Черняков Юрий. Бригада

   Гляжу-за Рыжим-то не угонишься. И там подкрутит и сям, и на прибор прибежит посмотрит, и обрыв найдет, и сам же подпаяет. Во кадр, думаю. А сам только кряхчу да поддакиваю с умным видом. А он мне еще экзамен устроил. В схему тычет. Как, мол, скажи ему, эту цепь прозвонить? Ведь знает, паразит, только вид делает. Как, говорю, ее прозвонишь, если она разомкнута? Так она ж через реле, говорит, разомкнута. Подай на обмотку +26 и звони.
   Эти, которые с понятием, инженеры-то, посмеиваются, на нас глядя. Поначалу. А потом не до смеху им стало. Сами иной раз обмозговать не успевали, а Рыжий уже все находил, что и как.
   Я вообще всегда их и потом сравнивал. Кто получше. И до сих пор не пойму. Каждый хорош-то. Но все равно что-нибудь да не так. На спор как-то стали мы точить пробки для керосина. Это, если знаешь, по высшему разряду работа. Керосин-то где угодно протечет, верно? Ну вот.
   Сашка Горелов самый первый свою пробочку притер. Потом я. А Рыжий самый последний. У Ерфилова через два часа потекло, у меня через четыре. У Горелова и на другой день сухо, хоть белым платочком проверяй. Ну а у Рыжего потекло сразу, как из худого крана.
   Ерфилов, смотрю, насупился весь, инструмент швырнул, будто он в чем виноват, и ушел в курилку. А Рыжему хоть бы что. Нужно мне больно, говорит. Я и не хотел. Скучно, мол, пробки эти притирать. Он такой и сейчас остался...
   Если что сделать, то лучше Сашки вообще никто не мог. От души работал. Да и Ерфилов тоже. На Степаныча я всегда как на себя. Сашка-то нет-нет да "протечет". Придет на работу, морда красная, глаза бегают, но чем хорош был - всегда признавался. Ты, говорит, Алексеич, мне чего попроще дай. Не в форме я, мол. Завтра все путем будет. А сегодня - извини.
   Рыжий любил что поинтересней, где исхитриться как-то надо. Сам, глядя на меня, приспособлений себе наделал, да таких, что Николай Иванович увидел как-то и за голову схватился. Вы что, говорит, ребята? Домушничаете, что ли, в свободное время? Этим же любой замок открыть можно. И ведь как в воду глядел. Но про это потом.
   Словом, сделали мы все. Ну не за сутки, конечно, а за неделю. Да. Отработали мы изделие как часы, все только рты разинули. Ну и ну. Аи да Сидоров. Мне, помню, сам маршал руку пожал. А Рыжего заело. Он-то больше всех, конечно, расстарался. И самое ответственное, можно сказать, да тонкое... Что, Алексеич, говорит, теперь неделю руку мыть не будешь? Вот такой, да... Ну а там еще изделие и еще. Вызывает меня начальство. Сергей Алексеевич, говорит, надо. И срочно. Это последнее. Ладно. А потом еще одно... И опять вызывают. И опять последнее. Да вы что? - говорю. Да мы ж отсюда так и не уедем никогда. Как я своим скажу? А кто, спрашивают, кто отработает? Это они меня спрашивают. Ага. Смотрю я на них, и обидно стало, ну хоть плачь. Да не за то, что на нас все взвалили. Это уж как водится... Кто тащит, на того и наваливают. Нет, я о другом подумал. Что ж вы, думаю, вчера еще меня и вдоль и поперек строгали за мою бригаду развалившуюся, один Алексей Витальевич поддерживал, а теперь что? Вроде как ни в чем не бывало? Вроде как так и задумано было?.. Ладно, думаю, что теперь считаться. Делать так делать.
   Ничего им не сказал. Махнул рукой и ушел к своим. Так и так, говорю. Выходит, что, кроме нас, некому. Рыжий сразу, конечно, горло драть. Он теперь себя незаменимым считал. Вообще долго я с ним еще мучился...
   Попробуй ему, к примеру, не доплати. Что ты! Не приведи бог. У людей как? Ты ладно, мол, кончи дело, потом глотку дери. А этот нет. Чуть что не по его, сразу права качать. Машину бросит раскрытой, инструмент раскидает как попало - и к начальству руками махать. С ним у меня как-то уже потом случай такой вышел... Да... Ну ладно, раз уж начал... С этим делом там плохо было. То есть сухой закон в полном смысле. Как-то наши ребята съездили за сотню километров за сайгой. На машине. И привезли под сиденьем пару-другую бутылок... Ну, собрались мы у себя, вроде все свои, да... Сайгачину я запек с горячей картошечкой, с холодку-то вот сели, выпили по-скорому - мало ли кто зайдет... Ну, а как захорошело, разговоры всякие пошли. Это уж как водится. А как стали рассчитываться, этот горлопан опять завелся: а почему столько? Тут я не выдержал. Тем более что давно уже не прикладывался и на хорошем взводе был. Забыл, говорю, за сухим законом, почем она нынче, родимая? И все из-за тебя, охламона. Как так из-за меня? - таращится. А вот так. Забыл, как из-за тебя изделие вовремя не сдали? А в другой раз чуть пуск не сорвали? А что, говорит, я один, что ли, виноват? Не ты, так другой. Не другой, так третий. Тот гайку недовернул. Тот при пайке соплю посадил. Третий рассчитал чего-то не так. А государству чего прикажешь делать? У него карман-то один. И тот не резиновый. Вот и приходится новые средства вкладывать, никуда не денешься. Чтоб таким, как ты, глотку заткнуть... А где их взять? Может, на молоко цену поднять, на ребятишках отыграться? Ты-то, я знаю, тебе чего... Только рад был бы. Только никто не позволит этого, ясно тебе? От тебя же, черт недоделанный, все зависит. На кого жаловаться-то? Вот так! И лучше молчи! И чтоб я не видел больше, как Сашка за тобой доделывает и убирает! Очень я разгорячился тогда. Не знаю, чего вдруг нашло. Говорю, а сам вроде со стороны себя слушаю, сам себе удивляюсь: ну Сидоров, ну даешь, откуда слова только берутся... Очень злой, помню, был. Тем более что давно не прикладывался. Только толку - чуть. С ним что говори, что не говори... Ухмыляется, рожу корчит и посмеивается: не психуй, Алексеич, прорвемся!
   Но это я опять отвлекся. Сказал я это им, значит, а у них челюсти отвалились. Ерфилов Рыжему рот заткнул быстро, а сам головой качает. Что ж ты, бригадир, бригаду свою так подводишь-то? Это ж мы вообще отсюда не выберемся. Так-то ты о нас заботишься?
   Ну, у него одна песня. Бригадир, мол, никудышный. Ну что ж, говорю. Пишите заявления. Все по домам... Только потом пусть никто не плачет, если начнется, что опять одной голой ж..., как в сорок первом, танки пугать будем. Ага?
   Ерфилов, смотрю, набычился весь, потемнел. А ты что предлагаешь? говорит. Гробиться здесь? Без крыши, да всухомятку, да без бани, да без сортира? А другие пусть там в свое удовольствие прохлаждаются?
   Другие не умеют, чего умеем мы, говорю. Их бы пожалеть, неумех, говорю, а ты завидуешь. А Рыжему, гляжу, больше всех невтерпеж. Он, поди, уже отписал своей очередной: жди, мол, вот-вот буду...
   Может, год еще, говорю, а может, больше, кто знает, здесь проторчим.
   Так ты ж говорил сам, говорил вчера: последнее отработаем и двинем отсюда с песнями! - Рыжий опять насел. Последняя у попа жена, отвечаю. Не слыхал, что еще серия на подходе? Одних телеметрических штук пять... Это начальство, чтоб нас не напугать, по одному добавляет. То это последнее, то следующее... А тебе свое соображение иметь не мешает. Так что вот так. Ну а насчет баньки там или теплого сортира, тут я с вами согласный. На все сто. Вот и давайте. Сделаем себе и баньку и сортир.
   Чего-чего? - Рыжий аж привстал. Того, говорю, домик себе построим. С отоплением, с душем, со всеми делами. Да ты что? - Панкратов, кажется, теперь встрял. Хочешь, чтоб нас совсем здесь закопали? Да нам тогда каждый скажет: вот и оставайтесь, раз уж корни тут пустили. Вот тогда заявления и напишем, говорю, я первый и напишу. Понял? Только никто нас держать здесь не будет. Опять же, кто на смену придет, рваться так отсюда не будут, дадут нам дома побыть. И еще спасибо за домик скажут. Ну? Вопросы есть? А почему мы? опять Панкратов спрашивает. Вон тут строителей сколько. Начальству-то уже построили целый коттедж. Почему все мы да мы? А кто, спрашиваю? Удивляешь ты меня не знаю как. Добро бы этот молодой глупые вопросы задавал, а ты ж самостоятельный рабочий человек. Кто сделает-то? Чужой дядя? А ты знаешь, кто этот чужой дядя? Ты. И Степаныч. И я. Ну, Рыжий еще не вполне. Это другие на тебя надеются, а нам с тобой надеяться уже не на кого. Мы не сделаем - никто не сделает.
   Ерфилов рукой махнул. Ладно, говорит, хватит пустоболить... Завтра и начнем. После работы. А в выходные? - Рыжий подскочил. Опять без выходных? Там поглядим, говорю, насчет материалу бы еще договориться... Думаю, не откажут, раз уж остаемся. И хватит, говорю, на сегодня. У меня от начальства башка трещит, а тут еще с вами...
   Домик мы этот отмахали будь здоров. И сейчас стоит. Кого хочешь спроси там про домик Сидорова. Улицу, номер не знают, а домик наш знают. Ну да, там теперь улица целая. Другие фирмы-то, на нас глядя, тоже строиться стали. И получше и повыше, а все ж мы первые...
   И готовил я на всех. Кастрюль закупил, сковородок. Я и дома любил готовить. Жена, правда, обижалась. Ей тоже иной раз хотелось нас чем побаловать... Вот. А жили мы там колхозом. То есть деньги там, продукты все в общий котел. Ну и другие тоже, на нас глядя, стали организовываться. И в каждом колхозе хоть один такой вот вроде меня кормилец был. Бывало, друг у друга кормильцев сманивали. А ушел кормилец - все, развалился колхоз, ешь всухомятку. К нам так Ермоленко потом пристроился. Сам напросился. Возьми, говорит, Алексеич, язва у меня да гастрит с колитом. Только у тебя в гостях и отхожу. Он-то с нашего завода был, с другого цеха. Взял я его. Что ж... Мужик толковый, работящий, хоть и электрик, слова о нем плохого не слыхал. А вообще-то просились многие. Наслышались про наши заработки. Но больше я никого. Ни-ни. Мне со своими бы разобраться. А лишних я вообще терпеть не могу. И Главный тоже, это когда нас в его фирму перевели, к нам зачастил. А поесть он любил. Не то слово. Потом уж вообще заказывать стал. Провел к нам в домик телефон и чуть что - звонит: Алексеич, как там насчет пообедать? Ага. Бывало, с утра отправишь всех на техничку, сам у плиты в переднике, кастрюли кипят, сковородки скворчат, а тут опять звонок. Главный орет: ты почему там, почему не на месте, без тебя тут все стоит, работать никто не может, безрукие они все у тебя!.. Так я ж обед, говорю, готовлю. Какой обед! Чтоб здесь был! Машину высылаю! Все! И трубку бросит. Что тут поделаешь? Огонь загасишь и в машину. За борщ свой любимый он еще простит, а за изделие такого леща выдаст, что лучше не вспоминать...
   А и то сказать: подобрел он, ребята говорили, как я его домашними обедами стал кормить, совсем другой человек стал.
   И сколько раз так бывало. Ночь просидишь в отсеке, провозишься, а утром опять домой. На всех готовить. Не успеешь закончить, а за мной машина. Давай-давай, орут, ждем тебя! И обратно на техничку везут.
   Очумел я совсем от такой жизни. А Главный - ничего, ничего, говорит, я, говорит, Алексеич, скорей весь полигон разгоню, а тебя не отпущу. Хоть тут разорвись...
   Но это я опять забегаю. Только мы, значит, домик отстроили, а к нам смена едет. Ага. Мы и пожить-то не успели, обновить то есть. Даже обидно стало. Но ничего. Домой все же. Приезжаем. Денег - вот по такой пачке отвалили. За что про что - вообще непонятно. Аж в глазах потемнело.
   Рыжий сдуру на такси в Ленинград поехал. А как дело было? Ехал-то он к поезду, да опоздал. Ночь где-то всю гудел, а наутро чуть очухался. Поезд ушел, а он сидит в такси, в тепле, музыка играет, а на улице дождь, а рядом Нинка его, а под сердцем пачка греет... Гони, говорит, товарищ водитель, в северную Пальмиру. Плачу! Тот смотрит на него: ну ты, мол, сопляк, то да се... вылазь да расплачивайся. А как Рыжий пачку показал, так враз скорость врубил. Месяц целый, Рыжий говорил, там мотался, но только полпачки и истратил. Чуть не плакал, говорит. В рестораны его ленинградские не пускали, пока Нинка его в универмаг не загнала и не приодела по-человечески. Да и потом вообще-то не очень пускали. Ему ведь капли достаточно, чтоб окосеть. Это он для виду кричит много, что, мол, сухой закон его замучил, а пил-то не больше наперстка. И то еще убежит на двор, а потом весь зеленый, с глазами выпученными является. А потом как понюхает, так опять бежит...
   Я вот тоже: домой приехал, а что делать с деньгами - не знаю. И вот, как Рыжий, чувствую - не истрачу пока, не успокоюсь. Молодой еще был, известное дело... Ну, пошли все четверо в магазин. Всего набрали, еле дотащили. А зудит все одно. В Сочи едем, говорю. Жена говорит: может, не надо, Сережа? Я и то смотрю - что-то больно тихая она да бледная стала. Ты что, говорю, как не надо, да ты на себя посмотри, измоталась вся. Поедем, в море искупаемся, винограду поедим, ну! И пацаны в один голос: на море, на море... Поехали в Сочи. Тогда там посвободнее было. Сняли пару комнат. Купаемся, загораем, фрукты едим, в ресторанах кушаем. Люди и то косятся. Работяга вроде, а хуже нэпмана. А мне, главное, истратить их поскорее, прямо пальцы жгут, будто чужие. Только наблюдаю - Галя моя все в тени держится. И вообще бледненькая какая-то. Сводил ее к врачам. Силой пришлось. Те переглядываются. Ее бы, говорят, в Кисловодск куда-нибудь... Ладно. Едем в Кисловодск. Там она повеселела вроде, но, в общем, все то же. Ну, думаю, в Москву приедем - всех профессоров пройдем.
   А в Москве телеграмма ждет. Опять давай-давай... Мне бы задержаться тогда хоть на недельку. Самому к врачам сводить. До сих вот, кажется, что если сам сводил бы ее - все по-другому обернулось бы...
   Я вот все думаю... Только и слышишь: вот у них там порядок, организованность, вот они там работящие. Не то что мы, лопоухие. Непонятно только, как у нас вообще что-то есть. Возьми вот Рыжего. Ему бы с его руками да головой эту самую ихнюю организованность - цены бы не было! А с другой стороны - может, он работал бы тогда не так, по-другому? Скучную работу он не терпел. Ему б что-нибудь такое, чтоб под лопатками чесалось. Поехали мы как-то отрабатывать стыковку изделия со стартом. Гнали нас в хвост и в гриву. Мол, там все готово, а вы тут колупаетесь. Приехали, помню, под майские праздники. Сначала самолетом, а потом вертолетом. Чуть живые добрались. А нас там и не ждут. Их самих тут тоже - давай-давай, изделие везут, давно уже готовое, а вы тут колупаетесь, ничего не готово... Ну, как обычно.
   Ладно. Пока начальство отношения выясняло, мы мало-помалу огляделись. Смотрю, а Рыжий уже какую-то патлатую обнюхивает. Вот кто на баб легкую руку имел! Жалели они его, черта, что ли... Куда ни приедем, пока туда-сюда, не успеешь повернуться, а у него уже все поварихи да официантки из офицерской столовой да продавщицы военторговские знакомые.
   Отпустил ее и к нам на доклад. Мол, и здесь мужики маются. Сухой закон, никуда не денешься. А так - прямо сейчас в офицерскую столовую. А уж там чем бог послал. Легко сказать, если после самолетов с вертолетами желудок наизнанку выворачивается... Послонялись чуток, делать нечего, пошли. Приходим, и точно - расстаралась та патлатая. Сначала мы помялись маленько, а потом ничего, чуть живые из-за столов вылезли. Начальство наше навстречу злое, голодное, а мы в зубах ковыряем. Где ходите? - орет. Давай, Сидоров, на совещание к командиру! Ну, пошел. А о чем совещаться-то? Старт-то не готов. Мы-то работать прилетели, а не совещаться. Приходим. Ну, а там как обычно. Сыр-бор. Все друг на друга валят. Никому неохота праздники на площадке встречать. Командир-кавказец ладонью рубанул: короче. Шахта есть, начинки нет. К празднику успеем? Штатский, главный, видно, стал пальцы загибать. Нам бы то, нам бы другое, нам бы пятое, нам бы десятое... Командир усмехается в усы. Застраховаться, говорит, хочешь, если не выйдет? Где ж я тебе сейчас возьму еще один трубоукладчик? Скажи спасибо, что я тут в радиусе тридцати километров сухой закон пробил... А людей где возьму? Вот, на нас кивает, если товарищи с завода помогут, а так только солдат дать могу. Хоть целый батальон. Я и рта раскрыть не успел, а мой начальник вперед высунулся: конечно, поможем! Он поможет... Ладно. Первый день ствол в шахту ставили. А мы больше кабелями занимались да трубопроводами. Начальство повеселело, глядя на нашу ударную работу. Глядишь, и успеем. На другой день до обеда готовились платформу ставить. Поехали на обед. Гляжу, а где Рыжий? А он остался, Горелов говорит, а сам в сторону косит, не хочет ехать. Ладно. Приезжаем после обеда - что за черт! Где тракторист? Ни тракториста, ни Рыжего не видно. Пока туда-сюда, а часовой на лес показывает. Вон туда вроде пошли. Сказали, скоро будут. До ночи ждали. Начальство на себе волосы рвет. Без тракториста платформу не подвезешь. Только спать собрались - и вдруг являются. Оба чуть живые - полдня по лесу блукали, пока нас нашли. Они, видишь ли, в сельпо ближайшее бегали. Ну, там им три бутылки из подсобки и отсчитали. Прораб эти бутылки об пень. Все три. Аж под сердцем екнуло. И орет: так, мол, и так и к чертовой матери с площадки! Обоих! Завтра же. Рыжий, гляжу, побелел весь. На меня, как на икону, смотрит. Уж сколько раз его, черта, выручал, привык, нахалюга! И тракторист, гляжу, дрожит, глазами хлопает. Сами-то, правда, трезвые. Мы рукой махнули и спать легли. Утром встаем, а Рыжий, гляжу, не шевельнется. Я его толкаю: вставай, обормот. А он как мертвый. И трясем его и усаживаем, а он мычит, головой только мотает и снова падает. А уже вертолет, слышно, стрекочет. На нем было велено Рыжего нашего с оказией отправить. Так сонного и загрузили. Смотрю - и тракториста этого в той же кондиции волокут. Что за черт! Всю ночь, что ли, пили? Вроде не пахнет. Приезжаем на площадку, а там вообще все непонятно. Все только руками разводят. Платформа-то стоит. В лучшем виде. Кто? Как? Только эти двое. Больше некому. И прожектор сами включили и кран подъемный, и трубоукладчиком платформу подтаскивали...
   Двое? Никто не верит. Тут десяток за день не управится со всей техникой. А кто позволил? Кто энергию подал? Смотрят, а дежурный электрик на подстанции спит. И водкой от него несет. Где они эту бутылку припрятали ума не приложу. Электрика к чертовой матери... Но платформа-то стоит! Все глазам своим не верят. Хоть сейчас изделие ставь и стыкуй. Начальник мой сзади за локоть щиплет: неужели твой Пономарев, а? Как это он сумел? Кто ж еще, говорю, не сама же платформа туда влезла... Вот так, а говорите... Самый ценный наш кадр. Как я теперь без него справлюсь, ума не приложу. А сам на командира поглядываю. Тот услыхал, обернулся, грозно так глянул через брови свои кавказские, потом улыбнулся, пальцем погрозил. Вы мне бросьте, говорит, справитесь и без него. Чтоб к обеду изделие стояло. А этого пьянчугу вашего на пушечный выстрел сюда не подпущу! Да хоть бы пьянчуга был, говорю, а то видимость одна... Пробку понюхает - и готов...
   А тут эту продавщицу сельповскую доставили. Боевая баба! Ей что генерал, что ефрейтор. Сразу заладила: у вас план и у меня план. Кой месяц без прогрессивки сижу. А как услыхала его кавказский говор, враз язык прикусила. Он сказал как отрубил. Еще раз случится такое - к чертовой матери сельпо со всем содержимым снесу. Но потом он ничего, отошел... Больше нас не поминал. Все мы сделали в лучшем виде. И поставили, и подстыковали, и проверили. А когда ведомость составляли премиальную - я сам проследил, Рыжего тоже не обидели. Какие могут быть обиды, если к празднику и отрапортовали.
   И все равно ведь доигрался! Рыжий-то. Уж сколько говорилось ему: берись за ум, берись за ум! Уж сколько я его, паразита, выручал. Одних телег на него больше пришло, чем на всех остальных. Там-то режим строгий. А ему хоть бы что. А работал как? Никакой серьезности. И балаболит, и балаболит! И зубы скалит, и других цепляет. Степаныча, правда, побаивался. Того не очень-то разыграешь. У него рука тяжелая. Это Сашка все стерпит... Вот и приходится за ним доглядывать, как бы чего не пропустил. А он еще обижается... И ведь так и вышло, ведь как чувствовал! Изделие отрабатывали экспериментальное. Ох и здоровенное! Ангар для него специальный из Москвы доставили. С хитрым замком, с сигнализацией. Такой замок, говорят, что диверсантам не позавидуешь. Ну нам это без разницы. Замок и замок. Раз закрывается, значит, и открыть можно. Проверяем мы изделие, все путем, все в норме, вдруг один параметр не в допуске. Чуть не самый последний. Смотрим и так и этак. Николай Иванович по схемам покопался, говорит, что микромодуль какой-то не в режиме. А сам этот блок безразборный, ремонтировать нельзя, только заменять его весь.
   Заказчики руками разводят: меняйте, мол. Легко сказать. Через неделю если только. Пока из Москвы пришлют. А им что? Это у нас конец квартала, у нас план этим изделием закрывается. Что делать, а? Рыжий, смотрю, загорелся. Вы, говорит, прикройте меня от них получше. А я попробую микромодуль прямо в блоке заменить не разбирая. Николай Иванович головой только покачал. Авантюризм, мол.
   И сделал ведь, черт рыжий, что ты думаешь! Сам блок он не разбирал, только болты отвернул и из отсека чуть вытащил. Мы его окружили. Усердие изображаем. А заказчики тоже вид делают, что ничего не видят.
   Так Рыжий - подумать только! - с другой стороны платы все двенадцать ножек у микросхемы выпаял, а потом отмычками своими, как Николай Иванович скажет, сбоку через дырку в плате вытащил. И через нее же другую просунул, поерзал ею по плате вверх-вниз, пока ножки в дырочки свои не вошли. И запаял. Все двенадцать. Вот так. Знай наших. А то - нельзя. Кто не может, тому и нельзя. Николай Иванович руками только развел. Ай да Виктор! Он один его по имени звал. Зовет заказчиков. Давайте, говорит, еще раз проверим. По-моему, мы на приборе ноль не выставили. А сам улыбается хитро и на них смотрит. А те с серьезным видом кивают: да, мол, конечно, давайте перепроверим.
   Ноль выставили, дали команду - стрелка стоит как влитая, прямо в номинале, не колыхнется. Николай Иванович говорит тогда: может, на другом стенде проверим, мало ли... Нет, нет, говорят, этот стенд проверенный, не надо. А друг на друга и не смотрят. И хоть бы улыбнулся кто. Расписались в журнале и ходу из технички.
   Николай Иванович говорит: вот так, мол, учитесь, ребята, все видеть, но не все замечать.
   То есть изделие сдали заказчикам все честь по чести. Тридцать первого числа. Начальство нам на радостях сэкономленный спирт выделило... Ты только не подумай, чего доброго, что мы его там канистрами экономили. Нам в год раз присылали строго по норме для промывки контактов.
   Ребята, бывало, контакты протирают и смеются: не много ли чести, чтоб каждый вот так тереть? Может, лучше самому стакан принять, потом дохнуть на все разом - и хорош, пусть просыхают.
   А так - сухой закон, по всей строгости. Ну вот. Рыбки наловили, почистили, пожарили. Сайгачью ногу я в золе запек. Все в лучшем виде. Все довольны. Да... особенно Витька Рыжий расчувствовался. Ты, говорит, как отец нам родной и как мамаша вроде. Я только тебя и Николая Ивановича здесь уважаю. И целоваться полез. А под конец, когда уже расходиться стали, на рыбалку, помню, собирались, подходит ко мне опять, глаза в сторону, то да се, бормочет... а что, мол, к примеру, будет, если в изделие посторонний предмет попадет? Я сразу почуял недоброе. Говори, черт рыжий, трясу его, чего натворил? Сознался наконец. Как родному одному тебе скажу, вздыхает. Ключ он семнадцать на двадцать два в приборном отсеке оставил. Накинул он этот ключ на гайку снизу, когда блок на место ставил, чтоб другим ключом сверху затянуть, да так и забыл его там. Только когда уже весь инструмент собрал, хватился. А изделие уже проверили, опломбировали и прокрутить успели на наличие посторонних предметов. Так ключ и не звякнул. И ведь сколько народу, и заказчики эти, носы в этот отсек совали! И хоть бы кто заметил. Рыжий-то язык и прикусил. Попадет ведь, если скажешь. А так не скажи, и не узнает никто. От изделия-то потом и винтика не сыщешь...
   Я как услыхал про такое дело, чуть голоса не лишился. Да ты не переживай, Алексеич, это он меня утешает, все нормально будет. Его там будь здоров как затянуло.
   О чем, скажи, с дураком говорить? Уж, кажется, сам понимать должен. Ведь как начнутся эти вибрации да перегрузки, как начнет этот ключ электронику молотить... А с другой стороны, что делать-то? Это еще хорошо, что сказал... Что всем нагорит, это еще ладно. И что целому заводу квартал не зачтут и тысячи людей без премии останутся - это полбеды. А вот что пуск сорвем - это да. Бывало такое. Не часто, но бывало. Пуск такого-то числа, в такое-то время. И точка. И попробуй не уложись. Что, почему - не важно, не нашего ума дело. И чтоб из-за какого-то разгильдяя все сорвалось! Вот так стою и думаю: а сам-то, сам куда глядел? И что теперь делать, ума не приложу! Время позднее, изделие опечатано и под охрану сдано. Не станешь же часовому втолковывать что да почему. Хоть сам туда лезь. А только и остается что на преступление идти. Пулю схватишь - туда тебе и дорога, будешь знать, как разгильдяя покрывать!
   Я Витьке говорю: молчи, мол. Никому ни слова. А сам на техничку побежал, в караул. Прибегаю, а там начальником капитан знакомый. Да я их, считай, всех там знал. И меня знали. А с этим я вообще вместе воевал, в одной дивизии. Я в разведке, а он в артиллерии. Рассказал я ему все начистоту. Как хочешь, говорю, а к изделию меня допусти. Я только ключ этот, будь он неладен, на глазах твоих вытащу - и все нормально будет.
   А ему вот-вот на пенсию идти. Ему только таких вот приключений не хватает. Косится на меня подозрительно и к запахам моим банкетным принюхивается. И головой качает. Нет, Серега, вздыхает, и не проси. Ничем тебе не могу помочь. Часовые знаешь какой инструктаж получили? До утра никого к ангару с изделием не подпускать. Кто бы ни был. И вообще действовать без лишних предупреждений. Вот как. Изделие-то тебе лучше знать какое. У меня там сейчас Хабибулин стоит, а сменят его Шарипов и Нечипоренко. Эти инструктаж слово в слово выполнят. Я и сам туда лишний раз сходить боюсь. Так что иди спать, говорит, утром голова свежее будет, разберетесь. И замолк. Он всегда такой был. Пока слово вытянешь - сам упаришься. Да нельзя до утра, горячусь,- утром пуск назначен. А ему хоть бы что. Ему хоть лоб расшиби, он свое твердить будет: хочешь обижайся, хочешь нет, а не могу. Устав есть устав. Махнул я на него рукой. Артиллерия, одним словом, говорю, на все точные целеуказания нужны. Никакой инициативы. Здорово меня, помню, разозлила эта его непробиваемость. Ладно, про себя думаю, сам справлюсь. На фронте еще не такое бывало... Ну, до свидания, прощаюсь, пойду спать, раз такое дело. Вот-вот, кивает, только не обижайся. Какие могут быть обиды...