Страница:
Ничто так не ранит в детстве и отрочестве, как незаслуженное пренебрежение, несправедливость. И если ребенку, споткнувшемуся на не всегда гладком жизненном пути, руку помощи первой не протянет школа, вооруженная богатым опытом педагогических знаний, то кто же сделает это вместо нее?
Однако – и я хотел бы особо подчеркнуть это – не стоит забывать, что при всех случаях влияние школы на подростка не первично: в первый класс он приходит уже с определенным представлением о вещах, сложившимся за семь лет жизни в семье, с родителями. Поэтому, когда мы говорим, что воспитание должно решаться общими усилиями школы и семьи, не надо забывать, что первую роль в этом процессе все-таки играет семья.
От родителей, от старших братьев и сестер маленький человек получает первые уроки жизни. Первые уроки самовоспитания.
Из отчего дома подросток приносит в школу свой нравственный багаж, заложенный в него еще в тот период, когда родительские руки направляли первые шаги, помогали удерживать равновесие.
Нравственный фундамент человека, его личность цементируется в раннем детстве, когда малыш, как говорят в народе, «лежит еще поперек лавки». Эта народная мудрость целиком подтверждается выводами современной науки. Начало становления «трудных» чаще всего относится не к пятому-шестому классу, а к пятому-шестому годам жизни, когда бурно формируется эмоциональная и душевная настроенность.
Ребята судят о ценности и значимости жизненных поступков, они определяют идеалы и ориентиры прежде всего по образу жизни и взглядам родителей. Я знаю десятки семей, где добро всегда порождало добро, где чистота и искренность человеческих дел порождают у детей такую же ответную реакцию.
Родители воспитывают в детях не только чувство собственного достоинства, но и естественную необходимость требовать от себя и своих поступков нравственной чистоты. Но если подросток оказывается в плену «семейной пропаганды», в которой преобладают грубость, ханжество, аморальность, примеры и поступки старших становятся губительными для детей.
«Я ненавижу своих родителей. Они противны мне», – пишет двенадцатилетний мальчишка. «Устройте меня на работу, только с общежитием. Я не могу больше находиться с родителями-пьяницами», – пишет другой подросток.
Дети, даже с неокрепшим сознанием, остро чувствуют опасность, которую порой вносят в их судьбу некоторые родители, и по-своему начинают бороться за свою будущую жизнь.
Начальник Московского детского приемника-распределителя Зинаида Сергеевна Олейникова, серьезная, самоотверженная женщина, любящая чужих детей не меньше, чем своих собственных, познакомила меня с горькой судьбой десятилетнего Аркадия Дрикера из Томилина, который только в течение трех месяцев пять раз побывал в Даниловском приемнике. Бежит из дома: отец и мать пьют. Рассказывала о московских ребятах Кудрявцевых – Свете, Ире и Юре – с Соколиной горы. Они не могут видеть мать, которая пропивает все со своими «ухажерами».
Побывайте в милиции или в суде – и вы узнаете истинные причины и глубину трагедий некоторых «трудных» ребят.
На скамье подсудимых вместе с ними невольно видишь и тех взрослых, которые обязаны нести ответственность за их воспитание. Это подчас и добропорядочный папаша, наливающий стакан вина несовершеннолетнему сыну, и мастер, делающий приписки в нарядах, и мать, покупающая билеты дочери в кино на два сеанса: сегодня она принимает поклонника…
Как-то поздней осенью во дворе одного из московских домов работники милиции подобрали четверых пьяных подростков-восьмиклассников.
В сухом милицейском протоколе значится, что «в кармане одного из доставленных обнаружен листок из ученической тетради – „меню“ вечеринки: „Три бутылки „Столичной“, три бутылки портвейна, восемь бутылок лимонада. Закуски: селедки полкило, сыра 400 г, черного хлеба 1 кг, 8 пирожных девчонкам“.
Каждый из этих ребят по случаю праздника получил по десять рублей от родителей. Купить вино в принципе родители разрешили.
Шестнадцатилетнего Станиславчука из Подмосковья родители на пасху усадили за стол и напоили. Без всякой причины, как отмечается в официальном документе, составленном по этому поводу, он в тот же вечер жестоко избил двух граждан. В итоге – суд и лишение свободы.
Рабочий Московской железной дороги Серегин из города Реутова давно уже втянул в пьянство своего несовершеннолетнего сына Александра. В ноябрьские дни отец и сын после очередной распитой бутылки угнали автомашину. Решили прокатиться с ветерком для освежения и бодрости духа. И конечно, дело кончилось судом и наказанием.
Когда родители, подающие примеры дурного, обвиняют в плохом поведении своих детей школу, комсомол, общественность, милицию, мне вспоминаются слова Л. Н. Толстого: «… как смешны требования людей курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в день о том, чтоб доктор сделал их здоровыми, несмотря на их нездоровый образ жизни, так же смешны требования людей научить их, как, продолжая вести жизнь ненравственную, можно было бы дать нравственное воспитание детям».
Вопрос о «трудных» детях постоянно связан с вопросом о «трудных» взрослых, «неблагополучных» семьях с их искаженной моралью и недостойным образом жизни. Какие же меры воздействия могут быстро исправить «неблагополучных» родителей? Штрафы? Уведомление по месту работы? Товарищеские суды?.. Конечно, и от степени разумного воздействия общественности, административных органов зависит, как скоро исчезнут «неблагополучные» семьи.
Но вот как быть с детьми, живущими в таких семьях? Искать ответа лишь в расширении мер административной или иной ответственности родителей – решение задачи наполовину. От штрафа или суда ни отец, ни мать не станут более разумными и заботливыми воспитателями.
Говоря об ответственности родителей, нельзя забывать и о помощи им. В наш сложный век, требующий от людей широты кругозора и больших познаний, каждый сочтет абсурдным предложение допускать к работе на станке без практики и экзаменов, разрешать езду на автомашине без водительских прав. Но можно ли наиболее ответственные задачи жизни, такие, как воспитание ребенка, решать без достаточной подготовки? Лекции, семинары, консультации, организуемые детскими комнатами милиции, учебными и медицинскими учреждениями, чаще рассчитаны на активистов и общественников и реже на «неблагополучных» родителей.
Не будет ошибкой утверждение: если справедливы требования о повышении ответственности родителей за воспитание детей, то справедливы и предложения о помощи родителям в овладении искусством такого воспитания.
И наконец вопрос, требующий, как мне кажется, тщательного рассмотрения – печальное разобщение педагогической и врачебной мысли. Дело в том, что «трудный» подросток – это подчас больной ребенок, страдающий неврозами, повышенной возбудимостью, имеющий открытые или скрытые физические недостатки. Поэтому не всегда верно расценивать отклонения подростка от норм обычного поведения как проявление непослушания или сложности характера. Иногда просто-напросто требуется умное и своевременное лечение. Здесь полезно не забывать известную формулу великого педагога К. Д. Ушинского: «Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, то она должна прежде всего знать его тоже во всех отношениях». А достигнуть этого педагогика может лишь в содружестве с медициной. Наукой накоплен бесценный опыт знаний о детях, страдающих патологией поведения.
Следует, по-видимому, с большим вниманием отнестись к мысли, высказанной в последнее время на страницах печати видными учеными и писателями, о том, что наряду со школами для детей с различными дефектами надо открывать школы и для детей с легкими отклонениями в психике, с особо возбудимой нервной системой. В таких медико-педагогических учреждениях детей будут не только учить, но и лечить.
Можно не сомневаться, что союз медицины и педагогики даст самые благоприятные результаты. Этот союз станет реально преграждающим барьером на пути «неисправимых» подростков в трудовые колонии. Место назиданий, нравоучений, проповедей займут дела конкретные, действенные. Уменьшится и число любителей чисто административных, карательных мер.
Медико-педагогический подход к «трудным» детям вовсе не означает сведения наболевшей проблемы к поиску патологии в развитии ребенка. Большинство таких подростков психически абсолютно здоровы, а вот нравственно изуродованы.
Речь идет о синтезе врачебной и педагогической мысли и практики.
Сегодня, как никогда, важно знать детей. Научно-техническая революция, невиданно ускорившая ритм нашей жизни, изменившая облик нашего бытия, не могла не отразиться на психике детей. Я не буду углубляться в этот вопрос, он весьма сложен и заслуживает самостоятельного изучения. Касаюсь его лишь затем, чтобы подчеркнуть важность изучения детской психики именно сегодня. Как возросли нервность детей, их впечатлительность, восприимчивость! Хорошо это или плохо? Все зависит от окружения, от того, что именно воспринимают дети, как и на что они реагируют.
Говорят, возраст отрезвляет человека. Поступки становятся осмысленнее, жизненный опыт во многое вносит ясность. Но он же, этот опыт, требует точности ответов и верности решений.
Самые трудные жизненные задачи решаются легче и правильнее, если человек привык давать оценку своим поступкам.
Чтобы не было срывов, конфликтов, нравственных потрясений и катастроф, последствия которых сложно устранить, человека, как драгоценный камень, нужно огранивать. Огранивать с детства. Это – сложное искусство. Не случайно гранильщиков драгоценных камней называют философами.
Но куда сложнее положить единственно правильную грань не на холодный камень, а на неокрепший детский характер.
Забота о ребенке выражается ведь не только в том, чтоб он был одет, накормлен и здоров. Физическое здоровье важно, бесспорно, но куда важнее здоровье нравственное. А оно ведь не возникает само по себе.
Нравственная огранка личности – процесс долгий и хлопотный, он требует сосредоточенности и упорства.
«Трудных» детей не бывает в семьях, где царит атмосфера дружбы и взаимопомощи. Дети становятся «трудными» тогда, когда убеждаются в своей духовной заброшенности, одиночестве, когда родители воздвигают между ними и собой невидимый барьер, создают свою, обособленную, «взрослую» область взаимоотношений, в которую нет доступа ребенку. Ребенок перестает чувствовать себя полноправным членом семьи, личностью, в нем накапливается обида и рождается желание завести свой, тоже обособленный мир, куда уже родителям не будет доступа.
Это не всегда происходит сознательно. Я знал одну семью, где папа был доктором наук, мама – кандидатом, работали они в одном и том же институте и, приходя домой, продолжали говорить о своей работе, о науке, об эксперименте, который ставила мама. Слушая их, десятилетний сын, конечно, ничего не понимал, в разговор он не вмешивался: усвоил, что «это – не его ума дело». Он привык к тому, что папа занят и ему мешать нельзя, что мама озабочена своим экспериментом и ей не до него. Раз в неделю папа наскоро пробегал глазами его дневник, а мама давала деньги на кино. В поисках друзей и общения он все свободное время стал проводить во дворе, сдружился с местными хулиганами, научился играть в карты, а через год изумленных папу и маму уже вызывали в милицию: сын был замешан в воровстве.
Конечно, не надо думать, что, попав «на улицу», любой ребенок испортится. Улица сама по себе не страшна, тем более для ребенка, в котором заложены крепкие нравственные начала. Но влияние улицы бывает пагубным для подростков с неокрепшим характером, для одиноких и запуганных, для озлобленных и жаждущих самоутверждения ребят.
Почему поиски друзей приводят подростков подчас на улицу, а, скажем, не на спортплощадку? Потому что улица – это царство вкусов и порядков подростков, это мир их особых отношений, со своей системой ценностей, культом силы, смелости, ловкости, находчивости, со своими признанными «лидерами», которым мечтают подражать подростки. «Улица» живет по своим законам дружбы и вражды, руководствуясь своим «кодексом подростка», и статьи этого кодекса вовсе не совпадают с нашими понятиями и представлениями.
Очень важно вовремя объяснить подростку ложность критериев, царствующих иногда в среде мальчишек, научить его отличать романтику от псевдоромантики, истинную смелость от показной, объяснить, что настоящая дружба основывается не на силе, не на принуждении, не на унижении, а на равноправии и благородстве. А взрослые часто снисходительно смотрят на желание ребят отстоять право на «свою» жизнь, на свои отношения; как правило, они редко вмешиваются в дворовые драки («Сами подрались – сами разберутся!»), редко интересуются, чем именно занимаются ребята, собравшись вечером во дворе: чего, мол, там интересоваться, у мальчишек свои забавы. Но их забавы не всегда кончаются благополучно.
Однажды доставили в больницу мальчишку лет двенадцати с серьезной огнестрельной раной.
Врачи недоумевали: какой злой человек мог выстрелить в ребенка? Очнувшись после операции, мальчишка рассказал, что в руках у него разорвался самопал.
– Ну скажи, пожалуйста, зачем тебе самопал? – спрашивал я и долго не мог добиться ответа.
Наконец паренек признался:
– Хотел пугать ребят. Чтобы не приставали. Пусть знают, что я не трус.
Не раз доводилось мне отбирать у ребят ножи, самодельные кинжалы и самопалы. Характерно, что все эти самоделки были атрибутами их мальчишеской смелости.
Мастер машиностроительного завода, отец двоих взрослых детей, проходя по своему участку в самом начале смены, видел, как два семнадцатилетних паренька вытачивают самопал.
Ему бы подойти, поинтересоваться, зачем мальчишкам самопал.
Но мастер прошел мимо и не поинтересовался.
А в тот же вечер на улице, вытащив этот самопал, ребята пытались снять с прохожего, к слову, друга и соседа того мастера (случаются же в жизни подобные совпадения!), меховую шапку.
На суде выступали представители цеха, общественные защитники и обвинители.
Выступал и тот мастер, который видел, как делали самопал. Произнеся гневную речь, требовал сурового наказания.
А ведь подойди он тогда к ребятам, поговори с ними, отбери у них самопал, может, суда и не было бы. Подумай тот мастер, что из этого самопала могли выстрелить в его сына – каким красноречивым, решительным и принципиальным был бы он тогда в цехе, а не на суде!
Леньку по кличке Юла задержали за кражу из кондитерской палатки. Помимо конфет и шоколада в его кармане был обнаружен самодельный самопал.
– Сам сделал, – с гордостью рассказывал он. – Было еще два таких. Один продал за трешку Кольке, второй – его другу Владьке.
По вызову явился Колька. Самопал отдал без долгих разговоров. Положил на стол и стоял опустив голову. Но помочь найти Владьку отказался.
– Я не доносчик и не предатель, – горячился Колька. – Вы уголовный розыск, вы и ищите.
На следующий день Владьку нашли. Он лежал в кустах на пустыре. Застывшая струйка крови у небольшого отверстия над глазом показывала, что медицинская помощь уже не нужна.
В метре от Владькиных рук – металлическая трубка со вздувшимся концом. Рядом пустой коробок из-под спичек. «Несчастный случай, – заключил судебно-медицинский эксперт. – Взорвался самопал».
…Судили троих ребят. Старшему – семнадцать, младшему нет еще и пятнадцати. Сидели они за загородкой на скамье подсудимых. В зале – родители, учителя, приятели из школы и со двора.
Трое подсудимых – ребята ладные, не по годам рослые – держатся так, точно им море по колено.
Судили всех троих за угон автомашины и за кражу плаща, что лежал на заднем сиденье.
Судья, народные заседатели, прокурор и адвокаты задавали вопросы, и постепенно самоуверенность и невозмутимость у трех воришек исчезли.
Исчезли потому, что шаг за шагом раскрывалась вся эта невеселая история. И каждый шаг получал оценку. То, что раньше казалось храбростью, превращалось в трусость.
Когда угоняли машину, оглядывались, не видит ли кто.
Когда ехали по городу, боялись: а вдруг остановят?
Когда пытались продать плащ, тряслись от страха.
На вопрос судьи: «Зачем же вы угоняли чужую машину?» – один из подсудимых ответил: «Хотели, чтобы ребята знали, что мы смелые».
– И суда не боялись?
– Мы не думали, что нас будут судить за это. Ребята хотели быть смелыми… Для нас, работников милиции, такое геройство – чрезвычайное происшествие.
Как только поступило сообщение об угоне машины, тотчас же были поставлены в известность все милицейские посты и наряды. Пока машину не обнаружили, мы нервничали: кто за рулем?
Не слишком ли дорогая цена у такой, с позволения сказать, «смелости».
Жизнь и жизненный опыт, мудрость, накапливаемая годами, учат отличать добро от зла. Но жизненный опыт подчас набирается слишком медленно. «Трудный» мальчишка не всегда доверится взрослому человеку. Мальчишка ищет необыкновенного и в своих поисках, случается, попадает под влияние друга Тюри. У Тюри своя система «пропаганды» и привлечения, подчас в психологии подростка он разбирается не хуже других, попивая «Жигулевское» где-нибудь в Сокольниках на зеленом бугорке, он разглагольствует о романтике, дружбе, смелости… и с ухмылкой спокойно толкает мальчишку в тюрьму. Такая «романтика» ему, Тюре, по душе, она ему очень выгодна, а дружба неискушенного паренька порой спасает его от наказания.
Мы никогда не можем забывать о том, что и преступники занимаются «воспитанием», что их «воспитание» изощренно и продуманно. Они исподволь и упорно готовят себе помощников, умело используя неписаные уличные законы дружбы и преданности, чтобы в нужную минуту было на кого опереться.
Неискушенному мальчишке порой трудно сразу разобраться, куда его ведут и на что толкают. Он этого еще не осознает, а шаг, определивший, может быть, всю его дальнейшую жизнь, сделан. Плохо начинать жизнь с неверного шага!
Поэтому важно научить подростка принимать правильные решения, уметь отличать добро от зла. Человек с самых юных лет обязан понимать, что смелый не полезет с ножом на безоружного. Отважный не станет нападать из-за угла. А товарищ тот, кто оберегает от беды. Подростку необходимо дать верные представления об идеалах, к которым он так стремится, иначе юношеский максимализм и мечты о дружбе, товариществе, смелости начнут эксплуатировать такие, как Тюря.
Как часто, говоря о высоких целях воспитания, о его нравственных аспектах, забывают, что воспитание – не мероприятие кампанейского характера, воспитание только тогда приносит плоды, когда это непрерывный, повседневный процесс.
Любую болезнь не рекомендуется запускать. Мелочи, оставленные без внимания, перерастают в крупные неприятности.
Воспитание – сражение за человека. Каким он будет – не личная, а общественная проблема.
Мы часто говорим о профилактике. О том, что преступление необходимо предупреждать. Вести работу в семье, в школе, на производстве, во дворе, на улице. Все признают важность профилактики, особенно среди подростков. Но сколько опыта, сил и мужества требуется, чтобы руководствоваться этими вроде бы прописными истинами в повседневной жизни.
Заблуждаются те, кто думает, что профилактика преступности – обязанность только органов милиции. Милиция не сможет следить за развитием, становлением характера каждого подростка, не может знать всех обстоятельств его жизни. А подросток с его неустоявшимися представлениями о дозволенном и недозволенном нуждается в постоянном внимании, в постоянной, неназойливой, но заботливой опеке. Не надо понимать профилактику упрощенно, как грозную беседу с инспектором детской комнаты милиции.
Профилактика – обширный комплекс мер, многогранный процесс. В ней сочетается многое: и помощь человеку, попавшему под пагубное влияние другого человека, и корректировка взглядов правонарушителей, и борьба с источниками вредных влияний. И конечно, жизнеустройство правонарушителей. Высокие задачи профилактики немыслимы без человечности, без надежды на силы добра, без преодоления зла.
Меры профилактики просты по содержанию, но сложны по методичности, по доведению начатого дела до конца, по учету особенностей характеров, судеб. Существенно то, что профилактика становится заботой и обязанностью не только работников милиции, в нее включаются различные организации, люди различных профессий, объединенные гуманностью поставленной цели. В этом ее успех.
Воспитывая молодого человека, надо учитывать, что подчас он может совершать поступки, не предвидя последствий, совесть его не подготовлена к верной оценке последствий. Он мечтает о настоящей мужской дружбе, о смелости и товариществе, и его можно вовремя переориентировать, если он попал под злое влияние. Но где индикатор, предупреждающий о том, что пришла беда, где та контрольная лампочка, которая зажигается в момент опасности, где та самая лакмусовая бумажка, меняющая свой цвет потому, что сделан неверный шаг? Искать простой, однозначный рецепт для ликвидации преступности наивно, хоть и заманчиво.
Каждое преступление индивидуально и неповторимо, вот почему каждый раз заново необходимо взвешивать все «за» и «против». Другого пути нет.
ДРУГ
Однако – и я хотел бы особо подчеркнуть это – не стоит забывать, что при всех случаях влияние школы на подростка не первично: в первый класс он приходит уже с определенным представлением о вещах, сложившимся за семь лет жизни в семье, с родителями. Поэтому, когда мы говорим, что воспитание должно решаться общими усилиями школы и семьи, не надо забывать, что первую роль в этом процессе все-таки играет семья.
От родителей, от старших братьев и сестер маленький человек получает первые уроки жизни. Первые уроки самовоспитания.
Из отчего дома подросток приносит в школу свой нравственный багаж, заложенный в него еще в тот период, когда родительские руки направляли первые шаги, помогали удерживать равновесие.
Нравственный фундамент человека, его личность цементируется в раннем детстве, когда малыш, как говорят в народе, «лежит еще поперек лавки». Эта народная мудрость целиком подтверждается выводами современной науки. Начало становления «трудных» чаще всего относится не к пятому-шестому классу, а к пятому-шестому годам жизни, когда бурно формируется эмоциональная и душевная настроенность.
Ребята судят о ценности и значимости жизненных поступков, они определяют идеалы и ориентиры прежде всего по образу жизни и взглядам родителей. Я знаю десятки семей, где добро всегда порождало добро, где чистота и искренность человеческих дел порождают у детей такую же ответную реакцию.
Родители воспитывают в детях не только чувство собственного достоинства, но и естественную необходимость требовать от себя и своих поступков нравственной чистоты. Но если подросток оказывается в плену «семейной пропаганды», в которой преобладают грубость, ханжество, аморальность, примеры и поступки старших становятся губительными для детей.
«Я ненавижу своих родителей. Они противны мне», – пишет двенадцатилетний мальчишка. «Устройте меня на работу, только с общежитием. Я не могу больше находиться с родителями-пьяницами», – пишет другой подросток.
Дети, даже с неокрепшим сознанием, остро чувствуют опасность, которую порой вносят в их судьбу некоторые родители, и по-своему начинают бороться за свою будущую жизнь.
Начальник Московского детского приемника-распределителя Зинаида Сергеевна Олейникова, серьезная, самоотверженная женщина, любящая чужих детей не меньше, чем своих собственных, познакомила меня с горькой судьбой десятилетнего Аркадия Дрикера из Томилина, который только в течение трех месяцев пять раз побывал в Даниловском приемнике. Бежит из дома: отец и мать пьют. Рассказывала о московских ребятах Кудрявцевых – Свете, Ире и Юре – с Соколиной горы. Они не могут видеть мать, которая пропивает все со своими «ухажерами».
Побывайте в милиции или в суде – и вы узнаете истинные причины и глубину трагедий некоторых «трудных» ребят.
На скамье подсудимых вместе с ними невольно видишь и тех взрослых, которые обязаны нести ответственность за их воспитание. Это подчас и добропорядочный папаша, наливающий стакан вина несовершеннолетнему сыну, и мастер, делающий приписки в нарядах, и мать, покупающая билеты дочери в кино на два сеанса: сегодня она принимает поклонника…
Как-то поздней осенью во дворе одного из московских домов работники милиции подобрали четверых пьяных подростков-восьмиклассников.
В сухом милицейском протоколе значится, что «в кармане одного из доставленных обнаружен листок из ученической тетради – „меню“ вечеринки: „Три бутылки „Столичной“, три бутылки портвейна, восемь бутылок лимонада. Закуски: селедки полкило, сыра 400 г, черного хлеба 1 кг, 8 пирожных девчонкам“.
Каждый из этих ребят по случаю праздника получил по десять рублей от родителей. Купить вино в принципе родители разрешили.
Шестнадцатилетнего Станиславчука из Подмосковья родители на пасху усадили за стол и напоили. Без всякой причины, как отмечается в официальном документе, составленном по этому поводу, он в тот же вечер жестоко избил двух граждан. В итоге – суд и лишение свободы.
Рабочий Московской железной дороги Серегин из города Реутова давно уже втянул в пьянство своего несовершеннолетнего сына Александра. В ноябрьские дни отец и сын после очередной распитой бутылки угнали автомашину. Решили прокатиться с ветерком для освежения и бодрости духа. И конечно, дело кончилось судом и наказанием.
Когда родители, подающие примеры дурного, обвиняют в плохом поведении своих детей школу, комсомол, общественность, милицию, мне вспоминаются слова Л. Н. Толстого: «… как смешны требования людей курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в день о том, чтоб доктор сделал их здоровыми, несмотря на их нездоровый образ жизни, так же смешны требования людей научить их, как, продолжая вести жизнь ненравственную, можно было бы дать нравственное воспитание детям».
Вопрос о «трудных» детях постоянно связан с вопросом о «трудных» взрослых, «неблагополучных» семьях с их искаженной моралью и недостойным образом жизни. Какие же меры воздействия могут быстро исправить «неблагополучных» родителей? Штрафы? Уведомление по месту работы? Товарищеские суды?.. Конечно, и от степени разумного воздействия общественности, административных органов зависит, как скоро исчезнут «неблагополучные» семьи.
Но вот как быть с детьми, живущими в таких семьях? Искать ответа лишь в расширении мер административной или иной ответственности родителей – решение задачи наполовину. От штрафа или суда ни отец, ни мать не станут более разумными и заботливыми воспитателями.
Говоря об ответственности родителей, нельзя забывать и о помощи им. В наш сложный век, требующий от людей широты кругозора и больших познаний, каждый сочтет абсурдным предложение допускать к работе на станке без практики и экзаменов, разрешать езду на автомашине без водительских прав. Но можно ли наиболее ответственные задачи жизни, такие, как воспитание ребенка, решать без достаточной подготовки? Лекции, семинары, консультации, организуемые детскими комнатами милиции, учебными и медицинскими учреждениями, чаще рассчитаны на активистов и общественников и реже на «неблагополучных» родителей.
Не будет ошибкой утверждение: если справедливы требования о повышении ответственности родителей за воспитание детей, то справедливы и предложения о помощи родителям в овладении искусством такого воспитания.
И наконец вопрос, требующий, как мне кажется, тщательного рассмотрения – печальное разобщение педагогической и врачебной мысли. Дело в том, что «трудный» подросток – это подчас больной ребенок, страдающий неврозами, повышенной возбудимостью, имеющий открытые или скрытые физические недостатки. Поэтому не всегда верно расценивать отклонения подростка от норм обычного поведения как проявление непослушания или сложности характера. Иногда просто-напросто требуется умное и своевременное лечение. Здесь полезно не забывать известную формулу великого педагога К. Д. Ушинского: «Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, то она должна прежде всего знать его тоже во всех отношениях». А достигнуть этого педагогика может лишь в содружестве с медициной. Наукой накоплен бесценный опыт знаний о детях, страдающих патологией поведения.
Следует, по-видимому, с большим вниманием отнестись к мысли, высказанной в последнее время на страницах печати видными учеными и писателями, о том, что наряду со школами для детей с различными дефектами надо открывать школы и для детей с легкими отклонениями в психике, с особо возбудимой нервной системой. В таких медико-педагогических учреждениях детей будут не только учить, но и лечить.
Можно не сомневаться, что союз медицины и педагогики даст самые благоприятные результаты. Этот союз станет реально преграждающим барьером на пути «неисправимых» подростков в трудовые колонии. Место назиданий, нравоучений, проповедей займут дела конкретные, действенные. Уменьшится и число любителей чисто административных, карательных мер.
Медико-педагогический подход к «трудным» детям вовсе не означает сведения наболевшей проблемы к поиску патологии в развитии ребенка. Большинство таких подростков психически абсолютно здоровы, а вот нравственно изуродованы.
Речь идет о синтезе врачебной и педагогической мысли и практики.
Сегодня, как никогда, важно знать детей. Научно-техническая революция, невиданно ускорившая ритм нашей жизни, изменившая облик нашего бытия, не могла не отразиться на психике детей. Я не буду углубляться в этот вопрос, он весьма сложен и заслуживает самостоятельного изучения. Касаюсь его лишь затем, чтобы подчеркнуть важность изучения детской психики именно сегодня. Как возросли нервность детей, их впечатлительность, восприимчивость! Хорошо это или плохо? Все зависит от окружения, от того, что именно воспринимают дети, как и на что они реагируют.
Говорят, возраст отрезвляет человека. Поступки становятся осмысленнее, жизненный опыт во многое вносит ясность. Но он же, этот опыт, требует точности ответов и верности решений.
Самые трудные жизненные задачи решаются легче и правильнее, если человек привык давать оценку своим поступкам.
Чтобы не было срывов, конфликтов, нравственных потрясений и катастроф, последствия которых сложно устранить, человека, как драгоценный камень, нужно огранивать. Огранивать с детства. Это – сложное искусство. Не случайно гранильщиков драгоценных камней называют философами.
Но куда сложнее положить единственно правильную грань не на холодный камень, а на неокрепший детский характер.
Забота о ребенке выражается ведь не только в том, чтоб он был одет, накормлен и здоров. Физическое здоровье важно, бесспорно, но куда важнее здоровье нравственное. А оно ведь не возникает само по себе.
Нравственная огранка личности – процесс долгий и хлопотный, он требует сосредоточенности и упорства.
«Трудных» детей не бывает в семьях, где царит атмосфера дружбы и взаимопомощи. Дети становятся «трудными» тогда, когда убеждаются в своей духовной заброшенности, одиночестве, когда родители воздвигают между ними и собой невидимый барьер, создают свою, обособленную, «взрослую» область взаимоотношений, в которую нет доступа ребенку. Ребенок перестает чувствовать себя полноправным членом семьи, личностью, в нем накапливается обида и рождается желание завести свой, тоже обособленный мир, куда уже родителям не будет доступа.
Это не всегда происходит сознательно. Я знал одну семью, где папа был доктором наук, мама – кандидатом, работали они в одном и том же институте и, приходя домой, продолжали говорить о своей работе, о науке, об эксперименте, который ставила мама. Слушая их, десятилетний сын, конечно, ничего не понимал, в разговор он не вмешивался: усвоил, что «это – не его ума дело». Он привык к тому, что папа занят и ему мешать нельзя, что мама озабочена своим экспериментом и ей не до него. Раз в неделю папа наскоро пробегал глазами его дневник, а мама давала деньги на кино. В поисках друзей и общения он все свободное время стал проводить во дворе, сдружился с местными хулиганами, научился играть в карты, а через год изумленных папу и маму уже вызывали в милицию: сын был замешан в воровстве.
Конечно, не надо думать, что, попав «на улицу», любой ребенок испортится. Улица сама по себе не страшна, тем более для ребенка, в котором заложены крепкие нравственные начала. Но влияние улицы бывает пагубным для подростков с неокрепшим характером, для одиноких и запуганных, для озлобленных и жаждущих самоутверждения ребят.
Почему поиски друзей приводят подростков подчас на улицу, а, скажем, не на спортплощадку? Потому что улица – это царство вкусов и порядков подростков, это мир их особых отношений, со своей системой ценностей, культом силы, смелости, ловкости, находчивости, со своими признанными «лидерами», которым мечтают подражать подростки. «Улица» живет по своим законам дружбы и вражды, руководствуясь своим «кодексом подростка», и статьи этого кодекса вовсе не совпадают с нашими понятиями и представлениями.
Очень важно вовремя объяснить подростку ложность критериев, царствующих иногда в среде мальчишек, научить его отличать романтику от псевдоромантики, истинную смелость от показной, объяснить, что настоящая дружба основывается не на силе, не на принуждении, не на унижении, а на равноправии и благородстве. А взрослые часто снисходительно смотрят на желание ребят отстоять право на «свою» жизнь, на свои отношения; как правило, они редко вмешиваются в дворовые драки («Сами подрались – сами разберутся!»), редко интересуются, чем именно занимаются ребята, собравшись вечером во дворе: чего, мол, там интересоваться, у мальчишек свои забавы. Но их забавы не всегда кончаются благополучно.
Однажды доставили в больницу мальчишку лет двенадцати с серьезной огнестрельной раной.
Врачи недоумевали: какой злой человек мог выстрелить в ребенка? Очнувшись после операции, мальчишка рассказал, что в руках у него разорвался самопал.
– Ну скажи, пожалуйста, зачем тебе самопал? – спрашивал я и долго не мог добиться ответа.
Наконец паренек признался:
– Хотел пугать ребят. Чтобы не приставали. Пусть знают, что я не трус.
Не раз доводилось мне отбирать у ребят ножи, самодельные кинжалы и самопалы. Характерно, что все эти самоделки были атрибутами их мальчишеской смелости.
Мастер машиностроительного завода, отец двоих взрослых детей, проходя по своему участку в самом начале смены, видел, как два семнадцатилетних паренька вытачивают самопал.
Ему бы подойти, поинтересоваться, зачем мальчишкам самопал.
Но мастер прошел мимо и не поинтересовался.
А в тот же вечер на улице, вытащив этот самопал, ребята пытались снять с прохожего, к слову, друга и соседа того мастера (случаются же в жизни подобные совпадения!), меховую шапку.
На суде выступали представители цеха, общественные защитники и обвинители.
Выступал и тот мастер, который видел, как делали самопал. Произнеся гневную речь, требовал сурового наказания.
А ведь подойди он тогда к ребятам, поговори с ними, отбери у них самопал, может, суда и не было бы. Подумай тот мастер, что из этого самопала могли выстрелить в его сына – каким красноречивым, решительным и принципиальным был бы он тогда в цехе, а не на суде!
Леньку по кличке Юла задержали за кражу из кондитерской палатки. Помимо конфет и шоколада в его кармане был обнаружен самодельный самопал.
– Сам сделал, – с гордостью рассказывал он. – Было еще два таких. Один продал за трешку Кольке, второй – его другу Владьке.
По вызову явился Колька. Самопал отдал без долгих разговоров. Положил на стол и стоял опустив голову. Но помочь найти Владьку отказался.
– Я не доносчик и не предатель, – горячился Колька. – Вы уголовный розыск, вы и ищите.
На следующий день Владьку нашли. Он лежал в кустах на пустыре. Застывшая струйка крови у небольшого отверстия над глазом показывала, что медицинская помощь уже не нужна.
В метре от Владькиных рук – металлическая трубка со вздувшимся концом. Рядом пустой коробок из-под спичек. «Несчастный случай, – заключил судебно-медицинский эксперт. – Взорвался самопал».
…Судили троих ребят. Старшему – семнадцать, младшему нет еще и пятнадцати. Сидели они за загородкой на скамье подсудимых. В зале – родители, учителя, приятели из школы и со двора.
Трое подсудимых – ребята ладные, не по годам рослые – держатся так, точно им море по колено.
Судили всех троих за угон автомашины и за кражу плаща, что лежал на заднем сиденье.
Судья, народные заседатели, прокурор и адвокаты задавали вопросы, и постепенно самоуверенность и невозмутимость у трех воришек исчезли.
Исчезли потому, что шаг за шагом раскрывалась вся эта невеселая история. И каждый шаг получал оценку. То, что раньше казалось храбростью, превращалось в трусость.
Когда угоняли машину, оглядывались, не видит ли кто.
Когда ехали по городу, боялись: а вдруг остановят?
Когда пытались продать плащ, тряслись от страха.
На вопрос судьи: «Зачем же вы угоняли чужую машину?» – один из подсудимых ответил: «Хотели, чтобы ребята знали, что мы смелые».
– И суда не боялись?
– Мы не думали, что нас будут судить за это. Ребята хотели быть смелыми… Для нас, работников милиции, такое геройство – чрезвычайное происшествие.
Как только поступило сообщение об угоне машины, тотчас же были поставлены в известность все милицейские посты и наряды. Пока машину не обнаружили, мы нервничали: кто за рулем?
Не слишком ли дорогая цена у такой, с позволения сказать, «смелости».
Жизнь и жизненный опыт, мудрость, накапливаемая годами, учат отличать добро от зла. Но жизненный опыт подчас набирается слишком медленно. «Трудный» мальчишка не всегда доверится взрослому человеку. Мальчишка ищет необыкновенного и в своих поисках, случается, попадает под влияние друга Тюри. У Тюри своя система «пропаганды» и привлечения, подчас в психологии подростка он разбирается не хуже других, попивая «Жигулевское» где-нибудь в Сокольниках на зеленом бугорке, он разглагольствует о романтике, дружбе, смелости… и с ухмылкой спокойно толкает мальчишку в тюрьму. Такая «романтика» ему, Тюре, по душе, она ему очень выгодна, а дружба неискушенного паренька порой спасает его от наказания.
Мы никогда не можем забывать о том, что и преступники занимаются «воспитанием», что их «воспитание» изощренно и продуманно. Они исподволь и упорно готовят себе помощников, умело используя неписаные уличные законы дружбы и преданности, чтобы в нужную минуту было на кого опереться.
Неискушенному мальчишке порой трудно сразу разобраться, куда его ведут и на что толкают. Он этого еще не осознает, а шаг, определивший, может быть, всю его дальнейшую жизнь, сделан. Плохо начинать жизнь с неверного шага!
Поэтому важно научить подростка принимать правильные решения, уметь отличать добро от зла. Человек с самых юных лет обязан понимать, что смелый не полезет с ножом на безоружного. Отважный не станет нападать из-за угла. А товарищ тот, кто оберегает от беды. Подростку необходимо дать верные представления об идеалах, к которым он так стремится, иначе юношеский максимализм и мечты о дружбе, товариществе, смелости начнут эксплуатировать такие, как Тюря.
Как часто, говоря о высоких целях воспитания, о его нравственных аспектах, забывают, что воспитание – не мероприятие кампанейского характера, воспитание только тогда приносит плоды, когда это непрерывный, повседневный процесс.
Любую болезнь не рекомендуется запускать. Мелочи, оставленные без внимания, перерастают в крупные неприятности.
Воспитание – сражение за человека. Каким он будет – не личная, а общественная проблема.
Мы часто говорим о профилактике. О том, что преступление необходимо предупреждать. Вести работу в семье, в школе, на производстве, во дворе, на улице. Все признают важность профилактики, особенно среди подростков. Но сколько опыта, сил и мужества требуется, чтобы руководствоваться этими вроде бы прописными истинами в повседневной жизни.
Заблуждаются те, кто думает, что профилактика преступности – обязанность только органов милиции. Милиция не сможет следить за развитием, становлением характера каждого подростка, не может знать всех обстоятельств его жизни. А подросток с его неустоявшимися представлениями о дозволенном и недозволенном нуждается в постоянном внимании, в постоянной, неназойливой, но заботливой опеке. Не надо понимать профилактику упрощенно, как грозную беседу с инспектором детской комнаты милиции.
Профилактика – обширный комплекс мер, многогранный процесс. В ней сочетается многое: и помощь человеку, попавшему под пагубное влияние другого человека, и корректировка взглядов правонарушителей, и борьба с источниками вредных влияний. И конечно, жизнеустройство правонарушителей. Высокие задачи профилактики немыслимы без человечности, без надежды на силы добра, без преодоления зла.
Меры профилактики просты по содержанию, но сложны по методичности, по доведению начатого дела до конца, по учету особенностей характеров, судеб. Существенно то, что профилактика становится заботой и обязанностью не только работников милиции, в нее включаются различные организации, люди различных профессий, объединенные гуманностью поставленной цели. В этом ее успех.
Воспитывая молодого человека, надо учитывать, что подчас он может совершать поступки, не предвидя последствий, совесть его не подготовлена к верной оценке последствий. Он мечтает о настоящей мужской дружбе, о смелости и товариществе, и его можно вовремя переориентировать, если он попал под злое влияние. Но где индикатор, предупреждающий о том, что пришла беда, где та контрольная лампочка, которая зажигается в момент опасности, где та самая лакмусовая бумажка, меняющая свой цвет потому, что сделан неверный шаг? Искать простой, однозначный рецепт для ликвидации преступности наивно, хоть и заманчиво.
Каждое преступление индивидуально и неповторимо, вот почему каждый раз заново необходимо взвешивать все «за» и «против». Другого пути нет.
ДРУГ
Выбежав из подворотни, они окружили Сережку. Их было четверо. Прижатый к сырой стене, он не защищался и не пытался бежать. Суетясь и явно желая отличиться друг перед другом, они старались вовсю. Как легко быть героем без риска!
Тот, что повыше, пряча ухмылку в поднятый воротник короткого бобрикового пальто, бил не сильно. Кончиками пальцев по носу, по губам. Знал: это не больно, но обидно.
Как бы нехотя взмахивая кистью руки, он был уверен в своем праве дать почувствовать Сережке не боль, а унижение. Но для чего?
Пожалуй, каждый из четырех был сильнее Сережки.
Невысокий, худой, он вел себя странно: вздрагивал от ударов, но не отворачивался. Сухими глазами смотрел на своих врагов и не видел ничего, только лицо Генки Крюкова. Вожака. Известного всему Сухаревскому переулку как Генка Крюк.
Его били, а он стоял, покачиваясь от ударов, и смотрел в лицо Крюка, и не было в его взгляде ни мольбы о пощаде, ни растерянности.
Столкнулись две силы. Грубая, злая, необдуманная и гордая сила шестнадцатилетнего мальчишки, уже не ребенка, а парня, уважающего себя и верящего в свою правоту.
– Генка! Душегуб! – В доме напротив открылась форточка, и женский срывающийся голос кричал: – Опять за свое?
Отпусти парня! Кому я сказала! Тебе что, материных слез мало, что ли? Мать пожалей, ирод…
Крюка, видимо, задели слова матери. Его мать в последнее время часто плакала и даже обещала пожаловаться на него в милицию. «Совсем от рук отбился. Школу бросил, с этим хулиганом Шамилем связался!..»
– Давай топай, – он подтолкнул Сережку. – Топай, кому сказал.
– Что ж так? Бей! Ты ведь храбрый, когда четверо на одного. – Сережка сплюнул кровь.
– Беги отсюда, философ несчастный! И не показывайся, а то так дам, ложкой от стены не отскребешь. Характер показывает, цыпленок инкубаторный.
Вытирая кровь с лица, Сережка, не сказав ни слова, медленно пошел по переулку.
Щуплый, маленький, он не унизился до того, чтобы побежать.
Генка Крюк шел на Цветной бульвар, к цирку, где по вечерам в закутке возле Центрального рынка собиралась компания. Самым главным был там его новый друг Шамиль.
Настроение у Генки было под стать погоде. Если б Сережка побежал, или заревел, или попросил пощады, стало бы легче. А он, как и в прошлый раз, даже не охнул. Ну и характер у парня…
Крюк понял вдруг, что не прочь помириться. Но Сережка должен был сделать первый шаг и не делал его, а почему, Генка не понимал.
Они никогда не были друзьями, а поссорились из-за пустяка. Просто Генке обидно стало тогда проигрывать Сережке третью партию подряд.
Сел просто так во дворе при всех своих ребятах и получил мат в третьей партии на пятнадцатом ходу. Оставалось одно, этому научил его Шамиль: «Прав не прав – бери за глотку! Сила есть – ума не надо».
– А ты гусь! Я ведь заметил, что ты жульничаешь. Думаю – показалось. Смотрю, коня не туда поставил. Один раз и сейчас второй…
– Ты играть сначала научись, а потом рассуждай…
Крюк ударил Сережку. Не потому, что был прав. От обиды ударил. «Вот тебе моя правда, философ».
Сережка, не ожидавший удара, упал, но на ноги вскочил быстро.
– Ты что, Крюк?
– Я-то ничего, а ты в следующий раз честнее будешь. Перед ребятами решил фасон показать… Видали.
– Эх, ты, – сказал Сережа и попытался улыбнуться. – На ребят ссылаешься? Ребята и сами сказать могут, я ни перед кем фасона не показываю. Ты играть не умеешь. И спорить не умеешь. Стараешься доказать кулаками и мне и ребятам свою правду. Со мной не получится у тебя, Крюк. Да и с другими не получится. Сейчас ребята тебя слушаются не потому, что ты прав. Они боятся, ты их запугал. Вот твоя правда.
Тот, что повыше, пряча ухмылку в поднятый воротник короткого бобрикового пальто, бил не сильно. Кончиками пальцев по носу, по губам. Знал: это не больно, но обидно.
Как бы нехотя взмахивая кистью руки, он был уверен в своем праве дать почувствовать Сережке не боль, а унижение. Но для чего?
Пожалуй, каждый из четырех был сильнее Сережки.
Невысокий, худой, он вел себя странно: вздрагивал от ударов, но не отворачивался. Сухими глазами смотрел на своих врагов и не видел ничего, только лицо Генки Крюкова. Вожака. Известного всему Сухаревскому переулку как Генка Крюк.
Его били, а он стоял, покачиваясь от ударов, и смотрел в лицо Крюка, и не было в его взгляде ни мольбы о пощаде, ни растерянности.
Столкнулись две силы. Грубая, злая, необдуманная и гордая сила шестнадцатилетнего мальчишки, уже не ребенка, а парня, уважающего себя и верящего в свою правоту.
– Генка! Душегуб! – В доме напротив открылась форточка, и женский срывающийся голос кричал: – Опять за свое?
Отпусти парня! Кому я сказала! Тебе что, материных слез мало, что ли? Мать пожалей, ирод…
Крюка, видимо, задели слова матери. Его мать в последнее время часто плакала и даже обещала пожаловаться на него в милицию. «Совсем от рук отбился. Школу бросил, с этим хулиганом Шамилем связался!..»
– Давай топай, – он подтолкнул Сережку. – Топай, кому сказал.
– Что ж так? Бей! Ты ведь храбрый, когда четверо на одного. – Сережка сплюнул кровь.
– Беги отсюда, философ несчастный! И не показывайся, а то так дам, ложкой от стены не отскребешь. Характер показывает, цыпленок инкубаторный.
Вытирая кровь с лица, Сережка, не сказав ни слова, медленно пошел по переулку.
Щуплый, маленький, он не унизился до того, чтобы побежать.
Генка Крюк шел на Цветной бульвар, к цирку, где по вечерам в закутке возле Центрального рынка собиралась компания. Самым главным был там его новый друг Шамиль.
Настроение у Генки было под стать погоде. Если б Сережка побежал, или заревел, или попросил пощады, стало бы легче. А он, как и в прошлый раз, даже не охнул. Ну и характер у парня…
Крюк понял вдруг, что не прочь помириться. Но Сережка должен был сделать первый шаг и не делал его, а почему, Генка не понимал.
Они никогда не были друзьями, а поссорились из-за пустяка. Просто Генке обидно стало тогда проигрывать Сережке третью партию подряд.
Сел просто так во дворе при всех своих ребятах и получил мат в третьей партии на пятнадцатом ходу. Оставалось одно, этому научил его Шамиль: «Прав не прав – бери за глотку! Сила есть – ума не надо».
– А ты гусь! Я ведь заметил, что ты жульничаешь. Думаю – показалось. Смотрю, коня не туда поставил. Один раз и сейчас второй…
– Ты играть сначала научись, а потом рассуждай…
Крюк ударил Сережку. Не потому, что был прав. От обиды ударил. «Вот тебе моя правда, философ».
Сережка, не ожидавший удара, упал, но на ноги вскочил быстро.
– Ты что, Крюк?
– Я-то ничего, а ты в следующий раз честнее будешь. Перед ребятами решил фасон показать… Видали.
– Эх, ты, – сказал Сережа и попытался улыбнуться. – На ребят ссылаешься? Ребята и сами сказать могут, я ни перед кем фасона не показываю. Ты играть не умеешь. И спорить не умеешь. Стараешься доказать кулаками и мне и ребятам свою правду. Со мной не получится у тебя, Крюк. Да и с другими не получится. Сейчас ребята тебя слушаются не потому, что ты прав. Они боятся, ты их запугал. Вот твоя правда.