Чубаха Игорь. Цепные псы пантеонов

 
   Эрнст фон Зигфельд сидел с каменным лицом, казалось, ему по барабану и нервно-экзальтированный слог Фрязева, и минором облизывающая неметеные углы музыка. В лице фон Зигфельда было что-то мефистофелевское: длинный костлявый заостренный подбородок, постоянно поднятые уголки губ, глубокий треугольный вырез ноздрей, брови вразлет над двумя складками, из которых торчал крючковатый нос, да клинышек коротких светло-русых волос между большими залысинами. Обычными, а не раскосыми, как следовало ожидать, были только его желтовато-серые глаза.
   — Конечно, непротокольным визитом в такую рань я его огорошил, и он даже хотел захлопнуть дверь перед моим носом, но пара цитат из Нового Завета прижали праведника к стенке. А окончательно он мне поверил, когда я на его глазах нагло схватил со стола и в секунду сгрыз заплесневелый сухарь. — Фрязев пялился на салфетку, будто подросток на стриптизершу.
   Эрнст фон Зигфельд смотрел в пустую пепельницу, пачка «Мальборо» лежала рядом с его правой рукой, но в пепельнице еще не был похоронен ни один окурок.

 
...Владимирский централ, ветер северный,
Когда я банковал, жизнь разменена,
Но не «очко» обычно губит,
А к одиннадцати туз...
 

   – Я спецом в предыдущий день ничего не жрал, знаете, голодный блеск в глазах не подделаешь, — подлизываясь, осклабился Фрязев. Он в силу каких-то причин поосторожничал, войдя в зал, снять и повесить на крючок синтепоновую куртку из моды девяносто первого года — к гадалке не ходи, презент окучиваемого Фрязевым объекта.
   Про голодный блеск фон Зигфельд сам мог бы порассказать на роман-эпопею, но молчал, словно выключенный телевизор. Еще Эрнст подметил, что нынче гражданин Фрязев ведет себя как типичный осужденный на смертную казнь, которому дали последнее слово выговориться-выплеснуть наболевшее. Неужели он догнал?..

 
...Владимирский централ, ветер северный,
Этапом из Твери, зла немерено,
Лежит на сердце тяжкий груз.
Владимирский централ, ветер северный...
 

   На стол перед клиентами опустился поднос, и повлажневшая глазами под душещипательную песню мадам-официантка расставила порции. Ее бюст чуть ли не разваливал декольте по швам. «Слишком быстро, — мельком подумал Фрязев, — не готовят, а разогревают в микроволновке». — «А сок-то разбавленный», — сообразил Эрнст, но поднимать хай не стал. Ему это надо — привлекать к своей персоне лишнее внимание?

 
Когда я банковал, жизнь разменена,
Но не «очко» обычно губит,
А к одиннадцати туз.
 

   Фрязев яростно заработал челюстями, ложкой и следом вилкой, нож он игнорировал, при этом отчет о проделанной работе продолжался сквозь коробившее Эрнста плямканье и цыканье зубом. Эрнст прикинул, что играть клиниче4ски голодного персонажа Константину Фрязеву удается при любом желудке, хоть пустом, хоть набитом под завязку, просто талант, этакий самородок земли русской.
   — Я вдоволь перед ним повыкаблучивался, спрашивал даже добро сходить в клозет, тарелку вымазывал хлебным мякишем. — Зубы у Фрязева оказались редкими и желтыми. Он работал ими с механическим однообразием — солянка, шницель с картофелем фри, а под занавес и томатный сок, исчезли по этапу, словно цивилизация ацтеков после турне Кортеса, хабарики бычковал и потом докуривал.
   Эрнст сделал вывод, что его собеседник не вникает во вкус поглощаемой пищи. Пока не притронувшийся к своей порции «маршрутной» еды Эрнст кивнул на «Мальборо», приглашая угощаться. Константин тут же выудил сигарету, суетливо прикурил и добросовестно затянулся:
   — А потом мы с ним спорили, Господи, как мы с ним спорили! — Фрязев прекрасно врубался, что отчет о содеянном у него на высший балл, а вот колбасил, колбасил и не отпускал его мандраж, хоть бы хны!
   — Не поминай всуе, — неожиданно прервал бесконечное молчание фон Зигфельд.
   — Да-да, конечно, а вы есть не хотите?
   — Докуришь, сможешь доесть.
   А сквозь надрывы магнитолы снаружи то и дело пробивался грохот курсирующих автоприцепов. Только что особо загремело, небось какой-нибудь КрАЗ, хотя — что КрАЗам делать на этой трассе?
   — Спасибочки. Так вот, я о наших спорах. Этот болван наивно верил, что разговорами сможет меня обратить в веру. Мы обсуждали и «Послание к коринфянам», и «Песню песней», я ему талдычу: «Если ты такой истовый, сними сглаз», а он мне: «Гордыня — от беса!» Сплошная умора, обхохочешься. — Фрязев раздавил окурок и придвинул к себе вторую солянку. Он мел языком и не мог выговориться, словно все делает в последний раз.
   По легенде, заурядный «ясновидящий и предсказатель» с минимальными экстрасенсорными талантами Константин Фрязев нарушил статью 545 секретного приложения к Уголовному кодексу «Использование в магических ритуалах домашних животных с нанесением им физического ущерба или приведших к их гибели» и был водворен в тайную тюрьму для инферналов рядом с Соловецким монастырем (естественно, с последующим стиранием памяти). На самом деле, конечно же, никто никуда Константина не сажал, но с этой легендой Фрязев, якобы из острога бежавший, нашел приют у священника прихода села Ольхович отца Евдокима, пошедшего на сокрытие преступника под лозунгом: «Я не поддерживаю ваши убеждения, но готов умереть за ваше право отстаивать их». Операция была нацелена на дискредитацию отца Евдокима, в последнее время набиравшего популярность проповедями у шоферов-дальнобойщиков. Курировал операцию антииеромонах восточной инферн-группы войск «Старшая Эдда» Эрнст фон Зигфельд, и сейчас у них происходила рабочая встреча.
   — Короче? — Эрнст повертел в пальцах пачку «Мальборо», но отложил, так и не достав сигарету: не хотел оставлять в явочной забегаловке окурок с образцом слюны. А тип, аккуратно уносящий окурок с собой, априори не может не вызвать подозрение.
   Магнитола одарила слушателей очередной песней:

 
Голубой струится луч
Между небом и землей —
Это бархатная ночь
Охраняет свой покой.
Там за кромкою луча
Притаилась пустота.
Там за кромкою луча
Притаилась суета...
 

   А вот здесь спирит-любитель Костик Фрязев дал маху — не обратил внимания, что и эту песню исполнял голос невинно убиенного.
   И очень зря — был в сегодняшнем репертуаре магнитолы тонкий намек на толстые обстоятельства.
   — Короче, этот поп теперь наш с потрохами, вербовка «втемную» чистосердечного отца прокатила успешно, можем переходить к следующему этапу операции. Я тут кое-что прикумекал, у меня появились интересные наметки... — Чтобы достать из внутреннего кармана плаща конверт, Фрязеву пришлось отложить вилку, и сделал он это с явной неохотой.
   Эрнст еще подумал, что вот так запросто, обыденным движением Фрязев вместо конверта мог достать и какой-нибудь «стечкин» с серебряными пулями. И расклад моментально бы переменился.

 
...Уснувший мир надежно скрыт
От всех забот, от всех обид,
Уснувший мир спокойно спит.
Уснувший мир.
Уснувший мир.
 

   Лишний раз снаружи в песню ворвались лязг и грохот — мимо придорожного кафе прошел следующий автопоезд.

 
Из синих звезд сложив постель,
Качает ночь, как колыбель,
Уснувший мир...
 

   Мадам-барменша за стойкой глотала сентиментальные слезы и нервно щелкала фисташки за счет заведения, пара слез ухитрилась оросить правую дыню, хозяйке явно было не до клиентских махинаций. Эрнст принял конверт и спрятал, не вскрывая, взамен сунул под салфетку щуплую стопочку еврофантиков. В глазах Фрязева вспыхнул уже традиционный голодный блеск, вместе с салфеткой купюры ловко исчезли со скатерти. Над Эрнстом закружил первый очнувшийся после зимы комар, недоуменно пожужжал и слинял в панике.
   — Ты уходишь первым. Быстрей возвращайся к нашему догматику, а то чего заподозрит, — не дожидаясь реакции на приказ, Эрнст повернулся к сиреневой хозяйке и жестом попросил счет.
   Та растроганно кивнула, но прежде решила доконать фисташки.

 
...Не спеши, шумный ветер,
Луч рассеять голубой,
Что дрожит до рассвета
Между небом и землей.
 

   — У меня вопрос ребром, — посмел напоследок лишний раз обратить на себя внимание «прорицатель и ясновидящий», — как бы так сказать...
   — Смелее.
   — Операция закончится, этого православного клоуна мы сделаем, а что дальше? Я боюсь оказаться ненужным. Я слишком много знаю... Я хочу жить... Что вы делаете с вышедшими в тираж агентами?
   — Не дрыщи, по окончании операции никто тебя убирать не собирается. Ты не плохо освоился в нашем рейтинге, Карелия бедна на достойных смертных, чтобы вами разбрасываться...

 
Этот луч охраняет
Спящий мир от суеты.
Этот Луч отделяет
Звездный мир от пустоты.
 

   В дверях ободренный, сыто отрыгивавший агент-спирит Фрязев столкнулся с компанией шоферов, пришлось уступить дорогу.
   — ...В общем, жили они долго и повесились в один день, — даже не заметив реверанс встречного товарища, завершил байку сизоносый крепыш из пришлых.
   Его спутники заржали, по аромату — в каждом госте булькало не менее трехсот граммов сорокаградусной.
   — С вас двести шестьдесят три рубля, — зазвучало над ухом Эрнста скверное сопрано, от избытка чувств щедро перемешанное с соплями.
   — Это все ерунда! Вот у меня была подруга в Новгороде — ночью у ларька снял — такая замороженная! Просыпаемся в кровати, а ей уже с утра холодно. Вылезать из-под одеяла — холодно, шмотки напялить — холодно, яичницу сварганить — и то холодно, хотя у нее газовая плита, а уж выйти на улицу — от дубака зубами цокала, будто каблучками. Я ей на прощание: «Вернусь в следующий маршрут, отогрею, впендюрю искру бодрой жизни!»
   Хозяйка-официантка присоединилась к слушателям, не забыв собрать заказы: каждому по двести и по солянке.
   — Приезжаю через неделю, а дверь открывают старички. Я так с надеждой: «Лариса дома?» А они мне: «Три года как схоронили, а неделю назад мы как раз на кладбище были, поминали...»
   Прочие рыцари шин и домкратов ответили на историю дружным ржачем. Отсчитав денежки и присовокупив разумные чаевые, фон Зигфельд не отказал себе в удовольствии напоследок полюбоваться бледной шеей сиреневой дамы. Правда, это было чисто эстетическое удовольствие. Шоферы расселись на высокие табуреты у стойки и стали похожи на дожидающихся, когда жертва окончательно двинет кони, грифов.
   — Вез я «Сникерсы» в Сибирь, точнее, в Свердловскую губернию, подобрал на трассе плечевую. А она давай меня лечить, типа в нее вселился ейный покойный муж-боксер, которого на ринге прямым в висок убили. Я внятно попытался профуру высадить, да не тут-то было. Денег не берет и внушает, что я обязан супротивника по рингу, который в смерти повинен, грохнуть из обреза. И ведь, зараза, так складно грузила, что почти повелся, как заору вроде какого-то Франкенштейна: «Адрес давай!» Не буду вам, мужики, тюльку травить, пошла она поссать в Свердловских пригородах, я от греха подальше как газанул!
   И опять наградой рассказчику был дружный смех.
   Застиранное пятно на скатерти напомнило Эрнсту карту Луны, но сейчас он совершит экшн не под гнетом полнолуния. Спрятав «Мальборо», Эрнст украдкой проверился, не изучает ли кто-нибудь из шоферни его чересчур пытливым взглядом, остался доволен результатами наблюдения и тоже порулил на выход. Между делом снял с вешалки дождевик вороньего цвета и ввернулся в рукава.
   — А про «раковую автоколонну» слыхали?
   — Ты не мучай Му-Му, ты рассказывай, а мы остановить успеем.
   — Ну так вот, Толян, который под Олимпиаду женился на диспетчерше из Набережных Челнов, однажды присоседился на трассе к колонне, а было это еще в девяносто четвертом, когда по дорогам шалили. Вот он такой довольный до привала в хвосте и прокуковал. Дальше, понятно, на стоянке хлопцам проставился, те завелись и загульбанили всем кагалом. Шлюх строили, кто кого на тросах перетянет, — забивались, все по полной.
   — А трасса?
   — Толяну втерли, что у них все ГАИ по пути привороженные. И вот утром продирает он глаза фиг знает, в каких кустах, во рту поганки цветут, жить не хочется. Слышит, что колонна этак скоропостижно уже отчаливает, и последний хлопец передает привет: «А ты знаешь, с кем бухал?» — «Это с кем?» — «Это «раковая колонна», все в ней — мертвяк на мертвяке, от рака поджелудочной железы или печени свернувшие копыта. И теперича ты — наш! Месяцев через пять ждем, тогда уже сам нас найдешь». Пошел Толян проверяться к врачу, а тот глаза прячет. Короче, могила Толяна под Набережными Челнами, только покоится ли он в гробу, или с новыми друзьями где колесит, я проверять не собираюсь.
   — Слышь, тебя, кажется, Васькой зовут, а вот ты прикинь, ведь тоже к нашей колонне прилип, киряем сейчас от души... откуда ты знаешь, что утром от нас похожее поздравление не услышишь?
   — От верблюда, — тут же насупился рассказчик...
   Ночь встретила Эрнста фон Зигфельда привычной болотной сыростью, и нюх его тут же обострился. Следы отчалившего Фрязева Эрнст угадывал почти зримо, цепочка запаха огибала сарай и стелилась по ныряющей в ельник тропинке. С обострившимся нюхом пришли привычные боли — организм начал физиологическую перестройку.
   Эрнст уже не топал вразвалочку, а мерил тропку легкими балетными прыжками, мертвенно бликующий в сыворотке тумана плащ еле поспевал, вкрадчиво шелестя полами. Еловые лапы отвешивали пощечины, но этой боли Эрнст не чувствовал, гораздо злее его корчила боль зубная.
   Дешевый спирит Фрязев не успел уйти далеко, под ногой Эрнста некстати крякнула прошлогодняя шишка, Фрязев оглянулся, узнал и не узнал настигавшего... Однако, пусть Костик и был дрянь человечишка, у него случился приступ смелости. Кроме того, агент оказался вооружен — навстречу Эрнсту взмыла рука с пистолетом.
   — Стой на месте! — истерично взвизгнул агент, и взятой им высокой ноте вполне могла бы позавидовать мадам-халдейка. — Или я стреляю!!!
   Эрнст, конечно, не остановился, «как кстати в кафе играет магнитола, никто ничего не услышит».
   Грохнул выстрел, пуля вошла в Зигфельда между третьим и четвертым ребром с правой стороны грудной клетки и вскипятила легочную ткань. Но и пуля — ведь откуда взяться у Фрязева серебряной — не смогла тормознуть фон Зигфельда.
   — Я обещал, — просвистел дырочкой в правом боку, словно ежик резиновый, фон Зигфельд, — что тебе ничего не грозит ПОСЛЕ операции. Я не соврал!
   Вот он уже рядом с жертвой, левой лапой отбил утяжеленную пистолетом руку, и клыки сомкнулись на шее агента, такой же бледно-белой, как шея у кафешной дамы...
   Антииеромонах обер-вампир дракульского толка Эрнст фон Зигфельд убил своего подопечного, но очень не рад был бы Эрнст, если бы этот поступок стал известен кому-нибудь из соратников по восточной инферн-группе войск «Старшая Эдда». А до третьих петухов оставалось два часа пятьдесят одна минута.

Глава 2
Пойдете на корм, но не рыбам

   Там живут несчастные люди-дикари,
   На лицо ужасные, добрые внутри.
   Что они ни делают, не идут дела.
   Видно, в понедельник их мама родила.

   Ночная сырость пробирала до дрожи, но искать место под утлым навесом среди вповалку храпящих немытых сограждан очень не хотелось.
   — Это банши из ужастиков, только наяву! — почти скулил Антону на ухо оседлавший соседнюю кочку незнакомец в рваном и отчаянно грязном кашемировом пальто. — Эта нерусская дрянь вопит так, что кровь стынет в жилах. Да что там кровь?! У моего «мерсюка» мотор заглох, так они меня и повязали. Я поехал присмотреть место для шашлычной на кольцевой, оказался... обделанный по самое грызло. А ты здесь какими судьбами?
   Антон слушал вполуха, его коробил запах, который источала его же недубленая шкура: комары и гнус на русском Севере готовы высосать подчистую любую мишень, пришлось тщательно разжевать последнюю сигарету и намазаться доморощенным репеллентом.
   — Банши? — тяжело вздохнул Петров.
   — Банши, винт им в грызло, банши. Нам тут один ботаник, которого потом за лишние мозги уволокли долой отсюда, втолковывал, типа в гороховые времена это были ангелы, которых по западлу кинули забытые боги. И типа сначала, получив отставку, эти дамочки крутились возле везунчиков, которых смерть отпустила погулять. А потом красавицы пошли вразнос и стали стопудовым гарантом оверкиля, понятно, для тех, кто их видит.
   Насчет гарантии оверкиля Антон бы еще посомневался, не умел он пасовать, даже поставленный к стенке перед взводом снайперов. А вот насчет того, что получил возможность воочию наблюдать именно баншей, Антон Петров уже не жужжал. Их — небольшую группу случайных смертных товарищей — «посреди ночи и леса» пасли умопомрачительные платиновые блондинки, ряженные в кружевное нижнее белье всех оттенков белого.
   Ежу понятно, Антон угодил в плен не к родным и закадычным, уже пару месяцев охотившимся на него врагам-финансистам, а черт знает к кому, но душу сие открытие не грело. Причем «черт знает» в контексте ситуации являлось отнюдь не фигуральным выражением, и только демоническими усилиями воли Антон Петров сдерживался, чтобы не завопить: «Чур меня!!!»
   По сути это был концлагерь, только без колючей проволоки, здешние конвоиры не испытывали в колючке брезгливой необходимости, имея в арсенале средства гораздо большей эффективности. Антона и еще где-то с полсотни схожих горемык содержали внутри выложенной из гранитных глыб окружности, кстати, старательно копировавшей памятник друидской архитектуры Стоунхендж. Дюжина прельстительных красавиц-баншей, шурша откровенными кружевами и куртуазным шелком, грациозно перепархивала с одной глыбы на другую в безмолвном хороводе. А над всем этим, в смачном фиолете ночного неба, возвышался нереально сверкавший огнями — будто кремлевская елка — самый что ни на есть готический замок.
   Можно было поверить, что такой подиумно-фривольный сейшн — шуточки поехавшей крыши, но в институте Антона накачали разными прикладными знаниями и среди прочих, тремя способами отличать реальность от бреда, подробности опустим. Так вот все это: банши, концлагерь, замок — происходило наяву!
   — И все-таки, брателло, как тебя сюда угораздило? — набивался в друзья товарищ под драным пальто. — Кстати, меня Серегой зовут.
   — Познакомился с девицей...
   — Из этих? — Кашемировое пальто кивнуло на ближайшую не ведавшую гравитации красотку.
   Чудо как хороша, кудряшки пышной грозовой тучей, бюст Мэрилин Монро, а стройные, как Останкинская телебашня, ноги упакованы в зефирные гольфы с подвязками. Прелестница примагничивала взгляд, только вот либидо оставалось к картинке напрочь равнодушным.
   — Другая. Та в гигантскую гадюку превратилась, я, конечно, растопырился морской звездой, но она мигом скрутила руки-ноги.
   — А ты знаешь, зачем мы здесь? — Серега явно претендовал на должность покровителя.
   — Ну?
   — Ботаник объяснял, мы типа батареек «Энерджайзер» для здешних гоблинов. Наши муки выцеживают и из них льют типа пули для стрельбы по доллару: чтобы евро поднималось, а доллар падал. На ужине не пей компот, в него добавляют какую-то гадость, чтоб мучения оказывались еще горше. В натуре, самым грубым колдовским образом соки из нас выжимают. Мы им нужны, без нас они — фуфло канделяберное! Слышь, ты, я вижу, парень бойкий, — перешел к делу Серега, и глазки его предсказуемо-воровато забегали. — А у нас компашка нормальных пацанов нарисовалась, как хавку начнут раздавать, рискнем на рывок...
   — Всякой твари — по репе?
   — Идея лепше, чем оказаться жертвой влажной уборки! Мы им нужны, а не они нам, без нас они фуфло отцеженное.
   Может, это и был единственный шанс убраться из фантастического концлагеря подобру-поздорову своим ходом, но Антона жизнь учила не доверять предложениям с бухты-барахты. То есть похоронить вакансию на побег следовало оперативно и без скандала.
   — Банши, говорить? Во времена, когда боги смерти служили верховным богам, у них тоже были свои ангелы. Приближенные слуги будущих повелителей мертвых должны были наводить ужас на паству, заставляя людей усерднее молиться и жертвовать на храмы. — Речь Антона журчала плавно, словно вода из исправного крана, сам же Антон смотрел не в глаза собеседнику, а на заслонявший полную луну могучий замок. Мало-мальски логичного объяснения, откуда в российской глубинке возникло готическое диво, у Антона так и не появилось, — банши были среди этих ангелов. После предательства верховных и падения повелителей смерти часть таких ангелов была уничтожена, что вызвало ликование паствы, часть перешла на службу к новым хозяевам. Их способности были востребованы, банши повезло.
   — Братан, чего это с тобой? — осторожно отодвинулся Серега в рваном пальто.
   Врубивший технику слива скользких контактов Антон продолжал витийствовать с видом торгового агента российско-канадской компании:
   — Темный дар пророчества позволял ей видеть будущую смерть каждого нового хозяина и вовремя уходить от него. Иметь на службе банши значило быть уверенным в собственном завтра и привлечь новых союзников, слуг и почитателей. Поэтому ее берегли и лелеяли. За тысячелетия она считанные разы бывала в битве, и ее способности не могли не деградировать. Настал момент, когда она начала совершать ошибки, и ее слава живого талисмана быстро превратилась в свою противоположность. Банши стала символом проклятия и проводником смерти, — лечил Антон Петров, как по бумажке.
   — Че, крышу конкретно сорвало? — взмыл с точки и отступил на шаг Серега, даже забыв отряхнуть от налипших песчинок колени.
   — Лишенная хозяина, банши влилась в ряды избранных, когда их сила клонилась к упадку. Ее ночной полет всегда несет смерть, а ее крик заставляет живых вздрагивать от ужаса и замирать в неподвижности. Лидеры избранных любят прибегать к помощи банши, ибо она способна сделать то, что никто другой не сделает, но они же стремятся избавиться от нее, когда дело закончено. — Пока наш друг Петров молотил всю эту, как бы так мягко назвать... словесную контрацепцию, его аналитический дар мытарило другое. Конечно, ориентированию на местности его учили не бугры из «Альфы», но азы «чуть выше среднего» он усвоил. И вот результаты визуального наблюдения — по стратегическим параметрам ситуация — «Гвоздь в гроб», местоположение — как прежде, Карелия, рекомендации к дальнейшим телодвижениям — повадка «Раненный на девяносто процентов уссурийский тигр».
   — Так ты тоже — ботаник?! — навесил ярлык, сплюнул и потопал на другой край огороженной камнями территории товарищ в кашемире.
   — Это разумно, это правильно, — тут же присел на освободившуюся кочку новый гражданин. Мужичонка, кутавшийся в засаленную телогрейку без пуговиц. — Зачем, не жрамши, ноги беспокоить, когда все едино отсюда попробуешь сбежать — и голый Вася?
   Антон прикинул, что второй говорун по повадкам менее опасен, и, если подскажет, что в этой неволе к чему, беседа окажется только полезной:
   — А ты, мил человек, давно здесь? — Петров изобразил, что в принципе не сторонится знакомств.
   — Вторую неделю кукую. Соседка у меня повесилась, а баба не чужая была. Наш поп уперся, дескать, ни в жисть самоубийцу на кладбище хоронить не позволю, вот я ночью и потопал могилку копать... а очухался уже здесь — и голый Вася...
   Если этот тип хотел себя выдать за лапотный народ, то только лишний раз напряг Антона. Петров зуб был готов дать, что так в среде аборигенов не «гутарят». Грубо косил новый знакомец, вот только зачем?
   — И что здесь за распорядок?
   — Ты, когда жрать принесут, компот не пей. Только все одно света белого не увидишь, не пугайся, я в смысле — днем мы на травке колодами мертвыми лежим, вся житуха только по ночам, чистое колдовство. И даже не спим днями-то, просто будто нету нас. По-научному «коллапс», а по-нашему — «драбадан».
   Упоминание научной фени не могло не вызвать у Петрова грустной улыбки, ведь он влип в эту историю, убегая от прошлой жизни. Серега-шашлычник не ошибся в ярлыке, некогда Антон Петров был истинным ботаником из ботаников, только в закрытом институте, курируемом ГРУ. Проще говоря, Антон Петров был крепким спецом по ядам растительного и животного происхождения, и, когда институт задышал на ладан от скудного финансирования, одним результатом одного опыта Антона заинтересовалась одна мощная финансовая структура. Эти банкиры успешно подминали заводы, порты и чиновников, но с Петровым нашла коса на камень...
   Концлагерь всколыхнуло некое оживление, из-под навеса стали выбираться грязные людишки, вычесывая пятернями из волос солому. Кстати, женский пол здесь полностью отсутствовал. Может быть, банши отказывались сторожить пленных дам из женской солидарности?
   — Если жрать хочешь, держись меня, — новый товарищ, показательно-вульгарно кряхтя, встал на ноги. — Только компоту ни-ни, а то — голый Вася! А режим здесь — не бей лежачего, и кормят на убой. Солнце садится, мы приходим в себя, потом на лошади пару бочек воды привозят, кто желает — переходит к водным процедурам.
   Что было с ним после того, как гигантская обольстительница-змея попутала, Антон Петров тоже не мог вспомнить. Он очнулся здесь и даже определил, что провалялся «под наркозом» всего пару часов, а не суток, только по фазе луны и отсутствию сосущего чувства голода. В этой части особых противоречий с личным опытом в повествовании мужичка он не ущучил.
   А ведь как мило обхаживали перспективные друзья-финансисты Антона в охоте за его открытием! Первое их телодвижение заслуживало пять баллов без оговорок: хотя сам Петров считал свое открытие забавным пустячком и не афишировал, денежные тузы заслали публикации в иноземные научные журналы. На Антона посыпались реверансы от именитых лабораторий... да что там — цитировать и ссылаться на «эпохальный труд молодого русского ученого» чуть ли не вошло в моду у этих долбаных европейских бакалавров. И тут же, как бы «между прочим», в дверь позвонил «продюсер»...