Как видно, древляне свой театр военных действий знали в совершенстве, даже ночью. Они не просто сделали ночную вылазку, но уже в Шатрище зашли Игорю в тыл, и притом не пешие, а конные. Из Шатрища Игорь не мог ускакать прямо на Киев, а смог какое-то время мчаться только по единственной дороге, которую ему древляне оставили открытой.
   Он надеялся, что дорога эта вдоль восточного берега Ужа в конце концов выведет на свободу. Но дорога вела прямехонько в роковое болото. Как видно, Игорь знал здешнюю местность так плохо, что не только потерял под Шатрищем свою армию, но и попал в ловушку сам всего в нескольких верстах от Шатрища.
   В Игоревке становится ясно, что весь стратегический и тактический план Игоря потерпел провал под Шатрищем, а Мал, напротив, показал себя великолепным стратегом и тактиком. Древляне отступали до самого Коростеня, очевидно в полном боевом порядке, и сумели сохранить достаточные силы для внезапного решающего удара, нанеся его в заранее выбранном месте, чрезвычайно удобном для них – и роковом для Игоря.
   В этой связи следует заметить, что вся военная сторона Древлянского восстания пока едва изучена. А она, как видим, безусловно, играла серьезнейшую роль.
   Предыстория восстания Мала. А как развивались события, приведшие к восстанию 945 года? Примечательно, что предыстория его тесно связана в летописи с двумя походами Игоря на Царьград, предпринятыми один за другим в 40-х годах.
   Первый из них, в 941 году, кончился трагически: огромный русский флот был сожжен греческим огнем (то есть огнеметами византийцев). Большинство участников похода погибли в пламени или в пучине моря, лишь немногие вернулись домой. По всей державе говорили в тот год о «молнии небесной», которой владели греки (летопись сочла нужным это отметить). Однако Игорь, не обращая внимания на ропот, в 944 году снова пошел на Царьград. Примечательно, что, по летописи, древлянские полки участвовали в первом походе на греков, но не во втором (серьезный признак назревания конфликта между Малом и Игорем).
   На сей раз сын Рюрика предпочел вернуться с полдороги, заключив без боя компромиссный мир. При этом он получил от византийцев на каждого воина роскошные ткани и золото. В следующем (то есть 945-м) году византийско-русский мирный договор был ратифицирован, и Игорь, развязав себе руки, пошел походом уже не на Царьград, а на Коростень.
   Этот поход обставлен в летописи не меньшим количеством баснословных обстоятельств, чем история с воробьями. Игорь-де не сам хотел пойти на древлян, а послушался своих жадных дружинников. А те жаловались: мы наги. Тогда Игорь пошел к древлянам и потребовал от них непомерно большую дань, а сверх того позволял своей дружине всячески обирать и притеснять древлян, а те все безропотно терпели. И дань ему платили. И восставать не собирались (степени правдоподобности летописного рассказа я пока не касаюсь, хотя несообразности в нем здесь бросаются в глаза).
   Удовлетворенный Игорь направился было обратно в Киев, но по дороге его обуяла жадность. Чтобы не делиться будущей добычей со своими же воинами, Игорь отослал домой почти все свое войско с уже полученной данью. А сам с малочисленной дружиной опять повернул на Коростень, чтобы взять с него дань еще раз. Только после этого древляне и решили восстать (иными словами, летопись признает, что Игорь сам спровоцировал древлян на восстание).
   История эта не внушает особого доверия даже на бумаге, а когда видишь коростеньский гранит, она становится и совсем смехотворной. Ну, на что, в самом деле, похоже, что скаредность Игоря, и без того анекдотическая, приписана государю великой державы, только что дважды ходившему в поход на столицу Византии и бравшему с нее дань золотом! Как Игорь собирался без войска ограбить крепость такой силы, как Коростень, тоже остается неведомым. И так далее.
   Однако старинные тексты обладают порой свойством внушать доверие к своей правдивости одним тем, что они – письменные и старинные. Но серьезные историки, начиная еще с Карамзина, верить басням, как мы знаем, отказывались. Так как же все-таки эти басни попали в летопись, государственный документ? Из народных сказок, как полагал Карамзин? Из песен, как полагал Шахматов? Короче говоря, из фольклора?
   О нет, перед нами – продуманная версия событий. Она любопытным образом признает, что Игорь сам виноват в своей гибели, но сводит причины событий к жадности дружинников, к старческому безрассудству государя. А военную победу древлян над Игорем затушевывает, отрицает. И Ольга, и династия в целом в случившемся совершенно неповинны. То, что обстоятельства неправдоподобны, не важно, зато в официальной версии событий достигнуто желаемое распределение ответственности.
   Нет, истинная предыстория восстания Мала гораздо серьезнее, и содержится она не в летописной версии, а в скрытой информации, проступающей сквозь нее. И это становится совершенно очевидным, когда летопись переходит к ответу древлян на провокации Игоря: к принятию ими решения о восстании. С этого момента в рассказе начинают внезапно звучать совсем иные, чрезвычайно серьезные мотивы, говорящие об истинном характере и размахе событий.
   Князь-волк и князья-пастухи. Узнав о новых намерениях Игоря, древляне собрались в Коростене на думу (особо оговорено, что в думе принял участие и Мал). Это заседание Древлянской земельной думы можно с полным правом назвать историческим.
   Летопись говорит именно о думе – и это надо принимать всерьез. Достойно внимания, что о думе на Руси говорится впервые в статье 945 года – и именно применительно к Древлянской земле. О думе же в Киеве при Игоре или его предшественнике, Олеге Вещем, не говорится ни слова.
   В Коростене 945 года перед нами именно земельная дума, то есть важный государственный орган, земельный парламент (эквивалент западного ландтага).
   Именно на его заседании в Коростене и выносится решение о восстании (где точно в городе он собирался, данных, к сожалению, нет). И решение о восстании выносится на основе серьезнейшей политической теории. Древлянская дума именует Игоря князем-волком и дает такое обоснование своему решению: если волк повадился к овцам, надо его убить, а не то погубит все стадо. Точно так же Игорь заслуживает смерти, дабы он не погубил всех древлян.
   Речь идет ни много ни мало о том, что земельная дума одной из земель державы выносит смертный приговор государю державы за притеснения народа, за антинародную политику! И поручает Малу свергнуть преступного государя с трона силой оружия.
   И политический вопрос такого масштаба дебатируют и решают, по летописи, те самые древляне, которых и до и после этого летопись изображает дремучими лесовиками, непроходимыми простофилями. Но не будем далее останавливаться на вопиющем несовпадении летописного облика древлян с их теорией. Приглядимся ближе к самой древлянской политической теории.
   Игорь приговорен к смерти за то, что к своим подданным относится, как хищный волк. Образное сравнение с волком означает, что Игорь заслуживает смерти не за отдельные частные акты произвола (не просто за превышение размеров дани или намерение взять дань вторично), а за принципиально неверное понимание им смысла княжеской власти. За деспотизм. Говоря тогдашним языком, за самовластие (этот термин известен по летописи с XI века).
   Но как же подобает править князю? В чем состоит княжеский долг? Обладают ли древляне такой положительной программой?
   Да, обладают и ею. Прибыв после победы над Игорем в Киев, древлянские послы гордо говорят Ольге, что их прислала Древлянская земля (заметьте, вся земля, а не один князь). И от имени всей земли заявляют Ольге, что Игорь убит за то, что, подобно волку, только хищничал и грабил, а вот древлянские князья – хорошие, ибо «распасли» Древлянскую землю.
   Итак, перед нами, по существу, четкая политическая антитеза князя-волка и князей-пастухов. Согласно древлянской конституционной теории (ее следует называть именно так), князь должен обращаться с народом как пастух, а не как волк. Иными словами, заботиться о своих подданных, править на благо народа.
   Было ли это пустыми словами? Судя по тому, как долго тянулось восстание, древлянам было за что сражаться. И, судя по тому, что былина запомнила и восторженно воспела эпоху Владимира и Добрыни, когда победоносные сын и внук Мала «распасли» уже не одну Древлянскую землю, а всю Русскую державу, эта политическая теория осуществлялась на практике и отвечала народным интересам.
   О древлянской политической теории я имел случай писать в одной из моих научных статей, что теория эта в основе идентична гораздо более поздней тираноборческой теории Запада – знаменитой английской Великой Хартии Вольностей XIII века и еще более поздних протестантских революций (начиная с «протопротестантских» лоллардского движения в Англии и гуситской революции в Чехии и далее через Нидерландскую, гугенотскую во Франции и Английскую революцию вплоть до Американской). Там имеется та же антитеза деспотизма и закона, «божественного права королей» и права подданных низлагать и избирать своих властителей, если те правят во вред им.
   В языческой Руси вопрос оказывается совершенно тот же, что спустя не одно столетие на христианском Западе: народ ли создан для монархов или, напротив, монархи должны править на благо народа? Наличие подобной политической теории на Руси еще в X веке говорит о высокой зрелости политической мысли Руси (и в частности, Древлянской земли) в языческую эпоху. И не забудем, что венчалась эта система, как показало Шестибожие Владимира, федеральным парламентом державы (с его своеобразной «проекцией на небо»).
   Древлянская конституционная теория не была ранее никем оценена по достоинству по нескольким причинам. Во-первых, само наличие политической теории у мнимых полудикарей не принято было замечать, ее считали бреднями «дуралеев», доведенных жадностью Игоря (а вот ей верили) до отчаяния. То есть теорию не видели потому, что глядели на нее сквозь призму басен. Во-вторых, в тех редких случаях, когда ее все же замечали, то, не зная открытия Прозоровского, принимали за демагогию сепаратистов (то есть древлянской знати). И в-третьих, ее идентичность тираноборческим конституционным теориям Запада XIII-XVIII веков не замечалась и не осознавалась потому, что последние привыкли видеть в христианском мире и в библейской оболочке. Сама мысль о возможности той же теории в языческой «упаковке», да еще и в категориях мнимо примитивного русского язычества – и в голову прийти не могла.
   А между тем в X веке ничего сравнимого с древлянской политической теорией по пафосу и по совершенству на тогдашнем Западе невозможно сыскать – время западных параллелей впереди на целые столетия. А о деспотической Византии и говорить нечего.
   Знаменосцем этой политической теории и был Древлянский дом. Таким образом, выясняются новые серьезные социально-политические причины народных симпатий к нему в жизни и в былине. Обычные монархические иллюзии средневековья не знают учреждений, в них бесправный наивный народ полагается на авось, на «доброго монарха». Но в древлянской конституционной теории и практике народ вовсе не бесправен, он полагается на оружие в собственных руках и на целую систему свободных учреждений. Для защиты этих народных вольностей в 945 году и было пущено в ход оружие.
   Ввиду серьезности этого фактора становится ясно, что анекдотические мотивировки летописного рассказа (да и не они одни) призваны лишь затемнить суть дела. Ясно, что, обогащенные прошлогодней царьградской данью, дружинники Игоря положительно не могли жаловаться, будто они наги, а Игорь пошел на древлян вовсе не из-за их уговоров и скаредности по отношению к ним и не думал проявлять. Отважиться прийти под стены неприступного Коростеня можно было лишь во главе сильной армии. А находясь там, Игорь вообще не мог отослать всю армию домой и остаться под Коростенем с горсточкой воинов. Безропотно терпеть насилия войска Игоря древляне тоже не стали бы. И весь конфликт вспыхнул вовсе не из-за дани.
   Провокацией было само вторжение Игоря в Древлянскую землю (держава была федеральной, и земли имели свои вольности и войска), а цель его была явно – раздавить древлян. Цель же восстания состояла в свержении Игоря и всего Варяжского дома, возведении Мала и Древлянского дома на трон державы и «распасении» всей державы, то есть в полной смене политики в общерусском масштабе.
   Знаменательные параллели. Но если так, то параллелизм есть не только в тираноборческих теориях, вдохновлявших деятелей разных веков и стран. Он должен быть и в самих событиях! Таких параллелей Древлянскому восстанию не усматривали да и не искали. Карамзин, подводя общий итог правления Игоря Рюриковича, писал: «Два случая остались укоризною для его памяти: он дал опасным Печенегам утвердиться в соседстве с Россиею, и, не довольствуясь справедливою, то есть умеренною данию народа, ему подвластного, обирал его как хищный завоеватель»[32]. Действия Игоря и Ольги Карамзин комментировал (порицая, извиняя, хваля), но к поступкам лично Мала он никакого комментария не давал. И с легкой руки Карамзина Мала принято было считать третьестепенной фигурой, на которую не следует обращать сколько-нибудь серьезного внимания. А на само Древлянское восстание? В карамзинской традиции это лишь кровавый, но незначительный эпизод из варварских времен, в котором случайно погиб весьма неразумный государь. Да и вызвано оно было в конечном счете вопросом о размерах дани.
   На самом же деле Древлянское восстание – событие совершенно другого ряда. И отчетливые параллели к нему обнаруживаются там, где искать и даже предполагать их никому и в голову не приходило. Вот они:
   1215 год – когда Джон Английский оказался, по меткому выражению известного английского историка Грина, «с семью рыцарями за спиной и лицом к лицу со всей нацией, взявшейся за оружие»[33]. Опираясь на всенародную поддержку, восставшие бароны заставили Джона подписать Великую. Хартию Вольностей, закреплявшую закон страны и ограничивавшую королевский деспотизм.
   1264—1265 годы – когда Саймон де Монтфорт, ведя бой за Хартию против деспотизма Генри III, разбил королевскую армию под Льюисом, созвал парламент и когда разбивший его затем под Ившемом наследный принц Эдуард вынужден был сохранить этот парламент и вступить на путь конституционных реформ.
   1399 год – когда на торжественном заседании обе палаты парламента низложили Ричарда II за то, что он нарушал законы страны и заявил, что источник закона находится в его собственном сердце.
   1581 год – когда восставшие Нидерланды отреклись от Филиппа II как своего государя, низложив его за многолетний деспотизм и попрание нидерландских законов.
   1649 год – когда Чарлз I Английский был казнен по суду за аналогичные прегрешения перед своей страной.
   1689 год – когда парламент Англии провозгласил Джеймса II утратившим престол, в частности за попытку подорвать конституцию страны и за нарушение ее основных законов.
   Параллели настолько отчетливы и разительны, что ошибиться положительно невозможно. Местный эпизод – на самом деле грандиозное событие. Водевильный «князек-женишок» на самом деле великий человек, чье дело не гибнет ни в каких превратностях, чье имя и знамя и через сорок лет вдохновляет его наследников и сокрушает троны тиранов.
   Восстание Мала Древлянского стоит в одном ряду с теми событиями, которые Англия и Голландия – самые передовые страны Запада спустя много веков – считают славнейшими вехами своей истории.
   Секрет победы. Но если истинный размах событий в 945 году был таков, если Игорь под стены древлянского «Гранитограда» пришел с решающей военной силой (очевидно, великокняжеской гвардией)… Если он потерял эту силу под Шатрищем (что, как уже отмечалось, явствует из тона, которым послы Мала разговаривали в Киеве, и из характера их требований)… Если так, то возникает вопрос: как же удалось Малу достичь столь полной и громкой победы? Ведь до того древлянское войско отступало до самого Шатрища, то есть до самых подступов к Коростеню.
   Не подсказывает ли топография Шатрища, в чем состояло тактическое средство Мала, решившее исход сражения и судьбу Игоря и его армии? К большому сожалению, окинуть одним взглядом поле боя в Шатрище нельзя. Здесь за тысячу с лишним лет слишком многое изменилось – построена плотина на Уже (отчего и пересохло болото вниз по течению), велось разное другое строительство, леса за века повырубали, мог где-то и новый лес вырасти на месте поляны, бывшей в 945 году. Рельеф Замковой горы в Любече и холмов Коростеня за тысячелетия не изменился, он читается с одного взгляда. Но в Шатрище даже очертаний поля боя не видно.
   Раскопки, конечно, могут показать многое (как, впрочем, и разочаровать). Но раскопки – труд кропотливый, многолетний, и не обязательно в первый же их сезон выявится, где в 945 году был лес, а где поляна. Да пока что раскопки в Шатрище и не предвидятся.
   Дополнительные легенды о Шатрище? Мне их не сообщают (хотя они могут и быть). Но опять-таки, даже если они найдутся, их тоже надо проверять и в них кое-что может оказаться напутанным (с чем мы уже знакомы).
   Я стою перед очередной загадкой. Да, в Игоревке видно, что древляне прекрасно знали свою округу, каждую излучину реки, каждое болотце, а Игорь был здесь чужаком. Недаром древляне сумели загнать его в болото всего после нескольких верст погони. А что заставило Игоря удариться в паническое бегство? Ведь его гвардия была уложена не в погоне, а прямо под Шатрищем, на поле боя. Но как?
   В чем же состоял секрет победы Мала? Каково было его вероятное «волшебное средство»? В летописи о нем ничего нет, как нет и самой победы, но ведь в жизни они были! Как его выяснить хоть гадательно, если местность ключа не дает? Видимо, только путем обращения к скрытой информации летописи, к знакомому нам уже методу расчетов.
   Летающий огонь. Вернемся к рассказу о взятии Коростеня с помощью воробьев и голубей. Еще Шлёцер (предшественник Карамзина) счел эту историю баснословной. И в доказательство даже привел свидетельство одного скептика, решившего проверить на опыте, возможно ли таким способом поджечь город. Оказалось, что перепуганная ворона, которой подвязали зажженный трут, в панике взмыла прямо вверх, покрутилась немного в воздухе и камнем упала обратно на то же место, откуда взлетела.
   Да, птицы для поджога городов не годятся. Огонь с помощью воробьев по воздуху не перебрасывается.
   А не с помощью птиц? Можно ли вообще перебрасывать огонь по воздуху? И может ли летающий огонь быть оружием в военных действиях?
   Вопрос гораздо серьезней, чем казался. Раскроем летописи, и мы убедимся, что именно в 40-х годах X века по всей стране говорили как раз о летающем огне.
   О чем говорят по всей стране в народе, летопись (верная своим династическим правилам) вообще отмечает чрезвычайно редко. Но в 941 году – всего за четыре года до восстания Мала – она делает исключение. Дело в том, что в этом году византийцы истребили флот Игоря греческим огнем.
   До того русские с ним не встречались. Эффект внезапного обстрела был ужасен: люди в панике бросались с подожженных кораблей в море, но спасались лишь немногие. И летопись специально говорит, как уцелевшие рассказывали дома – «каждый своим» – про ужасное оружие греков, подобное молнии небесной. Столь сильно было впечатление от переброски огня по воздуху.
   Итак, направляемый летающий огонь не только был возможен в X веке, но даже мог быть решающим оружием. Более того, он был в тот момент новинкой, его внезапное применение оказывало добавочное психологическое воздействие, вызывая панику. С новинкой этой войско Игоря впервые столкнулось в 941 году, понеся от нее сокрушительное поражение. А всего через 5 лет летопись говорит о (мнимом) взятии Коростеня с помощью поджога, вызванного летающим огнем.
   Не скрывается ли под басней тактический прием? Ольга-де не хуже греков умела перебрасывать огонь по воздуху – хвастает за нее придворный летописец кого-то из позднейших князей. Но ведь Ольга вообще не жгла Коростень, и паники от пожаров среди его защитников не было. И никаким летающим огнем в форме мифических воробьев и голубей Ольга не владела.
   А в летописи все же говорится о внезапном летающем огне, обеспечившем ей победу в 946 году. Однако победу мнимую. А не передан ли Ольге в летописной версии тактический прием Мала? Тот загадочный тактический прием, который и обеспечил ему победу в 945 году под Шатрищем?
   Что же именно? Неужто греческий огонь (состав которого хранился византийцами в столь строгой тайне, что остался и по сей день неизвестен)? Почему тогда его не оказалось в арсенале русских в дальнейшем? Нет, не греческий огонь. Но существуют и другие способы заставить огонь летать по воздуху, поражая цель. Например, зажигательные стрелы!
   Стена щитов. Отвлечемся, однако, на мгновение от зажигательных стрел и обратимся к княжеской гвардии. Нет ли параллельных примеров в истории близких эпох, когда разгром великокняжеской (или ее западного эквивалента, королевской) гвардии решал судьбу сражения и страны?
   Да, такой пример есть. Правда, не в середине X века. Но и не так уж далеко от нее – в 1066 году. Это знаменитая битва под Хейстингзом (его часто ошибочно именуют у нас Гастингсом). В ней английская викингская гвардия хаускарлов, созданная Кнудом Датским и унаследованная последующими англосаксонскими династиями, была уложена на поле боя войском (в основном французским) герцога Гийома Нормандского. Гийом в результате этой битвы получил прозвище Вильгельма Завоевателя и стал королем Англии Уильямом I. Его противник, английский король Гаролд Годвинсон, был под Хейстингзом убит. Для Англии Хейстингз означал конец власти отечественных династий и долгое чужеземное господство, деспотизм, ответом на который явились через полтораста лет всеобщее национальное восстание и Великая Хартия Вольностей.
   Займемся, однако, военной стороной Хейстингза. Современный английский историк Трэвэлиэн дает сжатый анализ этого сражения. Сначала он остановился на боевых позициях: хаускарлы Гаролда (верховая пехота) заняли шпору верхушки холма, то есть командную высоту, а нормандская кавалерия вышла из большого леса для ее штурма (ах, эти бы подробности для Шатрища!). Затем он переходит к вооружению обеих сторон и отмечает, что и у королевской гвардии Англии, и у рыцарства Нормандии были однотипные кольчуги, как ранее у викингов, но удлиненные в виде юбки с разрезом для верховой езды. Ноги их защищали в седле удлиненные щиты, а голову – конические шлемы (ополченцы с обеих сторон были хуже вооружены).
   Кстати, а древляне 945 года как были вооружены? Никто из историков этого вопроса не исследовал, но можно не сомневаться, что на стороне Мала сражалась его княжеская гвардия (дружина) и, конечно, она тоже была в кольчугах, шлемах и со щитами не хуже, чем у воинов при Хейстингзе.
   Трэвэлиэн пишет: «Англо-датчане, оставив своих коней в тылу, продолжали драться пешими в кольце щитов длинной датской секирой… Нормандцы же дрались с седла, бросая копье и коля им, рубя мечом. Но даже ударная тактика их великолепной кавалерии оказалась неспособной сломать стену щитов на макушке холма без помощи другого рода оружия»[34].
   Стоп! Что за таинственные «стена щитов» и «кольцо щитов»? Это не образные выражения, а точные военные термины, восходящие еще ко времени походов викингов, то есть практически к IX веку. Для ясности приведу еще отрывок из Трэвэлиэна, относящийся к тому же веку, эпохе интенсивных датских вторжений в Англию (но хаускарлы Кнуда Датского были созданы уже в начале XI века). Итак, речь идет о викингах IX века: «Викинги в своих кольчугах были неодолимы из-за силы, с которой они размахивали своей длинной двуручной секирой, мастерства, с которым владели луком, и регулярного строя клином, в котором дисциплинированные команды кораблей были обучены сражаться на суше»[35].
   Когда от атаки клином приходилось переходить к обороне, викинги мгновенно занимали круговую оборону, закрывая клин сзади и смыкая края щитов так, что они образовывали кольцо и сплошную неприступную стену. Отсюда и названия.
   В IX веке стена щитов была тактической новинкой викингов, обеспечивавшей им успех по всей Западной Европе. В XI веке стена щитов уже не новинка, но все еще непобедима, потому что нет способа пробить брешь в ее круговой обороне. И королевская гвардия хаускарлов, врезающаяся в атаке клином, а в обороне смыкающая стену щитов, – в те времена нечто вроде танковой дивизии XX века. И Гийом Нормандский (чьи всадники в отличие от противника обучены сражаться с седла) с самого утра и чуть не до вечера тщетно пытается пробить стену щитов. Он бросает в бой конницу и пехоту, рыцарей и простолюдинов, но стена щитов по-прежнему стоит неколебимо. Из-за этого сражение и вся кампания кажутся для нормандских захватчиков проигранными.
   Все усилия Завоевателя направлены к одной цели: расстроить проклятую стену щитов, ибо, если это удастся, его призом станет Англия. В конце концов это ему удается – с помощью двух тактических приемов: притворного бегства нормандцев и их превосходства в лучниках (искусство, утраченное хаускарлами). Хаускарлов засыпали стрелами и тем пробили наконец стену щитов. Трэвэлиэн даже сравнивает роль лучников под Хейстингзом с решающей ролью английского дальнобойного оружия в битве при Ватерлоо.