Гавриил ЧУДНОВ
КОНСТРУКТОР С. И. МОСИН
Триста лет не смолкал над Тулой звон наковален, три века лучшие мастеровые неустанным трудом ковали могущество России. Начав с фитильных ружей и кремневых самопалов, они со временем достигли таких высот в своем деле, что затмили оружейников Бирмингема, Зуля и Льежа. Пытливый, неугомонный ум туляков проникал в самые потаенные глубины и сокровенные тайны оружейного искусства, впитывал все лучшее, что было в мировой практике, и создавал свое, отечественное, неповторимое. Оружейное дело Тулы стало той питательной средой, которая взрастила выдающегося русского конструктора С. И. Мосина. Им, тульским мастеровым, оружейникам испокон веков, посвящаю эту книгу.
Автор
* * *
Полковник С. И. Мосин. Фото. 1894 г.
Валовое производство магазинной винтовки С. И. Мосина был начато в конце 1892 г. на тульском, ижевском и сестрорецком заводах. К 1 января 1903 г. перевооружение русской армии магазинными винтовками было завершено, всего войска получили 2 млн. 964 тыс. винтовок, изготовленных на отечественных заводах, и около 500 тыс. на заводах Франции.
В русско-японскую войну 1904—1905 гг. Тульский оружейный завод поставил в войска около 350 тыс. винтовок. В 1910 г. винтовка С. И. Мосина была модернизирована в связи с принятием на вооружение патрона с остроконечной пулей образца 1908 г. В первую мировую войну 1914—1918 гг. Тульский оружейный завод выпускал в среднем по 500 тыс. винтовок в год.
В годы гражданской войны на Тульском оружейном заводе было изготовлено более 830 тыс. винтовок для бойцов Красной Армии. Это составило 2/3 от общего количества винтовок системы С. И. Мосина, произведенных за тот период оружейными заводами Республики. В 1930 г. винтовка системы С. И. Мосина прошла очередную модернизацию, значительно улучшившую ее боевые и эксплуатационные характеристики. За годы Великой Отечественной войны на Тульском и Ижевском оружейных заводах было изготовлено около 7 млн. винтовок образца 1891/30 г. Постановлением ГКО от 17 января 1944 г. магазинная винтовка системы С. И. Мосина была снята с производства.
Глава 1. КОРНИ
Утрамбованный тысячами солдатских сапог, строевой плац гатчинского военного лагеря не пустовал от утренней до вечерней зари. Его каменную землю сотрясал мерный топот крестьянских ног, над безукоризненно выстроенными каре рот и батальонов висела и, казалось, никогда не оседала тонкая сероватая пыль. В воздухе гремели военные команды. Вылощенные, самодовольные господа офицеры укрывались от солнца под купами редких деревьев, беседовали, курили, изредка поглядывая на марширующие шеренги и колонны. На плацу свирепствовали унтера, дородные и худосочные, но одинаково злые до исполнения всего, что предписывали армейские уставы. А были в уставах совершенно не свойственные русской армии, дотошно выверенные по времени вахтпарады, гусиный шаг, неудобный мундир, бездумное зазубривание чужеземных военных доктрин. Россия стонала под бременем деспотизма полубезумного императора Павла I, свято верившего в прусские порядки, военно-полицейский режим, уволившего от военной службы всех передовых офицеров и отправившего в отставку самого А. В. Суворова.
В ту пору крестьянин, забритый в солдаты, считался как бы заранее приговоренным к смерти. Потому плакала и причитала мать Игната Мосина, провожая ненаглядного из подмосковной деревни на цареву службу. Но не таковский был человек Игнат, чтобы пропасть ни за понюх табаку. Пережил он узкокуцый прусский мундирчик, наловчился по-уставному маршировать гусиным шагом, в струнку оттягивая носок и подымая ногу вровень с поясом, сохранил волосы на голове, хоть и мазал их в полном соответствии с гатчинскими правилами густым мучным клейстером для лучшего вида и красоты. Сообразительный и памятливый, он легко заучивал параграфы наставлений, быстро и ловко исполнял поручения и избежал самого страшного наказания — шпицрутенов[1], отправивших на тот свет не одну тысячу солдат. Больше того, прослужив беспорочно почти десять лет, Игнат Мосин заслужил высшее благорасположение командиров — ему разрешили обзавестись семьей. В 1810 году солдатская чета Мосиных крестила своего первенца, названного исконно русским именем Иван. И кто знает, как бы сложилась жизнь новоявленного россиянина, но грянул 1812 год, ушел со своим полком бить супостата Игнат Мосин и не вернулся в родные пределы, сложил голову за честь матушки-России, оставив ей в наследство безутешную вдову и малолетнего сына.
После Отечественной войны верховной властью в армии и вершителем ее судеб стал любимец царя генерал Аракчеев. По его настоянию русские командиры гвардейских полков были заменены не нюхавшими пороха немцами, потом та же участь постигла боевых командиров полков и дивизий полевой армии. Муштра и шагистика вновь расцвели таким пышным чертополохом, какой и не снился гатчинцам павловского времени. Свист шпицрутенов стал главной музыкой строевого плаца. За несколько лет славная русская армия, освободительница Европы, была задергана, замучена, забита.
Произвол сопровождался безудержным, беспардонным грабежом солдат. Командиры всех рангов, вплоть до ротных, сообразно с чином, воровали деньги служивых, предназначенные на их кормежку и обмундирование. Солдат, доведенных до состояния бессловесной скотины, командиры использовали как своих крепостных на домашних и полевых работах. Много позже либеральный военный министр Д. А. Милютин[2] напишет: «В те времена господствовала в военной службе система террора. Только тот начальник считался исполнительным, надежным, который держал подчиненных в ежовых рукавицах».
Вот в это лихолетье страха, экзекуций, военных по селений и неправедных судов начиналась военная служба Ивана Мосина. Как сын погибшего солдата, Иван воспитывался сначала в Московском военно-сиротском отделении, находившемся в ведении Непременного совета о военных училищах. С 1805 года учеников военно-начальных школ, каковыми являлись сиротские дома, стали называть кантонистами.
Кто они, мальчики-кантонисты? Это крепостные люди, с самого рождения принадлежавшие военному ведомству. Жили мальчишки-кантонисты впроголодь, их нещадно шпыняли дядьки в классах, драли бессердечно не только за малую провинность, но, казалось, даже за самую вероятность провинности. Малолетние, беззащитные, абсолютно бесправные существа, они проходили через жестокое сито палочно-кулачного отбора, и самые выносливые из них должны были в будущем стать бессловесными, надежными слугами престола.
Ежели что и было светлое в отрочестве Ивана Мосина, так это учеба, когда он осваивал азы письма и счета. Те солдатские дети, что учились в кантонистских школах, получали элементарные знания и потом по выходе из них долго еще ломали горб, выслуживая шевроны унтер-офицеров. Выпускников военно-сиротских отделений направляли в основном на службу оружейными мастерами в арсеналы, а чаще — в артиллерию.
Горькую чашу недоброй кантонистской доли Ивану пришлось испить до дна. Хоть и был мальчик крепких крестьянских кровей, но скудная жизнь так ослабила его, что он «за неспособностию к фронтовой службе» был переведен из Московского военно-сиротского отделения в штат московской полиции. Случилось это 9 марта 1823 года. Однако уже через два с половиной года здоровье Мосина существенно поправилось. Служил он не за страх, а за совесть, 15 сентября 1825 года был произведен в унтер-офицеры, а 4 мая 1827 года получил назначение в лейб-гвардии гусарский полк. Бессмысленная муштра для Ивана Мосина кончилась, им уже не командовал фанфарон-фельдфебель, он сам стал хоть и небольшим, но начальником.
В конце двадцатых годов прошлого века европейские державы начали борьбу за наследство разваливавшейся Османской империи. Россия, крайне заинтересованная в черноморских проливах, решила оказать помощь Греции в ее войне с Турцией за национальную автономию, в результате чего последняя объявила своей великой северной соседке «священную войну».
Лейб-гвардии гусарский полк, в котором служил Мосин, вместе с русской армией форсировал Дунай и преодолевал Балканы. В послужном списке Ивана Мосина сказано:
«В походах и делах против неприятеля был 1828 года с12 апреля по 6 августа в российских пределах, а с того числа за границею в турецких владениях до крепости Варна и при взятии оной…» Бравый восемнадцатилетний унтер-офицер дрался смело, не единожды отличался в схватках с янычарами, за что был представлен к двум наградам: ордену святого Георгия и медали за русско-турецкую войну.
После завершения войны Иван Мосин некоторое время служил со своим полком в Волынской губернии, затем в Царском Селе, месте постоянного квартирования гвардии. Однако мирные передышки для России не бывали чрезмерно длительными, и если не случалось войны с каким-нибудь соседом, то непременными были внутренние волнения. Так, в марте 1831 года гвардейские гусары были направлены в Польшу на подавление польского восстания. Это, второе по счету, выступление поляков за независимость получило название Ноябрьского. Оно началось поздней осенью 1830 года, охватило Королевство Польское, территорию Литвы, Западной Белоруссии и Правобережной Украины. Царскому правительству долго не удавалось локализовать его и сломить мужество восставших. Пришлось императору Николаю I бросить в дело гвардию. Иван Мосин со своими кавалеристами был в «авангардном деле близ Старого Якаца при отступлении гвардейского корпуса в виду многочисленной неприятельской армии, в генеральном сражении и при взятии приступом передовых варшавских укреплений и городового вала». За польскую кампанию унтер-офицер Мосин был награжден польским же Знаком отличия за военное достоинство V степени и медалью за взятие приступом Варшавы.
Полк возвратился на зимние квартиры в Лифляндскую губернию, и потянулись нудные, однообразные дни и недели рутинной военной службы. Прошли четыре года, вряд ли чем интересные для исследователя жизни семьи Мосиных. Но 9 мая 1836 года произошло достопамятное событие: Иван Игнатьев, сын Мосин, унтер-офицер, за долголетнюю беспорочную службу, усердие и способность к военным наукам был произведен в первый офицерский чин прапорщика с переводом из гвардии в Черноморский линейный № 4 батальон. Новоиспеченный двадцатишестилетний офицер прибыл продолжать службу на солнечный юг в самом конце ноября. Прошел ровно год, и Мосина повышают по вакансии в чине, на его эполете появилась еще одна звездочка — подпоручика. Казалось бы, для Ивана наступила полоса благодатного попутного ветра — бывший кантонист, солдатский сын стал дворянином, выслужив чин и орден.Ан нет! В силу совершенно неясных причин в начале следующего, 1838 года, Иван Игнатьевич подал прошение об отставке со службы. Вряд ли поводом для отставки было нарушение служебного порядка, ибо в формуляре Мосин характеризуется весьма положительно:
— Российской грамоте читать, писать умеет, арифметику знает, в домовых отпусках, в штрафах по суду и без суда не бывал, высочайшим выговорам и замечаниям не подвергался, холост, состоял в комплекте и находился в городе Ставрополе для принятия из тамошней комиссариатской комиссии амуничных вещей и денег. К повышению чином аттестовался достойным. Отчеты по должности, Какие имел, представлял в срок, жалобам не подвергался, слабым в отправлении обязанностей службы замечен не был, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допускал, оглашаем и изобличаем в неприличном поведении не был…
В 1836 году в 1-й день апреля И. И. Мосин был уволен со службы «по домашним обстоятельствам».
И вот уже нет привычной полковой обстановки, мундир нужно заменить цивильным сюртуком, но самым трудным оказалось определиться в новой жизни, найти свою в ней дорогу. Чем можно заняться отставному офицеру, не имеющему средств к существованию? Как жить, чем жить? Путей было два: определиться на государственную службу, для чего необходимо какое-то образование, а еще лучше — солидная протекция. Но его знаний грамматики и арифметики хватало только на то, чтобы стать писарем, а что до протекции… Можно было идти в услужение к частному лицу. По примеру таких же, как он, бывших офицеров, выходцев из низов, Иван Игнатьевич нанялся управляющим имением богатой воронежской помещицы, вдовой взбалмошной барыни Анны Петровны Шелле, усадьба которой находилась в селе Рамонь.
Госпожа Шелле искала себе управляющего непременно из офицеров, чтобы положиться полностью на его честность и порядочность. Он должен был быть нестарым, необремененным семьей. Что оставалось нищему подпоручику, на мундире которого начали появляться прорехи? Принять условия да и только…
Больше десяти лет служил барыне Иван Игнатьевич, оставаясь холостяком, пока не женился на дочери местного крестьянина Феоктисте Васильевне. Супружеская жизнь Мосиных складывалась удачно, 2 апреля 1849 года у них родился первый сын Сергей.
В метрической книге Воронежского уезда села Рамони Николаевской церкви за 1849 год значится:
«Апреля второго рожден, шестого числа крещен Сергей… Восприемниками были статского советника Туликова дворовые Александр Дмитриев сын Зыкин и девица Наталья Терентьевна Талдыкина».
Спустя три года родился второй сын, нареченный Митрофаном. И здесь счастливых супругов подстерегла нежданная беда — во время родов Феоктиста умерла, оставив мужа с малолетними ребятишками.
Надо отдать должное барыне Анне Ивановне: при всем своем непостоянном характере она приняла немалое участие в судьбе детей Ивана Игнатьевича, помогла Сергею получить домашнее образование. К десяти годам он неплохо знал не только грамматику и арифметику, но и вполне сносно владел основами французского языка. Однако отсутствие материнской заботы и ласки наложило отпечаток на характер мальчика, он был замкнут, меланхоличен, легко поддавался грусти, хотя в иные моменты мог вспылить и даже загореться гневом.
Судьба старшего сына весьма заботила Ивана Игнатьевича, он хотел дать ему военное образование, вывести в офицеры, но полное отсутствие средств требовало определения Сергея в кадетский корпус на казенный кошт.
В кадетский корпус принимали только дворянских детей, поэтому 2 февраля 1860 года Иван Игнатьевич подал прошение в Воронежское дворянское депутатское собрание, в котором ходатайствовал:
«Покорнейше прошу Дворянское собрание внести меня с сыном в родословную книгу дворянства Воронежской губернии и по внесении выдать сыну моему копию с протокола».
Воронежские дворянские депутаты не стали откладывать дело в долгий ящик и уже 15 февраля того же года рассмотрели просьбу отставного подпоручика вкупе с приложенными документами и, руководствуясь соответствующими статьями свода законов Российской империи, постановили выдать Мосину Ивану грамоту на дворянское достоинство, а сыну его Сергею копию с постановления депутатского собрания. Вскоре это постановление было утверждено департаментом герольдии Правительствующего Сената.
Теперь перед Сергеем был открыт путь в кадетский корпус.
В ту пору крестьянин, забритый в солдаты, считался как бы заранее приговоренным к смерти. Потому плакала и причитала мать Игната Мосина, провожая ненаглядного из подмосковной деревни на цареву службу. Но не таковский был человек Игнат, чтобы пропасть ни за понюх табаку. Пережил он узкокуцый прусский мундирчик, наловчился по-уставному маршировать гусиным шагом, в струнку оттягивая носок и подымая ногу вровень с поясом, сохранил волосы на голове, хоть и мазал их в полном соответствии с гатчинскими правилами густым мучным клейстером для лучшего вида и красоты. Сообразительный и памятливый, он легко заучивал параграфы наставлений, быстро и ловко исполнял поручения и избежал самого страшного наказания — шпицрутенов[1], отправивших на тот свет не одну тысячу солдат. Больше того, прослужив беспорочно почти десять лет, Игнат Мосин заслужил высшее благорасположение командиров — ему разрешили обзавестись семьей. В 1810 году солдатская чета Мосиных крестила своего первенца, названного исконно русским именем Иван. И кто знает, как бы сложилась жизнь новоявленного россиянина, но грянул 1812 год, ушел со своим полком бить супостата Игнат Мосин и не вернулся в родные пределы, сложил голову за честь матушки-России, оставив ей в наследство безутешную вдову и малолетнего сына.
После Отечественной войны верховной властью в армии и вершителем ее судеб стал любимец царя генерал Аракчеев. По его настоянию русские командиры гвардейских полков были заменены не нюхавшими пороха немцами, потом та же участь постигла боевых командиров полков и дивизий полевой армии. Муштра и шагистика вновь расцвели таким пышным чертополохом, какой и не снился гатчинцам павловского времени. Свист шпицрутенов стал главной музыкой строевого плаца. За несколько лет славная русская армия, освободительница Европы, была задергана, замучена, забита.
Произвол сопровождался безудержным, беспардонным грабежом солдат. Командиры всех рангов, вплоть до ротных, сообразно с чином, воровали деньги служивых, предназначенные на их кормежку и обмундирование. Солдат, доведенных до состояния бессловесной скотины, командиры использовали как своих крепостных на домашних и полевых работах. Много позже либеральный военный министр Д. А. Милютин[2] напишет: «В те времена господствовала в военной службе система террора. Только тот начальник считался исполнительным, надежным, который держал подчиненных в ежовых рукавицах».
Вот в это лихолетье страха, экзекуций, военных по селений и неправедных судов начиналась военная служба Ивана Мосина. Как сын погибшего солдата, Иван воспитывался сначала в Московском военно-сиротском отделении, находившемся в ведении Непременного совета о военных училищах. С 1805 года учеников военно-начальных школ, каковыми являлись сиротские дома, стали называть кантонистами.
Кто они, мальчики-кантонисты? Это крепостные люди, с самого рождения принадлежавшие военному ведомству. Жили мальчишки-кантонисты впроголодь, их нещадно шпыняли дядьки в классах, драли бессердечно не только за малую провинность, но, казалось, даже за самую вероятность провинности. Малолетние, беззащитные, абсолютно бесправные существа, они проходили через жестокое сито палочно-кулачного отбора, и самые выносливые из них должны были в будущем стать бессловесными, надежными слугами престола.
Ежели что и было светлое в отрочестве Ивана Мосина, так это учеба, когда он осваивал азы письма и счета. Те солдатские дети, что учились в кантонистских школах, получали элементарные знания и потом по выходе из них долго еще ломали горб, выслуживая шевроны унтер-офицеров. Выпускников военно-сиротских отделений направляли в основном на службу оружейными мастерами в арсеналы, а чаще — в артиллерию.
Горькую чашу недоброй кантонистской доли Ивану пришлось испить до дна. Хоть и был мальчик крепких крестьянских кровей, но скудная жизнь так ослабила его, что он «за неспособностию к фронтовой службе» был переведен из Московского военно-сиротского отделения в штат московской полиции. Случилось это 9 марта 1823 года. Однако уже через два с половиной года здоровье Мосина существенно поправилось. Служил он не за страх, а за совесть, 15 сентября 1825 года был произведен в унтер-офицеры, а 4 мая 1827 года получил назначение в лейб-гвардии гусарский полк. Бессмысленная муштра для Ивана Мосина кончилась, им уже не командовал фанфарон-фельдфебель, он сам стал хоть и небольшим, но начальником.
В конце двадцатых годов прошлого века европейские державы начали борьбу за наследство разваливавшейся Османской империи. Россия, крайне заинтересованная в черноморских проливах, решила оказать помощь Греции в ее войне с Турцией за национальную автономию, в результате чего последняя объявила своей великой северной соседке «священную войну».
Лейб-гвардии гусарский полк, в котором служил Мосин, вместе с русской армией форсировал Дунай и преодолевал Балканы. В послужном списке Ивана Мосина сказано:
«В походах и делах против неприятеля был 1828 года с12 апреля по 6 августа в российских пределах, а с того числа за границею в турецких владениях до крепости Варна и при взятии оной…» Бравый восемнадцатилетний унтер-офицер дрался смело, не единожды отличался в схватках с янычарами, за что был представлен к двум наградам: ордену святого Георгия и медали за русско-турецкую войну.
После завершения войны Иван Мосин некоторое время служил со своим полком в Волынской губернии, затем в Царском Селе, месте постоянного квартирования гвардии. Однако мирные передышки для России не бывали чрезмерно длительными, и если не случалось войны с каким-нибудь соседом, то непременными были внутренние волнения. Так, в марте 1831 года гвардейские гусары были направлены в Польшу на подавление польского восстания. Это, второе по счету, выступление поляков за независимость получило название Ноябрьского. Оно началось поздней осенью 1830 года, охватило Королевство Польское, территорию Литвы, Западной Белоруссии и Правобережной Украины. Царскому правительству долго не удавалось локализовать его и сломить мужество восставших. Пришлось императору Николаю I бросить в дело гвардию. Иван Мосин со своими кавалеристами был в «авангардном деле близ Старого Якаца при отступлении гвардейского корпуса в виду многочисленной неприятельской армии, в генеральном сражении и при взятии приступом передовых варшавских укреплений и городового вала». За польскую кампанию унтер-офицер Мосин был награжден польским же Знаком отличия за военное достоинство V степени и медалью за взятие приступом Варшавы.
Полк возвратился на зимние квартиры в Лифляндскую губернию, и потянулись нудные, однообразные дни и недели рутинной военной службы. Прошли четыре года, вряд ли чем интересные для исследователя жизни семьи Мосиных. Но 9 мая 1836 года произошло достопамятное событие: Иван Игнатьев, сын Мосин, унтер-офицер, за долголетнюю беспорочную службу, усердие и способность к военным наукам был произведен в первый офицерский чин прапорщика с переводом из гвардии в Черноморский линейный № 4 батальон. Новоиспеченный двадцатишестилетний офицер прибыл продолжать службу на солнечный юг в самом конце ноября. Прошел ровно год, и Мосина повышают по вакансии в чине, на его эполете появилась еще одна звездочка — подпоручика. Казалось бы, для Ивана наступила полоса благодатного попутного ветра — бывший кантонист, солдатский сын стал дворянином, выслужив чин и орден.Ан нет! В силу совершенно неясных причин в начале следующего, 1838 года, Иван Игнатьевич подал прошение об отставке со службы. Вряд ли поводом для отставки было нарушение служебного порядка, ибо в формуляре Мосин характеризуется весьма положительно:
— Российской грамоте читать, писать умеет, арифметику знает, в домовых отпусках, в штрафах по суду и без суда не бывал, высочайшим выговорам и замечаниям не подвергался, холост, состоял в комплекте и находился в городе Ставрополе для принятия из тамошней комиссариатской комиссии амуничных вещей и денег. К повышению чином аттестовался достойным. Отчеты по должности, Какие имел, представлял в срок, жалобам не подвергался, слабым в отправлении обязанностей службы замечен не был, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допускал, оглашаем и изобличаем в неприличном поведении не был…
В 1836 году в 1-й день апреля И. И. Мосин был уволен со службы «по домашним обстоятельствам».
И вот уже нет привычной полковой обстановки, мундир нужно заменить цивильным сюртуком, но самым трудным оказалось определиться в новой жизни, найти свою в ней дорогу. Чем можно заняться отставному офицеру, не имеющему средств к существованию? Как жить, чем жить? Путей было два: определиться на государственную службу, для чего необходимо какое-то образование, а еще лучше — солидная протекция. Но его знаний грамматики и арифметики хватало только на то, чтобы стать писарем, а что до протекции… Можно было идти в услужение к частному лицу. По примеру таких же, как он, бывших офицеров, выходцев из низов, Иван Игнатьевич нанялся управляющим имением богатой воронежской помещицы, вдовой взбалмошной барыни Анны Петровны Шелле, усадьба которой находилась в селе Рамонь.
Госпожа Шелле искала себе управляющего непременно из офицеров, чтобы положиться полностью на его честность и порядочность. Он должен был быть нестарым, необремененным семьей. Что оставалось нищему подпоручику, на мундире которого начали появляться прорехи? Принять условия да и только…
Больше десяти лет служил барыне Иван Игнатьевич, оставаясь холостяком, пока не женился на дочери местного крестьянина Феоктисте Васильевне. Супружеская жизнь Мосиных складывалась удачно, 2 апреля 1849 года у них родился первый сын Сергей.
В метрической книге Воронежского уезда села Рамони Николаевской церкви за 1849 год значится:
«Апреля второго рожден, шестого числа крещен Сергей… Восприемниками были статского советника Туликова дворовые Александр Дмитриев сын Зыкин и девица Наталья Терентьевна Талдыкина».
Спустя три года родился второй сын, нареченный Митрофаном. И здесь счастливых супругов подстерегла нежданная беда — во время родов Феоктиста умерла, оставив мужа с малолетними ребятишками.
Надо отдать должное барыне Анне Ивановне: при всем своем непостоянном характере она приняла немалое участие в судьбе детей Ивана Игнатьевича, помогла Сергею получить домашнее образование. К десяти годам он неплохо знал не только грамматику и арифметику, но и вполне сносно владел основами французского языка. Однако отсутствие материнской заботы и ласки наложило отпечаток на характер мальчика, он был замкнут, меланхоличен, легко поддавался грусти, хотя в иные моменты мог вспылить и даже загореться гневом.
Судьба старшего сына весьма заботила Ивана Игнатьевича, он хотел дать ему военное образование, вывести в офицеры, но полное отсутствие средств требовало определения Сергея в кадетский корпус на казенный кошт.
В кадетский корпус принимали только дворянских детей, поэтому 2 февраля 1860 года Иван Игнатьевич подал прошение в Воронежское дворянское депутатское собрание, в котором ходатайствовал:
«Покорнейше прошу Дворянское собрание внести меня с сыном в родословную книгу дворянства Воронежской губернии и по внесении выдать сыну моему копию с протокола».
Воронежские дворянские депутаты не стали откладывать дело в долгий ящик и уже 15 февраля того же года рассмотрели просьбу отставного подпоручика вкупе с приложенными документами и, руководствуясь соответствующими статьями свода законов Российской империи, постановили выдать Мосину Ивану грамоту на дворянское достоинство, а сыну его Сергею копию с постановления депутатского собрания. Вскоре это постановление было утверждено департаментом герольдии Правительствующего Сената.
Теперь перед Сергеем был открыт путь в кадетский корпус.
Глава 2. МИХАЙЛОВЕЦ
Многочисленные войны начала XIX века выявили необходимость значительного улучшения подготовки офицерских кадров. Специальная комиссия под председательством великого князя Константина рассмотрела некоторые проекты устройства военных училищ, в том числе и предложения из губерний об организации губернских военных училищ на средства дворян, «дабы дух единомыслия оживотворял всю армию». Комиссия трудилась беспрестанно в течение двух лет и родила на свет «План военного воспитания», утвержденный Александром I в марте 1805 года. План предусматривал развертывание 10 военных училищ, в том числе и в Воронеже. Подготовительной ступенью для поступления в училище должны были стать военные школы, каковые и были открыты в Тамбове, Туле и Петербурге.
Но в России редко что делалось быстро. И процесс перестройки военного образования затянулся на четверть века. Только в 1830 году был опубликован указ об открытии в основных губерниях кадетских корпусов.
Прошло еще 15 лет, и, наконец, в Воронеже был освящен Воронежско-Михайловский кадетский корпус I класса. Год спустя Тамбовская военная школа также была преобразована в корпус II класса, но, по существу, она так и осталась подготовительным отделением Воронежского корпуса.
1 августа 1861 года подпоручик Мосин привез своего старшего сына в Тамбов на предмет сдачи вступительных экзаменов в начальные классы кадетского корпуса. Надо полагать, сын волновался значительно меньше, чем отец, потому как на экзаменах Сергей обнаружил хорошие (сказалось приличное домашнее образование) «знания истории Ветхого завета, чтения и письма по-русски и по-французски и основных действий над целыми числами». 16 августа Сергея Мосина приняли в первый подготовительный класс и зачислили в неранжированную роту[3]. …Тамбов — город губернский, его главная улица освещалась керосиновыми фонарями, что было несомненным свидетельством прогресса. Здесь, в Тамбове, был один из центров хлебной торговли России, отсюда отборную русскую пшеницу везли за границу, исповедуя недобрую заповедь: «Не доедим, но вывезем!» Через Тамбов гнали многочисленные, до небес поднимавшие пыль стада скота — кормить Москву, Петербург. Меда в Тамбове — море разливанное, а промышленности не было совсем, если не считать салотопенные да винокуренные заводы. Со времен, когда здесь губернаторствовал великий поэт Гавриил Романович Державин, в городе «дух просвещения окреп», ибо были учреждены гимназии и училища, духовная семинария и даже институт благородных девиц. Достопримечательностью стал кадетский корпус, предназначенный для обучения малолетних детей местных дворян и казаков.
Несмотря на сравнительно молодой возраст, Тамбовский корпус имел и свои традиции, и неплохую материальную базу. Он считался одним из «либеральных»
военно-учебных заведений в силу довольно-таки примечательного обстоятельства. Согласно грамоте царя Петра III «О вольности…» дворянство от телесных наказаний было освобождено. Однако кадетов, детушек дворянских, в корпусах секли. В Тамбовском корпусе иной год устраивалось до десяти порок. Это что! Вот в Павловском секли так секли, по 50 человек на год, а в Полтавском вообще драли нещадно, там до сотни недорослей, кто бестрепетно, а иные со слезами на глазах, отдавались в руки «дядек» под соленые розги.
В 60-е годы, как раз-таки в период «либерализма», в Тамбове постигали азы науки многие представители известных фамилий: князь Николай Волконский, братья Пржевальские, брат Г. В. Плеханова — Митрофан, Феликс Кржижановский, будущий писатель-народник Сергей Кривенко, будущий выдающийся изобретатель Александр Лодыгин. С некоторыми из них пришлось общаться и Сергею Мосину. Одиннадцатилетнему кадету, с рассказами отца об армии впитавшему в себя любовь к строю, мундиру, военному распорядку, приятно было надеть серые брючки и темно-зеленую курточку, украсить голову темно-з|еленой фуражкой с красным околышем — такова была повседневная форма тамбовских кадет. А парадная вообще до слез восхитила Сережу Мосина, когда впервые в большом настенном зеркале отразилась его маленькая фигурка: мундир с зеленым галуном, стоячим воротничком красного цвета, медные пуговицы и буквы «ТК» на плечах надраены так, что смотреть больно, с левого плеча свисают и покачиваются кутайсы[4] с помпонами, а на лакированном кивере — репейки[5] , точь-в-точь, как на взрослом мундире! Одно только и отличало малышей первого класса от старшеклассников — у них не было на плечах погон, их давали только с переходом в старший класс.
День в корпусе был расписан по минутам. В девять утра, сразу же после утреннего туалета и завтрака, начинались занятия. В кадетских корпусах имело место четкое разграничение деятельности наставников и педагогов: первые воспитывают, вторые — обучают.
Программа обучения была довольно широкой: история российская, всеобщая и естественная, математика, русский язык и словесность, чистописание, два иностранных языка — французский и немецкий, обязательные военные науки, а также гимнастика, пение, танцы и закон божий. Педагоги привлекали кадетов к собиранию российских древностей, шкафы были заполнены черепками горшков из развалин древних городищ, бронзовыми фигурками из курганов, археологическими находками времен татаро-монгольского ига. Несколько поколений кадетов собрали приличную коллекцию местных минералов и гербарий тамбовской растительности.
Была в корпусе библиотека. Она состояла из 18 книг о путешествиях, 67 томов художественной литературы, 112 книг по истории. Специальных книг по военным наукам библиотека насчитывала 104 тома, а, кроме того, кадеты могли знакомиться с периодическими изданиями того времени, фактически со всеми газетами и журналами.
Предметом особой гордости были дорогостоящие и редкие тогда приборы: барометр, термометр и микроскоп. Так что провинциальный Тамбовский корпус был далеко не худшим в Росссии.
Офицеры-воспитатели выполняли инструкции и приказы Главного управления военно-учебных заведений, следуя не только их букве, но и духу. А эти грамотно и толково составленные инструкции предписывали в отношении будущих воинов «сбережение и подкрепление их здоровья, развитие и усовершенствование их телесных сил, дабы сделать их способным к перенесению трудов военной жизни». В силу этого воспитанники должны были вести «жизнь деятельную, простую и правильную, получать доброкачественную пищу, исправную и удобную одежду, пользоваться свежим воздухом и содержать себя в исправности и чистоплотности, для чего ежедневно умываться три раза, ходить в баню каждую неделю, а летом на купание и того чаще. Переменять носильное белье два раза в неделю, а постельное через семь дней».
Поддержание и совершенствование физических кондиций кадетов ни в коем случае не отделялось от их нравственного воспитания. Наставники должны были вырастить таких офицеров, которые беспрекословно и без рассуждений выполнят любой приказ, будут честны и ни на копейку не обманут ни товарищей своих, ни подчиненных, и, презирая смерть, смогут во весь рост, под градом вражеских пуль идти впереди своих солдат в атаку. Абсолютное выполнение будущими воинами своего офицерского и дворянского долга — вот главная задача воспитателей. На заседаниях воспитательного комитета обсуждалось такое понятие, как чувство долга. Одна из резолюций комитета гласила: «Истинная честь неразрывна с истинной нравственностью, основанием которой должно быть добросовестное выполнение того, что требуется долгом. Главнейшие нравственные качества суть: власть над собою, стремление к своему совершенствованию, готовность помочь ближнему, деятельность, любовь к порядку, честность, бескорыстие, правдолюбие, твердость духа и скромность».
И это не было пустой декларацией. Такую и ей подобные резолюции воплощал в действительность командир корпуса полковник Пташник, о котором один из воспитанников писал: «Его все знали и любили. Он хоть и небольшого роста, но красивый и представительный мужчина, тщательно причесанный, с выхоленными усами, одетый всегда щеголевато. Он часто появлялся перед кадетами и торжественно проходил по залам, заложив левую руку за спину, а правую за борт сюртука».
Командир корпуса был для кадетов фигурой почти недосягаемой, о нем они судили по внешнему виду да по приказам, строгим, но справедливым. Ближе к ним были непосредственные командиры и воспитатели. Семья командира роты капитана Савостьянова жила при корпусе, капитан дневал и ночевал при своих 90 воспитанниках. Он был добродушен и мягок, но гремучей ртутью взрывался, когда замечал чванство или высокомерие в двенадцатилетнем подростке. На долю его и штабс-капитана Мамчича, инспектора классов, выпадало решить, какое наказание применить к кадету за проступок, и при этом «соблюдать строгую справедливость и соразмерность с прежним поведением воспитанника и в особенности с намерением, которое служило побуждением проступка».
Безусловно, не все офицеры в кадетских корпусах были такими, как воспитатели Мосина, но ему повезло, и справедливо будет считать, что основы его будущего характера были заложены не только мудрым отцом, но и добросовестными воспитателями.
В Тамбовском корпусе Сергей Мосин впервые взял в руки оружие. Для повседневного ношения полагался тесак с медным эфесом[6] и в ножнах, а для учения — ружье, пистолет, шашка и пика.
…Самым страшным пороком в Тамбовском корпусе считалась лживость. Если за дерзкий ответ воспитателю или педагогу, за драку или перебранку между собой, за леность и плохо выученный урок кадеты наказывались лишением сладкого блюда, стоянием навытяжку у барабана и вывешиванием фамилии на черной доске, то за вранье ждала самая суровая кара — даже страшнее розог — отлучение от общества. Врунишки, согрешившие по воле случая, и закоренелые лгуны отдельной кучкой сидели в классе, за отдельным столом в столовой. Их обещаниям даже после отбытия наказания долго не верили и, как правило, просили представить поручителей из товарищей по классу или корпусу. Немало должно было пройти времени, пока единожды солгавший заслуживал прощение товарищей. Сергей Мосин никогда не лгал.
Но в России редко что делалось быстро. И процесс перестройки военного образования затянулся на четверть века. Только в 1830 году был опубликован указ об открытии в основных губерниях кадетских корпусов.
Прошло еще 15 лет, и, наконец, в Воронеже был освящен Воронежско-Михайловский кадетский корпус I класса. Год спустя Тамбовская военная школа также была преобразована в корпус II класса, но, по существу, она так и осталась подготовительным отделением Воронежского корпуса.
1 августа 1861 года подпоручик Мосин привез своего старшего сына в Тамбов на предмет сдачи вступительных экзаменов в начальные классы кадетского корпуса. Надо полагать, сын волновался значительно меньше, чем отец, потому как на экзаменах Сергей обнаружил хорошие (сказалось приличное домашнее образование) «знания истории Ветхого завета, чтения и письма по-русски и по-французски и основных действий над целыми числами». 16 августа Сергея Мосина приняли в первый подготовительный класс и зачислили в неранжированную роту[3]. …Тамбов — город губернский, его главная улица освещалась керосиновыми фонарями, что было несомненным свидетельством прогресса. Здесь, в Тамбове, был один из центров хлебной торговли России, отсюда отборную русскую пшеницу везли за границу, исповедуя недобрую заповедь: «Не доедим, но вывезем!» Через Тамбов гнали многочисленные, до небес поднимавшие пыль стада скота — кормить Москву, Петербург. Меда в Тамбове — море разливанное, а промышленности не было совсем, если не считать салотопенные да винокуренные заводы. Со времен, когда здесь губернаторствовал великий поэт Гавриил Романович Державин, в городе «дух просвещения окреп», ибо были учреждены гимназии и училища, духовная семинария и даже институт благородных девиц. Достопримечательностью стал кадетский корпус, предназначенный для обучения малолетних детей местных дворян и казаков.
Несмотря на сравнительно молодой возраст, Тамбовский корпус имел и свои традиции, и неплохую материальную базу. Он считался одним из «либеральных»
военно-учебных заведений в силу довольно-таки примечательного обстоятельства. Согласно грамоте царя Петра III «О вольности…» дворянство от телесных наказаний было освобождено. Однако кадетов, детушек дворянских, в корпусах секли. В Тамбовском корпусе иной год устраивалось до десяти порок. Это что! Вот в Павловском секли так секли, по 50 человек на год, а в Полтавском вообще драли нещадно, там до сотни недорослей, кто бестрепетно, а иные со слезами на глазах, отдавались в руки «дядек» под соленые розги.
В 60-е годы, как раз-таки в период «либерализма», в Тамбове постигали азы науки многие представители известных фамилий: князь Николай Волконский, братья Пржевальские, брат Г. В. Плеханова — Митрофан, Феликс Кржижановский, будущий писатель-народник Сергей Кривенко, будущий выдающийся изобретатель Александр Лодыгин. С некоторыми из них пришлось общаться и Сергею Мосину. Одиннадцатилетнему кадету, с рассказами отца об армии впитавшему в себя любовь к строю, мундиру, военному распорядку, приятно было надеть серые брючки и темно-зеленую курточку, украсить голову темно-з|еленой фуражкой с красным околышем — такова была повседневная форма тамбовских кадет. А парадная вообще до слез восхитила Сережу Мосина, когда впервые в большом настенном зеркале отразилась его маленькая фигурка: мундир с зеленым галуном, стоячим воротничком красного цвета, медные пуговицы и буквы «ТК» на плечах надраены так, что смотреть больно, с левого плеча свисают и покачиваются кутайсы[4] с помпонами, а на лакированном кивере — репейки[5] , точь-в-точь, как на взрослом мундире! Одно только и отличало малышей первого класса от старшеклассников — у них не было на плечах погон, их давали только с переходом в старший класс.
День в корпусе был расписан по минутам. В девять утра, сразу же после утреннего туалета и завтрака, начинались занятия. В кадетских корпусах имело место четкое разграничение деятельности наставников и педагогов: первые воспитывают, вторые — обучают.
Программа обучения была довольно широкой: история российская, всеобщая и естественная, математика, русский язык и словесность, чистописание, два иностранных языка — французский и немецкий, обязательные военные науки, а также гимнастика, пение, танцы и закон божий. Педагоги привлекали кадетов к собиранию российских древностей, шкафы были заполнены черепками горшков из развалин древних городищ, бронзовыми фигурками из курганов, археологическими находками времен татаро-монгольского ига. Несколько поколений кадетов собрали приличную коллекцию местных минералов и гербарий тамбовской растительности.
Была в корпусе библиотека. Она состояла из 18 книг о путешествиях, 67 томов художественной литературы, 112 книг по истории. Специальных книг по военным наукам библиотека насчитывала 104 тома, а, кроме того, кадеты могли знакомиться с периодическими изданиями того времени, фактически со всеми газетами и журналами.
Предметом особой гордости были дорогостоящие и редкие тогда приборы: барометр, термометр и микроскоп. Так что провинциальный Тамбовский корпус был далеко не худшим в Росссии.
Офицеры-воспитатели выполняли инструкции и приказы Главного управления военно-учебных заведений, следуя не только их букве, но и духу. А эти грамотно и толково составленные инструкции предписывали в отношении будущих воинов «сбережение и подкрепление их здоровья, развитие и усовершенствование их телесных сил, дабы сделать их способным к перенесению трудов военной жизни». В силу этого воспитанники должны были вести «жизнь деятельную, простую и правильную, получать доброкачественную пищу, исправную и удобную одежду, пользоваться свежим воздухом и содержать себя в исправности и чистоплотности, для чего ежедневно умываться три раза, ходить в баню каждую неделю, а летом на купание и того чаще. Переменять носильное белье два раза в неделю, а постельное через семь дней».
Поддержание и совершенствование физических кондиций кадетов ни в коем случае не отделялось от их нравственного воспитания. Наставники должны были вырастить таких офицеров, которые беспрекословно и без рассуждений выполнят любой приказ, будут честны и ни на копейку не обманут ни товарищей своих, ни подчиненных, и, презирая смерть, смогут во весь рост, под градом вражеских пуль идти впереди своих солдат в атаку. Абсолютное выполнение будущими воинами своего офицерского и дворянского долга — вот главная задача воспитателей. На заседаниях воспитательного комитета обсуждалось такое понятие, как чувство долга. Одна из резолюций комитета гласила: «Истинная честь неразрывна с истинной нравственностью, основанием которой должно быть добросовестное выполнение того, что требуется долгом. Главнейшие нравственные качества суть: власть над собою, стремление к своему совершенствованию, готовность помочь ближнему, деятельность, любовь к порядку, честность, бескорыстие, правдолюбие, твердость духа и скромность».
И это не было пустой декларацией. Такую и ей подобные резолюции воплощал в действительность командир корпуса полковник Пташник, о котором один из воспитанников писал: «Его все знали и любили. Он хоть и небольшого роста, но красивый и представительный мужчина, тщательно причесанный, с выхоленными усами, одетый всегда щеголевато. Он часто появлялся перед кадетами и торжественно проходил по залам, заложив левую руку за спину, а правую за борт сюртука».
Командир корпуса был для кадетов фигурой почти недосягаемой, о нем они судили по внешнему виду да по приказам, строгим, но справедливым. Ближе к ним были непосредственные командиры и воспитатели. Семья командира роты капитана Савостьянова жила при корпусе, капитан дневал и ночевал при своих 90 воспитанниках. Он был добродушен и мягок, но гремучей ртутью взрывался, когда замечал чванство или высокомерие в двенадцатилетнем подростке. На долю его и штабс-капитана Мамчича, инспектора классов, выпадало решить, какое наказание применить к кадету за проступок, и при этом «соблюдать строгую справедливость и соразмерность с прежним поведением воспитанника и в особенности с намерением, которое служило побуждением проступка».
Безусловно, не все офицеры в кадетских корпусах были такими, как воспитатели Мосина, но ему повезло, и справедливо будет считать, что основы его будущего характера были заложены не только мудрым отцом, но и добросовестными воспитателями.
В Тамбовском корпусе Сергей Мосин впервые взял в руки оружие. Для повседневного ношения полагался тесак с медным эфесом[6] и в ножнах, а для учения — ружье, пистолет, шашка и пика.
…Самым страшным пороком в Тамбовском корпусе считалась лживость. Если за дерзкий ответ воспитателю или педагогу, за драку или перебранку между собой, за леность и плохо выученный урок кадеты наказывались лишением сладкого блюда, стоянием навытяжку у барабана и вывешиванием фамилии на черной доске, то за вранье ждала самая суровая кара — даже страшнее розог — отлучение от общества. Врунишки, согрешившие по воле случая, и закоренелые лгуны отдельной кучкой сидели в классе, за отдельным столом в столовой. Их обещаниям даже после отбытия наказания долго не верили и, как правило, просили представить поручителей из товарищей по классу или корпусу. Немало должно было пройти времени, пока единожды солгавший заслуживал прощение товарищей. Сергей Мосин никогда не лгал.