с ним такое или не было, но, если Кеша о чем-то рассказывал, он явственно это себе представлял, верил в воображаемое и переживал до самого донышка своей искромсанной души.
Камбуз молча налил ему в кружку водки. Черч смахнул слезу и быстро выпил.
— Закуси, — обстоятельный Камбуз пододвинул к нему тарелку с бутербродами.
Кеша элегантно, хотя с утра не ел, взял бутерброд с семгой, стал не спеша откусывать. Спросил, кивнув на тельняшку Камбуза:
— С чего тельник?
— С телки его! — объяснил Веревка. — Та с начесом любит, на ночь иногда для тепла напяливает. Камбуз ныне утром с бодуна по шконке пошарил да и натянул.
Камбуз посмотрел на дружка с осуждением.
— А-а, — протянул Кеша. — А у меня свой тельник хранится. Весь уже застиранный. На День Военно-морского флота лишь надеваю, — величественно соврал он.
Стали пить все вместе. Мешали водку теперь только с «Адмиралтейским». Болтали на совершенно ненужные Черчу темы.
Когда на улице совсем стемнело, Веревка спохватился:
— О, Камбуз! Нам же проверку надо канать.
Черч насторожился. Затемно «проверять» эти орлы могли только интересные вещи.
Камбуз кивнул и произнес врастяжку:
— Дело на безделье, в натуре, не меняют. Канаем.
Они расплатились и побрели к выходу, подпирая друг друга.
Через минуту Кеша вышел за ними. Ребята свернули за угол в Кривоколенный переулок. Черч осторожно, таясь, потопал вслед. Парни углубились во двор напротив Мясницкой, на территорию, известную с давних пор как «Арарат». Рядом с ней и поныне имелась дверь с вывеской: «Управление Московского коньячного завода „Арарат“. Республика Армения». А в советские времена в подвалах ближайшего дома был розлив в бутылки всякого-разного, вплоть до терпкого портвейна. Сюда, чтобы спозаранку похмелиться, стекались страждущие со всех Чистяков.
Черч увидел, как ребята нырнули в сторону араратовских полуподвальных окошек. Там было наставлено много машин, тянулись закутки, темнели входы в подвалы.
Двойной агент Иннокентий Черч проследовал за подручными Духа. Он увидел, что Веревка с Камбузом остановились перед темно-серым «плимутом». Иномарка была новенькой во всех отношениях. Кеша, шмыгавший через проходной «Арарат» по несколько раз в день, своим глазом-ватерпасом ее раньше не замечал.
Парни хозяйски обошли «плимут» с разных сторон. Камбуз даже попинал ногой в отлично накачанные шины.
Черч уверился: эту машину они пришли проверять. Ясно ему было, что не угнать тачку ребятишки решили, она уже украдена. И буквально сегодня поставлена здесь на приколе. Зачем?
«Видно, покупатель этой ночью придет», — сообразил Черч.
Он быстренько побежал звонить оперу Кострецову.
* * *
Кеше не суждено было дозвониться капитану. Кострецов сидел в это время в баре казино «Серебряный век» неподалеку от Вахтанга Барадзе, прибывшего на своем красном «пежо».Капитан пришел сюда, чтобы завязать с Барадзе контакт, попытаться наладить с ним приятельские отношения, потому что шестым оперским чувством чуял: ездит Вахтанг на угнанной машине, не подозревая об этом.
Вряд ли, решил опер, такая известная личность сядет на замазанную тачку. Значит, подсунули ее ему под каким-то предлогом. Причем поставщик или даритель наверняка был грузину хорошо знакомым человеком. Но узнать о невидимке от Вахтанга можно было только случайно, мимоходом, по-приятельски. Самарский Серега в отличном «прикиде» для этого случая вполне годился.