Чернин Федор. Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное

   Проходы в следующие залы, вероятно, появились в результате последней модуляции. Вячик, во всяком случае, тут еще не бывал. Впрочем, и это был все тот же сумасшедший не то музей, не то свалка, однако теперь пространство стало более организованным, осмысленным, что называется - с продуманными нелепостями. В глиняных кувшинчиках с алебастровыми заплатами - желтые искусственные цветочки, "флорес пор ла муэртэ", в клетках для птиц разнокалиберные будильники; манекен в пеньюаре, старомодных чулках на резиночках и в странных мужских ботинках, с заплатой в том месте, где обычно располагается фиговый лист.
   Многое располагало и к интеракции, это тоже было новой деталью. Появились предметы, которые Вячику хотелось рассмотреть и даже потрогать руками: мутные жемчужные бусинки неровной формы, золотые колечки с какими-то камешками, старинные ордена и монеты. Все это, как и прежде, находилось по соседству с огрызками карандашей, засохшими кистями, холстами в рамах дорогого багета. Прислоненные к стене, стояли ржавая кочерга и метла, глядя на которую так и хотелось припомнить старинный анекдот про тещу: "Вам завернуть или так полетите?" На полочке - штопор, одинокий граненый стакан, надутая резиновая перчатка, вещи, рождавшие расплывчатые, приятные, а главное - подозрительно знакомые ассоциации. Еще пара-тройка таких модуляций, думал Вячик, и мне тут все станет родным и желанным, причем неизвестно, что изменится, обстановочка или мои собственные вкусы. Самая неказистая реальность, как известно, только сперва кажется чужой и враждебной, но стоит с ней свыкнуться и некоторое время просуществовать в ней, как неожиданно замечаешь, что любишь ее и даже в отлучке скучаешь по ней.
   В следующем зале располагалась импровизированная комната смеха. Войдя, Вячик отразился в нескольких зеркалах, на него выплыли чудовищные отражения, в которых при всем желании невозможно было признать самого себя. Другое зеркало, третье, пятое - из всех лыбились отвратительные, но странно знакомые хари, будившие ассоциации с картинами позднего периода творчества художника Франсиско Гойи, уже больного и полусумасшедшего. Конечно! Эти хари он сегодня видел во сне! Или вчера, в тумане, но наяву? Знакомые? Естественно, ведь отражения принадлежали, как-никак, ему самому...
   А вот прямое зеркало. Однако отражение в нем также не порадовало Вячика. Портрет еще тот: небритый, всклокоченный, взгляд дикий, хотя глазенки как раз заплывшие, в общем - отразился в полном объеме весь набор его внутренних противоречий. Еще один уродливый балаганный аттракцион. Это была его худшая версия самого себя. Принц в изгнании, генерал без армии, капитан без корабля. Вячик пригладил волосы, попробовал улыбнуться. Душераздирающее зрелище. Актер без ангажемента, спившийся конферансье, простуженная обезьяна, стареющий юноша в надежде поправить свои дела. Неудивительно, что Гульнара с таким сомнением его разглядывала, ведь обычно-то он нравился женщинам...
   Далее располагалось нечто похожее на светскую гостиную: разноцветные диваны, кресла разных эпох, от барокко до модерна, сплошная эклектика. Впрочем, это как раз последняя мода питейных заведений Манхэттена. На столике - расписной поднос, на нем, по стилистике, человеческий мозг, основательно заизвестковавшийся и обложенный райскими яблочками.[2]
   Снова залы со следами ремонта, а потом, неожиданная по оформлению, пустыня типа Сахары, где после прихода к власти местной коммунистической клики начались перебои с песком. Песок, впрочем, кое-где частично сохранился, видимо со старых времен, во всяком случае, поскрипывал под ногами, активно демонстрируя свое присутствие. В "пустыне" было заметно теплее, чем в остальных залах. Вячик дошел до середины и обернулся. Тому или тем, кто оформлял интерьер, удалось добиться ощущения гораздо более обширного пространства, чем оно было на самом деле. Всему причиной были расположенные по периметру зеркала.
   Недалеко от себя он заметил валун, отличавшийся по размеру от остальных. Его расположение в центре зала и удобная для сидения форма не оставляли сомнения, для чего он здесь находится. Вячик принял приглашение и сел. Тут же в нескольких шагах от него что-то шевельнулось и снова замерло, исчезло, затихло. Неужели живая ящерица? Кто-то, средних размеров, прыгнул откуда-то и куда-то. Пустынная жизнь бурлила (если так можно выразиться) на этом искусственно созданном островке и различные твари, оставшиеся без присмотра, наслаждались свободой и самостоятельностью, во всех отношениях вели свою жизнь в обыкновенном порядке. Вячик снова поймал себя на том, что забыл о цели прогулки.
   Он было встал и направился дальше, когда легкое движение сзади и сбоку, пойманное периферическим зрением, заставило его замереть. Характерное шипение, изгиб и капюшон не оставляли сомнения. Рубашка вмиг стала мокрой и узкой. Это была королева змей. Застыла, глядя перед собой, казалось, наслаждаясь оцепенением жертвы. Но это уже было слишком.
   Переборщили! Кобра, сделав какое-то неестественное движение, юркнула обратно под камень. Наверняка это была очередная мистификация Сарафанова, он и отправил меня сюда, чтобы я с Гулей поменьше кокетничал. Ревнует, конечно, но к чему, собственно, ревновать? Я и не кокетничал вовсе. Тут Вячику пришлось признать, что он слегка лукавит с самим собой. Сарафанов поначалу производил впечатление безобидного ботаника, однако с ним было не все так просто. Надо быть с этой парочкой поосторожнее. Тут Вячик в очередной раз поймал себя на том, что думает не о поисках выхода, а о Гульнаре, или как звали эту девушку типа виденье, с непонятными намерениями заглянувшую в его ограниченный солитьюд?
   Воспоминание о пережитом страхе раздражало. Сарафанов, скорее всего, стал придумывать свои шизоидные штучки, наблюдая явления этого свободно живущего (возможно, мыслящего) музея-свалки, внутри которого, или которой, таинственным образом зародилась особая жизнь. Или сами эти загадочные жизненные формы (кем бы они ни были), насмотревшись на безобидные до поры чудачества Сарафанова, стали выделывать что-то подобное? Так или иначе, Вячик не мог относиться к этим фокусам легкомысленно. Мало ли что придет, образно говоря, в голову этим существам или существу - мыслящей свалке, - ох-ох...
   Однако пока его жизни, кажется, не угрожала непосредственная опасность. Вячик успокоился и даже о кобре вспоминал теперь с некоторым юмором. Где-то вдали пел однообразную песню кочевник. Поблизости, по замыслу авторов этой фантасмагории, если они вообще были, должен был бы материализоваться и караван, но его пока что не было видно. Зато у входа в следующий зал лежал в развратной позе импровизированный сфинкс. Тело ему заменяло обезглавленное, сильно траченное молью или мышами чучело льва, а "человеческую" голову от валявшегося тут же растерзанного манекена ему приставили сверху. Один глаз у сфинкса был подкрашен тенями, другой, наоборот, подбит, обведен ярко-красной помадой (не иначе Гульнара упражнялась). В лапах сфинкс держал табличку. Подойдя ближе, Вячик прочел неряшливый машинописный текст: "Сейчас я загадаю вам загадку"... Загадку, дрянь такая, он собирается загадать! Нечто подобное, Вячик припоминал, в древности происходило с греческим царем Эдипом, но не то, что касалось его непростых отношений с родителями, а в смысле, что тоже приходилось отвечать на вопросы сфинкса.
   Наподдав чучелу ногой и разрушив таким образом сооружение из головы манекена и чучела льва, Вячик устремился вперед. Не встретив на пути дальнейших препятствий, дойдя до конца коридора, уперся в лестницу, которая вела на чердак. Вячик решительно ступил на первую ступеньку. Что-то, прошуршав, повалилось на пол за спиной. Он даже не обернулся.
   Лестница, висевшая на одной петле, заскрипела, застонала, заныла. Упираясь руками, Вячик, кажется, слишком сильно оттолкнулся ногой. Лестница завизжала и сорвалась с петель. Путь назад, таким образом, оказался отрезан. "Вот и хорошо, - подумал Вячик, - это, должно быть, знак того, что мне не придется возвращаться". И сразу вслед за этим: "Откуда она появилась? Сколько ей может быть лет? И что за имя такое, Гульнара? Несомненно, что-то восточное. Однако сама девушка - полноценная блондинка. Странно. Или логично?" Опять мучил себя проклятыми вопросами, на которые нет ответа, тем временем все же неуклонно продвигаясь вперед.
   На полу и вдоль стен, иногда преграждая ему дорогу, тянулись трубы различного диаметра. Назначение этих коммуникаций было неясно. В некоторых местах трубы были обмотаны обрывками серебристой бумаги, паклей, какими-то тряпками. Они напоминали нищих калек из итальянских натуралистических кинофильмов. То в одном, то в другом месте раздавалось бульканье и урчанье, вырывался пар, где-то капало и хлюпало, сырость довершала картину нахождения во чреве чердака, как во чреве кита. Вячик упорно двигался дальше, пока вдалеке не забрезжил... Выход? Обязательно! Приблизившись, он оказался на том же месте, где несколько минут назад начал карабкаться по лестнице. Похоже, ничего, действительно, не изменилось, несмотря на модуляции. Просто, что называется, он сам заблудился в собственном музее. Нет, изменилось! Теперь где-то рядом находилась красавица Гульнара, девушка с экзотическим именем и копной золотистых волос. И ее рабочий день, должно быть, уже подходил к концу. Появление девушки внесло в ситуацию некоторую осмысленность, структуру, а в душу его, соответственно, некоторое успокоение.
   8
   Когда он вернулся в первоначальную позицию у шифоньера, Гульнара еще не материализовалась в здешнем пространстве. "Задержалась на работе или ушла, не дождавшись? Это если она вообще приходила. А если и приходила, то откуда известно, что она захочет прийти еще?" - размышлял про себя Вячик. На всякий случай, все же он решил побриться и принять душ. Вряд ли она ушла на работу с утра, скорее - во вторую смену. Впрочем, неизвестно, сколько он находился "под часами внешнего наблюдателя" (Вячик в очередной раз посмотрел на верный "Лонжин", который хотя и исправно тикал, но по-прежнему показывал половину четвертого). "Нет, она не придет", - решил он и огорчился. Минут через пятнадцать, тем не менее, вымытый и благоухающий, чинно сидел в комнатке у телефона, делал вид, что рассматривает альбомы современной живописи.
   Жизнь имитирует искусство, это известно. Поэтому через несколько минут, подчиняясь, как видно, общей драматургии сюжета, Гульнара действительно материализовалась:
   - Привет! Вот, зашла извиниться, что так неожиданно исчезла. Надо было срочно на работу, и видите, как задержали. А вы на меня обиделись, да?
   Определенно в ее тоне сегодня присутствовало некоторое кокетство. Вячик поднялся ей навстречу:
   - Что вы, какие обиды...
   - Чего это ты хромаешь? - Девушка легко и естественно перешла на "ты".
   - Да вот... спрыгнул неудачно...
   - На чердаке был? - Она кокетливо склонила голову. - Я тут все закоулки знаю, начинала гидом работать. Работала и всем раздавала клубочки. - Она засмеялась, сверкнула зелеными глазищами из-под ресниц. - А потом эти залы закрыли, хотели тут запасники сделать, но они оказались отрезанными. Теперь собираются делать аттракционы.
   Это уже была какая-никакая, но полезная информация. И хотя Вячик не совсем понял, кто собирался тут делать запасники, а потом решил построить аттракционы, ему надо было воспользоваться счастливым обстоятельством возвращения Гульнары, чтобы поподробнее расспросить ее... Однако сначала хорошо было бы слегка подкрепиться для храбрости.
   - Скажи, - Вячик тоже решил перейти с Гулей на "ты", - есть у вас что-нибудь выпить? Меня Сарафанов угощал, но больше нет, да не много и было... Мне не совсем удобно хозяйничать, тем более с непривычки (сплошная, короче, рефлексия).
   - Конечно, что тебе налить? - Так же просто и весело, легко и конкретно, похоже, решались все вопросы в жизни этой девушки, как, впрочем, и многих других, такого же возраста.
   - А что, тут и выбор есть?
   - Конечно, выбор есть всегда.
   - Тогда джин-тоник, пожалуйста.
   - Легко. - Гульнара легким движением руки открыла дверцу буфета. - Знаешь, Сарафанов называет это - "дзен-тоник", правда умора? Та же можжевеловая с сельтерской, только пьется не с лимоном, а со смирением. Кстати, ты не знаешь, что такое "смирений"? Сарафанов так и не объяснил. Это травка какая-то или фрукт?
   - Что-то вроде того...
   Вячик мог поклясться, что обшаривал эти полки неоднократно. Ничего подобного там раньше не было, а Гульнара теперь так вот запросто вытаскивала на свет Божий полугаллонную бутыль "Бифитера" с нарядным королевским гвардейцем на этикетке. Затем из холодильника таким же волшебным способом появилась большая пластиковая бутылка с тоником. Это было непостижимо. Впрочем, он был знаком с популярной в свое время и, по его мнению, незаслуженно забытой теорией перекрещения снов, согласно которой снящиеся человеку люди привносят в его сны элементы собственных (как, например, этот "дзен-тоник"), и некоторое время, пока они друг другу снятся, сны как бы перекрещиваются, а затем расходятся в разные стороны. При этом, разумеется, исчезает и выпивка и закуска. Понятно, что Вячику хотелось как можно дольше оставаться в сне Гульнары, который, уже не в теории, а на практике, выгодно отличался от его собственного изобилием продтоваров.
   Ему было знакомо это ощущение. В юности он испытывал нечто подобное, шагая в дрянном резиновом пальтуганчике и разбитых "скороходовских" туфлях мимо окон магазина "Березка". Широкие витрины этого заведения, располагавшегося рядом с авиакассами в начале Невского проспекта, тогда казались ему распахнутыми по ошибке окнами другого, кайфовейшего измерения, в котором хотелось немедленно попросить политического убежища. Позже такими окнами для него стали иностранные журналы с картинками, которые воспринимались как смутное подтверждение существования какой-то иной реальности. Так оно, конечно, и было, в метафизическом, понятно, смысле. Это потом уже витрины разнообразных "Березок", "Каштанов" и прочих валютников-сертификатников убрали с глаз, слишком уж было невыносимо это не поддающееся никаким марксистским классификациям противоречие между желаемым и действительным, даже и для наиболее сознательных граждан. Опять-таки, в метафизическом смысле. Следующим окном в параллельное измерение для Вячика стал израильский вызов и брошюрки о счастливой жизни в киббуце, очередь в посольство Голландии и рейс "Аэрофлота" по маршруту Ленинград-Вена. Впрочем, это уже было не окно, а, собственно, дверь. А для него лично - начало нового сна.
   Таким же образом люди в здешних местах (если это действительно были они) топили печи и готовили себе еду, а на самом деле могли находиться в другом сне, своем собственном (или, например, сарафановском), и от их вкусной и здоровой пищи в Вячиков сон просачивались лишь отдаленные манящие запахи. Так вот, именно из своего сна Гульнара теперь с такой простотой и изяществом доставала джин, тоник, кубики льда и желтый, как полная луна в украинских пейзажах Архипа Куинджи, лимон.
   - Ну что ж мы стоим? - прервала она цепь его размышлений. - Садись сюда.
   Гуля устроилась в кресле, Вячик уселся на диванчик. Налив в стакан изрядную порцию, он на всякий случай (чтобы та вдруг не исчезла в какое-нибудь параллельное измерение) пристроил бутылочку на пол, строго в радиусе мгновенной досягаемости рукой. Они сделали по глотку. Неожиданно легко начавшийся разговор вдруг так же неожиданно угас.
   - Милиционер родился, - совсем простенько, "по-земному" сказала Гульнара.
   "Ангел пролетел", - подумалось Вячику.
   Джин с тоником распространялся по телу, растворяя последние остатки похмельной мути и настраивая на сентиментальный лад.
   - Сарафанов эту комнату очень любил, - сказала Гульнара, обводя помещение взглядом. - Даже название ей дал: Фландола Гагнола.
   - А что это значит, Фландола Гагнола?
   - Сарафанов говорит, что это каждый понимает по-своему.
   - Ясно. А что же теперь?
   - Теперь она оказалась отрезанной, и он, наверное, по ней ужасно скучает...
   - Как же так получилось?
   - Кажется, ты и стал причиной. У нас всегда вместе с появлением крупного... - она улыбнулась, облизнула губы, - объекта происходит такое миниземлетрясение. Какие-то сбои в равномерном течении жизни. Модуляции, как говорит Сарафанов. Тогда что-то сдвигается в пространстве - как, например, этот шкаф. Кроме того, происходит еще что-то такое, что невозможно объяснить, после чего то ли прошлая жизнь кажется сном, то ли тебе снится реальность, а на самом деле все по-другому. Модуляции у нас бывают часто, все, что попадает сюда, вызывает их, и поступление новых объектов происходит из-за модуляций. Но с людьми, разумеется, связаны самые сильные...
   - И что тогда происходит? - спросил Вячик, понимая, что дело вместо того, чтобы хоть как-то разъясниться, вновь безнадежно запутывается...
   - Тогда может вообще все измениться: моды, вкусы, привычки, даже внутренние мыслительные процессы, происходит как бы смещение в чуть-чуть другое пространство, когда немного получше, когда похуже. Иногда требуется совсем немного, чтобы какая-то защелочка расцепилась, и привет. Эти залы, например, раньше входили в состав основных, потом куда-то потерялись, а теперь опять вынырнули совсем в другом месте. Вот и шкаф неизвестно откуда взялся.
   - Что-то такое мне уже говорил Сарафанов...
   - Он у нас главный по этому делу. Чего же ты, если он тебе уже все объяснил?
   - Да он-то объяснял, но я чего-то не совсем разобрался... Скажи, а где это все располагается, хотя бы приблизительно? - осторожно спросил Вячик.
   - Как где? Он тебе что, самое главное не сказал? Мы находимся в Зазеркалье. Только не надо падать со стула, - подколола его, впрочем незло, Гульнара.
   - Не буду. - Вячик залпом проглотил джин-тоник и тут же накатил еще порцию.
   - Плесни-ка и мне немного.
   Вячик на всякий случай пересел на пол, расположился на ковре. Потом смешал для Гульнары джин с тоником в высоком серебряном кубке, возможно, из него в свое время выпивали крестоносцы (или очередная бутафория?). Гульнара отпила глоток и поставила кубок рядом с собой на ковер. Потом качнулась в кресле, переступила ногами на модных платформах.
   - Так на чем мы остановились?
   - Ты говорила про Зазеркалье, - напомнил Вячик, - только не сказала, как это понимать.
   - Как тебе объяснить... Одним словом, я лично предпочитаю называть это Зазеркальем. Знаешь, как в сказке.
   - У вас тут, может быть, и король с королевой есть?
   - Нет, у нас вся власть принадлежит народу. Демократия. Только, как бы это сказать, немного перевернутая.
   - Как она может быть перевернутой? Тогда это не демократия вовсе, а диктатура...
   - А она у нас так и называется - диктатура демократии. Так что люди довольны.
   - А людей здесь, вообще, много?
   - Иногда мне кажется, что очень мало, как сейчас. А иногда, что слишком много...
   - Как это?
   - А так, что круг людей, с которыми приходится общаться, большой, но в нем очень мало тех, с кем действительно хотелось бы быть... Понимаешь?..
   "Еще бы, - подумал Вячик, - из ухажеров тут небось один Сарафанов и есть, вот она и разводит клей. Общаться ей не с кем!" Но вслух, разумеется, ничего не сказал.
   - А ты сама откуда?
   - Какая разница? Предположим, - с Москвы.
   - Предположим. А здесь давно?
   - Давно. Вообще, мы попали сюда всей семьей, с бабушкой, чемоданами и собачкой. Мы вообще-то в Америку ехали, ту, что на картинках, но что-то случилось в дороге, завихрилась какая-то модуляция (это мне потом уже Сарафанов объяснил), и мы оказались здесь. А той Америки, что на картинках, оказывается, вообще в реальности нет, в нашей, во всяком случае, точно, она существует только в глянцевых журналах и туристских проспектах...
   - Может, вы просто по ошибке попали не в то измерение?
   - Может быть. - Гульнара задумалась, прежде чем ответить. - Может, это случилось, когда мы летели из Рима в Нью-Йорк, или еще раньше потерялись по дороге. Потом я тут в школе училась, в колледж пошла, на работу устроилась. Это я уже потом поняла, что Америки на самом деле нет, есть только мечта о ней, и когда она реализуется, то перестает существовать.
   - Знаешь, одна моя знакомая недавно вернулась из Италии в большом потрясении. Она никогда нигде не была, потому что из своей Махачкалы прилетела прямо в Нью-Йорк. Она была поражена тем, что есть, оказывается, другая заграница, именно такая, как на картинках, а она-то уже начинала серьезно сомневаться и думать, что Заграница, о которой мечталось, - это и есть наши зассанные Бруклин и Бронкс...
   - Так она же в отпуск ехала, а не в эмиграцию...
   - Это точно. Возможно, что, реши она там остаться, для нее и Венеция стала бы дырой...
   - Конечно. У нас как раз и была другая Италия - комнатка в коммуналке, прямо как в Харь... то есть в Москве. И рынок Американо. У некоторых, правда, было море в Ладисполи, Остии и Санта-Маринелле, но мы с родителями жили в Риме. Родители все время ссорились, бабушка болела, на улицу меня одну не выпускали. Мы даже на экскурсию никуда не съездили, зачем-то все деньги экономили, консервы жрали, папка курил вонючие советские папироски, так что на него оборачивались прохожие.
   - Может, тебе так кажется потому, что ты по-настоящему никогда нигде не была? Ведь есть, например, Калифорния, это как раз та самая Америка, что на картинках. Я знаю, я там бывал. Снаружи, во всяком случае, там гораздо больше того, о чем мы мечтали, как раньше представляли себе эту самую кайфовую жизнь - улыбки людей, загорелые девушки, золотые пляжи, морские пейзажи...
   - Подумаешь, - почему-то нахмурилась Гульнара, - и у нас тоже есть морские пейзажи.
   - Именно, хотя, не побывав здесь, никогда не представишь себе Нью-Йорк приморским городом. А ведь летом Нью-Йорк, Бруклин во всяком случае, превращается в совершенно южный город, типа Сочи, то же море, шашлычные под открытым небом, и люди все наши. А в Калифорнии - наоборот. Оказалось, что пейзажи есть, пляжи есть, а купаться нельзя - вода слишком холодная. То есть, понимаешь, опять обманули. Но это уже так называемый обман второго порядка, когда картинка есть, как обещали, а содержания нет. Понимаешь? Впрочем, тебе не с чем сравнивать. Ведь в Харь... то есть - извини - в Москве нет моря. А больше ты нигде не была.
   - Не я одна так думаю. - Гульнара надулась и даже как бы фыркнула. - Нет никакой Калифорнии, и Америки тоже нет! Точнее есть, но какая-то не такая...
   - Верно, но, с другой стороны, откуда мы знаем, как должно быть? Ведь мы представляем этот мир по картинкам, по рассказам друзей и по телевизору. А это, действительно, чистое зазеркалье, вокруг одни отражения. С другой стороны, ты можешь передвигаться туда-сюда, поехать в ту же Калифорнию... Значит, у тебя есть хотя бы относительная свобода?
   - Какая же это свобода, если надо каждый день ходить на работу, а отпуск всего две недели? А знаешь, сколько я за квартиру плачу? Вот именно. Так куда я денусь? Относительно твоего положения это, может быть, и свобода, а вообще, эта свобода-несвобода - это такая же фикция, как и все остальное. Одно слово дыра. Кстати, не обязательно черная, для кого-то, может быть, серо-буро-малиновая, в крапинку. А для негров, наоборот, - белая, по контрасту. И ее тоже каждый устраивает так, как себе представляет.
   - Конечно, а как же иначе? Дыра-то, извини, твоя.
   - Когда мне в первый раз Сарафанов объяснял, я вроде все поняла, но сейчас много забыла: формулировки там, цифры всякие, выкладки...
   - Ты тогда была девушкой?
   - Да...
   - Понимаю...
   - Он тогда говорил, что у каждого есть свое Зазеркалье, и если мы встретились именно здесь, значит, мы созданы друг для друга. Я ему тогда поверила, но теперь я уже не маленькая и знаю, что у каждого есть своя черная дыра. Для каждого она имеет свой вид и масштаб, сужается до размеров комнаты или квартиры, для других расширяется до целой страны, но им в ней тесно, потом Земной шар, Солнечная система, Вселенная и так далее...
   - И все это соответствует субъективным степеням свободы...
   Нет, не с этого надо начинать.
   Ну, это как раз не новость, думал Вячик, чем не другая черная дыра тот знакомый ему мир, где находились Арик Пицункер, Коша и остальные его знакомые и где до последнего времени протекала его собственная жизнь? Такая же, в сущности, только раздвинутая до пределов... Чего? Большого Нью-Йорка? Восточного побережья США? Американского континента в целом? Земли в иллюминаторе? Или, вообще, человеческого житья-бытья? Ну, а если, как это в последнее время стало модно считать, все вокруг действительно всего-навсего сон - то коллективный он или личный, и если личный, то чей - мой, Сарафанова, Кошин или, может, Пицункера? Кто отразился в моем зеркале? Я? Или это мое отражение смотрит на меня оттуда, надменно полагая, что именно оно и есть настоящее, а сам Я (Вячик Слонимиров) - только отражение в нем? И кто бы мог мне все это раз и навсегда объяснить?
   - Но ведь Зазеркалье бывает только в сказках, а черные дыры - только в космосе?
   - Сарафанов говорит... ("Все у нее Сарафанов на уме! - с тоскою подумал Вячик. - Тоже мне, властитель дум! Заморочил девчонке голову солипсизмом!")... - что отражения, как и черные дыры, могут возникать не только в зеркале, но и в любой точке пространства, в твоем подъезде, в квартире или прямо у тебя в голове. Но это воспринимается только внешним наблюдателем...