Страница:
Луну населяли самыми разнообразными монстрами — ползающими, прыгающими, летающими. Расхаживали там толпами и подобия земных жителей. Эта традиция была еще заметна и в начале XX века. Даже такой серьезный популяризатор науки как Камилл Фламмарион писал в своей нашумевшей «Популярной астрономии» (1880 г.) следующее:
«Кто, опираясь на различие, существующее между Землей и Луной, отрицает возможность всякого рода лунной жизни, тот рассуждает не как философ, а (да простят мне это выражение) как рыба… Всякая мыслящая рыба, естественно, убеждена, что вода представляет собой единственный годный для жизни элемент и что вне воды нет живых существ.
В свою очередь, лунный житель захлебнулся бы, будучи опущен в нашу густую и тяжелую атмосферу… Утверждать, что Луна — мертвое светило только потому, что она не похожа на Землю, мог бы только ограниченный ум, воображающий, что он все знает, и осмеливающийся претендовать на то, что наука сказала свое последнее слово».
Константин Эдуардович «осмелился претендовать», объявив Луну безжизненным мертвым небесным толом. Созданная им картина мало в чем противоречит современным научным представлениям. Показательно, что некоторые его догадки и предположения подтвердились только в нашем веке — к примеру, характер нагревания и охлаждения лунной поверхности.
Герой Лукиана попадает на Луну, привязав к рукам крылья орла, «Некий Ганс Пфалль» Эдгара По — на воздушном шаре. Герои повести «На Луне» очутились там во сне. И то, и другое, и третье — выдумка, фантазия. До сих пор остается загадкой, почему Циолковский не предпочел ракету. Ведь четырьмя годами раньше в монографии «Свободное пространство» (1883 г.) он впервые сформулировал принцип реактивного движения для свободного пространства:
«Положим, что дана бочка, наполненная сильно сжатым газом. Если отвернуть один из ее тончайших кранов, то газ непрерывной струей устремляется из бочки, причем упругость газа, отталкивающая его частицы в пространство, будет также непрерывно отталкивать и бочку.
Результатом этого будет непрерывное изменение движения бочки… Посредством достаточного количества кранов (шести) можно так управлять выхождением газа, что движение бочки или полого шара будет совершенно зависеть от желания управляющего кранами, то есть бочка может описать какую угодно кривую и по какому угодно закону скоростей…
Изменение движения бочки возможно только до тех пор, пока не вышел из нее весь газ.
…Вообще равномерное движение по кривой или прямолинейное неравномерное движение сопряжено в свободном пространстве с непрерывною потерею вещества (опоры)».
Созерцая на экране телевизора луноход, неторопливо катящийся по каменистой пепельной поверхности, большинство из нас вряд ли подозревают, что «выкатился» он из монографии столетней давности, близкой к научно-фантастическому сочинению.
Для своего времени повесть «На Луне» была явлением первостатейным. Не зря ее опубликовал в своем журнале «Вокруг света» (а затем и отдельным изданием) Иван Дмитриевич Сытин, которого по праву можно назвать «просветителем всея Руси». Так рядом с именами Редьярда Киплинга, Виктора Гюго, Эдгара По, Джека Лондона, Жюля Верна впервые встало имя Циолковского, дотоле безвестного преподавателя в уездном училище Калуги (сюда он переехал из Боровска в 1892 году).
Вдохновленный литературным успехом, молодой автор в последние три года сочиняет три обширных научно-фантастических труда — «Изменение относительной тяжести на Земле» (1894), «Грезы о земле и небе и эффекты всемирного тяготения» (1895), «Вне Земли» (в 1896 г. было закончено 9 глав). Освоив мысленно нашу планету и Луну, он приглашает читателя в странствия по пределам Солнечной системы. Эффект присутствия при этом воистину необычайный. Даже теперь трудно отделаться от ощущения, что автор как бы ведет репортаж с борта космического корабля. Не зря Юрий Алексеевич Гагарин называл Циолковского Первокосмонавтом прошлого века.
Все замечает зорким оком Первокосмонавт.
Вот вокруг астероида Паллада размещены свободно, «чтобы не отнимать друг у друга лучей Солнца», поселения обитателей этого крохотного небесного тела, их жилища, моторы, фабрики. Идея подобных «солнечных ожерелий» спустя много лет воплотится на Западе в проект космических поселений — так называемую «сферу Дайсона».
Вот лицезреет герой «туземцев» с изумрудными крыльями — спустя семьдесят лет они запорхают в повести болгарского писателя-фантаста Павла Вежинова «Синие бабочки».
Вот те же существа обмениваются мыслями с нашим героем «при помощи естественных картин, рисуемых разноцветными подкожными жидкостями на их прозрачной грудной коже»; «как в камере-обскуре, играет ряд живых картин, следуя течению мыслей существа и точно их выражая; зависит это от прилива подкожных жидкостей разных цветов в чрезвычайно тонкие сосуды, которые и вырисовывают ряд быстро меняющихся и легко понятных картин». Но это же главная идея классического рассказа американского писателя Рэя Бредбери «Иллюстрированный человек»! — воскликнут знатоки научной фантастики. Рассказа, написанного, заметим, тоже спустя много десятилетий.
Замечание это понадобилось вовсе не для того, чтобы опять-таки умалить величие Бредбери, одного из лучших фантастов современности. Или Дайсона. Или Вежинова. В литературе, как и в науке, множество странствующих идей и сюжетов. Но при всем при том существует еще и идея приоритета, первоидеи, первосюжета. А таких приоритетных находок у Циолковского — тысячи! То он уменьшает Солнечную систему до размеров футбольного поля. То обращает столетие в секунду, дабы читатель мог насладиться чудным зрелищем «ползающих в разных направлениях звезд». То мимоходом, легко, играючи, как и положено гению, высказывает одну из самых глубоких мыслей, которая станет впоследствии краеугольной в трудах наших отечественных «космистов» — В.А. Вернадского, А.Л. Чижевского, Н.В. Бугаева, Н.Г. Холодного и других. Это мысль о человечестве как едином существе, об ограниченности на планете запасов воздуха, почвы, даже солнечной энергии. Об ответственности каждого из нас за бессмертие человеческого рода, бессмертие, обеспечить которое удастся не иначе как расселившись по Галактике, когда «через десятки миллионов лет ослабнет сияние Солнца».
Таких сокровенных мыслей особенно много в повести «Вне Земли». Местами она читается как произведение о современной космонавтике — настолько точно и пристрастно заглянул Циолковский в будущее.
Там, в будущем, он угадал и революцию 1917 года (глава «Состояние человечества в 2017 году»), и учреждение Организации Объединенных Наций в 1945 году (в том же 2017 году эта организация уже существует свыше 70 лет), и многое другое. Однако секрет мощного художественного воздействия — не только в сбывшемся и предугаданном. Текст овеян поэтикой космогонических тайн, занимавших лучшие умы прошлого. «Если бы небесные светила не сияли постоянно над нашими головами, а могли бы быть видимы с одного какого-нибудь места на земле, то люди целыми толпами непрестанно ходили бы туда, чтобы созерцать чудеса неба и любоваться ими», — сказал Сенека. Циолковский, несомненно, знал это высказывание мудреца и переосмыслил его. «Почему же, когда в темную ночь вглядываешься в небо, число звезд представляется бесконечным?» — спрашивают участники космического рейса у одного из командиров корабля Иванова. «Какой-то инстинкт указывает человеку на бесчисленность звезд, который отчасти и оправдывается, — сказал русский». Такие догадки будят наше воображение, заставляют пристально вглядываться в узоры звездного океана.
Последующие пятнадцать лет — годы наивысшего взлета творца «космической философии». Если в юности он обосновал выход человечества на околоземные, околосолнечные орбиты, то теперь он глубоко задумывается над космической миссией земного разума, над проблемами сношения с неопознанными звездными цивилизациями, «монизмом» (единством) Вселенной. Не хаос, смерть и разрушение видятся ему в клубящихся туманностях ночного неба, как это проповедовали модные произведения тех лет, такие, как «Деградация энергии и гибель миров» Б. Брюна или «Гибель мира» Мейера, но гармония, организованность, красота. И назначение любой цивилизации — созидательной целенаправленной деятельностью вносить свою лепту в космическую эволюцию.
…Древние индусы верили, что Вселенная дышит, как существо. При вдохе, — а он длится свыше сорока миллионов лет, — мир переживает четыре состояния, олицетворяемые в сказках и мифах золотым, серебряным, медным и железным веками. Время и пространство при этом безгранично. Мироздание поражает прихотливостью форм и даже не может быть изображено графически!
Циолковский был знаком с космогонией и космологией древних индусов. Семилетним ребенком выучился он читать по сказкам А.Н. Афанасьева, знал и главный труд этого выдающегося русского ученого-демократа — «Поэтические воззрения славян на природу». От внимания Константина Эдуардовича но могли ускользнуть глубокие аналогии между индусскими и славянскими преданиями. Облака, представляющиеся нашим предкам мыслями в черепе правеликана Брамы; стрелы Перуна — молнии, выскальзывающие из туч в виде всепоражающего мифического оружия — астравидьи; богатырь Святогор, чью тяжесть не выносит сама мать сыра земля; Морская-Пучина-Кругом-Глаза, в штормовую погоду поглощающая суденышки поморов, а в ясную отражающая своим зеркалом сына Геи-Земли тысячеглазого Аргуса — звездный небосвод древних греков. Эти и подобные образы лежат в основе космической поэтики Циолковского. «Может быть, кто-нибудь, какой-нибудь великан, — пишет автор в работе «Живые существа в космосе», — для которого все небо — только малая частица материи, а отдельные солнца невидимы, так же, как нам атомы, — рассматривая в свой «микроскоп» это «небо», наконец, заметит солнца, и воскликнет радостно: наконец-то я открыл частицы в этой «материи», т. е. солнца. Но как он ошибется, приняв солнца за неделимые атомы.
Так и мы ошибаемся, приняв электрон, протон или даже частицу эфира за атом. Рассудок и история наук нам говорят, что наш атом так же сложен, как планета или солнце…»
Ньютон полагал, что обитаемы не только все планеты, но и даже Солнце. Однако восхищаемся мы не самой этой фантастической идеей, а тем, с каким художественным мастерством она выражена. Жюль Верн посылает своих героев на Луну в артиллерийском снаряде, способ путешествия выбран нереальный, но описания столь художественны, что читаются до сих пор с интересом неослабевающим. Критики «фантазий» Циолковского как-то забывают, что сами эти фантазии — плоды слияния поэтики научной и художественного сознания. Сознания, обнимающего все мироздание, проникающего в самые затаенные его уголки. Автором движет не праздное любопытство, но цели, подвластные уму лишь немногих титанов Возрождения. В одной из неопубликованных работ цели эти сформулированы следующим образом:
Много необыкновенного, зачастую загадочного содержится в своде работ, начиная с «Биологин карликов и великанов» вплоть до «Научной этики» и «Космической философии». Небесные животные, питающиеся энергией Солнца. Объединения разумных цивилизаций («звездных куч, млечных путей, эфирных островов»), ведущих под руководством тщательно избираемых «президентов» космобиологическую созидательную (а по необходимости и разрушительную, дабы пресечь «муки самозарождения») деятельность. Блуждающие атомы, каждый из которых «чувствует сообразно окружающей обстановке. Попадая в высоко организованные существа, он живет их жизнью и чувствует приятное и неприятное, попадая в мир неорганический, он как бы спит, находится в глубоком обмороке, в небытии». Столь плотные небесные тела и существа, «что мы в сравнении с ними, легко можем быть приняты за… существа почти бестелесные». И «бесчисленные кадры существ иных эпох, которые, в сравнении с нами, почти бестелесны». И многое другое, что также взято на вооружение современными научными фантастами, вряд ли подозревающими, кто автор той или иной первоидеи. А если и подозревающими, то… скромно о том умалчивающими. Единственным, кто не раз заявлял, что образ Великого Кольца Миров развит на основе космогонических построений Циолковского, был Иван Антонович Ефремов — великлй ученый и фантаст.
Но так ли уж фантастичны, несбыточны образы Константина Эдуардовича, вся его «космическая этика». Вот что пишет по этому поводу современный исследователь: «Этико-натуралистическая концепция Циолковского содержит в себе и глубоко рациональное зерно. Во-первых, нам думается, что в конкретных представлениях ученого об атомарно-панпсихическом бессмертии просматривается верная, хотя и выраженная в неадекватной форме, общая идея о неуничтожимости самовозможности жизни и разума (подчеркнуто автором. — Ю.М.), всегда коренящейся в материи, возможности, которая в соответствующих условиях с необходимостью переходит в действительность. А эта идея является диалектико-материалистической. По существу ее высказал Ф. Энгельс в «Диалектике природы»…
Во-вторых, глубокий смысл имеет «космическая этика» Циолковского. Как известно, ее главным положением является тезис о том, что цель жизни и все деяния любого разумного существа должны служить прогрессу всего космического целого, поскольку это ведет к устранению в космосе несовершенной жизни, зла и страдания и возрастанию вероятности попадания атомов данного существа после его смерти в состав новой совершенной и счастливой жизни… В целом же «космическая этика» Циолковского содержит, на наш взгляд, два важных момента: это — требования служения личности интересам своего народа, прогрессу всего человечества и посильного содействия ею всеобщего человеческого счастья на Земле и в космосе, а также указание на то, что следование личности данному требованию открывает ей путь к бессмертию…» Как здесь не вспомнить «прогрессию» Владимира Одоевского!
Бессмертие личности и человечества… Осознание Разумом своей вселенской миссии. Эти главные вопросы нашего бытия рассматриваются и в беседе Константина Эдуардовича с его учеником А. Л. Чижевским, состоявшейся в 1932 году.
Александр Леонидович Чижевский (1897 — 1961) прославился своими работами прежде всего в области космической биологии. В 1939 году он был избран одним из почетных президентов Первого Международного конгресса биофизиков, собравшихся в Нью-Йорке, и выдвинут на соискание Нобелевской премии «как Леонардо да Винчи двадцатого века…» Будучи незаурядным литератором Чижевский всесторонне обрисовал облик своего великого учителя в книге воспоминаний «Вся жизнь» (М., «Советская Россия». 1974). «Теория космических эр», публикуемая в «Приложении» к нашему сборнику, — как бы заключительная глава «Всей жизни». Будем надеяться, что и нынешние читатели, и наши отдаленные потомки найдут здесь не только мечтания «старого фантазера», как называет себя Циолковский, но нечто гораздо большее. Впервые в истории рода людского мыслитель заглядывает в такие дали времен и пространств, где уже и сам человек изменится как вид. Изменится, кажется, столь неузнаваемо, что инстинкт самосохранения предательски шепчет каждому из нас: «Неужто в этих фантазиях растворена хоть капля истины?»
И здесь также небезынтересно мнение ученых. В том же сборнике «Труды семнадцатых чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию идей К.Э. Циолковского», автор статьи «Общие законы эволюции и космическая миссия человечества» А.А. Крушанов отмечает: «А вдруг прав Циолковский, считавший, что «прогресс организмов шел непрерывно и не может поэтому остановиться на человеке…» Ведь вполне же можно допустить, что хотя мы и «цвет» материи, но еще не те «ягоды», которые в конечном счете должны появиться на уровне зрелости ее социальной формы… Видимо, все же вполне допустимо предположение, что, например, в другие звездные системы попадут земляне не сегодняшнего типа, а представители нашей цивилизации, имеющие весьма отличные от нас и внешний вид, и качества, в частности, и такие, благодаря которым расстояние в 50 световых лет не покажется очень дальним даже при передвижении с досветовыми скоростями». Такого рода выкладки тем более уместны, что перед человечеством воздвигнут природой неодолимый пока что барьер: путешествие к другим звездам займет десятки тысяч лет!
Казалось бы, судьба не благоприятствует талантливому самородку — тут и нагрянувшая глухота, и нищенское существование, и насмешки сильных мира сего, и жандармский надзор, и замалчивание работ. Однако как необычно — и это тоже черта гения, будь то Кеплер или Ломоносов — противоборствует Циолковский судьбе. Вот шествует полуголодный юноша в изъеденных кислотою брюках, задаваясь вопросами: «Нельзя ли практически воспользоваться энергией движения Земли?», «Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора?», «Нельзя ли строить металлические аэростаты, не пропускающие газа и вечно носящиеся в воздухе?» Или раскручивает на центробежной машине цыплят. Предается «физическим забавам», где «сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки, пробивались молнией дыры, загорались огни, вертелись колеса, блистали иллюминации и светились вензеля». Повзрослев, на потеху детворе запускает воздушного змея, «точь-в-точь похожего на ястреба, а ночью подвешивал к нему фонарь… Тогда с местного бульвара видели звезду и спорили: что это — Венера или чудак-учитель пускает свою птицу с огнем?» И до самой смерти оставался он вечно юным мудрецом, чуждым злобе, зависти, корыстолюбию.
Единственное, что его, быть может, печалило всерьез — угроза потери Россией приоритета на труды в области освоения космоса. В той же книге воспоминаний А. Л. Чижевский повествует, как осенью 1923 года он прочитал в одном из американских журналов, что профессор Р. Годдард в США и профессор Г. Оберт в Германии конструируют ракетный двигатель. Оба почтенных профессора именовались истинными основоположниками ракетной техники. Имени Циолковского не упоминалось, хотя еще в 1903 году он опубликовал знаменитую статью «Исследование мировых пространств реактивными приборами». «Зная, что не на кого рассчитывать, кроме себя самого, я решил взять на себя всю трудность восстановления приоритета К. Э. Циолковского перед заграницей, перед всем миром, — пишет Чижевский. — Хватит обворовывать русский народ! Довольно!»
Дело осложнилось тем, что второго октября того же года газета «Известия» напечатала сообщение о вышедшей в свет книге Германа Оберта «Ракета к планетам», где но существу повторялись основные идеи Циолковского, но… без всяких ссылок на русского ученого. Попытка обратиться за помощью к сотруднику отдела науки «Известий» некоему Капелюшу успеха не принесла: Капелюш издевательски заметил, что Циолковский может рассчитывать лишь на приоритет в области сочинения утопий наподобие творений Сирано де Бержерака и Жюля Верна. Все же Капелюш обещал «навести справки в авиационных кругах». Каков же оказался результат? «Общее мнение технических кругов было таково: профессор Г. Оберт — это настоящий ученый, глубоко разрабатывающий проблему реактивного движения. К. Э. Циолковский — самоучка, близко подошедший к этому вопросу, но все же — самоучка и ему ли тягаться с европейским ученым. Это ложное и в корне ошибочное представление было основано на старой, но долгоживущей, антипатриотической и очень скверной традиции: все, что сделано в России, — плохо, все иностранное — хорошо! С этим глубоко укоренившимся убеждением смотрели и на работы Константина Эдуардовича Циолковского: покровительственно и небрежно!»
Движимый желанием оградить дело всей жизни учителя от налетов «зарубежных коршунов», Чижевский срочно переиздает в Калуге работу 1903 года. В противовес книге Г. Оберта она была названа «Ракета в космическое пространство». Тут же он рассылает 250 экземляров за рубеж — в библиотеки, институты, видным ученым. Получил книгу и Г. Оберт, после чего он формально признал приоритет русского мыслителя. Однако спустя 30 лет тот же Оберт выпускает в Дюссельдорфе свой солидный труд «Человек в мировом пространстве», где Циолковский… опять не упоминается! Сам же Оберт в биографическом очерке скромно назван «отцом космических путешествий». Круг непризнания таким образом замкнулся…
«Ложь п заблуждение такое же проявление Вселенной, как и правда. Это выражает только процесс развития существ, который происходит постепенно. Но он должен кончиться. Наступит правда на земле, и тогда мы услышим из уст выросшего сознательного существа установившийся голос Вселенной. Этот голос давно шумит во всем космосе и есть преобладающий знак истины».
Ни о чем другом, как лишь о преобладающем знаке истины, помышляли все великие предшественники Циолковского. Наделенный, как и они, даром предвидения, Константин Эдуардович придал их помыслам стройность, законченность. Калужский зодчий рассчитал конструкцию тех хрустальных дворцов, тех чудо-машин, что грезились автору «Кормила Кормчему» в казематах Александровского Завода. «Можно вскоре ожидать наступления разумного и умеренного устройства на земле… — уверенно предсказывает Циолковский. — Наступит объединение, прекратятся вследствие этого войны, так как не с кем будет воевать. Счастливое общественное устройство, подсказанное гениями, заставят технику и науку идти вперед с невообразимой быстротою и с такою же быстротой улучшать человеческий быт… Человек сделается истинным хозяином земли. Он будет преобразовывать сушу, изменять состав атмосферы и широко эксплуатировать океаны. Климат будет изменяться по желанию или надобности. Вся земля сделается обитаемой и приносящей великие плоды».
…Тысячью глаз вглядывается в душу каждого из нас и светлокудрый Аргус, и темная Морская-Пучина-Кругом-Глаза. Нелегко каждому выбрать свой путь по лезвию бритвы между добром и злом. Будем же рассчитывать любой свой шаг, любой свой поступок так — и это главный урок Циолковского, — как будто от этого шага и поступка зависит судьба всего мироздания.
Ибо вся Вселенная — жива!
Юрий Медведев
ПРИМЕЧАНИЯ
«Кто, опираясь на различие, существующее между Землей и Луной, отрицает возможность всякого рода лунной жизни, тот рассуждает не как философ, а (да простят мне это выражение) как рыба… Всякая мыслящая рыба, естественно, убеждена, что вода представляет собой единственный годный для жизни элемент и что вне воды нет живых существ.
В свою очередь, лунный житель захлебнулся бы, будучи опущен в нашу густую и тяжелую атмосферу… Утверждать, что Луна — мертвое светило только потому, что она не похожа на Землю, мог бы только ограниченный ум, воображающий, что он все знает, и осмеливающийся претендовать на то, что наука сказала свое последнее слово».
Константин Эдуардович «осмелился претендовать», объявив Луну безжизненным мертвым небесным толом. Созданная им картина мало в чем противоречит современным научным представлениям. Показательно, что некоторые его догадки и предположения подтвердились только в нашем веке — к примеру, характер нагревания и охлаждения лунной поверхности.
Герой Лукиана попадает на Луну, привязав к рукам крылья орла, «Некий Ганс Пфалль» Эдгара По — на воздушном шаре. Герои повести «На Луне» очутились там во сне. И то, и другое, и третье — выдумка, фантазия. До сих пор остается загадкой, почему Циолковский не предпочел ракету. Ведь четырьмя годами раньше в монографии «Свободное пространство» (1883 г.) он впервые сформулировал принцип реактивного движения для свободного пространства:
«Положим, что дана бочка, наполненная сильно сжатым газом. Если отвернуть один из ее тончайших кранов, то газ непрерывной струей устремляется из бочки, причем упругость газа, отталкивающая его частицы в пространство, будет также непрерывно отталкивать и бочку.
Результатом этого будет непрерывное изменение движения бочки… Посредством достаточного количества кранов (шести) можно так управлять выхождением газа, что движение бочки или полого шара будет совершенно зависеть от желания управляющего кранами, то есть бочка может описать какую угодно кривую и по какому угодно закону скоростей…
Изменение движения бочки возможно только до тех пор, пока не вышел из нее весь газ.
…Вообще равномерное движение по кривой или прямолинейное неравномерное движение сопряжено в свободном пространстве с непрерывною потерею вещества (опоры)».
Созерцая на экране телевизора луноход, неторопливо катящийся по каменистой пепельной поверхности, большинство из нас вряд ли подозревают, что «выкатился» он из монографии столетней давности, близкой к научно-фантастическому сочинению.
Для своего времени повесть «На Луне» была явлением первостатейным. Не зря ее опубликовал в своем журнале «Вокруг света» (а затем и отдельным изданием) Иван Дмитриевич Сытин, которого по праву можно назвать «просветителем всея Руси». Так рядом с именами Редьярда Киплинга, Виктора Гюго, Эдгара По, Джека Лондона, Жюля Верна впервые встало имя Циолковского, дотоле безвестного преподавателя в уездном училище Калуги (сюда он переехал из Боровска в 1892 году).
Вдохновленный литературным успехом, молодой автор в последние три года сочиняет три обширных научно-фантастических труда — «Изменение относительной тяжести на Земле» (1894), «Грезы о земле и небе и эффекты всемирного тяготения» (1895), «Вне Земли» (в 1896 г. было закончено 9 глав). Освоив мысленно нашу планету и Луну, он приглашает читателя в странствия по пределам Солнечной системы. Эффект присутствия при этом воистину необычайный. Даже теперь трудно отделаться от ощущения, что автор как бы ведет репортаж с борта космического корабля. Не зря Юрий Алексеевич Гагарин называл Циолковского Первокосмонавтом прошлого века.
Все замечает зорким оком Первокосмонавт.
Вот вокруг астероида Паллада размещены свободно, «чтобы не отнимать друг у друга лучей Солнца», поселения обитателей этого крохотного небесного тела, их жилища, моторы, фабрики. Идея подобных «солнечных ожерелий» спустя много лет воплотится на Западе в проект космических поселений — так называемую «сферу Дайсона».
Вот лицезреет герой «туземцев» с изумрудными крыльями — спустя семьдесят лет они запорхают в повести болгарского писателя-фантаста Павла Вежинова «Синие бабочки».
Вот те же существа обмениваются мыслями с нашим героем «при помощи естественных картин, рисуемых разноцветными подкожными жидкостями на их прозрачной грудной коже»; «как в камере-обскуре, играет ряд живых картин, следуя течению мыслей существа и точно их выражая; зависит это от прилива подкожных жидкостей разных цветов в чрезвычайно тонкие сосуды, которые и вырисовывают ряд быстро меняющихся и легко понятных картин». Но это же главная идея классического рассказа американского писателя Рэя Бредбери «Иллюстрированный человек»! — воскликнут знатоки научной фантастики. Рассказа, написанного, заметим, тоже спустя много десятилетий.
Замечание это понадобилось вовсе не для того, чтобы опять-таки умалить величие Бредбери, одного из лучших фантастов современности. Или Дайсона. Или Вежинова. В литературе, как и в науке, множество странствующих идей и сюжетов. Но при всем при том существует еще и идея приоритета, первоидеи, первосюжета. А таких приоритетных находок у Циолковского — тысячи! То он уменьшает Солнечную систему до размеров футбольного поля. То обращает столетие в секунду, дабы читатель мог насладиться чудным зрелищем «ползающих в разных направлениях звезд». То мимоходом, легко, играючи, как и положено гению, высказывает одну из самых глубоких мыслей, которая станет впоследствии краеугольной в трудах наших отечественных «космистов» — В.А. Вернадского, А.Л. Чижевского, Н.В. Бугаева, Н.Г. Холодного и других. Это мысль о человечестве как едином существе, об ограниченности на планете запасов воздуха, почвы, даже солнечной энергии. Об ответственности каждого из нас за бессмертие человеческого рода, бессмертие, обеспечить которое удастся не иначе как расселившись по Галактике, когда «через десятки миллионов лет ослабнет сияние Солнца».
Таких сокровенных мыслей особенно много в повести «Вне Земли». Местами она читается как произведение о современной космонавтике — настолько точно и пристрастно заглянул Циолковский в будущее.
Там, в будущем, он угадал и революцию 1917 года (глава «Состояние человечества в 2017 году»), и учреждение Организации Объединенных Наций в 1945 году (в том же 2017 году эта организация уже существует свыше 70 лет), и многое другое. Однако секрет мощного художественного воздействия — не только в сбывшемся и предугаданном. Текст овеян поэтикой космогонических тайн, занимавших лучшие умы прошлого. «Если бы небесные светила не сияли постоянно над нашими головами, а могли бы быть видимы с одного какого-нибудь места на земле, то люди целыми толпами непрестанно ходили бы туда, чтобы созерцать чудеса неба и любоваться ими», — сказал Сенека. Циолковский, несомненно, знал это высказывание мудреца и переосмыслил его. «Почему же, когда в темную ночь вглядываешься в небо, число звезд представляется бесконечным?» — спрашивают участники космического рейса у одного из командиров корабля Иванова. «Какой-то инстинкт указывает человеку на бесчисленность звезд, который отчасти и оправдывается, — сказал русский». Такие догадки будят наше воображение, заставляют пристально вглядываться в узоры звездного океана.
4
Полностью повесть «Вне Земли» вышла лишь в 1920 году, в Калуге, притом мизерным тиражом в 300 экземпляров, — сказались трудности гражданской войны. Но время замалчивания трудов отца космонавтики ушло безвозвратно. Циолковский был единогласно избран членом Академии коммунистического воспитания, получил персональную пенсию. И теперь он смог в полной мере проявить себя как ученый, изобретатель, писатель.Последующие пятнадцать лет — годы наивысшего взлета творца «космической философии». Если в юности он обосновал выход человечества на околоземные, околосолнечные орбиты, то теперь он глубоко задумывается над космической миссией земного разума, над проблемами сношения с неопознанными звездными цивилизациями, «монизмом» (единством) Вселенной. Не хаос, смерть и разрушение видятся ему в клубящихся туманностях ночного неба, как это проповедовали модные произведения тех лет, такие, как «Деградация энергии и гибель миров» Б. Брюна или «Гибель мира» Мейера, но гармония, организованность, красота. И назначение любой цивилизации — созидательной целенаправленной деятельностью вносить свою лепту в космическую эволюцию.
…Древние индусы верили, что Вселенная дышит, как существо. При вдохе, — а он длится свыше сорока миллионов лет, — мир переживает четыре состояния, олицетворяемые в сказках и мифах золотым, серебряным, медным и железным веками. Время и пространство при этом безгранично. Мироздание поражает прихотливостью форм и даже не может быть изображено графически!
Циолковский был знаком с космогонией и космологией древних индусов. Семилетним ребенком выучился он читать по сказкам А.Н. Афанасьева, знал и главный труд этого выдающегося русского ученого-демократа — «Поэтические воззрения славян на природу». От внимания Константина Эдуардовича но могли ускользнуть глубокие аналогии между индусскими и славянскими преданиями. Облака, представляющиеся нашим предкам мыслями в черепе правеликана Брамы; стрелы Перуна — молнии, выскальзывающие из туч в виде всепоражающего мифического оружия — астравидьи; богатырь Святогор, чью тяжесть не выносит сама мать сыра земля; Морская-Пучина-Кругом-Глаза, в штормовую погоду поглощающая суденышки поморов, а в ясную отражающая своим зеркалом сына Геи-Земли тысячеглазого Аргуса — звездный небосвод древних греков. Эти и подобные образы лежат в основе космической поэтики Циолковского. «Может быть, кто-нибудь, какой-нибудь великан, — пишет автор в работе «Живые существа в космосе», — для которого все небо — только малая частица материи, а отдельные солнца невидимы, так же, как нам атомы, — рассматривая в свой «микроскоп» это «небо», наконец, заметит солнца, и воскликнет радостно: наконец-то я открыл частицы в этой «материи», т. е. солнца. Но как он ошибется, приняв солнца за неделимые атомы.
Так и мы ошибаемся, приняв электрон, протон или даже частицу эфира за атом. Рассудок и история наук нам говорят, что наш атом так же сложен, как планета или солнце…»
Ньютон полагал, что обитаемы не только все планеты, но и даже Солнце. Однако восхищаемся мы не самой этой фантастической идеей, а тем, с каким художественным мастерством она выражена. Жюль Верн посылает своих героев на Луну в артиллерийском снаряде, способ путешествия выбран нереальный, но описания столь художественны, что читаются до сих пор с интересом неослабевающим. Критики «фантазий» Циолковского как-то забывают, что сами эти фантазии — плоды слияния поэтики научной и художественного сознания. Сознания, обнимающего все мироздание, проникающего в самые затаенные его уголки. Автором движет не праздное любопытство, но цели, подвластные уму лишь немногих титанов Возрождения. В одной из неопубликованных работ цели эти сформулированы следующим образом:
«1) Изучение Вселенной, общение с братьями.Исходя из законов неограниченной экспансии жизни — ее стремления занять максимальное пространство, Циолковский рисует картину созидательного труда человека-творца. Подобно Микеланджело, он запечатлевает акт первотворення — не только мира земного, но и звездного, где «нет конца жизни, конца разуму».
2) Спасение от катастроф земных.
3) Спасение от перенаселения.
4) Лучшие условия существования, постоянно желаемая температура, удобство сношений, отсутствие заразных болезней, лучшая производительность солнца.
5) Спасение в случае понижения солнечной температуры и, следовательно, спасение всего хорошего, воплощенного человечеством.
6) Беспредельность прогресса и надежда на уничтожение смерти».
Много необыкновенного, зачастую загадочного содержится в своде работ, начиная с «Биологин карликов и великанов» вплоть до «Научной этики» и «Космической философии». Небесные животные, питающиеся энергией Солнца. Объединения разумных цивилизаций («звездных куч, млечных путей, эфирных островов»), ведущих под руководством тщательно избираемых «президентов» космобиологическую созидательную (а по необходимости и разрушительную, дабы пресечь «муки самозарождения») деятельность. Блуждающие атомы, каждый из которых «чувствует сообразно окружающей обстановке. Попадая в высоко организованные существа, он живет их жизнью и чувствует приятное и неприятное, попадая в мир неорганический, он как бы спит, находится в глубоком обмороке, в небытии». Столь плотные небесные тела и существа, «что мы в сравнении с ними, легко можем быть приняты за… существа почти бестелесные». И «бесчисленные кадры существ иных эпох, которые, в сравнении с нами, почти бестелесны». И многое другое, что также взято на вооружение современными научными фантастами, вряд ли подозревающими, кто автор той или иной первоидеи. А если и подозревающими, то… скромно о том умалчивающими. Единственным, кто не раз заявлял, что образ Великого Кольца Миров развит на основе космогонических построений Циолковского, был Иван Антонович Ефремов — великлй ученый и фантаст.
Но так ли уж фантастичны, несбыточны образы Константина Эдуардовича, вся его «космическая этика». Вот что пишет по этому поводу современный исследователь: «Этико-натуралистическая концепция Циолковского содержит в себе и глубоко рациональное зерно. Во-первых, нам думается, что в конкретных представлениях ученого об атомарно-панпсихическом бессмертии просматривается верная, хотя и выраженная в неадекватной форме, общая идея о неуничтожимости самовозможности жизни и разума (подчеркнуто автором. — Ю.М.), всегда коренящейся в материи, возможности, которая в соответствующих условиях с необходимостью переходит в действительность. А эта идея является диалектико-материалистической. По существу ее высказал Ф. Энгельс в «Диалектике природы»…
Во-вторых, глубокий смысл имеет «космическая этика» Циолковского. Как известно, ее главным положением является тезис о том, что цель жизни и все деяния любого разумного существа должны служить прогрессу всего космического целого, поскольку это ведет к устранению в космосе несовершенной жизни, зла и страдания и возрастанию вероятности попадания атомов данного существа после его смерти в состав новой совершенной и счастливой жизни… В целом же «космическая этика» Циолковского содержит, на наш взгляд, два важных момента: это — требования служения личности интересам своего народа, прогрессу всего человечества и посильного содействия ею всеобщего человеческого счастья на Земле и в космосе, а также указание на то, что следование личности данному требованию открывает ей путь к бессмертию…» Как здесь не вспомнить «прогрессию» Владимира Одоевского!
Бессмертие личности и человечества… Осознание Разумом своей вселенской миссии. Эти главные вопросы нашего бытия рассматриваются и в беседе Константина Эдуардовича с его учеником А. Л. Чижевским, состоявшейся в 1932 году.
Александр Леонидович Чижевский (1897 — 1961) прославился своими работами прежде всего в области космической биологии. В 1939 году он был избран одним из почетных президентов Первого Международного конгресса биофизиков, собравшихся в Нью-Йорке, и выдвинут на соискание Нобелевской премии «как Леонардо да Винчи двадцатого века…» Будучи незаурядным литератором Чижевский всесторонне обрисовал облик своего великого учителя в книге воспоминаний «Вся жизнь» (М., «Советская Россия». 1974). «Теория космических эр», публикуемая в «Приложении» к нашему сборнику, — как бы заключительная глава «Всей жизни». Будем надеяться, что и нынешние читатели, и наши отдаленные потомки найдут здесь не только мечтания «старого фантазера», как называет себя Циолковский, но нечто гораздо большее. Впервые в истории рода людского мыслитель заглядывает в такие дали времен и пространств, где уже и сам человек изменится как вид. Изменится, кажется, столь неузнаваемо, что инстинкт самосохранения предательски шепчет каждому из нас: «Неужто в этих фантазиях растворена хоть капля истины?»
И здесь также небезынтересно мнение ученых. В том же сборнике «Труды семнадцатых чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию идей К.Э. Циолковского», автор статьи «Общие законы эволюции и космическая миссия человечества» А.А. Крушанов отмечает: «А вдруг прав Циолковский, считавший, что «прогресс организмов шел непрерывно и не может поэтому остановиться на человеке…» Ведь вполне же можно допустить, что хотя мы и «цвет» материи, но еще не те «ягоды», которые в конечном счете должны появиться на уровне зрелости ее социальной формы… Видимо, все же вполне допустимо предположение, что, например, в другие звездные системы попадут земляне не сегодняшнего типа, а представители нашей цивилизации, имеющие весьма отличные от нас и внешний вид, и качества, в частности, и такие, благодаря которым расстояние в 50 световых лет не покажется очень дальним даже при передвижении с досветовыми скоростями». Такого рода выкладки тем более уместны, что перед человечеством воздвигнут природой неодолимый пока что барьер: путешествие к другим звездам займет десятки тысяч лет!
5
Несмотря на ограниченность объема сборника «Грезы о земле и небе», (он мог бы быть толще и вдвое, и втрое!), мы сочли необходимым поместить в нем автобиографические заметки Константина Эдуардовича. «Черты из моей жизни» — это документ огромной человеческой силы, откровенности, бесстрашия перед жизненными обстоятельствами.Казалось бы, судьба не благоприятствует талантливому самородку — тут и нагрянувшая глухота, и нищенское существование, и насмешки сильных мира сего, и жандармский надзор, и замалчивание работ. Однако как необычно — и это тоже черта гения, будь то Кеплер или Ломоносов — противоборствует Циолковский судьбе. Вот шествует полуголодный юноша в изъеденных кислотою брюках, задаваясь вопросами: «Нельзя ли практически воспользоваться энергией движения Земли?», «Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора?», «Нельзя ли строить металлические аэростаты, не пропускающие газа и вечно носящиеся в воздухе?» Или раскручивает на центробежной машине цыплят. Предается «физическим забавам», где «сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки, пробивались молнией дыры, загорались огни, вертелись колеса, блистали иллюминации и светились вензеля». Повзрослев, на потеху детворе запускает воздушного змея, «точь-в-точь похожего на ястреба, а ночью подвешивал к нему фонарь… Тогда с местного бульвара видели звезду и спорили: что это — Венера или чудак-учитель пускает свою птицу с огнем?» И до самой смерти оставался он вечно юным мудрецом, чуждым злобе, зависти, корыстолюбию.
Единственное, что его, быть может, печалило всерьез — угроза потери Россией приоритета на труды в области освоения космоса. В той же книге воспоминаний А. Л. Чижевский повествует, как осенью 1923 года он прочитал в одном из американских журналов, что профессор Р. Годдард в США и профессор Г. Оберт в Германии конструируют ракетный двигатель. Оба почтенных профессора именовались истинными основоположниками ракетной техники. Имени Циолковского не упоминалось, хотя еще в 1903 году он опубликовал знаменитую статью «Исследование мировых пространств реактивными приборами». «Зная, что не на кого рассчитывать, кроме себя самого, я решил взять на себя всю трудность восстановления приоритета К. Э. Циолковского перед заграницей, перед всем миром, — пишет Чижевский. — Хватит обворовывать русский народ! Довольно!»
Дело осложнилось тем, что второго октября того же года газета «Известия» напечатала сообщение о вышедшей в свет книге Германа Оберта «Ракета к планетам», где но существу повторялись основные идеи Циолковского, но… без всяких ссылок на русского ученого. Попытка обратиться за помощью к сотруднику отдела науки «Известий» некоему Капелюшу успеха не принесла: Капелюш издевательски заметил, что Циолковский может рассчитывать лишь на приоритет в области сочинения утопий наподобие творений Сирано де Бержерака и Жюля Верна. Все же Капелюш обещал «навести справки в авиационных кругах». Каков же оказался результат? «Общее мнение технических кругов было таково: профессор Г. Оберт — это настоящий ученый, глубоко разрабатывающий проблему реактивного движения. К. Э. Циолковский — самоучка, близко подошедший к этому вопросу, но все же — самоучка и ему ли тягаться с европейским ученым. Это ложное и в корне ошибочное представление было основано на старой, но долгоживущей, антипатриотической и очень скверной традиции: все, что сделано в России, — плохо, все иностранное — хорошо! С этим глубоко укоренившимся убеждением смотрели и на работы Константина Эдуардовича Циолковского: покровительственно и небрежно!»
Движимый желанием оградить дело всей жизни учителя от налетов «зарубежных коршунов», Чижевский срочно переиздает в Калуге работу 1903 года. В противовес книге Г. Оберта она была названа «Ракета в космическое пространство». Тут же он рассылает 250 экземляров за рубеж — в библиотеки, институты, видным ученым. Получил книгу и Г. Оберт, после чего он формально признал приоритет русского мыслителя. Однако спустя 30 лет тот же Оберт выпускает в Дюссельдорфе свой солидный труд «Человек в мировом пространстве», где Циолковский… опять не упоминается! Сам же Оберт в биографическом очерке скромно назван «отцом космических путешествий». Круг непризнания таким образом замкнулся…
6
История, рассказанная А.Л. Чижевским, может показаться неправдоподобной. Однако удивляться здесь нечему. Первоидеи Циолковского и поныне замалчиваются Западом, как и работы других наших выдающихся мыслителей. Слишком мутна и высока волна русофобии, слишком соблазнительно кое-кому объявить наше Отечество «империей зла», попытаться запугать зловещей тенью «звездных войн». В тысячах фантастических сочинений, ежегодно вываливаемых на западный книжный рынок, бродят монстры, уроды, мутанты, пережившие ядерную катастрофу. Среди лжепророчеств о близком конце света, среди сатанинских вакханалий трезво и возвышенно звучит голос Циолковского — ОТЦА КОСМОНАВТИКИ, провозвестника светлой космической миссии землян:«Ложь п заблуждение такое же проявление Вселенной, как и правда. Это выражает только процесс развития существ, который происходит постепенно. Но он должен кончиться. Наступит правда на земле, и тогда мы услышим из уст выросшего сознательного существа установившийся голос Вселенной. Этот голос давно шумит во всем космосе и есть преобладающий знак истины».
Ни о чем другом, как лишь о преобладающем знаке истины, помышляли все великие предшественники Циолковского. Наделенный, как и они, даром предвидения, Константин Эдуардович придал их помыслам стройность, законченность. Калужский зодчий рассчитал конструкцию тех хрустальных дворцов, тех чудо-машин, что грезились автору «Кормила Кормчему» в казематах Александровского Завода. «Можно вскоре ожидать наступления разумного и умеренного устройства на земле… — уверенно предсказывает Циолковский. — Наступит объединение, прекратятся вследствие этого войны, так как не с кем будет воевать. Счастливое общественное устройство, подсказанное гениями, заставят технику и науку идти вперед с невообразимой быстротою и с такою же быстротой улучшать человеческий быт… Человек сделается истинным хозяином земли. Он будет преобразовывать сушу, изменять состав атмосферы и широко эксплуатировать океаны. Климат будет изменяться по желанию или надобности. Вся земля сделается обитаемой и приносящей великие плоды».
…Тысячью глаз вглядывается в душу каждого из нас и светлокудрый Аргус, и темная Морская-Пучина-Кругом-Глаза. Нелегко каждому выбрать свой путь по лезвию бритвы между добром и злом. Будем же рассчитывать любой свой шаг, любой свой поступок так — и это главный урок Циолковского, — как будто от этого шага и поступка зависит судьба всего мироздания.
Ибо вся Вселенная — жива!
Юрий Медведев
ПРИМЕЧАНИЯ
Сборник «Грезы о земле и небе» построен как антология, включающая в себя научно-фантастические работы К. Э. Циолковского. Они составляют весь первый раздел, где собраны произведения, которые создавались на протяжении почти полувековой литературной деятельности великого ученого и мыслителя. Во второй раздел включены автобиографические заметки «Черты из моей жизни», впервые издающиеся массовым тиражом. Заметки содержат множество сведений о личности самого Циолковского и окружавших его людей, дают представление о тех трудных условиях, в которых жил и творил в дореволюционной России наш гениальный соотечественник. В «Примечаниях» публикуется запись беседы с Циолковским его ученика А.Л. Чижевского (1897–1964).