Чуприна Евгения. Дурак

Чуприна Евгения
Дурак

   Евгения Чуприна
   Дурак
   Пьеса
   Действующие лица:
   Венечка - небедный художник по имени Гена.
   Мадмуазель - бутылка кефира.
   Мадам - бутылка французского вина, хорошей выдержки.
   Эльза - нищенка, гениальная поэтесса, белая горячка.
   Действие 1.
   Скамейка. две лужи, справа и слева. Над ними - две лампы на длинных проводах. На скамейке сидит интеллигентный, но помятый человек в очках. В окружении двух дам.
   Мадам: Угостите даму сигареткой.
   Венечка: Вот, такое вы курите? (Достает пачку "Примы" без фильтра).
   Мадам: Именно это! (Обращаясь к Мадмуазель) А почему вы не курите? Вам что, не нужно худеть?
   Мадмуазель: Понимаете, есть такие женщины, которые стараются все время нравиться мужчинам, все делают для этого, а я думаю, что главным все-таки в женщине, видите ли, должна быть душа, а не тело, а поэтому...
   Мадам: Понимаю. (Враждебно закуривает).
   Венечка: Дорогие дамы, не ссорьтесь. Нужно, чтобы вы мне посоветовали... В моем дипломате лежат две бутылки. Одна из них содержит в себе кефир, а другая - старое французское вино. У меня скоро родится сын. Я решил начать новую жизнь. Что я должен выпить и должен ли пить вообще? Пить? Или не пить? - Вот, собственно, в чем вопрос.
   Мадам: А что ты пил раньше?
   Венечка: А что я не пил? Всего попробовал: водку, вино, коньяк, шампанское, одеколон, туалетную воду (причем, прямо из бачка), духи французские, та еще бодяга, не пейте никогда!; ликер, спирт, лак для ногтей, всякие растворители, клей нюхал, ацетон в голову втирал. Я не говорю про медикаменты, ведь это все-таки лекарства.
   Мадам: Как может человек, пивший благородные напитки, опуститься до клея?
   Венечка: Не опуститься, а снизойти. Почувствуйте разницу!
   Мадам: И знать не хочу!
   Мадмуазель: Надо же, такой хорошенький мужчина, а туда же! Почему мне все время так везет на наркоманов? Вчера уже одного встретила... так он тоже был гомосексуалист. Я к нему, как к человеку, а он! Еще удивлялась, чего руками не лезет. Я и так, и так , а он не лезет и не лезет... а как я замолкла, он сразу же убежал. Никакого сочувствия! Люби кого хочешь, но если ты родился мужчиной, а девушка падает в обморок... фи! Как можно!
   Мадам: Может, на тебя так влияет твоя работа? ты кто: химик, медик?
   Венечка: Я художник. Я в морге работаю.
   Мадмуазель: Так, я пошла. (Остается).
   Мадам: Ясно. Ну и что ты там рисуешь? Или ты делаешь из трупов инсталляции? Да-да, помню, у вас в стране когда-то было модно делать инсталляции из живых людей. Теперь, при демократии, живые люди бесплатно не даются. Ага! Так это искусство перекочевало в морги! Понимаю!
   Венечка: Ну, зачем так брутально? Никаких инсталляций я не делаю, зачем! Ни при каком режиме надругательство над трупом не будет искусством. Нет, я их просто бальзамирую, это так называется. Бальзамирую! Косметику им навожу, чтоб хорошенькие были, как куколки, чтоб родным приятно было смотреть! И за одну бальзамацию, между прочим, получаю от 20 гринов, что при средней загруженности в месяц составляет...
   Мадмуазель: Бедный, это же так трудно! (Прижимается к нему). И что ты, говоришь, недавно женился?
   Венечка: Нет, откуда вы взяли?
   Мадмуазель: Вы сказали, что должен родиться сын, так я и подумала... (Венечка и Мадам с соболезнующим видом переглядываются).
   Мадам: А откуда вы, собственно, взяли, что сын? Почему не дочка? Неужели, это сразу так заметно?
   Венечка: Нет, еще совсем ничего незаметно. Просто в прошлый раз был сын, в позапрошлый - тоже. И раньше всегда... Привык, наверное.
   Мадмуазель: Это все дети от первого брака?
   Мадам и Венечка смотрят на нее с циничным изумлением.
   Венечка: И правда, я должен бы хоть раз жениться. Но их было так много, и они мне ничего не говорили про это, даже не намекали. А я сам вовремя не понял, что им надо, зеленый был, глупый... А сейчас уже, наверное, поздно. Да и к тому же, несправедливо выйдет, будто я одной отдал предпочтение, а других, может лучших, унизил. (Грустно глядит на свой ботинок).
   Мадам: Не нужно этих жертв! Не надо ни на ком жениться! Боже упаси. Зачем унижаться до уровня автомата, тем более, в таком благородном деле, как сладострастие. Вот мы сейчас пойдем ко мне, выпьем старого французского вина, включим хорошую музыку, разумеется, тоже французскую (какую же еще?), потанцуем, побеседуем про литературу, про музыку, про театр, про инсталляции, про Фрейда... Вам нравится теория Фрейда?
   Венечка: Нет.
   Мадам: Вы, наверно, шутите. Ха-ха! Теория Фрейда ему не нравится! Ха-ха! Ну, придумал!
   Венечка: Я серьезно.
   Мадам: Не может быть! Она должна вам нравиться! Это же такая прелесть! Она так все объясняет, это так пикантно... Вот об этом-то мы у меня и побеседуем.
   Мадмуазель: О! Я сейчас поняла! Ты должен немедленно бросить пить! Попробуй доказать всем, что ты - мужчина... человек. Я требую! Мы сейчас выпьем этот кефир и пойдем... куда-нибудь. (Тянет его за рукав). Ну пойдем, пойдем отсюда, потому что я тут уже не могу! Здесь где-то рядом находится энергетический вампир! Ох, мне сейчас станет плохо... (Венечка привстает).
   Мадам: Остановись! Ты сказал, что решил начать новую жизнь. Да?
   Венечка: Да.
   Мадам: А пьяницы кефир пьют?
   Венечка: Еще и как! Он простой, дешевый. Иногда так захочется, что...
   Мадам: А французское вино они пьют?
   Венечка: Нет, никогда не видел. Выпить алкаш может что угодно, это не догма, но кто же ему даст? И оно ведь слабенькое... И, потом, есть еще такое понятие, как классовая мораль. . В общем, можно считать, что не пьют.
   Мадам: Если действительно так, то тебе следует пить исключительно французское вино, чтоб была разница. А эта краля все равно тебя к себе не впустит. Во всяком случае, сегодня. Где-нибудь ночью на окраине города заведет в темный подъезд, поцелует в щечку, скажет "Большое спасибо. Обязательно позвони!" и бросит на произвол судьбы. Она же садистка.
   Мадмуазель: Я не садистка, а просто хорошо воспитана!
   Венечка: Цыть! (Ласковее). А ей не нужно меня никуда впускать. Еще чего! Чтоб она тоже через восемь месяцев подарила мне сына? С такими женщинами вообще опасно иметь дело. Один Бог знает, от чего они беременеют, может, именно от него. Я даже открыл закон: чем женщина порядочнее, тем она легче беременеет. Взять хотя бы деву Марию, она же вообще от святого духа стала б-б... беременной! А сказала бы, небось, что от меня б-б... !
   Мадам: Успокойся!
   Венечка: А это же не девушка! Это воплощение, потому, что она не просто праведная, может даже совсем и нет, этого мы уже никогда не узнаем, но она является воплощением праведности. Понимаешь?
   Мадам: Воплощение - это от слова "плоть"?
   Мадмуазель: Сама дура. Ну так и что, что я не вешалка, как некоторые из нас!
   Венечка: Кстати, мадам, на вас действительно чудное платье.
   Мадам: Спасибо.
   Венечка: Но, понимаешь, должен быть выбор из двух зол, ой, что это я, между постным добром и прекрасным злом. Но я не совсем понимаю, как это добро может быть постным. Это же не масло. И как зло может быть прекрасным? Что в нем прекрасного? Кто, вообще, первый это придумал?
   Мадам: Не я.
   Венечка: Не ты! А может, именно ты!
   Мадам: Да нет же!
   Венечка: А кто?
   Мадам: Понятия не имею.
   Венечка: Ну так и чего повторяешь неизвестно за кем всякие глупости? Чтобы выглядеть умной? Ты же ничего в этом не смыслишь. Ты хоть знаешь, что такое Таро!?
   Мадмуазель: (Радостно). Тара!
   Мадам: (С обидою). Нашел, что спросить у прогрессивной женщины. Конечно, знаю. Это гадальные карты.
   Венечка: Гадальные... надо же... и правда. Там есть, если помнишь, карта "Возлюбленный". Шестой аркан.
   Мадам: Еще бы не помнила! Цифра дьявола! Кстати, вчера мне выпал. Только у меня он "Влюбленные" назывался.
   Венечка: (Сварливо). А играть ты в них не пробовала? В дурака, например...
   Мадмуазель: Нет, нет, играть на деньги - ищите дурака! Я, например, вообще кошелек случайно дома забыла.
   Мадам: Напрасно ты так агрессивно себя ведешь. Я ведь читала не только Фрейда, но и Юнга... И я не давала повода считать меня некомпетентной, а тем более просто дурой.
   Венечка: Умница. Так вот, о чем я. Там нарисована развилка. Перед нею человек и две женщины. Одна манит на левую дорожку, а другая - на правую. Как у Шекспира, помните: "На счастье и печаль, по воле рока, два друга, две любви владеют мной...
   Мадам:... мужчина светлокудрый, светлоокий и женщина, в чьих взорах мрак ночной". О! Вот это современно! Гомосексуальные отношения ставятся в моральном отношении выше традиционных. Как прогрессивно мыслящий человек, я аплодирую, но как лицо заинтересованное, т. е. женщина, я протестую. В чем тут мораль?
   Венечка: Если настолько конкретно истолковывать мистические откровения, то это будет практическая сексопатология.
   Мадам: По крайней мере, откровения должны быть откровенными.
   Мадмуазель: Отстаньте вы от меня со своими картами! Хитрые какие! Сперва поете мне дифирамбы, а потом втянете в игру. Сказано! Нет у меня денег. Вот! (Выворачивает карманы сарафана).
   Мадам: Но с другой стороны, если выбирать из двух женщин, то это не выбор, а нарушение прав человека.
   Венечка: Почему?
   Мадам: Потому, что должен быть третий путь... Для оригиналов.
   Венечка: Но быть оригиналом - это так серо...
   Мадам: Ты напомнил про серость, так мне сразу пришел на ум Достоевский. У него в романе была такая ситуация: две женщины, одна порядочная, а другая - Настасья Филипповна. Не могли поделить одного идиота.
   Венечка: Похоже. Но если я идиот, то только потому, что добровольно остаюсь в этом аду.
   Мадам: (Живо). О, это Сартр, "У(C) кльо".
   Венечка: Только не по-французски, я с работы...
   Мадам: Ескюзе муа.
   Венечка: ... и к тому же это не столько Сартр, сколько Набоков.
   Мадам: "Лолита"?
   Венечка: "Лилит".
   Мадам: Ты меня запутал. При чем тут Набоков? Сартр - более крупный писатель, потому что он француз!
   Венечка: Ну, тогда ты - старая лесбиянка!
   Мадам: Нет! Нет! Ты не правильно понял Сартра! Зачем так буквально? Я, конечно, современная женщина, я сочувствую феминизму, но не до такой степени, чтобы связаться с этим кефиром! Уж лучше пусть меня упрекнут в банальности!
   Венечка: Мерси!
   Мадмуазель: Что?
   Венечка: Ничего, это пробурчал мой желудок. Но кто его слушает?
   Появляется Эльза, собирающая бутылки. Она деловито оглядывает пространство возле скамейки, но ничего не находит. Это ее удивляет и беспокоит.
   Мадмуазель: Еще неизвестно, может быть, вовсе нет никакого ада.
   Мадам: Нет? (Указывает на зал) А это что?
   Мадмуазель: Ой, сколько публики!.. (Приседает в реверансе, позирует, жеманничает, хочет сорвать аплодисменты). Милые! Я вас люблю!
   Мадам: Но зачем же мы тогда живем?
   Мадмуазель: (Поет) Мы все живем для того, чтобы завтра сдохнуть!
   Венечка: Завтра, завтра, не сегодня - так лентяи говорят.
   Мадам: Мы умрем, тела наши заберет с собою смерть, вот, что-то вроде этой женщины (указывает на Эльзу), но, разумеется, немножко краше. Хуже просто некуда. А души вылетят в трубу. Умрем - опять начнем сначала. И повторится все, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь.
   Венечка: Красный!... как у фотографа.
   Эльза: (Неожиданно ясным голосом). Венечка, ты сегодня будешь пить, или нет?
   Венечка: Ну, подожди немного, не видишь, я с женщинами разговариваю!
   Эльза: Вот это? Женщины?
   Мадам: А кто тут еще женщина, ты, что ли?
   Эльза: Ты что, Венечка, уже пил? А почему бутылки полные? (Ищет). Где ты их спрятал? Если сам хочешь сдать, так и скажи. А я пойду и сдохну с голоду.
   Венечка: Ну-ну, не надо. Вот тебе бычок.
   Эльза: (Нюхает). А, драпчик. Дай сюда. (Уходит).
   Мадмуазель: В какую еще трубу? Души - и в трубу?
   Эльза: (Уже из-за кулис) В какую? Известно в какую, в канализационную!
   Мадмуазель: А если я не хочу? (чуть не плачет).
   Венечка: Девочки, вот я смотрю на вас и думаю... вы случайно не бутылки?
   Мадам: Да. И лучше, чтобы ты про это знал.
   Кефир громко ревет и отворачивается.
   Венечка: Ты, понятно, вино... (Принюхивается) Ох, какой букет!
   Мадам: Естественно. А вот она - кефир. Пусть проваливает к своему Васисуалию Лоханкину!
   Венечка: (Целует ручку) Какая эрудиция!
   Кефир: (Сквозь слезы) Всем кефир нужен!
   Мадам: Допустим. Но мы - не все. Мы - элита. Мы - квинтэссенция общества.
   Мадмуазель: Но я не вижу в употреблении кефира ничего, унизительного для человеческого достоинства!
   Мадам: Но и героизма в этом мало. Венечка, как ты думаешь, Ницше пил кефир?
   Венечка: Он как раз мог бы. На больную голову. А не кефир, так йогурт. Почему бы нет?
   Мадам: Тогда оставим эту тему.
   Мадмуазель: (Внезапно) Ну, выпей меня, выпей, не то я потеряю веру в любовь, в Бога и в человечество!
   Венечка: Да я бы с удовольствием, но вы же еще того-с... не открыты. Мне неудобно будет вас оставить, когда это случится.
   Мадам: (С сарказмом) Неудобно на потолке спать без присосок.
   Мадмуазель: (Вешается на шею) Так и не оставляй!
   Венечка: Если вы так настаиваете, то я не виноват.
   Мадам: Ничего себе, ситуация. У меня такое впечатление, что вся мировая литература объединилась против меня в каком-то апофеозе пошлости! Как вырваться из этого печатного плена в какую-нибудь непечатную область? Я могла бы решиться на философское самоубийство, но у меня нет денег на рекламу. А если убить себя в сентиментальном стиле, то я же умру, и меня не станет! Да к тому же с модой на грубый натурализм, придется внутренности раскидать на два квартала... а я женщина все-таки. Венечка, скажи мне, дитя мое, ты некрофил?
   Венечка: Нет, я - профессионал!
   Мадам: Да, убивать себя не следует. По крайней мере, до того, как я реализуюсь. То есть, надо, чтобы меня все-таки выпили. Банально это или нет, тонко или не очень, но в своем поиске нестандартных решений все-таки нельзя упускать из виду смысл жизни...
   Эй, жоном, если вас так волнует проблема открывания бутылок, то хочу заметить: у меня такая пробка, которую легко водрузить на место. Притом, у меня с собой штопор. К тому же (кокетливо) у меня горлышко уже!
   Мадмуазель: (Базарным голосом) А кто-то здесь очень даже похож на мочу!
   Мадам: Я уж молчу, на что остальные похожи!
   Мадмуазель: Фи, какая непристойность!
   Венечка: Мадам, вы циничны, как дитя малое. Что я вам сделал? Можно подумать, вы видели, что у меня это похоже на кефир, а не на сметану. Но я могу доказать, что вы не правы (тянется к штанам).
   Мадам: Господи! Что ж я сказала... иногда как ляпну - сама не знаю, что... Но вы, мадмуазель, с виду такая скромная, такая чистая девушка. Как вы могли понять такой тонкий, такой грязный намек?
   Мадмуазель: Да потому, что я вовсе не девушка. И не женщина. Я мужчина. У меня форма не совпадает с содержанием. Сами подумайте, бутылка женского рода, а кефир - мужского. Вы можете меня презирать, можете не замечать, можете мною пренебрегать, но это факт. Меня следовало просто-напросто налить в пакет, а потом в стакан. Но не станет же этим заниматься филолог!
   Мадам: Вот видишь, как опасно не ходить налево! Подумать только, от какой напасти я тебя спасла. Ведь потерять ориентацию - это почти то же самое, что потерять лицо. Только в другом месте. (С ненавистью щурится на кефир). Я всегда чувствовала, что в ней внутри есть что-то неженское...
   Венечка: Тогда будет правильно, если я сразу отдам эту бутылку Эльзе. Эльза! Эльза! Где ж она? (К залу): ну, помогайте мне! Давайте, дети, мы вместе позовем нашу Снегурочку: Эльза! Эльза!
   Появляется Эльза.
   Эльза: Чего тебе, Венечка?
   Венечка: Не мне, а вам. Эльза, я хочу угостить вас кефиром.
   Эльза: В каком смысле?
   Венечка: Господи, какой тут может быть еще смысл? В самом наикефирнейшем. Вот, угощайтесь! (Отдает Мадмуазель Эльзе).
   Эльза: Отлично. Я с утра без обеда. (Уходит под руку с Мадмуазель).
   Венечка: Ну вот, наконец-то мы с вами вместе, да еще и вдвоем!
   Мадам: И ты начнешь новую жизнь, милый!
   Венечка: А ты закончишь...
   Мадам: Да!
   Венечка: Ты такая красивая, что мне жалко тебя распаковывать.
   Мадам: Ничего, я ждала этого много лет...
   Венечка: (С интересом) А сколько тебе лет?
   Мадам: (Гордо) 63!
   Венечка: Это целая вечность! Любовь - прекрасное мгновение, но ждем мы его вечно. Вот что такое вечная любовь.
   Мадам: Приехали! У тебя что, своей головы нет? Почему ты все время загоняешь наш роман в романный формат?
   Венечка: А что я, кого-то случайно процитировал?
   Мадам: Нет, ты просто сказал то, что сказал бы кто угодно, если бы ему пришло это в голову.
   Венечка: Родная, культурность в том и заключается, чтобы хватило ума изобрести велосипед. Другое дело, что цитировать приятнее. Искусство для того и существует, чтобы кто-то сублимировался за нас. Ведь сублимация исключает удовлетворение, а это не всякий вынесет.
   Мадам: Но если человек пользуется готовыми схемами, то почему он отступил от инстинктов? Зачем он съел райское яблоко? Мне кажется, для того, чтобы получить оригинальный опыт, чтобы посмотреть на окружающий мир незашоренными глазами.
   Венечка: Ах, незашоренными глазами! Вокруг себя? Милая, ты забыла где я работаю! (Темнеет лицом. Берет бутылку, единым духом выпивает и ставит возле скамейки. Мадам, независимо покачивая бедрами, уходит.)
   Венечка: (В блаженной позе) Какая чудесная осень! Только что дул противный пронзительный ветер, но вот он затих. Листья соскальзывают с деревьев и тихо-тихо, медленно-медленно падают вниз. И таким же тихим, медленным скольжением весь наш мир движется к пропасти и летит, летит в бездну. И достаточно просто оставаться на месте, чтобы пройти все круги дантовского ада, начиная с сартровского и заканчивая... (Появляется Эльза). Эльза, как вам кажется, какой из адов, не из задов, а из а-д-о-в самый глубокий?
   Эльза: О! В этом вопросе мне чудится что-то экзистенциальное... Но это явно не водка. И, кажется, не пиво. (Водит носом, как Баба-Яга). Замечает бутылку. Ой, ничего себе, что это такое! Это же фран-цузское вино! Ну, и зачем мне это надо? Куда я дену такую бутылку? Ее же у меня нигде не примут. Венечка, ты что, больше не пьешь пива? Тогда ты просто пошлый человек. Нам не о чем с тобой говорить.
   Венечка: Эльза, вы меркантильны, как ночной таксист. Да, я теперь не буду пить пива, потому что жизнь моя переменилась. Я вижу, это вас тоже касается каким-то боком. Мне стыдно, но ничего поделать не могу. Вот компенсация (Дает ей доллар).
   Эльза: Это ты, сыночек, мне, известной поэтессе, лауреату такой-то престижной премии в такой-то номинации за растакой-то год в Испании? Куда я денусь с этим долларом? Что это за мажорство, Венечка? А вдруг ты... Родину продал?
   Венечка: Прости меня Эльза. Кто же знал, что ты не какая-то там уборщица, а всемирно признанная, именитая поэтесса.
   Эльза: Уборщица! Кому нужна такая уборщица?.. это потому, что они меня в психушке держали.
   Венечка: И долго?
   Эльза: Достаточно, чтобы с ума сойти. Вот видишь: три зуба выбили. В буйном отделении.
   Венечка: (Робко). А ты вполне уверена насчет своей премии? Может, просто показалось?
   Эльза: Вот странный! А зачем они меня, по-твоему, в психушке держали? Что они там, думаешь, ненормальные?
   Венечка: Но это какой-то двусмысленный ответ...
   Эльза: Что поделаешь, шизофрения всегда, как минимум, двусмысленна... Она очень многозначительна!
   Венечка: В творческом плане это даже хорошо. Ты ведь стихи еще пишешь?
   Эльза: Еще бы! Даже если бы меня убили, я бы не замолчала!
   Венечка: Трупы редко бывают способны отстаивать убеждения. Я бы, наверно, с ума сошел, если бы вдруг во время процедуры мой клиент стал читать стихи, к тому же, свои.
   Эльза: Нет, почему же. Я могу. Правда, я не готовилась... кха-кха... (После долгих колебаний). Вот, слушай.
   Славлю не солнце, что дарит нам разума свет. Славлю луну, что, порою, сулит вдохновенье И вожделенье постичь неразумные тайны. В тайные ноты призывно-далеких планет, Я погружаю послушное сердцебиенье Ритмы которого, словно икота, случайны. Разум, как глупая курица, хочет летать. Ах, как он гордо взирает на землю с забора, Тщетной гимнастикой гробя негодные крылья, К звездам зовя у корыта куриную рать. Но человек засыпает и видит в конце коридора Свет, и ныряет душою в него без усилья. Разум сварливо и мелочно спорит с душой: Я здесь хозяин, я в этом живу коридоре, Ты никогда не должна разлучаться со мной И выходить за границы моих территорий... Женщина в белом и в белом суровый мужчина, Бедное тело уводят, их ждет у подъезда машина... Это не лето, а бабочки след на картине... Наполеон - человек и пирог... Шоком морковным кишит электрический сок... Души, не верьте луне, она льстила всегда вам...
   Венечка: (Вдохновенно). Доныне!
   Эльза: Ты должен был сказать "Аминь".
   ОБА МОЛЧАТ.
   Венечка: Знаешь, Эльза, меня зовут не Венечкой.
   Эльза: Кто именно?
   Венечка: Родители.
   Эльза: Ну, ничего, они ведь хотят, как лучше... Ну и как они тебя зовут?
   Венечка: (С омерзением). Гена. Крокодил им, что ли, пригрезился. А тебя как, Эльза? Не может быть, чтобы действительно Эльзой... таких имен в природе не бывает.
   Эльза: Не спрашивай. Это уродливо... Это - драма моей жизни. Еще в четыре года меня объявили вундеркиндом. Я писала такие печальные, недетские стихи. Всех это безумно удивляло. Свою первую и последнюю литературную премию я получила в шесть лет. Тогда же вышли первый и последний сборники моих стихов. Потом я выросла. Стихи мои от этого не стали веселее. Они остались недетскими. Но я перестала быть ребенком, и все потеряли ко мне интерес. Да еще и это ужасное имя... в детстве оно мне помогало, но потом обернулось против меня.
   Венечка: Ну? Что за имя?
   Эльза: Марина... Цветаева... Только по лицу не бей, ладно?!
   Венечка: Да что ты такое о себе возомнила? Да куда тебе до Марины?! Да еще после этого ты имеешь нахальство что-то писать? Поэтесса! Вот я тебя!
   Эльза: Ты еще не все знаешь. Я не просто Марина. Я к тому же - Марина Ивановна. Да что ж я, виновата, что ли. Я столько сил потратила, чтобы получить паспорт на имя Эльзы Эпельбаум. А потом меня с такой фамилией все послали подальше.
   Венечка: Ну, это же - другое дело! Сколько вы перенесли! Хотя... неужели, в эмигрантских альманахах вам были не рады?
   Эльза: Были. Но не из-за немецкой фамилии. Просто люди хорошие. Пригрели. Напечатали. Ну и что? Они разве стали гонорары платить?
   Венечка: Ладно, дай руку, мужественная женщина! (Эльза дает, Венечка с таинственным видом что-то туда сыпет).
   ОБА МОЛЧАТ.
   Эльза: Что ж ты все время пьешь в таких неуютных местах? Неужели, не имеешь собственного угла?
   Венечка: Имею... но, понимаешь, там слишком много углов. Там четыре комнаты.
   Эльза: Ну и что? Беда большая! Ты три из них позабивай, а в оставшейся поставь драную раскладушку на голом полу, стены обклей газетами, чайник водрузи на трехногую табуретку, которая периодически опрокидывается... о! еще нужен рулон туалетной бумаги, чтоб мысли записывать. И пей себе на здоровье, в гордом одиночестве.
   Венечка: Спасибо. Хватит, что я там всю ночь сплю.
   Эльза: Тогда сдавай комнаты.
   Венечка: Это еще зачем?
   Эльза: Будешь деньги иметь.
   Венечка: Да имею я эти деньги! Вот вчера только получил первую крупную трупную зарплату. Сто баксов за бальзамацию крутого мэна, расстрелянного впритык из винтовки М-16. Представляешь себе этот вид?
   Эльза: Я ничего не понимаю в оружии.
   Венечка: А я скоро начну понимать! Был когда-то свободным, блин, художником, похавать, блин, было не на что, мечтал, блин, журнал издавать, как на Западе... А сейчас... ху... художник, какой я художник, если... да ху... мне журнал, если я не рисую? Ты хоть знаешь, чем я сейчас занимаюсь после работы? Пишу дурацкие карты для салона экстрасенса-графоманки. Двадцать две полутораметровых дуры акрилом! Весь аванс на холст и краски ушел.
   Эльза: Когда ты находишься в своей квартире, то, наверное, чувствуешь, что обязан что-то делать, но вдохновения-то нет. Это совершенно естественно, Венечка! Тут главное - найти себе такое дело, чтобы можно было ничего не делать. А такое дело - выпивка.
   Венечка: Как же так? Неужели в этом мире меня кто-нибудь понимает? Это странно.
   Эльза: Конечно, понимаю. Я ведь женщина!
   Венечка: Ну, это ты уже загнула. Но не будем углубляться. Неважно. Ведь просто два человека, независимо от пола, все равно в принципе могут понять друг друга?
   Эльза: Да, сейчас на пол никто уже не смотрит.
   Венечка: Мне не нравится твоя злая ирония, Эльза. Очень не нравится. Я говорил о другом. Неужели два индивида, две души, две абстрактно взятых творческих личности, могут понять друг друга лишь тогда, когда они предаются общему пороку? Почему считают единомышленниками тех, кто встречается выпить водки, заняться грехом содомским, замыслить теракт, а не тех, которые просто одинаково любят в одиночестве слушать Вивальди?
   Эльза: Ну и ищи своих единомышленников! Вперед! Днем с огнем! Только где ты их найдешь, нежных? В своей тусовке? Под магазином? На работе? Поищи-поищи! Я и в Париже не нашла. А как надеялась! Но достаточно тебе отказаться от своих модных капризов, которые на самом деле есть знаки принадлежности к стае, как тебя перестанут считать художником. Тебя просто выкинут из очереди, скажут: "Вас тут не стояло!". И придется вкалывать, как сумасшедший, чтобы не сойти с ума.
   Венечка: Хватит резонерствовать в нетрезвом виде! Что за блажь говорить очевидности? От мерзостей жизни достойней отворачиваться, чем разглядывать их, как вирусы, в микроскоп. Понимаешь, Эльза, когда я встречаю себе подобных, мне кажется, будто у меня - белая горячка и мне мерещатся мелкие зеленые черти.
   Эльза: Не нужно бежать от себе подобных. От себя ведь не убежишь. Лучше возьми меня к себе жить. Я тебе быстро организую ту еще обстановку. Ты поймешь, что есть лишь один выбор: либо общаться со мной, либо уткнуться в рисование. Ты станешь гением, Венечка!