Страница:
Герцог склонился к ее руке. Воздуха в ложе стало еще меньше.
Марселина видела его волосы — черные пряди, мерцающие, словно шелк, и искусно уложенные.
Мужчина поднял голову.
Она увидела рот, который должен бы принадлежать женщине, такой полный и чувственный. И все же это был мужской рот, только очень сексуальный.
Мгновением позже она заглянула в глаза мужчины — они были очень редкого цвета, зеленоватые, как нефрит, — а бархатный мужской голос ласкал ее уши и, казалось, заодно и тело, прикрытое одеждой.
Да что же это такое?
Покинув ложу, она быстро пошла по коридору в сторону фойе. Мысли лихорадочно метались. Герцог направился следом. Зрители, высыпавшие из зала, расступались перед ней. Это позабавило Марселину, обдумывающую сложившуюся ситуацию.
Она знала, что с герцогом Кливдоном будут проблемы.
Но явно недооценила их масштаб.
И все же она была Нуаро, а значит, риск возбуждал ее. Как только они заполучат герцогиню Кливдон, за ней определенно последует самая богатая и знатная клиентура. Иными словами, луна и звезды уже так близко, что их можно достать рукой.
— Надеюсь, вы здоровы, мадам? — спросил герцог на неплохом французском языке с сильным английским акцентом.
— Да, но мне лишь сейчас пришло в голову, что я веду себя нелепо, — сказала Марселина. — Что за глупое пари?
Кливдон улыбнулся.
— Надеюсь, вы не идете на попятную? Неужели верховая прогулка в моем обществе кажется вам ужасной перспективой?
Его мальчишеская улыбка и очаровательное самоуничижение, должно быть, уничтожили без следа моральные принципы не одной сотни женщин.
Марселина сказала:
— Насколько я понимаю, в любом случае я останусь в выигрыше. Но пари глупое. Подумайте сами: когда я скажу вам, правы вы или нет, как вы узнаете, что это правда?
— Вы считаете, я должен был потребовать ваш паспорт? — усмехнулся герцог.
— А вы готовы верить мне на слово?
— Конечно.
— Это может быть очень любезно с вашей стороны, — сказала она, — или в высшей степени наивно. Я пока не решила.
— Вы не станете мне лгать, — заявил герцог.
Если бы сестры Марселины были рядом, они бы хохотали до упаду.
— Это великолепный бриллиант, — улыбнулась она. — Если вы уверены, что женщина не солжет, чтобы его заполучить, вы очень наивны.
Потрясающие зеленые глаза чуть затуманились. Спустя мгновение герцог перешел на английский.
— Я был неправ, — сказал он, — совершенно неправ. Теперь я вижу: вы англичанка.
— Вы уверены?
Герцог кивнул.
— Вы заключили пари слишком поспешно. Вы всегда так торопитесь?
— Иногда, — не стал спорить герцог. — Но вы поставили меня в невыгодное положение. Вы ни на кого не похожи. Никогда в жизни не встречал подобных женщин.
— Что ж, я действительно англичанка, — призналась Марселина. — Мои родители были англичанами.
— Но все же вы немного француженка? — спросил герцог. Его зеленые глаза смеялись, и холодное расчетливое сердце Марселины забилось сильнее.
Все же он чертовски хорош.
— Совсем немного, — ответила она. — Имею в роду одного чисто французского прадедушку. Но и он, и его сыновья предпочитали очаровывать англичанок.
— Один прадедушка — это слишком мало, чтобы принимать в расчет, — сказал Кливдон. — Я весь увешан французскими именами, но тем не менее я безнадежно англичанин, а значит, тугодум — только к неправильным заключениям прихожу быстро. Ну, что ж, прощай, моя маленькая булавка. — И он поднял руки, чтобы снять ее.
На нем были перчатки, но Марселина не сомневалась: под ними нет ни мозолей, ни сломанных ногтей. Его руки, как и у всех представителей его класса, мягкие и ухоженные. Они были, пожалуй, немного больше, чем это было модным, но длинные изящные пальцы скрадывали недостаток.
Впрочем, в данный момент его пальцы казались на удивление неловкими. Лакей, помогавший хозяину одеваться, поместил булавку в складках шейного платка точно и твердо, и герцог никак не мог ее вытащить.
Или делал вид, что не может.
— Позвольте мне, — сказала Марселина. — Вы же не можете видеть, что делаете.
Она отвела его руки в сторону. Перчатки прикоснулись к перчаткам. И ничего более. И все же она ощутила потрясение от этого мимолетного контакта, словно дотронулась до его обнаженной кожи, и это ощущение волной прокатилось по ее телу.
Марселина остро чувствовала его тело под слоями дорогущей ткани — шейный платок, жилет, рубашка. Но ее руки не дрожали. Сказалась многолетняя практика. Она привыкла твердо держать карты, и не важно, что сердце при этом готовится вылететь из груди. Ей было не впервой блефовать, не выдавая себя ни блеском глаз, ни случайным движением мышц лица.
Наконец булавка оказалась у нее в руках. Крупный бриллиант таинственно мерцал на свету. Марселина подняла глаза на белоснежную ткань, которую чуть смяли ее ловкие пальчики.
— Ваш шейный платок теперь выглядит каким-то беззащитным…
— Что это? Раскаяние?
— Вовсе нет! — воскликнула Марселина, и это было чистейшей правдой. — Но пустое место оскорбляет мои эстетические чувства.
Она вытащила булавку из лифа своего платья и заменила ее драгоценностью герцога. А своей булавкой заколола его шейный платок. Ее вещь была совсем не такой роскошной — всего лишь маленькая жемчужинка. Но она была хорошего качества, смотрелась очень мило и в складках шейного платка казалась вполне уместной.
Марселина чувствовала горячий взгляд герцога и его напряженную неподвижность.
Она разгладила ткань и отступила на шаг, чтобы со стороны оценить свою работу.
— Вот так. Теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала она.
— Все? — Герцог смотрел на женщину, а не на жемчужину.
— Взгляните сами. Оконное стекло вполне может заменить зеркало, — сказала она.
Он все еще не сводил взгляд со своей собеседницы.
— Стекло, ваша светлость! Вы могли бы оценить мою работу.
— Я уже оценил, — ответствовал герцог. — Она мне очень нравится.
Только после этого он наконец вышел из ступора, повернулся к окну и принялся рассматривать свое отражение.
— Я вижу, — после короткой паузы сказал он, — что у вас такой же точный глаз, как у моего лакея. А этот комплимент я делаю не часто.
— Мой глаз обязан быть точным, — сказала Марселина, — потому что я величайшая в мире портниха.
Его сердце билось часто и прерывисто.
От волнения, от чего же еще?
Она действительно не похожа ни на кого из его знакомых.
Париж далеко от Лондона. Это совершенно другой мир. И французские женщины не имеют ничего общего с англичанками. Это другой биологический вид женщин. Но даже с учетом этого Кливдон привык к искушенности парижанок, привык настолько, что мог предсказать поворот головы, движение руки, улыбку.
— Итак, она скромная портниха, — развел руками герцог.
Марселина засмеялась, но это был не звонкий серебристый смех, к которому он привык. Ее смех был низким и… каким-то интимным, что ли… не предназначенным для других ушей. Она не стремилась, как другие женщины, привлечь к себе всеобщее внимание. Ей требовалось только его внимание.
И он сразу отвернулся от окна, чтобы взглянуть на нее.
— Возможно, в отличие от других посетителей оперы, вы не заметили, какое на мне платье, — сказала Марселина и провела закрытым веером по своей пышной юбке.
Герцог окинул ее медленным взглядом — от кажущейся небрежной прически до носков туфелек. До этого он не обратил ни малейшего внимания на то, во что она одета. Его занимала сама женщина — ее изящное тело, чистая кожа, блеск глаз, шелк волос.
Теперь он сосредоточился на одежде, прикрывающей соблазнительное тело: черная кружевная накидка или туника — или как там это называется — на насыщенном розовом шелке. Смелое цветовое решение, отделка, драгоценности…
— Стиль, — сказала Марселина.
Герцог несколько секунд молчал. Неожиданно его охватило сомнение, секундная неловкость. Похоже, его разум для нее открытая книга, в которой она уже прочитала оглавление и введение и перешла к первой главе.
Но что это все значило? Она, явно не невинная девочка, знала, чего он хочет.
— Нет, мадам, я не заметил, — честно сказал Кливдон. — Я видел только вас.
— Именно такие слова всегда хотела бы слышать женщина, но для портнихи они не подходят.
— Молю вас, оставайтесь женщиной! Как портниха вы лишь впустую растратите на меня свои таланты.
— Вы не правы, — возразила Марселина. — Будь я плохо одета, вы бы не пришли в ложу мадемуазель Фонтенэ. Но даже если бы вы оказались настолько эксцентричным, что пренебрегли соображениями вкуса, граф д’Орфевр непременно спас бы вас от этой самоубийственной попытки и отказался знакомить нас.
И снова низкий чувственный смех. Кливдон почувствовал, словно ее дыхание коснулось его шеи.
— Если вы рассчитываете, что я смягчусь и верну ваш бриллиант, уверяю вас, ничего не выйдет, — улыбнулась Марселина.
— Если вы думаете, что я верну вашу жемчужину, рекомендую подумать еще раз, — хмыкнул герцог.
— Не говорите глупостей, — сказала Марселина. — Возможно, вы слишком романтичны и не думаете о том, что ваш бриллиант стоит пятидесяти моих жемчужин, если не больше, но я нет. Вы можете оставить себе жемчужину, я ничего не имею против. А теперь мне необходимо вернуться к мадемуазель Фонтенэ. А вот и ваш друг, месье граф, который пришел, чтобы не позволить вам совершить ошибку и вернуться в ложу со мной.
Д’Орфевр подошел к ним, когда прозвучал звонок, возвестивший об окончании антракта. Марселине помахала молодая женщина, и она поспешно ушла, попрощавшись грациозным реверансом и дразнящим взглядом поверх веера. Впрочем, последний предназначался только для глаз Кливдона.
Как только она отошла достаточно далеко, д’Орфевр сказал:
— Будь осторожен. Эта штучка опасна.
— Да, — не стал спорить герцог, внимательно следя, как новая знакомая пробирается сквозь толпу. Впрочем, ей не приходилось прилагать для этого никаких усилий. Люди расступались перед ней, как перед особой королевской крови, хотя она была всего лишь обычной владелицей магазина. Она рассказала об этом без всякого смущения или стыда, но герцог никак не мог поверить ей. Он видел, как величаво шла — нет, не шла, плыла — она и как двигалась ее французская подруга. Создавалось впечатление, что это существа с разных планет.
— Да, — повторил он, — я знаю.
А тем временем в Лондоне леди Клара Фэрфакс изнемогала от желания разбить фарфоровую вазу о тупую башку своего братца. Но звук непременно привлечет внимание, а ей меньше всего хотелось, чтобы в библиотеку ворвалась ее матушка.
Она затащила брата в библиотеку, потому что это была единственная комната в доме, где мать почти никогда не бывала.
— Гарри, как ты мог? — воскликнула она. — Об этом все говорят! Ужасно! Унизительно!
Граф Лонгмор, морщась, опустился на софу и закрыл глаза.
— Совершенно незачем так визжать. Моя голова…
— Представляю, в каком виде ты вчера, точнее, сегодня явился домой, — заявила Клара. — И не испытываю никакого сочувствия.
Под глазами Гарри были отчетливо видны темные круги, кожа казалась бледной до синевы. Судя по измятой одежде, он с ночи так и не удосужился переодеться. Темные волосы торчали во все стороны. Вероятнее всего, расческа их не касалась довольно долго. Несомненно, он провел ночь в постели одной из своих любовниц, и, когда сестра послала за ним, не счел необходимым сменить одежду и причесаться.
— В твоей записке сказано, что дело срочное, — сказал Лонгмор. — Я сразу явился, поскольку думал, что тебе нужна помощь. Знай я, что ты будешь так вопить, остался бы дома.
— Ты поехал в Париж и предъявил Кливдону ультиматум! — заявила Клара. — Женись на моей сестре, или будет хуже! Ты так понимаешь помощь?
Лонгмор открыл глаза и посмотрел на сестру.
— Кто тебе это сказал?
— В свете все об этом говорят! — закричала она. — Уже несколько недель. Неужели ты думал, что я ничего не узнаю?
— Светские сплетницы, как всегда, преувеличивают. Никакого ультиматума не было. Я только спросил, хочет он тебя или нет.
— О нет! — Клара упала на ближайший стул и закрыла ладонью рот. Ее лицо горело. Как он мог? Впрочем, что за вопрос? Конечно, мог. Гарри никогда не отличался тактом и чувствительностью.
— Лучше уж я, чем отец, — добавил он.
Клара закрыла глаза. Брат был прав. Отец написал бы письмо. Оно было бы сдержанным, но более болезненным для Кливдона, чем все, что мог наговорить ему Гарри. Отец связал бы Кливдона узами вины и обязательств, из-за которых, как она подозревала, герцог до сих пор и оставался на континенте.
Она устало вздохнула, открыла глаза и покосилась на брата.
— Ты действительно считаешь, что все зашло так далеко?
— Моя дорогая девочка! Мама сводит меня с ума. Она постоянно занудствует на одну и ту же тему.
С этим трудно было не согласиться. Мама в последние месяцы стала невозможной. Все дочери ее подруг, вышедшие в свет вместе с Кларой, уже были замужем, ну, или почти все. Мама очень боялась, что Клара забудет Кливдона и увлечется неподходящим мужчиной. Неподходящим — значит, не герцогом.
— Я знаю, что у тебя были самые лучшие намерения, — сказала Клара, — но лучше бы ты этого не делал.
— Он живет за границей уже три года, — напомнил Гарри. — Ситуация становится довольно странной, даже для меня. Непонятно, намерен он жениться на тебе или нет. Собирается он жить в Лондоне или на континенте. Полагаю, у него было достаточно времени, чтобы принять решение.
Клара растерянно заморгала. Неужели три года? Она внезапно осознала, что они очень мало времени провели вместе. Сначала он учился в школе, потом в университете. А когда состоялся ее дебют в свете, Кливдон уже уехал за границу.
— Полагаю, он тоже об этом не задумывался, — сказал Гарри. — Когда я прямо спросил, какие у него планы, он рассмеялся и сказал, что рад моему приезду. По его словам, ему, наверное, стоило приехать раньше. Однако, читая твои письма, он понял, что тебе нравится быть самой популярной девушкой в лондонском свете, и он не желал портить тебе удовольствие.
Она тоже не хотела портить жизнь Кливдону. Его детство нельзя было назвать счастливым. За один только год он потерял отца, мать и сестру.
Когда юный герцог вместе с Гарри уехал за границу, Клара была искренне рада за него. Ну, и за брата, конечно, тоже. Гарри, возможно, поймет, что такое культурные и интеллектуальные ценности, а Кливдон, вдали от опекуна, найдет себя.
— Он не должен возвращаться домой, пока не будет готов к этому.
Брови Гарри поползли на лоб.
— Может быть, ты сама к этому не готова?
— Не болтай чепухи! — Разумеется, она будет рада, если Кливдон вернется. Она любит его. Любила с раннего детства.
— Не волнуйся, речь не идет о поспешном браке, — заметил Гарри. — Я предложил ему подождать до конца мая. Это даст твоим поклонникам достаточно времени, чтобы поубивать друг друга, отправиться в ссылку в Италию или куда-нибудь еще, или тихо испустить дух от отчаяния. Кроме того, я рекомендовал ему дать тебе время… месяц… чтобы ты привыкла к нему. В общем, в конце сезона он может сделать тебе официальное предложение, продемонстрировав всю силу неумирающих чувств и подарив кольцо с бриллиантом.
— Гарри, ты смешон!
— Разве? А вот Кливдон посчитал, что это прекрасная идея, и мы отметили достижение согласия тремя или четырьмя… нет, кажется, все-таки пятью бутылками шампанского… насколько я помню.
В общем, его ожидало восхитительное развлечение и приятное завершение весьма продолжительного пребывания на континенте. Герцог не рвался в Англию и к своим обязанностям, но время пришло. Да и Париж постепенно утратил свою привлекательность, а без забавной компании Лонгмора путешествовать по Европе больше не хотелось.
Ежегодные гуляния на Елисейских Полях и в Булонском лесу были намечены на среду, четверг и пятницу на неделе, предшествующей Пасхальной. Погода, в начале недели прекрасная, изменилась. Подул резкий холодный ветер. Тем не менее весь парижский бомонд появился в нужное время и в нужном месте. Люди, одетые по последней моде, демонстрировали своих лучших лошадей и экипажи. Вереница роскошных карет — одна краше другой — следовала сначала по одной стороне площади, потом по другой. Центр был занят королевскими каретами и экипажами высшей знати. Но многие гости — и аристократы, и простолюдины — предпочли прогуляться пешком. Кливдон тоже решил, что, смешавшись с толпой, он сможет увидеть больше и заодно послушать, о чем говорят люди.
Он уже позабыл, какой плотной бывает толпа. В этом отношении Гайд-Парк никогда не сравнится с Елисейскими Полями. Герцог даже забеспокоился, как он сумеет отыскать мадам Нуаро.
Но уже спустя несколько минут он понял, что ее невозможно не заметить, даже если очень захочешь.
Она произвела фурор, в точности так же, как в опере, только еще больший. Все, что надо было сделать Кливдону, это повернуть голову туда, где было больше всего шума. Там и находилась она.
Люди вытягивали шеи, чтобы ее увидеть. Экипажи сталкивались. Ржали лошади. Пешеходы врезались в фонарные столбы и друг в друга.
А мадам Нуаро наслаждалась жизнью. В этом герцог не сомневался.
На этот раз он смотрел на нее издалека и не был под воздействием таинственно мерцающих темных глаз и чарующего голоса. Поэтому у него появилась возможность как следует рассмотреть ее — платье, шляпку, походку. Он смог оценить ансамбль целиком — соломенная шляпка, отделанная светло-зелеными лентами и белыми кружевами, сиреневая накидка, которая распахивалась ниже талии, демонстрируя светло-зеленую юбку.
Герцог видел, как к ней подходили мужчины — один за другим. Она каждому улыбалась, произносила несколько слов и уходила, оставляя несчастных тупо глазеть ей вслед. На всех лицах было одинаковое выражение — изумленного потрясения.
Он предполагал, что и сам накануне выглядел не лучше, когда она ушла.
С немалым трудом пробравшись сквозь толпу, Кливдон окликнул:
— Мадам Нуаро!
— Ах, это вы! — сказала она. — Именно тот человек, которого я хотела бы видеть.
— Надеюсь. Ведь вы сами меня сюда пригласили.
— Разве это было приглашение? — усмехнулась женщина. — Так… прозрачный намек.
— Создается впечатление, что вы сделали намек всем, кто вчера был в Итальянской опере. Сегодня они все здесь.
— О нет, — сказала Марселина. — Я говорила об этом только с вами. Они все здесь, потому что здесь нельзя не быть. Лоншан. Страстная неделя. Каждый совершает святое паломничество, чтобы посмотреть и быть увиденным. Я тоже. Так сказать, выставлена напоказ.
— Хочу заметить, очаровательное зрелище, — сделал комплимент Кливдон. — Вы большая модница, во всяком случае, если судить по завистливым лицам женщин. Мужчины ослеплены, но это естественно. Полагаю, они для вас бесполезны.
— Тут есть очень тонкий расчет, — усмехнулась Марселина. — Я должна быть милой с мужчинами, которые оплачивают счета. Но мои платья носят дамы. Они не станут ходить в мой магазин, если увидят во мне соперницу, претендующую на внимание их мужей и кавалеров.
— Тем не менее вы намекнули, что хотели бы видеть меня сегодня здесь.
— Да, вы не ошиблись, — сказала она, — поскольку очень хочу, чтобы вы тоже оплатили некоторые счета.
Подобное заявление было последним, что Кливдон ожидал услышать от этой восхитительной женщины, и оно его не позабавило. Тело напряглось, кровь вскипела, причем вовсе не от желания.
— Чьи счета?
— Леди из вашего семейства.
Он не мог поверить своим ушам.
— Вы хотите сказать, что мои тетушки задолжали вам деньги, и вы приехали в Париж потребовать уплаты с меня?
— Ваши тетушки ни разу не переступали порог моего магазина, — сказала Марселина. — В этом и заключается проблема. Вернее, одна из проблем. Но ваши тетушки — не главное. Главное — ваша супруга.
— У меня нет супруги, — сказал герцог.
— Но будет! — воскликнула Марселина. — И одевать ее должна только я. Надеюсь, для вас это теперь очевидно.
Кливдону потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное. Потом ему потребовалось еще некоторое время, чтобы умерить ярость.
— Иными словами, вы приехали в Париж, чтобы убедить меня позволить вам одевать будущую герцогиню Кливдон? Вы это хотите сказать?
— Конечно, нет. Я приезжаю в Париж дважды в год по двум причинам. — Она подняла указательный палец. — Во-первых, чтобы привлечь внимание корреспондентов, которые снабжают дамские журналы последними новостями о парижской моде. Прошлой весной миссис Шарп прочитала в журнале описание моего прогулочного платья, заглянула в наш магазин и стала постоянной клиенткой. Она, в свою очередь, рекомендовала нам свою закадычную подругу леди Ренфрю. Надеюсь, и другие дамы их круга постепенно станут нашими клиентками.
— А вторая причина? — нетерпеливо спросил герцог. — Кстати, вы можете не размахивать пальцами. Я и так умею считать.
— Вторая причина — вдохновение. Сердце моды бьется в Париже. Я иду туда, где много модно одетых людей, и они снабжают меня идеями.
— Понимаю, — медленно проговорил герцог, хотя на самом деле так ничего и не понял. Что ж, такую цену приходится платить за общение с владелицей магазина, вульгарной хапугой, думающей только о деньгах. Вчера ночью он мог уложить в постель мадам Сен-Пьер, но упустил свой шанс, преследуя эту… это создание. — Я — всего лишь случайное… побочное обстоятельство.
— Я надеялась, что вы достаточно разумны, чтобы не понять меня превратно, — нахмурилась Марселина. — Мое главное желание — быть вам полезной.
Герцог прищурился. Похоже, она держит его за дурака. Сначала соблазняла его в опере, потом завлекла в эту толпу и теперь считает, что сделала его своим рабом.
Что ж, мадам Нуаро не первая и не последняя женщина, которая позволила своему воображению разыграться.
— Я всего лишь прошу вас подумать, — примирительно сказала она. — Вы хотите, чтобы ваша супруга была одета лучше всех в Лондоне? Чтобы она стала законодательницей мод? И перестала носить платья, которые ее только портят? Конечно, хотите.
— Мне плевать на то, что носит или будет носить Клара, — буркнул герцог. — Я люблю ее такой, какая она есть.
— Это прекрасно, — продолжила Марселина, — но при этом вы не принимаете во внимание ее положение. Герцогиней Кливдон должны восхищаться, а люди обычно судят по внешнему облику. Если бы это было не так, мы все ходили бы в шкурах, как наши далекие предки. Не думала, что такой человек, как вы, может всерьез утверждать, что одежда не важна. Вы на себя-то в зеркало давно смотрели?
Герцог уже кипел от гнева, втайне подозревая, что у него из ушей валит пар. Да как она смеет так говорить о Кларе? И относиться к нему свысока? Он хотел бы схватить ее и… и…
Будь она проклята! Кливдон не мог припомнить, когда женщина, и уже тем более торговка, доводила его до такого бешенства.
Он сухо буркнул:
— Говорите о себе. Я в Париже. А здесь, как вы сами изволили заметить, бьется сердце моды.
— А в Лондоне вы носите только старые вещи? — невинно поинтересовалась Марселина.
Герцог так старался сдержаться и не придушить ее, что не сумел придумать достойного ответа. Он мог только молча испепелять ее горящими глазами.
— Нет никакого смысла злиться на меня, — сообщила Марселина. — Если бы меня было легко обидеть, я бы никогда не преуспела в своем бизнесе.
— Мадам Нуаро, — чопорно проговорил герцог, — вы меня с кем-то путаете. Полагаю, с дураком. Прощайте. Желаю вам хорошего дня. — И он повернулся, чтобы удалиться.
— Да, конечно. — Марселина лениво помахала рукой. — Теперь вы намерены бежать со всей возможной стремительностью. Удачи! Думаю, увидимся у Фраскатти.
Глава 3
Кливдон остановился, обернулся и взглянул на безмятежно улыбающуюся женщину. Его глаза превратились в зеленые щелочки, чувственные губы были плотно сжаты. На лице у правого уха дергалась мышца.
Он — большой сильный человек.
Он — английский герцог, которые, как известно, легко сокрушают мелких надоедливых людишек, если те рискуют оказаться у него на пути. Его осанка и выражение лица испугали бы кого угодно.
Только Марселина — не кто угодно.
Она отдавала себе отчет в том, что помахала красной тряпкой перед носом быка, но сделала это намеренно, как опытный матадор. Теперь, как и бык, он не видел вокруг никого, кроме нее.
— Вот дьявол, — буркнул он, — теперь я не могу сбежать.
— Ну почему же? Бегите, если хотите, — улыбнулась Марселина. — Не стану вас за это винить. Я же сама вас спровоцировала. Но спешу вас заверить, ваша светлость, я самый упорный человек из всех, с кем вам доводилось сталкиваться. И я твердо намерена одевать вашу герцогиню.
Марселина видела его волосы — черные пряди, мерцающие, словно шелк, и искусно уложенные.
Мужчина поднял голову.
Она увидела рот, который должен бы принадлежать женщине, такой полный и чувственный. И все же это был мужской рот, только очень сексуальный.
Мгновением позже она заглянула в глаза мужчины — они были очень редкого цвета, зеленоватые, как нефрит, — а бархатный мужской голос ласкал ее уши и, казалось, заодно и тело, прикрытое одеждой.
Да что же это такое?
Покинув ложу, она быстро пошла по коридору в сторону фойе. Мысли лихорадочно метались. Герцог направился следом. Зрители, высыпавшие из зала, расступались перед ней. Это позабавило Марселину, обдумывающую сложившуюся ситуацию.
Она знала, что с герцогом Кливдоном будут проблемы.
Но явно недооценила их масштаб.
И все же она была Нуаро, а значит, риск возбуждал ее. Как только они заполучат герцогиню Кливдон, за ней определенно последует самая богатая и знатная клиентура. Иными словами, луна и звезды уже так близко, что их можно достать рукой.
— Надеюсь, вы здоровы, мадам? — спросил герцог на неплохом французском языке с сильным английским акцентом.
— Да, но мне лишь сейчас пришло в голову, что я веду себя нелепо, — сказала Марселина. — Что за глупое пари?
Кливдон улыбнулся.
— Надеюсь, вы не идете на попятную? Неужели верховая прогулка в моем обществе кажется вам ужасной перспективой?
Его мальчишеская улыбка и очаровательное самоуничижение, должно быть, уничтожили без следа моральные принципы не одной сотни женщин.
Марселина сказала:
— Насколько я понимаю, в любом случае я останусь в выигрыше. Но пари глупое. Подумайте сами: когда я скажу вам, правы вы или нет, как вы узнаете, что это правда?
— Вы считаете, я должен был потребовать ваш паспорт? — усмехнулся герцог.
— А вы готовы верить мне на слово?
— Конечно.
— Это может быть очень любезно с вашей стороны, — сказала она, — или в высшей степени наивно. Я пока не решила.
— Вы не станете мне лгать, — заявил герцог.
Если бы сестры Марселины были рядом, они бы хохотали до упаду.
— Это великолепный бриллиант, — улыбнулась она. — Если вы уверены, что женщина не солжет, чтобы его заполучить, вы очень наивны.
Потрясающие зеленые глаза чуть затуманились. Спустя мгновение герцог перешел на английский.
— Я был неправ, — сказал он, — совершенно неправ. Теперь я вижу: вы англичанка.
— Вы уверены?
Герцог кивнул.
— Вы заключили пари слишком поспешно. Вы всегда так торопитесь?
— Иногда, — не стал спорить герцог. — Но вы поставили меня в невыгодное положение. Вы ни на кого не похожи. Никогда в жизни не встречал подобных женщин.
— Что ж, я действительно англичанка, — призналась Марселина. — Мои родители были англичанами.
— Но все же вы немного француженка? — спросил герцог. Его зеленые глаза смеялись, и холодное расчетливое сердце Марселины забилось сильнее.
Все же он чертовски хорош.
— Совсем немного, — ответила она. — Имею в роду одного чисто французского прадедушку. Но и он, и его сыновья предпочитали очаровывать англичанок.
— Один прадедушка — это слишком мало, чтобы принимать в расчет, — сказал Кливдон. — Я весь увешан французскими именами, но тем не менее я безнадежно англичанин, а значит, тугодум — только к неправильным заключениям прихожу быстро. Ну, что ж, прощай, моя маленькая булавка. — И он поднял руки, чтобы снять ее.
На нем были перчатки, но Марселина не сомневалась: под ними нет ни мозолей, ни сломанных ногтей. Его руки, как и у всех представителей его класса, мягкие и ухоженные. Они были, пожалуй, немного больше, чем это было модным, но длинные изящные пальцы скрадывали недостаток.
Впрочем, в данный момент его пальцы казались на удивление неловкими. Лакей, помогавший хозяину одеваться, поместил булавку в складках шейного платка точно и твердо, и герцог никак не мог ее вытащить.
Или делал вид, что не может.
— Позвольте мне, — сказала Марселина. — Вы же не можете видеть, что делаете.
Она отвела его руки в сторону. Перчатки прикоснулись к перчаткам. И ничего более. И все же она ощутила потрясение от этого мимолетного контакта, словно дотронулась до его обнаженной кожи, и это ощущение волной прокатилось по ее телу.
Марселина остро чувствовала его тело под слоями дорогущей ткани — шейный платок, жилет, рубашка. Но ее руки не дрожали. Сказалась многолетняя практика. Она привыкла твердо держать карты, и не важно, что сердце при этом готовится вылететь из груди. Ей было не впервой блефовать, не выдавая себя ни блеском глаз, ни случайным движением мышц лица.
Наконец булавка оказалась у нее в руках. Крупный бриллиант таинственно мерцал на свету. Марселина подняла глаза на белоснежную ткань, которую чуть смяли ее ловкие пальчики.
— Ваш шейный платок теперь выглядит каким-то беззащитным…
— Что это? Раскаяние?
— Вовсе нет! — воскликнула Марселина, и это было чистейшей правдой. — Но пустое место оскорбляет мои эстетические чувства.
Она вытащила булавку из лифа своего платья и заменила ее драгоценностью герцога. А своей булавкой заколола его шейный платок. Ее вещь была совсем не такой роскошной — всего лишь маленькая жемчужинка. Но она была хорошего качества, смотрелась очень мило и в складках шейного платка казалась вполне уместной.
Марселина чувствовала горячий взгляд герцога и его напряженную неподвижность.
Она разгладила ткань и отступила на шаг, чтобы со стороны оценить свою работу.
— Вот так. Теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала она.
— Все? — Герцог смотрел на женщину, а не на жемчужину.
— Взгляните сами. Оконное стекло вполне может заменить зеркало, — сказала она.
Он все еще не сводил взгляд со своей собеседницы.
— Стекло, ваша светлость! Вы могли бы оценить мою работу.
— Я уже оценил, — ответствовал герцог. — Она мне очень нравится.
Только после этого он наконец вышел из ступора, повернулся к окну и принялся рассматривать свое отражение.
— Я вижу, — после короткой паузы сказал он, — что у вас такой же точный глаз, как у моего лакея. А этот комплимент я делаю не часто.
— Мой глаз обязан быть точным, — сказала Марселина, — потому что я величайшая в мире портниха.
Его сердце билось часто и прерывисто.
От волнения, от чего же еще?
Она действительно не похожа ни на кого из его знакомых.
Париж далеко от Лондона. Это совершенно другой мир. И французские женщины не имеют ничего общего с англичанками. Это другой биологический вид женщин. Но даже с учетом этого Кливдон привык к искушенности парижанок, привык настолько, что мог предсказать поворот головы, движение руки, улыбку.
— Итак, она скромная портниха, — развел руками герцог.
Марселина засмеялась, но это был не звонкий серебристый смех, к которому он привык. Ее смех был низким и… каким-то интимным, что ли… не предназначенным для других ушей. Она не стремилась, как другие женщины, привлечь к себе всеобщее внимание. Ей требовалось только его внимание.
И он сразу отвернулся от окна, чтобы взглянуть на нее.
— Возможно, в отличие от других посетителей оперы, вы не заметили, какое на мне платье, — сказала Марселина и провела закрытым веером по своей пышной юбке.
Герцог окинул ее медленным взглядом — от кажущейся небрежной прически до носков туфелек. До этого он не обратил ни малейшего внимания на то, во что она одета. Его занимала сама женщина — ее изящное тело, чистая кожа, блеск глаз, шелк волос.
Теперь он сосредоточился на одежде, прикрывающей соблазнительное тело: черная кружевная накидка или туника — или как там это называется — на насыщенном розовом шелке. Смелое цветовое решение, отделка, драгоценности…
— Стиль, — сказала Марселина.
Герцог несколько секунд молчал. Неожиданно его охватило сомнение, секундная неловкость. Похоже, его разум для нее открытая книга, в которой она уже прочитала оглавление и введение и перешла к первой главе.
Но что это все значило? Она, явно не невинная девочка, знала, чего он хочет.
— Нет, мадам, я не заметил, — честно сказал Кливдон. — Я видел только вас.
— Именно такие слова всегда хотела бы слышать женщина, но для портнихи они не подходят.
— Молю вас, оставайтесь женщиной! Как портниха вы лишь впустую растратите на меня свои таланты.
— Вы не правы, — возразила Марселина. — Будь я плохо одета, вы бы не пришли в ложу мадемуазель Фонтенэ. Но даже если бы вы оказались настолько эксцентричным, что пренебрегли соображениями вкуса, граф д’Орфевр непременно спас бы вас от этой самоубийственной попытки и отказался знакомить нас.
И снова низкий чувственный смех. Кливдон почувствовал, словно ее дыхание коснулось его шеи.
— Если вы рассчитываете, что я смягчусь и верну ваш бриллиант, уверяю вас, ничего не выйдет, — улыбнулась Марселина.
— Если вы думаете, что я верну вашу жемчужину, рекомендую подумать еще раз, — хмыкнул герцог.
— Не говорите глупостей, — сказала Марселина. — Возможно, вы слишком романтичны и не думаете о том, что ваш бриллиант стоит пятидесяти моих жемчужин, если не больше, но я нет. Вы можете оставить себе жемчужину, я ничего не имею против. А теперь мне необходимо вернуться к мадемуазель Фонтенэ. А вот и ваш друг, месье граф, который пришел, чтобы не позволить вам совершить ошибку и вернуться в ложу со мной.
Д’Орфевр подошел к ним, когда прозвучал звонок, возвестивший об окончании антракта. Марселине помахала молодая женщина, и она поспешно ушла, попрощавшись грациозным реверансом и дразнящим взглядом поверх веера. Впрочем, последний предназначался только для глаз Кливдона.
Как только она отошла достаточно далеко, д’Орфевр сказал:
— Будь осторожен. Эта штучка опасна.
— Да, — не стал спорить герцог, внимательно следя, как новая знакомая пробирается сквозь толпу. Впрочем, ей не приходилось прилагать для этого никаких усилий. Люди расступались перед ней, как перед особой королевской крови, хотя она была всего лишь обычной владелицей магазина. Она рассказала об этом без всякого смущения или стыда, но герцог никак не мог поверить ей. Он видел, как величаво шла — нет, не шла, плыла — она и как двигалась ее французская подруга. Создавалось впечатление, что это существа с разных планет.
— Да, — повторил он, — я знаю.
А тем временем в Лондоне леди Клара Фэрфакс изнемогала от желания разбить фарфоровую вазу о тупую башку своего братца. Но звук непременно привлечет внимание, а ей меньше всего хотелось, чтобы в библиотеку ворвалась ее матушка.
Она затащила брата в библиотеку, потому что это была единственная комната в доме, где мать почти никогда не бывала.
— Гарри, как ты мог? — воскликнула она. — Об этом все говорят! Ужасно! Унизительно!
Граф Лонгмор, морщась, опустился на софу и закрыл глаза.
— Совершенно незачем так визжать. Моя голова…
— Представляю, в каком виде ты вчера, точнее, сегодня явился домой, — заявила Клара. — И не испытываю никакого сочувствия.
Под глазами Гарри были отчетливо видны темные круги, кожа казалась бледной до синевы. Судя по измятой одежде, он с ночи так и не удосужился переодеться. Темные волосы торчали во все стороны. Вероятнее всего, расческа их не касалась довольно долго. Несомненно, он провел ночь в постели одной из своих любовниц, и, когда сестра послала за ним, не счел необходимым сменить одежду и причесаться.
— В твоей записке сказано, что дело срочное, — сказал Лонгмор. — Я сразу явился, поскольку думал, что тебе нужна помощь. Знай я, что ты будешь так вопить, остался бы дома.
— Ты поехал в Париж и предъявил Кливдону ультиматум! — заявила Клара. — Женись на моей сестре, или будет хуже! Ты так понимаешь помощь?
Лонгмор открыл глаза и посмотрел на сестру.
— Кто тебе это сказал?
— В свете все об этом говорят! — закричала она. — Уже несколько недель. Неужели ты думал, что я ничего не узнаю?
— Светские сплетницы, как всегда, преувеличивают. Никакого ультиматума не было. Я только спросил, хочет он тебя или нет.
— О нет! — Клара упала на ближайший стул и закрыла ладонью рот. Ее лицо горело. Как он мог? Впрочем, что за вопрос? Конечно, мог. Гарри никогда не отличался тактом и чувствительностью.
— Лучше уж я, чем отец, — добавил он.
Клара закрыла глаза. Брат был прав. Отец написал бы письмо. Оно было бы сдержанным, но более болезненным для Кливдона, чем все, что мог наговорить ему Гарри. Отец связал бы Кливдона узами вины и обязательств, из-за которых, как она подозревала, герцог до сих пор и оставался на континенте.
Она устало вздохнула, открыла глаза и покосилась на брата.
— Ты действительно считаешь, что все зашло так далеко?
— Моя дорогая девочка! Мама сводит меня с ума. Она постоянно занудствует на одну и ту же тему.
С этим трудно было не согласиться. Мама в последние месяцы стала невозможной. Все дочери ее подруг, вышедшие в свет вместе с Кларой, уже были замужем, ну, или почти все. Мама очень боялась, что Клара забудет Кливдона и увлечется неподходящим мужчиной. Неподходящим — значит, не герцогом.
— Я знаю, что у тебя были самые лучшие намерения, — сказала Клара, — но лучше бы ты этого не делал.
— Он живет за границей уже три года, — напомнил Гарри. — Ситуация становится довольно странной, даже для меня. Непонятно, намерен он жениться на тебе или нет. Собирается он жить в Лондоне или на континенте. Полагаю, у него было достаточно времени, чтобы принять решение.
Клара растерянно заморгала. Неужели три года? Она внезапно осознала, что они очень мало времени провели вместе. Сначала он учился в школе, потом в университете. А когда состоялся ее дебют в свете, Кливдон уже уехал за границу.
— Полагаю, он тоже об этом не задумывался, — сказал Гарри. — Когда я прямо спросил, какие у него планы, он рассмеялся и сказал, что рад моему приезду. По его словам, ему, наверное, стоило приехать раньше. Однако, читая твои письма, он понял, что тебе нравится быть самой популярной девушкой в лондонском свете, и он не желал портить тебе удовольствие.
Она тоже не хотела портить жизнь Кливдону. Его детство нельзя было назвать счастливым. За один только год он потерял отца, мать и сестру.
Когда юный герцог вместе с Гарри уехал за границу, Клара была искренне рада за него. Ну, и за брата, конечно, тоже. Гарри, возможно, поймет, что такое культурные и интеллектуальные ценности, а Кливдон, вдали от опекуна, найдет себя.
— Он не должен возвращаться домой, пока не будет готов к этому.
Брови Гарри поползли на лоб.
— Может быть, ты сама к этому не готова?
— Не болтай чепухи! — Разумеется, она будет рада, если Кливдон вернется. Она любит его. Любила с раннего детства.
— Не волнуйся, речь не идет о поспешном браке, — заметил Гарри. — Я предложил ему подождать до конца мая. Это даст твоим поклонникам достаточно времени, чтобы поубивать друг друга, отправиться в ссылку в Италию или куда-нибудь еще, или тихо испустить дух от отчаяния. Кроме того, я рекомендовал ему дать тебе время… месяц… чтобы ты привыкла к нему. В общем, в конце сезона он может сделать тебе официальное предложение, продемонстрировав всю силу неумирающих чувств и подарив кольцо с бриллиантом.
— Гарри, ты смешон!
— Разве? А вот Кливдон посчитал, что это прекрасная идея, и мы отметили достижение согласия тремя или четырьмя… нет, кажется, все-таки пятью бутылками шампанского… насколько я помню.
Париж
15 апреля
Соблазнение — это игра, которая очень нравилась Кливдону. Процесс ему нравился даже больше, чем результат. А соблазнение мадам Нуаро обещало стать более захватывающей игрой, чем обычно.В общем, его ожидало восхитительное развлечение и приятное завершение весьма продолжительного пребывания на континенте. Герцог не рвался в Англию и к своим обязанностям, но время пришло. Да и Париж постепенно утратил свою привлекательность, а без забавной компании Лонгмора путешествовать по Европе больше не хотелось.
Ежегодные гуляния на Елисейских Полях и в Булонском лесу были намечены на среду, четверг и пятницу на неделе, предшествующей Пасхальной. Погода, в начале недели прекрасная, изменилась. Подул резкий холодный ветер. Тем не менее весь парижский бомонд появился в нужное время и в нужном месте. Люди, одетые по последней моде, демонстрировали своих лучших лошадей и экипажи. Вереница роскошных карет — одна краше другой — следовала сначала по одной стороне площади, потом по другой. Центр был занят королевскими каретами и экипажами высшей знати. Но многие гости — и аристократы, и простолюдины — предпочли прогуляться пешком. Кливдон тоже решил, что, смешавшись с толпой, он сможет увидеть больше и заодно послушать, о чем говорят люди.
Он уже позабыл, какой плотной бывает толпа. В этом отношении Гайд-Парк никогда не сравнится с Елисейскими Полями. Герцог даже забеспокоился, как он сумеет отыскать мадам Нуаро.
Но уже спустя несколько минут он понял, что ее невозможно не заметить, даже если очень захочешь.
Она произвела фурор, в точности так же, как в опере, только еще больший. Все, что надо было сделать Кливдону, это повернуть голову туда, где было больше всего шума. Там и находилась она.
Люди вытягивали шеи, чтобы ее увидеть. Экипажи сталкивались. Ржали лошади. Пешеходы врезались в фонарные столбы и друг в друга.
А мадам Нуаро наслаждалась жизнью. В этом герцог не сомневался.
На этот раз он смотрел на нее издалека и не был под воздействием таинственно мерцающих темных глаз и чарующего голоса. Поэтому у него появилась возможность как следует рассмотреть ее — платье, шляпку, походку. Он смог оценить ансамбль целиком — соломенная шляпка, отделанная светло-зелеными лентами и белыми кружевами, сиреневая накидка, которая распахивалась ниже талии, демонстрируя светло-зеленую юбку.
Герцог видел, как к ней подходили мужчины — один за другим. Она каждому улыбалась, произносила несколько слов и уходила, оставляя несчастных тупо глазеть ей вслед. На всех лицах было одинаковое выражение — изумленного потрясения.
Он предполагал, что и сам накануне выглядел не лучше, когда она ушла.
С немалым трудом пробравшись сквозь толпу, Кливдон окликнул:
— Мадам Нуаро!
— Ах, это вы! — сказала она. — Именно тот человек, которого я хотела бы видеть.
— Надеюсь. Ведь вы сами меня сюда пригласили.
— Разве это было приглашение? — усмехнулась женщина. — Так… прозрачный намек.
— Создается впечатление, что вы сделали намек всем, кто вчера был в Итальянской опере. Сегодня они все здесь.
— О нет, — сказала Марселина. — Я говорила об этом только с вами. Они все здесь, потому что здесь нельзя не быть. Лоншан. Страстная неделя. Каждый совершает святое паломничество, чтобы посмотреть и быть увиденным. Я тоже. Так сказать, выставлена напоказ.
— Хочу заметить, очаровательное зрелище, — сделал комплимент Кливдон. — Вы большая модница, во всяком случае, если судить по завистливым лицам женщин. Мужчины ослеплены, но это естественно. Полагаю, они для вас бесполезны.
— Тут есть очень тонкий расчет, — усмехнулась Марселина. — Я должна быть милой с мужчинами, которые оплачивают счета. Но мои платья носят дамы. Они не станут ходить в мой магазин, если увидят во мне соперницу, претендующую на внимание их мужей и кавалеров.
— Тем не менее вы намекнули, что хотели бы видеть меня сегодня здесь.
— Да, вы не ошиблись, — сказала она, — поскольку очень хочу, чтобы вы тоже оплатили некоторые счета.
Подобное заявление было последним, что Кливдон ожидал услышать от этой восхитительной женщины, и оно его не позабавило. Тело напряглось, кровь вскипела, причем вовсе не от желания.
— Чьи счета?
— Леди из вашего семейства.
Он не мог поверить своим ушам.
— Вы хотите сказать, что мои тетушки задолжали вам деньги, и вы приехали в Париж потребовать уплаты с меня?
— Ваши тетушки ни разу не переступали порог моего магазина, — сказала Марселина. — В этом и заключается проблема. Вернее, одна из проблем. Но ваши тетушки — не главное. Главное — ваша супруга.
— У меня нет супруги, — сказал герцог.
— Но будет! — воскликнула Марселина. — И одевать ее должна только я. Надеюсь, для вас это теперь очевидно.
Кливдону потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное. Потом ему потребовалось еще некоторое время, чтобы умерить ярость.
— Иными словами, вы приехали в Париж, чтобы убедить меня позволить вам одевать будущую герцогиню Кливдон? Вы это хотите сказать?
— Конечно, нет. Я приезжаю в Париж дважды в год по двум причинам. — Она подняла указательный палец. — Во-первых, чтобы привлечь внимание корреспондентов, которые снабжают дамские журналы последними новостями о парижской моде. Прошлой весной миссис Шарп прочитала в журнале описание моего прогулочного платья, заглянула в наш магазин и стала постоянной клиенткой. Она, в свою очередь, рекомендовала нам свою закадычную подругу леди Ренфрю. Надеюсь, и другие дамы их круга постепенно станут нашими клиентками.
— А вторая причина? — нетерпеливо спросил герцог. — Кстати, вы можете не размахивать пальцами. Я и так умею считать.
— Вторая причина — вдохновение. Сердце моды бьется в Париже. Я иду туда, где много модно одетых людей, и они снабжают меня идеями.
— Понимаю, — медленно проговорил герцог, хотя на самом деле так ничего и не понял. Что ж, такую цену приходится платить за общение с владелицей магазина, вульгарной хапугой, думающей только о деньгах. Вчера ночью он мог уложить в постель мадам Сен-Пьер, но упустил свой шанс, преследуя эту… это создание. — Я — всего лишь случайное… побочное обстоятельство.
— Я надеялась, что вы достаточно разумны, чтобы не понять меня превратно, — нахмурилась Марселина. — Мое главное желание — быть вам полезной.
Герцог прищурился. Похоже, она держит его за дурака. Сначала соблазняла его в опере, потом завлекла в эту толпу и теперь считает, что сделала его своим рабом.
Что ж, мадам Нуаро не первая и не последняя женщина, которая позволила своему воображению разыграться.
— Я всего лишь прошу вас подумать, — примирительно сказала она. — Вы хотите, чтобы ваша супруга была одета лучше всех в Лондоне? Чтобы она стала законодательницей мод? И перестала носить платья, которые ее только портят? Конечно, хотите.
— Мне плевать на то, что носит или будет носить Клара, — буркнул герцог. — Я люблю ее такой, какая она есть.
— Это прекрасно, — продолжила Марселина, — но при этом вы не принимаете во внимание ее положение. Герцогиней Кливдон должны восхищаться, а люди обычно судят по внешнему облику. Если бы это было не так, мы все ходили бы в шкурах, как наши далекие предки. Не думала, что такой человек, как вы, может всерьез утверждать, что одежда не важна. Вы на себя-то в зеркало давно смотрели?
Герцог уже кипел от гнева, втайне подозревая, что у него из ушей валит пар. Да как она смеет так говорить о Кларе? И относиться к нему свысока? Он хотел бы схватить ее и… и…
Будь она проклята! Кливдон не мог припомнить, когда женщина, и уже тем более торговка, доводила его до такого бешенства.
Он сухо буркнул:
— Говорите о себе. Я в Париже. А здесь, как вы сами изволили заметить, бьется сердце моды.
— А в Лондоне вы носите только старые вещи? — невинно поинтересовалась Марселина.
Герцог так старался сдержаться и не придушить ее, что не сумел придумать достойного ответа. Он мог только молча испепелять ее горящими глазами.
— Нет никакого смысла злиться на меня, — сообщила Марселина. — Если бы меня было легко обидеть, я бы никогда не преуспела в своем бизнесе.
— Мадам Нуаро, — чопорно проговорил герцог, — вы меня с кем-то путаете. Полагаю, с дураком. Прощайте. Желаю вам хорошего дня. — И он повернулся, чтобы удалиться.
— Да, конечно. — Марселина лениво помахала рукой. — Теперь вы намерены бежать со всей возможной стремительностью. Удачи! Думаю, увидимся у Фраскатти.
Глава 3
«Отель Фраскатти, улица Ришелье, 108. Это игорный дом, который считается вторым по респектабельности в Париже, поскольку здесь собирается только избранная публика. Допускаются дамы».
Новый путеводитель по Парижу Калиньяна, 1830
Кливдон остановился, обернулся и взглянул на безмятежно улыбающуюся женщину. Его глаза превратились в зеленые щелочки, чувственные губы были плотно сжаты. На лице у правого уха дергалась мышца.
Он — большой сильный человек.
Он — английский герцог, которые, как известно, легко сокрушают мелких надоедливых людишек, если те рискуют оказаться у него на пути. Его осанка и выражение лица испугали бы кого угодно.
Только Марселина — не кто угодно.
Она отдавала себе отчет в том, что помахала красной тряпкой перед носом быка, но сделала это намеренно, как опытный матадор. Теперь, как и бык, он не видел вокруг никого, кроме нее.
— Вот дьявол, — буркнул он, — теперь я не могу сбежать.
— Ну почему же? Бегите, если хотите, — улыбнулась Марселина. — Не стану вас за это винить. Я же сама вас спровоцировала. Но спешу вас заверить, ваша светлость, я самый упорный человек из всех, с кем вам доводилось сталкиваться. И я твердо намерена одевать вашу герцогиню.