— Когда я буду ездить на своей лошади? — Она так долго ждала, когда наступит момент…
И теперь она собирается помочь матери? В чем?
Проклятье!
Саша быстрым шагом вошел в ворота и столкнулся с Петром. Он сразу заметил, что тот как-то странно смотрит в сторону.
— Ты чего туда уставился? — поинтересовался Саша удивленно.
— Ничего, так…
— А чего это у тебя ведро в руке?
Черт возьми, он совсем забыл про это проклятое ведро! И в самом деле, глупо! Он даже не заметил, как веревка больно врезалась в пальцы.
Наконец Петр, поняв, что камень за пазухой лучше не держать, выложил:
— Саша, ты знаешь, с Ильяной что-то происходит не то!
— Что?
— Я даже не знаю!
— Но с чего ты взял это?
— Просто мне так кажется…
В общем, Петр Кочевиков с тех пор совсем приутих. У него была жена-ведунья. Ведун — тот, кто ведает, знается с добрыми силами, в отличие от злых сил, с которыми связан колдун. У Петра была пятнадцатилетняя дочь, которая все же имела настоящий мальчишеский характер. Все ее интересовало, все ей было нипочем. Эвешка постоянно ворчала, что Ильяна вся в отца пошла. Но зато сам Петр стал куда тише.
Может быть, просто возраст давал о себе знать.
Пока что с Ильяной за эти пятнадцать лет ничего страшного не случалось.
Она с младых ногтей отличалась разумностью, а потому не совалась куда не нужно. В лесу знала все тропки, все повадки зверей и птиц. Нашла бы дорогу домой с завязанными глазами. Людей можно было не бояться — тут была лесная глушь, а если бы какой недобрый человек и пожаловал, то Эвешка с ее волшебством быстро приструнила бы непрошенного гостя. впрочем, все боятся колдунов ли, ведунов ли, и потому гости не обременяли Кочевиковых своим присутствием.
— Наконец-то, — проворчала Эвешка, когда Петр наконец ступил в горницу, а за ним и Саша. Сначала она обратилась к Саше, — садись, дорогой, туда, в красный угол, под иконы! А ты, — посмотрела она на мужа и вдруг заохала, — опять не снял сапоги!
— Да постой кудахтать, сниму сейчас! — бросил Петр и, прислонившись к стене, стал стаскивать сапоги.
— Да ладно, не надо! Щи стынут, а ты сейчас руки испачкаешь! Что там, проходи уж так!
Мужчины сели. Эвешка проворно сновала от стола за перегородку, где находилось все ее кухонное хозяйство, и обратно. Саша с усмешкой смотрел на нее, хотя и отдавал должное — Эвешка была образцовой хозяйкой. Сам Саша мало интересовался достатком и домашним уютом — он постоянно возился со своими книгами. И книги Эвешка все время ставила ему в упрек — что, мол, за мужик, возится с книжками, словно монах в монастыре. Он проводил за книгами почти все свое свободное время — хотя Эвешка, когда заходила к нему домой, указывала ему на слой пыли то на подоконнике, то на столе. В конце концов, не выдерживая его спокойного безразличия, женщина принималась вытирать пыль сама. Петр напоминал ему и о кобыле, что уже давно застоялась в конюшне. Получает столько сытного корма, но не бегает! Саша парировал, что корм если кобыла и получает, то заслуженно, но соглашался, что жиреть лошади давать нельзя.
Петр в сердцах советовал ему бросить книги в печь. Единственная от них польза — разжигать огонь зимой. Нельзя же быть таким безразличным к жизни! Неужели приятно до самой смерти прожить бобылем? Но Саша только или отмалчивался, или отвечал какой-нибудь шуткой.
И сейчас Петр и его жена опять затянули свои старые песни. Но Саша ответил на нападение нападением — лучше бы за дочерью приглядывали, говорил он, хорошо еще, что она только наполовину ведунья, не занимается волшебством, тогда бы вообще удержу не знала! Саша вдруг задумался — сегодня с утра на него напало какое-то странное настроение. Словно он что-то предчувствовал, а что — сказать не мог. Даже не знал, хорошее это что-то или плохое.
Саша любил этих людей — он чувствовал себя членом их семьи. И они тоже были сильно привязаны к нему. Эвешка, когда принималась стряпать пищу, обязательно готовила и на его долю, и сердилась, если он не приходил.
Иначе, говорила она, Саша не заметит, как отощает и Богу душу отдаст.
Впрочем, так оно в действительности и было — у Саши в доме была своя кухонька, но там все просто заросло грязью, а его стряпня была такого качества, что приготовленными кушаньями было только врагов травить. Он даже зимой огонь не всегда разводил в печи, погружаясь в чтение. В общем, как говорили его родственники, летал в облаках, словно утка по осени.
А этот дом всегда был живым — там постоянно горел огонь, постоянно звучали голоса.
— Вкусно! — сказал он, пробуя щи.
Довольная Эвешка засветилась улыбкой.
— Вкусно! — тут Петр словно вспомнил, что жену нужно хвалить. Он сидел за столом, словно потерянный, погруженный в размышления. Его лицо было сумрачным.
Да, подумал Саша, не все в жизни так гладко. И у людей семейных полно проблем — волнуйся, переживай за своих домочадцев. Нет, уж лучше так, как он — сидишь, обложившись книгами и ни о чем не думаешь. Саша почти каждый день ходил сюда есть, эти люди были его семьей, но даже от них у него были секреты — вычитав в одной книге о существовании леших, он узнал там же о том, как можно сблизиться с ними. Саша был от природы очень любознателен, и потому в самом деле вскоре действительно обзавелся друзьями в среде этих самых леших.
Саша, закончив с едой, выпил большую кружку хмельной настойки из трав.
Скоро должны начаться дожди — все приметы указывали на это. А дождливые дни долгие, неприятные. Неужели ягод в этом году будет мало? Это как раз больше всего занимало хозяйственную Эвешку, которая при одном упоминании о непогоде начинала греметь посудой. Да и Ильяна тоже, наверное, загрустила от этого.
Но существовало одно строгое правило — за столом, во время еды не говорить о бедах и напастях. Как правило, раздавались реплики, типа «подай хлеб», «передай соль», «достойно есть!» и тому подобное.
И наконец Петр сказал:
— Саша, завтра мы, наверное, можем отправиться верхом!
— Но может быть, дождь пойдет! — живо вмешалась Эвешка, — куда вам ехать!
— А ты что, дождь накликала?
— Дожди сами идут, чего их накликать!
— Ну тогда чего зря болтать! Лошади застоялись, пора их размять!
— Можно и потом…
— Ну точно, дождь накликала, — вздохнул Петр.
Петр налил себе в кружку настойки и залпом выпил. После чего он отлил немного в мисочку и поставил за печку — для домового. Он каждую неделю делал так, чтобы задобрить духа.
И сразу все почувствовали, что исчезла какая-то внутренняя напряженность — видимо, домовой благосклонно принял подношение.
Саша, облокотясь на стол, задумчиво жевал хлеб. Тут он обратил внимание, что это хлеб не их помола — мука более мелкая. Ну конечно, ведь Петр плавал и вниз по течению, чтобы там поторговать, чем можно. Он пользовался тем, что на реке были пороги, и потому далеко не каждый торговец отваживался плыть на лодке или корабле вверх. Скот у них был, потому не переводилось молоко и масло, рыба не сходила со стола — Петр был отменным рыбаком, а вот охоту не слишком жаловал. Занимался он и бортничеством — собирал мед диких пчел. Так что на жизнь было просто грех жаловаться. Только почему-то в этой семье не любили домашнюю птицу.
И никогда не держали ее. Однажды, когда Ильяне было семь лет, они приютили раненого лебедя, но птица оказалась в высшей степени неблагодарной — за все время она так и не подпустила к себе никого, и постоянно норовила ущипнуть даже руки, кормившие ее. А однажды этот же лебедь повалил подошедшую к нему Ильяну, которая принесла ему зерно. На том вся их любовь к птицам и закончилась.
Кстати, лебедя потом выпустили из амбара, когда он поправился.
Ильяна вообще росла девчонкой смышленной. Но иногда в ней проскальзывало что-то такое, что ставило ее родителей в тупик.
Родители не раз подумывали, стоит ли рассказывать ей то, чего она не знала — к примеру, все про ее деда, которого звали Уламец, а также про ворона, и еще…
Но Петр понимал, что в таких делах лучше слушать жену. Саша, вставая сейчас из-за стола, тоже вспомнил это, и решил как-нибудь поговорить с Петром и Эвешкой об этом, если с Ильяной действительно уж что-то не то происходит.
Иногда Ильяна спрашивала про своих дедушек и бабушек, но Петр старался отмалчиваться — ему почему-то казалось неудобным признаваться, что он круглый сирота.
Только тут Саша понял, почему вдруг Петр поставил наливку за печку, и почему в доме была такая напряженная обстановка — ведь с Ильяной действительно что-то было неладно!
Ильяна вышла, и тут Эвешка и Петр заговорили наперебой. Начали с огорода, перешли на заготовку дров к зиме, а потом решили, что неплохо было бы как-нибудь свозить дочь вниз по реке, чтобы она посмотрела, как живут там люди. В самом деле, пора, ведь девке уже шестнадцатый год пошел…
Вообще-то сам Саша знал, что ему не всегда удается понять людей, хотя он ничем, в сущности, от них не отличался. В прошлом он и сам вел довольно разгульную жизнь, знал он и пьяные драки в кабаках, и шумные пиршества, и многое другое… Но он, кажется, никогда не одобрял чересчур сильную опеку Эвешки над дочерью. Она, наверное, и понятия не имела о том, что ей когда-то нужно будет выходить замуж, и что ей придется заботиться о муже…
Это в двенадцать лет Ильяна загорелась: хочу лошадь! Ее тогда не убедили ни доводы родителей о цене лошади, угрозы, что ей самой придется ухаживать за конем, поить-кормить его, выносить навоз, особенно зимой…
Ильяна осталась тверда — давайте лошадь!
Иногда Саша думал — и в самом деле, пора отправить девушку вниз по реке.
Там она познакомится с ровесниками, подружится. А то в лесу совсем одичать можно. Надо бы поговорить об этом с Петром, даже завтра утром.
Почему бы, к примеру, не сплавать в Змивку…
— Чем ты занимался весь день? — спросил Петр вдруг.
— Что?… А-а-а-а, как обычно, читал…, — вздрогнул от неожиданности Саша, выходя из раздумий.
— Но ты хочешь поехать завтра со мной?
Вообще-то больше всего ему хотелось и завтра просидеть за книгами. Но, может, и в самом деле поехать с Петром? Там не будет Эвешки, можно будет спокойно поговорить о ребенке, с глазу на глаз.
— Да, почему бы не поехать? — повел книжник плечами, — я согласен!
— Ну тогда решили! — сказал Петр, пытливо глядя на него с другой стороны стола.
Наконец она и сама обняла его. И тут же разразилась потоком слов — просила прощения за свое немногословие за ужином, за непочтительность и грубость. Так все получилось, говорила она быстро, прямо весь день все из рук валилось. А вечером еще хлеб подгорел…
— Хлеб был вкусным! — тихо сказал Петр.
— Если бы так! — вздохнула она. Петр ничего не ответил — он знал, что при стряпне жена пользуется и своими знахарскими рецептами! Но вот с волшебством у нее было строго — она, конечно, учила каким-то хитростям и дочь, но старалась, чтобы хитрости в основном были по хозяйственной части.
Эвешка, кладя голову на плечо мужа, тихо спросила:
— А когда ты собираешься по реке вниз, в Анатольевку?
— Даже не знаю! Все зависит от погоды! Может, дня через три-четыре… А что, все уже готово?
Впрочем, этого вопроса можно было не задавать — Эвешка была отличной хозяйкой, и она наверняка уже давно все подготовила, что нужно. Еще с поздней весны изба наполнялась ароматами трав и цветов, которые она сушила для продажи. Тут были разные целебные снадобья. Такие вещи всегда пользуются большим спросом, и потому на плохую торговлю оснований жаловаться не было. Но теперь Петр что-то не видел ее упаковывающей травы и коренья. Возможно, именно поэтому он как-то не думал о сроках отплытия. Погода в этом году подвела, и из-за нее начались разные бедствия.
— Поплыву, когда скажешь! — улыбнулся Петр, чтобы как-то польстить жене — она вон сколько работает, а ему иногда даже невдомек оценить плоды ее трудов, — там у нас муки еще на месяц хватит? Если нет, то там должно зерно лежать. Или, вот что… Может, вы с Ильяной со мной тоже поплывете? Саша может присмотреть за этим всем, если с нами не поплывет!
Он уже давно мне предлагал так сделать!
— Я посмотрю, как все будет…, — пробормотала она, лежа на его плече.
— Послушай, у тебя ничего не болит? Ты здорова? — спросил Петр, хотя знал, что ведуны и колдуны никогда не болеют, не говорят, сколько им лет, и им не свойственны многие вещи, которые так досаждают обычным людям. Но зато они болели другими болезнями. Им куда больше, чем простому люду, были присущи боязливость, беспокойство, ответственность за других, за свое волшебство.
Эвешка всегда чувствовала себя настороженно — ведь она была уже фактически мертва сотню лет, но скрывала это. Волшебство помогало ей в этом. Потом она вышла замуж за такого вот сорвиголову, но он никак не мог понять всех ее страхов и беспокойств.
Но Эвешка и в самом деле чувствовала, что с нею что-то было не так.
Какое-то чувство внутреннего беспокойства постоянно напоминало о себе.
Но что это могло быть такое? Впрочем, Петр все же считал, что понимает женщин достаточно — по крайней мере тех, с которыми он общался в годы своей бурной молодости. Но то в основном были купчихи да скучающие дочки кабатчиков. Характер жены его мало интересовал, только иногда он удивлялся, как такое может быть — одним только желанием или заклятьями заставлять заставлять попутный ветер надувать паруса.
Но для него Эвешка была женой, и потому все ее таланты он справедливо рассматривал как принадлежащие ему.
— Да нет, — наконец подала голос Эвешка, — ничего у меня не болит!
Просто как-то муторно на душе… Не знаю, может быть, это предчувствие перемены погоды?
— Но она же хорошая пока!
— Погода может измениться в любую минуту…
Неужели она опять что-то мудрит с погодой, подумал Петр. И все из-за нежелания отпускать дочь из дому ездить на лошади! Но сколько можно держать девчонку возле себя — ей уже пятнадцать лет, скоро будет невеста!
— А поточнее нельзя? — спросил Кочевиков немного раздраженно.
— Чего поточнее! Нет, вам и вправду надо отправляться! Или на лошадях, или по реке — но чего дома-то сидеть!
Петр удивился такому резкому изменению настроения, но решил не подавать виду.
— Значит, обратно в Киев посылаешь меня? Я что же, надоел тебе, может?
— Перестань! — она тоже стала выходить из себя, — ты мне никогда не надоедал!
— Может, что-то случилось с Ильяной?
— Нет!
— Перестань, я знаю, что ты и она сегодня какие-то не такие!
— Как это?
— Я сказал ей, что завтра поедем кататься на лошадях, их пора размять.
Ты знаешь, что она давно этого ждала! А последний месяц, так вообще уши мне с этим прожужжала! И вдруг на те, заявляет, что хочет остаться помочь тебе на кухне! Каково, а? Она что, правда хотела с тобой остаться?
— Она мне про это ничего не говорила! Кстати, она сказала, что я отругала ее?
— Сказала только, что должна больше тебе помогать в доме, вот и все! Ну что там насчет поездки в Киев?
Эвешка, сложив руки на груди и нахмурившись, отошла в сторону. Слишком много тут было недосказанного, чего бы она ни за что не хотела говорить кому-то другому, и чего Петр все равно не понял бы.
— Знаешь, я в Киев не собираюсь, — сообщил муж, — я и так там был! Этот княжич — просто алчный недоносок, да еще совершенно не понимает юмора!
Что мне там делать? А уж насчет Войводы, так они там для меня давно веревку намылили!
Ответа не последовало. Кочевиков терпеливо молчал. Ответа так и не было.
Тогда Петр, сняв рубашку, подошел к углу, где стояла корзина для грязного белья, и засунул рубашку туда.
— Я вообще ничего об этом не знаю! — повернулась Эвешка к нему, — и — вообще!
— И вообще, как только с моей дочерью начинают твориться странные вещи, меня сразу отправляют к черту на кулички! Ей уже пятнадцать лет, она время была такая спокойная, а тут будто подменили девку! Если уж есть что-то такое, чего я не понимаю, ты мне объясни!
— Мне ночью приснилась сова…
Ну и что из этого! Подумаешь, птица! Но не все было так просто в этой семье!
— А ведь сейчас как раз самое время! — в раздумье проговорил Петр, — я и сам несколько раз думал об этом. Но это вряд ли он! Ведь не…
Но Эвешка положила палец на его губы, давая понять, что говорить об этом бесполезно.
— Тогда пошли спать! — решительно сказал Петр, — и забудь про эту проклятую Сову! Я бы еще побеспокоился, если бы тебе приснился лебедь, который жил у нас в амбаре!
Женщина невесело рассмеялась.
— Только не это! — воскликнула она, — жуткое создание, прямо исчадие ада!
— От него не спасешься! — проговорил он, — впрочем, как и от меня тоже!
Это я тебе докажу! Кстати, как хорошо, что лебедь вовремя улетел! Если бы тогда Ильяна привязалась к нему, то потом слез было бы море!
— К сожалению, привязаться можно к чему-нибудь и похуже! Есть вот…
— Ну, без этого никуда! Я тебе скажу, в каждом городе есть такие злачные местечки, что потом так и тянет туда! Так что, Эвешка, пока она будет ездить верхом, она будет привязана к лошади, а это лучше! Пусть этим летом она еще чувствует себя ребенком! А зимой… зимой поглядим. Ты там не брани ее особо! И завтра не держи ее дома!
— Не брани ее! — нахмурилась женщина, — но ты не хуже меня знаешь, что я ее не браню!
— Но ты требуешь от нее многого!
— Но только того, что нужно!
— ПОслушай, она же ведь еще ребенок! Она же не может предугадывать все заранее! Все дети таковы! Я и сам был такой! Она должна наслаждаться жизнью, а взрослой станет — еще наработается! В общем, постарайся уговорить ее поехать с нами! Нечего ей тут сидеть!
— Знаешь что! Дочь ведуньи не должна расти, словно чертополох! Она не может жить, делая только то, что нравится ей! Ведь вокруг нее есть и другие люди! И с ними тоже нужно считаться! Петр, это и называется отроческим послушанием! Она потом будет мне благодарна за такое воспитание! Если она в самом деле почувствовала себя виноватой и приняла близко к сердцу мои упреки, так это хорошо! Пусть она почаще задумывается об этом!
— Но она ухаживала за лебедем…
— Не только уж благодаря ее стараниям! Ты спроси Сашку, она тоже иногда может вести себя просто опасно, он подтвердит! Или… спроси, что случилось с его родителями…
— Эвешка, перестань…
— Тебя тут не бывает, когда…
— Это зависит ведь не от меня!
— Если уж на то пошло, Петр, то мне совсем не нравится быть единственной, кто постоянно что-то ей запрещает! Я понимаю, что ты не способен ругать ее! Но вот что мне совсем не нравится — только я ее отругаю, как ты, наоборот, начинаешь утешать и хвалить ее! Ты даешь ей подарки, ты выполняешь любой ее каприз, ты… По сравнению с таким добреньким, каким ты стараешься казаться, я выгляжу…
— Что ты, это вовсе не так…
Эвешка широким шагом направилась в сторону, явно рассердившись. Петр и сам начал терять самообладание, но старался еще сдерживать себя.
— Я всегда бываю рядом, когда чувствую, что нужен ей! — проговорил он несколько смущенно, — и мне кажется, что так и надо! И не надо так убиваться! Будь сама помягче к ней! Она обычный ребенок, такая же, как и все дети в ее возрасте!
— Ах, если бы…, — начала упрямо жена.
Но тут Эвешка, решив больше не накалять обстановку, замолчала.
Петр тоже не стал ничего говорить. Уж лучше отложить разговор на завтра.
Или вообще не говорить на эту тему. Но уж сколько раз он говорил себе это!
Саша часто задумывался о своей жизни здесь, особенно поздними вечерами и по ночам. Он садился за стол, зажигал одну свечу и начинал разговаривать с нею. Свеча давала тусклый свет, и нужно было зажигать вторую, но Саша из экономии не делал этого. Эту экономию одобрила бы Эвешка, но Петр вряд ли. Что это добро экономить, если оно и создается для того, чтобы светить? Впрочем, Петра никак нельзя было упрекнуть в транжирстве — он умел сочетать и широкую натуру, и хозяйскую практичность.
Теперь Саша думал, стоит ли завтра заводить с Петром столь серьезный разговор вообще. Он заметил, что Эвешка была вообще весь день не в духе, и завтра, вероятно, с ней будет то же самое. Так для чего обострять обстановку. Странно только, что она могла так разозлиться из-за обычного опоздания дочери к ужину.
И вдруг он понял, почему женщина нервничала — ведь она знала, что Ильяна, в крови которой течет кровь ведунов, могла открыть в себе такое волшебство, которым она не сумела бы толком распорядиться, но зато наделала бы кучу глупостей. Которые могли бы быть даже опасными.
Впрочем, Саша не осуждал Ильяну. Она ведь ребенок, а детям свойственна любознательность, от ошибок же никто вообще не застрахован. Он пытался вспомнить, какие побуждения двигали им самим в пятнадцатилетнем возрасте, но что-то это было не слишком успешно.
К тому же нужно понимать — девочка соскучилась жить в этом однообразном мире, где все остается неизменным на протяжении лет. В этом нет ничего ненормального — таково уж свойство человеческой натуры. Саша вспомнил Уламеца, отца Эвешки, который был великим чародеем. Чего он только не умел! Он тоже часто говаривал о человеческой натуре…
Вообще-то Саша больше всего был привязан к Петру. Он значил для него даже нечто большее, чем все книги. С ним было очень интересно поговорить, пообщаться. Несколько десятков шагов до дома Петра стали для Саши своеобразным ритуалом, который ему нравилось исполнять. Саша видел, как росла Ильяна, он делал для нее разные игрушки — вырезал из щепок кораблики, кукол, которые раскрашивал яркими красками. Один раз сделал даже большую лошадь из пня, которой вставил соломенный хвост и гриву.
Сколько радости тогда было! Но теперь Ильяна выросла, игрушки больше не интересовали ее. Вот это-то и пугало Сашу — когда игрушки вытесняются из жизни взрослеющего человека, пустоту должно в душе заполнить нечто иное.
Но чем эту пустоту можно заполнить здесь, в лесной глуши? Теперь игрушки лежали в лубяном коробе на чердаке дома, У Ильяны появилась новая лошадь — ПЕстрянка, но выяснилось, что и Пестрянка больше ее не интересует. И что стало интересовать ее тогда? Ответа на этот вопрос Саша не знал.
Или даже если Пестрянка интересует ее. Когда Ильяна научится как следует ездить, то она дни напролет станет носиться по лесу, никого не боясь — грабители сюда не забредают, тут никогда не было больших дорог, имена всех леших она давно выучила назубок. Помнится, один из леших, старый Мисиги, даже навестил Ильяну, когда она только появилась на свет. Леший внимательно осмотрел ее зелеными глазами, похожими на растущий на столетних дубах мох, и сказал, что глаза у нее точь в точь как у настоящей лесной жительницы. Понятное дело, с его стороны это было самым лучшим комплиментом. И куда эту лесную жительницу могло занести — это вопрос. Ей ничего не стоило выбраться из леса и встретиться с другими людьми. Ильяна воспитывалась просто, она не знала хитростей и уверток.
Каково ей будет там, с людьми, которые живут возле леса? Она ведь такая доверчивая… К тому же они — он сам, Петр и Эвешка — с каждым месяцем теряли контроль над ней.
Конечно, она обладает волшебной силой, но сколько глупостей она может натворить!
Вздохнув, Саша раскрыл толстенный рукописный фолиант и, щурясь при скупом свете свечи, принялся разбирать витиеватые буквы. Было тихо — здесь не было ни домовых, ни дворовых, ни прочей нечисти. В таких домах им просто нечего делать… А мысли его возвращались в прошлое. Если бы он остался жить в Войводе, то он женился бы, делал кораблики и лошадок уже для своих детишек. Да, это было бы, если бы он только захотел жить так, как жили все…
И теперь она собирается помочь матери? В чем?
Проклятье!
Саша быстрым шагом вошел в ворота и столкнулся с Петром. Он сразу заметил, что тот как-то странно смотрит в сторону.
— Ты чего туда уставился? — поинтересовался Саша удивленно.
— Ничего, так…
— А чего это у тебя ведро в руке?
Черт возьми, он совсем забыл про это проклятое ведро! И в самом деле, глупо! Он даже не заметил, как веревка больно врезалась в пальцы.
Наконец Петр, поняв, что камень за пазухой лучше не держать, выложил:
— Саша, ты знаешь, с Ильяной что-то происходит не то!
— Что?
— Я даже не знаю!
— Но с чего ты взял это?
— Просто мне так кажется…
* * *
Иногда логика Петра была просто убийственна. Иногда она не казалась столь убедительной. Сейчас ему просто передалось беспокойство Эвешки — та давно заметила, что с дочерью что-то не все в порядке. Впрочем, думал Саша, это можно понять — если бы у Петра был сын, то он заметил бы неладное первым. Вообще-то Петр всегда был сорвиголовой. Саша отлично помнил, как Петр блистал своей удалью в Войводе. Задира, азартный игрок, любитель хмельных медов, говорили, что не было в Войводе женщины, с которой Петр Кочевиков не был бы близок когда-то. А когда Петр немного остепенился, женился, то ему страстно захотелось иметь сына. Но Бог-то он есть на небе — очевидно, он решил, что сын от такого отца все равно ничему хорошему не научится и потом послал ему дочь.В общем, Петр Кочевиков с тех пор совсем приутих. У него была жена-ведунья. Ведун — тот, кто ведает, знается с добрыми силами, в отличие от злых сил, с которыми связан колдун. У Петра была пятнадцатилетняя дочь, которая все же имела настоящий мальчишеский характер. Все ее интересовало, все ей было нипочем. Эвешка постоянно ворчала, что Ильяна вся в отца пошла. Но зато сам Петр стал куда тише.
Может быть, просто возраст давал о себе знать.
Пока что с Ильяной за эти пятнадцать лет ничего страшного не случалось.
Она с младых ногтей отличалась разумностью, а потому не совалась куда не нужно. В лесу знала все тропки, все повадки зверей и птиц. Нашла бы дорогу домой с завязанными глазами. Людей можно было не бояться — тут была лесная глушь, а если бы какой недобрый человек и пожаловал, то Эвешка с ее волшебством быстро приструнила бы непрошенного гостя. впрочем, все боятся колдунов ли, ведунов ли, и потому гости не обременяли Кочевиковых своим присутствием.
— Наконец-то, — проворчала Эвешка, когда Петр наконец ступил в горницу, а за ним и Саша. Сначала она обратилась к Саше, — садись, дорогой, туда, в красный угол, под иконы! А ты, — посмотрела она на мужа и вдруг заохала, — опять не снял сапоги!
— Да постой кудахтать, сниму сейчас! — бросил Петр и, прислонившись к стене, стал стаскивать сапоги.
— Да ладно, не надо! Щи стынут, а ты сейчас руки испачкаешь! Что там, проходи уж так!
Мужчины сели. Эвешка проворно сновала от стола за перегородку, где находилось все ее кухонное хозяйство, и обратно. Саша с усмешкой смотрел на нее, хотя и отдавал должное — Эвешка была образцовой хозяйкой. Сам Саша мало интересовался достатком и домашним уютом — он постоянно возился со своими книгами. И книги Эвешка все время ставила ему в упрек — что, мол, за мужик, возится с книжками, словно монах в монастыре. Он проводил за книгами почти все свое свободное время — хотя Эвешка, когда заходила к нему домой, указывала ему на слой пыли то на подоконнике, то на столе. В конце концов, не выдерживая его спокойного безразличия, женщина принималась вытирать пыль сама. Петр напоминал ему и о кобыле, что уже давно застоялась в конюшне. Получает столько сытного корма, но не бегает! Саша парировал, что корм если кобыла и получает, то заслуженно, но соглашался, что жиреть лошади давать нельзя.
Петр в сердцах советовал ему бросить книги в печь. Единственная от них польза — разжигать огонь зимой. Нельзя же быть таким безразличным к жизни! Неужели приятно до самой смерти прожить бобылем? Но Саша только или отмалчивался, или отвечал какой-нибудь шуткой.
И сейчас Петр и его жена опять затянули свои старые песни. Но Саша ответил на нападение нападением — лучше бы за дочерью приглядывали, говорил он, хорошо еще, что она только наполовину ведунья, не занимается волшебством, тогда бы вообще удержу не знала! Саша вдруг задумался — сегодня с утра на него напало какое-то странное настроение. Словно он что-то предчувствовал, а что — сказать не мог. Даже не знал, хорошее это что-то или плохое.
Саша любил этих людей — он чувствовал себя членом их семьи. И они тоже были сильно привязаны к нему. Эвешка, когда принималась стряпать пищу, обязательно готовила и на его долю, и сердилась, если он не приходил.
Иначе, говорила она, Саша не заметит, как отощает и Богу душу отдаст.
Впрочем, так оно в действительности и было — у Саши в доме была своя кухонька, но там все просто заросло грязью, а его стряпня была такого качества, что приготовленными кушаньями было только врагов травить. Он даже зимой огонь не всегда разводил в печи, погружаясь в чтение. В общем, как говорили его родственники, летал в облаках, словно утка по осени.
А этот дом всегда был живым — там постоянно горел огонь, постоянно звучали голоса.
— Вкусно! — сказал он, пробуя щи.
Довольная Эвешка засветилась улыбкой.
— Вкусно! — тут Петр словно вспомнил, что жену нужно хвалить. Он сидел за столом, словно потерянный, погруженный в размышления. Его лицо было сумрачным.
Да, подумал Саша, не все в жизни так гладко. И у людей семейных полно проблем — волнуйся, переживай за своих домочадцев. Нет, уж лучше так, как он — сидишь, обложившись книгами и ни о чем не думаешь. Саша почти каждый день ходил сюда есть, эти люди были его семьей, но даже от них у него были секреты — вычитав в одной книге о существовании леших, он узнал там же о том, как можно сблизиться с ними. Саша был от природы очень любознателен, и потому в самом деле вскоре действительно обзавелся друзьями в среде этих самых леших.
Саша, закончив с едой, выпил большую кружку хмельной настойки из трав.
Скоро должны начаться дожди — все приметы указывали на это. А дождливые дни долгие, неприятные. Неужели ягод в этом году будет мало? Это как раз больше всего занимало хозяйственную Эвешку, которая при одном упоминании о непогоде начинала греметь посудой. Да и Ильяна тоже, наверное, загрустила от этого.
Но существовало одно строгое правило — за столом, во время еды не говорить о бедах и напастях. Как правило, раздавались реплики, типа «подай хлеб», «передай соль», «достойно есть!» и тому подобное.
И наконец Петр сказал:
— Саша, завтра мы, наверное, можем отправиться верхом!
— Но может быть, дождь пойдет! — живо вмешалась Эвешка, — куда вам ехать!
— А ты что, дождь накликала?
— Дожди сами идут, чего их накликать!
— Ну тогда чего зря болтать! Лошади застоялись, пора их размять!
— Можно и потом…
— Ну точно, дождь накликала, — вздохнул Петр.
Петр налил себе в кружку настойки и залпом выпил. После чего он отлил немного в мисочку и поставил за печку — для домового. Он каждую неделю делал так, чтобы задобрить духа.
И сразу все почувствовали, что исчезла какая-то внутренняя напряженность — видимо, домовой благосклонно принял подношение.
Саша, облокотясь на стол, задумчиво жевал хлеб. Тут он обратил внимание, что это хлеб не их помола — мука более мелкая. Ну конечно, ведь Петр плавал и вниз по течению, чтобы там поторговать, чем можно. Он пользовался тем, что на реке были пороги, и потому далеко не каждый торговец отваживался плыть на лодке или корабле вверх. Скот у них был, потому не переводилось молоко и масло, рыба не сходила со стола — Петр был отменным рыбаком, а вот охоту не слишком жаловал. Занимался он и бортничеством — собирал мед диких пчел. Так что на жизнь было просто грех жаловаться. Только почему-то в этой семье не любили домашнюю птицу.
И никогда не держали ее. Однажды, когда Ильяне было семь лет, они приютили раненого лебедя, но птица оказалась в высшей степени неблагодарной — за все время она так и не подпустила к себе никого, и постоянно норовила ущипнуть даже руки, кормившие ее. А однажды этот же лебедь повалил подошедшую к нему Ильяну, которая принесла ему зерно. На том вся их любовь к птицам и закончилась.
Кстати, лебедя потом выпустили из амбара, когда он поправился.
Ильяна вообще росла девчонкой смышленной. Но иногда в ней проскальзывало что-то такое, что ставило ее родителей в тупик.
Родители не раз подумывали, стоит ли рассказывать ей то, чего она не знала — к примеру, все про ее деда, которого звали Уламец, а также про ворона, и еще…
Но Петр понимал, что в таких делах лучше слушать жену. Саша, вставая сейчас из-за стола, тоже вспомнил это, и решил как-нибудь поговорить с Петром и Эвешкой об этом, если с Ильяной действительно уж что-то не то происходит.
Иногда Ильяна спрашивала про своих дедушек и бабушек, но Петр старался отмалчиваться — ему почему-то казалось неудобным признаваться, что он круглый сирота.
Только тут Саша понял, почему вдруг Петр поставил наливку за печку, и почему в доме была такая напряженная обстановка — ведь с Ильяной действительно что-то было неладно!
Ильяна вышла, и тут Эвешка и Петр заговорили наперебой. Начали с огорода, перешли на заготовку дров к зиме, а потом решили, что неплохо было бы как-нибудь свозить дочь вниз по реке, чтобы она посмотрела, как живут там люди. В самом деле, пора, ведь девке уже шестнадцатый год пошел…
Вообще-то сам Саша знал, что ему не всегда удается понять людей, хотя он ничем, в сущности, от них не отличался. В прошлом он и сам вел довольно разгульную жизнь, знал он и пьяные драки в кабаках, и шумные пиршества, и многое другое… Но он, кажется, никогда не одобрял чересчур сильную опеку Эвешки над дочерью. Она, наверное, и понятия не имела о том, что ей когда-то нужно будет выходить замуж, и что ей придется заботиться о муже…
Это в двенадцать лет Ильяна загорелась: хочу лошадь! Ее тогда не убедили ни доводы родителей о цене лошади, угрозы, что ей самой придется ухаживать за конем, поить-кормить его, выносить навоз, особенно зимой…
Ильяна осталась тверда — давайте лошадь!
Иногда Саша думал — и в самом деле, пора отправить девушку вниз по реке.
Там она познакомится с ровесниками, подружится. А то в лесу совсем одичать можно. Надо бы поговорить об этом с Петром, даже завтра утром.
Почему бы, к примеру, не сплавать в Змивку…
— Чем ты занимался весь день? — спросил Петр вдруг.
— Что?… А-а-а-а, как обычно, читал…, — вздрогнул от неожиданности Саша, выходя из раздумий.
— Но ты хочешь поехать завтра со мной?
Вообще-то больше всего ему хотелось и завтра просидеть за книгами. Но, может, и в самом деле поехать с Петром? Там не будет Эвешки, можно будет спокойно поговорить о ребенке, с глазу на глаз.
— Да, почему бы не поехать? — повел книжник плечами, — я согласен!
— Ну тогда решили! — сказал Петр, пытливо глядя на него с другой стороны стола.
* * *
Эвешка расчесывала свои густые волосы. Муж ее все время говорил, что никого еще не знал, кто бы так носился со своими волосами. Но она чувствовала, что Петру нравится, когда ее волосы в порядке. Только что она закончила рассовывать по углам избы мешочки с пахучими травами и сушеными цветами, чтобы там стоял приятный запах. Вот и сейчас Петр подошел к ней. Он наклонился и поцеловал жену. Эвешка даже глаза закрыла от удовольствия.Наконец она и сама обняла его. И тут же разразилась потоком слов — просила прощения за свое немногословие за ужином, за непочтительность и грубость. Так все получилось, говорила она быстро, прямо весь день все из рук валилось. А вечером еще хлеб подгорел…
— Хлеб был вкусным! — тихо сказал Петр.
— Если бы так! — вздохнула она. Петр ничего не ответил — он знал, что при стряпне жена пользуется и своими знахарскими рецептами! Но вот с волшебством у нее было строго — она, конечно, учила каким-то хитростям и дочь, но старалась, чтобы хитрости в основном были по хозяйственной части.
Эвешка, кладя голову на плечо мужа, тихо спросила:
— А когда ты собираешься по реке вниз, в Анатольевку?
— Даже не знаю! Все зависит от погоды! Может, дня через три-четыре… А что, все уже готово?
Впрочем, этого вопроса можно было не задавать — Эвешка была отличной хозяйкой, и она наверняка уже давно все подготовила, что нужно. Еще с поздней весны изба наполнялась ароматами трав и цветов, которые она сушила для продажи. Тут были разные целебные снадобья. Такие вещи всегда пользуются большим спросом, и потому на плохую торговлю оснований жаловаться не было. Но теперь Петр что-то не видел ее упаковывающей травы и коренья. Возможно, именно поэтому он как-то не думал о сроках отплытия. Погода в этом году подвела, и из-за нее начались разные бедствия.
— Поплыву, когда скажешь! — улыбнулся Петр, чтобы как-то польстить жене — она вон сколько работает, а ему иногда даже невдомек оценить плоды ее трудов, — там у нас муки еще на месяц хватит? Если нет, то там должно зерно лежать. Или, вот что… Может, вы с Ильяной со мной тоже поплывете? Саша может присмотреть за этим всем, если с нами не поплывет!
Он уже давно мне предлагал так сделать!
— Я посмотрю, как все будет…, — пробормотала она, лежа на его плече.
— Послушай, у тебя ничего не болит? Ты здорова? — спросил Петр, хотя знал, что ведуны и колдуны никогда не болеют, не говорят, сколько им лет, и им не свойственны многие вещи, которые так досаждают обычным людям. Но зато они болели другими болезнями. Им куда больше, чем простому люду, были присущи боязливость, беспокойство, ответственность за других, за свое волшебство.
Эвешка всегда чувствовала себя настороженно — ведь она была уже фактически мертва сотню лет, но скрывала это. Волшебство помогало ей в этом. Потом она вышла замуж за такого вот сорвиголову, но он никак не мог понять всех ее страхов и беспокойств.
Но Эвешка и в самом деле чувствовала, что с нею что-то было не так.
Какое-то чувство внутреннего беспокойства постоянно напоминало о себе.
Но что это могло быть такое? Впрочем, Петр все же считал, что понимает женщин достаточно — по крайней мере тех, с которыми он общался в годы своей бурной молодости. Но то в основном были купчихи да скучающие дочки кабатчиков. Характер жены его мало интересовал, только иногда он удивлялся, как такое может быть — одним только желанием или заклятьями заставлять заставлять попутный ветер надувать паруса.
Но для него Эвешка была женой, и потому все ее таланты он справедливо рассматривал как принадлежащие ему.
— Да нет, — наконец подала голос Эвешка, — ничего у меня не болит!
Просто как-то муторно на душе… Не знаю, может быть, это предчувствие перемены погоды?
— Но она же хорошая пока!
— Погода может измениться в любую минуту…
Неужели она опять что-то мудрит с погодой, подумал Петр. И все из-за нежелания отпускать дочь из дому ездить на лошади! Но сколько можно держать девчонку возле себя — ей уже пятнадцать лет, скоро будет невеста!
— А поточнее нельзя? — спросил Кочевиков немного раздраженно.
— Чего поточнее! Нет, вам и вправду надо отправляться! Или на лошадях, или по реке — но чего дома-то сидеть!
Петр удивился такому резкому изменению настроения, но решил не подавать виду.
— Значит, обратно в Киев посылаешь меня? Я что же, надоел тебе, может?
— Перестань! — она тоже стала выходить из себя, — ты мне никогда не надоедал!
— Может, что-то случилось с Ильяной?
— Нет!
— Перестань, я знаю, что ты и она сегодня какие-то не такие!
— Как это?
— Я сказал ей, что завтра поедем кататься на лошадях, их пора размять.
Ты знаешь, что она давно этого ждала! А последний месяц, так вообще уши мне с этим прожужжала! И вдруг на те, заявляет, что хочет остаться помочь тебе на кухне! Каково, а? Она что, правда хотела с тобой остаться?
— Она мне про это ничего не говорила! Кстати, она сказала, что я отругала ее?
— Сказала только, что должна больше тебе помогать в доме, вот и все! Ну что там насчет поездки в Киев?
Эвешка, сложив руки на груди и нахмурившись, отошла в сторону. Слишком много тут было недосказанного, чего бы она ни за что не хотела говорить кому-то другому, и чего Петр все равно не понял бы.
— Знаешь, я в Киев не собираюсь, — сообщил муж, — я и так там был! Этот княжич — просто алчный недоносок, да еще совершенно не понимает юмора!
Что мне там делать? А уж насчет Войводы, так они там для меня давно веревку намылили!
Ответа не последовало. Кочевиков терпеливо молчал. Ответа так и не было.
Тогда Петр, сняв рубашку, подошел к углу, где стояла корзина для грязного белья, и засунул рубашку туда.
— Я вообще ничего об этом не знаю! — повернулась Эвешка к нему, — и — вообще!
— И вообще, как только с моей дочерью начинают твориться странные вещи, меня сразу отправляют к черту на кулички! Ей уже пятнадцать лет, она время была такая спокойная, а тут будто подменили девку! Если уж есть что-то такое, чего я не понимаю, ты мне объясни!
— Мне ночью приснилась сова…
Ну и что из этого! Подумаешь, птица! Но не все было так просто в этой семье!
— А ведь сейчас как раз самое время! — в раздумье проговорил Петр, — я и сам несколько раз думал об этом. Но это вряд ли он! Ведь не…
Но Эвешка положила палец на его губы, давая понять, что говорить об этом бесполезно.
— Тогда пошли спать! — решительно сказал Петр, — и забудь про эту проклятую Сову! Я бы еще побеспокоился, если бы тебе приснился лебедь, который жил у нас в амбаре!
Женщина невесело рассмеялась.
— Только не это! — воскликнула она, — жуткое создание, прямо исчадие ада!
— От него не спасешься! — проговорил он, — впрочем, как и от меня тоже!
Это я тебе докажу! Кстати, как хорошо, что лебедь вовремя улетел! Если бы тогда Ильяна привязалась к нему, то потом слез было бы море!
— К сожалению, привязаться можно к чему-нибудь и похуже! Есть вот…
— Ну, без этого никуда! Я тебе скажу, в каждом городе есть такие злачные местечки, что потом так и тянет туда! Так что, Эвешка, пока она будет ездить верхом, она будет привязана к лошади, а это лучше! Пусть этим летом она еще чувствует себя ребенком! А зимой… зимой поглядим. Ты там не брани ее особо! И завтра не держи ее дома!
— Не брани ее! — нахмурилась женщина, — но ты не хуже меня знаешь, что я ее не браню!
— Но ты требуешь от нее многого!
— Но только того, что нужно!
— ПОслушай, она же ведь еще ребенок! Она же не может предугадывать все заранее! Все дети таковы! Я и сам был такой! Она должна наслаждаться жизнью, а взрослой станет — еще наработается! В общем, постарайся уговорить ее поехать с нами! Нечего ей тут сидеть!
— Знаешь что! Дочь ведуньи не должна расти, словно чертополох! Она не может жить, делая только то, что нравится ей! Ведь вокруг нее есть и другие люди! И с ними тоже нужно считаться! Петр, это и называется отроческим послушанием! Она потом будет мне благодарна за такое воспитание! Если она в самом деле почувствовала себя виноватой и приняла близко к сердцу мои упреки, так это хорошо! Пусть она почаще задумывается об этом!
— Но она ухаживала за лебедем…
— Не только уж благодаря ее стараниям! Ты спроси Сашку, она тоже иногда может вести себя просто опасно, он подтвердит! Или… спроси, что случилось с его родителями…
— Эвешка, перестань…
— Тебя тут не бывает, когда…
— Это зависит ведь не от меня!
— Если уж на то пошло, Петр, то мне совсем не нравится быть единственной, кто постоянно что-то ей запрещает! Я понимаю, что ты не способен ругать ее! Но вот что мне совсем не нравится — только я ее отругаю, как ты, наоборот, начинаешь утешать и хвалить ее! Ты даешь ей подарки, ты выполняешь любой ее каприз, ты… По сравнению с таким добреньким, каким ты стараешься казаться, я выгляжу…
— Что ты, это вовсе не так…
Эвешка широким шагом направилась в сторону, явно рассердившись. Петр и сам начал терять самообладание, но старался еще сдерживать себя.
— Я всегда бываю рядом, когда чувствую, что нужен ей! — проговорил он несколько смущенно, — и мне кажется, что так и надо! И не надо так убиваться! Будь сама помягче к ней! Она обычный ребенок, такая же, как и все дети в ее возрасте!
— Ах, если бы…, — начала упрямо жена.
Но тут Эвешка, решив больше не накалять обстановку, замолчала.
Петр тоже не стал ничего говорить. Уж лучше отложить разговор на завтра.
Или вообще не говорить на эту тему. Но уж сколько раз он говорил себе это!
* * *
Когда они пришли жить на это место, то быстро поставили дом и баню, а уж потом все остальное. Дом был основательный, с толстыми, рублеными стенами, зимой там было тепло. Это было тем более странно, что никто из них не был плотником.Саша часто задумывался о своей жизни здесь, особенно поздними вечерами и по ночам. Он садился за стол, зажигал одну свечу и начинал разговаривать с нею. Свеча давала тусклый свет, и нужно было зажигать вторую, но Саша из экономии не делал этого. Эту экономию одобрила бы Эвешка, но Петр вряд ли. Что это добро экономить, если оно и создается для того, чтобы светить? Впрочем, Петра никак нельзя было упрекнуть в транжирстве — он умел сочетать и широкую натуру, и хозяйскую практичность.
Теперь Саша думал, стоит ли завтра заводить с Петром столь серьезный разговор вообще. Он заметил, что Эвешка была вообще весь день не в духе, и завтра, вероятно, с ней будет то же самое. Так для чего обострять обстановку. Странно только, что она могла так разозлиться из-за обычного опоздания дочери к ужину.
И вдруг он понял, почему женщина нервничала — ведь она знала, что Ильяна, в крови которой течет кровь ведунов, могла открыть в себе такое волшебство, которым она не сумела бы толком распорядиться, но зато наделала бы кучу глупостей. Которые могли бы быть даже опасными.
Впрочем, Саша не осуждал Ильяну. Она ведь ребенок, а детям свойственна любознательность, от ошибок же никто вообще не застрахован. Он пытался вспомнить, какие побуждения двигали им самим в пятнадцатилетнем возрасте, но что-то это было не слишком успешно.
К тому же нужно понимать — девочка соскучилась жить в этом однообразном мире, где все остается неизменным на протяжении лет. В этом нет ничего ненормального — таково уж свойство человеческой натуры. Саша вспомнил Уламеца, отца Эвешки, который был великим чародеем. Чего он только не умел! Он тоже часто говаривал о человеческой натуре…
Вообще-то Саша больше всего был привязан к Петру. Он значил для него даже нечто большее, чем все книги. С ним было очень интересно поговорить, пообщаться. Несколько десятков шагов до дома Петра стали для Саши своеобразным ритуалом, который ему нравилось исполнять. Саша видел, как росла Ильяна, он делал для нее разные игрушки — вырезал из щепок кораблики, кукол, которые раскрашивал яркими красками. Один раз сделал даже большую лошадь из пня, которой вставил соломенный хвост и гриву.
Сколько радости тогда было! Но теперь Ильяна выросла, игрушки больше не интересовали ее. Вот это-то и пугало Сашу — когда игрушки вытесняются из жизни взрослеющего человека, пустоту должно в душе заполнить нечто иное.
Но чем эту пустоту можно заполнить здесь, в лесной глуши? Теперь игрушки лежали в лубяном коробе на чердаке дома, У Ильяны появилась новая лошадь — ПЕстрянка, но выяснилось, что и Пестрянка больше ее не интересует. И что стало интересовать ее тогда? Ответа на этот вопрос Саша не знал.
Или даже если Пестрянка интересует ее. Когда Ильяна научится как следует ездить, то она дни напролет станет носиться по лесу, никого не боясь — грабители сюда не забредают, тут никогда не было больших дорог, имена всех леших она давно выучила назубок. Помнится, один из леших, старый Мисиги, даже навестил Ильяну, когда она только появилась на свет. Леший внимательно осмотрел ее зелеными глазами, похожими на растущий на столетних дубах мох, и сказал, что глаза у нее точь в точь как у настоящей лесной жительницы. Понятное дело, с его стороны это было самым лучшим комплиментом. И куда эту лесную жительницу могло занести — это вопрос. Ей ничего не стоило выбраться из леса и встретиться с другими людьми. Ильяна воспитывалась просто, она не знала хитростей и уверток.
Каково ей будет там, с людьми, которые живут возле леса? Она ведь такая доверчивая… К тому же они — он сам, Петр и Эвешка — с каждым месяцем теряли контроль над ней.
Конечно, она обладает волшебной силой, но сколько глупостей она может натворить!
Вздохнув, Саша раскрыл толстенный рукописный фолиант и, щурясь при скупом свете свечи, принялся разбирать витиеватые буквы. Было тихо — здесь не было ни домовых, ни дворовых, ни прочей нечисти. В таких домах им просто нечего делать… А мысли его возвращались в прошлое. Если бы он остался жить в Войводе, то он женился бы, делал кораблики и лошадок уже для своих детишек. Да, это было бы, если бы он только захотел жить так, как жили все…