Страница:
Наряду с Бейкером мне было предоставлено "слово при открытии". Помещаю ее в этой книге (с некоторыми сокращениями), потому что там -- моя неизменная позиция относительно мотивов горбачевской внешней политики. Предварительные замечания к дискуссии
1. Первое замечание. В исследованиях и дискуссиях о перестройке утвердилось мнение -- и оно в общем правильно, -- что внешняя политика Горбачева не только в своем стратегическом замысле, но и в конкретных ее проявлениях и акциях целиком была завязана на внутренних обстоятельствах в СССР, а иногда прямым образом зависела от тех или иных действий и намерений в сфере внутренней политики.
Это правильно, но этого недостаточно.
Новая внешняя политика имела для Горбачева, как руководителя сверхдержавы, как реформатора, самостоятельное значение.
Это ее значение определялось рядом моментов:
-- пониманием реальной возможности ядерной катастрофы (в отличие от прежних наших лидеров и официальной точки зрения, когда считалось: если ядерная война разразится, мы, Советский Союз, победим и с империализмом будет покончено);
-- сложившимся у Горбачева (еще до переезда в Москву), хотя и неоформившимся, убеждением, что идеологическая борьба на мировой арене, которую мы вели столько десятилетий, проиграна. И проиграна не потому, что нас технически переиграли в пропагандистской схватке, а в силу несостоятельности самой нашей идеологии. А в том, что на нас никто не нападает, Горбачев был убежден еще до того, как стал генсеком;
-- нравственными принципами. Они сложились, видимо, на протяжении всей его жизни. И предопределили его неприятие, его отвращение к применению силы, к насилию как средству политики, вообще как фактору общественного развития.
Отсюда, видимо, у него отсутствие всякого пиетета к армии, к военной символике и парадности, к демонстрациям военной мощи и явно неприязненное отношение ко всему, что связано с милитаризмом.
Второе замечание. Наше доверие к Соединенным Штатам, к руководству США рождалось трудно. Но, "проклюнувшись" у Горбачева и его команды, оно значительно опережало формирование доверия к нам со стороны американской администрации, американского истеблишмента и общественности. Процесс сближения шел на разных скоростях и носил неодинаковый характер.
Связано это, видимо, и с национальными особенностями, но в какой-то степени это и парадоксально: ведь нас, советских, десятилетиями воспитывали во вражде к "империализму", а олицетворением его для нас были Соединенные Штаты. В нас будто бы генетически была заложена подозрительность к Западу. Больше того, мы унаследовали еще от дореволюционных времен, от Достоевского и Салтыкова-Щедрина ощущение того, что, как бы русские ни старались, Запад никогда не откажется от недоверия и неприязни к России, "не полюбит" нас.
Третье замечание. В налаживании отношений мы меньше полагались на дипломатическое мастерство и больше на "человеческий фактор", на личное взаимопонимание все большего числа людей, которые включились в налаживание советско-американских отношений на новом этапе.
С какого-то момента -- а я думаю, его можно датировать весной 1987 года -- для Горбачева отношения с Америкой перестали быть сферой внешнеполитической игры, где каждый, естественно, хочет получить больше, чем дать. Горбачев отныне твердо исходил в своих действиях и помыслах от главной цели, которую надо было достичь во что бы то ни стало, а именно: покончить с "холодной войной", покончить с конфронтацией. Остальное приобретало второстепенное значение. Отсюда и его готовность идти на уступки, что до сих пор ему не могут простить его противники в России, сторонники традиционного, "старого" мышления.
Четвертое замечание. "Холодная война" закончилась на Мальте, а не в декабре 1992 года, когда Джордж Буш был последний раз в Москве в качестве президента. Иначе не объяснишь ни объединения Германии, ни действий двух сверхдержав в связи с агрессией Саддама Хусейна, как и многое другое.
Ради дипломатической вежливости можно, бывает, поступаться исторической истиной. Но никакая дипломатия не в состоянии отменить истину. Отнести срок окончания "холодной войны" на три года -- с декабря 1989 года на декабрь 1992 года -- это все равно как если бы кто-нибудь предложил считать окончанием Гражданской войны в США не 1865 год, когда была одержана решающая победа в достижении целей войны, а 1877 год, когда завершилась Реконструкция.
Отголоски "холодной войны", методы, ей свойственные, мы наблюдаем до сих пор и в мировой политике, и в отношениях между некоторыми странами. Однако эпоха "холодной войны", с совершенно определенными своими характеристиками, закончилась тогда, на Мальте.
Пятое замечание. Не в порядке комплимента, а для констатации факта: заслуги администрации Буша--Бейкера в повороте мировой истории на новый курс в 1989--1990 годах для меня несомненны.
Позиция и программа, которые мы услышали из уст президента на Мальте, были ожидаемы, но неожиданными -- и для меня, и для Горбачева. Ведь только потом мы узнали о честной и трудной "работе над собой", которая была проделана во время "паузы" с января по май 1989 года, о том, какое сопротивление пришлось преодолеть, чтобы принять масштабное решение о "повороте отношения к СССР на 180 градусов" (слова Буша).
Как это ни странно, но я, помощник по международным вопросам (и Горбачев тоже), лишь потом -- от историков, а не своевременно, от посольств и спецслужб -- узнали о выдающихся публичных выступлениях Бейкера 4 и 16 октября 1989 года, в которых было суммировано переосмысление во время "паузы" американо-советской ситуации и сделаны выводы, позволившие выйти на Мальту. Что же касается тайных источников информации, которые пользовались престижем абсолютно надежных и откровенных, т. е. "истинных", то они торопились сообщать главным образом негативное, считали более правильным для "национальных интересов" возбуждать и подогревать подозрения.
Особенно хотел бы отметить роль Джеймса Бейкера в деле объединения Германии. 9 пунктов позволили компромиссно снять острую проблему вхождения объединенной Германии в НАТО. Здесь администрация помогла Горбачеву найти оптимальное, реалистическое решение. Чего нельзя сказать о ее позиции (и поведении) в отношении Прибалтики. Чрезмерное выпячивание (в общем-то по внутриполитическим для США соображениям) этой проблемы в отношениях с Горбачевым поощряло провокационные, нахальные действия прибалтийских лидеров. Это очень осложнило начавшийся процесс реформирования СССР. Неизбежное отделение Литвы, Латвии, Эстонии все равно состоялось бы, т. е. была бы достигнута цель, которой добивались прибалты и США, но делали они это так, что наносился тяжелый ущерб гораздо более значительной международной цели -- сохранению великой миролюбивой державы в лице обновленного демократического Союза. Впрочем, некоторые в администрации США (они известны) сознательно и целенаправленно этого не хотели, для них целью было -- помочь разрушить Союз, какие бы изменения, пусть ультрадемократические, в нем ни произошли бы. Но это не было целью президента Буша и госсекретаря Бейкера. Остаюсь при такой уверенности.
И наконец: Горбачев и его великое всемирное и патриотическое дело получили от Запада (взамен того, что он принес международному сообществу) незаслуженно меньше, чем получила и получает Россия Ельцина... неизвестно за что, если не считать мифологии: "он разрушитель коммунизма". Хотя "отменять коммунизм" начал Горбачев и отменил бы до конца, но в менее болезненных для страны формах... если бы не августовский путч. Приложение 2
16 августа 1994 года "Независимая газета" опубликовала на целую полосу статью бывшего долгое время первым замом министра иностранных дел СССР Георгия Марковича Корниенко "Закончилась ли "холодная война"?", с подзаголовком "Размышления ее участника". В статье с позиций громыкинской ортодоксии была подвергнута разносной критике внешняя политика Горбачева.
Я не смог отмолчаться. В разделе "Полемика" 3 сентября 1994 года "НГ" согласилась опубликовать мою статью: "Для него (т. е. Корниенко) "холодная война" действительно не закончилась".
Я решил приложить ее к книге, считая, что эта полемика не потеряла актуальности. Напротив. Если 2--3 года назад этот сюжет носил почти "теоретико-исторический" (даже биографический) характер, то теперь он имеет прямое отношение к проводимой Россией внешней политике. Если по сути своей (не признаваемой действующими в ней лицами) она, эта политика, остается продолжением горбачевской линии нового мышления, то по риторике и амбициям напоминает брежневские времена (правда, без прикрытия "интернационализмом"). Ее аргументация основана на державности и так называемых национальных интересах России (которые, кстати, никто до сих пор четко и откровенно не сформулировал). Недавно в "НГ" появилась статья некоего Анатолия Уткина (за 31 декабря 1996 года), в которой автор, надергав из мемуаров Шульца и Бейкера несколько шутливых и ироничных замечаний, не только искажает действительное отношение двух госсекретарей США к Горбачеву, но и представляет его дурачком, которого американцы обводили вокруг пальца и вытягивали из него все, что им требовалось. Кстати, принижает до неприличия и масштаб самих этих двух крупных деятелей, которые всерьез и искренне были озабочены угрозой ядерной катастрофы и немало сделали для прекращения "холодной войны". Это ведь жизненно важно было не только для Соединенных Штатов, значит, руководствовались они не только национальным эгоизмом.
Мораль статьи Уткина проста: с волками жить -- по-волчьи выть. И не скрывает этого, советуя (ретроспективно также и Горбачеву) разговаривать с американцами, как Александр I с Наполеоном или князь Горчаков с Бисмарком. Эва куда хватил из ядерно-космического века-то!!
Впрочем, г-н Уткин (и далеко не один из нынешних специалистов-международников) отражает общее поветрие. Оно характерно и для думцев, и для правительственных деятелей и чиновников, а именно -- вернуться на международной арене к "правилам игры" исключительно по "национальным интересам". И никто почему-то не задумывается над тем, что это означает сейчас -- играть по американским правилам.
Величие Горбачева как раз состояло в том, что он сумел на какой-то момент навязать мировой политике другие, общечеловеческие "правила игры". И благодаря этому добился исторического поворота в международном развитии. И раз этот переворот удалось осуществить, значит, такие "правила игры" отвечали глубинным, перспективным потребностям мирового сообщества, стремительно двинувшегося в XXI век. Сейчас этот исторический прорыв хотят заблокировать и вернуться к прежней модели: кто кого ловчее облапошит ради исключительно собственных эгоистических державно-национальных интересов. Опасная тенденция.
Остается надеяться, что эта тенденция не зайдет слишком далеко, не перейдет рубежа необратимости. Ибо политика соперничества национально-государственных эгоизмов губительна для мирового сообщества на принципиально новом этапе его существования. Без мировой политики, основанной на принципах нового мышления, человечеству не выжить.
Вот такое пространное рассуждение потребовалось для оправдания моего намерения включить в приложения к этой книге мою полемику с Корниенко -апологета "старого мышления".
Далее -- моя статья под обозначенным в начале заголовком, с некоторыми сокращениями, имеющими частный или личный характер.
Полемизировать мне с Г. М. Корниенко, казалось бы, бессмысленно. Мы с ним, оба служившие советской внешней политике, одно время чуть ли не в одной команде -- он в МИДе, я в ЦК, при генсеке и Президенте СССР, -- мыслим в несовместимо разных плоскостях. Даже если бы не было "привходящих" мотивов его статьи и рассуждали бы мы в рамках "чистых" понятий и лишенных эмоций аргументов, убедить друг друга мы все равно бы не смогли.
И тем не менее отмолчаться мне как-то неловко. Тем более что Корниенко не единственный и не оригинален в попытках дискредитировать политику ликвидации "холодной войны"...
Георгий Маркович оперирует категориями "холодной войны" и в логику его, увы, "старого мышления" легко ложатся такие термины, как "предательство", "бездарность", "неумно", "отдали не за понюх табаку", "пагубность", "бесхребетность", "горе-руководители" и т. п.
"Холодную войну" он представляет как военно-политическое состояние. В то время как она была выражением идеологической конфронтации двух несовместимых социальных систем. И пока одна из них не изменилась, не сблизилась с другой на основе общих принципов (да, да -- общечеловеческих! -- права человека, демократия, соблюдение цивилизованных международных норм и т. п.), ни об окончании "холодной войны", ни о разоружении в масштабах, снимающих угрозу ядерной войны, не могло быть и речи. Без ликвидации тоталитаризма в нашей стране ни на какое "достойное" (слово Корниенко) прекращение "холодной войны" Запад, США не пошли бы. И Георгий Маркович, знающий их лучше меня, пусть тут не лукавит.
Очень характерно, что, отбирая у Горбачева патент на новое мышление, начало его автор возводит к самому Сталину, отождествляя с термином "мирное сосуществование". Неужто забыл, что даже на XX съезде КПСС и в послехрущевские времена мирное сосуществование открыто (нашими теоретиками и в пропаганде) трактовалось как классовая борьба на международной арене? А чем кончается (или должна кончаться) классовая борьба, согласно марксизму-ленинизму, людям, окончившим советские вузы, разъяснять излишне.
Нет, товарищ Корниенко, новое мышление Горбачева тем принципиально и отличается от хрущевского мирного сосуществования, что оно предполагает совместимость общественных систем на основе общих норм и критериев, или, произнесу страшное для вас слово, -- конвергенцию.
Горбачеву пришлось в конечном счете выбирать: устранить угрозу всеобщей ядерной катастрофы можно было, только демонтировав тоталитарный строй в Советском Союзе и покончив с "доктриной Брежнева". Он сделал этот выбор и с этим останется в истории как величайший гуманист XX столетия.
По этой спасительной для народов логике и проблема ракеты "Ока", и проблема единства Германии, и другие, вами названные, выглядят совсем иначе.
Ну что, спрашивается, от того, включили ли мы эту ракету в договор по РСМД или не включили, настояли на снижении дальности подобных ракет или нет? Для Генштаба, для мидовских переговорщиков, для некоторых подразделений ВПК это -- с их ведомственных позиций -- конечно, имело значение. А с точки зрения национальных интересов, т. е. государственной безопасности, абсолютно никакого. Или Корниенко и впрямь уверен, что американцы и НАТО собирались напасть на нас и нас завоевать?.. Или стали бы угрожать нам ядерной расправой, если мы, например, "не отдали" бы жизненно важную (!) для нашего народа Анголу?
То же самое с паритетом по ракетно-ядерному оружию. Ну, добились мы его, вымотав экономику страны и деформировав всю общественную психику. И что? Почему же американцы на нас не напали, пока мы не имели паритета? И вообще -- для чего он нам нужен? Чтоб демонстрировать сверхдержавие, ублажать свои великодержавные амбиции, без чего наши люди будто ну просто спать спокойно не могут? Укреплять антидемократический, постсталинский режим в стране и у ее союзников? В этом, что ли, был наш национальный интерес?
Никогда мы с вами, Георгий Маркович, тут не сойдемся.
...Договор СНВ-1 получился, согласно Корниенко, более выгоден для США... "с чисто военной точки зрения", добавляет он. Не буду вникать в правомерность этого утверждения. Для меня важно пояснение -- "с чисто военной точки зрения". А с точки зрения, реального процесса ядерного разоружения, т. е. уменьшения угрозы мировой войны?
По этому случаю и по другим Корниенко цитирует американцев -- политиков и авторов книжек: те хвастают, что им удавалось "урывать" у нас побольше, чем они ожидали. И выдают нас за этаких простачков. Корниенко вместе с ними потешается. И этим выдает себя, ибо, оказывается, думает он так же, как они, только с обратным знаком, -- в терминах дипломатической игры, переговорной ловкости -- кто кого надует или сильнее прижмет в противоборстве.
А Горбачев, во всяком случае после Рейкьявика, с ними в игры не играл, хотя и видел все ходы и уловки американцев. Американские "игроки" выставляют себя победителями в играх, в которые с ними уже не играли. Горбачев шел к цели -- через доверие и разрядку атмосферы военного противостояния. И встретил искреннее (не на чиновно-военно-дипломатическом, а на нормальном, человеческом уровне) понимание и готовность взаимодействовать, прежде всего со стороны Шульца, а потом и других.
Об объединении Германии. Корниенко оценивает произошедшее с позиций чиновника-переговорщика. В то время как Горбачев действовал, исходя из понимания исторического значения объединения Германии для судеб двух великих наций и их отношений на перспективу, думая о будущем Европы и мира, т. е. показал себя и на этот раз государственным деятелем, а не политиком, для которого популярность на данный день превыше всего. Его заботило также, чтобы спонтанный порыв немцев к воссоединению не сорвал все то, что уже было достигнуто в формировании новых, неконфронтационных международных отношений.
И совсем нелепы обвинения в предательстве национальных интересов, будто от германского единства и общенациональной признательности немцев за то, что мы этому не помешали, пострадала наша собственная безопасность.
Что получила Германия в результате объединения -- объяснений не требует. От нас она хотела одного -- покончить со всем, что напоминало бы отношения "победитель -- побежденный". Не так уж много, если учесть, что минуло полвека после войны.
Мы же получили столько, сколько Германия могла бы и не дать, будучи сама уже мощнейшей державой и главным союзником сверхдержавы в НАТО: содержание наших войск в течение трех лет, строительство квартир для офицеров, кредиты, помощь, включая гуманитарную, честную и активную поддержку в международных делах перед "семеркой". В деньгах это исчисляется в сотню миллиардов долларов. Другое дело -- как мы этим распорядились.
Замечу попутно: в описании германской политики Горбачева Корниенко ссылается на недоброкачественные источники из вторых и третьих рук. Впрочем, он "при этом" не был, и для меня, присутствовавшего на всех переговорах и встречах, связанных с объединением Германии, его доводы, даже в частностях, выглядят совсем несолидно, демагогически.
Наконец, о позиции Горбачева во время Персидской войны. Опять же -- и понятно почему -- вне рассуждений Корниенко остается главная установка нового мышления в этом острейшем международном кризисе. Да он и не знает, какая огромная работа была проделана Горбачевым, чтобы не допустить худшего -- для самого Ирака в особенности, -- чтобы предотвратить рецидив, а то и возобновление "холодной войны". Инерция силовых подходов в мировой политике была еще очень сильна. Горбачев не достиг всего того, к чему стремился, сделав, однако, максимум, чтобы остановить военную машину и решить проблему мирно. Не вмешайся Горбачев с позиций нового мышления в этот конфликт, последствия были бы неизмеримо худшими.
Приложение 3
В январе 1993 года я был приглашен выступить на конференции в Иерусалимском университете. Тема конференции: "Харизма лидеров XX века". Понятно, от меня хотели услышать, что я думаю на этот счет о Горбачеве. Свое сравнительно тезисное выступление там я потом развернул в статью, опубликованную журналом "Международная жизнь" (июль 1993 года) под заголовком "Феномен Горбачева в контексте лидерства".
Здесь даю ее в сокращенном виде.
Малопонятная категория "харизмы" здесь не подходит. Хотя некоторые авторы, справедливо связывая с Горбачевым поворот в мировой истории, объясняют сделанное им вмешательством потусторонних сил -- одни дьявольских, другие божественных.
От своих непосредственных предшественников в руководстве Советским Союзом Горбачев действительно заметно отличался. Но эти отличия не выходят за рамки обычных сравнений пусть даже между очень разными людьми. Ничего трансцендентного в его особенностях я не увидел.
Правда, когда общаешься с человеком повседневно -- восприятие иное, чем на расстоянии. В последнем случае всегда есть место "тайны", чего-то загадочного... Тем не менее я давно пришел к выводу, при котором и остаюсь: не будучи "великим человеком" по набору личных качеств, он сделал великое дело. С исторической точки зрения это важнее.
Горбачев ведь не принес с собой завораживающей идеи -- ни как Хрущев с его "коммунизмом" в два скачка к 1980 году, ни как Сталин, который с помощью лжи, изоляции страны и страха убедил миллионы людей в том, что мы благодаря ему, Сталину, самые "правильные", самые "справедливые" и самые "хорошие".
Начиная с марта 1985 года все проистекало из знаменитой потом горбачевской фразы: "Так дальше жить нельзя". Правда, в самой этой мысли таилась крамола: как это так -- "развитой социализм", а жить в нем нельзя?!
Важно, однако, что и общество, уставшее потешаться над Брежневым и Черненко, униженное материально и сгорая от стыда за то, как и кто правит страной, чувствовало или понимало, что действительно нельзя дальше так жить. Это стало фактом обыденного сознания.
А как? Как жить? Что жить надо лучше и честнее -- это ясно. Но как к этому идти? Никакой на этот счет харизматической идеи у Горбачева не было.
Но у него были огромный опыт работы внутри системы и неуемная внутренняя энергия деятельной натуры. И у всех у нас был марксизм-ленинизм, из которого на разных этапах старались что-то выжать, чтобы оправдать экспромты и эксперименты над великой страной...
От настоящей, современной социальной науки мы давно оторвались. А марксизм-ленинизм учит все начинать с базиса. Вот Горбачев и начал с машиностроения, в котором увидел панацею и которому летом 1985 года посвятил специальный Пленум ЦК. Предполагалось, что, улучшив положение в этой сфере, мы получим современную технику для всех остальных отраслей, и экономика пойдет в гору со всеми вытекающими...
Ну, конечно, плюс наши привычные методы: мобилизовать, показать пример, возглавить, наладить дисциплину, лучше работать каждому на своем месте, организовать выполнение плановых заданий и взятых обязательств и т. д.
Чем кончилось -- другой вопрос. Я здесь об этом -- для того лишь, чтобы напомнить: в принципиальном плане речь шла о том, чтобы заставить систему работать. Сама она ни малейшему сомнению не подвергалась.
Отсюда и горбачевская терминология: ускорение, динамизация, совершенствование, улучшение... Термин "перестройка" как политическая категория появился не сразу, хотя сам Горбачев произнес это слово еще в 1984 году, будучи в гостях у Тэтчер.
Но оно недаром ведь непереводимо на иностранные языки. Ни "модернизация", ни "реконструкция", ни "переделка", ни "обновление", ни "реорганизация", ни "преобразование" или "преображение", ни "реформа" не передают его полного смысла.
Эта неопределенность (как и потом расплывчатость термина "гласность", которая не идентична свободе слова) объясняется идеологической заданностью -- и "внутренней", личной, и "внешней" -- от социально-политической среды.
Горбачеву первые годы и в голову не приходило, что может встать вопрос об отказе от социализма, от советского строя, от власти во главе с КПСС, от монополии ультраобщественной собственности и диктата государственного плана. Но хотелось чего-то по-крупному нового. В неопределенности термина "перестройка" и таился потенциал этого нового, непонятного пока ему самому.
Появилось и понятие "обновление". Оно интерпретировалось как переход общества в "качественно новое состояние". Но и оно не воспринималось как отход от хотя бы одного из перечисленных "принципов".
Что же двигало Горбачевым? Почему он пошел на такой риск для себя лично? Почему он без всякого понуждения извне стал "раздавать" свою по существу абсолютную власть?
Почему он сознательно решил покончить с вековой традицией "царизма" и с советской традицией "вождизма", выродившегося в вождизм по должности? И он сделал это. Попытка Ельцина возродить традицию быстро провалилась.
Одного честолюбия тут мало. И обычно оно диктует другое поведение в его ситуации.
Что же было? Да просто надежда, которая давно жила в народе, иррациональная, смутная. Надежда, что -- а вдруг! -- что-то изменится к лучшему.
И все же возникает два вопроса:
-- Почему Горбачеву удалось начать перемены в этой косной застойной среде?
-- И почему поверили ему?
Ответ на первый вопрос, как ни парадоксально, приходится искать в вещах, противопоказанных преобразованиям, а именно в тех ненормальностях, отрицательных сторонах нашего общества, даже его пороках, которые сложились и закаменели на протяжении десятилетий. Что я имею в виду? Первое -- у Горбачева была фактически абсолютная власть. Он сам потом говорил, что ни один из руководителей крупных государств не располагает такой властью, какая была у Генерального секретаря ЦК КПСС.
Далее: лояльность, конформизм, иждивенческий комплекс в партии и в народе. Привычка считать, что там, "наверху", все знают, все видят и в любом случае все равно сделают так, как захотят. Не говоря уже о том, что была вера, что марксизм-ленинизм действительно самая передовая научная теория, только вот ее плохо применяют.
Можно спросить: что же это -- страна дураков, при такой-то культуре в прошлом? Да нет! Но это страна цензуры, страна, где воспитали не только десятки тысяч тюремщиков, но где всю общественную сцену заполонили платные служители неприкасаемой идеологии, исключавшей малейшее инакомыслие. Это страна двоемыслия, где даже тот, кто ничему не верил, поносил и высмеивал режим на кухне, в курилках, за пол-литра с друзьями, в то же время исправно, а то и ревностно исполнял все, что полагалось по должности на любом посту.
1. Первое замечание. В исследованиях и дискуссиях о перестройке утвердилось мнение -- и оно в общем правильно, -- что внешняя политика Горбачева не только в своем стратегическом замысле, но и в конкретных ее проявлениях и акциях целиком была завязана на внутренних обстоятельствах в СССР, а иногда прямым образом зависела от тех или иных действий и намерений в сфере внутренней политики.
Это правильно, но этого недостаточно.
Новая внешняя политика имела для Горбачева, как руководителя сверхдержавы, как реформатора, самостоятельное значение.
Это ее значение определялось рядом моментов:
-- пониманием реальной возможности ядерной катастрофы (в отличие от прежних наших лидеров и официальной точки зрения, когда считалось: если ядерная война разразится, мы, Советский Союз, победим и с империализмом будет покончено);
-- сложившимся у Горбачева (еще до переезда в Москву), хотя и неоформившимся, убеждением, что идеологическая борьба на мировой арене, которую мы вели столько десятилетий, проиграна. И проиграна не потому, что нас технически переиграли в пропагандистской схватке, а в силу несостоятельности самой нашей идеологии. А в том, что на нас никто не нападает, Горбачев был убежден еще до того, как стал генсеком;
-- нравственными принципами. Они сложились, видимо, на протяжении всей его жизни. И предопределили его неприятие, его отвращение к применению силы, к насилию как средству политики, вообще как фактору общественного развития.
Отсюда, видимо, у него отсутствие всякого пиетета к армии, к военной символике и парадности, к демонстрациям военной мощи и явно неприязненное отношение ко всему, что связано с милитаризмом.
Второе замечание. Наше доверие к Соединенным Штатам, к руководству США рождалось трудно. Но, "проклюнувшись" у Горбачева и его команды, оно значительно опережало формирование доверия к нам со стороны американской администрации, американского истеблишмента и общественности. Процесс сближения шел на разных скоростях и носил неодинаковый характер.
Связано это, видимо, и с национальными особенностями, но в какой-то степени это и парадоксально: ведь нас, советских, десятилетиями воспитывали во вражде к "империализму", а олицетворением его для нас были Соединенные Штаты. В нас будто бы генетически была заложена подозрительность к Западу. Больше того, мы унаследовали еще от дореволюционных времен, от Достоевского и Салтыкова-Щедрина ощущение того, что, как бы русские ни старались, Запад никогда не откажется от недоверия и неприязни к России, "не полюбит" нас.
Третье замечание. В налаживании отношений мы меньше полагались на дипломатическое мастерство и больше на "человеческий фактор", на личное взаимопонимание все большего числа людей, которые включились в налаживание советско-американских отношений на новом этапе.
С какого-то момента -- а я думаю, его можно датировать весной 1987 года -- для Горбачева отношения с Америкой перестали быть сферой внешнеполитической игры, где каждый, естественно, хочет получить больше, чем дать. Горбачев отныне твердо исходил в своих действиях и помыслах от главной цели, которую надо было достичь во что бы то ни стало, а именно: покончить с "холодной войной", покончить с конфронтацией. Остальное приобретало второстепенное значение. Отсюда и его готовность идти на уступки, что до сих пор ему не могут простить его противники в России, сторонники традиционного, "старого" мышления.
Четвертое замечание. "Холодная война" закончилась на Мальте, а не в декабре 1992 года, когда Джордж Буш был последний раз в Москве в качестве президента. Иначе не объяснишь ни объединения Германии, ни действий двух сверхдержав в связи с агрессией Саддама Хусейна, как и многое другое.
Ради дипломатической вежливости можно, бывает, поступаться исторической истиной. Но никакая дипломатия не в состоянии отменить истину. Отнести срок окончания "холодной войны" на три года -- с декабря 1989 года на декабрь 1992 года -- это все равно как если бы кто-нибудь предложил считать окончанием Гражданской войны в США не 1865 год, когда была одержана решающая победа в достижении целей войны, а 1877 год, когда завершилась Реконструкция.
Отголоски "холодной войны", методы, ей свойственные, мы наблюдаем до сих пор и в мировой политике, и в отношениях между некоторыми странами. Однако эпоха "холодной войны", с совершенно определенными своими характеристиками, закончилась тогда, на Мальте.
Пятое замечание. Не в порядке комплимента, а для констатации факта: заслуги администрации Буша--Бейкера в повороте мировой истории на новый курс в 1989--1990 годах для меня несомненны.
Позиция и программа, которые мы услышали из уст президента на Мальте, были ожидаемы, но неожиданными -- и для меня, и для Горбачева. Ведь только потом мы узнали о честной и трудной "работе над собой", которая была проделана во время "паузы" с января по май 1989 года, о том, какое сопротивление пришлось преодолеть, чтобы принять масштабное решение о "повороте отношения к СССР на 180 градусов" (слова Буша).
Как это ни странно, но я, помощник по международным вопросам (и Горбачев тоже), лишь потом -- от историков, а не своевременно, от посольств и спецслужб -- узнали о выдающихся публичных выступлениях Бейкера 4 и 16 октября 1989 года, в которых было суммировано переосмысление во время "паузы" американо-советской ситуации и сделаны выводы, позволившие выйти на Мальту. Что же касается тайных источников информации, которые пользовались престижем абсолютно надежных и откровенных, т. е. "истинных", то они торопились сообщать главным образом негативное, считали более правильным для "национальных интересов" возбуждать и подогревать подозрения.
Особенно хотел бы отметить роль Джеймса Бейкера в деле объединения Германии. 9 пунктов позволили компромиссно снять острую проблему вхождения объединенной Германии в НАТО. Здесь администрация помогла Горбачеву найти оптимальное, реалистическое решение. Чего нельзя сказать о ее позиции (и поведении) в отношении Прибалтики. Чрезмерное выпячивание (в общем-то по внутриполитическим для США соображениям) этой проблемы в отношениях с Горбачевым поощряло провокационные, нахальные действия прибалтийских лидеров. Это очень осложнило начавшийся процесс реформирования СССР. Неизбежное отделение Литвы, Латвии, Эстонии все равно состоялось бы, т. е. была бы достигнута цель, которой добивались прибалты и США, но делали они это так, что наносился тяжелый ущерб гораздо более значительной международной цели -- сохранению великой миролюбивой державы в лице обновленного демократического Союза. Впрочем, некоторые в администрации США (они известны) сознательно и целенаправленно этого не хотели, для них целью было -- помочь разрушить Союз, какие бы изменения, пусть ультрадемократические, в нем ни произошли бы. Но это не было целью президента Буша и госсекретаря Бейкера. Остаюсь при такой уверенности.
И наконец: Горбачев и его великое всемирное и патриотическое дело получили от Запада (взамен того, что он принес международному сообществу) незаслуженно меньше, чем получила и получает Россия Ельцина... неизвестно за что, если не считать мифологии: "он разрушитель коммунизма". Хотя "отменять коммунизм" начал Горбачев и отменил бы до конца, но в менее болезненных для страны формах... если бы не августовский путч. Приложение 2
16 августа 1994 года "Независимая газета" опубликовала на целую полосу статью бывшего долгое время первым замом министра иностранных дел СССР Георгия Марковича Корниенко "Закончилась ли "холодная война"?", с подзаголовком "Размышления ее участника". В статье с позиций громыкинской ортодоксии была подвергнута разносной критике внешняя политика Горбачева.
Я не смог отмолчаться. В разделе "Полемика" 3 сентября 1994 года "НГ" согласилась опубликовать мою статью: "Для него (т. е. Корниенко) "холодная война" действительно не закончилась".
Я решил приложить ее к книге, считая, что эта полемика не потеряла актуальности. Напротив. Если 2--3 года назад этот сюжет носил почти "теоретико-исторический" (даже биографический) характер, то теперь он имеет прямое отношение к проводимой Россией внешней политике. Если по сути своей (не признаваемой действующими в ней лицами) она, эта политика, остается продолжением горбачевской линии нового мышления, то по риторике и амбициям напоминает брежневские времена (правда, без прикрытия "интернационализмом"). Ее аргументация основана на державности и так называемых национальных интересах России (которые, кстати, никто до сих пор четко и откровенно не сформулировал). Недавно в "НГ" появилась статья некоего Анатолия Уткина (за 31 декабря 1996 года), в которой автор, надергав из мемуаров Шульца и Бейкера несколько шутливых и ироничных замечаний, не только искажает действительное отношение двух госсекретарей США к Горбачеву, но и представляет его дурачком, которого американцы обводили вокруг пальца и вытягивали из него все, что им требовалось. Кстати, принижает до неприличия и масштаб самих этих двух крупных деятелей, которые всерьез и искренне были озабочены угрозой ядерной катастрофы и немало сделали для прекращения "холодной войны". Это ведь жизненно важно было не только для Соединенных Штатов, значит, руководствовались они не только национальным эгоизмом.
Мораль статьи Уткина проста: с волками жить -- по-волчьи выть. И не скрывает этого, советуя (ретроспективно также и Горбачеву) разговаривать с американцами, как Александр I с Наполеоном или князь Горчаков с Бисмарком. Эва куда хватил из ядерно-космического века-то!!
Впрочем, г-н Уткин (и далеко не один из нынешних специалистов-международников) отражает общее поветрие. Оно характерно и для думцев, и для правительственных деятелей и чиновников, а именно -- вернуться на международной арене к "правилам игры" исключительно по "национальным интересам". И никто почему-то не задумывается над тем, что это означает сейчас -- играть по американским правилам.
Величие Горбачева как раз состояло в том, что он сумел на какой-то момент навязать мировой политике другие, общечеловеческие "правила игры". И благодаря этому добился исторического поворота в международном развитии. И раз этот переворот удалось осуществить, значит, такие "правила игры" отвечали глубинным, перспективным потребностям мирового сообщества, стремительно двинувшегося в XXI век. Сейчас этот исторический прорыв хотят заблокировать и вернуться к прежней модели: кто кого ловчее облапошит ради исключительно собственных эгоистических державно-национальных интересов. Опасная тенденция.
Остается надеяться, что эта тенденция не зайдет слишком далеко, не перейдет рубежа необратимости. Ибо политика соперничества национально-государственных эгоизмов губительна для мирового сообщества на принципиально новом этапе его существования. Без мировой политики, основанной на принципах нового мышления, человечеству не выжить.
Вот такое пространное рассуждение потребовалось для оправдания моего намерения включить в приложения к этой книге мою полемику с Корниенко -апологета "старого мышления".
Далее -- моя статья под обозначенным в начале заголовком, с некоторыми сокращениями, имеющими частный или личный характер.
Полемизировать мне с Г. М. Корниенко, казалось бы, бессмысленно. Мы с ним, оба служившие советской внешней политике, одно время чуть ли не в одной команде -- он в МИДе, я в ЦК, при генсеке и Президенте СССР, -- мыслим в несовместимо разных плоскостях. Даже если бы не было "привходящих" мотивов его статьи и рассуждали бы мы в рамках "чистых" понятий и лишенных эмоций аргументов, убедить друг друга мы все равно бы не смогли.
И тем не менее отмолчаться мне как-то неловко. Тем более что Корниенко не единственный и не оригинален в попытках дискредитировать политику ликвидации "холодной войны"...
Георгий Маркович оперирует категориями "холодной войны" и в логику его, увы, "старого мышления" легко ложатся такие термины, как "предательство", "бездарность", "неумно", "отдали не за понюх табаку", "пагубность", "бесхребетность", "горе-руководители" и т. п.
"Холодную войну" он представляет как военно-политическое состояние. В то время как она была выражением идеологической конфронтации двух несовместимых социальных систем. И пока одна из них не изменилась, не сблизилась с другой на основе общих принципов (да, да -- общечеловеческих! -- права человека, демократия, соблюдение цивилизованных международных норм и т. п.), ни об окончании "холодной войны", ни о разоружении в масштабах, снимающих угрозу ядерной войны, не могло быть и речи. Без ликвидации тоталитаризма в нашей стране ни на какое "достойное" (слово Корниенко) прекращение "холодной войны" Запад, США не пошли бы. И Георгий Маркович, знающий их лучше меня, пусть тут не лукавит.
Очень характерно, что, отбирая у Горбачева патент на новое мышление, начало его автор возводит к самому Сталину, отождествляя с термином "мирное сосуществование". Неужто забыл, что даже на XX съезде КПСС и в послехрущевские времена мирное сосуществование открыто (нашими теоретиками и в пропаганде) трактовалось как классовая борьба на международной арене? А чем кончается (или должна кончаться) классовая борьба, согласно марксизму-ленинизму, людям, окончившим советские вузы, разъяснять излишне.
Нет, товарищ Корниенко, новое мышление Горбачева тем принципиально и отличается от хрущевского мирного сосуществования, что оно предполагает совместимость общественных систем на основе общих норм и критериев, или, произнесу страшное для вас слово, -- конвергенцию.
Горбачеву пришлось в конечном счете выбирать: устранить угрозу всеобщей ядерной катастрофы можно было, только демонтировав тоталитарный строй в Советском Союзе и покончив с "доктриной Брежнева". Он сделал этот выбор и с этим останется в истории как величайший гуманист XX столетия.
По этой спасительной для народов логике и проблема ракеты "Ока", и проблема единства Германии, и другие, вами названные, выглядят совсем иначе.
Ну что, спрашивается, от того, включили ли мы эту ракету в договор по РСМД или не включили, настояли на снижении дальности подобных ракет или нет? Для Генштаба, для мидовских переговорщиков, для некоторых подразделений ВПК это -- с их ведомственных позиций -- конечно, имело значение. А с точки зрения национальных интересов, т. е. государственной безопасности, абсолютно никакого. Или Корниенко и впрямь уверен, что американцы и НАТО собирались напасть на нас и нас завоевать?.. Или стали бы угрожать нам ядерной расправой, если мы, например, "не отдали" бы жизненно важную (!) для нашего народа Анголу?
То же самое с паритетом по ракетно-ядерному оружию. Ну, добились мы его, вымотав экономику страны и деформировав всю общественную психику. И что? Почему же американцы на нас не напали, пока мы не имели паритета? И вообще -- для чего он нам нужен? Чтоб демонстрировать сверхдержавие, ублажать свои великодержавные амбиции, без чего наши люди будто ну просто спать спокойно не могут? Укреплять антидемократический, постсталинский режим в стране и у ее союзников? В этом, что ли, был наш национальный интерес?
Никогда мы с вами, Георгий Маркович, тут не сойдемся.
...Договор СНВ-1 получился, согласно Корниенко, более выгоден для США... "с чисто военной точки зрения", добавляет он. Не буду вникать в правомерность этого утверждения. Для меня важно пояснение -- "с чисто военной точки зрения". А с точки зрения, реального процесса ядерного разоружения, т. е. уменьшения угрозы мировой войны?
По этому случаю и по другим Корниенко цитирует американцев -- политиков и авторов книжек: те хвастают, что им удавалось "урывать" у нас побольше, чем они ожидали. И выдают нас за этаких простачков. Корниенко вместе с ними потешается. И этим выдает себя, ибо, оказывается, думает он так же, как они, только с обратным знаком, -- в терминах дипломатической игры, переговорной ловкости -- кто кого надует или сильнее прижмет в противоборстве.
А Горбачев, во всяком случае после Рейкьявика, с ними в игры не играл, хотя и видел все ходы и уловки американцев. Американские "игроки" выставляют себя победителями в играх, в которые с ними уже не играли. Горбачев шел к цели -- через доверие и разрядку атмосферы военного противостояния. И встретил искреннее (не на чиновно-военно-дипломатическом, а на нормальном, человеческом уровне) понимание и готовность взаимодействовать, прежде всего со стороны Шульца, а потом и других.
Об объединении Германии. Корниенко оценивает произошедшее с позиций чиновника-переговорщика. В то время как Горбачев действовал, исходя из понимания исторического значения объединения Германии для судеб двух великих наций и их отношений на перспективу, думая о будущем Европы и мира, т. е. показал себя и на этот раз государственным деятелем, а не политиком, для которого популярность на данный день превыше всего. Его заботило также, чтобы спонтанный порыв немцев к воссоединению не сорвал все то, что уже было достигнуто в формировании новых, неконфронтационных международных отношений.
И совсем нелепы обвинения в предательстве национальных интересов, будто от германского единства и общенациональной признательности немцев за то, что мы этому не помешали, пострадала наша собственная безопасность.
Что получила Германия в результате объединения -- объяснений не требует. От нас она хотела одного -- покончить со всем, что напоминало бы отношения "победитель -- побежденный". Не так уж много, если учесть, что минуло полвека после войны.
Мы же получили столько, сколько Германия могла бы и не дать, будучи сама уже мощнейшей державой и главным союзником сверхдержавы в НАТО: содержание наших войск в течение трех лет, строительство квартир для офицеров, кредиты, помощь, включая гуманитарную, честную и активную поддержку в международных делах перед "семеркой". В деньгах это исчисляется в сотню миллиардов долларов. Другое дело -- как мы этим распорядились.
Замечу попутно: в описании германской политики Горбачева Корниенко ссылается на недоброкачественные источники из вторых и третьих рук. Впрочем, он "при этом" не был, и для меня, присутствовавшего на всех переговорах и встречах, связанных с объединением Германии, его доводы, даже в частностях, выглядят совсем несолидно, демагогически.
Наконец, о позиции Горбачева во время Персидской войны. Опять же -- и понятно почему -- вне рассуждений Корниенко остается главная установка нового мышления в этом острейшем международном кризисе. Да он и не знает, какая огромная работа была проделана Горбачевым, чтобы не допустить худшего -- для самого Ирака в особенности, -- чтобы предотвратить рецидив, а то и возобновление "холодной войны". Инерция силовых подходов в мировой политике была еще очень сильна. Горбачев не достиг всего того, к чему стремился, сделав, однако, максимум, чтобы остановить военную машину и решить проблему мирно. Не вмешайся Горбачев с позиций нового мышления в этот конфликт, последствия были бы неизмеримо худшими.
Приложение 3
В январе 1993 года я был приглашен выступить на конференции в Иерусалимском университете. Тема конференции: "Харизма лидеров XX века". Понятно, от меня хотели услышать, что я думаю на этот счет о Горбачеве. Свое сравнительно тезисное выступление там я потом развернул в статью, опубликованную журналом "Международная жизнь" (июль 1993 года) под заголовком "Феномен Горбачева в контексте лидерства".
Здесь даю ее в сокращенном виде.
Малопонятная категория "харизмы" здесь не подходит. Хотя некоторые авторы, справедливо связывая с Горбачевым поворот в мировой истории, объясняют сделанное им вмешательством потусторонних сил -- одни дьявольских, другие божественных.
От своих непосредственных предшественников в руководстве Советским Союзом Горбачев действительно заметно отличался. Но эти отличия не выходят за рамки обычных сравнений пусть даже между очень разными людьми. Ничего трансцендентного в его особенностях я не увидел.
Правда, когда общаешься с человеком повседневно -- восприятие иное, чем на расстоянии. В последнем случае всегда есть место "тайны", чего-то загадочного... Тем не менее я давно пришел к выводу, при котором и остаюсь: не будучи "великим человеком" по набору личных качеств, он сделал великое дело. С исторической точки зрения это важнее.
Горбачев ведь не принес с собой завораживающей идеи -- ни как Хрущев с его "коммунизмом" в два скачка к 1980 году, ни как Сталин, который с помощью лжи, изоляции страны и страха убедил миллионы людей в том, что мы благодаря ему, Сталину, самые "правильные", самые "справедливые" и самые "хорошие".
Начиная с марта 1985 года все проистекало из знаменитой потом горбачевской фразы: "Так дальше жить нельзя". Правда, в самой этой мысли таилась крамола: как это так -- "развитой социализм", а жить в нем нельзя?!
Важно, однако, что и общество, уставшее потешаться над Брежневым и Черненко, униженное материально и сгорая от стыда за то, как и кто правит страной, чувствовало или понимало, что действительно нельзя дальше так жить. Это стало фактом обыденного сознания.
А как? Как жить? Что жить надо лучше и честнее -- это ясно. Но как к этому идти? Никакой на этот счет харизматической идеи у Горбачева не было.
Но у него были огромный опыт работы внутри системы и неуемная внутренняя энергия деятельной натуры. И у всех у нас был марксизм-ленинизм, из которого на разных этапах старались что-то выжать, чтобы оправдать экспромты и эксперименты над великой страной...
От настоящей, современной социальной науки мы давно оторвались. А марксизм-ленинизм учит все начинать с базиса. Вот Горбачев и начал с машиностроения, в котором увидел панацею и которому летом 1985 года посвятил специальный Пленум ЦК. Предполагалось, что, улучшив положение в этой сфере, мы получим современную технику для всех остальных отраслей, и экономика пойдет в гору со всеми вытекающими...
Ну, конечно, плюс наши привычные методы: мобилизовать, показать пример, возглавить, наладить дисциплину, лучше работать каждому на своем месте, организовать выполнение плановых заданий и взятых обязательств и т. д.
Чем кончилось -- другой вопрос. Я здесь об этом -- для того лишь, чтобы напомнить: в принципиальном плане речь шла о том, чтобы заставить систему работать. Сама она ни малейшему сомнению не подвергалась.
Отсюда и горбачевская терминология: ускорение, динамизация, совершенствование, улучшение... Термин "перестройка" как политическая категория появился не сразу, хотя сам Горбачев произнес это слово еще в 1984 году, будучи в гостях у Тэтчер.
Но оно недаром ведь непереводимо на иностранные языки. Ни "модернизация", ни "реконструкция", ни "переделка", ни "обновление", ни "реорганизация", ни "преобразование" или "преображение", ни "реформа" не передают его полного смысла.
Эта неопределенность (как и потом расплывчатость термина "гласность", которая не идентична свободе слова) объясняется идеологической заданностью -- и "внутренней", личной, и "внешней" -- от социально-политической среды.
Горбачеву первые годы и в голову не приходило, что может встать вопрос об отказе от социализма, от советского строя, от власти во главе с КПСС, от монополии ультраобщественной собственности и диктата государственного плана. Но хотелось чего-то по-крупному нового. В неопределенности термина "перестройка" и таился потенциал этого нового, непонятного пока ему самому.
Появилось и понятие "обновление". Оно интерпретировалось как переход общества в "качественно новое состояние". Но и оно не воспринималось как отход от хотя бы одного из перечисленных "принципов".
Что же двигало Горбачевым? Почему он пошел на такой риск для себя лично? Почему он без всякого понуждения извне стал "раздавать" свою по существу абсолютную власть?
Почему он сознательно решил покончить с вековой традицией "царизма" и с советской традицией "вождизма", выродившегося в вождизм по должности? И он сделал это. Попытка Ельцина возродить традицию быстро провалилась.
Одного честолюбия тут мало. И обычно оно диктует другое поведение в его ситуации.
Что же было? Да просто надежда, которая давно жила в народе, иррациональная, смутная. Надежда, что -- а вдруг! -- что-то изменится к лучшему.
И все же возникает два вопроса:
-- Почему Горбачеву удалось начать перемены в этой косной застойной среде?
-- И почему поверили ему?
Ответ на первый вопрос, как ни парадоксально, приходится искать в вещах, противопоказанных преобразованиям, а именно в тех ненормальностях, отрицательных сторонах нашего общества, даже его пороках, которые сложились и закаменели на протяжении десятилетий. Что я имею в виду? Первое -- у Горбачева была фактически абсолютная власть. Он сам потом говорил, что ни один из руководителей крупных государств не располагает такой властью, какая была у Генерального секретаря ЦК КПСС.
Далее: лояльность, конформизм, иждивенческий комплекс в партии и в народе. Привычка считать, что там, "наверху", все знают, все видят и в любом случае все равно сделают так, как захотят. Не говоря уже о том, что была вера, что марксизм-ленинизм действительно самая передовая научная теория, только вот ее плохо применяют.
Можно спросить: что же это -- страна дураков, при такой-то культуре в прошлом? Да нет! Но это страна цензуры, страна, где воспитали не только десятки тысяч тюремщиков, но где всю общественную сцену заполонили платные служители неприкасаемой идеологии, исключавшей малейшее инакомыслие. Это страна двоемыслия, где даже тот, кто ничему не верил, поносил и высмеивал режим на кухне, в курилках, за пол-литра с друзьями, в то же время исправно, а то и ревностно исполнял все, что полагалось по должности на любом посту.