Страница:
– Не следует ли принять меры к их задержанию, учитель? Будучи верхом и при оружии, мы с легкостью смогли бы пленить их.
– Никогда! – Учитель наставительно и с легкой укоризной погрозил поднятым прямо к солнцу пальцем. – Не смешивай долг перед отчизной со слепым стремлением угодить власти. Разве здесь, на своей земле, мы на войне? Разве беглые рабы – враги нам, свободным гражданам Великого города? Разве знаешь ты, наконец, что вынудило здесь оказаться этих несчастных: жестокость господина или небрежность легионера, конвоирующего колонну на каторжные работы? Ну и, помимо всего прочего, разве есть нам на чем везти захваченных в плен варваров? Или ты хочешь, чтобы они плелись за нами своим ходом до самых Аппиевых ворот?
Ученик смолк и принялся разглядывать обнявшихся и, судя по всему, уснувших в процессе любовных утех желтоволосого мужчину и брюнетку со странными украшениями в виде пурпурных лент на щиколотках и предплечьях.
– Не кажется ли тебе странным, о учитель, что мужчина и женщина одного племени могут столь сильно отличаться друг от друга, – спросил он в результате умственных усилий. И тут же поспешил добавить: – Я, конечно, знаю, как различны на вид самец и самка родосского петуха или, скажем, пчелиная матка и трутень…
Учитель не слушал. Он медленно озирался вокруг, и чувствовалось, что, вполне возможно, сейчас будет произнесено одно из тех высказываний, которыми он рассчитывал, и весьма прозорливо, остаться в истории человеческой мысли. Уже и имя твое забудется, если ты не ражий полководец и не жестокий тиран, а из уст в уста будут передавать несколько слов, спаянные такой мудростью, что на многих языках сохранятся и смысл, и чувство, и даже интонация говорящего.
– Никогда ничему не удивляйся! – весомо проговорил он. – Возможно, тебе покажется странным это наставление именно сейчас, когда, казалось бы, количество произошедшего превзошло качество нашей способности к объяснению. Но сейчас я с тем большей убедительностью продемонстрирую бесплодность умозаключений, построенных на восхищении необычайным, перед суровым лицом фактов. Да, данные для логических построений наших пока недостаточны. Но ведь не исчерпаны и сами факты! И сейчас мы их заставим говорить самих за себя.
– Но как это возможно? – вскричал ученик, невольно поправляя перевязь меча, новую и потому за время путешествия здорово натершую ему правый бок. – Мыслимо ли обратиться за разъяснением к самой загадке? Это так же невозможно, как, скажем, допросить этих дикарей, хотя уже по их нелепому виду заметно, что они не разумеют ни слова на языке знания и просвещения.
– Именно это я и собираюсь сделать! – отвечал наставник. – Хотя и не изучал варварских языков за их примитивностью. Ты должен быть наслышан о моих успехах в изучении «Тео et Lingva»[2].
Юноша кивнул. Перед тем как приступить к обучению, он послушно пытался вникнуть в фундаментальный труд, содержащийся в семидесяти восьми свитках, переведенный на персидский и халдейский языки, но завяз примерно на второй трети предисловия ко второму изданию.
– Вспомни двенадцатую главу! – потребовал учитель, после чего студенту стала так же безразлична валяющаяся рядом красавица, как это будет случаться и двадцатью веками позже с приходом темной для всякого молодого мыслителя поры, именуемой сессией. – Вспомни заключительные строфы изящного сатирического гекзаметра, где неоспоримо доказывается, что мысли есть неязыковая категория и, стало быть, язык – лишь аппарат выражения мысли и может быть, соответственно, заменен, слово за словом, флексия за перцепцией, без ведома говорящего, если только рассудок его этому не противится? Идеальным для этого условием является что?…
Юноша, чье лицо приобрело уже оттенок выдержанного фалернского вина, только в отчаянии кивнул на лежащих, что, однако, восхитило учителя:
– Вот именно! Полубессознательное состояние postcoitus immedii[3] наряду с опьянением напитком из цикуты, а также hysteria sorbi[4] дадут наиболее благоприятный результат в нечувственном освоении языком в объеме, достаточном для пристрастного допроса. Я неоднократно демонстрировал данное искусство в македонских бродячих цирках, а также на пирах, устраиваемых по случаю гонок колесниц и именуемых Диамедовыми. А ты говоришь, петух в кувшине!… – колко заметил философ-универсал и, дождавшись, когда пристыженный неофит окончательно потупит голову, выпростал руку из складок тоги и звучным голосом проговорил:
– В чем, по-твоему, наша задача? Насытить их долбанутые цикутой, сексом или сотрясением мозга подкорковые центры максимальным словесным запасом. Ты можешь прочитать латинский словарь наизусть? Вот и я тоже не могу. А хороший поэт, как ты знаешь, обладает лексической мощью побольше, чем иной языковед. А поскольку стихов, равных Гомеровым, в нашем духовно бедном отечестве не создано, да и не будет создано, умные люди вынуждены обивать ноги по проселкам, обучая элементарным вещам великовозрастных недорослей. Вот я и начал с «Илиады». Думаю, пары глав будет достаточно. Не волнуйся, до списка кораблей дело не дойдет. А теперь, будь добр, не встревай, лучше слушай и учись. Мы это засчитаем за урок логопедии.
– Дизентерию заработаешь, – не глядя на него, пообещал Андрей. – Не стони ты, ради бога, не оторвал я тебе руку. Ну так что, историк?
– Насколько я понимаю, – осторожно проговорил Святослав Хромин в сомнении, покусывая нижнюю губу, – он читает моему брату Гомера в переводе на латынь. Но вы должны учитывать, что уровень преподавания в Университете водного транспорта…
– Всяко лучше, чем на юридическом, – нервно отрубил Андрей. – Мы, знаешь, тоже римское право учили… Думаешь, я что-то помню, кроме пары поговорок?
– Магистр говорил, что это Чудь, – неуверенно и невнятно, забитым виноградом ртом внес лепту в дискуссию Алексей Илюхин.
– Про Магистра ты лучше даже не заикайся, – мрачно посоветовал Андрей и снова обернулся к Святославу, нервно теребящему бороду: – А какого хрена он читает ему Гомера на языке оригинала?
– Не оригинала, – терпеливо поправил Святослав, – а в переводе…
– Вопрос был – «какого хрена?»! – мрачно уточнил Андрей. – Ты сможешь с ними общаться на каком бы то ни было языке?
– Это Чудь, – упрямо повторил подросток, дотягиваясь до винограда, висящего выше, отчего черная его рубашка выбилась из-под ремня подвернутых джинсов. – Здесь все должны говорить по-русски.
Андрей не удостоил его ответом.
– Вам не кажется, что сначала следовало бы разобраться…
– Как раз не кажется, – шепотом гаркнул Теменев, – разбираться мы будем, когда допросим этих двух клоунов на конях. Но для этого надо, чтоб они нас понимали.
– Что вы называете общением? – подумав, осторожно спросил Святослав.
– Ну, для начала, скажем: «Оружие бросить, лицом на пол!».
Святослав Хромин в полной растерянности развел руками, как бы говоря, что на истфаке Университета водного транспорта была весьма скромная программа по латыни.
Должно быть, исполняли древнее сказание о сильных и смелых воинах. Вероятно, дядя Салим, уходя на поиски работы, не выключил радиоточку на кухне. Ну, а объятия… Они были как раз такими, как в неоднократных снах, о которых воспитанная тавларская девушка не признается даже родным, и особенно родным. Вероятно, произошедшее вчера, несмотря на некоторую несуразность, оказалось именно тем, о чем сразу подумалось. Ее, Айшат, похитили, как испокон веков похищают невест. Разумеется, русский жених использовал оригинальный национальный обычай, неизвестный в горных селах Тавларо-Гушанской автономной республики. Запихивание в автомобиль на автобусной остановке, связывание скотчем и особенно распятие на столе были не так уж приятны и вызывали некоторые тревожные ассоциации, но главное, что все кончилось хорошо. Айшат, в принципе, давно свыклась с мыслью о русском муже и теперь была не прочь поглядеть на него. Она открыла глаза.
Дмитрий Хромин таращился на нее с чувством, которое можно было принять за головокружительную влюбленность…
– Маша? – на всякий случай спросил он.
– Нет! – радостно улыбнулась Айшат. Конечно, она надеялась, что муж окажется бритоголовым, но это дело наживное. Желтые волосы – тоже оригинально.
– Ты знаешь, где мы?
– Нет! – еще радостнее ответила она, поняв, что только что увиденный супруг приготовил ей сюрприз. Скорее всего, сюрприз окажется предсказуемым: распахнется дверь, и войдет дядя Салим, внешне гневный, а на деле уже договорившийся о праздновании свадьбы я теперь желающий только разделить расходы поровну, чтобы ни один родственник не остался внакладе.
– Они проснулись, – сказал хорошо поставленный голос где-то вверху.
Придерживаясь друг за друга, новоиспеченные супруги поднялись на ноги, причем Хромин сразу наступил босой, в одном носке, ногой на острый камешек и охнул, вызвав улыбку Айшат. Ей все больше нравились русские свадебные обычаи. Во-первых, в небе впервые за текущий петербургский октябрь сияло жаркое солнце. Во-вторых, прямо перед ними гарцевали на красивых конях два джигита, смешно завернутые в белоснежные простыни с гушанским орнаментом по канту. На боках у верховых блестели золоченые кинжалы, а глаза у коней были умные и немного испуганные.
– А теперь, неумытые чужеземцы, – вежливо и дружелюбно попросил старший из джигитов с облупившимся на солнце прямым носом, – расскажите нам кратко, что привело вас сюда, в древнее этрусское капище, и какой магический обряд отправляли вы здесь, бесстыдно и принародно занимаясь таинством продолжения рода?
Во всяком случае, так поняла его Айшат. Русский свадебный обряд все еще казался ей забавным, но немного запутанным, поэтому она промолчала. Зато заговорил Хромин.
Хромин грешным делом хотел впечатлить своих потенциальных палачей беспримерным мужеством, не без оснований полагая, что тогда возможность договориться станет менее призрачной. В качестве первого взноса – отступные из «Олимпика». Кроме того, подсознательно чиновник все же не хотел совсем уж ударить в навоз мордой в присутствии этой смуглянки, которая, правда, скорее всего по-русски едва кумекает. Но, заговорив, вопреки собственным ожиданиям, гекзаметром и тут же сообразив, что убивцы вряд ли сочтут это чем-то еще, кроме наглого и пьяного стеба, Хромин мгновенно утратил остатки самоконтроля. С невнятным воплем он ринулся к киллеру помоложе и на вид послабее, тут же наступил на очередной камешек и, окончательно охромев, остановился, глядя, как синхронно, будто спецназовцы из вертолета, прыгают из седел оба парня в белом.
«Пропал!» – подумал санинспектор. Дальше события развивались достаточно быстро и одновременно.
Из виноградника справа грохнуло, бронзовый меч почтенного философа вырвался из его руки и, золотой щукой блеснув на солнце, по дуге спланировал на ближайшую этрусскую плиту. Айшат обернулась и увидела, как сверху по склону холма бежит рослый парень в лопнувшем на спине светлом плаще, следом едва поспевают бородатый старичок в грязной футболке и мрачный паренек с кистью винограда в руке. Явно не ожидая от спутников помощи, парень в плаще орал с ужасающим акцентом и угрожающей интонацией:
– Пришел, увидел, победил! Платон мне друг, но истина дороже! – и, добежав, припечатал: – Кроме того, Карфаген должен быть разрушен!
Философ понимающе кивнул и поднял руки над головой. Но его молодой спутник, показывая настоящую воинскую выучку, развернулся на месте, занимая позицию лицом к превосходящим силам противника. В его движениях чувствовался опытный легионер с северных границ. Но в тот же момент из неглубокой канавы за его спиной вынырнул чрезвычайно рослый и необычайно грязный варвар в бороде и белом свитере и, воскликнув:
– Ки-йа! – сперва выбил, наподдав ногой по рукояти, меч из руки юноши в простыне, а затем, подпрыгнув, крутанулся, снося обратным ходом ноги по хлебальнику противника в верный нокдаун.
Сперва на дорогу опустился, держась за челюсть, юноша, затем упал метрах в трех меч.
– Hoc est simplicissimum! – сказала Айшат в восторге. – Homo iste statum quartum materiale invenit[5].
Et sic est veritas[6]! – тихонько подтвердил скинхед Саня, выбираясь из канавы следом за Магистром. И разворачивая на ходу катушку скотча, подошел к поверженным римлянам.
Глава 2
– Никогда! – Учитель наставительно и с легкой укоризной погрозил поднятым прямо к солнцу пальцем. – Не смешивай долг перед отчизной со слепым стремлением угодить власти. Разве здесь, на своей земле, мы на войне? Разве беглые рабы – враги нам, свободным гражданам Великого города? Разве знаешь ты, наконец, что вынудило здесь оказаться этих несчастных: жестокость господина или небрежность легионера, конвоирующего колонну на каторжные работы? Ну и, помимо всего прочего, разве есть нам на чем везти захваченных в плен варваров? Или ты хочешь, чтобы они плелись за нами своим ходом до самых Аппиевых ворот?
Ученик смолк и принялся разглядывать обнявшихся и, судя по всему, уснувших в процессе любовных утех желтоволосого мужчину и брюнетку со странными украшениями в виде пурпурных лент на щиколотках и предплечьях.
– Не кажется ли тебе странным, о учитель, что мужчина и женщина одного племени могут столь сильно отличаться друг от друга, – спросил он в результате умственных усилий. И тут же поспешил добавить: – Я, конечно, знаю, как различны на вид самец и самка родосского петуха или, скажем, пчелиная матка и трутень…
Учитель не слушал. Он медленно озирался вокруг, и чувствовалось, что, вполне возможно, сейчас будет произнесено одно из тех высказываний, которыми он рассчитывал, и весьма прозорливо, остаться в истории человеческой мысли. Уже и имя твое забудется, если ты не ражий полководец и не жестокий тиран, а из уст в уста будут передавать несколько слов, спаянные такой мудростью, что на многих языках сохранятся и смысл, и чувство, и даже интонация говорящего.
– Никогда ничему не удивляйся! – весомо проговорил он. – Возможно, тебе покажется странным это наставление именно сейчас, когда, казалось бы, количество произошедшего превзошло качество нашей способности к объяснению. Но сейчас я с тем большей убедительностью продемонстрирую бесплодность умозаключений, построенных на восхищении необычайным, перед суровым лицом фактов. Да, данные для логических построений наших пока недостаточны. Но ведь не исчерпаны и сами факты! И сейчас мы их заставим говорить самих за себя.
– Но как это возможно? – вскричал ученик, невольно поправляя перевязь меча, новую и потому за время путешествия здорово натершую ему правый бок. – Мыслимо ли обратиться за разъяснением к самой загадке? Это так же невозможно, как, скажем, допросить этих дикарей, хотя уже по их нелепому виду заметно, что они не разумеют ни слова на языке знания и просвещения.
– Именно это я и собираюсь сделать! – отвечал наставник. – Хотя и не изучал варварских языков за их примитивностью. Ты должен быть наслышан о моих успехах в изучении «Тео et Lingva»[2].
Юноша кивнул. Перед тем как приступить к обучению, он послушно пытался вникнуть в фундаментальный труд, содержащийся в семидесяти восьми свитках, переведенный на персидский и халдейский языки, но завяз примерно на второй трети предисловия ко второму изданию.
– Вспомни двенадцатую главу! – потребовал учитель, после чего студенту стала так же безразлична валяющаяся рядом красавица, как это будет случаться и двадцатью веками позже с приходом темной для всякого молодого мыслителя поры, именуемой сессией. – Вспомни заключительные строфы изящного сатирического гекзаметра, где неоспоримо доказывается, что мысли есть неязыковая категория и, стало быть, язык – лишь аппарат выражения мысли и может быть, соответственно, заменен, слово за словом, флексия за перцепцией, без ведома говорящего, если только рассудок его этому не противится? Идеальным для этого условием является что?…
Юноша, чье лицо приобрело уже оттенок выдержанного фалернского вина, только в отчаянии кивнул на лежащих, что, однако, восхитило учителя:
– Вот именно! Полубессознательное состояние postcoitus immedii[3] наряду с опьянением напитком из цикуты, а также hysteria sorbi[4] дадут наиболее благоприятный результат в нечувственном освоении языком в объеме, достаточном для пристрастного допроса. Я неоднократно демонстрировал данное искусство в македонских бродячих цирках, а также на пирах, устраиваемых по случаю гонок колесниц и именуемых Диамедовыми. А ты говоришь, петух в кувшине!… – колко заметил философ-универсал и, дождавшись, когда пристыженный неофит окончательно потупит голову, выпростал руку из складок тоги и звучным голосом проговорил:
– Что ты делаешь, учитель? – изумился юноша. Учитель договорил строфу до конца и строго на него глянул:
Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…
– В чем, по-твоему, наша задача? Насытить их долбанутые цикутой, сексом или сотрясением мозга подкорковые центры максимальным словесным запасом. Ты можешь прочитать латинский словарь наизусть? Вот и я тоже не могу. А хороший поэт, как ты знаешь, обладает лексической мощью побольше, чем иной языковед. А поскольку стихов, равных Гомеровым, в нашем духовно бедном отечестве не создано, да и не будет создано, умные люди вынуждены обивать ноги по проселкам, обучая элементарным вещам великовозрастных недорослей. Вот я и начал с «Илиады». Думаю, пары глав будет достаточно. Не волнуйся, до списка кораблей дело не дойдет. А теперь, будь добр, не встревай, лучше слушай и учись. Мы это засчитаем за урок логопедии.
* * *
– Ты хоть понимаешь, что они там бормочут? – спросил Святослава Хромина Андрей Теменев. Левой рукой он придерживал ветку винограда, правая оставалась в кармане плаща. Леша Илюхин косился на Андрея, иногда демонстративно охая и постанывая, при этом не забывал по одной ягоде срывать недозрелые виноградины.– Дизентерию заработаешь, – не глядя на него, пообещал Андрей. – Не стони ты, ради бога, не оторвал я тебе руку. Ну так что, историк?
– Насколько я понимаю, – осторожно проговорил Святослав Хромин в сомнении, покусывая нижнюю губу, – он читает моему брату Гомера в переводе на латынь. Но вы должны учитывать, что уровень преподавания в Университете водного транспорта…
– Всяко лучше, чем на юридическом, – нервно отрубил Андрей. – Мы, знаешь, тоже римское право учили… Думаешь, я что-то помню, кроме пары поговорок?
– Магистр говорил, что это Чудь, – неуверенно и невнятно, забитым виноградом ртом внес лепту в дискуссию Алексей Илюхин.
– Про Магистра ты лучше даже не заикайся, – мрачно посоветовал Андрей и снова обернулся к Святославу, нервно теребящему бороду: – А какого хрена он читает ему Гомера на языке оригинала?
– Не оригинала, – терпеливо поправил Святослав, – а в переводе…
– Вопрос был – «какого хрена?»! – мрачно уточнил Андрей. – Ты сможешь с ними общаться на каком бы то ни было языке?
– Это Чудь, – упрямо повторил подросток, дотягиваясь до винограда, висящего выше, отчего черная его рубашка выбилась из-под ремня подвернутых джинсов. – Здесь все должны говорить по-русски.
Андрей не удостоил его ответом.
– Вам не кажется, что сначала следовало бы разобраться…
– Как раз не кажется, – шепотом гаркнул Теменев, – разбираться мы будем, когда допросим этих двух клоунов на конях. Но для этого надо, чтоб они нас понимали.
– Что вы называете общением? – подумав, осторожно спросил Святослав.
– Ну, для начала, скажем: «Оружие бросить, лицом на пол!».
Святослав Хромин в полной растерянности развел руками, как бы говоря, что на истфаке Университета водного транспорта была весьма скромная программа по латыни.
* * *
Когда Айшат проснулась, было уже светло. Ее почему-то совсем не удивило, что лежит она в сильных мужских объятиях, а над головой кто-то нараспев читает неизвестные ей ранее стихи. Значит, так надо спокойно подумала она и в который раз удивилась красоте и звучности русской поэзии. Она уже знала наизусть многие красивые стихи, но ей нравилось заучивать новые и новые. Она прислушалась.Должно быть, исполняли древнее сказание о сильных и смелых воинах. Вероятно, дядя Салим, уходя на поиски работы, не выключил радиоточку на кухне. Ну, а объятия… Они были как раз такими, как в неоднократных снах, о которых воспитанная тавларская девушка не признается даже родным, и особенно родным. Вероятно, произошедшее вчера, несмотря на некоторую несуразность, оказалось именно тем, о чем сразу подумалось. Ее, Айшат, похитили, как испокон веков похищают невест. Разумеется, русский жених использовал оригинальный национальный обычай, неизвестный в горных селах Тавларо-Гушанской автономной республики. Запихивание в автомобиль на автобусной остановке, связывание скотчем и особенно распятие на столе были не так уж приятны и вызывали некоторые тревожные ассоциации, но главное, что все кончилось хорошо. Айшат, в принципе, давно свыклась с мыслью о русском муже и теперь была не прочь поглядеть на него. Она открыла глаза.
Дмитрий Хромин таращился на нее с чувством, которое можно было принять за головокружительную влюбленность…
– Маша? – на всякий случай спросил он.
– Нет! – радостно улыбнулась Айшат. Конечно, она надеялась, что муж окажется бритоголовым, но это дело наживное. Желтые волосы – тоже оригинально.
– Ты знаешь, где мы?
– Нет! – еще радостнее ответила она, поняв, что только что увиденный супруг приготовил ей сюрприз. Скорее всего, сюрприз окажется предсказуемым: распахнется дверь, и войдет дядя Салим, внешне гневный, а на деле уже договорившийся о праздновании свадьбы я теперь желающий только разделить расходы поровну, чтобы ни один родственник не остался внакладе.
– Они проснулись, – сказал хорошо поставленный голос где-то вверху.
Придерживаясь друг за друга, новоиспеченные супруги поднялись на ноги, причем Хромин сразу наступил босой, в одном носке, ногой на острый камешек и охнул, вызвав улыбку Айшат. Ей все больше нравились русские свадебные обычаи. Во-первых, в небе впервые за текущий петербургский октябрь сияло жаркое солнце. Во-вторых, прямо перед ними гарцевали на красивых конях два джигита, смешно завернутые в белоснежные простыни с гушанским орнаментом по канту. На боках у верховых блестели золоченые кинжалы, а глаза у коней были умные и немного испуганные.
– А теперь, неумытые чужеземцы, – вежливо и дружелюбно попросил старший из джигитов с облупившимся на солнце прямым носом, – расскажите нам кратко, что привело вас сюда, в древнее этрусское капище, и какой магический обряд отправляли вы здесь, бесстыдно и принародно занимаясь таинством продолжения рода?
Во всяком случае, так поняла его Айшат. Русский свадебный обряд все еще казался ей забавным, но немного запутанным, поэтому она промолчала. Зато заговорил Хромин.
Неожиданно для самого себя проговорил он, желая сказать всего лишь примитивную фразу: «Да хватит трепаться. Я знаю, кто вы и откуда». И для этой-то фразы, чтобы бросить ее в лицо киллерам, упорно подбирающимся к тестю вице-губеру, Хромину потребовалось все его невеликое мужество. Он не знал, какими именно орудиями обычно срезают с жертв кожу умельцы из питерской мафии начала XXI века, но вполне допускал, что орудуют они здоровенными палашами желтого металла, вроде того, что заткнут за пояс у молодого киллера.
Незачем тратить мой час смертный на те экивоки,
Коими думаешь ты скрыть очевидный тот факт,
Что этот весь балаган вами затем лишь затеян,
Чтоб умертвить меня, на градоначальничский страх!
Хромин грешным делом хотел впечатлить своих потенциальных палачей беспримерным мужеством, не без оснований полагая, что тогда возможность договориться станет менее призрачной. В качестве первого взноса – отступные из «Олимпика». Кроме того, подсознательно чиновник все же не хотел совсем уж ударить в навоз мордой в присутствии этой смуглянки, которая, правда, скорее всего по-русски едва кумекает. Но, заговорив, вопреки собственным ожиданиям, гекзаметром и тут же сообразив, что убивцы вряд ли сочтут это чем-то еще, кроме наглого и пьяного стеба, Хромин мгновенно утратил остатки самоконтроля. С невнятным воплем он ринулся к киллеру помоложе и на вид послабее, тут же наступил на очередной камешек и, окончательно охромев, остановился, глядя, как синхронно, будто спецназовцы из вертолета, прыгают из седел оба парня в белом.
«Пропал!» – подумал санинспектор. Дальше события развивались достаточно быстро и одновременно.
Из виноградника справа грохнуло, бронзовый меч почтенного философа вырвался из его руки и, золотой щукой блеснув на солнце, по дуге спланировал на ближайшую этрусскую плиту. Айшат обернулась и увидела, как сверху по склону холма бежит рослый парень в лопнувшем на спине светлом плаще, следом едва поспевают бородатый старичок в грязной футболке и мрачный паренек с кистью винограда в руке. Явно не ожидая от спутников помощи, парень в плаще орал с ужасающим акцентом и угрожающей интонацией:
– Пришел, увидел, победил! Платон мне друг, но истина дороже! – и, добежав, припечатал: – Кроме того, Карфаген должен быть разрушен!
Философ понимающе кивнул и поднял руки над головой. Но его молодой спутник, показывая настоящую воинскую выучку, развернулся на месте, занимая позицию лицом к превосходящим силам противника. В его движениях чувствовался опытный легионер с северных границ. Но в тот же момент из неглубокой канавы за его спиной вынырнул чрезвычайно рослый и необычайно грязный варвар в бороде и белом свитере и, воскликнув:
– Ки-йа! – сперва выбил, наподдав ногой по рукояти, меч из руки юноши в простыне, а затем, подпрыгнув, крутанулся, снося обратным ходом ноги по хлебальнику противника в верный нокдаун.
Сперва на дорогу опустился, держась за челюсть, юноша, затем упал метрах в трех меч.
– Hoc est simplicissimum! – сказала Айшат в восторге. – Homo iste statum quartum materiale invenit[5].
Et sic est veritas[6]! – тихонько подтвердил скинхед Саня, выбираясь из канавы следом за Магистром. И разворачивая на ходу катушку скотча, подошел к поверженным римлянам.
Глава 2
VOLENTEM DUCUNT FATA, NOLENTEM TRAHUNT[7]
Дмитрий Васильевич Хромин смотрел в неправдоподобно синее небо, где начинали проступать перекошенные созвездия, знанием коих он так гордился в школе. Худший день его жизни близился к непредсказуемому завершению, но это не утешало: трагические и невосполнимые события, насытившие его, вполне могли бы довести до суицида среднего санитарного чиновника, происходи они хотя бы на протяжении полугода. Но есть понятие запредельного, и если за считанный час после обеденного перерыва ты успел взять крупную взятку, лишиться ее, а заодно квартиры, невесты и карьерных перспектив, оказался на мушке киллера, поучаствовал в древнем магическом ритуале, а на закуску, просто в качестве бонуса, оказался в первом веке то ли нашей эры, то ли до таковой, вешаться уже не тянет. Тянет либо просыпаться, либо тихо материться. Но даже этого утешения Дима Хромин был теперь лишен.
– А я тебя не спрашиваю! – взревел за спиной голос человека, который материться предрасположен и, более того, вот-вот начнет. – Не спрашиваю, что мне теперь делать! Я не люблю, когда меня кидают, и никому не советую меня кидать. Когда меня кто-то кидает…
– Я тебя, что ли, кинул? – спросил Андрей Теменев, выходя из-за желтой известняковой плиты. По извечной привычке всех оперативных работников, он вел беседу, расхаживая взад и вперед, хотя, наверное, никогда еще в исторически обозримом прошлом сотруднику Федеральной службы безопасности так не мешали при ходьбе надгробия этрусского капища. Но выбора у невольных путешественников по эпохам не оставалось. Тащить увитых скотчем римлян куда-то еще ни у кого желания не нашлось, а оставлять их без присмотра все дружно сочли неразумным. Но на этом консенсус и иссяк.
– Ты – мент! – обличающе ткнул пальцем в Андрея Магистр Белый, которого хотелось теперь назвать Магистром Грязным, если ориентироваться на состояние свитера. – Ты – мент, и тебя ко мне приставили. И я не уверен, что твое ментовское задание не включало срыв экспедиции в изначальную российскую Чудь…
Продолжая вышагивать по могильным плитам, Андрей закатил глаза и потряс в воздухе левым кулаком. Сжать правую кисть не позволял пистолет системы Макарова, который Теменев почитал за лучшее не прятать под мышку с того момента, как, ободренный победой над древнеримским легионером, русский экстремист Белаш приказал: «А возьмите-ка у него ствол».
Скинхед Саня проявил нерасторопность и получил от вождя очередной подзатыльник, а Алексей Илюхин с готовностью выполнил приказ и теперь хромал на левую ногу, что не мешало ему продолжать пожирание дикорастущего винограда. Только постоянная демонстрация оружия удерживала с этого момента обмен мнениями на уровне словесной перепалки.
– Хорошо, я – мент! – сквозь зубы процедил Андрей, после чего подсунулся вплотную к сидящему у плиты с нарисованным то ли солнцем, то ли улиткой Хромину и потряс «Макаровым» у самого носа чиновника. – Один придурок решил, что я киллер, другой считает, что я мент и сорвал ему экспедицию… Куда?
Хромин предпринял очередную попытку вступить в разговор.
А у соседней плиты из розоватого шпата, наполовину вросшей в землю, тихо застонал бритоголовый Саня. Его тоже здорово зацепило гипнотическим внушением, и теперь любая, даже самая несложная мысль выражалась у него на превосходном курмамском диалекте, характерном для потомков карфагенян, но отнюдь не для лиговской шпаны. Мало того, что ни слова из сказанного Саней не понимал теперь любимый вождь, но и самого скинхеда тяготили, как тяжкий сон, склонения глаголов на -ус и -ис – в них каким-то мистическим образом сквозила уверенность в невозможности вернуться сегодня к десяти вечера в «хрущевку» на Ленинском проспекте. «Хотя, – подумал Саня внезапно, – что в данном случае подразумевается под термином „сегодня"?»
Тут– то Саня и застонал, повторяя на все лады словечки, вызвавшие в памяти Хромина институтский курс гинекологии:
– Вагина, вагинале, вагиналис!!!
– Чего ты от меня-то хочешь? – устало уточнил офицер ФСБ Теменев, проходя по капищу в обратном направлении.
– Отроковицу! – немедленно отреагировал Белаш.
Теменев обернулся с угрожающим видом, и Белый Магистр поспешил пояснить свою мысль:
– Золото неправедное мы найдем, страсть пагубная – тоже не проблема…
– Слушай ты, славянофил! – заорал Андрей. – Ты говори-то хоть по-русски!
– Руссее некуда! – не остался в долгу по напряжению голосовых связок Белаш-Беляш. – Ты нам все это отдаешь и уходишь – и не машешь тут шпалером своим. Я тебе тогда поверю, что ты не мент, а честный фраер, когда ты дашь нам спокойно повторить весь ритуал. Я лично собирался в Русскую Чудь, и я буду в Русской Чуди. Так что мне нужна эта телка!
Словно полководец, призывающий идти на штурм вражеской цитадели, он махнул рукой в сторону Айшат, которая как раз вышла из-за базальтового надгробия. На лбу ее красовался свежесплетенный венок из левкоев и розмаринов.
– Ах, куда же ты скачешь, смешной неумеха!? – торжественно процитировала она и, одарив спорщиков улыбкой, аккуратно протиснулась между поднятым кулаком Белаша и опущенным пистолетом Теменева и присела рядом с трясущим головой, точно от сильной зубной боли, Хроминым. – Я сплела тебе свадебный венок по русскому обычаю, описанному вашим великим Есениным, – певуче и улыбчиво сообщила она.
Хромин поднял глаза поверх ее головы и стал смотреть на звезду Мицар, поднимающуюся над горизонтом, а Теменев хмыкнул:
– А тебе точно нужна эта телка?
– Блин, ну я же не трахать ее собираюсь! – простонал Белаш, устремляясь меж могил. – Она же нам целкой нужна! Где там этот долбаный историк?
Андрей прошел следом, не забыв двинуть локтем под дых Алексея Илюхина, притаившегося за базальтовым надгробием с небольшим булыжником. Каменюгу славный мальчуган выронил и, с ненавистью поглядев вслед лейтенанту, прошипел, адресуясь к безопасно лежащему, уставясь в небо, Хромину:
– Батя вас всех еще трахнет и грохнет!
Хромин собрался с силами для достойного ответа в простых и энергичных выражениях и изрек с классическим прононсом:
– Твои стихи прекрасны, – прошептала она на ухо, – но лишены добрых чувств.
– Я битник, – мрачно пробурчал Хромин. – С сегодняшнего дня я – потерянное поколение. – И самую малость просветлел, кажется, гекзаметр начал отпускать.
Именно в это мгновение Дмитрий почувствовал на себе взгляд.
За всю свою столь же недолгую, сколь и успешную карьеру санитарный чиновник Хромин трижды испытывал ощущение пристального взгляда. Не то чтобы Дмитрий отличался особенной чувствительностью – многие люди, мужчины и женщины, начальство и подчиненные, пытались есть Хромина взглядом, или умоляюще таращиться, или сверлить с намеком на пробуждение чиновничьей совести, но толстокожий бюрократ не реагировал на подобные попытки даже мочкой левого уха. И лишь трижды в жизни врожденный инстинкт заставлял его обернуться в поисках заинтересованных глаз. Первым был декан факультета, миловидная женщина, которой приглянулся молоденький желтоволосый студент, и вот пожалуйста – красный диплом в кармане. В следующий раз – солидный чин из службы госконтроля, ему понадобился молодой энергичный референт. Ну, и вот теперь это была Машка.
Римлянин лежал на боку в крайне неудобной позе, привалившись к каменному постаменту, и глядел на Хромина. Он только что очнулся и, похоже, не заботился ни о себе, ни о все еще пребывающем в беспамятстве молодом спутнике. Больше всего старшего латинянина занимал Хромин, ведь именно его хорошо поставленная и модулированная декламация привела в чувство философа-гипнотизера. Было похоже, что римлянин собирается внести коррективы в стиль стихосложения и продолжить обучение успешно обученного пока еще живому мертвому языку. «Пусть даже не пробует, сволочь», – подумал Хромин.
– Чего тебе? – спросил Дима, на четвереньках подлезая под соседний обелиск. – Развязывать даже не проси.
Почтенный патриций досадливо наморщил облупленный нос, изрядно пострадавший от небрежного затыкания рта скотчем. Он не просил его развязать. Но он явно хотел чего-то, и Хромин по своему опыту знал: такие взгляды лучше понимать с первого раза. Дмитрий Васильевич поправил венок на лбу и огляделся.
Айшат, сев на корточки и взяв в руки травинку, играла с муравьем, ползущим по высеченным на шпате этрусским изображениям. Видимо, восточное воспитание требовало не надоедать молодому супругу в день свадьбы и не мешать беседовать с гостями.
– Ну, чего? – нетерпеливо повторил Хромин. – Хочешь ли ты избежать толков с моими друзьями? Я не помощник тебе – мне ведь они не друзья…
Римлянин с огромным трудом перевалился на бок, отчего стали видны кисти его рук, заломленных за спину и перетянутых скотчем. Измазанные в земле, они посинели от притока венозной крови, и Хромин автоматически подумал, что жгут на перебинтованной конечности следует ослаблять раз в три часа во избежание турникетного шока.
– Чего, руки болят? – спросил он. – Видишь ли, ты ведь пленен, и, как положено пленным…
На этот раз философ не дал санинспектору договорить поэтическую строфу, выразительно постучав Головой о землю. Похоже было, он недоволен умственными способностями собеседника. Покосился за плечо, где по-прежнему бесчувственно лежал стукнутый в челюсть румяный юноша. Потом с заметным усилием шевельнул кистями рук и выпрямил на правой средний палец, как будто, предчувствуя общение с жителем двадцать первого века, решил вы. разить к нему отношение известным американским жестом.
На среднем пальце его левой руки электрической искрой блеснул сапфировый перстень.
– Почему я должен тебя слушать, а не ты меня? – подозрительно проворчал Белый. – И не Беляш, а Белаш!
– Потому что у меня есть вот это, – сунул патриоту под нос железного «Макарова» Теменев, – а еще потому, что ты треплешься уже больше часа. Теперь вот что. Я не знаю, где мы, и ты не знаешь. Этот твой историк утверждает, будто в Древнем Риме. Да хоть в Туркмении. Главная сейчас задача – не окочуриться тут поодиночке, это ты можешь понять? Нам надо держаться вместе, потому что твой историк может разобрать, что здесь творится, а этот мой взяточник несчастный со своей бабой шпарит по-местному как по писаному.
– А я тебя не спрашиваю! – взревел за спиной голос человека, который материться предрасположен и, более того, вот-вот начнет. – Не спрашиваю, что мне теперь делать! Я не люблю, когда меня кидают, и никому не советую меня кидать. Когда меня кто-то кидает…
– Я тебя, что ли, кинул? – спросил Андрей Теменев, выходя из-за желтой известняковой плиты. По извечной привычке всех оперативных работников, он вел беседу, расхаживая взад и вперед, хотя, наверное, никогда еще в исторически обозримом прошлом сотруднику Федеральной службы безопасности так не мешали при ходьбе надгробия этрусского капища. Но выбора у невольных путешественников по эпохам не оставалось. Тащить увитых скотчем римлян куда-то еще ни у кого желания не нашлось, а оставлять их без присмотра все дружно сочли неразумным. Но на этом консенсус и иссяк.
– Ты – мент! – обличающе ткнул пальцем в Андрея Магистр Белый, которого хотелось теперь назвать Магистром Грязным, если ориентироваться на состояние свитера. – Ты – мент, и тебя ко мне приставили. И я не уверен, что твое ментовское задание не включало срыв экспедиции в изначальную российскую Чудь…
Продолжая вышагивать по могильным плитам, Андрей закатил глаза и потряс в воздухе левым кулаком. Сжать правую кисть не позволял пистолет системы Макарова, который Теменев почитал за лучшее не прятать под мышку с того момента, как, ободренный победой над древнеримским легионером, русский экстремист Белаш приказал: «А возьмите-ка у него ствол».
Скинхед Саня проявил нерасторопность и получил от вождя очередной подзатыльник, а Алексей Илюхин с готовностью выполнил приказ и теперь хромал на левую ногу, что не мешало ему продолжать пожирание дикорастущего винограда. Только постоянная демонстрация оружия удерживала с этого момента обмен мнениями на уровне словесной перепалки.
– Хорошо, я – мент! – сквозь зубы процедил Андрей, после чего подсунулся вплотную к сидящему у плиты с нарисованным то ли солнцем, то ли улиткой Хромину и потряс «Макаровым» у самого носа чиновника. – Один придурок решил, что я киллер, другой считает, что я мент и сорвал ему экспедицию… Куда?
Хромин предпринял очередную попытку вступить в разговор.
начал он и, махнув рукой, замолк. В течение всей беседы ему удалось выдавить из себя только пару невразумительных предложений, но уж непременно стильным классическим гекзаметром, от звучания которого и Теменев и Беляш-Белаш всякий раз одинаково мрачнели, зато приходили в возбуждение спеленутые красным скотчем по белым нижним рубахам родовитые римляне, что пребывали у плиты черного базальта с белесым рисунком птички, клюющей змею.
Верить тебе я готов,
Посланный властью убийца…
А у соседней плиты из розоватого шпата, наполовину вросшей в землю, тихо застонал бритоголовый Саня. Его тоже здорово зацепило гипнотическим внушением, и теперь любая, даже самая несложная мысль выражалась у него на превосходном курмамском диалекте, характерном для потомков карфагенян, но отнюдь не для лиговской шпаны. Мало того, что ни слова из сказанного Саней не понимал теперь любимый вождь, но и самого скинхеда тяготили, как тяжкий сон, склонения глаголов на -ус и -ис – в них каким-то мистическим образом сквозила уверенность в невозможности вернуться сегодня к десяти вечера в «хрущевку» на Ленинском проспекте. «Хотя, – подумал Саня внезапно, – что в данном случае подразумевается под термином „сегодня"?»
Тут– то Саня и застонал, повторяя на все лады словечки, вызвавшие в памяти Хромина институтский курс гинекологии:
– Вагина, вагинале, вагиналис!!!
– Чего ты от меня-то хочешь? – устало уточнил офицер ФСБ Теменев, проходя по капищу в обратном направлении.
– Отроковицу! – немедленно отреагировал Белаш.
Теменев обернулся с угрожающим видом, и Белый Магистр поспешил пояснить свою мысль:
– Золото неправедное мы найдем, страсть пагубная – тоже не проблема…
– Слушай ты, славянофил! – заорал Андрей. – Ты говори-то хоть по-русски!
– Руссее некуда! – не остался в долгу по напряжению голосовых связок Белаш-Беляш. – Ты нам все это отдаешь и уходишь – и не машешь тут шпалером своим. Я тебе тогда поверю, что ты не мент, а честный фраер, когда ты дашь нам спокойно повторить весь ритуал. Я лично собирался в Русскую Чудь, и я буду в Русской Чуди. Так что мне нужна эта телка!
Словно полководец, призывающий идти на штурм вражеской цитадели, он махнул рукой в сторону Айшат, которая как раз вышла из-за базальтового надгробия. На лбу ее красовался свежесплетенный венок из левкоев и розмаринов.
– Ах, куда же ты скачешь, смешной неумеха!? – торжественно процитировала она и, одарив спорщиков улыбкой, аккуратно протиснулась между поднятым кулаком Белаша и опущенным пистолетом Теменева и присела рядом с трясущим головой, точно от сильной зубной боли, Хроминым. – Я сплела тебе свадебный венок по русскому обычаю, описанному вашим великим Есениным, – певуче и улыбчиво сообщила она.
Хромин поднял глаза поверх ее головы и стал смотреть на звезду Мицар, поднимающуюся над горизонтом, а Теменев хмыкнул:
– А тебе точно нужна эта телка?
– Блин, ну я же не трахать ее собираюсь! – простонал Белаш, устремляясь меж могил. – Она же нам целкой нужна! Где там этот долбаный историк?
Андрей прошел следом, не забыв двинуть локтем под дых Алексея Илюхина, притаившегося за базальтовым надгробием с небольшим булыжником. Каменюгу славный мальчуган выронил и, с ненавистью поглядев вслед лейтенанту, прошипел, адресуясь к безопасно лежащему, уставясь в небо, Хромину:
– Батя вас всех еще трахнет и грохнет!
Хромин собрался с силами для достойного ответа в простых и энергичных выражениях и изрек с классическим прононсом:
Илюхин увял, почувствовав, что его обозвали недоноском и обматерили в придачу. А Айшат водрузила венок на голову новоявленного поэта-классика и поцеловала его в лоб.
Прочь, недоразвитый плод, женским исторгнутый чревом,
Ибо я знал твою мать прежде, чем ты был рожден!
– Твои стихи прекрасны, – прошептала она на ухо, – но лишены добрых чувств.
– Я битник, – мрачно пробурчал Хромин. – С сегодняшнего дня я – потерянное поколение. – И самую малость просветлел, кажется, гекзаметр начал отпускать.
Именно в это мгновение Дмитрий почувствовал на себе взгляд.
За всю свою столь же недолгую, сколь и успешную карьеру санитарный чиновник Хромин трижды испытывал ощущение пристального взгляда. Не то чтобы Дмитрий отличался особенной чувствительностью – многие люди, мужчины и женщины, начальство и подчиненные, пытались есть Хромина взглядом, или умоляюще таращиться, или сверлить с намеком на пробуждение чиновничьей совести, но толстокожий бюрократ не реагировал на подобные попытки даже мочкой левого уха. И лишь трижды в жизни врожденный инстинкт заставлял его обернуться в поисках заинтересованных глаз. Первым был декан факультета, миловидная женщина, которой приглянулся молоденький желтоволосый студент, и вот пожалуйста – красный диплом в кармане. В следующий раз – солидный чин из службы госконтроля, ему понадобился молодой энергичный референт. Ну, и вот теперь это была Машка.
Римлянин лежал на боку в крайне неудобной позе, привалившись к каменному постаменту, и глядел на Хромина. Он только что очнулся и, похоже, не заботился ни о себе, ни о все еще пребывающем в беспамятстве молодом спутнике. Больше всего старшего латинянина занимал Хромин, ведь именно его хорошо поставленная и модулированная декламация привела в чувство философа-гипнотизера. Было похоже, что римлянин собирается внести коррективы в стиль стихосложения и продолжить обучение успешно обученного пока еще живому мертвому языку. «Пусть даже не пробует, сволочь», – подумал Хромин.
– Чего тебе? – спросил Дима, на четвереньках подлезая под соседний обелиск. – Развязывать даже не проси.
Почтенный патриций досадливо наморщил облупленный нос, изрядно пострадавший от небрежного затыкания рта скотчем. Он не просил его развязать. Но он явно хотел чего-то, и Хромин по своему опыту знал: такие взгляды лучше понимать с первого раза. Дмитрий Васильевич поправил венок на лбу и огляделся.
Айшат, сев на корточки и взяв в руки травинку, играла с муравьем, ползущим по высеченным на шпате этрусским изображениям. Видимо, восточное воспитание требовало не надоедать молодому супругу в день свадьбы и не мешать беседовать с гостями.
– Ну, чего? – нетерпеливо повторил Хромин. – Хочешь ли ты избежать толков с моими друзьями? Я не помощник тебе – мне ведь они не друзья…
Римлянин с огромным трудом перевалился на бок, отчего стали видны кисти его рук, заломленных за спину и перетянутых скотчем. Измазанные в земле, они посинели от притока венозной крови, и Хромин автоматически подумал, что жгут на перебинтованной конечности следует ослаблять раз в три часа во избежание турникетного шока.
– Чего, руки болят? – спросил он. – Видишь ли, ты ведь пленен, и, как положено пленным…
На этот раз философ не дал санинспектору договорить поэтическую строфу, выразительно постучав Головой о землю. Похоже было, он недоволен умственными способностями собеседника. Покосился за плечо, где по-прежнему бесчувственно лежал стукнутый в челюсть румяный юноша. Потом с заметным усилием шевельнул кистями рук и выпрямил на правой средний палец, как будто, предчувствуя общение с жителем двадцать первого века, решил вы. разить к нему отношение известным американским жестом.
На среднем пальце его левой руки электрической искрой блеснул сапфировый перстень.
* * *
– А теперь послушайте меня, гражданин Беляш! – говорил Андрей Теменев, упершись спиной в замшелый обелиск. Ему уже изрядно надоело отбиваться от непрекращающихся наскоков Алексея Илюхина.– Почему я должен тебя слушать, а не ты меня? – подозрительно проворчал Белый. – И не Беляш, а Белаш!
– Потому что у меня есть вот это, – сунул патриоту под нос железного «Макарова» Теменев, – а еще потому, что ты треплешься уже больше часа. Теперь вот что. Я не знаю, где мы, и ты не знаешь. Этот твой историк утверждает, будто в Древнем Риме. Да хоть в Туркмении. Главная сейчас задача – не окочуриться тут поодиночке, это ты можешь понять? Нам надо держаться вместе, потому что твой историк может разобрать, что здесь творится, а этот мой взяточник несчастный со своей бабой шпарит по-местному как по писаному.