Чейз Лоретта. Соблазнительный шелк

   Герцог попытался представить, что будет, если такой гнев вырвется наружу, и почувствовал себя неуютно.
   — Этот, как вы изволили выразиться, маленький магазинчик — моя жизнь, — сказала она. — И не только моя. Вы понятия не имеете, чего это стоит — завоевать себе место под солнцем в Лондоне. Вы не знаете, как трудно выступить против старых, веками существовавших норм и догм. Причем речь идет не только о конкуренции с другими портными — а они, кстати, готовы на многое, чтобы отстоять свои позиции, — но также о консерватизме вашего класса. Французские старухи одеваются с большим вкусом, чем ваши соотечественницы. Это как война. Да, я думаю именно так, и да, я сделаю все, что от меня зависит, для своего магазина. И если меня вышвырнут на улицу или даже бросят в тюрьму, я стану думать, как воспользоваться преимуществами публичного скандала.
   — И все это ради одежды? — Герцог был искренне удивлен. — Не думаете ли вы, что это попросту глупо, идти на такие жертвы, когда англичанкам, как вы говорите, неведомо чувство стиля? Почему бы не дать им то, что они хотят?
   — Потому что я могу дать им больше, — сказала она. — Я могу сделать их незабываемыми. Неужели это так трудно понять? Неужели в этом мире для вас нет ничего по-настоящему важного, к чему вы стремились бы, несмотря на любые препятствия? Впрочем, глупый вопрос. Будь у вас цель в жизни, вы бы к ней шли, а не растрачивали свою жизнь на пустяки в Париже.
   На мгновение он почувствовал стыд, сменившийся злостью. Женщина нанесла удар по больному месту.
   Он отреагировал на удар, не думая:
   — Вы, как обычно, правы, мадам. Для меня вся жизнь — игра. Поэтому я предлагаю вам сыграть еще раз. В то же «двадцать одно». На этот раз, если я выиграю, то сам повезу вас на бал к графине де Ширак.
   — Я вижу, что вы любите играть, — спокойно сказала Марселина. — Одна необдуманная ставка за другой. Даже интересно, что вы хотите доказать? Впрочем, вы, похоже, вообще не думаете. И лишь после того, как сделали это предложение, задали себе вопрос, что скажут ваши друзья.
   Кливдон едва слышал, что она говорит. Он упивался ее эмоциями — проступившим на лице румянцем, искрами в глазах, порывистым дыханием. Но все равно ощущал боль в том месте, куда женщина нанесла удар.
   — Я ничего не собираюсь доказывать, — сказал он. — Просто хочу, чтобы вы проиграли. А если вы проиграете, то признаете свое поражение поцелуем.
   — Поцелуй! — засмеялась она. — Простой поцелуй обычной портнихи. Пустяковая ставка, если сравнить ее с вашим положением в обществе.
   — Настоящий поцелуй, мадам, не может быть простым или пустяковым, — ухмыльнулся герцог. — Вы не отделаетесь легким прикосновением губ к моей щеке. Проигрыш будет означать для вас совсем другой поцелуй. Такой вы дарите мужчине, которому отдаетесь. — А если он не сумеет поцелуем заставить ее сдаться, то вполне может немедленно возвращаться в Лондон, этой же ночью. — Учитывая вашу драгоценную респектабельность, для вас это высокая ставка, разве не так?
   Ее глаза ярко блеснули, после чего лицо снова стало красивой маской — холодной, непроницаемой. Но Кливдон все же заметил отражение бушующих в ее душе эмоций и теперь не мог уйти, даже если бы от этого зависела его жизнь.
   — Все это ерунда, — сказала Марселина. — Разве вы еще не поняли, ваша светлость? У вас нет ни единого шанса выиграть у меня.
   — Тогда в выигрыше будете вы и получите то, чего желаете — легко попадете на самый изысканный и самый скучный парижский бал.
   Марселина покачала головой:
   — Хорошо. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала.
   Она вернулась к своему стулу и села.
   Герцог опустился на стул напротив.
   Она подвинула к нему колоду карт.
   — Сдавайте.
 
   Во время Французской революции дедушка Марселины — надменный французский аристократ — сохранил свою голову благодаря тому, что владел собой, не поддавался страстям. Поколения Нуаро — это имя он принял после бегства из Франции — унаследовали такую же холодную сдержанность и практичность в делах.
   Это правда, страсти Марселины были темными и бушевали глубоко внутри — это было типично для всех представителей ее семьи и по материнской, и по отцовской линии. Как и они, она прекрасно умела скрывать свои чувства. Она родилась с этим умением. А вот сестер пришлось этому обучать.
   Но то, как пренебрежительно Кливдон отозвался об их магазине, заставило ее кровь вскипеть. Кровь, которая текла в ее жилах, была благородной, хотя это была самая испорченная голубая кровь в Европе. Однако имя Нуаро было самым обычным, широко распространенным, именно потому дедушка его выбрал. Теперь большей части семьи уже не было в живых. Люди ушли, унеся с собой свою дурную славу.
   Пусть ее род был печально известным, но он был не менее древним, чем род Кливдона, и она сомневалась в том, что абсолютно все его предки были святыми. Так что единственной разницей между ними было то, что герцог был богат и не должен был зарабатывать себе на жизнь, а она вынуждена биться за каждый фартинг.
   Марселина знала, что нельзя было позволять ему себя провоцировать. Покупатели всегда смотрели на нее сверху вниз. Они все вели себя, как леди Ренфрю и миссис Шарп — так, словно она и сестры были невидимками. Для высших слоев общества владельцы магазинов были разновидностью слуг. Марселина считала это полезным и временами забавным.
   Но герцог…
   Не важно. Теперь перед ней стоял один вопрос: позволить ему выиграть или проиграть.
   Ее гордость не желала позволить ему выиграть. Она жаждала сокрушить его, уязвить тщеславие, доказать свое превосходство.
   Но его проигрыш обещал серьезное неудобство. Она вряд ли могла прийти на бал под руку с герцогом Кливдоном, не вызвав шквал слухов и сплетен, то есть именно того, чего она не могла допустить.
   И все же она не могла позволить ему выиграть.
   — Разыгрываем колоду, — предложил герцог. — Играем каждую раздачу, но с одной разницей: не открываем карты до конца. Выигрывает тот, кто выиграл больше раздач.
   Если не видишь, какие карты вышли, намного труднее подсчитать шансы.
   Но Марселина могла читать по его лицу, в то время как он был лишен такой возможности. Более того, игру, которую он предлагал, можно было сыграть быстро. И очень скоро она увидит, играет он опрометчиво или нет.
   Первая раздача. Две карты каждому. Ей он сдал выигрышную комбинацию — бубновый туз и валет червей. Но сам он тоже остановился на двух картах, чего никогда не делал, если выпадало больше семнадцати. В следующей раздаче ей выпал червовый туз, четверка и тройка. Потом она набрала семнадцать с трефами. Затем еще одна выигрышная комбинация — червовый туз и король червей. Потом даму червей и бубновую девятку.
   Дело шло быстро. Герцог часто брал себе три карты против ее двух. Но он был внимателен и напряжен, как никогда ранее, и теперь Марселина уже не могла определить по блеску его зеленых глаз, нравятся ему карты или нет.
   Она чувствовала, что ее сердце с каждой новой раздачей бьется чаще, хотя ей приходили по большей части хорошие карты. Двадцать одно — раз, два, три. Но и другие раздачи были неплохими. А герцог играл спокойно, сосредоточенно, и Марселина не могла быть полностью уверена, что его карты хуже.
   Десять раздач, и все было кончено.
   Они открыли карты. Каждый выглядел уверенно.
   Бросив взгляд на открытые карты, Марселина поняла, что выиграла во всех раздачах, кроме четырех, в одной из которых счет был равным.
   Ей даже не надо было смотреть на открытые карты, чтобы определить: она победила. Достаточно было увидеть, как герцог замер и недоверчиво уставился на карты. Он явно был в замешательстве. Потом поднял глаза, и Марселина поняла: только теперь наконец он понял, какую проблему создал для себя.
   И опять ему потребовалось короткое мгновение, чтобы взять себя в руки. Если он и оставался в замешательстве, то никак этого не показывал. Как и она, герцог привык скрывать свои чувства. Конечно же, он изменил свое решение. Иначе и быть не могло.
   — Вы поторопились, ваша светлость, — усмехнулась Марселина. — Еще одно необдуманное пари. Правда, теперь ставки неизмеримо выше.
   Гордость — самое чувствительное место джентльмена.
   Герцог пожал плечами и стал собирать карты. Но Марселина знала, что он пытался скрыть.
   Друзья видели его в опере в ложе стареющей актрисы. Он хотел, чтобы его представили ее подруге. Д'Эмильен знал, что она — лондонская портниха, и к завтрашнему вечеру не меньше половины Парижа будет знать, что она никто: не восхитительная иностранная актриса, не куртизанка и уж точно не леди.
   Что подумают друзья герцога, когда он появится на самом привилегированном парижском балу под руку с владелицей лондонского магазина?
   — Как лицемерны вы, аристократы, — горько усмехнулась она. — Вы считаете нормальным волочиться за женщиной, занимающей низкое положение в обществе. Вы также ничего не имеете против того, чтобы оказаться в ее постели. Но выйти с ней в свет… Немыслимо. Друзья подумают, что вы лишились рассудка. Они решат, что я вас одурачила. Пленила и подчинила себе. Они скажут, что великий английский герцог стал рабом пусть эффектной, но все же ничтожной маленькой плебейки.
   Герцог пожал плечами.
   — Вы так считаете? Ну что ж, будет забавно увидеть, как у них отвиснут челюсти. Вы будете в красном?
   Марселина встала. Герцог тоже. В любой ситуации он оставался джентльменом.
   — Вы показываете свою решительность? Хорошо получается, отдаю вам должное. Но я же знаю, что вы передумали. И поскольку я благородная женщина, и все, чего я хочу, глупый вы человек, это одевать вашу супругу, я освобождаю вас от условий пари, которое вы не должны были заключать. Я делаю это, потому что вы мужчина, а мужчины временами думают не мозгами, а совсем другим органом.
   Мадам Нуаро взяла ридикюль и поправила шаль, некстати вспомнив мимолетное прикосновение его пальцев к своей коже.
   Усилием воли отбросив непрошеное воспоминание, она направилась к двери.
   — Прощайте, — сказала она. — Надеюсь, несколько часов сна вернут вам здравый смысл, и мы с вами останемся друзьями. В этом случае я с нетерпением жду нашей встречи в пятницу. Возможно, мы увидимся на набережной Вольтера.
   Кливдон пошел за ней к двери.
   — Вы привыкли распоряжаться, — сказал он. — Я не привык, чтобы женщины мной командовали.
   — Мы, буржуа, все такие, — усмехнулась она. — Никакой утонченности и такта. Деловые люди. Что с нас взять?
   Марселина вышла в пустой коридор. Из одной комнаты слышалось невнятное бормотание. Значит, кто-то все еще играл. Откуда-то донесся храп.
   Она слышала шаги герцога за спиной.
   — Я задел ваши чувства, — сказал он.
   — Я портниха, — усмехнулась Марселина. — Мои клиентки — женщины. Если вы хотите задеть мои чувства, вам придется приложить такие большие усилия, что вы сочтете их для себя неприемлемыми и умственно, и физически.
   — Я чего-то не понимаю, — сказал герцог. — Вы были исполнены решимости одевать мою герцогиню и готовы были не останавливаться ни перед чем. Но вы остановились. И готовы сдаться.
   — Вы меня недооцениваете. Я никогда не сдаюсь.
   — Тогда почему вы предложили мне убраться к черту?
   — Вовсе нет, — возразила Марселина. — Я просто разрешила вам не выполнять условия пари — это право победителя. Будь вы способны мыслить здраво, вы бы его никогда не предложили. А если бы я не поддалась на вашу провокацию, то ни за что бы не согласилась. Вот так.
   — И все-таки вы боитесь, — констатировал герцог.
   Марселина резко остановилась и оглянулась. Мужчина улыбался. На его слишком чувственных губах играла самодовольная улыбка.
   — Что вы сказали? — тихо спросила она.
   — Вы боитесь, — повторил он. — Это вы думаете, что о вас скажут люди и как они станут к вам относиться. Вы готовы проскользнуть на бал тихо и незаметно, как вор в ночи, надеясь, что вас никто не заметит, но вас приводит в ужас мысль о возможности войти в зал под руку со мной, когда все станут на вас глазеть.
   — Мне жаль лишать вас иллюзий, ваша светлость, но то, что вы и ваши друзья думаете и говорите, важно по большей части для вас, а вовсе не для других людей. Я рассчитываю, что меня никто не заметит, по единственной причине: шпион предпочитает действовать незаметно. Вам даже в голову не пришло, что возбуждение, связанное с тайным проникновением туда, где тебя никто не ждет, и столь же незаметное возвращение обратно сделает для меня эту вечеринку забавной.
   Марселина продолжала идти по коридору, и лишь участившееся дыхание выдавало ее волнение. Ее самоконтроль был достоин всяческого уважения, но все же она позволила мужчине себя спровоцировать. Она всего лишь хотела одевать его будущую жену, и ничего больше, но каким-то образом оказалась втянутой в совсем другую, ненужную ей игру.
   За спиной снова раздался негромкий голос:
   — Трусиха.
   Слово эхом прокатилось по пустому коридору.
   Трусиха? Она, которая в возрасте двадцати одного года отправилась в Лондон с жалкой горсткой монет в кошельке и непомерной ответственностью на плечах — больным ребенком и двумя юными сестрами, поставив на карту все ради иллюзорной мечты. Только ее смелость позволила им всем выжить.
   Марселина остановилась и повернулась к герцогу.
   — Трусиха, — тихо повторил он.
   Она бросила ридикюль, схватила мужчину за шейный платок, рывком притянула к себе и жадно поцеловала.

Глава 4

   «Мисс Кларк, как обычно, постоянно получает модели от одной из законодательниц парижской моды, что позволяет ей каждый месяц представлять покупательницам модные новинки, что, безусловно, понравится тем дамам, которые окажут ей честь, выбрав ее магазин».

«Ла бель ассамбле». Бел-Корт энд фэшнэбл мэгэзин^[1]. Объявления за июнь 1807 года

   Это было не подчинение. Поцелуй больше походил на пощечину.
   Ее рот был требовательным, сильным и уверенным. Напор оказался таким неожиданным, что Кливдон едва устоял на ногах. Создавалось впечатление, что они давние любовники, которые ненавидят друг друга, и в результате две страсти слились в одну. Они могли сражаться или любить друг друга — большой разницы не было.
   Марселина держала его крепко. У герцога промелькнула мысль, что теперь она должна впиться ногтями в его физиономию — такое развитие событий показалось ему естественным.
   Вместо этого она сокрушила его своим мягким чувственным ртом. Настойчивость ее губ, игра языка — все это было похоже на дуэль. Но больше всего Кливдона поразил ее вкус — он был словно дорогой бренди, богатый, глубокий и темный. Этот вкус наводил на мысль о сладостном запретном плоде.
   Короче говоря, это был вкус больших проблем.
   В первый момент герцог среагировал инстинктивно и ответил на поцелуй в той же манере — уверенно и напористо. Его тело напряглось и одновременно ослабело — в разных местах. Самыми слабыми в одночасье стали колени — так и норовили подогнуться. Женщина была восхитительно красивой и изумительно теплой, и герцог почувствовал, что перестает соображать. Ее вкус, тонкий запах кожи, ощущение прижатых к нему грудей и шелест шелковой юбки… Все это туманило разум и пробуждало физическое желание, настолько сильное, что бороться с ним не было никакой возможности.
   Его сердце забилось быстро и мощно, по венам растекся жар. Кливдон крепко обнял женщину, его руки скользнули по затянутой в шелк спине вверх, нащупали кружевную отделку декольте, а затем и бархатистую кожу над ней.
   Потом его руки опустились ниже и обхватили ягодицы. Конечно, очень мешали многочисленные слои одежды, но герцог сильно прижал ее к себе, дав почувствовать животом твердость его мужского естества, и женщина издала какой-то невнятный глубокий звук, очень похожий на стон удовольствия.
   Ее руки, прежде обнимавшие мужчину за шею, пришли в движение. Они скользнули по его шейному платку, затем по жилету, опускаясь все ниже и ниже.
   У герцога перехватило дыхание.
   Марселина оттолкнула его, вложив в это движение немалую силу. Хотя в обычной ситуации этой силы было бы недостаточно, чтобы сдвинуть мужчину с места, но тут он был застигнут врасплох и слегка ослабил объятия. Она вырвалась из его рук, и герцог, потеряв равновесие, покачнулся и налетел на стену.
   Мадам Нуаро коротко хохотнула, наклонилась и подняла ридикюль. Она элегантным движением поправила прическу и плотнее завернулась в шаль.
   — Это будет чрезвычайно забавно, — сообщила она. — Сейчас, как следует подумав, я в полной мере оценила идею, и она мне очень нравится. Не могу дождаться, ваша светлость, когда вы отвезете меня на бал к графине де Ширак. Вы можете заехать за мной в девять к мадемуазель Фонтенэ. Прощайте.
   И женщина ушла, с холодной улыбкой на лице, храня полное самообладание.
   Герцог не последовал за ней. Это был великолепный уход, и он не хотел портить сцену.
   Так он сказал себе.
   Он простоял на месте еще несколько минут, собираясь с мыслями и старательно игнорируя дрожь внутри. Так бывает, когда бежишь и останавливаешься на самом краю обрыва, а до падения в бездну остается всего один шаг.
   Но, конечно же, рядом не было ни обрыва, ни пропасти, и падать было некуда. Абсурд! Мадам Нуаро — всего лишь женщина, хотя и горячая штучка. А он лишь… слегка озадачен, поскольку давно не встречал таких.
   Герцог направился в другую сторону, чтобы найти своих друзей — так сказать, подобрать тела павших. Он потратил довольно много времени на отправку их по домам, убеждая себя, что нет более важного дела, чем доставка по месту жительства нескольких мертвецки пьяных аристократов.
   Позднее, когда он остался один в своей комнате и принялся за письмо Кларе, поскольку уснуть не мог, оказалось, что писать он не может тоже. Да и что писать? Выяснилось, что он ровным счетом ничего не помнит о спектакле. Вроде прошла целая жизнь с тех пор, как он сидел в театральной ложе, предвкушая новую встречу с мадам Нуаро. Несколько строк, которые он заставил себя нацарапать, оказались настолько бессвязными, что герцог со вздохом отложил перо.
   Он мог думать только о приближающемся бале у мадам де Ширак, дурацком пари и нерешаемой проблеме, которую он взялся решить: как провести на него проклятую портниху, не принеся в жертву свое достоинство, тщеславие и репутацию.
 
   Возвратившись в отель, Марселина обнаружила Селину Джеффрис дремлющей в кресле у камина. Молодая блондинка была их младшей швеей, лишь недавно привезенной из заведения для «неблагополучных женщин», однако она была на удивление разумной особой. Именно поэтому Марселина выбрала ее на роль своей горничной. К женщине, путешествующей с горничной, относятся с большим уважением, чем к одинокой страннице.
   Фрэнсис Притчетт, старшая швея, наверное, до сих пор обижается на хозяйку за то, что ее оставили дома. Но Марселина брала ее с собой в прошлый раз и, как выяснилось, девушка совершенно не подходила на роль горничной богатой дамы. Она никогда не ждала до поздней ночи возвращения хозяйки, если только не собиралась пожаловаться на французов вообще и на гостиничный персонал в частности.
   Джеффрис сразу проснулась, стоило Марселине легонько коснуться ее плеча.
   — Глупая девочка, — попеняла ей Марселина. — Я же говорила, что не следует меня ждать.
   — Но кто тогда поможет вам раздеться, мадам?
   — Я могла бы спать в платье. Не впервой.
   — О нет, мадам! Это невозможно. Оно такое красивое!
   — Уже нет, — вздохнула Марселина. — Платье не только помялось, но и пропахло сигарным дымом и чужими духами.
   — Тогда давайте я поскорее помогу вам его снять. Вы, должно быть, смертельно устали, проведя на ногах весь день и почти всю ночь.
   Она сопровождала Марселину в Лоншан и послушно скрылась из виду, когда хозяйка подала соответствующий сигнал. В отличие от Притчетт, Селина Джеффрис не имела ничего против того, чтобы оставаться незамеченной. Она была рада посмотреть на богатых людей, одетых в красивые одежды, едущих на великолепных лошадях или в роскошных экипажах.
   — Что делать, приходится соответствовать жизни аристократов, — усмехнулась Марселина.
   — Даже не знаю, как они выдерживают такую жизнь — каждую ночь театры да балы.
   — Им не надо быть на работе в девять часов каждое утро.
   Девушка рассмеялась.
   — Тоже верно.
   Она действовала не торопясь, но очень толково. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы освободить Марселину от платья и приготовить теплую воду. Не полную ванну, конечно, — с этим придется подождать, пока проснется гостиничный персонал, но достаточно, чтобы Марселина могла смыть с себя запах игорного дома.
   Избавиться от запаха игорного дома — процесс несложный. Значительно труднее заставить себя забыть вкус и запах одного джентльмена. Марселина могла умыться и почистить зубы, но тело и ум помнили удивление Кливдона, исходивший от него жар, быстрый ответ его губ и языка, и желание, которое он в ней пробудил, всего лишь проведя ладонями по спине.
   Да, этот поцелуй нельзя было назвать мудрым поступком женщины. Но что оставалось делать? Дать пощечину? Ударить кулаком? Она бы только ушибла руку и заставила герцога смеяться.
   Впрочем, она сомневалась, что сейчас ему весело.
   Он наверняка думает. Усиленно думает. И ему придется крепко подумать, как никогда в жизни.
   Марселина была уверена, что теперь он не отступит. Слишком уж горд и упрям, чтобы позволить одержать над собой верх — ей и всему миру.
   Даже интересно, как он собирается провести ее на бал к высокомерной графине? Если для него попытка закончится унижением, возможно, он усвоит урок. С другой стороны, из-за этого он может возненавидеть ее, Марселину, и запретит своей будущей жене даже близко подходить к магазину Нуаро.
   Но инстинкты Марселины твердили обратное. Каковы бы ни были грехи Кливдона, большие и малые, он не был подлым человеком и не таил камень за пазухой.
   — Иди спать, — сказала она девушке. — Весь день мы будем очень заняты подготовкой к балу. Все должно быть идеально.
   Так и будет. Она обязательно позаботится об этом.
   Ее ожидала уникальная возможность, почти такая же важная, как привлечение в свой магазин будущей герцогини, вырвав ее из рук Госпожи Безвкусицы.
   Кливдон несколько усложнил то, что должно было стать обычным делом. Проникнуть на бал в одиночестве, в сущности, не слишком сложно. Нужна только хорошая маскировка, умение уклоняться от нежелательных встреч и, разумеется, абсолютная уверенность в себе. Впрочем, не важно. Жизнь имеет обыкновение путать самые тщательно продуманные планы. Рулетка более предсказуема, чем жизнь. Может быть, поэтому ей везет в игре.
   Жизнь — не крутящееся колесо. Она никогда не возвращается на одно и то же место. Однако каждый раз, когда жизнь срывала ее планы, Марселина разрабатывала новые. Она была упрямой и гибкой, и если судьба вынуждала ее согнуться, она всегда находила возможность снова выпрямиться.
   Что бы ни случилось на балу, она воспользуется этим в полной мере.

Следующим вечером

   Несносную портниху следовало заставить подождать. Кливдон не привык, чтобы ему приказывали. И кто? Самоуверенная маленькая лавочница! Ровно в девять часов! Она сочла, что может им командовать, как лакеем!
   Но это была бы детская реакция, и Кливдон предпочел, чтобы мадам Нуаро не добавила мальчишество в перечень недостатков его характера, который она, похоже, составляла. Любую задержку она наверняка припишет трусливому малодушию. Собственно говоря, она уже сочла его трусом, предложив освободить от условий пари.
   Он прибыл ровно в девять часов. Когда дверь экипажа открылась, он сразу увидел мадам Нуаро, сидящую за одним из столиков под навесом. Джентльмен, манеры и одежда которого выдавали в нем англичанина, склонился к ней и что-то говорил.
   Кливдон с небывалой тщательностью готовился к выходу, продумал, что именно скажет хозяйке и с каким выражением лица. Он перемерил и отбросил не менее полудюжины жилетов и оставил своему лакею Сондерсу кипу смятых шейных платков. Составил и отверг несколько десятков речей, умных и не очень. В общем, к назначенному часу он был взвинчен до предела.
   Зато мадам Нуаро выглядела веселой и непринужденной. Она удобно расположилась за столиком и вовсю флиртовала с первым встречным джентльменом, вероятно, посчитав его потенциальным плательщиком по ее счетам.
   Все правильно. Ведь это не ее друзья станут перешептываться за ее спиной и удивленно качать головами.
   Кливдон мог легко представить, что о нем станут говорить: наконец-то стрела Купидона поразила неуязвимого герцога Кливдона. И кто же избранница? Не первая красавица Парижа, не обворожительная куртизанка и не самая популярная титулованная леди.
   Вовсе нет. Пустое место… ничтожная английская портниха.
   Он мысленно обругал своих друзей и собственную глупость, вышел из экипажа и направился к столику мадам Нуаро.
   Когда он приблизился, женщина подняла голову и что-то сказала разговорчивому кавалеру. Тот согласно кивнул, поклонился и, не обращая никакого внимания на Кливдона, удалился.
   Герцог подошел к столику, и она встретила его теплой улыбкой. Соблазнительный изгиб ее чувственных губ едва не заставил его упасть на колени.