Чулаки Михаил. Примус

   Что за чушь?! Или грабители захватили сначала Алика и теперь заставляют врать под дулом у затылка?! Такие нынче нравы, что все возможно. А могли милые женщины с почты настучать, что человек загребает какие-то непонятные деньги. Тоже вполне нормальное душевное движение.
   - Открывайте скорей, Братеев, а то мы дверь высадим.
   - Да почему обыск? Зачем?
   - Последний раз объясняю: по заявлению гражданки Котовой о пропаже ее дочери Ариадны. Слыхали о такой?
   Такие подробности грабители вряд ли могли узнать. Ну а милиции он все объяснит быстро.
   - Никакую Ариадну я тут не прячу, можете смотреть.
   Герой отпер дверь.
   Резко ввалились сразу четверо в форме, оттолкнув Героя в сторону. Позади Алик и еще какая-то женщина. Лицо вроде мелькало где-то - наверное, соседка по дому, тоже понятая.
   Здоровый мужик в чине капитана, а с лицом не очень удачливого боксера, которому изрядно попортили переносицу и надбровные дуги, надвинулся на Героя:
   - Ты, что ли, Герой Григорьевич Братеев?
   - Я. Только на вы, пожалуйста.
   - Ты, значит, вы - Герой Братеев?
   - Я же сказал.
   - Ну ладно - херой. Предлагаю сразу добровольно выдать удерживаемую у вас гражданку Ариадну Котову или ее тело, или части ее тела, или предметы ее одежды.
   - Да вы что! За кого вы меня?! Нет ничего и быть не может!
   Герой тем не менее в невольной панике вспоминал, не засовывала ли настырная девственница какой-нибудь лишний лифчик под матрас?! Но здесь после того эпизода столько раз бывала Джулия, что она бы заметила нежелательный предмет верней, чем любой обыск: у баб на такие предметы глаз, как у сокола. А простыни сразу отправились в прачечную - да уже и по второму разу стирались и крахмалились, наверное.
   Герой сразу решил, что будет повторять то же самое, что сказал матери Ариадны: такой здесь в квартире никогда не бывало - и точка! Скажешь, что была здесь гражданка Ариадна Котова, - сочтут это уликой, версией, и начнут тянуть нить. Нужно обрывать все версии сразу!
   И соседи вроде бы не попадались навстречу, когда он ее привозил-увозил. Благо дело было днем, когда большинство все-таки на работе даже в наше время. Хотя один бог знает, что могли заметить соседи. Любка, конечно, очень хорошо видела, но не станут же ни с того ни с сего вызывать сюда на обыск сестру, которая живет в другом конце города!
   - Значится, добровольно выдать указанные предметы не желаете? Значится, будем искать.
   И принялись искать. Без всякого стеснения сразу же залезли в портфель, где лежали пачки денег. Зря он не завез к бабушке! К пропавшей Ариадне последний улов с почты отношения не имел, но на деньги менты сразу делают стойку, как собаки на дичь.
   - Ого, неплохие суммы для скромного научного работника. Откуда у вас?
   - Научная работа кончилась, приходится немного бизнесом заниматься.
   - Встроились, значит, в новую жизнь. А может, заказы принимаете на устранение неугодных личностей?
   - Никак не может.
   - Кто что может, чего не может, только следствие покажет. Судариков, сосчитай деньги, чтобы потом претензий не было.
   - Пять лимонов, товарищ капитан.
   - Говори правильно для протокола. Сколько?
   - Пять миллионов.
   - Чего?
   - Рублей.
   - Каждое слово из тебя тянуть. А то потом гражданин с нас тот же номинал в долларах потребует.
   Капитан благодушно рассмеялся.
   Миллионов было девять, Герой знал точно. Ловко сработали ребята, закосили четыре лимона так, что даже Алик, похоже, ничего не заметил. Или промолчал?
   Герой слышал много раз, что такие вещи происходят в вытрезвителях: считают деньги в карманах по принципу - пятьдесят на пятьдесят. Еще спасибо, когда не забирают все. Задора и принципиальности, чтобы поднимать шум за четыре лимона, у него не было. Пусть подавятся своей добычей - ерундовые деньги для него. Может, быстрей уйдут. Счастье, что он догадался хранить свои доходы у бабушки! Вот если бы нашли целый сундук денег, был бы завал! Деньги иметь не запрещено, но всякая крупная находка выглядит криминалом, - достаточно включить телевизор! Сколько раз показывали в новостях: при обыске найдено пять тысяч долларов, - всё, улика налицо! А миллионеры вроде Березовского катаются в брониро- ванных "мерсах", и никто их не спрашивает: откуда деньжищи?!
   Кроме пачек денег банду пинкертонов крайне заинтересовали итальянские туфли, оставшиеся после Джулии.
   - Ну вот, а говорите, предметов туалета нет. Женские туфли. Или вы на каблучках таких носите?
   Капитан рассмеялся совсем благодушно.
   - Точно, женские. Ну и что? Я же не сказал, что у меня женщины не бывают. Но не та, которую вы ищете. Как ее?
   - А это еще надо доказать, что туфли не Котовой. Туфли изымаем и передадим матери на опознание. Потому что женщины в туфлях приходят и уходят. А если пришла, туфли оставила - значит, не ушла своим ходом. Вот и вопрос: где же женщина или ее тело?! Напрасно запираешься, херой. Изымаем при гражданах понятых вещественное доказательство!
   А ведь логика, хотя и кривая! Вот и Джулия немножко отомстила за себя подкинула ментам "улику". Хотя, конечно, мать Ариадны должна отличить туфли дочери от чужих. Да и размер у Джулии должен быть больше.
   - Алик, запомни туфли как следует, чтобы потом не всплыли совсем другие, громко попросил Герой.
   Про убыль денег он смолчал, но пусть знают, что подсовывать улики он не позволит!
   Больше ничего интересного у него не нашли. Полистали записную книжку - в ней телефон Ариадны записан не был. Записку с телефоном, которую она ему дала на даче у Фили, он сразу же выбросил в мусор, десять раз потом мусорное ведро выносилось.
   - Хорошо, Братеев, подпишите протокольчик.
   Герой внимательно прочитал. Вроде, все было точно, если не считать суммы денег. Про туфли сказано: "туфли женские, черные, ношеные". Герою пришла удачная мысль:
   - Внесите в протокол размер туфель.
   - А он давно стерся. Как тут разберешь. Может, тридцать пятый, а может тридцать седьмой. Я же не сапожник.
   - Да хоть сантиметром измерьте.
   До сих пор молчавшая женщина-понятая взяла туфли, посмотрела критически:
   - Дорогие туфельки, импортные. На наш размер примерно тридцать восемь. У них-то обычно на номер больше.
   - Ладно, записываем: "по внешней оценке близко к тридцать восьмому размеру". Устраивает так, Братеев?
   Маленькая победа!
   - Устраивает, - с удовольствием подтвердил Герой.
   - Подписал? Вот и хорошо. А теперь поехали с нами.
   Вот так победа!
   - Это почему?
   - Следователь очень хочет с тобой побеседовать.
   - На вы, пожалуйста, я же просил.
   - Ты, значится, вы поедете с нами. Велено вас доставить незамедлительно, тепленького, пока улики не уничтожил.
   - Какие улики? Вы же сами видите, что ничего не нашли.
   - Туфли, положим, уже нашли. Босиком от тебя бабы убегают, будто в деревне по росе. - Снова смех. - А если части тела здесь не нашли, так, может, ты в детской песочнице закопал? Потому, значится, чтобы не побежал перепрятывать после нас. Велено тепленького!
   И вся братия благодушно рассмеялась.
   - Алик, ты же видишь, - беспомощно сказал Герой. - Если до ночи не вернусь, позвони Любе, моей сестре. Возьми телефон.
   - Звони-звони, - кивнул капитан. - У нас люди не пропадают бесследно, не то что в других структурах. Которые криминальные. Которые девочек заказывают. Или в Чечню продают.
   Усадили Героя в задний отсек синего автобусика. Там даже зарешеченного оконца не было: глухой ящик. Герой вспомнил, как недавно ехал в "скорой". И вот снова сюрприз. И еще неизвестно, что хуже: когда рак привяжется или менты?!
   По поводу рака привезли его в чистую больницу, сделали прекрасную операцию. Уважали его, ухаживали. А эти вломились в дом, для начала слегка грабанули, сунули потом в эту душегубку, везут неизвестно куда.
   Так что склонялся Герой, что менты - хуже.
   27
   Втолкнули его в кабинет, где сидел довольно молодой и довольно тощий блондинчик в штатском.
   - Доставили, Николай Тихонович.
   - Нашли чего?
   - Сумма денег неясного происхождения и туфли женские ношеные.
   - Ну хорошо. Посидите пока. Значит, ты - Герой Григорьевич Братеев?
   - Я. Только на "вы", пожалуйста.
   - Ладно, в этом мы разберемся. В формах обращения. А я - следователь Люлько Николай Тихонович. Значит, познакомились. Так вот расскажите вы, - с нажимом, - как вы познакомились с гражданкой Ариадной Котовой?
   При обыске не нашли следов ее посещения, так что отвечать было просто:
   - Даже знакомством трудно назвать. Был я у своего друга на даче, туда другой знакомый привел эту Ариадну и всем представил. Вот и все.
   - Какой знакомый?
   - Шурка... Александр Гроссман.
   - И что дальше?
   - Ничего. Все праздновали, и она сидела за столом.
   - И никак с нею не общались отдельно?
   - Кажется, протанцевал с нею один раз.
   - Кажется или точно?
   - Пожалуй, точно.
   - Протанцевали и что? Какие-нибудь приглашения ей делали? Предложения?
   - Нет. Никаких приглашений.
   - А почему? Молодая же девочка!
   - Всех молодых не пригласишь.
   - Но к этому нужно стремиться! - засмеялся следователь. - И телефон свой ей не оставляли?
   - Нет.
   - А откуда же у нее ваш телефон оказался записан?
   - Не знаю. Но в общем-то узнать не трудно, раз у нас общие знакомые.
   - А зачем ей понадобился ваш телефон, если вы ее не приглашали?
   - Это лучше у нее спросить. Я не знаю.
   - Ты же знаешь, что у нее не спросишь! Знаешь, что она уже покойница! вдруг заорал следователь. - Туфли оставила и босиком ушла, так?!
   - Туфли эти не ее, а что она покойница - я этого не знаю.
   - Знаешь!.. Ну хорошо, а туфли эти женские чьи?
   - Моей знакомой, которая часто бывает у меня.
   - Как зовут?
   Глупо запираться. Только усиливать подозрения.
   - Джулия.
   - Фамилия? Адрес?
   - Полоскина фамилия. Телефон я ее знаю, не адрес.
   Действительно, странно: он так ни разу и не был у Джулии, даже к дому не подвозил. Одностороннее у них движение.
   - А другие женщины у вас, - снова с нажимом и издевкой, - не бывают?
   - Нет. В последнее время не бывают. Ну сестра иногда заходит.
   - И сестра тоже не встречала Ариадну Котову?
   А что если они начали с Любки и та по глупости доложила?! Нет, слишком сложно. И фамилия у Любки другая, и живет далеко.
   - Ну, конечно, не встречала! Как же она могла встречать, если не было у меня никакой Ариадны?!
   А может, зря он с самого начала отрицает визит Ариадны?! Войдет сейчас соседка и начнет рассказывать, как они из подъезда выходили! Ну было, ну переспал - что такого? Она же совершеннолетняя! Но если сознаться теперь, будет выглядеть как улика: зачем скрывал с самого начала?!
   - Даром телефоны на столе не оставляют, - словно бы задумчиво сообщил следователь. Как бы рассуждая сам с собой. Хотя ясно, что свою версию он составил.
   Что и подтвердилось:
   - А теперь я тебе, - тоже с нажимом, - расскажу, как было дело. Ты Ариадну Котову к себе позвал, но что-то ей показалось подозрительным, о чем-то она тревожилась! Может быть, слышала о твоих порочных наклонностях. Может, уже пропадали твои знакомые. Мы еще переберем картотеку без вести пропавших молодых женщин. А она уже слышала про тебя раньше нас. Но и всякие бабские чудеса про тебя рассказывали, захотелось ей испытать. Но телефон твой на всякий случай положила на стол, на виду. Чтобы знали, у кого искать, если что-то с ней случится. А как потом было, ты сейчас сам расскажешь. Может, поскандалили вы, может, просто любишь ты под конец придушить для полного кайфа. Вот так, Херой Григорьевич.
   - Чушь, - сказал Герой.
   Чушь - но ему сделалось очень страшно. Потому что слышал он не только о том, как менты обирают пьяных. Но и о том, как выбивают признания. Уже и картотеку пропавших без вести готовы на него навесить.
   - Еще раз прошу: колись сам. Здесь и сейчас. Сразу. Чтобы и тебе легче и нам меньше работы. Оформим как явку с повинной, суд потом тоже учтет. Ну?! Как убивал?! После ссоры или для кайфа?! Если после ссоры, меньше нужно по картотеке перебирать, после ссоры - значит, не маньячишь. Бытовуха.
   Ему любезно предоставили выбор. И дали хороший совет: конечно же, маньяку статья гораздо хуже. Расстреляли же Чикатило. А бытовое убийство, может, в пределах десятки. Мелькнула мысль: согласиться сейчас, выйти из кабинета здоровым, а потом отпираться на суде.
   Но не мог он, чтобы завтра судачили все знакомые: "Братеев-то убийцей оказался! А что - он способен! - Нет, я не ожидала. - А я думала всегда: такой способен!"
   - Чушь это. Никого я никогда не убивал. Ни Ариадну...
   В ответ он получил резкий удар сзади по затылку, так что голова кивком качнулась вперед, а подбородок воткнулся в грудь. Это кто-то из банды пинкертонов следствия.
   - Язык не откусил? Ну так откусишь язык свой поганый! Как он у тебя повернулся болтнуть, что я чушь сказал?! Ну, быстро и подробно: за что и чем?!
   - Я ее не убивал...
   Удар сзади повторился. Больно - но еще не слишком больно. Больше - страшно и обидно разом.
   - Будешь правду говорить?
   - Я уже сказал правду.
   - Нет, не понимаешь ты. Ну посиди, подумай.
   Следователь медленно, очень картинно встал, обнаружив неожиданно длинный рост, хотя за столом казался скорее маленьким, собрал со стола какие-то бумаги, уложил их в портфель и медленно вышел.
   - Не огорчай следака, понял? - послышался совет сзади.
   Герой повернул было голову - и получил удар в глаз.
   - Сидеть прямо и не оглядываться. Ну, будешь правду говорить?
   - Я уже сказал...
   Из-под Героя выдернулся стул, он полностью отметил в сознании миг невесомости, когда парил без опоры - и грохнулся копчиком, спиной, затылком об пол.
   Это было уже очень больно. И по-настоящему страшно. Голову беречь. Шов бы недавний выдержал! И последняя почка! Но именно в этот момент появилось и новое чувство: ярость!
   Никогда, как обнаружилось, он никого не ненавидел до этой минуты. Ненавидел до того, что величайшим наслаждением было бы схватить и этого следователя Люлько, и палача, притаившегося за плечами, и бить, бить, бить нет, медленно, подробно, тщательно убивать, откусывая щипцами по сантиметру, чтобы умирали долго-долго.
   Сапоги вонзились в ребра. Очень больно, конечно, но спазм ненависти обезболивал отчасти. Похоже помрачалось сознание и уходило в туман все вокруг при любовных приступах Героя. Пароксизм ненависти оказался родственным припадку любовной страсти.
   Пусть убьют! Даже, может быть, лучше, если убьют, забьют - тогда изуродованный труп будет обличать садистов!
   - Ну, вспомнил, как было дело?!
   Герой решил - молчать. Что-то говорить бесполезно. И много чести для этих подонков: слышать его голос!
   - Чего, откинулся уже? Не валяй ваньку. Таким, как ты, пятерная доза положена! Ну, вспомнил?! Будешь рассказывать?!
   Пусть убьют! Пусть сядут за это! Пусть их уголовники в зоне раскатают печенкой наружу!
   Его снова вздернули вверх с пола и с размаху усадили на стул.
   И словно ждал за дверью, тотчас вернулся оживленный следователь Люлько, как будто радостную новость узнал в коридоре.
   - Ну что тут у нас?
   - Молчит, гнида.
   - Напрасно. Совсем напрасно. Мы ведь тело уже нашли. Эксперты добудут материал в известном месте, сравнят с твоим - и будет полное совпадение. Как у пули и ствола. Признание - оно только облегчит, а мне твое признание и вовсе лишнее. На уликах пойдешь. Труп есть, экспертиза приложится - прозрачное дело. Ну как, вспомнил, как убивал Ариадну Котову?
   Герой уже решил, избрал линию - и не мог перемениться. Слабо оправдываться: да, спал он с ней, но потом не убивал - уже было поздно. Хотя черт знает, что может найти экспертиза: ведь не по дороге от него она утопилась. Или неизвестно как погибла. Он не взвешивал, где меньше риска, он уперся и мог твердить только одно:
   - Никого я не убивал.
   - Напрасно. Ну значит, посиди в камере, подумай, как дошел до жизни такой.
   После избиения он смог встать. Ныло тело - но даже не слишком сильно, вот что удивительно! А казалось - забивают до смерти. Значит, все только начинается.
   Еще повезло, что пинали ногами со стороны удаленной почки - черт с ними со швами, даже хорошо, если бы разошлись: требовать врача и найти прибежище в больнице, хоть бы и тюремной. Лишь бы не били по последней почке.
   28
   Героя повели коридорами в классической позе - со сложенными сзади руками, - и он уже стал не он, а подневольный заключенный. А когда распахнулась и захлопнулась за спиной массивная, как в сейфе, дверь, когда "лязгнули" - нет и не придумают более рокового глагола - замки, провал в преисподнюю завершился. Вот и самое дно.
   Запах! Запах поражал сильнее, чем даже вид. Нестерпимая вонь - пота, мочи, табака, хлорки и чего-то еще. Запах отчаяния. Даже боль почти утихла, а самым мучительным сделался запах.
   Но постепенно вырисовывался в мутном воздухе и пейзаж.
   В крошечной камере с двухъярусными нарами ("вагонками", вспомнил Герой Солженицына) многие почему-то стояли. Но и все лежачие места, похоже, были заняты. Почти все здешние насельники были раздеты по пояс, что напоминало какую-то картинку, изображающую ад.
   Вслед за невыносимым запахом почувствовалась и жара.
   - Ну вот еще жилец пожаловал! - объявил довольно-таки бодрый бас. - За что тебя потягали, парень?
   - Ни за что, - правдиво признался Герой.
   Правда эта вызвала жеребячий хохот.
   - А ты думал, все остальные тут по паре мокрух на брата тянут? Чего тебе шьют?
   - Убийство.
   - Мокруха - это серьезный разговор. И кто ты у нас - киллер или бытовик?
   Герой наконец разглядел, что основной бас принадлежал сильно татуированному мужику, восседавшему на унитазе, как на троне.
   - Следователь шьет...
   - Следак.
   - Пропала одна дальняя знакомая. Говорит следак, что труп ее нашли. И вот будто бы я.
   - А как? По пьянке ее загасил, из ревности, может, как этот негр Отелло? Или ты кайф на этом ловишь?
   - Следак на все согласен. Только бы признался.
   - Бери на себя бытовуху, а лучше - эффект! Задвигай, что уронила она тебя, оскорбила очень. Может, не потянул ты на нее, она обозлилась, пидором тебя кликанула, ты и взвился. Эффект - когда себя не помнишь - детская статья.
   - Чего брать, если я не убивал ее.
   - В несознанку пошел. Они несознанку не любят.
   - Кончай, Мохнач, дай посрать людям. Или досирай, или мотай - не прокурор, по два часа сидеть срать!
   Названный Мохначом мужик громко пукнул в ответ, вызвав одобрительный хохот.
   - Срал я на прокурора! И на тебя тоже. Сколько душа просит, столько и усижу. Ну и как ты, раскололся следаку?
   - Нет. Ведь я же не убивал ее вовсе. Даже не думал.
   Многие радостно засмеялись.
   Несостоявшийся гениальный физик, начинающий бизнесмен и богач, всегда стоявший выше толпы, он почувствовал себя совсем несмышленым в этом обществе, как чувствовал себя когда-то еще дошкольником в компании взрослых.
   - А куда мне можно? Прилечь бы?
   Снова раздался бодрый смех. А кто-то от смеха сразу закашлялся и не мог остановиться.
   - Плацкартного места тут не положено. Ляжешь во вторую смену. Тебя как припарили там в уголовке?
   - Как это?
   - Печенками рыгаешь?
   Этот образ Герой понял, принял всем своим измученным нутром, да тут же подоспел и переводчик:
   - Били? - переспросил по-общерусски очень худой мужчина в косо сидящих очках и со следами былой интеллигентности на лице. Может быть, когда-то он был даже похож на Чехова.
   - Да, - неохотно подтвердил Герой, точно он сам совершил нечто постыдное, а не над ним.
   Татуированный мужик, называемый Мохначом, поднялся величественно со своего стульчака-трона, не спеша застегнул брюки.
   - Слышь, Валек, подвинься: припаренного привели.
   И тощий парень, закашлявшийся от хохота, привстал, уступив Герою место.
   Выходит, и гуманизм не чужд здешним сидельцам.
   - Доходяга, - добродушно улыбнулся Мохнач, кивнув на изможденного Валька, словно бы отметил в нем забавную черту: про рыжих таким тоном говорят или про щербатых. - Пилигрим.
   Герой улегся на нару, еще теплую после доходяги Валька, ничуть не думая, отчего дошел этот молодой парень и не таится ли в вонючем матрасе прилипчивая зараза.
   Беспокоили только свалявшиеся комья ваты, давившие на избитую спину.
   Герой желал забыться и заснуть. Но не получалось. Не столько даже от боли, сколько от неотвязных раздумий. Негасимая лампочка под потолком, защищенная сеткой, словно бы символизировала свет неодолимых мыслей.
   Потрясала удивительная нелогичность происшедшего.
   Совет не зарекаться от тюрьмы Герой никогда не относил к себе. Политический произвол в стране закончился после Сталина, если и сажали при Хрущеве и Брежневе, то только действительных и активных врагов режима, так что даже отца Героя с его умеренным диссидентством сначала предупреждали, а потом выслали. И коли сам Герой с властью не боролся, он был вполне уверен в своем нетюремном будущем. Что же до уголовных статей, то в его кругу не воровали и не убивали по определению, низкая уголовная жизнь протекала совсем в других слоях общества, слоях, абсолютно чуждых и непонятных ему. Конечно, он слышал, что милиция и угрозыск могут прихватить невинного и навесить ему чужие дела, но - какого невинного: рецидивиста или спившегося алкоголика, то есть такого персонажа, который хоть, может, и не совершал именно данного преступления, но мог совершить, принадлежал к криминальной среде. Чистая же публика, к каковой всегда принадлежал и Герой, была от подобных неприятностей решительно застрахована. Так до сих пор ему казалось. Но чтобы ни с того ни с сего приехали домой, схватили, утащили в этот застенок, избили... Такого просто не могло быть! При умеренных брежневских коммунистах, которых так не любил Григорий Иванович Братеев, да и сам Герой в душе всегда презирал, хотя и не протестовал вслух, такого произойти просто не могло! Правда, при новых властях случались странности: вот арестовали же академика Фогельсона. Настоящего академика РАН. Ну нельзя же трогать такого человека! Правда, Фогельсону приписывали какие-то уголовные деяния, хищение средств - но приглашали бы вежливо на допросы, а не совали в камеру! Новые власти отвергли прежние неписаные правила, когда к приличным людям относились иначе, уважительнее, чем к пьяной и вороватой народной массе, - и это лишало привычной опоры в жизни.
   Бизнесмены, новые хозяева русской жизни, тоже ни от чего не застрахованы. Слышал Герой, как вчерашних преуспевающих нуворишей выхватывали из их десятикомнатных квартир и вилл, совали в тесную камеру, и оттуда выходили через годы бледные доходяги с последней стадией туберкулеза.
   Теперешние власти нарушали тем самым фундаментальные правила игры. Очень богатые - они должны находиться в особом статусе. Ну не то чтобы прямо быть недоступными для закона - но все-таки солидное состояние обязано обеспечивать некоторую экстерриториальность. Страховать не только от сумы, но и от тюрьмы. Во всяком случае - от ужасов обычной тюрьмы. Пусть бы существовали особые тюрьмы, особые камеры. Ну все равно как дворяне в царские времена не могли подвергаться телесным наказаниям, секли только простонародье. И это правильно!
   Ну и самое главное: он же ни в чем не виноват. Он не убивал эту несчастную Ариадну - так как же можно так обойтись с ним?! Ну спросили бы вежливо: откуда записка, почему телефон? А этот подлый следователь не хочет бегать, искать неизвестного убийцу, предпочитает, не выходя из кабинета, произвести в убийцы первого, кто подвернулся под руку. А Герой должен стать его жертвой. Почему?!..
   И если он не выдержит пыток, "признается", все знакомые согласятся с тем, что он убийца, - и будут спокойно жить дальше.
   Получается, что тюрьма - что-то вроде лотереи с отрицательным выигрышем. Попасть внезапно в пыточную камеру и на нары - ну все равно что по пути на свидание попасть под рухнувший балкон.
   В нелогичности происшедшего содержалась и невозможность спасения. Защищаться можно даже на войне от пуль врага, но никто не может защититься от упавшего на голову кирпича - судьба. Вот даже и метеоритом кого-то убило когда-то. Такое же чувство должны испытывать лабораторные мыши в своем стеклянном ящике: живут себе, любят своих мыших, и вдруг сверху рука в перчатке, хватает кого попало за хвост - и пожалуйте в смертельный опыт!
   Но ведь и деды под таким же слепым жребием жили в конце тридцатых: кого не схватили - работали дальше и дальше, даже шедевры создавали, как Шолохов, Шостакович, Вавилов-брат-Сергей; кого схватили - умирали в муках, как Бабель, Мейерхольд, Вавилов-брат-Николай... А в чумные века так же слепо выхватывал жребии очередной мор: кому жить, творить и копить - кому в яму...
   Значит - вернулись времена рулетки и судьбы.
   Каково было знаменитым и счастливым футболистам Старостиным с восторженного стадиона разом в пыточный подвал? Вчерашнее счастье тоже мнилось им как далекий сон!
   Больно было лежать на комьях ваты, но ненависть к пытателям, выбравшим его в жертвы, оставалась сильнее боли.
   Внезапно надвинулась массивная фигура. Мохнач.
   Герой слышал всякое про камерные нравы и испугался - оказывается, и в его положении можно еще чего-то испугаться. А он-то воображал, что упал уже так глубоко, что глубже падать некуда.
   - Слышь, припаренный, хочешь мастырку?
   - Чего?
   - Травку покурить. Полегчает. После припарки лучшее дело - мастырка. Поплывешь по плану.
   Наркотик, значит, понял Герой.
   - Не, спасибо.
   - Не "спасибо", а мудак ты недоделанный, - добродушная интонация мгновенно сменилась злой. - Таких здесь, знаешь, - на бригаду кидают.