Страница:
Министр раздраженно потребовал чаю и уселся за большой стол, за которым виднелась в огромных окнах река Фонтанка и здание его бывшего министерства народного просвещения, которое смыкалось над площадью со зданием МВД в полукруглом ансамбле.
К шестидесяти годам Дмитрий Андреевич сделал великолепную карьеру, добившись практически всего, о чем может мечтать чиновник. Дальше двигаться было некуда. Выше только трон. Но и к трону вот так запросто не подойдешь, даже с его высоты. Тут нужна осторожность. Если государь хочет реформ, пусть попробует. Главное, чтобы заранее уменьшить неизбежный вред. Как это сделать, граф Толстой не мог придумать. Тут даже его знаменитое обаяние не помогло. Многие попадали в его опасные сети.
Дмитрий Андреевич был удивительно похож на печального спаниеля, со свисающими жвалами, грустными и добрыми глазами и общей харизмой добродушного старика. Казался он таким славным, что нельзя отказать его просьбе. Просто милый песка, который готов служить и лизать руку, ласкающую его. Однако государь никак не реагировал на робкие попытки графа Толстого остановить денежную реформу. Или знал, что скрывается за этим милым и печальным выражением, или принял окончательное решение.
Послужив уже двум императорам, граф Толстой хорошо знал, что такое царская воля, порожденная романовским упрямством. Молодой царь коронован-то будет только в мае, а вот уже характер державный проявляет. И не сладить с ним даже министру внутренних дел. Если только не постараться открыть юному монарху глаза на людей, которым он имел неосторожность довериться.
Граф Толстой требовательно позвонил в колокольчик. Явился секретарь, дежуривший в приемной.
– Найди мне полковника Секеринского, да поживее, – приказал он.
Секретарь вернулся стремительно, доложив, что начальник охранного отделения находится у себя, ожидая телефонирования от министра. К новомодной игрушке – телефонному аппарату – граф Толстой тоже относился настороженно. Вот еще идея, говорить по проводам! Чего доброго, сидит где-то умный человек и все подслушивает. А для предстоящего разговора посторонние уши совсем не нужны.
Отбросив даже мысль об этом, министр распорядился ехать в один скромный особняк на Крестовском острове, МВД содержало его для встреч, которые не следовало афишировать. В этот же особняк было приказано явиться полковнику Секеринскому в положенный срок. Секретарь отправился вызывать карету министра и телефонировать в охранку, а граф Толстой начал просчитывать варианты развития событий, прикидывая, какой из них более всего подойдет к сложившемуся политическому моменту. Таких аналитических способностей недруги никак не могли ожидать от твердолобого старика. Быть может, поэтому он стал министром, а недруги его остались далеко позади.
3
4
5
К шестидесяти годам Дмитрий Андреевич сделал великолепную карьеру, добившись практически всего, о чем может мечтать чиновник. Дальше двигаться было некуда. Выше только трон. Но и к трону вот так запросто не подойдешь, даже с его высоты. Тут нужна осторожность. Если государь хочет реформ, пусть попробует. Главное, чтобы заранее уменьшить неизбежный вред. Как это сделать, граф Толстой не мог придумать. Тут даже его знаменитое обаяние не помогло. Многие попадали в его опасные сети.
Дмитрий Андреевич был удивительно похож на печального спаниеля, со свисающими жвалами, грустными и добрыми глазами и общей харизмой добродушного старика. Казался он таким славным, что нельзя отказать его просьбе. Просто милый песка, который готов служить и лизать руку, ласкающую его. Однако государь никак не реагировал на робкие попытки графа Толстого остановить денежную реформу. Или знал, что скрывается за этим милым и печальным выражением, или принял окончательное решение.
Послужив уже двум императорам, граф Толстой хорошо знал, что такое царская воля, порожденная романовским упрямством. Молодой царь коронован-то будет только в мае, а вот уже характер державный проявляет. И не сладить с ним даже министру внутренних дел. Если только не постараться открыть юному монарху глаза на людей, которым он имел неосторожность довериться.
Граф Толстой требовательно позвонил в колокольчик. Явился секретарь, дежуривший в приемной.
– Найди мне полковника Секеринского, да поживее, – приказал он.
Секретарь вернулся стремительно, доложив, что начальник охранного отделения находится у себя, ожидая телефонирования от министра. К новомодной игрушке – телефонному аппарату – граф Толстой тоже относился настороженно. Вот еще идея, говорить по проводам! Чего доброго, сидит где-то умный человек и все подслушивает. А для предстоящего разговора посторонние уши совсем не нужны.
Отбросив даже мысль об этом, министр распорядился ехать в один скромный особняк на Крестовском острове, МВД содержало его для встреч, которые не следовало афишировать. В этот же особняк было приказано явиться полковнику Секеринскому в положенный срок. Секретарь отправился вызывать карету министра и телефонировать в охранку, а граф Толстой начал просчитывать варианты развития событий, прикидывая, какой из них более всего подойдет к сложившемуся политическому моменту. Таких аналитических способностей недруги никак не могли ожидать от твердолобого старика. Быть может, поэтому он стал министром, а недруги его остались далеко позади.
3
Отжавшись на брусьях тридцать раз, князь Бобрищев-Голенцов решил, что на сегодня достаточно. Он мягко спрыгнул на паркет и закончил стойкой с идеально прямой спиной. Тренировка вышла усиленной, как и все последние дни. Князь совершенно забросил светскую жизнь и пропадал в атлетическом манеже. Он увеличивал нагрузки, тренируя не только плечевой пояс, необходимый для метания диска, но и остальные группы мышц. Такое упорство было неожиданным сюрпризом для его многочисленных друзей. Всем было известно, что князь с древней фамилией – веселый бездельник, отличный друг и душа любой компании, именуемый на английский манер Бобби, ничем не может увлекаться постоянно, любое дело, за какое возьмется, бросает на половине, и вообще самый милый человек и друг, но совершенно несобранный человек. В более низких слоях общества его непременно назвали бы лоботрясом, но в светском обществе ярлыки клеят куда мягче. За Бобби уверенно закрепилась слава славного, но ветреного малого. Хотя назвать «малым» мужчину чуть не в две сажени ростом, кирасирского сложения не у всякого язык повернулся бы.
Бобби ощутил каждую мышцу и нашел, что тренировки пошли ему на пользу. Набирается сила перед самым важным в его жизни соревнованием. Ради него Бобби стал дисциплинированным и усердным. Он вдохнул воздух атлетического манежа, густо пропитанный потом, помахал приятелям, которые упражнялись с кольцами и конем, и отправился в душевую. В холл он вышел свежим, пахнущим молодостью и банным мылом, и такое от него лучилось здоровье, что распорядитель Матвеев невольно заулыбался. На многих Бобби действовал как солнечный свет. С ним сразу хотелось подружиться или перекинуться словечком. Обаяние Бобби было чистым, а потому безотказным.
Часы пробили полдень. Бобби вспомнил, что опаздывает безобразно и получит нагоняй. Так что торопиться не имело смысла. Он не спеша надел пальто, пошутил с гардеробщиком и швейцаром, подбил усики, глянув в большое зеркало, и, найдя себя вполне неотразимым, вышел на улицу. С пролетки как раз спрыгнул Граве. Заметив князя, он кинулся к нему, чтобы начать срочный разговор, который нельзя откладывать. Бобби не был расположен опаздывать совсем уж неприлично.
– До вчера потерпит! – заявил он, хлопнул Граве по плечу, взошел на пролетку и приказал трогать.
Он доехал до большого особняка на Малой Морской улице, где доживала своей век его родная тетушка, бывшая фрейлина при дворе императора Александра III. Старая княгиня Мария Кирилловна души не чаяла в племяннике, хотя имела двух сыновей. Она восседала в большом вольтеровском кресле, в которое поместилась с некоторым трудом, обмахивалась платочком и встретила вошедшего грустной улыбкой.
– Какая приятная неожиданность! Мой милый Бобби явился, – сказала она, подавая полную упругую ручку.
Бобби, недолго думая, бухнулся на колени, ударился лбом об пол, молитвенно сложил ладони и состроил физиономию, умильную до невозможности.
– Прости меня, обожаемая родственница! Виноват! Каюсь! Молю о прощении.
Тетка еле сдержала улыбку, сердиться на племянника не было никаких сил.
– Ну что ты, друг мой, какие могут быть обиды. Ты опоздал-то всего на каких-то несчастных полтора часа. Сущие пустяки.
Поцеловав теткину руку, Бобби нежно прижался к ней щекой.
– Ну, прости, это в последний раз. Все эти тренировки, режим и все такое спортивное. Обещаю всегда приезжать к тебе секунда в секунду.
– О, не сомневаюсь. Если ты научишься опаздывать хотя бы на полчаса, я буду самой счастливой из женщин. На большее уже не рассчитываю.
– Слово мое непреклонно! – сказал Бобби, вставая с колен и усаживаясь в ближнее кресло. – Заметь, тетя, я бросил курить. Ну, пока бросил. Спорт для меня – это все.
– Как поживает твоя Олимпиада?
– Прекрасно! Подготовка идет на всех парах. Гоняем себя до седьмого пота, только и делаем, что тренируемся в атлетическом зале. Ни на что времени не остается. Мышцы, как сталь. Соперников мы порвем на мелкие клочки.
– Как это мило. Но я спросила про твою невесту.
– Ага, так ты про Липу! – вскрикнул Бобби. – Она тоже прекрасно себя чувствует. Сегодня увижу ее на собрании команды. Дам тоже пригласили. Пусть порадуются.
– Бедная девочка, – сказала Мария Кирилловна. – Как она могла согласиться выйти замуж за такое несносное чудовище? Я еще удивляюсь, отчего она была так грустна на моем приеме. С таким женихом лучше в петлю, чем под венец.
Бобби сделал вид, что оскорбился.
– Тетя, ты ко мне несправедлива. Я – образец жениха и будущего мужа. И если я готовлюсь к одной Олимпиаде, это не значит, что я забыл про другую. Ну как?
– Каламбуры – не твой конек, – ответила старая княгиня, глядя на цветущую физиономию племянника и невольно думая, что нет женщины, которая бы не простила этому бездельнику все что угодно. – У меня к тебе дело. На этот раз довольно серьезное. Постарайся собрать все свое внимание, вникнуть в него, хотя бы ради меня.
Племянник дал слово, что готов служить обожаемой родственнице до последней капли крови. При этом не забыл взглянуть на часы.
Оказалось, что у Марии Кирилловны случилась неприятность. Исчез дамский портсигар. Ценен он не золотом, а тем, что хранилось в секретном отделении под шелковой подкладкой. Что именно было в портсигаре, тетка отказалась говорить наотрез. Вещь чрезвычайно важная, отданная ей на сохранение. На пропажу портсигара она не стала обращать внимание. А вот потеря вещицы неприятна. И может иметь далеко идущие последствия. Тот, кто взял портсигар, скорее всего не догадывается о том, что в нем хранится. Это было бы к лучшему. Но если украдено с умыслом, тогда дело принимает дурной оборот.
– Возможно, портсигар затерялся, – сказал Бобби не слишком уверенно.
– У меня ничего не теряется, – ответила тетушка. – Слуг уже допросили и обыскали. Пришлось мне обратиться к старинному другу, Николаше Сабурову, он нынче директор департамента полиции. В юности был в меня влюблен. Но это в прошлом. Обещал взяться за это дело со всей тщательностью. И представь: с утра от него уже приходил какой-то моложавый господин. Такой внимательный, все вынюхивал, расспрашивал меня и слуг, и глаза у него, знаешь, Бобби, такие вкрадчивые, словно хочет вывернуть душу наизнанку. Но усы у него, откровенно скажу, вульгарны.
– Так он нашел пропажу?
– Разумеется, нет!
– Чем же я тебе могу помочь?
– У тебя в друзьях вся столица, вот и поспрашивай…
Бобби искренно не мог понять, что от него хочет родственница.
– О чем, тетя, мне спрашивать? Не ты ли, друг мой, украл портсигар княгини Марии Кирилловны?
– Нет, милый племянник, совсем о другом надо расспрашивать. Постарайся узнать, кто это называет себя Лунным Лисом.
Мария Кирилловна заметила, что с лица Бобби слетело привычное выражение легкой беззаботности. Он стал серьезен и даже немного строг, что было непривычно.
– Откуда ты узнала, что портсигар украл именно Лунный Лис? – спросил он.
– И ты уже слышал об этом субъекте? – ответила тетушка. – Выкладывай, что там у вас болтают в мужских компаниях.
Бобби признался, что до него доходил какой-то слух, но значения ему не придавал.
– Портсигар пропал в доме, значит, Лунный Лис оказался у тебя, – сделал он неизбежный вывод. – Признавайся, кого из столичных преступников ты пригласила на прием?
– Не болтай глупостей! – Тетка махнула на него платочком. – Были только наши, все свои. И говорить не о чем. Ты можешь помочь мне, порасспросив своих сплетников.
– А что Лис оставил вместо портсигара? – наконец вспомнил Бобби.
– Вы слишком любопытны, князь, – строго сказала Мария Кирилловна и добавила: – Бобби, если хочешь помочь моей беде, иди и не возвращайся без новостей.
Племянник послушался. Поцеловав тетушку, он немедленно откланялся.
Выйдя на улицу, Бобби в раздражении топнул ногой и погрозил кулаком кому-то невидимому. Подозвав извозчика, он приказал к министерству финансов. От швейцара, дежурившего у парадных дверей, Бобби потребовал вызвать чиновника Рибера, немедленно и без всяких отговорок. Дожидаясь, он прогуливался по Дворцовой площади, цокая каблуками по брусчатке и не глядя на хорошеньких барышень, которые с откровенным интересом глаз не могли отвести от статного красавца.
– Что же мрачен ты, Бобби, как петербургская весна?
Вынув портмоне, Бобби отсчитал сто рублей и протянул господину в хорошо сидящем гражданском сюртуке.
– Можешь торжествовать, ты опять выиграл.
– Неужели? – Господин из министерства финансов небрежно принял купюры. – Опять Лунный Лис? Чувствую, что на этом проныре я разбогатею! Кто на этот раз?
– На этот раз воришка перешел границу и стал моим личным врагом. Он обокрал мою любимую и дражайшую тетушку! – ответил Бобби. – Шутки кончились. Тут уж не только пари, дело принципа. Не надейся, Джордж, что это тебе сойдет с рук.
– Неужели? Но пока четыре – ноль в мою пользу! – ответил чиновник Рибер, Григорий Иванович, носивший среди друзей кличку в английском стиле.
– Наше пари не закончено, – заявил Бобби, который не умел и ненавидел проигрывать никогда и ни в чем. – Я отыграюсь, вот увидишь. Прямо здесь, не сходя с этого булыжника, заключаем новое пари. Ставлю тысячу на то, что этот негодный Лис никогда не сможет обокрасть… ну, скажем, мою невесту. Принимаешь?
– Ого! Тысяча! Игра пошла по-крупному, – ответил Рибер, протягивая ладонь. – Точно разбогатею.
Бобби сжал пальцы со всей силы, но в ответ получил отчаянное сопротивление.
– И не надейся! – пыхтя, говорил он, стараясь передавить приятеля. – Мы, Бобрищевы-Голенцовы, никогда не отступаем… Вот так… Вот я тебе…
Поупражнявшись, приятели наконец расцепили хватку. Да и швейцар уже косо посматривал на господ, затеявших возню у порога важного министерства, буквально напротив Зимнего дворца.
Рибер потирал багровую ладонь, но и Бобби досталось.
– Кстати, не знаешь, кто прячется под маской Лунного Лиса? – спросил Бобби.
– Если бы знал, то играл бы с тобой на десять тысяч, – ответил Рибер. – Мы, чиновники министерства финансов, свою выгоду не упустим.
– Увидимся вечером! – то ли пообещал, то ли предостерег Бобби.
Бобби ощутил каждую мышцу и нашел, что тренировки пошли ему на пользу. Набирается сила перед самым важным в его жизни соревнованием. Ради него Бобби стал дисциплинированным и усердным. Он вдохнул воздух атлетического манежа, густо пропитанный потом, помахал приятелям, которые упражнялись с кольцами и конем, и отправился в душевую. В холл он вышел свежим, пахнущим молодостью и банным мылом, и такое от него лучилось здоровье, что распорядитель Матвеев невольно заулыбался. На многих Бобби действовал как солнечный свет. С ним сразу хотелось подружиться или перекинуться словечком. Обаяние Бобби было чистым, а потому безотказным.
Часы пробили полдень. Бобби вспомнил, что опаздывает безобразно и получит нагоняй. Так что торопиться не имело смысла. Он не спеша надел пальто, пошутил с гардеробщиком и швейцаром, подбил усики, глянув в большое зеркало, и, найдя себя вполне неотразимым, вышел на улицу. С пролетки как раз спрыгнул Граве. Заметив князя, он кинулся к нему, чтобы начать срочный разговор, который нельзя откладывать. Бобби не был расположен опаздывать совсем уж неприлично.
– До вчера потерпит! – заявил он, хлопнул Граве по плечу, взошел на пролетку и приказал трогать.
Он доехал до большого особняка на Малой Морской улице, где доживала своей век его родная тетушка, бывшая фрейлина при дворе императора Александра III. Старая княгиня Мария Кирилловна души не чаяла в племяннике, хотя имела двух сыновей. Она восседала в большом вольтеровском кресле, в которое поместилась с некоторым трудом, обмахивалась платочком и встретила вошедшего грустной улыбкой.
– Какая приятная неожиданность! Мой милый Бобби явился, – сказала она, подавая полную упругую ручку.
Бобби, недолго думая, бухнулся на колени, ударился лбом об пол, молитвенно сложил ладони и состроил физиономию, умильную до невозможности.
– Прости меня, обожаемая родственница! Виноват! Каюсь! Молю о прощении.
Тетка еле сдержала улыбку, сердиться на племянника не было никаких сил.
– Ну что ты, друг мой, какие могут быть обиды. Ты опоздал-то всего на каких-то несчастных полтора часа. Сущие пустяки.
Поцеловав теткину руку, Бобби нежно прижался к ней щекой.
– Ну, прости, это в последний раз. Все эти тренировки, режим и все такое спортивное. Обещаю всегда приезжать к тебе секунда в секунду.
– О, не сомневаюсь. Если ты научишься опаздывать хотя бы на полчаса, я буду самой счастливой из женщин. На большее уже не рассчитываю.
– Слово мое непреклонно! – сказал Бобби, вставая с колен и усаживаясь в ближнее кресло. – Заметь, тетя, я бросил курить. Ну, пока бросил. Спорт для меня – это все.
– Как поживает твоя Олимпиада?
– Прекрасно! Подготовка идет на всех парах. Гоняем себя до седьмого пота, только и делаем, что тренируемся в атлетическом зале. Ни на что времени не остается. Мышцы, как сталь. Соперников мы порвем на мелкие клочки.
– Как это мило. Но я спросила про твою невесту.
– Ага, так ты про Липу! – вскрикнул Бобби. – Она тоже прекрасно себя чувствует. Сегодня увижу ее на собрании команды. Дам тоже пригласили. Пусть порадуются.
– Бедная девочка, – сказала Мария Кирилловна. – Как она могла согласиться выйти замуж за такое несносное чудовище? Я еще удивляюсь, отчего она была так грустна на моем приеме. С таким женихом лучше в петлю, чем под венец.
Бобби сделал вид, что оскорбился.
– Тетя, ты ко мне несправедлива. Я – образец жениха и будущего мужа. И если я готовлюсь к одной Олимпиаде, это не значит, что я забыл про другую. Ну как?
– Каламбуры – не твой конек, – ответила старая княгиня, глядя на цветущую физиономию племянника и невольно думая, что нет женщины, которая бы не простила этому бездельнику все что угодно. – У меня к тебе дело. На этот раз довольно серьезное. Постарайся собрать все свое внимание, вникнуть в него, хотя бы ради меня.
Племянник дал слово, что готов служить обожаемой родственнице до последней капли крови. При этом не забыл взглянуть на часы.
Оказалось, что у Марии Кирилловны случилась неприятность. Исчез дамский портсигар. Ценен он не золотом, а тем, что хранилось в секретном отделении под шелковой подкладкой. Что именно было в портсигаре, тетка отказалась говорить наотрез. Вещь чрезвычайно важная, отданная ей на сохранение. На пропажу портсигара она не стала обращать внимание. А вот потеря вещицы неприятна. И может иметь далеко идущие последствия. Тот, кто взял портсигар, скорее всего не догадывается о том, что в нем хранится. Это было бы к лучшему. Но если украдено с умыслом, тогда дело принимает дурной оборот.
– Возможно, портсигар затерялся, – сказал Бобби не слишком уверенно.
– У меня ничего не теряется, – ответила тетушка. – Слуг уже допросили и обыскали. Пришлось мне обратиться к старинному другу, Николаше Сабурову, он нынче директор департамента полиции. В юности был в меня влюблен. Но это в прошлом. Обещал взяться за это дело со всей тщательностью. И представь: с утра от него уже приходил какой-то моложавый господин. Такой внимательный, все вынюхивал, расспрашивал меня и слуг, и глаза у него, знаешь, Бобби, такие вкрадчивые, словно хочет вывернуть душу наизнанку. Но усы у него, откровенно скажу, вульгарны.
– Так он нашел пропажу?
– Разумеется, нет!
– Чем же я тебе могу помочь?
– У тебя в друзьях вся столица, вот и поспрашивай…
Бобби искренно не мог понять, что от него хочет родственница.
– О чем, тетя, мне спрашивать? Не ты ли, друг мой, украл портсигар княгини Марии Кирилловны?
– Нет, милый племянник, совсем о другом надо расспрашивать. Постарайся узнать, кто это называет себя Лунным Лисом.
Мария Кирилловна заметила, что с лица Бобби слетело привычное выражение легкой беззаботности. Он стал серьезен и даже немного строг, что было непривычно.
– Откуда ты узнала, что портсигар украл именно Лунный Лис? – спросил он.
– И ты уже слышал об этом субъекте? – ответила тетушка. – Выкладывай, что там у вас болтают в мужских компаниях.
Бобби признался, что до него доходил какой-то слух, но значения ему не придавал.
– Портсигар пропал в доме, значит, Лунный Лис оказался у тебя, – сделал он неизбежный вывод. – Признавайся, кого из столичных преступников ты пригласила на прием?
– Не болтай глупостей! – Тетка махнула на него платочком. – Были только наши, все свои. И говорить не о чем. Ты можешь помочь мне, порасспросив своих сплетников.
– А что Лис оставил вместо портсигара? – наконец вспомнил Бобби.
– Вы слишком любопытны, князь, – строго сказала Мария Кирилловна и добавила: – Бобби, если хочешь помочь моей беде, иди и не возвращайся без новостей.
Племянник послушался. Поцеловав тетушку, он немедленно откланялся.
Выйдя на улицу, Бобби в раздражении топнул ногой и погрозил кулаком кому-то невидимому. Подозвав извозчика, он приказал к министерству финансов. От швейцара, дежурившего у парадных дверей, Бобби потребовал вызвать чиновника Рибера, немедленно и без всяких отговорок. Дожидаясь, он прогуливался по Дворцовой площади, цокая каблуками по брусчатке и не глядя на хорошеньких барышень, которые с откровенным интересом глаз не могли отвести от статного красавца.
– Что же мрачен ты, Бобби, как петербургская весна?
Вынув портмоне, Бобби отсчитал сто рублей и протянул господину в хорошо сидящем гражданском сюртуке.
– Можешь торжествовать, ты опять выиграл.
– Неужели? – Господин из министерства финансов небрежно принял купюры. – Опять Лунный Лис? Чувствую, что на этом проныре я разбогатею! Кто на этот раз?
– На этот раз воришка перешел границу и стал моим личным врагом. Он обокрал мою любимую и дражайшую тетушку! – ответил Бобби. – Шутки кончились. Тут уж не только пари, дело принципа. Не надейся, Джордж, что это тебе сойдет с рук.
– Неужели? Но пока четыре – ноль в мою пользу! – ответил чиновник Рибер, Григорий Иванович, носивший среди друзей кличку в английском стиле.
– Наше пари не закончено, – заявил Бобби, который не умел и ненавидел проигрывать никогда и ни в чем. – Я отыграюсь, вот увидишь. Прямо здесь, не сходя с этого булыжника, заключаем новое пари. Ставлю тысячу на то, что этот негодный Лис никогда не сможет обокрасть… ну, скажем, мою невесту. Принимаешь?
– Ого! Тысяча! Игра пошла по-крупному, – ответил Рибер, протягивая ладонь. – Точно разбогатею.
Бобби сжал пальцы со всей силы, но в ответ получил отчаянное сопротивление.
– И не надейся! – пыхтя, говорил он, стараясь передавить приятеля. – Мы, Бобрищевы-Голенцовы, никогда не отступаем… Вот так… Вот я тебе…
Поупражнявшись, приятели наконец расцепили хватку. Да и швейцар уже косо посматривал на господ, затеявших возню у порога важного министерства, буквально напротив Зимнего дворца.
Рибер потирал багровую ладонь, но и Бобби досталось.
– Кстати, не знаешь, кто прячется под маской Лунного Лиса? – спросил Бобби.
– Если бы знал, то играл бы с тобой на десять тысяч, – ответил Рибер. – Мы, чиновники министерства финансов, свою выгоду не упустим.
– Увидимся вечером! – то ли пообещал, то ли предостерег Бобби.
4
Крестовский остров, находясь в городской черте, уже принадлежал дачному миру. Начиная с мая отдельные дачные домики, разбросанные по острову, утопали в зелени. По аллеям и дорожкам прогуливались столичные жители, которым лень было ехать дальше на природу, открывались летние рестораны и эстрады с духовыми оркестрами, жизнь кипела и била праздничным ключом. Но сейчас, во время весеннего межсезонья, Крестовский представлял печальное зрелище. Сквозь голые ветви деревьев просвечивали силуэты наглухо заколоченных дач, в кронах каркали вороны, а островки последнего снега сжимались от наползавшей сырой земли.
Дача, принадлежавшая министерству внутренних дел, находилась в отдаленном углу острова, куда не заглядывали дачники. Деревянный домик, выкрашенный грязно-желтой краской, ничем не выделялся среди других строений, скорее выглядел подчеркнуто скромным и неприметным.
Полковник Секеринский не позволил себе прибыть после министра. Когда закрытая карета подъезжала к калитке, он вытянулся по стойке «смирно», лично открыл дверь и помог сойти. Граф Толстой приветствовал его милостиво, спросил о здоровье семьи и вел ничего не значащую беседу, пока они не оказались в помещении, согретом чьей-то невидимой заботой. Полковник помог министру снять тяжелое пальто на бобровом меху и скинул шинель на вешалку. Невидимая прислуга накрыла чайный столик с кипящим самоваром, зажгла свечи и задернула занавески, чтобы ничей нескромный взгляд не помешал приватной встрече.
Граф Толстой предложил согреться чаем, чтобы изгнать весеннюю промозглость. Секеринский понял, что разговор будет непростым, раз министр, не терпящий пустой болтовни и траты времени, не может начать прямо. Он взял чашку и стал отхлебывать маленькими глотками, чтобы не упустить нужный момент. В этом мирном чаепитии был еще один подтекст, непонятный посторонним. Секеринский хоть и возглавлял Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, в просторечии «охранка», но чин полковника имел по жандармскому корпусу. А граф Толстой был шефом корпуса жандармов. Выходило, что великий магистр рыцарского ордена удостоил аудиенции одного из своих верных рыцарей. Что было намного больше награды и говорило о личном доверии.
– Полковник, что вы думаете о реформе Витте?
Вопрос, заданный в лоб и без малейшего предупреждения, не застал полковника врасплох. На этот счет Секеринский имел твердое мнение.
– Я думаю, что государству это может нанести существенный вред. Бывали на Руси и золотые червонцы, и серебряные. И что с того? Ничем хорошим это не закончится. Купцы наши хитрее, быстро смекнут, что бумажки можно поменять на золото, и забьют им все подвалы. А кто хитрее, увезет золотишко куда-нибудь подальше, да хоть в Лондон. И останемся мы ни с чем.
– Рад, что вы так мудро смотрите на этот вопрос, – сказал граф Толстой. – Тогда вы должны понимать, что над Россией нависла страшная угроза. Только слепцы ее не замечают. Угроза эта страшнее бомбистов и революционеров, с которыми мы, с Божьей помощью, успешно боремся и скоро выведем под корень. Тут беда такого масштаба, что головы не сносить. И противиться ей очень трудно.
Секеринский выразил полную готовность предпринять любые усилия, чтобы защитить империю.
– А что мы можем сделать? – риторически спросил граф Толстой. – Мы бессильны перед монаршей волей. Государь наш, имея доброе сердце, доверяется порой кому попало. Конечно, ослепление такое пройдет, но как бы тогда не было поздно. Что думаете, полковник?
И с этим начальник охранки был целиком согласен. Он ждал, когда ему прикажут что-то делать. Конкретные действия, даже самые трудные, были ему ближе намеков, полунамеков и разного рода подмигивания. Он бы предпочел, чтобы ему сказали прямо: того – в камеру, сего – допросить с пристрастием, а этого довести до тишайшего состояния. Специалисты имелись всякие и все, как на подбор, надежные.
– Есть у меня одна мысль, вот только не знаю, как к ней подобраться, – опять повел обходной маневр граф Толстой. – Вот если бы открыть глаза государю на тех, кого он наградил своим доверием. Да так ему глаза открыть, чтобы он убедился, каких змей пригрел на своей монаршей груди!
Полковник плохо представлял, как может самому государю открыть глаза, но идею всячески поддержал.
– Приказывайте, ваше высокопревосходительство! – только сказал он.
Граф Толстой аккуратно поставил чашку на хлипкий столик.
– Да что же я вам могу приказать, дорогой Петр Васильевич. Тут ведь такое тонкое дело, не знаешь, как подобраться…
Ну, это было для полковника пара пустяков. «Тонкие» дела у охранки выходили отлично. Для этого имелся целый арсенал проверенных и безотказных приемов, да и людишки нужные всегда под рукой.
– Это возможно. Нужно время, чтобы к самому подобраться…
– Время сейчас на вес золота, – сказал граф Толстой столь значительно, что у полковника не осталось сомнений в его желании. – Шестнадцатого марта наш ловкий министр финансов будет делать доклад о своей реформе на Государственном совете. Необходимо, чтобы до этого государь отчетливо увидел, с какими людьми имеет дело.
Позволив себе некоторые раздумья, Секеринский многозначительно кашлянул.
– Тогда надо выбрать кого-нибудь калибром поменьше. Кого изволите?
– На ваше усмотрение, Петр Васильевич. Только помните: мы сражаемся за будущее всего государства, поэтому результат должен быть столь зрим и вещественен, чтобы ни у кого… – палец графа указал в потолок, – …не осталось и малейшего сомнения.
– Можете не сомневаться. Слушаюсь…
– Ах, Петр Васильевич, как приятно, что вы понимаете все с полуслова. Только не забывайте: должно быть сделано с умом, расчетливо и точно. И самое главное: неотразимо.
Именно так и делаются «тонкие» дела. Секеринский уже перебирал кандидатов на ответственное задание. Тут нужен был человек незаурядного таланта. Впрочем, одна кандидатура была на примете. Да и мысль у него сразу мелькнула столь оригинальная, что полковник даже удивился, как такое могло прийти в голову. Однако же ничего невероятного, чего бы нельзя было провернуть за считаные дни, оставшиеся до назначенного срока, в этой идейке не было. Выполнимо и реалистично. Будет и тонко, и неотразимо, как жаждет министр. Просто отличная идейка созрела.
– Могу предложить следующую комбинацию…
– Подробности оставляю на ваше усмотрение, – быстро сказал граф Толстой. – Верю, что вы справитесь.
– Нужна небольшая поддержка с вашей стороны.
Граф Толстой сдвинул брови, отчего выражение доброго спаниеля стало совсем не добрым, а старчески-брезгливым.
– Что такое?
Секеринский быстро и точно объяснил, что ему нужно. Просьба показалась министру столь дерзкой и чрезмерной, что он было подумал: а не лишился ли полковник ума? Но начальник охранки быстро убедил его, что в этом нет никакого риска. Зато результат будет отменный. Он ручается своей головой и погонами жандарма. Быстро разложив ситуацию на возможные варианты, граф Толстой пришел к выводу: риск есть, но обещанный результат того стоил. Витте уже никогда не отмоется. Он обещал замолвить словечко, когда это потребуется.
Дача, принадлежавшая министерству внутренних дел, находилась в отдаленном углу острова, куда не заглядывали дачники. Деревянный домик, выкрашенный грязно-желтой краской, ничем не выделялся среди других строений, скорее выглядел подчеркнуто скромным и неприметным.
Полковник Секеринский не позволил себе прибыть после министра. Когда закрытая карета подъезжала к калитке, он вытянулся по стойке «смирно», лично открыл дверь и помог сойти. Граф Толстой приветствовал его милостиво, спросил о здоровье семьи и вел ничего не значащую беседу, пока они не оказались в помещении, согретом чьей-то невидимой заботой. Полковник помог министру снять тяжелое пальто на бобровом меху и скинул шинель на вешалку. Невидимая прислуга накрыла чайный столик с кипящим самоваром, зажгла свечи и задернула занавески, чтобы ничей нескромный взгляд не помешал приватной встрече.
Граф Толстой предложил согреться чаем, чтобы изгнать весеннюю промозглость. Секеринский понял, что разговор будет непростым, раз министр, не терпящий пустой болтовни и траты времени, не может начать прямо. Он взял чашку и стал отхлебывать маленькими глотками, чтобы не упустить нужный момент. В этом мирном чаепитии был еще один подтекст, непонятный посторонним. Секеринский хоть и возглавлял Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, в просторечии «охранка», но чин полковника имел по жандармскому корпусу. А граф Толстой был шефом корпуса жандармов. Выходило, что великий магистр рыцарского ордена удостоил аудиенции одного из своих верных рыцарей. Что было намного больше награды и говорило о личном доверии.
– Полковник, что вы думаете о реформе Витте?
Вопрос, заданный в лоб и без малейшего предупреждения, не застал полковника врасплох. На этот счет Секеринский имел твердое мнение.
– Я думаю, что государству это может нанести существенный вред. Бывали на Руси и золотые червонцы, и серебряные. И что с того? Ничем хорошим это не закончится. Купцы наши хитрее, быстро смекнут, что бумажки можно поменять на золото, и забьют им все подвалы. А кто хитрее, увезет золотишко куда-нибудь подальше, да хоть в Лондон. И останемся мы ни с чем.
– Рад, что вы так мудро смотрите на этот вопрос, – сказал граф Толстой. – Тогда вы должны понимать, что над Россией нависла страшная угроза. Только слепцы ее не замечают. Угроза эта страшнее бомбистов и революционеров, с которыми мы, с Божьей помощью, успешно боремся и скоро выведем под корень. Тут беда такого масштаба, что головы не сносить. И противиться ей очень трудно.
Секеринский выразил полную готовность предпринять любые усилия, чтобы защитить империю.
– А что мы можем сделать? – риторически спросил граф Толстой. – Мы бессильны перед монаршей волей. Государь наш, имея доброе сердце, доверяется порой кому попало. Конечно, ослепление такое пройдет, но как бы тогда не было поздно. Что думаете, полковник?
И с этим начальник охранки был целиком согласен. Он ждал, когда ему прикажут что-то делать. Конкретные действия, даже самые трудные, были ему ближе намеков, полунамеков и разного рода подмигивания. Он бы предпочел, чтобы ему сказали прямо: того – в камеру, сего – допросить с пристрастием, а этого довести до тишайшего состояния. Специалисты имелись всякие и все, как на подбор, надежные.
– Есть у меня одна мысль, вот только не знаю, как к ней подобраться, – опять повел обходной маневр граф Толстой. – Вот если бы открыть глаза государю на тех, кого он наградил своим доверием. Да так ему глаза открыть, чтобы он убедился, каких змей пригрел на своей монаршей груди!
Полковник плохо представлял, как может самому государю открыть глаза, но идею всячески поддержал.
– Приказывайте, ваше высокопревосходительство! – только сказал он.
Граф Толстой аккуратно поставил чашку на хлипкий столик.
– Да что же я вам могу приказать, дорогой Петр Васильевич. Тут ведь такое тонкое дело, не знаешь, как подобраться…
Ну, это было для полковника пара пустяков. «Тонкие» дела у охранки выходили отлично. Для этого имелся целый арсенал проверенных и безотказных приемов, да и людишки нужные всегда под рукой.
– Это возможно. Нужно время, чтобы к самому подобраться…
– Время сейчас на вес золота, – сказал граф Толстой столь значительно, что у полковника не осталось сомнений в его желании. – Шестнадцатого марта наш ловкий министр финансов будет делать доклад о своей реформе на Государственном совете. Необходимо, чтобы до этого государь отчетливо увидел, с какими людьми имеет дело.
Позволив себе некоторые раздумья, Секеринский многозначительно кашлянул.
– Тогда надо выбрать кого-нибудь калибром поменьше. Кого изволите?
– На ваше усмотрение, Петр Васильевич. Только помните: мы сражаемся за будущее всего государства, поэтому результат должен быть столь зрим и вещественен, чтобы ни у кого… – палец графа указал в потолок, – …не осталось и малейшего сомнения.
– Можете не сомневаться. Слушаюсь…
– Ах, Петр Васильевич, как приятно, что вы понимаете все с полуслова. Только не забывайте: должно быть сделано с умом, расчетливо и точно. И самое главное: неотразимо.
Именно так и делаются «тонкие» дела. Секеринский уже перебирал кандидатов на ответственное задание. Тут нужен был человек незаурядного таланта. Впрочем, одна кандидатура была на примете. Да и мысль у него сразу мелькнула столь оригинальная, что полковник даже удивился, как такое могло прийти в голову. Однако же ничего невероятного, чего бы нельзя было провернуть за считаные дни, оставшиеся до назначенного срока, в этой идейке не было. Выполнимо и реалистично. Будет и тонко, и неотразимо, как жаждет министр. Просто отличная идейка созрела.
– Могу предложить следующую комбинацию…
– Подробности оставляю на ваше усмотрение, – быстро сказал граф Толстой. – Верю, что вы справитесь.
– Нужна небольшая поддержка с вашей стороны.
Граф Толстой сдвинул брови, отчего выражение доброго спаниеля стало совсем не добрым, а старчески-брезгливым.
– Что такое?
Секеринский быстро и точно объяснил, что ему нужно. Просьба показалась министру столь дерзкой и чрезмерной, что он было подумал: а не лишился ли полковник ума? Но начальник охранки быстро убедил его, что в этом нет никакого риска. Зато результат будет отменный. Он ручается своей головой и погонами жандарма. Быстро разложив ситуацию на возможные варианты, граф Толстой пришел к выводу: риск есть, но обещанный результат того стоил. Витте уже никогда не отмоется. Он обещал замолвить словечко, когда это потребуется.
5
Спорт в жизни чиновника министерства финансов Рибера занимал почетное второе место. На первом, конечно, был золотой рубль. Но если грядущая реформа приносила моральное удовольствие, то на спорт Рибер потратил все свое наследство. К дому неподалеку от казарм Измайловского полка он пристроил настоящий атлетический зал. И пусть зал был не самый крупный в России, прямо сказать, небольшой зальчик, зато настоящий. С дубовым полом, шведскими стенками и всем необходимым для занятий атлетикой. Зал предоставлялся всем желающим совершенно бесплатно. В нем тренировались не только поклонники легкой атлетики, но даже боксеры и борцы. Рибер пускал всех, кто искренно любил спорт во всех его проявлениях.
Нынче в зале было не протолкнуться. Репортеры всех петербургских газет, и даже нескольких московских, друзья, болельщики, жены, подруги, любопытные и просто зеваки набились тесной толпой, чтобы не пропустить историческое событие: официальное представление первой российской олимпийской команды.
Рибер проявил исключительную скромность. Все внимание он отдал генералу Бутовскому. Алексею Дмитриевичу вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Рост он имел совсем не героический и сложение не спортивное, но развитие спорта вообще, а гимнастики в частности поддерживал изо всех сил. Он состоял в личной дружбе с основателем возрожденного олимпийского движения Пьером дэ Кубертеном и вошел от России в Международный олимпийский комитет, который назначил на 24 марта открытие первой Олимпиады в Афинах.
Генерал Бутовский, смущенный обилием народа и репортеров с блокнотами, вышел вперед и начал свою речь чуть слышно. В зале зашикали, воцарилась полная тишина. Голос Бутовского стал громче. Он говорил о том, как важно, что нашлись в России люди, которые поддержали олимпийскую идею, и теперь в Афины отправится целая команда, она будет достойно представлять страну. Особо благодарил министра финансов, но не забыл и прочих энтузиастов спорта. Не умея долго и красноречиво говорить на публику, генерал заметно смутился, закашлялся, но нашел выход из положения. Он представил команду, которую имел честь возглавлять.
Самой большой была сборная по легкой атлетике. В нее вошли господин Рибер, взявший на себя прыжки в длину. Метание диска и копья досталось князю Бобрищеву-Голенцову. Бобби приветливо помахал публике и был встречен скромными аплодисментами. В соревнованиях по классическому бегу должны были выступить Петр Лидваль, а на забег с барьерами выйдет Антон Граве. Барон Сергей Дюпре, молодой человек, только-только достигший совершеннолетия, собирался принять участие в марафонской дистанции. Его худая фигура и бледное лицо репортерам понравились, они наградили юношу приветствиями. От чего он пришел в глубокое смущение.
С каждой новой фамилией росло возбуждение. Публика яростно била в ладоши, выкрикивала радостные возгласы, нашлись и те, кто размахивал шляпами в помещении. Поддавшись всеобщему воодушевлению, генерал Бутовский приободрился и представил другие виды спорта. В соревнованиях по вольной борьбе будет участвовать чемпион петербургского клуба «Геркулес» Илья Мангейм. Крепыша, на котором еле сходился пиджак, оглушили овации. В соревнованиях по стрельбе примет участие чиновник министерства финансов Федор Немуров. Этого человека с никому не знакомой фамилией приняли на ура, не хуже, чем оперную звезду. Наконец, в состязания по гимнастике за Россию выступит князь Лев Урусов. На господина в твидовом пиджаке отреагировали вяло. Видно, заряд эмоций был растрачен. Князь презрительно вздернул усы и скрылся в толпе. Бутовский не стал скрывать, что состязания по фехтованию, плаванию и теннисные матчи пройдут без российских спортсменов. И все же команда, которую посчастливилось собрать, может рассчитывать на хорошую копилку золотых медалей. Он в этом не сомневался и просил всех поддерживать наших спортсменов, болея за них со всем жаром души.
Генералу ответили полной поддержкой.
От накативших восторгов Бутовский так расчувствовался, что не удержался и пустил слезу. К нему бросился молодой человек с кудрявой шевелюрой, порывисто обнял и, как будто заслонив собой, обратился к публике, широко раскинув руки:
– Господа! Это! Великий день! Событие! Невероятно! Рассказывать детям! Новая эра! Спорт! Мир! Свершения! Победы! Олимпиада! Россия! Мы! Торжество духа! Красота! Потрясение! Незабываемое! Состязания! Медали! Мы им покажем!
Молодого человека так переполняли эмоции, что он не мог говорить связно, а только выкрикивал отдельные фразы. Он раскраснелся, из-под жилетки вылез угол сорочки, раздались смешки и крики «Молодец!». Рибер уже собрался спасать положение, но генерал овладел собой.
– Простим искреннюю горячность моего юного помощника Павла Чичерова, – обратился он к залу. – Думаю, его чувства разделяют все присутствующие.
Эти слова заслужили аплодисменты. А вконец разрыдавшегося Чичерова увел Бобби, обнимая за плечи и легонько похлопывая по спине.
Официальная часть была закончена, репортеры бросились задавать вопросы. Бутовский совершенно потонул в толпе жадной прессы. Прочие члены сборной не вызвали такого интереса.
Нынче в зале было не протолкнуться. Репортеры всех петербургских газет, и даже нескольких московских, друзья, болельщики, жены, подруги, любопытные и просто зеваки набились тесной толпой, чтобы не пропустить историческое событие: официальное представление первой российской олимпийской команды.
Рибер проявил исключительную скромность. Все внимание он отдал генералу Бутовскому. Алексею Дмитриевичу вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Рост он имел совсем не героический и сложение не спортивное, но развитие спорта вообще, а гимнастики в частности поддерживал изо всех сил. Он состоял в личной дружбе с основателем возрожденного олимпийского движения Пьером дэ Кубертеном и вошел от России в Международный олимпийский комитет, который назначил на 24 марта открытие первой Олимпиады в Афинах.
Генерал Бутовский, смущенный обилием народа и репортеров с блокнотами, вышел вперед и начал свою речь чуть слышно. В зале зашикали, воцарилась полная тишина. Голос Бутовского стал громче. Он говорил о том, как важно, что нашлись в России люди, которые поддержали олимпийскую идею, и теперь в Афины отправится целая команда, она будет достойно представлять страну. Особо благодарил министра финансов, но не забыл и прочих энтузиастов спорта. Не умея долго и красноречиво говорить на публику, генерал заметно смутился, закашлялся, но нашел выход из положения. Он представил команду, которую имел честь возглавлять.
Самой большой была сборная по легкой атлетике. В нее вошли господин Рибер, взявший на себя прыжки в длину. Метание диска и копья досталось князю Бобрищеву-Голенцову. Бобби приветливо помахал публике и был встречен скромными аплодисментами. В соревнованиях по классическому бегу должны были выступить Петр Лидваль, а на забег с барьерами выйдет Антон Граве. Барон Сергей Дюпре, молодой человек, только-только достигший совершеннолетия, собирался принять участие в марафонской дистанции. Его худая фигура и бледное лицо репортерам понравились, они наградили юношу приветствиями. От чего он пришел в глубокое смущение.
С каждой новой фамилией росло возбуждение. Публика яростно била в ладоши, выкрикивала радостные возгласы, нашлись и те, кто размахивал шляпами в помещении. Поддавшись всеобщему воодушевлению, генерал Бутовский приободрился и представил другие виды спорта. В соревнованиях по вольной борьбе будет участвовать чемпион петербургского клуба «Геркулес» Илья Мангейм. Крепыша, на котором еле сходился пиджак, оглушили овации. В соревнованиях по стрельбе примет участие чиновник министерства финансов Федор Немуров. Этого человека с никому не знакомой фамилией приняли на ура, не хуже, чем оперную звезду. Наконец, в состязания по гимнастике за Россию выступит князь Лев Урусов. На господина в твидовом пиджаке отреагировали вяло. Видно, заряд эмоций был растрачен. Князь презрительно вздернул усы и скрылся в толпе. Бутовский не стал скрывать, что состязания по фехтованию, плаванию и теннисные матчи пройдут без российских спортсменов. И все же команда, которую посчастливилось собрать, может рассчитывать на хорошую копилку золотых медалей. Он в этом не сомневался и просил всех поддерживать наших спортсменов, болея за них со всем жаром души.
Генералу ответили полной поддержкой.
От накативших восторгов Бутовский так расчувствовался, что не удержался и пустил слезу. К нему бросился молодой человек с кудрявой шевелюрой, порывисто обнял и, как будто заслонив собой, обратился к публике, широко раскинув руки:
– Господа! Это! Великий день! Событие! Невероятно! Рассказывать детям! Новая эра! Спорт! Мир! Свершения! Победы! Олимпиада! Россия! Мы! Торжество духа! Красота! Потрясение! Незабываемое! Состязания! Медали! Мы им покажем!
Молодого человека так переполняли эмоции, что он не мог говорить связно, а только выкрикивал отдельные фразы. Он раскраснелся, из-под жилетки вылез угол сорочки, раздались смешки и крики «Молодец!». Рибер уже собрался спасать положение, но генерал овладел собой.
– Простим искреннюю горячность моего юного помощника Павла Чичерова, – обратился он к залу. – Думаю, его чувства разделяют все присутствующие.
Эти слова заслужили аплодисменты. А вконец разрыдавшегося Чичерова увел Бобби, обнимая за плечи и легонько похлопывая по спине.
Официальная часть была закончена, репортеры бросились задавать вопросы. Бутовский совершенно потонул в толпе жадной прессы. Прочие члены сборной не вызвали такого интереса.