Черри Кэролайн. Иноземец

   Куда ни кинь, всюду клин. И так плохо, и так нехорошо. Молчание Табини - очень нехарактерное явление. В ситуацию входит слишком много переменных. Я сам здесь, на месте - и не имею достаточно информации для действий, а у Дианы Хэнкс, если ей придется прибыть сюда, сведений будет куда меньше и она будет ощущать куда большее давление, вынуждающее её действовать при полном отсутствии информации, делать что угодно, лишь бы вернуть меня (если не будет трупа)... Это - очень реальное опасение, с самых первых дней: что какому-то айчжи в Шечидане или ещё где-нибудь осточертеет выдаивать из пайдхи техническую информацию в день по чайной ложке.
   Что-то там насчет мифической гусыни, несущей золотые яйца, - эту притчу первые пайдхиин всеми силами продвигали в атевийскую культуру, так что теперь атеви уверены, что есть на свете такая штука - гусыня, хотя в этом мире настоящих птиц вообще нет, - и что это хоть и чужеземная, но все же чисто атевийская басня.
   Вот так тут идет игра. Имей терпение, имей время, продвигайся мелкими шажками, а не широким шагом - рано или поздно люди получат все, что им нужно, и Табини-айчжи тоже.
   Гусыниин и золотые яйца.
   III
   Банитчи появился одновременно с завтраком - и с грудой почты в руках, точь-в-точь такой, как можно было предвидеть: реклама отдыха в горах, новых изделий и обычных товаров. Она была скучна, как и ожидал Брен, и прохладное не по сезону утро заставило его порадоваться горячему чаю, который внесли новые слуги, заменившие прежних. Он съел легкий завтрак - а теперь хотел посмотреть телевизор.
   - Что, по всему городу каналы отключены, или как? - спросил он у Банитчи.
   - Не могу сказать, - пожал тот плечами.
   Канал погоды, по крайней мере, работал - и сообщал о дожде в восточных горах и не по сезону холодной погоде на всем западном побережье. На пляжах Мосфейры не поплаваешь. Он все думал о доме - о белых пляжах Мосфейры, о высоких горах, все ещё с пятнами снега в затененных местах, продолжал думать о человеческих лицах и человеческих толпах.
   Прошлой ночью ему приснился дом, в те два часа, которые, кажется, все-таки сумел поспать, - он видел во сне кухню в своем доме, раннее утро, мать и Тоби за завтраком, точно так, как всегда. Мать писала ему регулярно. Тоби писать не любил, но узнавал новости, когда письма Брена приходили домой, и мать передавала ему вести от брата - чем он увлекается и как поживает.
   Мать приняла общественный пай Брена, который он оставил, когда победил в конкурсе на место пайдхи и больше не нуждался в принадлежащей ему по праву рождения доле общественного достояния: она соединила этот пай со своими сбережениями от учительских заработков и отдала деньги брату Брена, преданному семье и до невозможности респектабельному, чтобы тот мог начать медицинскую практику на северном берегу.
   Тоби вел абсолютно ординарную и процветающую жизнь, именно такую, какой желала мать себе и своим детям - с вполне восхитительными внуками тут же под рукой. Она была счастлива. Брен не писал и никогда не смог бы написать ей все как есть: "Привет, мама, кто-то пытался застрелить меня в постели. Привет, мама, мне не разрешают улететь отсюда". Нет, он всегда писал: "Привет, мама, у меня все отлично. А как ты? Меня заваливают работой. Очень интересно. Хотел бы иметь возможность рассказать тебе побольше..."
   Он взял из гардероба свое простое пальто.
   - Не это пальто, - сказал Банитчи. Сам протянул руку и снял с вешалки пальто для аудиенций.
   - На совет по космосу? - запротестовал Брен, но тут же понял, что его вызывает к себе Табини, хоть Банитчи не сказал ни слова.
   - Совет отложен. - Банитчи встряхнул пальто и подал ему, принимая на себя обязанности новых слуг. - Проблеме пропорций грязевого дефлектора придется подождать как минимум несколько дней.
   Брен сунул руки в рукава, выпростал из-под воротника косичку и с глубоким вздохом уложил её на спине. В это прохладное утро тяжесть пальто не показалась ему неприятной.
   - Так чего же хочет Табини? - пробормотал он.
   Но в комнате находились слуги, и он не ожидал, что Банитчи ответит. Брен, проснувшись, не увидел Чжейго. Потом появился Тано со своим угрюмым напарником - принесли завтрак. Брен не выспался как следует, вот уже вторую ночь подряд. В глазах - словно песку насыпано. И все же надо было выглядеть пристойно и соображать нормально.
   - Табини озабочен, - сказал Банитчи. - Потому и отложили совет. Он желает, чтобы вы сегодня во второй половине дня отправились в деревню. Команда службы безопасности проверяет территорию.
   - Как, в усадьбе?
   - Каждый камешек. Если что-то нужно, Тано и Алгини уложат багаж.
   Что спрашивать, и так понятно, что Банитчи не станет отвечать - не сможет ответить ни на один вопрос, раз Табини не позволил ему отвечать... Брен глубоко вздохнул, поправил воротник и посмотрел в зеркало. По глазам видно, как ему хочется спать, - и какая паника нарастает в душе; он понимал, что глаза говорят чистую правду, ибо решение не сообщать на Мосфейру очень быстро становилось необратимым, все уменьшалась возможность передумать, не затевая большого и шумного спора с атеви, - выступить против их деликатных и вежливых маневров (если он правильно ощущал происходящее вокруг) могло бы оказаться неразумным и невыгодным.
   Может, это был паралич воли. Может быть, инстинкт, говорящий: "Молчи не выступай против единственного друга, который есть у землян на этой планете".
   Пайдхиин заменимы. Мосфейра - нет. Мы не сможем выстоять против целого мира. На этот раз у них есть самолеты. И радары. И все технические ресурсы.
   Очень скоро мы им вообще больше не будем нужны.
   В комнате у него за спиной открылась дверь и вошла Чжейго - как он предположил, чтобы присмотреть за двумя слугами; пока что он слышал от этих слуг только надоедливые вопросы вроде "Консервы, нади?" и "Чай с сахаром?"
   Мони и Тайги давно все знали, им не требовалось приставать к нему на каждом шагу. Брен уже ощущал, как их не хватает. Он боялся, что они не вернутся, что их уже назначили к кому-то другому - хорошо бы, к какому-то солидному, влиятельному, совершенно нормальному атеви. Можно только надеяться, что они не находятся в руках полиции и не подвергаются дотошным допросам и расспросам о нем и о людях вообще.
   Банитчи открыл дверь второй раз - им пора было отправляться на аудиенцию - и Брен вышел вместе с Банитчи, чувствуя себя скорее как конвоируемый пленник, чем как объект повышенной официальной заботливости.
   * * *
   - Айчжи-ма... - Брен отвесил церемониальный поклон, держа руки на коленях.
   Табини, только в рубашке и брюках, ещё не в парадной одежде, сидел на солнышке перед открытыми дверьми - дверьми Табини, прорезанными высоко в громадном массиве Бу-чжавида и выходящими не в сад, а к отрытому небу, к спускающимся вниз террасам древних стен и к городу, что раскинулся оторочкой вокруг крепости, к геометрическому рисунку черепичных крыш, оранжево-алое сияние которых было сейчас подернуто и приглушено утренним туманом до тусклой красноты, крыш, соразмеренных и сориентированных в благоприятных сочетаниях одна относительно другой и относительно прочих сооружений города - до самой реки. А дальше, за рекой - горный кряж Бергид, плавающий над туманной дымкой далеко за равниной, - великолепный вид, прохладное, захватывающее дух утро.
   Стол был поставлен на свету, наполовину на балконе, лицом к этому пейзажу.
   Табини завтракал. Он сделал знак слугам, которые немедленно поставили ещё две чашки и выдвинули для гостей два стула.
   Следовательно, обстановка будет неофициальная. Они с Банитчи заняли предложенные места, лицом к ограждению балкона, за которым раскинулись тускло-красные сейчас черепичные крыши города и голубоватый силуэт Бергида вдали.
   - Я надеюсь, повторения инцидента не произошло, - сказал Табини.
   - Нет, айчжи-ма, - ответил Банитчи, накладывая сахар в чашку.
   - Я очень расстроен этим происшествием, - сказал Табини. Отхлебнул чаю. - И расстроен также тем, что вам пришлось стать объектом публичного внимания, Брен-пайдхи. Но я был обязан занять недвусмысленную позицию. Я просто не мог оставить этот случай без внимания... Кто-нибудь подходил к вам на совещаниях?
   - Нет, - ответил Брен. - Но я, боюсь, был вчера не особенно наблюдателен. Я ещё не свыкся с этой мыслью.
   - Вы боитесь?
   - Тревожусь. - Он и сам не знал с уверенностью, что именно чувствует. - Тревожусь, что оказался причиной такой суматохи и расстройства, хотя нахожусь здесь для вашего удобства.
   - Это политический ответ.
   - И очень сержусь, айчжи-ма.
   - Сердитесь?
   - Что не могу идти туда, куда хочу, и делать то, что мне хочется.
   - Но разве пайдхи мог это хоть когда-нибудь? Вы никогда не выходите в город без эскорта. Вы не путешествуете, вы не устраиваете приемов, которые, конечно, как объяснил бы Банитчи, относятся к самым небезопасным привычкам.
   - Это - мой дом, айчжи-ма. Я не привык прокрадываться в собственную дверь и беспокоиться, не вздумает ли какой-нибудь незадачливый слуга войти, открыв эту дверь старым ключом... Очень надеюсь, кто-то предупредил их.
   - Кто-то предупредил, - сказал Банитчи.
   - Я беспокоюсь, - заключил Брен, отняв от губ чашку. - Простите меня, айчжи-ма.
   - Нет-нет-нет, я ведь сам спросил. Это вполне обоснованные заботы и вполне обоснованные жалобы. И вам нет никакой нужды терпеть все это. Я думаю, вам будет хорошо на некоторое время уехать в Мальгури.
   - В Мальгури?
   Это было поместье на озере Майдинги - место отдыха Табини ранней осенью, когда законодательное собрание не собирается, когда Брен сам обычно уезжает на каникулы. Он никогда ещё не забирался так далеко в глубину континента. Да и не только он - вообще ни один землянин.
   - Вы туда едете, айчжи-ма?
   Чашка Табини была пуста. Слуга налил другую. Табини сосредоточенно бросил в чай два кусочка сахара и перемешал.
   - Сейчас в резиденции моя бабушка. Вы ведь не встречались с ней лично, так, по-моему? Не помню, чтобы вам довелось испытать это приключение.
   - Нет. - Брен полагал встречу с вдовствующей айчжи более нервирующей, чем с убийцами. Илисиди не выиграла выборы два раза подряд. Слава Богу. - А не посылаете ли вы меня - прошу прощения - в зону ещё большего риска?
   Табини рассмеялся, сморщив нос.
   - Она обожает споры. Но сейчас она полностью отошла от дел. Она говорит, что умирает.
   - Она уже пять лет так говорит, - проворчал Банитчи. - Айчжи-ма.
   - Вы отлично справитесь, - сказал Табини. - Вы дипломат. Вы сумеете поладить с ней.
   - Еще проще мне уехать на Мосфейру, если мое отсутствие нужно для пользы дела. И там бы я провел время с куда большей пользой для себя самого. Меня давно дожидается гора личных дел. У моей матери есть домик на северном берегу...
   Желтый взгляд Табини был абсолютно пуст, абсолютно неуступчив.
   - Но я не смогу гарантировать её безопасность. Слишком безответственно будет с моей стороны навлечь опасность на ваших родственников.
   - Никакой атева не может попасть на Мосфейру без визы.
   - Любой старик на весельной лодке может попасть на Мосфейру, - так же проворчал Банитчи. - И спросите у меня, смогу ли я найти домик вашей матери.
   Старик на весельной лодке не сможет попасть на Мосфейру незаметно. Брену очень хотелось оспорить слова Банитчи. Но ему не хотелось сообщать эту информацию Табини или Банитчи задаром.
   - В Мальгури вам будет намного лучше, - сказал Банитчи.
   - Какой-то дурак сунулся в дверь моей спальни! Да может, это просто мой сосед выпил и возвращался домой через сад. Наверное, он побоялся признаться, чтобы его не обвинили в покушении на убийство, - а теперь у меня на дверях проволоки!..
   Брен тут же опомнился. В присутствии Табини не кричат. И в в вопросе о проволоках Табини поддержал мнение Банитчи. Брен напомнил себе о своем месте, оробел и спрятал дернувшиеся губы за чайной чашкой.
   Табини выпил ещё глоток чая, поставил чашку на стол; Банитчи свою отодвинул в сторону.
   - И все же, - сказал Табини. - Расследование продвигается успешно, и ваша помощь в нем не требуется. Положитесь на мое мнение. Делал ли я когда-либо что-то вам во вред?
   - Нет, айчжи-ма.
   Табини встал и протянул руку - у атеви такого обычая не было. Табини сделал это первый раз, когда они знакомились, а после того - крайне редко. Брен поднялся, взял протянутую руку и торжественно её пожал.
   - Я считаю вас одним из основных достояний моей администрации, проговорил Табини. - Пожалуйста, верьте: все, что я делаю, исходит именно из такой оценки, даже это изгнание.
   - Но что я сделал не так? - спросил Брен. Рука его все ещё оставалась в плену огромной ладони Табини. - Совершил ли я лично что-то такое, что следовало сделать иначе? Как смогу я в дальнейшем справляться лучше, если никто мне не подскажет?
   - Мы продолжаем расследование, - негромко сказал Табини. - Мой личный самолет сейчас заправляют топливом. И, пожалуйста, не сталкивайтесь с моей бабушкой.
   - Но как я смогу этого избежать? Я не знаю, чем вызвал всю эту историю, Табини-айчжи. Как же мне вести себя мудрее, чем прежде?
   Пальцы Табини чуть сжались, потом выпустили его руку.
   - А разве кто-то сказал, что тут есть ваша вина, Брен-пайдхи? Передайте бабушке мое почтение.
   - Да, айчжи-ма. - Табини оставил ему лишь одну возможность - сдаться. Он решился только на самый косвенный бунт. - Смогу ли я получать там свою почту?
   - Никаких трудностей не возникнет, - сказал Банитчи, - если пересылать её через управление безопасности.
   - Мы не хотим объявлять во всеуслышание, где вы находитесь, - объяснил Табини. - Но служба безопасности, конечно, должна знать. Будьте осмотрительны. Соблюдайте все меры предосторожности. Отсюда вы поедете прямо в аэропорт. Все обеспечено, Банитчи?
   - Никаких затруднений, - ответил Банитчи.
   Что значит "все", Брен не имел представления. Но ему оставалось лишь распрощаться по всем правилам церемониала.
   * * *
   "Прямо в аэропорт", очевидно, означало именно это: прямо вниз по лестницам, в Бу-чжавид, до самого нижнего внутреннего уровня, где находилась железнодорожная станция, соединенная веткой с железнодорожной системой всего континента.
   Эта станция в самом сердце Бу-чжавида очень хорошо охранялась станция, которой могли пользоваться только най'айчжиин, сам айчжи и его персонал; для обычных пассажиров был другой вокзал, чуть ниже по склону.
   Повсюду были охранники - ничего необычного, так всегда, сколько он тут ни бывал. Брен полагал, что они несут постоянную охрану путей и вагонов, которые дожидались здесь, - ответственные власти не могли знать, когда у кого-нибудь возникнет желание воспользоваться этими вагонами или когда у кого-нибудь другого возникнет желание причинить вред этим вагонам или их пассажирам.
   Их ожидал вагон - с виду товарный. Его прицепят к проходящему поезду, и он двинется в путь, как самый обыкновенный товарный вагон, один среди сотен таких же, не выделяясь накрашенными на борту и, легко догадаться, постоянно меняющимися номерами.
   Это был вагон Табини - роскошно обставленный зал заседаний на колесах. Вот сюда и привел его Банитчи.
   - Полагаю, кто-то его проверил, - сказал Брен.
   Он уже пользовался этим вагоном - но лишь раз в год ездил в нем по своим собственным делам, во время регулярных поездок в аэропорт, и уж, конечно, не тогда, когда речь шла о кровной мести. Вся процедура вызывала у него какое-то сюрреалистическое ощущение.
   - Направляется в аэропорт, - сказал Банитчи, просмотрев бумаги, никаких вопросов. Не нервничайте, нади Брен. Уверяю, мы не перепутаем вас с багажом.
   Банитчи шутил. А Брен боялся. Он нервничал, пока шел сюда, нервничал на платформе, но все же прошел в заднюю часть этого лишенного окон вагона и опустился в мягкое кресло, не имея возможности видеть ничего, кроме роскоши вокруг и единственного телевизионного экрана, показывающего станцию и торопливых рабочих. Он испытывал ошеломляющее чувство - словно его проглотили живьем и выплюнули туда, где ни один землянин никогда о нем не услышит. Он никому не сообщил, куда уезжает, он так и не позвонил Диане Хэнкс и не послал письма домой - теперь у него уже не было твердой уверенности, что Банитчи доставит это письмо, даже если написать его сию минуту и попросить передать на почту.
   - Вы едете со мной? - спросил Брен.
   - Конечно. - Банитчи стоял, глядя на экран монитора. - А! Вот она.
   Со стороны лифта появилась тележка, загруженная высоким штабелем белых пластмассовых ящиков. Тележка катилась к их вагону, сзади её толкала Чжейго. Вот тележка появилась в дверях вагона уже не изображением на экране, а вполне реальная, и застряла на неровном порожке. Чжейго дергала её и бранилась, Банитчи пошел помочь. Брен поднялся, чтобы предложить и свои силы, но тут колесики перекатились через порог и из-за ящиков показался Тано - он толкнул тележку с другой стороны и тоже вошел в вагон.
   На этой тележке, думал в смятении Брен, наверное, все, что было у меня в жилище, если, конечно, три четверти ящиков не содержат багаж Банитчи и Чжейго. Они не стали снимать груз с тележки - просто закрепили её у передней стенки целой паутиной ремней.
   И никакого толку возражать или протестовать. Любые вопросы в эту минуту только рассердят тех, кто старается отправить нас в дорогу со всем необходимым. Брен вернулся к своему кресло, сел и больше не трогался с места, а Банитчи и Чжейго подошли к выходу, хотя, впрочем, порога не переступили, только подписали какие-то бумаги и потолковали с охранниками.
   Через некоторое время они вернулись в вагон, сказали, что поезд уже на подходе и их прицепят через несколько минут. Тано тем временем предложил ему какой-то безалкогольный напиток, он взял, чисто машинально, а потом появился Алгини и принес Банитчи на подпись ещё одну, последнюю бумагу.
   "Что за бумага? - спросил себя Брен. - О чем в ней говорится? Может, о моей ссылке и аресте в Мальгури?"
   В тюрьме вдовствующей айчжи, где она умирает, - эта печально известная, разобиженная на весь мир женщина, дважды не получившая пост айчжи.
   Интересно, а она может выбирать себе место жительства, или слухи не врут?.. Слухи о том, что ей, обидевшей Табини, теперь очень мало что можно выбирать по своей воле.
   * * *
   Реактивный самолет быстро поднимался над беспорядочно расползшимся Шечиданом - среди скопища черепичных крыш глаз выделял три или четыре крупных центральных здания: общественный "Регистрационный центр", "Сельскохозяйственная ассоциация", длинный комплекс "Шечиданской стальной компании", шпиль "Западной горной и промышленной", административный корпус "Аэрокосмической корпорации Патанади". Заключительный разворот, уже с выходом на курс, под крылом самолета пронесся Бу-чжавид, проскользнул укрепленный холм, переплетенные квадраты террас и садов - Брену даже показалось, что он заметил тот самый дворик, где живет... и в мгновенном всплеске страха подумал, увидит ли когда-нибудь свою квартиру снова...
   Они достигли крейсерской высоты - выше предполагаемого потолка какого-нибудь случайного частного пилота. Появилась выпивка. Заботливый Тано. Умелый и опытный Тано. Брен надулся - он не хотел, чтобы ему начал нравиться Тано, заменивший слуг, которых он очень любил, которые работали с ним с самого его прибытия в Шечидан и которых теперь, наверное, перевели к какому-нибудь безликому бюрократу, не удосужившись даже объяснить причин. Это несправедливо по отношению к ним. Это несправедливо по отношению к нему. Они ему нравились, хотя они наверняка не поняли бы даже самой идеи понятия "нравиться". Он привык к ним - а они исчезли.
   Но нечего дуться на Тано и Алгини - новые слуги ничем не заслужили несправедливого отношения; он это понимал и, соблюдая положенную атевийскую вежливость, старался не проявлять своей обиды и недовольства, не показывать вообще никаких эмоций по отношению к этим двум чужакам. Он сидел, откинувшись на спинку, с ничего не выражающим лицом (насколько ему удавалось), и смотрел на проплывающую под крылом землю и облака, мечтая, чтобы вместо Мальгури самолет летел на Мосфейру, к покою и защищенности.
   И ещё он мечтал, чтобы Банитчи и Чжейго были культурно или биологически приспособлены понимать слова "друг" и "союзник". Да, об этом он тоже мечтал. С таким же успехом можно мечтать перейти Мосфейрский пролив босиком.
   Противно ныло в животе. Сию минуту Брен был почти убежден, что сделал очень серьезную ошибку, не позвонив Диане Хэнкс сразу после покушения, пока шла ещё погоня и поиски, пока можно было - до того, как Банитчи и Чжейго получили приказ не подпускать его к телефону.
   Но тогда он об этом даже не подумал - сейчас он и припомнить не мог, о чем вообще думал тогда, видимо, испытал умственный шок, сначала стараясь игнорировать всю эту историю и выглядеть смельчаком перед Банитчи; потом взялся самолично "улаживать", пусть даже из-за страха, что Хэнкс возьмет ситуацию под свой контроль, - понимал, что не может удержать дела в руках, понимал - а все равно отрицал, что события уже вышли из-под контроля.
   А теперь, насколько можно понять, уже выбирать не из чего и дальнейшее от тебя не зависит, раз не захотел открыто взбунтоваться после приглашения Табини уехать в поместье - тогда, несколько часов назад, - в самом деле, не устраивать же скандал в том далеком захолустном аэропорту, орать "убийство", "похищение" и просить у случайных встречных спасения от айчжи.
   Дурацкие мысли. Такие же дурацкие, как мысль отказаться от приглашения Табини при тех обстоятельствах, - и теперь дурацкие, когда начал думать о телефоне в поместье на озере, о том, чтобы позвонить на Мосфейру оттуда, куда его везут; заказ на переговоры с Мосфейрой попадет обратно в Бу-чжавид на разрешение, и снова замкнется тот же проклятый круг...
   Рано или поздно управление на Мосфейре начнет гадать, почему он не звонит... скажем, через недельку-другую молчания. В общем-то достаточно долгие перерывы между его звонками не представляют собой ничего необычного.
   И вот тогда, после этих двух недель молчания, его контора может обеспокоиться настолько, что подумает, мол, нужно бы обратиться в Министерство иностранных дел и связаться через них, а те ответят, что надо подождать, пока дело пройдет через установленные каналы.
   Еще через неделю Министерство иностранных дел на Мосфейре может исчерпать официальные каналы, которые имеет в своем распоряжении, и решит послать меморандум президенту, а тот может - может! - после консультаций с департаментами Совета, провести свое собственное личное расследование и в конце концов положить запрос на порог Табини.
   Можно считать, пройдет в лучшем случае почти месяц, прежде чем Мосфейра окончательно решит, что Шечидан куда-то девал пайдхи.
   Очень тревожно открыть вдруг, что отдельные атеви, которых ты, как тебе казалось, понимаешь, и атевийское общество в целом, которое ты, как тебе казалось, понимаешь хотя бы на интеллектуальном уровне, вдруг начинают вести себя непредсказуемо. Он воспринимал как оскорбление для своей гордости, что сейчас не нашел ничего умнее или остроумнее, чем притвориться, будто крайне наивен и будто на самом деле его вовсе не похитили и не отправили на другой конец страны, где, надо смотреть правде в глаза, можно исчезнуть навсегда. Никто на Мосфейре, даже Хэнкс, не захочет нарушать договор ради поисков пайдхи, который мог просто совершить какую-то непростительную ошибку.
   Черт подери, а ведь они не станут требовать моего возвращения! Они просто пришлют нового переводчика - наскоро введут в курс дела и дадут инструкции сдерживаться и не быть таким глупым.
   А ты-то так слепо верил... прекрасно понимал, что Табини на сто процентов отстаивает интересы атеви и свои собственные, и никак иначе, - но почему-то всегда верил, что знаешь, в чем состоят эти интересы. Табини не противился твоим советам: ни в вопросе железных дорог, ни в космической программе, ни в медицинских исследованиях, ни в компьютеризации системы снабжения. Табини не возражал ни против каких твоих предложений, а что ему стоило - ради Бога, Табини вполне мог сказать что-нибудь и вы бы вместе поговорили, обсудили - но нет, Табини всегда слушал с осмысленным интересом, оживленно задавал вопросы - все предшественники Табини прислушивались к разумным доводам и полностью приняли необходимость соотнесения технического прогресса с экологическими требованиями; эту концепцию атеви усвоили быстро.
   С другой стороны, никогда не было, чтобы айчжи из дома Табини попросил что-нибудь, а земляне не сделали, не дали или не попытались исполнить, начиная с самой Войны Высадки и вплоть до последнего доклада об обработанном для хранения мясе, в котором Брен пытался - пытался объяснить Мосфейре, что коммерциализация переработки мяса глубоко оскорбительна для раги, хотя нисеби в этом не видят ничего зазорного и готовы мясо продавать. Культурная адаптация идет с обеих сторон, и Мосфейре следует полагаться на морские продукты и рыбу, которые не знают сезонов, и тем самым показать хозяевам планеты, что люди стараются изменить себя, чтобы жить с учетом чувств и нравственных норм атеви, точно так же как атеви меняют свое поведение по отношению к людям...
   Временами его работа напоминала вкатывание на гору камня, как в притче. Очень трудно даже просто не отступить.
   Но атеви уже ступили на порог пилотируемых космических полетов. У них есть спутниковая связь. У них есть легкие и надежные стартовые системы. Еще немного - и они создадут материалы, нужные, чтобы с помощью людей перескочить через трудные ступени, которые преодолели люди, добираясь сюда, - и перейти прямо к мягкой посадке на двигателях, последовательному маневрированию - все эти термины ему самому пришлось выучить, все эти концепции усвоить во время своих так называемых осенних отпусков, набить до отказа голову деталями для следующего доклада, который можно будет передать им - который он жаждет передать - в подходящий момент на протяжении ближайших пяти лет... при условии, что промежуточные ступени большой грузоподъемности будут работать.