Черняков Юрий. Бригада

Черняков Юрий
Бригада

   Ю. ЧЕРНЯКОВ
   Бригада
   (повесть)
   Основные эпизоды и сам сюжет этой повести возникли на основе моих личных впечатлений и того, что я услышал в разное время от разных людей, с которыми мне довелось работать. Ведь для литературы важны не только сами факты, тем более уже ставшие общеизвестными, но и то, что остается от фактов в людской памяти. То есть это не запись воспоминаний какого-то конкретного лица, а попытка воссоздать обобщенную судьбу обобщенного героя участника тех давних событий.
   Впрочем, некоторые эпизоды я предпочел передать нетронутыми со всеми неизбежными - как это случается, когда они передаются из уст в уста, преувеличениями и подробностями, ибо в них есть и своя романтика, и свой драматизм, и, главное, дух времени.
   ...Это уже потом, лет через десять, "Волгу" себе купил первого выпуска, дачу в Здравнице. Квартиру в Черемушках получил, обставил всю. Жену и ребят одел, обул. Теще золотые зубы вставил и себе... во... видишь? Ни одного натурального. Да, а волосы уже не вставишь. И почками до сих пор мучаюсь. От воды, говорят. Там вода знаешь какая? Чайник закипит, плеснет из-под крышки - и белая полоса на боку остается. Я, бывало, как в Москву приеду, прямо на кухню сразу иду. К крану присосусь, оторваться не могу. До чего же сладкая в Москве водичка! Столько лет прошло, всё быльем поросло, а вкус той воды как вспомню, так разом все печенки заноют.
   А поначалу и думать не думал, что так все обернется... Вызывают меня к директору. Прямо перед обедом. Прихожу, а там двое военных. И директор, гляжу, озабоченный, в сторону смотрит. Вы, спрашивают, Сидоров Сергей Алексеевич? Ну я, говорю. Собирайтесь, поедете с нами. Это куда еще? спрашиваю. Там узнаете, отвечают, нам приказано вас доставить, а все узнаете на месте.
   Я к директору: как так, Павел Александрович? Что, мол, за дела? Сам же только-только на собрании от имени наркома благодарность объявил, лучшим слесарем, гордостью завода называл. Что же теперь-то молчишь? Вот потому, говорит, что ты лучший, что ты наша гордость. Поезжай, Сидоров. Тут все как надо делается. Ты ж фронтовик, ордена имеешь, а вопросы задаешь, как новобранец какой... Значит, так надо, понял? Иди переоденься и никому ни слова. А то, что ты лучший слесарь, так никто у тебя этого не отнимет.
   Посадили меня это, значит, в машину и погнали. А я сижу и грехи свои перебираю. И так и этак прикидываю. Недоумение, словом, полное. Смотрю, пригород начинается. Долго ехали. Места сплошь незнакомые, лес кругом. Даже вздремнуть успел. Потом слышу: приехали. Вылезаю. Домики меж сосен в снегу стоят, вроде городок офицерский, дальше корпуса видны здоровенные и недостроенные, а кругом все колючей проволокой обнесено. Солдат там наверху работает - видимо-невидимо! Бетон кладут, кирпич таскают... А внизу штатские и офицеры снуют.
   Ну, сдали меня куда надо. Потом с сопровождающими еще куда-то повели. Я уже еле ноги волочу. Пожрать хоть дадут, думаю, нельзя ж человека целый день без жратвы таскать! Привезти-то привезли, а чтоб поставить на довольствие небось никто не почесался!
   Заходим к какому-то полковнику в кабинет. Он на меня ноль внимания. Злой сидит, хмурый. Вот что, Сидоров, говорит, с этого дня будете здесь жить и работать. Один пока, без семьи. Койку вам предоставят. Как так, говорю, а если я не желаю? Как так можно человека не спросясь от семьи отрывать? Все-таки я не штрафник какой, разведвзводом командовал, награды имею, благодарности...
   Вот ты на фронте был, говоришь, а видно, забыл уже, как в сорок первом от фашистских танков драпал? Опять хочешь, чтобы это повторилось?.. Потом рукой махнул. Много, мол, вас тут, и все права качают. Некогда каждому разобъяснять. Вот оно что, думаю,- наверно, всем, кто отступал, какое-то наказание вышло. Так что иди и работай, говорит. И не забывай фронтовую заповедь: больше пота - меньше крови. И бумаги мои сопровождающим отдал. Потом меня еще в какую-то комнату потащили пропуск оформлять.
   Наконец привели меня в один ангар. Недостроенный еще. Наверху солдаты крышу кроют. И снежок сверху сыплет. Там-то я и увидел ее, родимую... Сначала подумал - самолет. Нет, не похоже. Вроде снаряд от "катюши", только раз в двадцать больше. Лежит на стапеле. А кругом народу что муравьев. Штатские, военные. И солдаты кругом с "папашами" через плечо. Мои провожатые опять мои бумаги стали кому-то показывать. А у меня уже в глазах рябит от этих бумаг. Вдруг один штатский, сам полный такой, в пенсне и шапке бобровой, бумаги мои когда увидел - и ко мне. Товарищ Сидоров? - говорит. Наконец-то! Обрадовался мне, как земляку в госпитале. Руку протянул, подняться на стапель помог. Вы, голубчик, очень, очень нам нужны. Без вас, мол, мы пропали совсем. И любуется на меня, как на облигацию выигрышную. А военные в сторонке стоят и на часы поглядывают. И генерал среди них. Коренастый такой, хмурый. Руки за спину заложил и поверх голов смотрит. Тоже на часы посмотрел и этому, в пенсне, говорит: давайте, мол, побыстрее, товарищ... ну и по фамилии его назвал. Тот кивает, да, да, одну минуту, сейчас, только товарища Сидорова в курс дела введу.
   Подводит он меня, значит, и показывает на открытый люк. Там, говорит, стоит один блок. Нужно отстыковать от него высокочастотные кабели, а они в самом низу находятся, под блоком, и никто у нас до них добраться не может. А сделать это нужно очень аккуратно, чтобы ничего там не повредить. Мы уж совсем было отчаялись. Хорошо я вспомнил, что ваш директор, Павел Александрович, хвастал как-то, что есть у него на заводе один слесарь, который не то что блоху - палочку Коха подкует! Тебе-то хорошо, думаю. Ну, Павел Александрович, вовек тебе этого не забуду, сосватал меня, нечего сказать. Только сунул я свой нос в люк, а туда еще двое переноски направили, светят мне. А этот, в пенсне-то, спрашивает: видите блок? Я смотрю, а там мама родная! Жгутов этих, кабелей всяких, труб разных - видимо-невидимо. Палец не просунешь. Что ж, говорю, ваши конструкторы так постарались? Куда они-то смотрели? Он опять руками разводит. К сожалению, говорит. Дело-то совсем новое... Просмотрели компоновщики. Тут один штатский в заячьей шапке и в валенках голос подал: так нам же аппаратурщики документацию согласовали и вы сами, Алексей Витальевич, ее утвердили! Генерал опять на часы взглянул. Долго это будет еще продолжаться? - спрашивает. Алексей Витальевич этот опять руками развел. Так что выручайте, голубчик. Иначе нам придется корпус автогеном резать. Времени-то у нас в обрез. Сами знаете, что сейчас делается...
   Как не понять, говорю. Только чем же я работать буду? Как чем, удивляется, чем вы у себя в цехе работали? Инструментом, говорю, собственного изготовления. У меня этого инструмента и приспособлений всяких знаете сколько? Как у зубного врача. Он только руками всплеснул. А что же вы его с собой-то не взяли, какой же вы слесарь без инструмента? Тут и я в бутылку полез. А мне сказал кто-нибудь, куда меня забирают?
   Очень я ерепенистый был по молодости. Хорошо генерал вмешался. Подошел, взял за локоть. Ладно, говорит, Сергей Алексеевич, кто тут виноват, мы еще разберемся... Вам сейчас дадут бумагу, и вы быстро напишете перечень необходимого вам инструмента. Мы отправим за ним машину в Москву. Слушаюсь, говорю, товарищ генерал. Только как я этот перечень составлю, если я сам не знаю, как они у меня называются? Ладно, говорит, тогда заберут все, что есть на вашем рабочем месте. Тут я совсем обнаглел. А у меня, говорю, он не весь на рабочем месте. У меня его еще дома полно. Они, смотрю, переглядываются. А вам очень нужно то, что находится у вас дома? - меня спрашивают. Во, показываю, позарез! Да вы не беспокойтесь, говорю. Я жене записку напишу, и она вам его весь отдаст. Генерал усмехается, головой крутит. Ладно, говорит, под мою, мол, ответственность, если не возражаете. Сразу видно, что человек в разведке служил. Пишите своей жене, что все, мол, в порядке, нахожусь в ответственной командировке, пусть не беспокоится, а придет срок - увидитесь. И ничего лишнего.
   Написал я. Все как он сказал.
   Офицер, смотрю, откозырял и бегом от ангара. А дело уже к ночи. Когда еще машина с моим инструментом приедет... И никто не расходится. Попробуй уйди. Это не теперешние, скажу тебе, времена. Стоят и ждут. Холодно, мороз уже пробирает, а стоят. Ну а мне-то чего стоять? Взял переноску и в люк свечу. Соображаю, как под тот блок ловчее подобраться. Подлез под него кое-как. Щупаю. И другие туда же смотрят, чтоб я, значит, никакого вредительства втихомолку не причинил. Мешают, понятное дело, да разве чего скажешь... Это сейчас ребятишки из ПТУ приходят и в изделии ключом орудуют, как ложкой в тарелке. Пощупал я это все основательно и к этому Алексею Витальевичу обращаюсь. А что это хоть за штука такая, как хоть называется? А один, сам из себя строгий, хмурый, коротко так, будто отрезал, - изделие, говорит. Не твое, мол, дядя, дело. Ну а я тоже, знаете, не люблю, чтоб со мной так разговаривали. Не, говорю, это не по моей специальности. Тут электрик нужен. Замок или часики я б вам починил. А тут я без понятия. Генерал опять нахмурился. Ты, говорит, на фронте кем служил? Разведчиком. Ну, говорит, так ты что, только на брюхе ползал? А машину водить не мог? А языка не брал? А за сапера не был? В том-то и дело, говорю, что я не привык вслепую работать. Хочу все до тонкостей знать и осмыслить, прежде чем браться-то. Этот Алексей Витальевич аж руками всплеснул. Так зачем вам это все знать? Вам только отстыковать высокочастотные разъемы! А дальше уж мы сами проверим, почему он не работает. А я свое гну. Извиняюсь, мол, за свою бестолковость, но там ведь еще какой-то кабель болтается двужильный. Сверху-то его не увидишь, но так-то прощупывается. И разъем вроде на корпусе открытый. Может, он и ненужный, я-то не знаю, на всякий случай спрашиваю. Любил я тогда при случае дурачком прикинуться, над начальством покуражиться, что и говорить. За меня начальство держалось знаешь как? Вот и избаловался, известное дело.... Он слова сказать не может. Потом кинулся к люку и меня за рукав тянет. Где? - говорит. Не может, мол, того быть... Тут другие штатские набежали, на меня сверху навалились, где, мол, покажи им всем... Чуть не раздавили. Еле выбрался из-под них. А они давай друг на дружку орать. Это ты не состыковал, это ты не проследил, это вы не проверили... Известное дело, если на каждую гайку по человеку приходится, тут не то что разъем забудешь состыковать, тут вместо самолета паровоз можно собрать.
   Ладно, говорю, потом выясните. Ну так пристыковать его, что ли? Давай, говорят. Полазил я по карманам. Шпильку нашел какую-то, гвоздик. Согнул его. Пальцы поободрал, но вставил эту вилку в разъем, значит. И еще закрутил. Они аж рты разинули. Так вот, знай наших. Запустили они этот блок. Есть картинка! - кричат. Они ее по осциллографу увидели. И ну меня тискать да по плечам хлопать. Вот что значит свежий глаз, говорят. А меня тут зло взяло. Неужто, говорю, сами-то разобраться не могли? Вон вас тут сколько! Я бы сейчас дома дрых давно. Расхлебывай за вас... Они замолкли сразу и на меня уставились. И у Алексея Витальевича, смотрю, челюсть задрожала. А мы, говорит, за кого здесь работаем? Да мы четвертые сутки из ангара не вылазим! Я и то гляжу: очумели они здесь совсем, рожи у всех от холода синие, глаза красные... А хоть неделю здесь сидите, говорю, мне-то что? Я уж как заведусь, бывало, не остановишь... У вас своя работа, у меня - своя... Я-то вас в помощь к себе не требую? Генерал до того молчал, а когда этот, Алексей Витальевич, к нему обратился, он только зыркнул на него и прочь со стапеля спрыгнул и к выходу пошел. Разбирайтесь, мол, сами. И все военные за ним.
   Я на штатских рукой махнул, я-то вижу, кто здесь главный, следом спрыгнул и кричу: товарищ генерал! Он сразу остановился и ко мне повернулся. Да, я вас слушаю, говорит. Дело-то, говорю, из-за которого меня сюда забрали, я сделал, верно? Нельзя ли меня по такому случаю домой отпустить? Я всегда так. Чуть что не по-моему, к самому большому начальству обращаюсь. Нет, говорит, именно поэтому не отпущу тебя. Если бы не справился - выгнал бы. Здесь и так лишних полно... Передовая здесь, фронтовик, окопы! Что будет, если с передовой все к своим семьям двинем? Война надвигается, понимаешь? А от "летающей крепости" штыком да гранатой уже не отобьешься. И уехал. Так я и остался там. В этих окопах.
   Самого-то завода, считай, еще не было. Крыши, говорю, даже не настлали. А изделие это, первое самое, давай-давай. К празднику.
   Директор наш, Алексей Витальевич, помню, в сердцах тому генералу сказал, да при всех: не знаю, мол, как там по газетам, а по мне война эта еще не кончилась. Совсем как на Урале. Не успели с колес сгрузиться, а продукцию давай... Ну ладно... День-другой покантовался, потом все-таки домой отпустили на сутки. Отдохни, мол, и за дело. Это изделие без тебя сдадим, а ты готовься к новому. Оно куда сложней будет. Бригаду тебе наберем слесарей. С любого завода, самых-самых. Вот как тебя самого. Будете выполнять особо ответственные работы по созданию оборонной техники. О зарплате не беспокойся. Согласен? Что ж, говорю, теперь спрашивать, согласен или не согласен. Раз уж по уши влез... Только спрос, спрашиваю, с кого весь будет? С меня, поди? С кого ж еще... Ну тогда, говорю, я лучше себе сам бригаду наберу. Ишь, говорят, какой. Сам... Артель, что ли, сколачиваешь, шабашничать собрался? Почему, мол, так вопрос ставишь? Все потому, говорю. Мне с ними работать, а не вам. До Алексея Витальевича дошло. Да ты не бойсь, говорит, что ты, в самом деле. Не котов же в мешке покупаешь. А с рекомендациями, с характеристиками. Я ни в какую. Черта мне в этих характеристиках! От иного, может, отделаться не знают как. А мне с ним мучиться... Я вообще так привык: ты мне о нем лучше ничего не говори. Ты покажи, как он работает. Как-нибудь со стороны покажи. Вот тогда я тебе сам скажу, что в твоей характеристике по делу, а что видимость одна.
   Алексей Витальевич рукой махнул. Ох и упрям же ты, говорит. Чувствую, прибавишь ты мне еще давления не хуже заказчика... Ладно, говорит, набирай сам. Но начни с рекомендованных. Не забывай, чем мы тут занимаемся. Это люди проверенные. Ну, пару, тройку выбери сам, так и быть. И что ты думаешь? Тех, кого сам тогда выбрал, те со мной и остались. А остальные, умельцы-то, рекомендованные, сами разбежались. Вот так. Мне говорили, что, мол, выжил я их. Может, и выжил... А что прикажешь делать, коли они воду мне мутили? Мастера, по правде сказать, были настоящие. Ничего не скажешь. Ну и каждый о себе понимал. Каждый с гонором. Это ему не скажи, это не подскажи. А это не по его части. Плюнешь иной раз, лучше сам все сделаешь, лишь бы нервы с ним не трепать...
   Но это легко сказать: выбери, мол, сам. Поездил я по московским заводам, насмотрелся... Сплошь старики да пацаны. Мужиков-то фронт повыбил. Только Пономарева Витьку да Сашку Горелова еще через год присмотрел. Мы Пономарева больше Рыжим звали. На его лохмы посмотришь - так зажмуришься... Вот. Прихожу я в цех, где он работал, и ведут меня на участок, где один рекомендованный работал. Совсем другой. Фамилии-то уже не помню. Гляди, говорят, вон тот. Любуйся, а наше, мол, дело маленькое. Хочешь - бери, хочешь - нет... Со мной везде так разговаривали. Думаешь, охота им ценный кадр отдавать? Ну, смотрю. Старичок какой-то. Аккуратненький, в очках. Токосъемники они там вроде собирали. Это так я сейчас понимаю. Кольца медные да эбонитовые на длинные, метра в полтора, шпильки надевают и каждый слой гайками затягивают. Нудная, скажу тебе, работа. Пока эти гайки на полтора метра навернешь, а их сколько, да шпилек с десяток, уснуть можно глядя. И любой пацан справится. Ну смотрю, ну работает, что особенного-то? Уснуть, говорю, можно. Потом слышу визг. Ага. Девки там молодые, тоже чего-то собирают, а около них малый рыжий-рыжий, длинный такой, нескладный вертится. К одной нагнулся, на ухо что-то шепчет, а сам руку подсовывает... И сразу в сторону, спину свою колесом подставил. Она кулачком-то двинула по его горбу мослатому, заохала, а сама рада, поди, хоть такому вниманию. Парней тогда по одному на десяток было. Потом уж наросли...
   Мастер их не выдержал - неловко перед посторонним,- гаркнул на него. Когда, мол, работать будешь? Полдня прошло. А я вас, говорит, ждал. Отпроситься хочу. Тот еще пуще. Пока, кричит, все свои блоки мне не завинтишь, вообще не уйдешь! Рыжий в затылке чешет. А если, говорит, до обеда сделаю, отпустите? До обеда... да ты хоть половину собери до вечера. Нет, а если соберу? Отпустите? Мастер рукой машет: вот трепло, мол...
   И ведь чуть не сделал, что ты думаешь! Схватил круг полировальный войлочный такой, плотный, на вал моторчика насажен,- вставил его между шпилек и моторчик включил. Все аж рты разинули. Круг-то войлочный все гайки разом закрутил, и они, глазом моргнуть не успели, до самого низа опустились. Только подтянуть осталось. В минуту блок собрал. Потом за другой принялся. Доволен - дальше некуда. Девки-то смотрят во все глаза. И зазевался. Вдруг трах! Моторчик из рук вырвало, шпильки погнуло, закоротило, видно, аж дым пошел. А он за пальцы схватился, меж коленок зажал. Я его за руку схватил, подними, мол, повыше, кровь все ж хлещет. Кости-то целы? А мастер опять орать. Поломал, балбес, испортил, то да се... Я его за плечо взял. Угомонись, говорю, так и быть, беру. Да нет, не умельца вашего. Он еще до утра будет колупаться... Этого беру, балбеса. Да вы что, говорит, он же еще напильник, как ложку, держит. Ничего, говорю, у меня будет ложку, как напильник... Научится, куда денется. Мне мастера ни к чему. Я сам мастер. Мне как раз такие и нужны. Умельцы эти мои почему разбежались, говорил уже, нет? Ну вот... Беру, говорю. Да он прогульщик, говорят. А сами, гляжу, счастью своему не верят, подталкивают друг дружку от такой радости. Это у вас, говорю, прогуливал, у меня в цеху ночевать будет. Тут Рыжий рот раскрыл. Ему, паразиту, пальцы бинтую, а он на меня же баллон катит. Я, мол, дядя, к тебе и не пойду. Без понятия еще, конечно... Он не пойдет. Ага. Бегом, говорю, побежишь и еще меня обгонишь. А пальцы-то у него, смотрю, длинные, тонкие. С такими пальцами куда хочешь подлезешь. Не то что мои обрубки. Натерпелся я с ним потом - по самое некуда... Баламут был, шалопут и глотник. А все ж зла на него никогда не имел. Ну, бывало, конечно, всякое.
   Но ничего. До сих пор вот в гости ходим, семьями дружим. А чтоб зло на него иметь - никогда.
   Один он рос, понимаешь. Детдомовский. Тоже понимать надо. Хлебнул в войну среди чужих людей. И жена его под стать, тоже детдомовская. Нинка зовут. Смех один, как на них посмотришь. Сама маленькая, черненькая, ершистая. А в руки его, длинного, взяла будь здоров. А он - хоть бы что. Они, детдомовские, знаешь как друг друга держатся? Один раз я дома у них был, задрались они было при мне, я его в сторону толкаю, так она в меня вцепилась, чуть глаза не выцарапала. Я, помню, раскричался на них, а они смеются. Довольны оба дальше некуда. Я тоже не выдержал, засмеялся. И рукой махнул. Детдомовские, что с них возьмешь? Они тогда еще в бараке жили. Сейчас про эти бараки забыли вовсе. А тогда, после войны, этих бараков было видимо-невидимо. Идешь по коридору - там примус, здесь керогаз, на веревках белье мокрое болтается, ребятишки плачут, бабы орут... Сейчас-то они в трехкомнатной живут, хоромы, можно сказать, а все такие же...
   Но это так, промежду прочим. Я тогда больше к самому изделию приглядывался. Трудно оно шло. Только-только начали собирать. На коленках, можно сказать. И так и этак пробовали. Допоздна над ним засиживались. Технологии толком еще не было никакой. В смысле порядка сборки. А сборка такая, что ой-ой-ой. Чего там только не понакручено. Тут тебе и автоматика, и гидравлика, и радиотехника. И все завязано. Механики-то чистой с гулькин нос. И все ведь с понятием надо делать. Попробуй, к примеру, не так высокочастотный разъем завернуть. Полетит, родное, куда его не ждут. Только держись... Ладно, думаю, чего уж теперь... Делать так делать. Научимся, куда денемся.
   Я так начальству и сказал. Мои, мол, должны уметь все. Только тогда от нас толк будет. Это когда уж освоим да технологию распишем, тогда сажайте всех на отдельные операции. Но это еще когда будет. Давай, говорят, пробуй, если сможешь...
   Собрал я своих. Так и так, говорю. Такие вот дела. И умельцы эти сразу меня за горло взяли. Мы что тебе? Фезеушники? Ерфилов тогда на меня особенно налег. Тебя кто просил? Что ты, мол, вообще из себя меня строишь? Перед кем, мол, выслуживаешься? Кто ты, мол, такой, чтоб нам указывать? Я ж говорил уже, от этих умельцев одна только смута шла. Какой я им начальник? Каждый на равных себя мнит. Сколько раз говорил я этому Ерфилову: давай, мол, на мое место. Так нет, он на это не согласный. Ему снизу меня сподручней шпынять. Я, говорит, беспартейный. Меня в сорок первом исключили, когда из плена прибежал. Тогда помалкивай, говорю, и не высовывайся, окруженец...
   Тут и побежали первые. Самые старички. Больно надо им на старости-то лет переучиваться. Их и так где угодно с руками и ногами... Ладно. Эх, думаю, мне б таких, как Рыжий, пяток хотя бы. И тогда бегите вы хоть все не заплaчу.
   И Рыжий, гляжу, такое дело учуял и тоже, понимаешь, мне как начальству подпевать стал. Совсем обнаглел. Со старшими, гляжу, разговаривать стал на равных. То глазки опускал, словно боялся сказать, а тут гляди-ка, прорезался. Ну я его быстро укоротил. Мне шакалы в бригаде не нужны, говорю, понял? И чтоб я больше не слыхал, как ты над передовиками, заслуженными людьми куражишься. Соплив еще. И подзатыльник еще отвесил.
   А тем временем, считай, уже половина разбежалась. Ладно. Засели с остальными за чертежи да схемы. И за паяльники. После работы, ясное дело... Ерфилов, смотрю, сопит, но держится. Выступал больше всех, а заявление не подает. Сидим, бывало, уже поздно, так и этак кумекаем. Хитрое это дело, электрика. А паяльник? Это только кажется, что делать нечего...
   Вот так и получилось. Работать еще толком не работали, заработков обещанных и не видно, только учимся, как студенты, на одну стипендию... Еще двое-трое заявления строчат. Тут я, помню, психанул. А хоть все бегите! И Рыжий тоже выдал. Он-то быстрее всех нас наловчился. И в пайке и в регулировке. А меня, говорит, регулировщики к себе зовут. У них повыше тарифы-то. Ну этого я всегда на место поставлю. Цыкнул на него разок. Сиди, мол, где сидишь, и не дергайся.
   Потом гляжу - а кто у меня остался-то? Я да Рыжий. Ну еще Ерфилов. И еще двое-трое. Фамилий уже не помню. И они того гляди подорвут. Что делать, а? Впору самому заявление писать, пока не попросили за развал. Что-то, думаю, здесь не так. Черт его знает. Сорвал людей только с места... А какое у меня такое право, чтобы навязывать то, что не по душе? При чем здесь работа? Работа для нас или мы для работы? То-то и оно... К Ерфилову, помню, тогда же вечерком в барак зашел. Вызвал покурить. Мы с ним часто так: сцепимся, скажем, на планерке, а потом вечером на бревнышках меж собой отношения выясняем... Сели с ним, значит, махру раскочегарили... Да... Сидим, как девки на посиделках, на луну мечтаем. Вообще-то я его побаивался, что ли... Ну не то чтоб очень, а уважал скорее, вот. Мужик он основательный, степенный, зря рот не раскроет. Но вредный, собака. Что ж, говорю, Степаныч - его Петром Степанычем зовут, - заявление-то уже написал или как? Вот думаю, говорит. Ну думай... Тебе-то, говорю, сам бог велел, тебе бы свою бригаду сколотить, чем мои указы выслушивать.
   Он цигарку сплюнул. Много чести, говорит, чтоб из-за тебя еще заявление писать. Ты тут вообще ни при чем. Как так? А вот так. Ты, Алексеич, в сорок первом где воевал? Это он у меня уж сотый раз спрашивал. Удовольствие ему было слышать, как я до сорок второго на Дальнем Востоке отсиживался, самураев стерег. А что? - спрашиваю. А то, говорит, что пока ты там прохлаждался, я от самой границы драпал. И все пешедралом. И окружение прошел и плен. Слыхали, говорю, и не раз. Ну и что? Один ты, что ли? А то, говорит, что мечтал я тогда хуже, чем о бабе, от такого-то позору, что счас вот, налетят наши соколы да начнут их драть, мать их в душу... Ночами аж зубами скрипел... Снилось, понимаешь, что сам на кнопки какие-то нажимаю... Ну как пулемет какой здоровенный, а ихние танки да самолеты, как коробки спичечные, пыхают... А проснешься утром где-нибудь в луже, увидишь, что все с той же родимой образца девяносто первого года в обнимку, и так заноет... Не в тебе, говорит, дело. Много чести. А в этих изделиях, будь они неладны. Охота увидеть, понимаешь, как наяву это будет.
   Стало быть, остаешься, говорю? Стало быть, так. Опять молчим. Сидим, смолим. Вот говорят, что крут я больно, говорю. Точно, кивает, как дурной кидаешься. Только на меня где сядешь, там и слезешь. Ты это помни. И другое тоже пойми. Не в мои годы переучиваться. У меня от твоих проводков да клемм в глазах уже рябит. Лучше я так слесарем при тебе и останусь. Ладно, говорю, оставайся, раз такое дело. Только пока что, сам видишь, навар у нас небогатый... когда еще наши изделия пойдут. Он молчит. Потом завздыхал. Я-то думал, Алексеич, ты все ж поумней будешь, а ты все про то же. Ладно, говорю, все ясно... Спасибо и на том.
   Мне тогда и вправду легче сделалось. Утром-то как раз на ковер вытаскивали по причине утечки кадров. Вызвали и давай меня... Вдоль и поперек. И в хвост и в гриву. Какие, мол, специалисты ушли. Я молчу. А что тут скажешь? Все правильно. Специалисты-то уходят...
   А потом не выдержал. А они что, говорю, ко мне нанялись? Сезонники, что ли? А раз корм у меня плохой, так к другому хозяину наладились. Я их у вас не просил, сами навязали. И куда вы их столько набрали? А я предупреждал. Коль поставили бригадиром, так под меня и кадры подбирайте. А как же вы думали? Черта они мне нужны такие! Лучше мне молодых дайте. А эти старперы ваши у меня уже вот где сидят! А не нравлюсь, так другого дурака поищите спецами вашими командовать...