Страница:
А крейсер - жженый, стреляный, на восемьсот пятьдесят дней погруженный в водную стынь - всплыл над гладью залива. Сверкнула ватерлиния, обозначились над водой совершенные формы израненной, но непобежденной "Авроры".
Начиналась новая страница в биографии крейсера...
По склону Вороньей горы шли две женщины: одна - в черном платье, в черном платке, иссушенная годами и горем, вторая - в военном, с погонами капитана медицинской службы, скорбная, обреченно переставлявшая ноги. Пожилая - ей было за семьдесят, не меньше, - иногда спотыкалась.
Военная придерживала ее, временами останавливалась, силилась узнать окрестные места и, видно, не узнавала.
Наконец молодая шепнула:
- Мама, постойте минуточку, я сейчас...
Проваливаясь в ямы, продираясь сквозь ветвистый кустарник, она побежала к одинокому стволу. Он сиротливо торчал на склоне, побуревший, кое-где покрытый мягким мшистым пушком и грибовидными наростами. Она погладила мох. Пальцы коснулись корявых осколков.
Впереди, слева и справа зияли воронки. Дожди сгладили острые края, из почвы пробился неприхотливый ольшаник, бурно разросся бурьян. Но даже сквозь зелень четко прорисовывались контуры воронок.
"Боже, - вдруг поняла она, - этот обрубленный ствол, истыканный осколками, - все, что осталось от корабельных сосен на склоне".
Они спустились к пушке. В артиллерийском дворике, который матросы называли "палубой", кто-то выворотил деревянный настил и деревянную обшивку бруствера. Лишь орудие, взорванное, накрененное набок, стояло на ржавых штырях, а вокруг густо росла, тянулась к солнцу высокая, налитая влагой, вымахавшая до пояса трава.
Женщина в черном упала на колени, зарыдала и, прижимая к груди траву, повалилась в нее. Она долго плакала. Ее спина и плечи содрогались.
Выплакавшись, с красными глазами, она поднялась на колени и, не разгибаясь, словно молясь, запричитала:
- Алешенька, сыночек мой, травой пророс, кровушкой твоей напиталась она, насытилась, и на кого ты меня, старую, оставил?..
Она нежно ласкала зеленые стебли, мягкие, как волосы сына, и причитала, причитала...
Военврач - по-прежнему отрешенно поникшая - оперлась на ствол пушки и, если б не оперлась, вряд ли устояла бы: в лице ни кровинки, пальцы рук сомкнуты так, что не разомкнуть.
Пожилая тем временем сгребла немного земли, поднесла ладонь с землею к губам и, ссыпав ее в платочек, прижала к груди...
Над Вороньей горой поднималось солнце. Прежде оно, продираясь сквозь сосны, бросало на склон косые лучи; теперь оно не встречало преград - не было сосен; не нарушали безмолвия и крикливые вороны, гнездившиеся на соснах, - не было ворон, негде им стало гнездиться.
Среди низкорослого ольшаника торчал лишь обрубок ствола, возвышалось искореженное орудие да две женщины в немой тоске слушали мертвую тишину.
Людям земли, в которой лежали бойцы и комендоры батареи "А", еще предстояло узнать о подвиге погибших. Крутому склону Вороньей горы еще предстояло стать местом многотысячных митингов и народных манифестаций. Имя командира бесстрашных - лейтенанта Алексея Смаглия - еще предстояло высечь на граните. Но первыми к нему пришли две женщины: одна дала ему жизнь, другая одарила любовью.
Глава-эпилог.
На вечной стоянке
Здесь хочется припасть губами к каждому сантиметру палубы...
Герман Титов,
летчик-космонавт (запись в книге гостей крейсера "Аврора")
"Аврора" шла по Неве. Вода перед ней расступалась, волны откатывались, за кормой закипали буруны.
Вдоль набережной выросла людская стена. Впервые после Великой Отечественной ленинградцы видели "Аврору", слышали, как плещется вода о ее борт, как хлопает флаг, то изгибаясь, то упруго распрямляясь на ветру. И, глядя на реющее полотнище, тысячи рук приветственно махали флажками; легкие, невесомые шары взмывали над толпами, над домами, над городом.
"Аврора" шла по Неве, шла мимо кварталов, еще не залечивших раны, мимо людей, отстоявших этот город, эту невскую воду, это небо.
Иные стояли на костылях, иные вспоминали близких, не доживших до этого часа, погребенных под развалинами, убитых голодом блокады.
Радость нередко впитывает печаль, которая живет в ней, не растворяясь, оттеняя ее.
- Ав-оа, Ав-оа! - кричал малыш, не научившийся выговаривать букву "р". И люди вокруг улыбались - улыбались и тому, что мальчишка в числе первых слов узнал слово "Аврора", и тому, что в послеблокадном Ленинграде появился он и такие, как он, без страха глядящие в небо, с которого прежде рушилась смерть, которые не видели замерзшей в нетопленных домах воды, не стояли у кромки земли, в которую опускали бездыханных отцов и матерей.
- Авоа, Ав-оа! - кричал малыш, а крейсер шел.
Казалось чудом, что не видно на нем следов недавних ран, он снова был молод, строен, прекрасен и светел на темной невской воде в тот ноябрьский день 1947 года.
А вечером "Аврора" вспыхнула гирляндой лампочек, пунктир огней, мерцая, перекинулся через мост Лейтенанта Шмидта, прожекторы осветили юбилейные стяги на Зимнем дворце, и снова тысячные толпы, опьяненные радостью праздника, высыпали на набережные.
Наверное, многие помнили более пышное, более многоцветное ликование света, но после черноты блокадных ночей, еще не ушедших из памяти, полыхание огней, открытое, свободное, без гнетущей маскировки, по-особому волновало и будоражило.
Необычен был тот ноябрьский вечер и на "Авроре". После Ораниенбаума крейсер стоял на ремонте в Ленинграде. Горожане по субботам и воскресеньям приходили на помощь судостроителям-ремонтникам. Чрево корабля покрыла железобетонная рубашка, призванная предохранить крейсер от разъедающей коррозии. Толщина этой рубашки местами достигала ста миллиметров. Заделали пробоины, зарубцевали шрамы на рубках, мачтах, мостиках.
Обновленная "Аврора" вошла в Неву. Однако не только этим был примечателен ноябрьский вечер. В канун 30-летия Октября на корабль приехали те, кто служил на нем в семнадцатом. После удивленных и восторженных возгласов - иные не виделись три десятилетия! - после первых минут общения, неизбежных вопросов: "Где?", "Когда?", "Откуда?" - разошлись по палубам, мостикам и отсекам. Каждому хотелось хоть немного побыть с кораблем, воскресить что-то свое, заповедное, спрятанное в тайниках памяти.
Дионисий Ващук в ту решающую ночь семнадцатого года возглавлял десант моряков, которые свели Николаевский мост. Он, конечно, не забыл, как метались юнкера, ослепленные прожекторами "Авроры", как шлюпка ударилась о гранит набережной и черными призраками бросились матросы к мосту.
Теперь на этом мосту, носившем имя Лейтенанта Шмидта, кипела праздничная толпа, золотые грозди лампочек отражались в Неве. Ващук неотрывно следил за мостом, небывало многолюдным и торжественным, а Тимофей Липатов и Николай Ковалевский, догадавшись, о чем думает товарищ, не отвлекали, беседовали вполголоса.
Леонид Александрович Демин, молча вглядываясь в лица товарищей Соколова, Поленова, Винтера, - улыбался. Чаще других произносились слова: "А помнишь тогда?.." "Тогда" означало в семнадцатом. Он был, кажется, самым молодым, совсем юным мичманом, начинавшим морскую службу. Он пришел на "Аврору" в канун восстания. Он напряженно вслушивался в разговоры в кают-компании, пытаясь разобраться в событиях. А тогда, в ту ночь, на его долю выпало быть вахтенным начальником...
Как располнел Винтер! Следы осколков разорвавшейся мины так сгладились, что лицо кажется почти чистым. А тогда, в восемнадцатом, думали - конец... По-прежнему подвижен Поленов! Удивительно похож на того, прежнего, гардемарина Павел Павлович Соколов - тот же пробор в волосах, тот же испытующе-вдумчивый взгляд. И все-таки годы свое сделали: все возмужали, на смену молодой и легкой проворности пришла неторопливая основательность движений. Что ж, каждый переступил полувековую черту. На погонах - звезды капитанов I ранга...
Труднее других узнать Александра Викторовича Белышева. Не то чтобы он так разительно изменился, нет! Видимо, виной тому - штатская одежда, черный костюм, серое пальто и, конечно, темная оправа окуляров, скрывавших всегда добрый и чуть застенчивый взгляд тогдашнего двадцатичетырехлетнего комиссара "Авроры".
Конечно, три десятилетия невоенной жизни сказались. Впрочем, Александр Викторович всегда "воевал": с трудностями, с косностью, с невзгодами. В конце двадцатых годов его назначили заместителем директора Центральной лаборатории проводной связи. Директор, Александр Федорович Шорин, талантливый инженер-изобретатель, уезжал в частые заграничные командировки. И Белышеву приходилось подолгу возглавлять лабораторию, выпустившую первый в стране аппарат звукового кино.
Почувствовав, что не хватает знаний, Александр Викторович уже на пороге своего сорокалетия поступил в Ленинградскую промышленную академию. Обычно консерватизм этого возраста, когда человек скорее склонен учить, чем учиться, одолеть не так просто. Да и совмещать работу и ученье в зрелую пору главе семьи из четырех человек - крест нелегкий. Тем более что Белышев не умел ни работать, ни учиться вполсилы.
Он справился. И, выбирая тему для диплома, остановился на самой сложной: разработал проект цеха автоматических телефонных линий.
Грянула война. Белышев - на заводе "Ленэнерго". Город на Неве питала электричеством Волховская ГЭС. Кабель протянули по дну Ладоги. Второй кабель держали опоры, скрепленные льдом. Оборудование для этой "линии жизни" изготовляли Белышев и его товарищи.
Позже, в блокированном городе, в зашторенном кабинете, макая ручку в чернильницу, затянутую корочкой льда, Александр Викторович создавал проект восстановления ленинградских электростанций...
Праздничный салют расцветил небо. Исчерченное огнями, оно пылало в густой и темной воде Невы. От реки несло осенним холодом. Даже в плотном пальто Белышеву было зябко. Тогда, тридцать лет назад, в распахнутом бушлате он стоял на мостике и не чувствовал ни ветра, ни стыни. Внизу, широко расставив ноги, ожидал команды комендор Евдоким Огнев. Хмурился, глядя на часы, Петр Курков...
Ни Огнев, ни Курков никогда не взойдут по трапу "Авроры". Оба погибли...
Новый залп салюта рассыпал в небе ракеты. В воде словно заплясали легкие и юркие золотые, синие, зеленые рыбки.
Ленинград праздновал и ликовал.
Это было 7 ноября 1947 года. А год спустя "Аврора" направилась в свой последний рейс.
Еще во время войны Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся принял решение: "1. Принять предложение Народного комиссара ВМФ СССР об установлении навечно Краснознаменного крейсера "Аврора" на Неве как памятника активного участия моряков Балтфлота в свержении буржуазного Временного правительства в дни Великой Октябрьской социалистической революции.
2. Краснознаменный крейсер "Аврора" установить у Петроградской набережной по реке Большой Невке, против здания Ленинградского Нахимовского военно-морского училища".
17 ноября 1948 года крейсер ошвартовался у Петроградской набережной, пришел к месту вечной стоянки.
Памятники морской славы впечатляют по-особому. Кто стоял на Приморском бульваре в Севастополе у большого, тяжелого якоря, почти полтора века назад снятого с боевого корабля, не забудет ни этот якорь, ни скалу, словно вынырнувшую из волн, влажную от брызг. От нее устремляется вверх стройная колонна со словами, выбитыми на граните:
"В память кораблей, затопленных в 1854-1855 гг. для заграждения входа на рейд".
Кричат чайки, плещутся волны, безмолвно стоят люди. Бывают минуты, когда молчание может сказать больше слов. Люди знают о судьбе затопленных кораблей, знают и о судьбе матросов этих кораблей: они ушли на бастионы и преградили путь неприятелю...
А вот другой памятник, воздвигнутый в Ленинграде: два матроса с эскадренного миноносца "Стерегущий" открывают клапаны затопления, чтобы корабль не достался врагу.
Эсминец вел многочасовой неравный бой с шестью миноносцами и крейсерами противника. Когда из экипажа в живых остались двое, они исполнили свой трагически-гордый долг: открыли клапаны затопления. "Стерегущий" погрузился в морскую пучину...
Подвиги моряков отлиты в бронзе, высечены в граните. Эти памятники можно увидеть на ребристых скалах, у пенистых фиордов, на хмурых сопках, на берегах рек и морей.
"Аврору" тоже называют кораблем-памятником. Это одновременно верно и неверно. Мы привыкли к тому, что памятники неподвижны, что образы, воссозданные ими, живут лишь в нашем сознании.
По-иному сложилась судьба "Авроры". Чем-то, конечно, она сродни другим памятникам морской славы России, но во многом и отлична. Ее биография неповторима. Ее вечная стоянка - это вечное плавание по волнам времени.
Придите к Большой Невке, когда с Финского залива набегает хлесткий ветер, и увидите волны, бьющиеся о борт, увидите клочья черного дыма над трубами корабля: он дышит, работают его машины, под паром котлы.
В седоватой мороси утреннего тумана, хорошо знакомого ленинградцам, можно наблюдать группы людей, идущих по Петроградской набережной к памятному мосту. Они останавливаются у гранитного парапета и ждут. Чего они ждут?
Ровно в восемь утра вздрогнет корабельный колокол, качнется медный язычок, отбивая склянки, воздух наполнится сигналами горластого горна, и на юте, где замрут ряды авроровцев, по флагштоку поплывет флаг ордена Октябрьской Революции, Краснознаменного крейсера...
"Аврора" продолжает жить. Ее матросы овладевают военным делом и несут многотрудную службу: легко ли содержать в порядке корабль, ежедневно принимающий тысячи гостей?!
Корабельная приборка предполагает безупречную чистоту. Не случайно бытует притча о боцмане, который белоснежным носовым платком проверяет, как продраена палуба.
Почти все матросы на корабле со специальным средним образованием. Они легко входят в коллектив. Сравнение экипажа с часовым механизмом не будет большим преувеличением: колесики и шестеренки взаимодействуют без перебоев, надежно и точно. С кем бы ни свела вас судьба на корабле, у вас неизменно возникнет ощущение, что каждый на своем месте, на своем посту - от улыбчивого вестового Коли Лебедева до командира крейсера капитана I ранга Юрия Ивановича Федорова.
Представьте себе заботы хозяина дома, который изо дня в день посещают многие тысячи гостей. Приходят соотечественники. Приезжают делегации и туристы со всех концов мира. Одни запомнят открытое русское лицо и добрую улыбку командира, другие - беседу с ним, третьим, быть может, доведется познакомиться с моделями кораблей, изготовленными Юрием Ивановичем.
Корабли Федорова экспонируются во многих музеях страны. Созданная им маленькая "Аврора" искусно воспроизводит настоящую "Аврору", которой он посвятил лучшие годы своей жизни.
Главбоцман на крейсере тоже Федоров, однофамилец командира корабля Владимир Дмитриевич Федоров. Подростком он партизанил под Вышним Волочком, а девятнадцатилетним впервые ступил на палубу "Авроры". Владимир Дмитриевич уже отпраздновал полувековой юбилей. Так что авроровец он старый, но годы его не берут.
- Секрет молодости? Просто некогда стареть! - отшучивается Федоров. Служба не позволяет.
Боцман в классической маринистской литературе - фигура не очень привлекательная. На груди дудка, закручены кверху злые усы, грубый, грудастый, багрянощекий, с пудовыми кулачищами.
Облик Федорова опровергает классический образец. Он по-флотски подтянут, лицо удивительно приветливое, освещенное мягкой улыбкой. Может быть, поэтому приметили его киношники. Во всех фильмах, снимавшихся на "Авроре", участвовал и Владимир Федоров. Смеясь, он говорит:
- Думаете, я боцман, а я "кинозвезда". В "Залпе "Авроры" снимался, в "Капитане I ранга" снимался, да что перечислять - в семи фильмах снимался. Бывало, сутки несешь вахту, а потом - добро пожаловать на съемки!
- А в городе семья, квартира есть?
- Есть, конечно, - отвечает Федоров. - Но дом мой здесь...
Это характерно: авроровцы судьбой прикипают к своему кораблю.
Автор этих строк жил на "Авроре", из года в год бывал ее частым гостем, многое и многих видел своими глазами, еще больше узнал из рассказов офицеров и матросов.
Однажды по трапу на крейсер поднялся старик богатырского роста. Он шел не спеша - стройный, преисполненный достоинства. Взойдя на палубу, он отдал честь кормовому флагу, медленно прошел мимо судового колокола, заглянул в глаза встречному матросу, погладил бородку. Клинышек его посеребренной бородки был аккуратно подстрижен. Во всем облике этого могучего, рослого старика чувствовались прочность и основательность.
Кто же это так уверенно, как по собственному дому, проходит по крейсеру? Загадка открылась, когда гость спустился в корабельный музей. Он остановился у стенда с материалами о Цусиме, и достаточно было даже беглого взгляда на портрет матроса-электрика Андрея Павловича Подлесного, чтобы, не колеблясь, сказать: это - он! Он, спасший "Аврору" в Цусимском сражении! На стенде его Георгиевский крест, а рядом живой, мгновенно попавший в тесное кольцо посетителей Андрей Павлович! Сколько же ему лет? Откуда он появился?
Экскурсовод шепотом ответил:
- Без малого сто. Во всяком случае, девяносто пять, помню, отмечали... А живет на Сяськом целлюлозно-бумажном комбинате. От Ленинграда не очень далеко, но и сто лет не очень мало...
Другой эпизод, пожалуй, не менее характерен. На "Аврору" приехала киносъемочная группа Министерства обороны. Задумали документальный фильм о крейсере. И естественно, очень хотели, чтобы рассказ о корабле вел кто-нибудь из ветеранов, участников Октября. К тому времени из членов команды, служившей в 1917 году, в живых осталось тридцать шесть человек. Всем за восемьдесят. Судили-рядили - решили обратиться к Александру Соломоновичу Неволину. В октябрьские дни он командовал десантом авроровцев, штурмовавших Зимний. И жил сравнительно недалеко, в Киеве.
Ответ на телеграмму пришел в тот же день: "Буду завтра".
Режиссеры и операторы волновались: главному герою будущего фильма предстояло выдержать немалые перегрузки. Планировали, как бы потолковее построить работу, организовать съемки, чтобы Неволина не замучить. Между собой договорились: после дороги пусть дня два отдохнет. Старость не радость, девятый десяток не пустяк...
Поезд пришел утром. Сломав сопротивление встречавших, Александр Соломонович, даже не заехав в гостиницу, направился на корабль. Ступив на входной трап, он распрямился, вскинул голову. По палубе он уже не шел, а почти бежал. В одном месте, всматриваясь в аккуратные пластинки тика, остановился. Здесь в дни Февральской революции был смертельно ранен контрреволюционером Никольским матрос Осипенко. Неволин первым оказал помощь товарищу, понес его, окровавленного, умирающего...
И снова гость заспешил по палубе, сноровисто спустился по трапу в машинное отделение. Ему сказали: там операторы ведут съемки.
Неволин дышал учащенно. Трап есть трап. Корабельный фельдшер Иван Васильевич Шевченко придерживал гостя:
- Нельзя так, Александр Соломонович. Не бережете вы свою жизнь.
Неволин в ответ улыбнулся. Надо ли объяснять, что этот корабль и был его жизнью...
Авроровцы прирастают к своему кораблю. Однажды военфельдшер Шевченко пригласил автора этих строк к себе в медпункт, торжественным жестом отодвинул с цементного пола маленький коврик и указал на какие-то углубления и штыри.
Непосвященный гость, не поняв, в чем дело, пожал плечами.
Шевченко объяснил:
- Здесь крепился операционный стол, на котором во время Цусимского боя оперировал раненых судовой врач Владимир Семенович Кравченко!
А один из молодых кочегаров, кажется Иван Перевозчиков, обнаружил в кочегарке вмятину от снаряда. Сколько раз ремонтировался крейсер, а вмятина сохранилась. Взволнованный кочегар позвал товарищей и, показывая след от снаряда, поглаживал боевую вмятину былых лет. Что-то необъяснимо важное было в этом прикосновении первогодка-матроса к зарубцевавшейся ране "Авроры".
"Аврора" - музей! Это было неожиданно и необычно. К этому долго привыкали.
Музей неизменно связывают с тишиной, с шарканьем мягких тапочек, - не поцарапали бы пол! - со строгими табличками: "Руками не трогать!"
Работать в необычный музей пришли необычные сотрудники, в судьбе которых не было музейной тишины, пришли люди в форме морских офицеров, еще вчера стоявшие на мостиках боевых кораблей.
Первым начальником авроровского музея был кавторанг Борис Васильевич Бурковский. Семнадцатилетним он начал свою службу на "Авроре", в Отечественную командовал дивизионом торпедных катеров на Черном море. Четыре года непрерывных боев, дерзких рейдов, смертельной опасности... Бурковский участвовал в обороне и освобождении четырех городов-героев: Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска. После войны, отвергнув заслуженный отдых, вернулся на корабль своей юности.
Традиции первого начальника авроровского музея продолжает его преемник - Н. И. Горбунов.
Капитан I ранга Геннадий Павлович Бартев - старший научный сотрудник музея, неутомимый летописец и пропагандист "Авроры" - впервые увидел крейсер подростком в Архангельском порту, заболел мечтою служить на нем, служил - ив пору зрелости снова на "Авроре".
Заслуженные морские офицеры Иван Иванович Скляров и Александр Иванович Турчаненко - сотрудники музея - тоже авроровцы.
Капитан I ранга Анатолий Семенович Малеев посвятил многие месяцы изучению связей "Авроры" с предприятиями и колхозами.
По крупице собирали они все, что собрано, становясь профессиональными исследователями, профессиональными экскурсоводами.
Итак, "Аврора" - музей! Об этом забываешь, едва оказываешься на трапе, поскрипывающем и покачивающемся под ногами. Приходится придерживаться за поручни - внизу вода, темная, холодная, дна не видно.
На палубе звоном наполняются уши. Бьют склянки. Посетитель редко воспринимает их как отсчет времени, скорее как сигнал к отправлению. И действительно, происходит "отплытие": "Аврора" уходит в глубь истории, в 1917 год, в главный день века - 25 октября, плывет по морям и океанам своей судьбы.
Разумеется, малочисленная группа штатных экскурсоводов музея не может обслужить гигантский поток посетителей. К счастью, все или почти все матросы и старшины на крейсере - экскурсоводы. Просто поразительно - почти все.
Вести экскурсию по кораблю сложно. В его биографии - и Цусимское сражение, и война 1914 года, и многочисленные походы в дальние страны, и Великий Октябрь, и осажденный Ленинград. В корабельном музее более шестисот экспонатов!
У матросов срочной службы жизнь расписана по минутам. Экскурсии проводятся в свободное, личное время. Зато, представьте, как это здорово, когда, отстояв вахту, сбросив рабочую робу, выходит к трапу стройный экскурсовод лет девятнадцати-двадцати, в бушлате, в бескозырке и говорит посетителям:
- Здравствуйте, товарищи! Я - старший матрос Алехин Владимир Константинович - сегодня познакомлю вас с историей легендарного корабля.
Алехин - с рыжеватыми усиками, с живыми, пытливо-подвижными глазами. Держится свободно. Над шляпами, беретами, платками, фуражками - его бескозырка. Парень рослый. Загорающиеся глаза. Речь немного тороплива. Может быть, виною колючий ветер на палубе: рядом поеживается не привыкшая к холоду смуглолицая туркменка.
Носовая часть крейсера. У бакового шестидюймового орудия, из которого комендор Евдоким Огнев дал сигнальный выстрел по Зимнему, как всегда, многолюдно. Туристы, разговаривающие по-испански, - видимо, гости из Латинской Америки - о чем-то темпераментно спорят. Один из них - молодой, серьезный, с профилем Ильича на лацкане пиджака - делает пометки в большом блокноте; вопросы задает не праздные, не простым любопытством продиктованные:
- Сколько войск было у Керенского?
- Какое превосходство в силах было у Ленина?
- В чьих руках были вокзалы? Телеграф?
Все очень внимательно слушают ответы. Следят за речью экскурсовода, потом - переводчика.
Наконец место возле бакового орудия освобождается. Группа Алехина располагается для фотографирования. Легко одетая туркменка становится поближе к замолкшему экскурсоводу. Ветер треплет ее шарфик, шевелит тугие черные косы. Холодно. Если б не столь официальная обстановка, Володя Алехин надел бы ей на плечи свой теплый бушлат. Но сейчас нельзя. Поэтому и лицо его кажется строже, чем требуют обстоятельства, и рыжие усики кажутся колючими.
- Плотнее, плотнее! - командует фотограф. - Историческое орудие! Снимок на всю жизнь!..
В помещении корабельного музея тесно. Слышен ровный голос капитана I ранга В. И. Фирсанова. Вокруг него гости из Анголы. Тут же пионеры из Петрозаводска. А в соседний кубрик втягивается другая группа, кажется туристы, совершающие путешествие из Ростова в Ленинград.
Шестьсот экспонатов! Одни говорят сами за себя, другие надо комментировать, третьи предполагают развернутый рассказ. Алехин объясняет, комментирует, рассказывает.
Самый острый интерес вызывает зал, посвященный Октябрю. Гости рассматривают диораму. Как бы со стороны, с набережной, видят крейсер, подошедший к Зимнему. В это мгновение Алехин говорит:
- Слушайте голос первого комиссара "Авроры" Александра Викторовича Белышева.
Голос четкий и близкий. Кажется, Александр Викторович где-то рядом. В первую секунду эффекту присутствия мешает шорох пленки, но скоро покоряет власть глубокого, изнутри идущего голоса.
Начиналась новая страница в биографии крейсера...
По склону Вороньей горы шли две женщины: одна - в черном платье, в черном платке, иссушенная годами и горем, вторая - в военном, с погонами капитана медицинской службы, скорбная, обреченно переставлявшая ноги. Пожилая - ей было за семьдесят, не меньше, - иногда спотыкалась.
Военная придерживала ее, временами останавливалась, силилась узнать окрестные места и, видно, не узнавала.
Наконец молодая шепнула:
- Мама, постойте минуточку, я сейчас...
Проваливаясь в ямы, продираясь сквозь ветвистый кустарник, она побежала к одинокому стволу. Он сиротливо торчал на склоне, побуревший, кое-где покрытый мягким мшистым пушком и грибовидными наростами. Она погладила мох. Пальцы коснулись корявых осколков.
Впереди, слева и справа зияли воронки. Дожди сгладили острые края, из почвы пробился неприхотливый ольшаник, бурно разросся бурьян. Но даже сквозь зелень четко прорисовывались контуры воронок.
"Боже, - вдруг поняла она, - этот обрубленный ствол, истыканный осколками, - все, что осталось от корабельных сосен на склоне".
Они спустились к пушке. В артиллерийском дворике, который матросы называли "палубой", кто-то выворотил деревянный настил и деревянную обшивку бруствера. Лишь орудие, взорванное, накрененное набок, стояло на ржавых штырях, а вокруг густо росла, тянулась к солнцу высокая, налитая влагой, вымахавшая до пояса трава.
Женщина в черном упала на колени, зарыдала и, прижимая к груди траву, повалилась в нее. Она долго плакала. Ее спина и плечи содрогались.
Выплакавшись, с красными глазами, она поднялась на колени и, не разгибаясь, словно молясь, запричитала:
- Алешенька, сыночек мой, травой пророс, кровушкой твоей напиталась она, насытилась, и на кого ты меня, старую, оставил?..
Она нежно ласкала зеленые стебли, мягкие, как волосы сына, и причитала, причитала...
Военврач - по-прежнему отрешенно поникшая - оперлась на ствол пушки и, если б не оперлась, вряд ли устояла бы: в лице ни кровинки, пальцы рук сомкнуты так, что не разомкнуть.
Пожилая тем временем сгребла немного земли, поднесла ладонь с землею к губам и, ссыпав ее в платочек, прижала к груди...
Над Вороньей горой поднималось солнце. Прежде оно, продираясь сквозь сосны, бросало на склон косые лучи; теперь оно не встречало преград - не было сосен; не нарушали безмолвия и крикливые вороны, гнездившиеся на соснах, - не было ворон, негде им стало гнездиться.
Среди низкорослого ольшаника торчал лишь обрубок ствола, возвышалось искореженное орудие да две женщины в немой тоске слушали мертвую тишину.
Людям земли, в которой лежали бойцы и комендоры батареи "А", еще предстояло узнать о подвиге погибших. Крутому склону Вороньей горы еще предстояло стать местом многотысячных митингов и народных манифестаций. Имя командира бесстрашных - лейтенанта Алексея Смаглия - еще предстояло высечь на граните. Но первыми к нему пришли две женщины: одна дала ему жизнь, другая одарила любовью.
Глава-эпилог.
На вечной стоянке
Здесь хочется припасть губами к каждому сантиметру палубы...
Герман Титов,
летчик-космонавт (запись в книге гостей крейсера "Аврора")
"Аврора" шла по Неве. Вода перед ней расступалась, волны откатывались, за кормой закипали буруны.
Вдоль набережной выросла людская стена. Впервые после Великой Отечественной ленинградцы видели "Аврору", слышали, как плещется вода о ее борт, как хлопает флаг, то изгибаясь, то упруго распрямляясь на ветру. И, глядя на реющее полотнище, тысячи рук приветственно махали флажками; легкие, невесомые шары взмывали над толпами, над домами, над городом.
"Аврора" шла по Неве, шла мимо кварталов, еще не залечивших раны, мимо людей, отстоявших этот город, эту невскую воду, это небо.
Иные стояли на костылях, иные вспоминали близких, не доживших до этого часа, погребенных под развалинами, убитых голодом блокады.
Радость нередко впитывает печаль, которая живет в ней, не растворяясь, оттеняя ее.
- Ав-оа, Ав-оа! - кричал малыш, не научившийся выговаривать букву "р". И люди вокруг улыбались - улыбались и тому, что мальчишка в числе первых слов узнал слово "Аврора", и тому, что в послеблокадном Ленинграде появился он и такие, как он, без страха глядящие в небо, с которого прежде рушилась смерть, которые не видели замерзшей в нетопленных домах воды, не стояли у кромки земли, в которую опускали бездыханных отцов и матерей.
- Авоа, Ав-оа! - кричал малыш, а крейсер шел.
Казалось чудом, что не видно на нем следов недавних ран, он снова был молод, строен, прекрасен и светел на темной невской воде в тот ноябрьский день 1947 года.
А вечером "Аврора" вспыхнула гирляндой лампочек, пунктир огней, мерцая, перекинулся через мост Лейтенанта Шмидта, прожекторы осветили юбилейные стяги на Зимнем дворце, и снова тысячные толпы, опьяненные радостью праздника, высыпали на набережные.
Наверное, многие помнили более пышное, более многоцветное ликование света, но после черноты блокадных ночей, еще не ушедших из памяти, полыхание огней, открытое, свободное, без гнетущей маскировки, по-особому волновало и будоражило.
Необычен был тот ноябрьский вечер и на "Авроре". После Ораниенбаума крейсер стоял на ремонте в Ленинграде. Горожане по субботам и воскресеньям приходили на помощь судостроителям-ремонтникам. Чрево корабля покрыла железобетонная рубашка, призванная предохранить крейсер от разъедающей коррозии. Толщина этой рубашки местами достигала ста миллиметров. Заделали пробоины, зарубцевали шрамы на рубках, мачтах, мостиках.
Обновленная "Аврора" вошла в Неву. Однако не только этим был примечателен ноябрьский вечер. В канун 30-летия Октября на корабль приехали те, кто служил на нем в семнадцатом. После удивленных и восторженных возгласов - иные не виделись три десятилетия! - после первых минут общения, неизбежных вопросов: "Где?", "Когда?", "Откуда?" - разошлись по палубам, мостикам и отсекам. Каждому хотелось хоть немного побыть с кораблем, воскресить что-то свое, заповедное, спрятанное в тайниках памяти.
Дионисий Ващук в ту решающую ночь семнадцатого года возглавлял десант моряков, которые свели Николаевский мост. Он, конечно, не забыл, как метались юнкера, ослепленные прожекторами "Авроры", как шлюпка ударилась о гранит набережной и черными призраками бросились матросы к мосту.
Теперь на этом мосту, носившем имя Лейтенанта Шмидта, кипела праздничная толпа, золотые грозди лампочек отражались в Неве. Ващук неотрывно следил за мостом, небывало многолюдным и торжественным, а Тимофей Липатов и Николай Ковалевский, догадавшись, о чем думает товарищ, не отвлекали, беседовали вполголоса.
Леонид Александрович Демин, молча вглядываясь в лица товарищей Соколова, Поленова, Винтера, - улыбался. Чаще других произносились слова: "А помнишь тогда?.." "Тогда" означало в семнадцатом. Он был, кажется, самым молодым, совсем юным мичманом, начинавшим морскую службу. Он пришел на "Аврору" в канун восстания. Он напряженно вслушивался в разговоры в кают-компании, пытаясь разобраться в событиях. А тогда, в ту ночь, на его долю выпало быть вахтенным начальником...
Как располнел Винтер! Следы осколков разорвавшейся мины так сгладились, что лицо кажется почти чистым. А тогда, в восемнадцатом, думали - конец... По-прежнему подвижен Поленов! Удивительно похож на того, прежнего, гардемарина Павел Павлович Соколов - тот же пробор в волосах, тот же испытующе-вдумчивый взгляд. И все-таки годы свое сделали: все возмужали, на смену молодой и легкой проворности пришла неторопливая основательность движений. Что ж, каждый переступил полувековую черту. На погонах - звезды капитанов I ранга...
Труднее других узнать Александра Викторовича Белышева. Не то чтобы он так разительно изменился, нет! Видимо, виной тому - штатская одежда, черный костюм, серое пальто и, конечно, темная оправа окуляров, скрывавших всегда добрый и чуть застенчивый взгляд тогдашнего двадцатичетырехлетнего комиссара "Авроры".
Конечно, три десятилетия невоенной жизни сказались. Впрочем, Александр Викторович всегда "воевал": с трудностями, с косностью, с невзгодами. В конце двадцатых годов его назначили заместителем директора Центральной лаборатории проводной связи. Директор, Александр Федорович Шорин, талантливый инженер-изобретатель, уезжал в частые заграничные командировки. И Белышеву приходилось подолгу возглавлять лабораторию, выпустившую первый в стране аппарат звукового кино.
Почувствовав, что не хватает знаний, Александр Викторович уже на пороге своего сорокалетия поступил в Ленинградскую промышленную академию. Обычно консерватизм этого возраста, когда человек скорее склонен учить, чем учиться, одолеть не так просто. Да и совмещать работу и ученье в зрелую пору главе семьи из четырех человек - крест нелегкий. Тем более что Белышев не умел ни работать, ни учиться вполсилы.
Он справился. И, выбирая тему для диплома, остановился на самой сложной: разработал проект цеха автоматических телефонных линий.
Грянула война. Белышев - на заводе "Ленэнерго". Город на Неве питала электричеством Волховская ГЭС. Кабель протянули по дну Ладоги. Второй кабель держали опоры, скрепленные льдом. Оборудование для этой "линии жизни" изготовляли Белышев и его товарищи.
Позже, в блокированном городе, в зашторенном кабинете, макая ручку в чернильницу, затянутую корочкой льда, Александр Викторович создавал проект восстановления ленинградских электростанций...
Праздничный салют расцветил небо. Исчерченное огнями, оно пылало в густой и темной воде Невы. От реки несло осенним холодом. Даже в плотном пальто Белышеву было зябко. Тогда, тридцать лет назад, в распахнутом бушлате он стоял на мостике и не чувствовал ни ветра, ни стыни. Внизу, широко расставив ноги, ожидал команды комендор Евдоким Огнев. Хмурился, глядя на часы, Петр Курков...
Ни Огнев, ни Курков никогда не взойдут по трапу "Авроры". Оба погибли...
Новый залп салюта рассыпал в небе ракеты. В воде словно заплясали легкие и юркие золотые, синие, зеленые рыбки.
Ленинград праздновал и ликовал.
Это было 7 ноября 1947 года. А год спустя "Аврора" направилась в свой последний рейс.
Еще во время войны Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся принял решение: "1. Принять предложение Народного комиссара ВМФ СССР об установлении навечно Краснознаменного крейсера "Аврора" на Неве как памятника активного участия моряков Балтфлота в свержении буржуазного Временного правительства в дни Великой Октябрьской социалистической революции.
2. Краснознаменный крейсер "Аврора" установить у Петроградской набережной по реке Большой Невке, против здания Ленинградского Нахимовского военно-морского училища".
17 ноября 1948 года крейсер ошвартовался у Петроградской набережной, пришел к месту вечной стоянки.
Памятники морской славы впечатляют по-особому. Кто стоял на Приморском бульваре в Севастополе у большого, тяжелого якоря, почти полтора века назад снятого с боевого корабля, не забудет ни этот якорь, ни скалу, словно вынырнувшую из волн, влажную от брызг. От нее устремляется вверх стройная колонна со словами, выбитыми на граните:
"В память кораблей, затопленных в 1854-1855 гг. для заграждения входа на рейд".
Кричат чайки, плещутся волны, безмолвно стоят люди. Бывают минуты, когда молчание может сказать больше слов. Люди знают о судьбе затопленных кораблей, знают и о судьбе матросов этих кораблей: они ушли на бастионы и преградили путь неприятелю...
А вот другой памятник, воздвигнутый в Ленинграде: два матроса с эскадренного миноносца "Стерегущий" открывают клапаны затопления, чтобы корабль не достался врагу.
Эсминец вел многочасовой неравный бой с шестью миноносцами и крейсерами противника. Когда из экипажа в живых остались двое, они исполнили свой трагически-гордый долг: открыли клапаны затопления. "Стерегущий" погрузился в морскую пучину...
Подвиги моряков отлиты в бронзе, высечены в граните. Эти памятники можно увидеть на ребристых скалах, у пенистых фиордов, на хмурых сопках, на берегах рек и морей.
"Аврору" тоже называют кораблем-памятником. Это одновременно верно и неверно. Мы привыкли к тому, что памятники неподвижны, что образы, воссозданные ими, живут лишь в нашем сознании.
По-иному сложилась судьба "Авроры". Чем-то, конечно, она сродни другим памятникам морской славы России, но во многом и отлична. Ее биография неповторима. Ее вечная стоянка - это вечное плавание по волнам времени.
Придите к Большой Невке, когда с Финского залива набегает хлесткий ветер, и увидите волны, бьющиеся о борт, увидите клочья черного дыма над трубами корабля: он дышит, работают его машины, под паром котлы.
В седоватой мороси утреннего тумана, хорошо знакомого ленинградцам, можно наблюдать группы людей, идущих по Петроградской набережной к памятному мосту. Они останавливаются у гранитного парапета и ждут. Чего они ждут?
Ровно в восемь утра вздрогнет корабельный колокол, качнется медный язычок, отбивая склянки, воздух наполнится сигналами горластого горна, и на юте, где замрут ряды авроровцев, по флагштоку поплывет флаг ордена Октябрьской Революции, Краснознаменного крейсера...
"Аврора" продолжает жить. Ее матросы овладевают военным делом и несут многотрудную службу: легко ли содержать в порядке корабль, ежедневно принимающий тысячи гостей?!
Корабельная приборка предполагает безупречную чистоту. Не случайно бытует притча о боцмане, который белоснежным носовым платком проверяет, как продраена палуба.
Почти все матросы на корабле со специальным средним образованием. Они легко входят в коллектив. Сравнение экипажа с часовым механизмом не будет большим преувеличением: колесики и шестеренки взаимодействуют без перебоев, надежно и точно. С кем бы ни свела вас судьба на корабле, у вас неизменно возникнет ощущение, что каждый на своем месте, на своем посту - от улыбчивого вестового Коли Лебедева до командира крейсера капитана I ранга Юрия Ивановича Федорова.
Представьте себе заботы хозяина дома, который изо дня в день посещают многие тысячи гостей. Приходят соотечественники. Приезжают делегации и туристы со всех концов мира. Одни запомнят открытое русское лицо и добрую улыбку командира, другие - беседу с ним, третьим, быть может, доведется познакомиться с моделями кораблей, изготовленными Юрием Ивановичем.
Корабли Федорова экспонируются во многих музеях страны. Созданная им маленькая "Аврора" искусно воспроизводит настоящую "Аврору", которой он посвятил лучшие годы своей жизни.
Главбоцман на крейсере тоже Федоров, однофамилец командира корабля Владимир Дмитриевич Федоров. Подростком он партизанил под Вышним Волочком, а девятнадцатилетним впервые ступил на палубу "Авроры". Владимир Дмитриевич уже отпраздновал полувековой юбилей. Так что авроровец он старый, но годы его не берут.
- Секрет молодости? Просто некогда стареть! - отшучивается Федоров. Служба не позволяет.
Боцман в классической маринистской литературе - фигура не очень привлекательная. На груди дудка, закручены кверху злые усы, грубый, грудастый, багрянощекий, с пудовыми кулачищами.
Облик Федорова опровергает классический образец. Он по-флотски подтянут, лицо удивительно приветливое, освещенное мягкой улыбкой. Может быть, поэтому приметили его киношники. Во всех фильмах, снимавшихся на "Авроре", участвовал и Владимир Федоров. Смеясь, он говорит:
- Думаете, я боцман, а я "кинозвезда". В "Залпе "Авроры" снимался, в "Капитане I ранга" снимался, да что перечислять - в семи фильмах снимался. Бывало, сутки несешь вахту, а потом - добро пожаловать на съемки!
- А в городе семья, квартира есть?
- Есть, конечно, - отвечает Федоров. - Но дом мой здесь...
Это характерно: авроровцы судьбой прикипают к своему кораблю.
Автор этих строк жил на "Авроре", из года в год бывал ее частым гостем, многое и многих видел своими глазами, еще больше узнал из рассказов офицеров и матросов.
Однажды по трапу на крейсер поднялся старик богатырского роста. Он шел не спеша - стройный, преисполненный достоинства. Взойдя на палубу, он отдал честь кормовому флагу, медленно прошел мимо судового колокола, заглянул в глаза встречному матросу, погладил бородку. Клинышек его посеребренной бородки был аккуратно подстрижен. Во всем облике этого могучего, рослого старика чувствовались прочность и основательность.
Кто же это так уверенно, как по собственному дому, проходит по крейсеру? Загадка открылась, когда гость спустился в корабельный музей. Он остановился у стенда с материалами о Цусиме, и достаточно было даже беглого взгляда на портрет матроса-электрика Андрея Павловича Подлесного, чтобы, не колеблясь, сказать: это - он! Он, спасший "Аврору" в Цусимском сражении! На стенде его Георгиевский крест, а рядом живой, мгновенно попавший в тесное кольцо посетителей Андрей Павлович! Сколько же ему лет? Откуда он появился?
Экскурсовод шепотом ответил:
- Без малого сто. Во всяком случае, девяносто пять, помню, отмечали... А живет на Сяськом целлюлозно-бумажном комбинате. От Ленинграда не очень далеко, но и сто лет не очень мало...
Другой эпизод, пожалуй, не менее характерен. На "Аврору" приехала киносъемочная группа Министерства обороны. Задумали документальный фильм о крейсере. И естественно, очень хотели, чтобы рассказ о корабле вел кто-нибудь из ветеранов, участников Октября. К тому времени из членов команды, служившей в 1917 году, в живых осталось тридцать шесть человек. Всем за восемьдесят. Судили-рядили - решили обратиться к Александру Соломоновичу Неволину. В октябрьские дни он командовал десантом авроровцев, штурмовавших Зимний. И жил сравнительно недалеко, в Киеве.
Ответ на телеграмму пришел в тот же день: "Буду завтра".
Режиссеры и операторы волновались: главному герою будущего фильма предстояло выдержать немалые перегрузки. Планировали, как бы потолковее построить работу, организовать съемки, чтобы Неволина не замучить. Между собой договорились: после дороги пусть дня два отдохнет. Старость не радость, девятый десяток не пустяк...
Поезд пришел утром. Сломав сопротивление встречавших, Александр Соломонович, даже не заехав в гостиницу, направился на корабль. Ступив на входной трап, он распрямился, вскинул голову. По палубе он уже не шел, а почти бежал. В одном месте, всматриваясь в аккуратные пластинки тика, остановился. Здесь в дни Февральской революции был смертельно ранен контрреволюционером Никольским матрос Осипенко. Неволин первым оказал помощь товарищу, понес его, окровавленного, умирающего...
И снова гость заспешил по палубе, сноровисто спустился по трапу в машинное отделение. Ему сказали: там операторы ведут съемки.
Неволин дышал учащенно. Трап есть трап. Корабельный фельдшер Иван Васильевич Шевченко придерживал гостя:
- Нельзя так, Александр Соломонович. Не бережете вы свою жизнь.
Неволин в ответ улыбнулся. Надо ли объяснять, что этот корабль и был его жизнью...
Авроровцы прирастают к своему кораблю. Однажды военфельдшер Шевченко пригласил автора этих строк к себе в медпункт, торжественным жестом отодвинул с цементного пола маленький коврик и указал на какие-то углубления и штыри.
Непосвященный гость, не поняв, в чем дело, пожал плечами.
Шевченко объяснил:
- Здесь крепился операционный стол, на котором во время Цусимского боя оперировал раненых судовой врач Владимир Семенович Кравченко!
А один из молодых кочегаров, кажется Иван Перевозчиков, обнаружил в кочегарке вмятину от снаряда. Сколько раз ремонтировался крейсер, а вмятина сохранилась. Взволнованный кочегар позвал товарищей и, показывая след от снаряда, поглаживал боевую вмятину былых лет. Что-то необъяснимо важное было в этом прикосновении первогодка-матроса к зарубцевавшейся ране "Авроры".
"Аврора" - музей! Это было неожиданно и необычно. К этому долго привыкали.
Музей неизменно связывают с тишиной, с шарканьем мягких тапочек, - не поцарапали бы пол! - со строгими табличками: "Руками не трогать!"
Работать в необычный музей пришли необычные сотрудники, в судьбе которых не было музейной тишины, пришли люди в форме морских офицеров, еще вчера стоявшие на мостиках боевых кораблей.
Первым начальником авроровского музея был кавторанг Борис Васильевич Бурковский. Семнадцатилетним он начал свою службу на "Авроре", в Отечественную командовал дивизионом торпедных катеров на Черном море. Четыре года непрерывных боев, дерзких рейдов, смертельной опасности... Бурковский участвовал в обороне и освобождении четырех городов-героев: Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска. После войны, отвергнув заслуженный отдых, вернулся на корабль своей юности.
Традиции первого начальника авроровского музея продолжает его преемник - Н. И. Горбунов.
Капитан I ранга Геннадий Павлович Бартев - старший научный сотрудник музея, неутомимый летописец и пропагандист "Авроры" - впервые увидел крейсер подростком в Архангельском порту, заболел мечтою служить на нем, служил - ив пору зрелости снова на "Авроре".
Заслуженные морские офицеры Иван Иванович Скляров и Александр Иванович Турчаненко - сотрудники музея - тоже авроровцы.
Капитан I ранга Анатолий Семенович Малеев посвятил многие месяцы изучению связей "Авроры" с предприятиями и колхозами.
По крупице собирали они все, что собрано, становясь профессиональными исследователями, профессиональными экскурсоводами.
Итак, "Аврора" - музей! Об этом забываешь, едва оказываешься на трапе, поскрипывающем и покачивающемся под ногами. Приходится придерживаться за поручни - внизу вода, темная, холодная, дна не видно.
На палубе звоном наполняются уши. Бьют склянки. Посетитель редко воспринимает их как отсчет времени, скорее как сигнал к отправлению. И действительно, происходит "отплытие": "Аврора" уходит в глубь истории, в 1917 год, в главный день века - 25 октября, плывет по морям и океанам своей судьбы.
Разумеется, малочисленная группа штатных экскурсоводов музея не может обслужить гигантский поток посетителей. К счастью, все или почти все матросы и старшины на крейсере - экскурсоводы. Просто поразительно - почти все.
Вести экскурсию по кораблю сложно. В его биографии - и Цусимское сражение, и война 1914 года, и многочисленные походы в дальние страны, и Великий Октябрь, и осажденный Ленинград. В корабельном музее более шестисот экспонатов!
У матросов срочной службы жизнь расписана по минутам. Экскурсии проводятся в свободное, личное время. Зато, представьте, как это здорово, когда, отстояв вахту, сбросив рабочую робу, выходит к трапу стройный экскурсовод лет девятнадцати-двадцати, в бушлате, в бескозырке и говорит посетителям:
- Здравствуйте, товарищи! Я - старший матрос Алехин Владимир Константинович - сегодня познакомлю вас с историей легендарного корабля.
Алехин - с рыжеватыми усиками, с живыми, пытливо-подвижными глазами. Держится свободно. Над шляпами, беретами, платками, фуражками - его бескозырка. Парень рослый. Загорающиеся глаза. Речь немного тороплива. Может быть, виною колючий ветер на палубе: рядом поеживается не привыкшая к холоду смуглолицая туркменка.
Носовая часть крейсера. У бакового шестидюймового орудия, из которого комендор Евдоким Огнев дал сигнальный выстрел по Зимнему, как всегда, многолюдно. Туристы, разговаривающие по-испански, - видимо, гости из Латинской Америки - о чем-то темпераментно спорят. Один из них - молодой, серьезный, с профилем Ильича на лацкане пиджака - делает пометки в большом блокноте; вопросы задает не праздные, не простым любопытством продиктованные:
- Сколько войск было у Керенского?
- Какое превосходство в силах было у Ленина?
- В чьих руках были вокзалы? Телеграф?
Все очень внимательно слушают ответы. Следят за речью экскурсовода, потом - переводчика.
Наконец место возле бакового орудия освобождается. Группа Алехина располагается для фотографирования. Легко одетая туркменка становится поближе к замолкшему экскурсоводу. Ветер треплет ее шарфик, шевелит тугие черные косы. Холодно. Если б не столь официальная обстановка, Володя Алехин надел бы ей на плечи свой теплый бушлат. Но сейчас нельзя. Поэтому и лицо его кажется строже, чем требуют обстоятельства, и рыжие усики кажутся колючими.
- Плотнее, плотнее! - командует фотограф. - Историческое орудие! Снимок на всю жизнь!..
В помещении корабельного музея тесно. Слышен ровный голос капитана I ранга В. И. Фирсанова. Вокруг него гости из Анголы. Тут же пионеры из Петрозаводска. А в соседний кубрик втягивается другая группа, кажется туристы, совершающие путешествие из Ростова в Ленинград.
Шестьсот экспонатов! Одни говорят сами за себя, другие надо комментировать, третьи предполагают развернутый рассказ. Алехин объясняет, комментирует, рассказывает.
Самый острый интерес вызывает зал, посвященный Октябрю. Гости рассматривают диораму. Как бы со стороны, с набережной, видят крейсер, подошедший к Зимнему. В это мгновение Алехин говорит:
- Слушайте голос первого комиссара "Авроры" Александра Викторовича Белышева.
Голос четкий и близкий. Кажется, Александр Викторович где-то рядом. В первую секунду эффекту присутствия мешает шорох пленки, но скоро покоряет власть глубокого, изнутри идущего голоса.