Страница:
продолжать период несколько дольше с той целью, чтобы либо не обмануть
ожиданий слушателей чрезмерной краткостью, либо не притупить их внимания
излишне большой длиной периода. Но я имею в виду среднюю норму; ведь речь у
нас идет не о стихе, а законы прозы значительно свободнее. 222. Итак, полный
период сострит приблизительно из четырех членов, как бы из стихов, размером
равных гекзаметрам. Концы этих отдельных стихов представляются как бы узлами
для присоединения дальнейших частей, и в периоде мы эти узлы скрепляем. Если
мы хотим говорить расчлененно, то делаем в этих местах остановки и таким
образом, когда нужно, легко и часто отрешаемся от строгих требований этого
непрерывного течения речи.
Оратор, 49. (164) Закономерность следует соблюдать не только во
взаимном расположении слов, но также и в конечных членах периода, так как
это, согласно вышесказанному, составляет второе требование слуха. Но
закономерность в окончаниях происходит или путем самого расположения слов и
как бы непроизвольно, или в силу известной однородности слов, что уже само
по себе обусловливает их симметрический характер: имеют ли они одинаковые
падежные окончания, сопоставляются ли ими однородные понятия, или
противопоставляются противоположные, - подобные сочетания уже по самой
природе оказываются ритмическими, несмотря на полное отсутствие в них
искусственности. 50. (166) Тем, что греки именуют антитезой, то есть
противопоставлением взаимно различных понятий, всегда неизбежно создается
ораторский ритм и притом без всякой искусственности. (168) Кто этого не
чувствует, у того, не знаю я, что за уши, и походит ли вообще такой человек
на людей. Мой слух по крайней мере и наслаждается законченным и полным
периодом, и чувствует, когда он урезан, и не любит слишком длинных. Но зачем
говорить только обо мне? Часто мне приходилось наблюдать, как целые собрания
встречали криками одобрения красивое заключение фразы. Ведь наш слух ждет,
чтобы мысль, облекаясь в слова, превращалась в законченное целое.
Эта периодическая закругленность была изобретена позже, и древние, я
уверен, применяли б ее, если бы этот прием был им уже известен и введен
тогда в употребление; после же его изобретения все великие ораторы им, как
мы видим, пользовались. (170) Но враждебное отношение вызывает уже самый
термин, когда говорят о ритме в судебной речи или речи на форуме. Это
создает представление, будто применяется слишком много хитрости, чтобы
завладеть слухом слушателей, если оратор в самом процессе речи выискивает
ритмы. Основываясь на этом, эти люди и сами говорят отрывистыми и
обрубленными фразами и порицают тех, кто произносит складные и законченные
предложения: если последние состоят из пустых слов и скрывают незначащие
мысли, то они справедливо их порицают; если же в них заключено достойное
содержание и имеются избранные выражения, то какое основание предпочитать,
чтобы речь спотыкалась и сопровождалась неожиданными остановками, тому,
чтобы она плавно текла вровень с мыслью? Ведь этот "ненавистный" ритм ничего
не влечет за собой иного, кроме складного охвата мысли словами; это делали и
древние, но большею частью случайно, часто благодаря природному чутью, и те
их выражения, которые особенно высоко ценятся, ценятся обычно как раз за
свою законченную форму.
(185) Существуют вообще два элемента, украшающие прозаическую речь,
приятность слова и приятность размеров. В словах заключается как бы некий
материал, а в ритме - его отделка. Но, как и в других областях, изобретения,
вызванные необходимостью, древнее т ех, которые вызываются исканием
наслаждения, так и здесь: голая и необработанная речь, предназначенная
только для выражения мыслей, была изобретена многими веками раньше, чем речь
художественная. (186) Ибо все более легкое и более необходимое всегда
усваивается раньше. (56) Поэтому метафоры и новообразованные и сложные слова
легко усваивались, так как заимствовались из житейского обихода и из
разговорной речи; что касается ритма, то его нельзя было заимствовать из
житейского обихода и из разговорной речи; а тесного или естественного
родства с прозаической речью он не имел. В силу этого, будучи замечен и
усвоен несколько позже, он принес прозаической речи как бы известную
выправку и последние, завершающие штрихи. (187) Так что, если какая-либо
речь представляется сжатой или отрывистой, а иная, напротив, пространной или
расплывчатой, то это, очевидно, должно зависеть не от свойства букв, но от
различия то более редкого, то более частого чередования пауз, и, поскольку
связываемая и перемежающаяся ими речь представляется то устойчивой, то
текучей, неизбежно этого рода свойство должно заключаться в ритмах. Ведь и
самый период, о котором мы не раз говорили, в зависимости от ритма несется и
спадает все стремительнее, пока не дойдет до конца и не остановится. Итак,
ясно, что прозаическая речь должна быть подчинена ритму, но должна чуждаться
стихов. (188) На очереди стоит рассмотреть, поэтические ли это размеры, или
какие-либо иные. Нет размеров за пределами тех, которые применяются в
поэзии; ведь число размеров ограниченно.
Я полагаю, что в прозаической речи как бы перемешиваются и сливаются
все стопы. Ведь мы не могли бы избежать порицания, если бы постоянно
пользовались одними и теми же размерами, так как проза, с одной стороны, не
должна быть сплошь размеренной подобно поэтическому произведению, а с другой
- не должна быть вовсе чужда ритму, подобно языку простого народа. В первом
случае она будет слишком связана и обнаружит свой искусственный характер, во
втором - слишком беспорядочна, так что произведет впечатление обыденности
и пошлости; в итоге, первое не доставит наслаждения, второе вызовет
отвращение. (196) Обычно ставится вопрос: во всем ли периоде целиком следует
выдерживать размеры, или только в начальных и конечных его частях,
большинство полагает, что ритмической должна быть только заключительная
часть, только окончание фразы. И верно, что ритмической должна быть
преимущественно она, но неверно, будто она одна, ибо период дол- жен быть
стройно расположен, а не беспорядочно брошен. В силу этого, поскольку слух
всегда напряженно ожидает заключительных слов и на них успокаивается,
постольку отсутствие в них ритма недопустимо. К этому, однако, концу должен
с самого начала направляться период и на всем своем протяжении от истока
протекать так, чтобы, подойдя к концу, он сам собою останавливался. Это,
впрочем, для (200) людей, прошедших хорошую школу, которые много писали и
все, что говорили без предварительной проработки в письменной форме,
отделывали наподобие написанного, не представит непреодолимых трудностей.
Ведь сначала мыслью очерчивается определенное положение, а затем тотчас же
набегают слова, которые та же мысль, ни с чем не сравнимая по быстроте,
немедленно рассылает в разные стороны, чтобы каждое откликалось со своего
места, и, в зависимости от намеченного их порядка, получается здесь одно
ритмическое заключение, там - иное. При этом все эти слова, и начальные и
находящиеся в середине, должны иметь в виду конечную часть (201)
предложения. Иногда речь несется стремительнее, иногда движется умеренной
поступью, так что с самого начала следует предусмотреть, каким темпом ты
намерен подойти к концу. Но, пользуясь в прозе приемами поэтов, не только
размерами, но в такой же мере и остальными украшениями речи, мы должны
избежать сходства, с поэтическими произведениями. Речь становится
ритмической не только благодаря наличию в ней размера, но также и благодаря
построению и, как выше было сказано, благодаря характеру симметрического
расположения слов. Ритмичность, созданную построением, можно видеть тогда,
когда слова строятся так, что ритм кажется не искусственно созданным, а
вытекающим сам собою. Определенный порядок слов создает ритм без всякого
явного намерения оратора.
Перевод А.Н. Зографа
[Письмо как античный литературный жанр еще ждет своего исследователя; от
простого письма-записки через письмо-рассказ мы приходим к фиктивному
письму-посланию. Этот жанр литературы, уже известный грекам, особенно
культивировался римлянами. После писем Цицерона мы имеем "Послания"
Горация, сборники писем Сенеки, Плиния Младшего и многих других; все они
отличаются друг от друга в зависимости от характера эпохи, в какую они
появились.]
Цицерон вел обширную переписку, и нигде ярче, чем в его письмах, не
вырисовывается перед нами его облик как писателя, человека и политического
деятеля.]
(кн. V, 7, апрель 62 г.) {*}
{* Письмо относится к 62 г. В 63 г. были казнены приверженцы Катилины,
когда Помпей находился в Азии. Оттуда он написал письмо сенату, где довольно
холодно отнесся к деятельности Цицерона и не поздравлял его с "блестящим
консульством". Это обидело самолюбивого Цицерона, и он пишет данное письмо.
Для нас оно интересно своим окончанием: сравнением себя с Лелием, которому
Цицерон посвятил целый философский трактат "Лелий, или о дружбе", а Помпея
со Сципионом.}
Марк Туллий, сын Марка, Цицерон шлет привет Гнею Помпею, сыну Гнея,
Великому императору.
Если ты и войско твое находитесь в добром здравии, радуюсь. От твоего
письма, которое ты прислал официально сенату, я вместе с другими сенаторами
получил огромное удовольствие; ты нам показал столь великую надежду на
спокойствие от внешних войн, которую я, уверенный в тебе, всегда обещал
другим. Твои старые враги {Имеются в виду Цезарь и Красс, с которыми Помпеи
сблизился с 70 г. перед назначением полномочным предводителем против морских
разбойников. Но в это время он снова стал склоняться на сторону оптиматов.},
новые друзья, сильно пораженные твоим письмом, находятся в смущении: они
сбиты с высоты своих надежд. Хотя твое письмо ко мне, которое ты мне
прислал, заключает в себе довольно слабое выражение твоего расположения ко
мне {Помпей не выказывал особенного восхищения подавлением заговора
Каталины, как этого ожидал Цицерон.}, но знай, что и оно было приятно для
меня; ничему я обычно так не радуюсь, как сознанию оказанных мною услуг, и
если они не встречают взаимного признания, то я утешаю себя тем, что в таком
случае избыток услуг на моей стороне. Я не сомневаюсь, что если высшие
доказательства моей преданности к тебе недостаточно привязали тебя ко мне,
то забота о благе государства примирит и соединит нас. Чтобы ты ясно знал,
что хотел я увидать в твоих письмах, я писал тебе открыто, как это в моем
характере и как этого требует наша дружба. Я выполнил такое дело, за которое
я ожидал в твоих письмах некоторого поздравления и в силу наших близких
отношений, и ради государства; но оно пропущено тобою, думаю, потому, что ты
мог бояться, чтобы не обидеть кого-либо из своих друзей. Но знай, что все
то, что мною сделано для блага отечества, одобрено и мнением и даже
свидетельством всего света. Когда ты вернешься сюда, ты узнаешь, с каким
благоразумием и мужеством я все это провел, и позволишь мне быть к тебе в
таких же отношениях, как Лелий к Сципиону, хотя ты гораздо выше, чем наш
Африканский, я же много ниже Лелия.
Перевод С.П. Кондратьева
[Письмо написано в марте 49 г., в самом начале гражданской войны.]
Прочел я письмо твое, доставленное мне Фурнием, где пишешь ты, чтобы я
оставался пока в столице; ты пишешь, что желаешь пользоваться моими советами
и авторитетом моим (как государственного деятеля).
Это еще не так удивительно. Нот вот я задал себе вопрос, что это
значит, что он хочет пользоваться и моим личным влиянием, и даже помощью? И
привела меня надежда к той мысли, что ты, Цезарь, человек удивительного,
единственного в своем роде благоразумия, хочешь подумать, наконец, о мире,
покое и о добром согласии среди наших сограждан. Вот и полагаю я, что для
этого дела я лично, по самой природе своей, человек самый удобный. А если
так, если ты действительно помышляешь об оказании должного нашему Помпею, о
примирении с ним и с республикой, то лучше меня в качестве посредника не
найдешь никого. Мир и только мир советовал я всегда и ему и сенату. Меча я
не обнажал и к войне ни за кого из вас обоих не причастен. Я всегда был того
мнения, что война - это в сущности есть орудие, направленное против тебя,
орудие, которым недруги и завистники твои стараются умалить твое
достоинство, дарованное тебе народом. Я был и прежде всегда ревнителем твоей
чести, всегда советовал и другим то же самое, т. е. поддержать тебя, - и
теперь меня сильно беспокоит положение Помпея. Да! вот уже немало лет
протекло с тех пор, как я полюбил вас обоих - в качестве своих избранников и
друзей. Прошу тебя, или, лучше сказать, заклинаю тебя всеми силами: среди
твоих многотрудных забот посвяти хоть минуту времени этой мысли: окажи мне
вечное благодеяние, сделав меня честным, благородным и любящим другом! Если
бы это нужно было для меня только, то и тогда я надеялся бы достичь
желаемого; но ведь, по-моему, это касается твоей чести, касается
государства; ты должен признать меня, - конечно, если я уцелею благодаря
тебе - меня именно из немногих, наиболее способных содействовать водворению
согласия между вами обоими и в самом государстве. Я, с своей стороны, уже
выразил тебе раньше благодарность за Лентула, за оказанное ему благодеяние,
ему, моему благодетелю; однако же, прочитав его письмо ко мне,
воодушевленное чувством глубочайшей признательности за твое щедрое
благодеяние, я счел и себя самого получившим от тебя то же самое
благодеяние, как и он; если ты убежден в моей к нему благодарности, то
устрой так, умоляю тебя, чтобы к Помпею у меня было такое же чувство (т. е.,
пощадив Помпея, благодаря моему посредничеству, дай мне возможность
отблагодарить его за все прежнее).
Перевод С.П. Кондратьева
ОТ ЦИЦЕРОНА ДОЛАБЕЛЛЕ {*} ПРИВЕТ!
(кн. IX, 12; конец 45 г.)
{* Гай Долабелла - муж дочери Цицерона, сначала противник, потом
сторонник Цезаря. Впоследствии, после некоторых колебаний, перешел на
сторону Антония и, осажденный Кассием в Лаодикее (Малой Азии), кончил жизнь
самоубийством. Письмо носит милый и шутливый характер.}
Поздравляю наши Байи {Модный курорт в Кампании у Неаполитанского
залива, известный своими горячими источниками и распущенным образом жизни
"курортников". Цицерон в Байях имел свою виллу.}, если они, как ты пишешь,
оказались внезапно столь целебными {Цицерон подшучивал над Долабеллой, так
как байские источники оказывали свое целебное действие очень медленно.},
если не думать, что это тебя они так полюбили и в угоду тебе, пока ты
находился там, забыли самих себя. Даже если это так, я нисколько не
удивляюсь, что и небо и земли, если бы тебе было нужно, предоставят в твое
распоряжение все свои силы. Моя маленькая речь в защиту Дейотара {Дейотар -
один из мелких царьков Малой Азии, которого Цицерон защищал (с успехом)
перед Цезарем. Эта речь сохранилась. Он был очень скуп, над чем
подсмеивается Цицерон. В последней фразе Цицерон советует Долабелле держать
себя по отношению к Цезарю с достоинством и не заискивать, как делали
другие.}, которую ты так искал, была со мной, чего я даже не думал. Поэтому
я тебе ее посылаю, прочти ее, пожалуйста, как мое выступление неважное и
довольно слабое и не очень стоящее, чтобы я его обрабатывал в письменной
форме. Но своему старому другу и приятелю я хотел сделать этот маленький
подарочек, неважный, на живую нитку сшитый, такой, как обычно бывают и его
подарки. Очень хочу, чтобы ты продолжал быть твердым и сдержанным, чт обы
твоя выдержка и достоинство показали в позорном свете непристойность
поведения других.
Перевод М.М. Покровского
ожиданий слушателей чрезмерной краткостью, либо не притупить их внимания
излишне большой длиной периода. Но я имею в виду среднюю норму; ведь речь у
нас идет не о стихе, а законы прозы значительно свободнее. 222. Итак, полный
период сострит приблизительно из четырех членов, как бы из стихов, размером
равных гекзаметрам. Концы этих отдельных стихов представляются как бы узлами
для присоединения дальнейших частей, и в периоде мы эти узлы скрепляем. Если
мы хотим говорить расчлененно, то делаем в этих местах остановки и таким
образом, когда нужно, легко и часто отрешаемся от строгих требований этого
непрерывного течения речи.
Оратор, 49. (164) Закономерность следует соблюдать не только во
взаимном расположении слов, но также и в конечных членах периода, так как
это, согласно вышесказанному, составляет второе требование слуха. Но
закономерность в окончаниях происходит или путем самого расположения слов и
как бы непроизвольно, или в силу известной однородности слов, что уже само
по себе обусловливает их симметрический характер: имеют ли они одинаковые
падежные окончания, сопоставляются ли ими однородные понятия, или
противопоставляются противоположные, - подобные сочетания уже по самой
природе оказываются ритмическими, несмотря на полное отсутствие в них
искусственности. 50. (166) Тем, что греки именуют антитезой, то есть
противопоставлением взаимно различных понятий, всегда неизбежно создается
ораторский ритм и притом без всякой искусственности. (168) Кто этого не
чувствует, у того, не знаю я, что за уши, и походит ли вообще такой человек
на людей. Мой слух по крайней мере и наслаждается законченным и полным
периодом, и чувствует, когда он урезан, и не любит слишком длинных. Но зачем
говорить только обо мне? Часто мне приходилось наблюдать, как целые собрания
встречали криками одобрения красивое заключение фразы. Ведь наш слух ждет,
чтобы мысль, облекаясь в слова, превращалась в законченное целое.
Эта периодическая закругленность была изобретена позже, и древние, я
уверен, применяли б ее, если бы этот прием был им уже известен и введен
тогда в употребление; после же его изобретения все великие ораторы им, как
мы видим, пользовались. (170) Но враждебное отношение вызывает уже самый
термин, когда говорят о ритме в судебной речи или речи на форуме. Это
создает представление, будто применяется слишком много хитрости, чтобы
завладеть слухом слушателей, если оратор в самом процессе речи выискивает
ритмы. Основываясь на этом, эти люди и сами говорят отрывистыми и
обрубленными фразами и порицают тех, кто произносит складные и законченные
предложения: если последние состоят из пустых слов и скрывают незначащие
мысли, то они справедливо их порицают; если же в них заключено достойное
содержание и имеются избранные выражения, то какое основание предпочитать,
чтобы речь спотыкалась и сопровождалась неожиданными остановками, тому,
чтобы она плавно текла вровень с мыслью? Ведь этот "ненавистный" ритм ничего
не влечет за собой иного, кроме складного охвата мысли словами; это делали и
древние, но большею частью случайно, часто благодаря природному чутью, и те
их выражения, которые особенно высоко ценятся, ценятся обычно как раз за
свою законченную форму.
(185) Существуют вообще два элемента, украшающие прозаическую речь,
приятность слова и приятность размеров. В словах заключается как бы некий
материал, а в ритме - его отделка. Но, как и в других областях, изобретения,
вызванные необходимостью, древнее т ех, которые вызываются исканием
наслаждения, так и здесь: голая и необработанная речь, предназначенная
только для выражения мыслей, была изобретена многими веками раньше, чем речь
художественная. (186) Ибо все более легкое и более необходимое всегда
усваивается раньше. (56) Поэтому метафоры и новообразованные и сложные слова
легко усваивались, так как заимствовались из житейского обихода и из
разговорной речи; что касается ритма, то его нельзя было заимствовать из
житейского обихода и из разговорной речи; а тесного или естественного
родства с прозаической речью он не имел. В силу этого, будучи замечен и
усвоен несколько позже, он принес прозаической речи как бы известную
выправку и последние, завершающие штрихи. (187) Так что, если какая-либо
речь представляется сжатой или отрывистой, а иная, напротив, пространной или
расплывчатой, то это, очевидно, должно зависеть не от свойства букв, но от
различия то более редкого, то более частого чередования пауз, и, поскольку
связываемая и перемежающаяся ими речь представляется то устойчивой, то
текучей, неизбежно этого рода свойство должно заключаться в ритмах. Ведь и
самый период, о котором мы не раз говорили, в зависимости от ритма несется и
спадает все стремительнее, пока не дойдет до конца и не остановится. Итак,
ясно, что прозаическая речь должна быть подчинена ритму, но должна чуждаться
стихов. (188) На очереди стоит рассмотреть, поэтические ли это размеры, или
какие-либо иные. Нет размеров за пределами тех, которые применяются в
поэзии; ведь число размеров ограниченно.
Я полагаю, что в прозаической речи как бы перемешиваются и сливаются
все стопы. Ведь мы не могли бы избежать порицания, если бы постоянно
пользовались одними и теми же размерами, так как проза, с одной стороны, не
должна быть сплошь размеренной подобно поэтическому произведению, а с другой
- не должна быть вовсе чужда ритму, подобно языку простого народа. В первом
случае она будет слишком связана и обнаружит свой искусственный характер, во
втором - слишком беспорядочна, так что произведет впечатление обыденности
и пошлости; в итоге, первое не доставит наслаждения, второе вызовет
отвращение. (196) Обычно ставится вопрос: во всем ли периоде целиком следует
выдерживать размеры, или только в начальных и конечных его частях,
большинство полагает, что ритмической должна быть только заключительная
часть, только окончание фразы. И верно, что ритмической должна быть
преимущественно она, но неверно, будто она одна, ибо период дол- жен быть
стройно расположен, а не беспорядочно брошен. В силу этого, поскольку слух
всегда напряженно ожидает заключительных слов и на них успокаивается,
постольку отсутствие в них ритма недопустимо. К этому, однако, концу должен
с самого начала направляться период и на всем своем протяжении от истока
протекать так, чтобы, подойдя к концу, он сам собою останавливался. Это,
впрочем, для (200) людей, прошедших хорошую школу, которые много писали и
все, что говорили без предварительной проработки в письменной форме,
отделывали наподобие написанного, не представит непреодолимых трудностей.
Ведь сначала мыслью очерчивается определенное положение, а затем тотчас же
набегают слова, которые та же мысль, ни с чем не сравнимая по быстроте,
немедленно рассылает в разные стороны, чтобы каждое откликалось со своего
места, и, в зависимости от намеченного их порядка, получается здесь одно
ритмическое заключение, там - иное. При этом все эти слова, и начальные и
находящиеся в середине, должны иметь в виду конечную часть (201)
предложения. Иногда речь несется стремительнее, иногда движется умеренной
поступью, так что с самого начала следует предусмотреть, каким темпом ты
намерен подойти к концу. Но, пользуясь в прозе приемами поэтов, не только
размерами, но в такой же мере и остальными украшениями речи, мы должны
избежать сходства, с поэтическими произведениями. Речь становится
ритмической не только благодаря наличию в ней размера, но также и благодаря
построению и, как выше было сказано, благодаря характеру симметрического
расположения слов. Ритмичность, созданную построением, можно видеть тогда,
когда слова строятся так, что ритм кажется не искусственно созданным, а
вытекающим сам собою. Определенный порядок слов создает ритм без всякого
явного намерения оратора.
Перевод А.Н. Зографа
[Письмо как античный литературный жанр еще ждет своего исследователя; от
простого письма-записки через письмо-рассказ мы приходим к фиктивному
письму-посланию. Этот жанр литературы, уже известный грекам, особенно
культивировался римлянами. После писем Цицерона мы имеем "Послания"
Горация, сборники писем Сенеки, Плиния Младшего и многих других; все они
отличаются друг от друга в зависимости от характера эпохи, в какую они
появились.]
Цицерон вел обширную переписку, и нигде ярче, чем в его письмах, не
вырисовывается перед нами его облик как писателя, человека и политического
деятеля.]
(кн. V, 7, апрель 62 г.) {*}
{* Письмо относится к 62 г. В 63 г. были казнены приверженцы Катилины,
когда Помпей находился в Азии. Оттуда он написал письмо сенату, где довольно
холодно отнесся к деятельности Цицерона и не поздравлял его с "блестящим
консульством". Это обидело самолюбивого Цицерона, и он пишет данное письмо.
Для нас оно интересно своим окончанием: сравнением себя с Лелием, которому
Цицерон посвятил целый философский трактат "Лелий, или о дружбе", а Помпея
со Сципионом.}
Марк Туллий, сын Марка, Цицерон шлет привет Гнею Помпею, сыну Гнея,
Великому императору.
Если ты и войско твое находитесь в добром здравии, радуюсь. От твоего
письма, которое ты прислал официально сенату, я вместе с другими сенаторами
получил огромное удовольствие; ты нам показал столь великую надежду на
спокойствие от внешних войн, которую я, уверенный в тебе, всегда обещал
другим. Твои старые враги {Имеются в виду Цезарь и Красс, с которыми Помпеи
сблизился с 70 г. перед назначением полномочным предводителем против морских
разбойников. Но в это время он снова стал склоняться на сторону оптиматов.},
новые друзья, сильно пораженные твоим письмом, находятся в смущении: они
сбиты с высоты своих надежд. Хотя твое письмо ко мне, которое ты мне
прислал, заключает в себе довольно слабое выражение твоего расположения ко
мне {Помпей не выказывал особенного восхищения подавлением заговора
Каталины, как этого ожидал Цицерон.}, но знай, что и оно было приятно для
меня; ничему я обычно так не радуюсь, как сознанию оказанных мною услуг, и
если они не встречают взаимного признания, то я утешаю себя тем, что в таком
случае избыток услуг на моей стороне. Я не сомневаюсь, что если высшие
доказательства моей преданности к тебе недостаточно привязали тебя ко мне,
то забота о благе государства примирит и соединит нас. Чтобы ты ясно знал,
что хотел я увидать в твоих письмах, я писал тебе открыто, как это в моем
характере и как этого требует наша дружба. Я выполнил такое дело, за которое
я ожидал в твоих письмах некоторого поздравления и в силу наших близких
отношений, и ради государства; но оно пропущено тобою, думаю, потому, что ты
мог бояться, чтобы не обидеть кого-либо из своих друзей. Но знай, что все
то, что мною сделано для блага отечества, одобрено и мнением и даже
свидетельством всего света. Когда ты вернешься сюда, ты узнаешь, с каким
благоразумием и мужеством я все это провел, и позволишь мне быть к тебе в
таких же отношениях, как Лелий к Сципиону, хотя ты гораздо выше, чем наш
Африканский, я же много ниже Лелия.
Перевод С.П. Кондратьева
[Письмо написано в марте 49 г., в самом начале гражданской войны.]
Прочел я письмо твое, доставленное мне Фурнием, где пишешь ты, чтобы я
оставался пока в столице; ты пишешь, что желаешь пользоваться моими советами
и авторитетом моим (как государственного деятеля).
Это еще не так удивительно. Нот вот я задал себе вопрос, что это
значит, что он хочет пользоваться и моим личным влиянием, и даже помощью? И
привела меня надежда к той мысли, что ты, Цезарь, человек удивительного,
единственного в своем роде благоразумия, хочешь подумать, наконец, о мире,
покое и о добром согласии среди наших сограждан. Вот и полагаю я, что для
этого дела я лично, по самой природе своей, человек самый удобный. А если
так, если ты действительно помышляешь об оказании должного нашему Помпею, о
примирении с ним и с республикой, то лучше меня в качестве посредника не
найдешь никого. Мир и только мир советовал я всегда и ему и сенату. Меча я
не обнажал и к войне ни за кого из вас обоих не причастен. Я всегда был того
мнения, что война - это в сущности есть орудие, направленное против тебя,
орудие, которым недруги и завистники твои стараются умалить твое
достоинство, дарованное тебе народом. Я был и прежде всегда ревнителем твоей
чести, всегда советовал и другим то же самое, т. е. поддержать тебя, - и
теперь меня сильно беспокоит положение Помпея. Да! вот уже немало лет
протекло с тех пор, как я полюбил вас обоих - в качестве своих избранников и
друзей. Прошу тебя, или, лучше сказать, заклинаю тебя всеми силами: среди
твоих многотрудных забот посвяти хоть минуту времени этой мысли: окажи мне
вечное благодеяние, сделав меня честным, благородным и любящим другом! Если
бы это нужно было для меня только, то и тогда я надеялся бы достичь
желаемого; но ведь, по-моему, это касается твоей чести, касается
государства; ты должен признать меня, - конечно, если я уцелею благодаря
тебе - меня именно из немногих, наиболее способных содействовать водворению
согласия между вами обоими и в самом государстве. Я, с своей стороны, уже
выразил тебе раньше благодарность за Лентула, за оказанное ему благодеяние,
ему, моему благодетелю; однако же, прочитав его письмо ко мне,
воодушевленное чувством глубочайшей признательности за твое щедрое
благодеяние, я счел и себя самого получившим от тебя то же самое
благодеяние, как и он; если ты убежден в моей к нему благодарности, то
устрой так, умоляю тебя, чтобы к Помпею у меня было такое же чувство (т. е.,
пощадив Помпея, благодаря моему посредничеству, дай мне возможность
отблагодарить его за все прежнее).
Перевод С.П. Кондратьева
ОТ ЦИЦЕРОНА ДОЛАБЕЛЛЕ {*} ПРИВЕТ!
(кн. IX, 12; конец 45 г.)
{* Гай Долабелла - муж дочери Цицерона, сначала противник, потом
сторонник Цезаря. Впоследствии, после некоторых колебаний, перешел на
сторону Антония и, осажденный Кассием в Лаодикее (Малой Азии), кончил жизнь
самоубийством. Письмо носит милый и шутливый характер.}
Поздравляю наши Байи {Модный курорт в Кампании у Неаполитанского
залива, известный своими горячими источниками и распущенным образом жизни
"курортников". Цицерон в Байях имел свою виллу.}, если они, как ты пишешь,
оказались внезапно столь целебными {Цицерон подшучивал над Долабеллой, так
как байские источники оказывали свое целебное действие очень медленно.},
если не думать, что это тебя они так полюбили и в угоду тебе, пока ты
находился там, забыли самих себя. Даже если это так, я нисколько не
удивляюсь, что и небо и земли, если бы тебе было нужно, предоставят в твое
распоряжение все свои силы. Моя маленькая речь в защиту Дейотара {Дейотар -
один из мелких царьков Малой Азии, которого Цицерон защищал (с успехом)
перед Цезарем. Эта речь сохранилась. Он был очень скуп, над чем
подсмеивается Цицерон. В последней фразе Цицерон советует Долабелле держать
себя по отношению к Цезарю с достоинством и не заискивать, как делали
другие.}, которую ты так искал, была со мной, чего я даже не думал. Поэтому
я тебе ее посылаю, прочти ее, пожалуйста, как мое выступление неважное и
довольно слабое и не очень стоящее, чтобы я его обрабатывал в письменной
форме. Но своему старому другу и приятелю я хотел сделать этот маленький
подарочек, неважный, на живую нитку сшитый, такой, как обычно бывают и его
подарки. Очень хочу, чтобы ты продолжал быть твердым и сдержанным, чт обы
твоя выдержка и достоинство показали в позорном свете непристойность
поведения других.
Перевод М.М. Покровского