Страница:
Антон Чижъ
Божественный яд
Петербургские тайны -
Scan by Mobb Deep; OCR amp;spellcheck by Zavalery http://lib.aldebaran.ru
«Божественный яд: [роман] /Антон Чижъ»: Амфора. ТИД Амфора; СПб.; 2006
ISBN 5-367-00078-9
Аннотация
Санкт-Петербург накануне Кровавого воскресенья. Сыщик Ванзаров, расследующий загадочное убийство девушки, и не подозревает, к каким последствиям приведут результаты сыска.
Антон Чижъ
Божественный яд
2 ДЕКАБРЯ 1904, ВТОРНИК, ДЕНЬ МАРСА
В нетопленой комнате, пропитанной тоскливым запахом давно нежилой квартиры, уже четверть часа сумерничал плечистый господин невысокого роста. Идеально пригнанный сюртук скрывал его излишнюю грузность. Он привольно разместился в дряхлом вольтеровском кресле, закинул ногу на ногу и покойно сложил руки на коленях.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что светский щеголь ожидает в тишине тайного и сладострастного свидания. Но опытный взгляд сразу отметил бы выправку спины и короткий ежик волос. Несомненно, господин в партикулярном платье больше привык к офицерскому кителю.
Где-то в стороне невидимой входной двери осторожно повернулся ключ. Господин вынул лепешку массивных часов, впрочем, дешевого польского серебра и одобрительно хмыкнул. Стрелки показали аккурат три часа пополудни. Тот, кого он ждал, отличался похвальной пунктуальностью.
Из-за занавески вынырнула стройная тень, остановилась и слепо огляделась. Наконец, заметив господина, устроившегося в затемненном простенке, тень кивнула, подхватила спинку венского стула и села на скрипучий краешек.
Жандармского корпуса полковник, а именно такой чин носил господин, ожидавший во тьме, не встал и не подал руки. Однако манкирование приличиями не смутило гостя.
Полковник позволил себе несколько ничего не значащих вопросов о здоровье и погоде, нетерпеливо пропустил ответы и сразу перешел к делу.
– Что нового у нашего протеже? - спросил он с удивительной интонацией, в которой искренний интерес смешался с начальственным равнодушием.
Тень, вполне привыкшая к мутным очертаниям собеседника, принялась подробно докладывать.
Полковник терпеливо слушал, ничем не выражая своего отношения. Он ни разу не кивнул, не поддакнул, не поддержал и не сказал: «Интересно!» или хоть: «Вот как?!» Дождавшись конца недолгого монолога, полковник не шевельнулся.
Фигура неуютно поерзала на деревянном седалище, но не посмела оборвать тягостное молчание.
– Благодарю вас, дражайший Озирис… - медленно проговорил полковник, по-военному одернув полы сюртука, - эта информация будет иметь значительный интерес. Но для вас есть особое поручение. Куда интереснее возни с попом Гапоном и его фабричной братией.
– Но позвольте, господин Герасимов…
– Не позволю, господин Озирис! - отрезал полковник. Из внутреннего кармана сюртука он вынул маленькую картонку фотокарточки и протянул ее.
Салонный снимок запечатлел дородного господина с обширной залысиной и жидким нимбом кудрявых волос. Господин сильно смахивал на самодовольного волжского купчика.
Тень, названная Озирисом, решительно возвратила карточку.
– Прикажете следить за гостинодворцами или сразу отправите в филерский пост?
– Упаси Бог! Вы для нас такой дорогой агент! Даже слишком… Получаете больше моего заместителя. Но это к слову… Однако я удивлен, что с вашим знанием человеческой натуры вы сделали такие поспешные выводы!
Господин Герасимов блестяще владел умением делать тонкие комплименты подчиненным. Как, впрочем, и дергать еще двумя рычагами управления человеческой натурой: страхом и деньгами. С Озирисом он предпочитал использовать лесть. Во всяком случае, агент сразу попался на заинтересованности.
– И кто же, с позволения сказать, этот упитанный сатир?
– Отставной профессор Петербургского университета Серебряков Александр Владимирович…
Полковник нарочно сделал паузу, как хороший рассказчик, интригующий публику. От него не ускользнуло то обстоятельство, что агент заинтересовался. Не давая возбужденному любопытству Озириса перегреться, Герасимов быстро изложил суть дела.
Четверть века назад Серебряков проходил свидетелем по делу студенческой террористической группы «Свобода или смерть!». Самого профессора тогда не удалось привлечь, так как прямых улик против него не нашли. Он продолжал преподавать под негласным надзором. Но три года тому назад, без видимых причин, его жизнь резко изменилась. Он вышел в отставку и занялся бесплатными общедоступными чтениями. Но вместо лекций по химии, которую он преподавал раньше, профессор стал просвещать общественность о… забытых богах ариев.
Тревогу вызывали и странные слухи из университетских кругов. Ученые мужи в кулуарных беседах болтали о Серебрякове с нескрываемым цинизмом, однако упорно распространялись слухи о том, что он открыл что-то в древних текстах. Сплетни, умноженные фантазией, передавали, что профессор якобы пытается создать философский камень или нечто подобное.
Филерское наблюдение доставляло также странные донесения. У себя на даче в Озерках профессор зачем-то завел корову, подолгу пропадал в полях и вообще что-то варил, смешивал и выпаривал на заднем дворе.
Слухи множились, а чем занимается Серебряков, оставалось загадкой.
– …Так что, дорогой Озирис, вам следует познакомиться с этим господином и выяснить, над чем же он работает. Такое дело осилите только вы! - закончил полковник на проникновенной ноте.
Но Герасимов слукавил. На самом деле сменить задание пришлось потому, что Озирис давно приносил откровенную липу. Видимо, революционное окружение отца Гапона раскусило предательство. Посему полковник был вынужден направить агента к самому легковерному врагу империи - русской интеллигенции.
Агент для приличия поломался, давая понять, что может и не согласиться, но под мягким натиском комплиментов благополучно сдался. Следующую встречу назначили на 2 января, а при любой срочности Герасимов просил телефонировать ему немедля.
Не прощаясь, Озирис исчез за занавеской. Хлопнула дверь черного входа. В квартире, которая много лет служила местом конспиративных встреч руководителей «охранки» и их личных агентов, начальник Петербургского охранного отделения Александр Васильевич Герасимов остался один.
Не зажигая свет, он прошел в прихожую, нашел пальто и накинул на плечи. Стоя в кромешной темноте, полковник почему-то подумал, что напрасно дал это поручение Озирису. Агент, конечно, толковый, но слабо поддается контролю, как бы дров не наломал. Герасимов, не боявшийся никого и ничего, вдруг ощутил смутное предчувствие надвигающейся беды.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что светский щеголь ожидает в тишине тайного и сладострастного свидания. Но опытный взгляд сразу отметил бы выправку спины и короткий ежик волос. Несомненно, господин в партикулярном платье больше привык к офицерскому кителю.
Где-то в стороне невидимой входной двери осторожно повернулся ключ. Господин вынул лепешку массивных часов, впрочем, дешевого польского серебра и одобрительно хмыкнул. Стрелки показали аккурат три часа пополудни. Тот, кого он ждал, отличался похвальной пунктуальностью.
Из-за занавески вынырнула стройная тень, остановилась и слепо огляделась. Наконец, заметив господина, устроившегося в затемненном простенке, тень кивнула, подхватила спинку венского стула и села на скрипучий краешек.
Жандармского корпуса полковник, а именно такой чин носил господин, ожидавший во тьме, не встал и не подал руки. Однако манкирование приличиями не смутило гостя.
Полковник позволил себе несколько ничего не значащих вопросов о здоровье и погоде, нетерпеливо пропустил ответы и сразу перешел к делу.
– Что нового у нашего протеже? - спросил он с удивительной интонацией, в которой искренний интерес смешался с начальственным равнодушием.
Тень, вполне привыкшая к мутным очертаниям собеседника, принялась подробно докладывать.
Полковник терпеливо слушал, ничем не выражая своего отношения. Он ни разу не кивнул, не поддакнул, не поддержал и не сказал: «Интересно!» или хоть: «Вот как?!» Дождавшись конца недолгого монолога, полковник не шевельнулся.
Фигура неуютно поерзала на деревянном седалище, но не посмела оборвать тягостное молчание.
– Благодарю вас, дражайший Озирис… - медленно проговорил полковник, по-военному одернув полы сюртука, - эта информация будет иметь значительный интерес. Но для вас есть особое поручение. Куда интереснее возни с попом Гапоном и его фабричной братией.
– Но позвольте, господин Герасимов…
– Не позволю, господин Озирис! - отрезал полковник. Из внутреннего кармана сюртука он вынул маленькую картонку фотокарточки и протянул ее.
Салонный снимок запечатлел дородного господина с обширной залысиной и жидким нимбом кудрявых волос. Господин сильно смахивал на самодовольного волжского купчика.
Тень, названная Озирисом, решительно возвратила карточку.
– Прикажете следить за гостинодворцами или сразу отправите в филерский пост?
– Упаси Бог! Вы для нас такой дорогой агент! Даже слишком… Получаете больше моего заместителя. Но это к слову… Однако я удивлен, что с вашим знанием человеческой натуры вы сделали такие поспешные выводы!
Господин Герасимов блестяще владел умением делать тонкие комплименты подчиненным. Как, впрочем, и дергать еще двумя рычагами управления человеческой натурой: страхом и деньгами. С Озирисом он предпочитал использовать лесть. Во всяком случае, агент сразу попался на заинтересованности.
– И кто же, с позволения сказать, этот упитанный сатир?
– Отставной профессор Петербургского университета Серебряков Александр Владимирович…
Полковник нарочно сделал паузу, как хороший рассказчик, интригующий публику. От него не ускользнуло то обстоятельство, что агент заинтересовался. Не давая возбужденному любопытству Озириса перегреться, Герасимов быстро изложил суть дела.
Четверть века назад Серебряков проходил свидетелем по делу студенческой террористической группы «Свобода или смерть!». Самого профессора тогда не удалось привлечь, так как прямых улик против него не нашли. Он продолжал преподавать под негласным надзором. Но три года тому назад, без видимых причин, его жизнь резко изменилась. Он вышел в отставку и занялся бесплатными общедоступными чтениями. Но вместо лекций по химии, которую он преподавал раньше, профессор стал просвещать общественность о… забытых богах ариев.
Тревогу вызывали и странные слухи из университетских кругов. Ученые мужи в кулуарных беседах болтали о Серебрякове с нескрываемым цинизмом, однако упорно распространялись слухи о том, что он открыл что-то в древних текстах. Сплетни, умноженные фантазией, передавали, что профессор якобы пытается создать философский камень или нечто подобное.
Филерское наблюдение доставляло также странные донесения. У себя на даче в Озерках профессор зачем-то завел корову, подолгу пропадал в полях и вообще что-то варил, смешивал и выпаривал на заднем дворе.
Слухи множились, а чем занимается Серебряков, оставалось загадкой.
– …Так что, дорогой Озирис, вам следует познакомиться с этим господином и выяснить, над чем же он работает. Такое дело осилите только вы! - закончил полковник на проникновенной ноте.
Но Герасимов слукавил. На самом деле сменить задание пришлось потому, что Озирис давно приносил откровенную липу. Видимо, революционное окружение отца Гапона раскусило предательство. Посему полковник был вынужден направить агента к самому легковерному врагу империи - русской интеллигенции.
Агент для приличия поломался, давая понять, что может и не согласиться, но под мягким натиском комплиментов благополучно сдался. Следующую встречу назначили на 2 января, а при любой срочности Герасимов просил телефонировать ему немедля.
Не прощаясь, Озирис исчез за занавеской. Хлопнула дверь черного входа. В квартире, которая много лет служила местом конспиративных встреч руководителей «охранки» и их личных агентов, начальник Петербургского охранного отделения Александр Васильевич Герасимов остался один.
Не зажигая свет, он прошел в прихожую, нашел пальто и накинул на плечи. Стоя в кромешной темноте, полковник почему-то подумал, что напрасно дал это поручение Озирису. Агент, конечно, толковый, но слабо поддается контролю, как бы дров не наломал. Герасимов, не боявшийся никого и ничего, вдруг ощутил смутное предчувствие надвигающейся беды.
31 ДЕКАБРЯ 1904, ПЯТНИЦА, ДЕНЬ ВЕНЕРЫ
1
Степан Пережигин, дворник дома № * по Третьей линии Васильевского острова, вчера с раннего вечера отправился в трактир Степанова выкушать чайку. Но, как на грех, повстречал вологодских мужиков - артельщиков-ледорубов. Земляки выпили за встречу, и время понеслось так весело, что за полночь половой выволок тепленького Степана на улицу за шкирку. В полном беспамятстве, на четвереньках Пережигин добрался до дворницкой, упал и забылся.
Он подскочил в седьмом часу утра от страшной догадки: ворота на ночь не запер! Если околоточный узнает, будет по шее, как пить дать.
Степан прислушался. Вроде во дворе тихо. Может, и пронесет еще. В углу на громадном деревенском сундуке, закрывшись старым одеялом, дремала жиличка.
Степан накинул тужурку, завязал фартук с бляхой и, прихватив лопату, выскочил во двор.
Снегу насыпало по щиколотку. Пережигин протопал до подворотни. Так и есть - распахнуты во всю ширь.
Дворник вышел на улицу, огляделся - околоточного нигде не было видно - и принялся сгребать снег к углу дома. Неожиданно лопата уперлась во что-то твердое.
Степан поднажал и замер.
Из сугроба торчал женский ботинок на шнуровке с маленьким каблучком.
Пережигин выронил лопату и, забыв снять шапку, перекрестился. Он отпрыгнул от снежной кучи, метнулся в одну сторону, кинулся в другую, ругнулся, вытащил из кармана свисток и дал две длинные трели.
– Степан, что шумишь, людям спать не даешь? - младший городовой Второго участка Васильевской части Иван Балакин запыхался от бега. Полчаса назад он вышел на утренний обход и уже собирался вернуться, когда услышал сигнал тревоги.
Бледный дворник показал на сугроб.
– Вона, что…
Городовой нагнулся, придерживая форменную шапку.
– Ах ты… - растерянно пробормотал он.
– Я и говорю… - веско поддержал дворник.
– Надо же, видать ночью замерзла. Шла, упала и околела.
– Видать, выпимши…
– А ты где был, стоеросина? - закричал городовой.
– Так, это как полагается, ворота запер и того…
– «Того»! Перегаром за версту разит! Чего стоишь, разгребай!
– Кто, я?! - дворник отшатнулся.
– Нет, я!
Пережигин мелко перекрестился, опасливо взялся за лопату и зажмурился.
– А ну-ка, погоди… - вдруг остановил его городовой.
Из снега, рядом с ботинком, виднелась окостеневшая кисть руки. И самое странное - руку к чулку прижимала серая тряпица.
– Так чаво, делать-то? - дворник так и застыл с лопатой наперевес.
– Так, Пережигин. Я здесь остаюсь сторожить. А ты дуй в участок, - мрачно проговорил Балакин.
– А зачем?
– Степан, ты что, белены объелся?! А ну, чтоб рысью!
Дворник кинул лопату и побежал со всех ног в конец Пятой линии, где находилось Управление второго полицейского участка Васильевской части.
Он подскочил в седьмом часу утра от страшной догадки: ворота на ночь не запер! Если околоточный узнает, будет по шее, как пить дать.
Степан прислушался. Вроде во дворе тихо. Может, и пронесет еще. В углу на громадном деревенском сундуке, закрывшись старым одеялом, дремала жиличка.
Степан накинул тужурку, завязал фартук с бляхой и, прихватив лопату, выскочил во двор.
Снегу насыпало по щиколотку. Пережигин протопал до подворотни. Так и есть - распахнуты во всю ширь.
Дворник вышел на улицу, огляделся - околоточного нигде не было видно - и принялся сгребать снег к углу дома. Неожиданно лопата уперлась во что-то твердое.
Степан поднажал и замер.
Из сугроба торчал женский ботинок на шнуровке с маленьким каблучком.
Пережигин выронил лопату и, забыв снять шапку, перекрестился. Он отпрыгнул от снежной кучи, метнулся в одну сторону, кинулся в другую, ругнулся, вытащил из кармана свисток и дал две длинные трели.
– Степан, что шумишь, людям спать не даешь? - младший городовой Второго участка Васильевской части Иван Балакин запыхался от бега. Полчаса назад он вышел на утренний обход и уже собирался вернуться, когда услышал сигнал тревоги.
Бледный дворник показал на сугроб.
– Вона, что…
Городовой нагнулся, придерживая форменную шапку.
– Ах ты… - растерянно пробормотал он.
– Я и говорю… - веско поддержал дворник.
– Надо же, видать ночью замерзла. Шла, упала и околела.
– Видать, выпимши…
– А ты где был, стоеросина? - закричал городовой.
– Так, это как полагается, ворота запер и того…
– «Того»! Перегаром за версту разит! Чего стоишь, разгребай!
– Кто, я?! - дворник отшатнулся.
– Нет, я!
Пережигин мелко перекрестился, опасливо взялся за лопату и зажмурился.
– А ну-ка, погоди… - вдруг остановил его городовой.
Из снега, рядом с ботинком, виднелась окостеневшая кисть руки. И самое странное - руку к чулку прижимала серая тряпица.
– Так чаво, делать-то? - дворник так и застыл с лопатой наперевес.
– Так, Пережигин. Я здесь остаюсь сторожить. А ты дуй в участок, - мрачно проговорил Балакин.
– А зачем?
– Степан, ты что, белены объелся?! А ну, чтоб рысью!
Дворник кинул лопату и побежал со всех ног в конец Пятой линии, где находилось Управление второго полицейского участка Васильевской части.
2
Толпа зевак росла быстрее снежной лавины. Уже шестеро городовых с трудом осаживали публику, желавшую принять участие в уличном развлечении.
На середине проезжей части остановилась пролетка, из которой быстро, но косолапо выбрался господин довольно полного телосложения. Массивную, бычью шею плотно укутывало теплое кашне. Мягкий котелок смотрелся несколько маловатым на большой, коротко стриженной голове. Поднятый меховой воротник добротного пальто закрывал от ветра крупный затылок. Господин носил густые, но аккуратные усы. При ходьбе он заметно горбился.
Городовой Романов отпихнул двух нахальных приказчиков и толкнул плечом напарника.
– Балакин, а это кто пожаловал? - тихо спросил он.
– Разве не знаешь?
– Я-то на службе первый год…
– Это же сам Ванзаров!
– А, ну да… осади, народ, неча тут смотреть, расходись! - замерзший Романов, так и не поняв, кто же это такой, стал согреваться, толкая любопытных.
Коренастый господин, в котором городовой узнал чиновника особых поручений сыскной полиции, кивнул участковому приставу Андриану Щипачеву, страстно желавшему выразить служебное почтение, и попросил фотографа полицейского резерва поскорее заканчивать с протокольным снимком.
Фотограф расставил треногу, вспыхнул магнием и отошел в сторону.
Сыщик грузно присел на корточки и осторожно смахнул тонкий наст подмороженного снега.
Оказалось, что скрюченная рука и ботинок торчали из плотного куля небеленой материи, концы которого стягивал бантик узла. Простая вязка поддалась легко. Ванзаров осторожно раздвинул полы материи, раскрывая тряпичный кокон.
Тело было согнуто пополам. Остекленевшие глаза прикрывала рваная сеть темных волос. Рот широко раскрыт. Бледная кожа подернута патиной инея. Видимо, бедняжка лежит с глубокой ночи.
Толпа притихла. Кто-то пронзительно охнул. Смерть женщины кажется чувствительной публике особенно ужасной. Но для сыщика неприятная находка выглядела обычно.
Ванзаров подумал, что, скорее всего это самая тривиальная история. Девицу укокошили в одном из ближайших домов и под покровом ночи вынесли на улицу. Убийцу что-то спугнуло, и он бросил тело у первого попавшегося угла. И найти преступника труда не составит.
Околоточные обойдут соседние кварталы, и через день, может быть два, узнают, откуда пропала барышня. А потом найдут ее дружка. Доставят в участок, снимут допрос. Он даст показания. И все. Так просто, что сыскную полицию можно и не вызывать. Девчонку только жаль, молодая, на вид не больше двадцати. Одета не богато, но чисто. Точно не проститутка. Видать, решила повеселиться под Новый год и так плохо кончила!
И хоть Ванзаров при осмотре не заметил раны от ножа или следа от удавки, он не сомневался, что дело произошло именно так. Лишь одно показалось несколько странным: барышне натянули полушубок на одну руку. Платок же и меховую шапочку просто положили рядом с телом. Видимо, убийца в панике сначала решил одеть жертву, но, потеряв обладание, бросил как есть.
Стараясь не закряхтеть, сыщик встал и отряхнул с перчаток снег.
Фотограф спросил, может ли он продолжить съемку. Ванзаров отступил и налетел спиной на пристава. Щипачев подобострастно кашлянул, поддерживая начальство.
– Родион Георгиевич, желаете допросить свидетеля, нашедшего жертву? - услужливо предложил он.
Ванзаров смутился собственной неловкости и буркнул что-то неразборчивое.
Тут же, по мановению руки пристава, к нему подвели Пережигина. Оробевший дворник понуро стянул шапку.
– Ты, братец, нашел? - дружелюбно спросил Ванзаров, глядя снизу вверх на верзилу.
– Я, вашбродь…
– А скажи-ка, э-э-э…
– Степан.
– …Степан! Ночью ничего не слыхал?
– Ничегошеньки… - Пережигин отвел глаза. - Как ворота запер, так тихо.
– И что, никто из жильцов поздно не возвращался и калитку не отпирал? - удивился сыщик.
– Как ворота запер - никого!
– Запер, говоришь? А что же вон там, в подворотне, на снегу след остался? Под утро ты их запер, не рассказывай мне сказки, голубчик.
Этот важный господин говорил так просто и беззлобно, что Степана ни с того ни с сего пробрала совесть. Вместо упрямого запирательства он шмыгнул носом, растер лапой глаза и признался в преступном небрежении.
Сыщик понял, что список поиска придется расширить, включив в него и этот дом.
Пристав сверлил Степана взглядом, обещавшим нерадивому дворнику изрядную взбучку. Но Ванзарова это уже мало интересовало. Он собрался благополучно откланяться, оставив обычные распоряжения, и лишь на всякий случай спросил:
– Степан, а не вашего ли дома квартирантка?
Дворник набрал воздуху в грудь, решительно шагнул к трупу, нагнулся и вдруг удивленно присвистнул:
– Так это ж… ей богу, она…
Маленькую удачу Ванзаров принял как должное. Значит, дело еще проще. Личность, считай, установлена.
– Никак, барышня знакома? - изобразив несказанное удивление, спросил он. - Как звать? Где проживает? Докладывай!
– Как звать, не знаю… - шмыгнув носом, солидно заявил Степан. - И где, значит, проживает - тоже неведомо.
– Ах ты… - от возмущения пристав влепил крепкое словцо.
– А вот к кому в гости захаживала - видал… - мстительно закончил Пережигин. Он нарочно тянул резину, со значением заглядывая в глаза «доброго барина». И сыщик сразу понял, куда клонит дворник.
– Ну, Степан, не томи… А я похлопочу, чтобы господин пристав отменил наказание. Так ведь, Андриан Николаевич?
От возмущения Щипачев выдавил лишь бессильный хрип.
– Значит, девица энта, уже с полгода ходють в пятую квартиру… - начал осмелевший дворник.
– Вчера была? - перебил Ванзаров.
– Вот вчера не приметил, не обессудьте! А так, раз пять за неделю.
– К кому ходила?
– Известно к кому. К господину Серебрякову, профессору!
Видно, судьба приготовила Ванзарову лучший новогодний подарок: самое быстрое раскрытие убийства в истории петербургской сыскной полиции. Ведь тут сразу видно: это дело рук неопытного, а значит, слабовольного преступника. Хотя, право, как-то странно…
Пристав в сопровождении двух городовых и Пережигина был немедленно отправлен с приказом привести названного господина, вынув хоть из постели. Сыщик резонно понадеялся, что, увидев жертву, душегуб испытает глубокий шок и признается в содеянном.
На середине проезжей части остановилась пролетка, из которой быстро, но косолапо выбрался господин довольно полного телосложения. Массивную, бычью шею плотно укутывало теплое кашне. Мягкий котелок смотрелся несколько маловатым на большой, коротко стриженной голове. Поднятый меховой воротник добротного пальто закрывал от ветра крупный затылок. Господин носил густые, но аккуратные усы. При ходьбе он заметно горбился.
Городовой Романов отпихнул двух нахальных приказчиков и толкнул плечом напарника.
– Балакин, а это кто пожаловал? - тихо спросил он.
– Разве не знаешь?
– Я-то на службе первый год…
– Это же сам Ванзаров!
– А, ну да… осади, народ, неча тут смотреть, расходись! - замерзший Романов, так и не поняв, кто же это такой, стал согреваться, толкая любопытных.
Коренастый господин, в котором городовой узнал чиновника особых поручений сыскной полиции, кивнул участковому приставу Андриану Щипачеву, страстно желавшему выразить служебное почтение, и попросил фотографа полицейского резерва поскорее заканчивать с протокольным снимком.
Фотограф расставил треногу, вспыхнул магнием и отошел в сторону.
Сыщик грузно присел на корточки и осторожно смахнул тонкий наст подмороженного снега.
Оказалось, что скрюченная рука и ботинок торчали из плотного куля небеленой материи, концы которого стягивал бантик узла. Простая вязка поддалась легко. Ванзаров осторожно раздвинул полы материи, раскрывая тряпичный кокон.
Тело было согнуто пополам. Остекленевшие глаза прикрывала рваная сеть темных волос. Рот широко раскрыт. Бледная кожа подернута патиной инея. Видимо, бедняжка лежит с глубокой ночи.
Толпа притихла. Кто-то пронзительно охнул. Смерть женщины кажется чувствительной публике особенно ужасной. Но для сыщика неприятная находка выглядела обычно.
Ванзаров подумал, что, скорее всего это самая тривиальная история. Девицу укокошили в одном из ближайших домов и под покровом ночи вынесли на улицу. Убийцу что-то спугнуло, и он бросил тело у первого попавшегося угла. И найти преступника труда не составит.
Околоточные обойдут соседние кварталы, и через день, может быть два, узнают, откуда пропала барышня. А потом найдут ее дружка. Доставят в участок, снимут допрос. Он даст показания. И все. Так просто, что сыскную полицию можно и не вызывать. Девчонку только жаль, молодая, на вид не больше двадцати. Одета не богато, но чисто. Точно не проститутка. Видать, решила повеселиться под Новый год и так плохо кончила!
И хоть Ванзаров при осмотре не заметил раны от ножа или следа от удавки, он не сомневался, что дело произошло именно так. Лишь одно показалось несколько странным: барышне натянули полушубок на одну руку. Платок же и меховую шапочку просто положили рядом с телом. Видимо, убийца в панике сначала решил одеть жертву, но, потеряв обладание, бросил как есть.
Стараясь не закряхтеть, сыщик встал и отряхнул с перчаток снег.
Фотограф спросил, может ли он продолжить съемку. Ванзаров отступил и налетел спиной на пристава. Щипачев подобострастно кашлянул, поддерживая начальство.
– Родион Георгиевич, желаете допросить свидетеля, нашедшего жертву? - услужливо предложил он.
Ванзаров смутился собственной неловкости и буркнул что-то неразборчивое.
Тут же, по мановению руки пристава, к нему подвели Пережигина. Оробевший дворник понуро стянул шапку.
– Ты, братец, нашел? - дружелюбно спросил Ванзаров, глядя снизу вверх на верзилу.
– Я, вашбродь…
– А скажи-ка, э-э-э…
– Степан.
– …Степан! Ночью ничего не слыхал?
– Ничегошеньки… - Пережигин отвел глаза. - Как ворота запер, так тихо.
– И что, никто из жильцов поздно не возвращался и калитку не отпирал? - удивился сыщик.
– Как ворота запер - никого!
– Запер, говоришь? А что же вон там, в подворотне, на снегу след остался? Под утро ты их запер, не рассказывай мне сказки, голубчик.
Этот важный господин говорил так просто и беззлобно, что Степана ни с того ни с сего пробрала совесть. Вместо упрямого запирательства он шмыгнул носом, растер лапой глаза и признался в преступном небрежении.
Сыщик понял, что список поиска придется расширить, включив в него и этот дом.
Пристав сверлил Степана взглядом, обещавшим нерадивому дворнику изрядную взбучку. Но Ванзарова это уже мало интересовало. Он собрался благополучно откланяться, оставив обычные распоряжения, и лишь на всякий случай спросил:
– Степан, а не вашего ли дома квартирантка?
Дворник набрал воздуху в грудь, решительно шагнул к трупу, нагнулся и вдруг удивленно присвистнул:
– Так это ж… ей богу, она…
Маленькую удачу Ванзаров принял как должное. Значит, дело еще проще. Личность, считай, установлена.
– Никак, барышня знакома? - изобразив несказанное удивление, спросил он. - Как звать? Где проживает? Докладывай!
– Как звать, не знаю… - шмыгнув носом, солидно заявил Степан. - И где, значит, проживает - тоже неведомо.
– Ах ты… - от возмущения пристав влепил крепкое словцо.
– А вот к кому в гости захаживала - видал… - мстительно закончил Пережигин. Он нарочно тянул резину, со значением заглядывая в глаза «доброго барина». И сыщик сразу понял, куда клонит дворник.
– Ну, Степан, не томи… А я похлопочу, чтобы господин пристав отменил наказание. Так ведь, Андриан Николаевич?
От возмущения Щипачев выдавил лишь бессильный хрип.
– Значит, девица энта, уже с полгода ходють в пятую квартиру… - начал осмелевший дворник.
– Вчера была? - перебил Ванзаров.
– Вот вчера не приметил, не обессудьте! А так, раз пять за неделю.
– К кому ходила?
– Известно к кому. К господину Серебрякову, профессору!
Видно, судьба приготовила Ванзарову лучший новогодний подарок: самое быстрое раскрытие убийства в истории петербургской сыскной полиции. Ведь тут сразу видно: это дело рук неопытного, а значит, слабовольного преступника. Хотя, право, как-то странно…
Пристав в сопровождении двух городовых и Пережигина был немедленно отправлен с приказом привести названного господина, вынув хоть из постели. Сыщик резонно понадеялся, что, увидев жертву, душегуб испытает глубокий шок и признается в содеянном.
3
Подъехала медицинская карета.
Санитары уже положили носилки на снег, но Ванзаров попросил их пока не трогать девушку и лишь прикрыть ее простыней.
Толпа зевак заметно поредела. На морозе зрелище требуется поинтересней.
Сыщик подошел к телу и еще раз всмотрелся в заледеневшее лицо. Неожиданно что-то странное показалось ему в этом простом преступлении. Родион Георгиевич не мог понять, отчего вдруг у него появилось необъяснимое беспокойство.
В полиции у коллежского советника Ванзарова сложилась репутация везунчика. Ему доставались самые тяжелые, самые запутанные и гиблые дела, от которых, как могли, открещивались другие чиновники. А он впрягался и рыл, как бур, пока виновный не оказывался за решеткой. Он не боялся крови, грязи и долгих, утомительных розысков. Родиона Георгиевича подстегивала любовь к ловле преступников, которая не успела остыть за пять лет службы в столичном сыске. Он любил слово «сыщик» и был уверен, что победит любого противника.
Но сейчас Ванзаров почувствовал сомнение. Ему вдруг показалось, что он столкнулся с чем-то, на что у него не хватит сил. Глядя на скрюченное тело, опытный сыщик вдруг осознал, что… боится! Не трупа, а того, чем может закончиться расследование. Интуиция выдала сигнал тревоги. Ванзаров не мог объяснить, откуда взялся этот пронизывающий страх. Как будто за спиной поднялись тени забытых демонов!
А между тем пристав уже толкал к нему господина без шапки, зябко кутающегося в незастегнутую бобровую шубу и изрыгающего обильные проклятия.
Родион Георгиевич позволил себе пять секунд молчания, чтобы получить первое впечатление от подозреваемого: невысокий мужчина, глубокая залысина, редкие курчавые волосы помечены сединой, всклоченная борода. Обширная синева разошлась под глазами. И это - профессор?! Нет, скорее запойный комик провинциальных театров.
– Как вы смеете, болваны, остолопы, вытаскивать больного человека на мороз, мерзавцы! - прохрипел господин простуженным голосом. - Надо, господа, дело делать, а не произволом заниматься!
– Если не ошибаюсь, доктор Серебряков? - вежливо спросил сыщик.
– Профессор! Вы что за субъект, позвольте спросить?
– Ванзаров, сыскная полиция, - Родион Георгиевич прикоснулся к котелку.
– Какое хамство! Я болен и требую меня немедленно отпустить. Я буду жаловаться вашему начальству! - профессор плотнее запахнул шубу. Он стоял на снегу в тапках на босу ногу, укрывая шубой ночную пижаму. Пристав Щипачев выполнил приказ слишком буквально.
– Маленькая формальность! - проговорил Ванзаров исключительно вежливым тоном и приподнял край простыни. - Извольте взглянуть… Это вы убили даму?
Разозленный господин повел себя совершенно неожиданно. Он замер с выпученными глазами и открытым ртом и тут же, схватившись за нечесаные остатки шевелюры, истошно завопил:
– О владыка сущего! О Сома милостивый! За что?! Машенька!
Санитары уже положили носилки на снег, но Ванзаров попросил их пока не трогать девушку и лишь прикрыть ее простыней.
Толпа зевак заметно поредела. На морозе зрелище требуется поинтересней.
Сыщик подошел к телу и еще раз всмотрелся в заледеневшее лицо. Неожиданно что-то странное показалось ему в этом простом преступлении. Родион Георгиевич не мог понять, отчего вдруг у него появилось необъяснимое беспокойство.
В полиции у коллежского советника Ванзарова сложилась репутация везунчика. Ему доставались самые тяжелые, самые запутанные и гиблые дела, от которых, как могли, открещивались другие чиновники. А он впрягался и рыл, как бур, пока виновный не оказывался за решеткой. Он не боялся крови, грязи и долгих, утомительных розысков. Родиона Георгиевича подстегивала любовь к ловле преступников, которая не успела остыть за пять лет службы в столичном сыске. Он любил слово «сыщик» и был уверен, что победит любого противника.
Но сейчас Ванзаров почувствовал сомнение. Ему вдруг показалось, что он столкнулся с чем-то, на что у него не хватит сил. Глядя на скрюченное тело, опытный сыщик вдруг осознал, что… боится! Не трупа, а того, чем может закончиться расследование. Интуиция выдала сигнал тревоги. Ванзаров не мог объяснить, откуда взялся этот пронизывающий страх. Как будто за спиной поднялись тени забытых демонов!
А между тем пристав уже толкал к нему господина без шапки, зябко кутающегося в незастегнутую бобровую шубу и изрыгающего обильные проклятия.
Родион Георгиевич позволил себе пять секунд молчания, чтобы получить первое впечатление от подозреваемого: невысокий мужчина, глубокая залысина, редкие курчавые волосы помечены сединой, всклоченная борода. Обширная синева разошлась под глазами. И это - профессор?! Нет, скорее запойный комик провинциальных театров.
– Как вы смеете, болваны, остолопы, вытаскивать больного человека на мороз, мерзавцы! - прохрипел господин простуженным голосом. - Надо, господа, дело делать, а не произволом заниматься!
– Если не ошибаюсь, доктор Серебряков? - вежливо спросил сыщик.
– Профессор! Вы что за субъект, позвольте спросить?
– Ванзаров, сыскная полиция, - Родион Георгиевич прикоснулся к котелку.
– Какое хамство! Я болен и требую меня немедленно отпустить. Я буду жаловаться вашему начальству! - профессор плотнее запахнул шубу. Он стоял на снегу в тапках на босу ногу, укрывая шубой ночную пижаму. Пристав Щипачев выполнил приказ слишком буквально.
– Маленькая формальность! - проговорил Ванзаров исключительно вежливым тоном и приподнял край простыни. - Извольте взглянуть… Это вы убили даму?
Разозленный господин повел себя совершенно неожиданно. Он замер с выпученными глазами и открытым ртом и тут же, схватившись за нечесаные остатки шевелюры, истошно завопил:
– О владыка сущего! О Сома милостивый! За что?! Машенька!
4
Профессор выглядел подавленным. Ванзаров пожалел больного старика и не повез его в участок на допрос. Серебряков, размазывая замерзающие слезы и всхлипывая, безвольно поплелся в дом. Его голые пятки глубоко проваливались в снег, но, кажется, он не замечал холода.
Из прихожей профессор направил сыщика прямо в свой кабинет. Все стены полутемной комнаты с плотными зелеными шторами на окнах до самого потолка закрывали стеллажи с книгами. Тускло блестело потертое золото корешков. Судя по названиям, которые Ванзаров успел разобрать, профессор собрал отличную библиотеку по мифологии и магии. В воздухе явственно ощущался какой-то необычный запах.
Кафельная печь совершенно не грела. Родион Георгиевич пожалел, что снял пальто.
Профессор укутался в шотландский плед и уселся в жесткое, скрипучее кресло. Прямо над его головой висела репродукция с гравюры Рембрандта: доктор Фауст вызывает светящийся шар с магическими письменами.
Под светом настольной лампы с широким абажуром Серебряков смотрел на сыщика как зверек, загнанный в угол. Он перестал рыдать, но часто и тяжело дышал.
– Что вам еще надо?! - злобно проговорил профессор, даже не предложив гостю сесть.
– У вас инфлюэнца? - с сожалением спросил сыщик.
– Нет, мой организм… прошу вас, ближе к делу! Вы, кажется, спросили, не я ли убил Машеньку? Так вот вам мой ответ на все ваши мерзкие вопросы: нет и еще трижды - нет! А теперь - убирайтесь!
Ванзаров простил хамство, сохраняя исключительный дипломатизм.
– Позвольте узнать фамилию… Марии? - спросил он.
– Ланге.
– Кем она вам приходится?
– Хорошая знакомая.
– Вы женаты?
– Нет, я никогда не был женат. Я не считал возможным перейти мост, который отделяет любовницу от жены. Можно считать… она была моя ученица. И помощница.
– Что-то вроде секретаря? - уточнил Ванзаров.
– Она была единомышленником и… другом. - Серебряков вновь всхлипнул. - У нее тяжелая судьба. И я считал своим долгом всегда помогать ей, чем только мог. Впрочем, это теперь уже не важно.
– Как давно вы с ней знакомы? - продолжил сыщик.
– Не помню… может быть, год, два, какая разница!
– А где познакомились?
– На моих лекциях, естественно!
– Прошу прощения, не успеваю следить за новинками науки: то, знаете, труп найдут, то ограбят кого-нибудь. Столько работы! А что вы читаете? - пригладив усы, Ванзаров изобразил глубокий интерес.
– Историю религий, - неприязненно ответил профессор.
– О! Вы популярный богослов?
Профессор взорвался.
– Вон! Немедленно вон! - заорал он.
Взрыв негодования быстро исчерпал его силы. Серебряков задохнулся и закашлялся.
– Вам подать воды? - спокойно спросил Ванзаров.
– Вы, полицейские, лезете с грязными лапами в душу человека, у которого погиб близкий друг! - прохрипел красный от негодования Серебряков.
– Прошу прощения… - начал Родион Георгиевич.
– Не надо! - резко оборвал профессор. - Не притворяйтесь дураком, Ванзаров! Выпускник Петербургского университета не имеет морального права так низко опускаться!
Сыщик не мог вспомнить другого случая, когда бы он растерялся на допросе. Но этому маленькому, полуживому человечку удалось привести его в замешательство.
– Откуда вы знаете…
– Сколько бы лет ни прошло, педагогу не забыть подающего такие надежды студента юридического факультета! На вас молились все преподаватели! И чем вы кончили? Сыскной полицией! Какой позор! - профессор злобно фыркнул.
Ванзарову потребовалось все самообладание. Ну, конечно! Как он мог запамятовать. Лекции тогда еще доцента Серебрякова не были столь популярны, как чтения Менделеева, Бутлерова и Фаворского, но определенную известность в студенческих кругах он имел. Правда, за это время бывший доцент здорово изменился.
– Ах да! Вы преподавали на химическом факультете! - воскликнул Ванзаров. - Вместо скучных формул - зажигательные идеи о всеобщем братстве, равенстве и свободе. Прошу прощения, если перепутал порядок слов, в полиции несколько тупеешь!
Родион Георгиевич никогда не прощал обиды. И на удар отвечал ударом. Серебряков сел в кресле поудобнее и уперся руками в стол.
– Вы слуга империи, вам меня не понять. Задавайте вопросы и уходите.
– А если я очень хочу понять вас, профессор?
– Вы? Не смешите! Разве может жалкий обыватель понять великий замысел Фауста! Его мечту! И жертвы, которые он принес ради нее!
– И даже Марию Ланге?
– Нет! Нет! Нет! - из последних сил просипел профессор.
– Тогда, будьте добры, домашний адрес барышни Ланге.
– Я не знаю ее адреса! Мне этого было не нужно! Она приходила ко мне сама, когда хотела, мы беседовали, обсуждали… - Серебряков оборвал себя на полуслове.
– Когда Ланге приходила последний раз? - сдержанно спросил сыщик.
– Не помню. Кажется, третьего дня… - профессор поерзал в кресле.
– А вчера вечером?
– Меня не было дома.
– Где вы проводили вечер?
– Преподаватели Бестужевских курсов пригласили меня на праздничный бал. Я не мог отказаться. Вернулся довольно поздно. И лег спать. А утром проснулся от страшного грохота, устроенного вашим жандармом.
– Бестужевские… это здесь, недалеко, на Васильевском? - как бы вспоминая, проговорил Ванзаров.
– Да, на Десятой линии. Меня видели сотни людей! Коллеги поднимали тост в мою честь. Я не возвращался ночью в маске, чтобы… - профессор подавил рвавшийся всхлип.
С некоторым сожалением Родион Георгиевич подумал, что у старика верное алиби. Хотя подозрения с него отнюдь не сняты. Просто искать придется дольше.
– Когда вы вернулись домой, ворота были закрыты? - спросил Ванзаров.
– Понятия не имею! Я мало обращаю внимания на бытовые мелочи.
– У меня последний маленький вопрос. Кто мог убить Марию Ланге, и почему ее бросили около вашего дома?
– А вот это, господин сыщик, умоляю вас выяснить как можно скорее! И поймайте убийцу! Надеюсь, теперь все?
Ванзаров поклонился. Идя мимо книжного шкафа, он заметил фотокарточку, небрежно воткнутую между томами. Из любопытства, он быстро вынул снимок. Среди нескольких персонажей и самого Серебрякова была запечатлена Мария Ланге. Но фотография оказалась необычной. Даже на редкость странной. И можно сказать, неожиданной.
– Как вы смеете, немедленно отдайте! - закричал профессор.
Из прихожей профессор направил сыщика прямо в свой кабинет. Все стены полутемной комнаты с плотными зелеными шторами на окнах до самого потолка закрывали стеллажи с книгами. Тускло блестело потертое золото корешков. Судя по названиям, которые Ванзаров успел разобрать, профессор собрал отличную библиотеку по мифологии и магии. В воздухе явственно ощущался какой-то необычный запах.
Кафельная печь совершенно не грела. Родион Георгиевич пожалел, что снял пальто.
Профессор укутался в шотландский плед и уселся в жесткое, скрипучее кресло. Прямо над его головой висела репродукция с гравюры Рембрандта: доктор Фауст вызывает светящийся шар с магическими письменами.
Под светом настольной лампы с широким абажуром Серебряков смотрел на сыщика как зверек, загнанный в угол. Он перестал рыдать, но часто и тяжело дышал.
– Что вам еще надо?! - злобно проговорил профессор, даже не предложив гостю сесть.
– У вас инфлюэнца? - с сожалением спросил сыщик.
– Нет, мой организм… прошу вас, ближе к делу! Вы, кажется, спросили, не я ли убил Машеньку? Так вот вам мой ответ на все ваши мерзкие вопросы: нет и еще трижды - нет! А теперь - убирайтесь!
Ванзаров простил хамство, сохраняя исключительный дипломатизм.
– Позвольте узнать фамилию… Марии? - спросил он.
– Ланге.
– Кем она вам приходится?
– Хорошая знакомая.
– Вы женаты?
– Нет, я никогда не был женат. Я не считал возможным перейти мост, который отделяет любовницу от жены. Можно считать… она была моя ученица. И помощница.
– Что-то вроде секретаря? - уточнил Ванзаров.
– Она была единомышленником и… другом. - Серебряков вновь всхлипнул. - У нее тяжелая судьба. И я считал своим долгом всегда помогать ей, чем только мог. Впрочем, это теперь уже не важно.
– Как давно вы с ней знакомы? - продолжил сыщик.
– Не помню… может быть, год, два, какая разница!
– А где познакомились?
– На моих лекциях, естественно!
– Прошу прощения, не успеваю следить за новинками науки: то, знаете, труп найдут, то ограбят кого-нибудь. Столько работы! А что вы читаете? - пригладив усы, Ванзаров изобразил глубокий интерес.
– Историю религий, - неприязненно ответил профессор.
– О! Вы популярный богослов?
Профессор взорвался.
– Вон! Немедленно вон! - заорал он.
Взрыв негодования быстро исчерпал его силы. Серебряков задохнулся и закашлялся.
– Вам подать воды? - спокойно спросил Ванзаров.
– Вы, полицейские, лезете с грязными лапами в душу человека, у которого погиб близкий друг! - прохрипел красный от негодования Серебряков.
– Прошу прощения… - начал Родион Георгиевич.
– Не надо! - резко оборвал профессор. - Не притворяйтесь дураком, Ванзаров! Выпускник Петербургского университета не имеет морального права так низко опускаться!
Сыщик не мог вспомнить другого случая, когда бы он растерялся на допросе. Но этому маленькому, полуживому человечку удалось привести его в замешательство.
– Откуда вы знаете…
– Сколько бы лет ни прошло, педагогу не забыть подающего такие надежды студента юридического факультета! На вас молились все преподаватели! И чем вы кончили? Сыскной полицией! Какой позор! - профессор злобно фыркнул.
Ванзарову потребовалось все самообладание. Ну, конечно! Как он мог запамятовать. Лекции тогда еще доцента Серебрякова не были столь популярны, как чтения Менделеева, Бутлерова и Фаворского, но определенную известность в студенческих кругах он имел. Правда, за это время бывший доцент здорово изменился.
– Ах да! Вы преподавали на химическом факультете! - воскликнул Ванзаров. - Вместо скучных формул - зажигательные идеи о всеобщем братстве, равенстве и свободе. Прошу прощения, если перепутал порядок слов, в полиции несколько тупеешь!
Родион Георгиевич никогда не прощал обиды. И на удар отвечал ударом. Серебряков сел в кресле поудобнее и уперся руками в стол.
– Вы слуга империи, вам меня не понять. Задавайте вопросы и уходите.
– А если я очень хочу понять вас, профессор?
– Вы? Не смешите! Разве может жалкий обыватель понять великий замысел Фауста! Его мечту! И жертвы, которые он принес ради нее!
– И даже Марию Ланге?
– Нет! Нет! Нет! - из последних сил просипел профессор.
– Тогда, будьте добры, домашний адрес барышни Ланге.
– Я не знаю ее адреса! Мне этого было не нужно! Она приходила ко мне сама, когда хотела, мы беседовали, обсуждали… - Серебряков оборвал себя на полуслове.
– Когда Ланге приходила последний раз? - сдержанно спросил сыщик.
– Не помню. Кажется, третьего дня… - профессор поерзал в кресле.
– А вчера вечером?
– Меня не было дома.
– Где вы проводили вечер?
– Преподаватели Бестужевских курсов пригласили меня на праздничный бал. Я не мог отказаться. Вернулся довольно поздно. И лег спать. А утром проснулся от страшного грохота, устроенного вашим жандармом.
– Бестужевские… это здесь, недалеко, на Васильевском? - как бы вспоминая, проговорил Ванзаров.
– Да, на Десятой линии. Меня видели сотни людей! Коллеги поднимали тост в мою честь. Я не возвращался ночью в маске, чтобы… - профессор подавил рвавшийся всхлип.
С некоторым сожалением Родион Георгиевич подумал, что у старика верное алиби. Хотя подозрения с него отнюдь не сняты. Просто искать придется дольше.
– Когда вы вернулись домой, ворота были закрыты? - спросил Ванзаров.
– Понятия не имею! Я мало обращаю внимания на бытовые мелочи.
– У меня последний маленький вопрос. Кто мог убить Марию Ланге, и почему ее бросили около вашего дома?
– А вот это, господин сыщик, умоляю вас выяснить как можно скорее! И поймайте убийцу! Надеюсь, теперь все?
Ванзаров поклонился. Идя мимо книжного шкафа, он заметил фотокарточку, небрежно воткнутую между томами. Из любопытства, он быстро вынул снимок. Среди нескольких персонажей и самого Серебрякова была запечатлена Мария Ланге. Но фотография оказалась необычной. Даже на редкость странной. И можно сказать, неожиданной.
– Как вы смеете, немедленно отдайте! - закричал профессор.