Глава 2
Понедельник. День солнечный

   Каждый мой понедельник, если я не в командировке, не в отпуске и не валяюсь в госпитале, начинается одинаково.
   – Джентльмены, здрасте! В данный момент меня нет дома, или я немного занят. Но поскольку я вам все равно рад, джентльмены, переведите телефон в тональный режим…
   Я не завожу будильник в начале рабочей недели. Во – первых, найти его в навороченном, именном, подаренном под гимн России в одной из палат Кремля смартофоне не представляется возможным. Кстати, подаренном за последнюю командировку на Огненную Землю. А, во – вторых, я точно знаю, что в шесть часов сорок минут услышу мягкое пиликанье, потом щелкнет переключатель автоответчика, и бодрый голос скажет:
   – …Наберите «один», если хотите поговорить с моим секретарем и помощником…
   Я лежу с закрытыми глазами. Для того и существуют автоответчики – вроде ты есть, а вроде и нет тебя.
   – Доброе утро, Принц, – говорит грустный женский голос после звукового сигнала: – я просто хотела слышать твой голос.
   Трубку вешают, и я сразу сажусь на диване. Пора просыпаться. Еще двадцать минут до штатной побудки, но это не беда. До того, как варить кофе, можно просмотреть утреннюю почту Принца, и ту, которая связана с Принцем.
   Спать я лег всего три часа назад, мышцы еще не остыли. Поэтому, кряхтя, как столетний дед, я встал на руки и десять метров (ни сантиметром меньше) до письменного стола прошел верх ногами. Комната, которую я занимаю, в благословенные годы братства народов предназначалась под директорский кабинет.
   Честное слово, я выбирал жилье не из тщеславия, а чтобы поставить приличный турник. И чтобы боксерская груша не стучала по книжному шкафу при каждом ударе. Хватило места и для душевой кабины.
   Так – с, встанем на пятки. При этом не будем смотреть на два аккуратно подклеенных конверта с надпечатками «фельдъегерская почта» и «совсекретно». Вот куда уходят часы ночного отдыха. Бывший подполковник ГРУ Сергей Викторович Вихорь до четырех часов ночи сидит над бумажками, а потом, что особенно противно, заклеивает эти солидные, пухлые как взятка господу Богу, конверты. Такие у него теперь должностные обязанности, почтенные, завидные и очень занудные.
   Электронной почты оказалось немного. Кроме двух вполне солидных просьб о консультации по промышленному шпионажу и обычных призывов поучаствовать в какой‑нибудь войне оказалось всего два письма, и оба от Отца. Отец просит Принца позвонить. И Отец просит, чтобы я, подполковник Вихорь, поговорил с Принцем о будущем. О том, что пора как‑то определиться. О том, что, в конце концов, надо жить не только для себя, и чтобы Принц ему позвонил!
   Это Отец Принцу новую работу нашел. Может быть, даже новое министерство, я в это не вникаю.
   Ровно в семь из патрубка пневмопочты со стуком выпала дюралевая капсула со все той же раздражающей наклейкой «совсекретно». Вы видите, будильник мне не нужен. Я потянулся, подошел к окну и, щурясь от морковного сияния над лесом, увидел, как по заросшим травой цементным плитам движется высокая прямая фигура с аккуратно уложенными в кичку волосами. Лотта Карловна Коган изволили пробудиться, изволили напомнить подполковнику Вихорю о его должностных обязанностях, и теперь идут поразвлекаться рыбалкой на утренней зорьке.
   Я ей на новый год спиннинг подарил, но Лотта Карловна упрямо вырезает удилище перочинным ножиком в прибрежном орешнике. До восьми тридцати она будет сидеть на мостках, прямая и строгая, а потом вернется к завтраку переодетая в коричневое шерстяное платье с кружевным воротничком, и посмотрит так, будто мальчик Сережа уши не помыл. Кстати.
   Вот водица у нас в «Пуще» отличная, холодная и вкусная. Что бы ни говорили в российских теленовостях о руководстве Беларуси, но чего не отнимешь – братья – славяне не вырубают собственные заповедники и не засоряют артезианские скважины. Да и вообще верный признак хорошо построенного пансионата, это то, что его можно переоборудовать во что угодно.
   Фыркая, и вытираясь махровым полотенцем, я выбрался из душа, и со скрипом раскрутил патрон пнемопочты. Спасибо, Лотта Карловна. Плотно сложенная пачка отпечатанных на принтере листов повергла меня в уныние. И вас бы повергла, если бы вы всю предыдущую ночь читали по очереди отчет об экологической угрозе полярной крачке, гнездящейся на Огненной Земле, и слезливый роман перуанской беллетристки – светскую хронику Лимы, Сантьяго и Буэнос Аэреса… И не только читали, а и цензурировали бы.
   Я не нанимался в редакторы. Честное слово, легче вскарабкаться по гладкой бетонной стене и вывести из строя турбину электростанции, чем вымарать десяток упоминаний о Принце из текстов, составленных восторженными девицами. А иногда и убеленными сединами старцами, но тоже восторженными. Они познакомились с удивительным человеком!
   Пятнадцать минут на одной ноге, со сложенными ладонями, и закрытыми глазами это довольно легко, когда белорусское ласковое солнышко уже висит над весенним, с едва проклюнувшейся листвой лесом. Открыв глаза, я вторично за сегодня выглянул в окно, и увидел на спортивной площадке фигуру в основательно растянутом тренировочном костюме.
   Наш Василь Аксенович, в просторечии Министр, упорно игнорирует мои советы по поводу кимоно, а потом за завтраком нудит и ноет про радикулит. Сегодня, Министр рискнул подойти к к брусьям на спортплощадке, именно подойти и грустно так на них снизу вверх посмотреть.
   А Леньки чего‑то не видно. Обычно он уже в это время в дверь стучится. Впрочем, ответ напрашивается сам собой. Тамара взяла за правило на выходные, если эти выходные вынуждена проводить в одиночестве, демонстративно и гордо сматываться из «Пущи». Когда она уходит в загул в Москве, оставляет Леньку здесь. Видимо, на сей раз она в Питере, и там нашлось куда пристроить сводного младшего брата.
   Нет, но вообще какая‑то болезненная ситуация. Дело понятное, вся страна анекдоты рассказывает, что если Отец запускает новый истребитель, Папа немедленно бросается бурить новую скважину, да поглубже в море. Зато если Папа действительно находит там нефть, Отец, обхватив свою умную голову руками, немедленно выдумывает новый Национальный проект. В общем, оба крайне ревностно наблюдают друг за другом…
   И вот поселил Отец непутевого сына, Принца нашего, в Беловежскую Пущу. Договорился с Батькой честь по чести, выкупил заброшенный советский санаторий и вверил Принцу в качестве постоянного места жительства. Чтобы Принц вдали от мирской суеты задумался, какой замечательный пример радения за Отечество он мог бы брать с собственного родителя. Ну, прослышал об этом Папа…
   Ясное дело, что Папа, то есть его верные Сырьевики, про «Пущу» прослышав, тут же организовали депутатский запрос. Что за феодальные замки в дружественной Беларуси? Что за наследные принцы (экий намек‑то, господи, умаялись поди, придумывая)? Короче говоря, их заклятые коллеги Инновационники тут же взошли на трибуну и, скорбно шевеля усами, сообщили, что пансионат «Пуща» является символом былого величия СССР и отдыхать там может кто угодно. Вот хоть вы, товарищ.
   И, естественно, Папа тут же прислал сюда отдыхать родную дочь Тамару. Ну, негоже, если первая невеста страны наутро с красными глазами, и на все вопросы отвечает: «Ничего я не хочу», в смысле – что мне твои нефтяные вышки, папа, когда Он меня не замечает?
   Вот почему, думал я, сбегая по мраморной лестнице, старомодно уставленной монстерами в кадках и статуями пионеров, запускающих планеры, вот почему пансионат теперь населен только обслуживающим персоналом.
   Секретарь и дворецкий, подполковник ГРУ в отставке. Старая разведчица, некогда посланная в Англию с двумя недорослями, которым вздумалось получить блестящее английское образование. Бывший министр, выполнявший ту же функцию, но во французской Сорбонне, где Тамара пару лет делала вид, что ей не хочется поехать в Оксфорд следом за Принцем.
   А Принца нет, и Тамары нет, и даже Ленечки здесь нет, а в его апартаментах дрыхнет бездарный и беспутный Валерка Бондарь – Тамаркин седьмая вода на киселе родственник, которому она не разрешает взять себя замуж, но дает деньги в долг. Пардон, не в палатах Ленечки, а в Тамаркиных. Его никто не звал в санаторий «Пуща», но поскольку Папа и в первопрестольной его видеть уже не может, он как‑то сам прилип.
   А знаете, люблю я такие дни. Слышал, что многие раннюю весну не любят, а на вопрос «почему», подумав, отвечают – «днище ржавеет». Ребята, говорю я им, мыслите шире, чем граница МКАД. И судьба непременно закинет вас в середине марта куда‑нибудь поинтереснее.
   Застать расцвет социальной политики СССР мне не повезло, разве что в глубоком детстве, когда родители как раз накопили деньжат, чтобы обить двери в квартире дерматином. Тогда поездка на поезде в город Таллинн казалась недостижимой, и от этого особенно светлой мечтой. С младшей школы моим санаторием на все времена года стали помойки центральных районов города Петербурга.
   Нет, я не был хулиганом, не замучил ни одной кошки, но каждый вздох мамы с папой: «Ребенка в Коктебейль на лето, чтоб не бегал по дворам…», вызывали у меня тоску, и желание объяснить – не так все плохо, ребята. Из чистого чувства протеста я, классе в шестом, когда в доме появился компьютер, ушел в добровольное затворничество. «Ребенка в Коктебейль, чтобы глаза перед экраном не портил…». Так они сокрушались, пока не выяснилось, что я, похоже, набираю баллы в элитную школу напротив. Там учился Принц.
   К двадцати годам я побывал на четырех континентах, и купался в таких морях, рядом с которыми Коктебейль сначала покраснел бы, а потом скромно протянул бы лапку нашенской родной Маркизовой луже. Так что лихие девяностые не украли моего детства. Но когда я впервые попал в пансионат «Пуща» со всем его советским обветшалым великолепием, не буду врать, что‑то шевельнулось под четвертым ребром слева. Представляю, как обалдел бы школьник Сережка Вихорь, попади он сюда, без взрослых, без сверстников, без хождения строем в столовую за компотом…
   Последнее, впрочем, преувеличение, подумал я, увидев около украшенного гербами республик ближнего зарубежья бассейна Лоту Карловну, поймавшую рыбу, а теперь еще поймавшую Федора и отдававшую ему распоряжения. Тот стоял невозмутимо в своей белоснежной куртке и колпаке, держал в руке несчастного карпа и слушал со всегдашним видом бойца, получающего смертельно опасное и столь же смертельно важное для судьбы Родины задание.
   Это показалось бы забавно, не знай я, что Федор Замшин имеет одиннадцать ходок за рубеж, и был вторым номером в знаменитой диверсионной группе «Мотылек». Согласно уставу ГРУ второй номер отвечает за боеприпасы, а заодно за кормежку, поэтому поварские навыки Федора хороши не только его умением готовить седло барашка. Впрочем Шарлотта Карловна Коган, разведчица с полувековым стажем, это знала и без меня.
   – …И семь минут, Феденька, только не на быстром огне, ради бога. Я хочу, чтобы ребята поняли, что карп – это не только уха. Ты меня понял, Феденька? Сережа, доброе утро. Ты получил почту?
   Шарлотта Карловна, или проще говоря Лотта, конечно, знала, что я получил ее почту, и электронную почту, и успел посмотреть новости. Она знала мой распорядок дня просто потому, что сама мне его составила и вручила когда‑то в первые дни нашего совместного пребывания в Оксфорде. Когда выяснилось «что вот этот мальчик тоже с нами поедет». Я тогда, помнится, подумал, что бабушка милая, но зря ее посылают с двумя такими оболтусами и хулиганами, как мы с Принцем, горько мы старушку разочаруем. Горькое разочарование и, правда, потом было, но не с ее стороны.
   – Я получил почту, Лотта Карловна.
   – А ты ее прочитал? Это глава из книги профессора Курамова.
   – Какого профессора?
   Лотта поправила не нуждающуюся в поправке кичку на затылке, провела рукой по белым волосам. Взгляд ее стал строгим, и я почувствовал, что кроме пары по поведению, мне светит кол по чистописанию:
   – Профессор Курамов – один из известнейших исследователей горного Тибета и Гималаев! – торжественно сказала пожилая учительница, но вспомнила и о рыбке. – Не опаздывай, Сережа. И пусть ребята не опаздывают.
   Все понятно, Лоте будет приятно, если мы оценим старинный баварский рецепт приготовления карпов. Жаль только, из ребят я сегодня один. А Василь Аксенычу Марютину, Министру нашему, учительница Коган за завтраком не обрадуется. Не любит, иронизирует, третирует. Должно быть, относится к школьному наставнику Тамары, как к собственному отражению в кривом зеркале противостояния Инновационников с Сырьевиками.
   Кривое отражение это я обнаружил возле полигона для скалолазанья.
   Все тот же школьник Сережа Вихорь обожал стенки гаражей, где от старости ли, от непогоды ли недоставало трех – четырех кирпичей. По щербинам так здорово забраться чуть повыше и висеть там, вздрагивая от мысли, что ты над Ниагарским водопадом. Я не хочу хвастать, но задолго до того, как Принц в своей обычной меланхолической манере брал призы по скалолазанью в Лозанне и Таренте, никто иной, как одноклассник Вихорь чуть ли не силой заставил его преодолеть стену сарая на задворках улицы Фурштадтской. И только потому, что договорились подсматривать за девицами, загоравшими в ту пору на соседской крыше.
   Понятное дело, что переоборудование пансионата «Пуща» в пенаты Принца не могло обойтись без обустройства стены с выбитыми кирпичами и разбросанными в художественном беспорядке штырями. За которые так удобно цеплять страховочный трос. Стену оборудовали за процедурным корпусом. Там же, где помост для прыжков на мотоцикле, арбалетный тир, и деревянные колобахи – ножи втыкать.
   На фоне этого и был замечен Василь Аксеныч Марютин. Я подошел шумно, нарочито вздымая ногами прошлогоднюю листву. Бывший министр, кругленький и потный после своей физзарядки, смотрел в высокое утреннее небо так же грустно, как недавно разглядывал брусья. И было очевидно, что он только о том и мечтает, как бы влезть на эту стену, и больше ничего ему неинтересно. В нашем Министре давно погиб актер погорелого театра. Ой, кто это листьями шуршит?!
   – Сереженька!
   Министром он был один лишь раз, по чьему‑то недосмотру, месяца три всего. Но привычку трясти руку при встрече, пока не отвалится, усвоил на отлично.
   – Приятно поговорить с настоящим человеком в наше сволочное время…
   Есть такие люди, у которых постоянно «время тяжелое», «кругом сволочи», а тот, кому в данный момент трясешь руку, «настоящий человек». Министру явно чего‑то надобно.
   Я подошел к мишени, ощетинившейся ножиками, и набрал их полную руку. Василь Аксеныч подумал, подошел следом, и снял с крюка, вбитого в столб с национальным резным узором, арбалет. Охнув, взвесил на руках. Надо последить, чтобы в процессе непринужденной беседы наш многоопытный политик меня не продырявил.
   А еще я ногтем соскреб с одного из лезвий вроде как пятнышко ржавчины. Но никакое не пятнышко, а беспроводное подслушивающее устройство на клеевом креплении. Семнадцатое за месяц. Кто? Да кто угодно, всем интересна любая информация о первых наследниках государства российского. Соскреб и растер керамическую нашлепку между пальцами, будто белорусский крестьянин ненавистного колорадского жука.
   – И ты обрати внимания на колебания курса, Сереженька…
   Выходит, дело у Аксеныча серьезное, не ко мне, а непосредственно к Принцу, или даже самому Отцу. Дела будничные, вроде подсказать ночной клуб со стриптизом в Дубае, или перегнать новехонький серебристый катер с Днепра на Двину (Василь Аксеныч питает слабость к катерам и все грозится обучиться вождению), он предъявляет после первой папироски. Курить мы, правда, оба бросили, он после инфаркта, а я на службе. Но сейчас, я думаю, он высмолит целую пачку болтовни, прежде, чем перейдет к делу.
   – Как платина к золоту растет, Сереженька, страшное же дело! А курс‑то за баррель нефти «Брэнт» колеблется как…
   – Ох, колеблется, – вставил я глубокомысленно.
   – А ты не улыбайся, Сереженька! – Аксеныч и сам прищурился с лукавством деда – всеведа. – В современном мире энергоносители решают все – о!
   Очень – но любит обобщения наш Василь Аксеныч, и обобщения его какие‑то замшелые, на уровне последних достижений науки и техники середины прошлого века. Никогда не забуду, как после первого курса Оксфорда за успехи Принца в языкознании и мои в начертательной геометрии добрый наш Отец разрешил нам пойти на Килиманджаро с палаткой. И поскольку не было у нас тогда контрнаблюдения нормального, через день после нас рядом палатку разбила, кто бы вы думали, Тамарочка и ее седьмая вода на киселе Валерка. Ну вот поехала девушка на каникулы, а тут – такая неожиданность, Принц!
   Понятное дело, Папа Тамарочку в отличие от нас просто так в экваториальную Африку не отпустит. С ней был взвод краповых беретов, ребят симпатичных, но нелюдимых. Они стояли лагерем тремястами метрами ниже, и пели по ночам протяжные десантные песни. А мы вчетвером сидели у костра, Тамара смотрела на Принца, Принц на звезды, а я поражался, сколько можно вбить в башку студенту за год. За нами присматривала Лотта Карловна Коган, поэтому Принц например, уже переводил эпос Гильгамеш, а я худо – бедно освоил вождение вертолета и матричный анализ.
   А вот Тамарочка и Валерка из своей Сорбонны привезли полный набор умных фраз про прибавочную стоимость, социальную психологию, про то, что жизнь штука сложная, Восток – дело тонкое, и конечно: «Нефть решает все!».
   Прошли годы, все, даже Валерка, позаканчивали свои альмы матеры, но расстановка сил осталась примерно та же. Житейская мудрость Василь Аксеныча взбрыкивает в Тамаре истерическим темпераментом раза два в месяц, а в Валерке, научившемся пить, пополневшем, бурлит не прекращая.
   Короче говоря, тут я всецело на стороне Отца, который, упершись рогом в свои инновации, отдает предпочтение квалификации и здравому смыслу. И того и другого в Василь Аксеныче маловато, освободившееся в голове место занято лояльностью. Тамарочкин папа, а говоря короче, просто Папа, ценит именно личную верность. Все сырьевики очень верные.
   – Так у меня к тебе небольшой вопросец, Сережа.
   Я вздохнул посвободнее, и на всякий случай отобрал у старца арбалет. Нет, на нем подслушивающих «жучков» не было, но дело в другом. Преамбула закончена, сейчас Министр поделится со мной сокровенным. Беда в том, что, делясь сокровенным, он машет руками…
   – Есть у меня один кораблик…
   Стоп. Василь Аксеныч любит море, это всем известно, и даже министром он был, кажется, рыбной промышленности. Но вместе с тем, Василь Аксеныч, как любая приблизившаяся к власти гувернантка (про Лоту Карловну никто не говорит), очень любит затеять свой маленький бизнес. И тут держать надо ухо востро. В прошлый раз он пытался соблазнить меня и Принца ни много ни мало рейдерским захватом. Он это называл иначе, он ссылался на наши деяния на Огненной Земле[2], и выражал надежду, что, может быть, нам интересно будет попробовать свои силы на специально укрепленном объекте…
   – Стоп, Василь Аксеныч. Если это шхуна, которая под корейским флагом и с нашей командой крабов этих несчастных в Желтом море ловила, тут даже говорить не о чем. Я в данном случае на стороне крабов…
   – Ты меня обижаешь, Сережа, – горестно вздохнул Министр: – я что, по – твоему, еще и браконьер? У меня есть, точнее, был один кораблик… – грустно сказал Министр, – и тоже исчез в Аравийском море. Шел с грузом копры в Мумбаи. Я деньжат поднакопил, приобрел сухогруз. «Майя Плисецкая», красавица – балерина, водоизмещение… И вот она вместе с водоизмещением… С концами…
   – Далеко от Сомали?
   – Честно говоря, далеко, – Василий Афанасьевич подергал носом, в тренировочном костюме обсуждать инвестиции холодно: – но всякое бывает, а, Сережа? А если все же пираты? Ведь это сейчас не каждый день, да? «Принц против Сомалийских пиратов», а Сережа? Это звучит?
   Не могу я спокойно такие вещи слушать. Он же действительно, обломок империи, души не чает в своей «Майе Плисецкой». Ему же с детства вбивали в голову, что капиталист это «владелец заводов, газет, пароходов». И вот ему повезло на старости лет в гувернеры попасть, и он ловит свою порядком облысевшую птицу счастья за хвост.
   – Принцу, Василь Аксеныч, не десять лет, – напомнил я, как можно тактичнее. – Ему за двадцать пять перевалило. Что ему в голову придет, никто не знает, это верно. Но пропади ваша баржа в Марианской впадине, шансы были бы выше, это я просто для примера говорю. Поэтому ответ обычный, «мы с вами свяжемся».
   Старик поник. Грустное это зрелище, когда старики поникают.
   – Я понимаю, Сережа, – сказал Министр, поддернув растянутую резинку штанов на животе. Взял у меня один из ножей, повертел в руке, пытаясь понять, где рукоятка, догадался, что лезвия два, и аккуратно, как цветок ромашки пристроил на ладони. И проговорил неожиданно просто и спокойно: – Человек уезжает из города, где родился, и хочет увидеть мир, настоящий мир, а не тот, что он воображал в своих играх. Он ездит из города в город, из страны в страну и думает, что найдет там цель, смысл, друзей. А потом он возвращается и играет в старые игрушки. А они старые. Они тонут в воде.
   Министр с размаху швырнул сложный снаряд, как‑то боком ладони пихнул, с небрежностью опытного ниндзя. Отточенная стальная полоса со свистом прокрутилась в воздухе, и вошла в самый край мишени. Случайно, конечно.
   – Молодчина вы, Василь Аксеныч, – сказал я, – только ответьте честно, ну чего вы тут маетесь? Тамара уехала развлекаться. Поехали бы с ней в Питер, все веселее. Опять же ей Леньку было бы с кем оставить.
   Министр посмотрел на меня как‑то странно. Потом резко покачал головой, махнул рукой и приложил ее не к сердцу, а к желудку, потому что язва:
   – Нет, Сереженька. Старики не должны мешать молодым веселиться. И потом у меня двое птенцов на руках. Тамарочка хоть самостоятельная. А Валерка – оболтус до сих пор дрыхнет. А мне за все отчитываться. А у меня через полчаса спецсвязь…
   Та – ак. Это удачно. Значит Бондарь опять прячется от Папы, которому надоел хуже горькой редьки своей безалаберностью и неприкаянностью. Валерка, как некий довесок к Тамаре, обнаруживается в самых неожиданных местах, от открытия всемирной выставки в Париже, до разработки Южноафриканских алмазов, куда мы с Принцем мотались инкогнито по делу Сатанинской Мухи[3]. И хватило нашего инкогнито на два дня, потому что потом мы на узкой улочке африканской деревни наткнулись на джип, где сидела Тамара, а с ней Ленечка и Валерка, а грузовик с краповыми беретами застрял в каком‑то ручье, и его пришлось выталкивать руками…

Глава 3
Тайна гор Куэн – Лунь. Облачно, с прояснениями

   Текст неопубликованной главы из книги профессора оториноларингологии Курамова, «На путях к вечному». С сопроводительными комментариями профессора Курамова.
 
   Посылая Вам данный текст третьей главы моей новой книги, я позволю себе несколько вступительных замечаний. К сожалению, публикация книги «На путях к вечному», пятой в серии документальных повестей – «Моя Шамбала», полностью сорвана по причинам, не вполне мне понятным. Издательство «Алфавит», с которым мы плодотворно работали на протяжение последних шести лет, внезапно вернуло мне уже готовую рукопись, указывая на невозможность публикации именно текста третьей главы. И выразило желание чтобы я переработал текст книги, исключив описание данных событий.
   Разумеется это невозможно. Повесть «На путях к Вечному», как и остальные мои документальные повести, посвященные научным исследованиям духовного прогресса человечества на Памире, Тянь – Шане, Гималаях и Северных Андах, представляет собой изложение реальных событий на основе дневниковых записей, которые я, профессор оториноларингологии Курамов, вел непосредственно в экспедициях.
   Логика научного исследования не позволяет произвольно изымать изложение определенного его этапа. Возможно, это неочевидно для людей, лишенных соответственной научной подготовки и систематизированных знаний. Но в любом случае третья глава моей пятой повести является поворотным пунктом во всем цикле «Моя Шамбала».
   Понять последующие события, рассуждения и умозаключения без материала неоднократно упомянутой выше третьей главы немыслимо. Более того, без этого материала, финал документальной повести явным образом входит в противоречие со всем, что было написано в первых четырех документальных повестях цикла.
   Несмотря на подробное изложение всего вышесказанного, руководство издательства «Алфавит» отказалось вести со мной дальнейшие переговоры на данную тему. Признаться, я не мог найти этому удовлетворительного объяснения, учитывая отличные тиражи и успех первых четырех моих документальных повестей. Мне не оставалось ничего другого, как предположить, что издательство «Алфавит» было вынуждено отказаться от сотрудничества со мной по не зависящим от меня причинам.
   Именно это заставляет меня обратиться в компетентные органы. Я хорошо помню времена Советского Союза, когда существовал институт «литовки», то есть утверждения литературного материала с точки зрения государственной безопасности.