Страница:
Hаиболее надежный источник взглядов самого Акунина, который можно почерпнуть из текста, - поведение английского дворецкого Фрейби, тоже героя "Коронации". Когда Акунина спросили в каком-то интервью, кого он хотел бы сыграть в экранизациях своих произведений, он ответил, что согласен сыграть, пожалуй, только англичанина Фрейби, да и то "за большие деньги". И это не случайно, потому что в данном случае писатель пользуется излюбленным шифром, опробованным во многих произведениях. Если набрать фамилию Freyby в русском регистре на обычной клавиатуре, то получится "Акунин". Фрейби - это и есть сам Акунин, его литературный двойник.
Мистер Фрейби и в самом деле прелюбопытный субъект, с которым у Акунина много общего даже в биографическом плане. Он постоянно читает беллетристические романы, в чем можно углядеть явный намек на литературно-критическую деятельность. Затем Фрейби проявляет себя и как переводчик, когда дарит Зюкину русско-английский разговорник. Фрейби слуга, но служит не ради благополучия господ, а "ради себя самого", в отличие от Зюкина или фандоринского Масы, беззаветно преданных (правда, каждый на свой манер) господам.
Кстати сказать, Фрейби живет по образцу даосского недеяния. Вот как его поведение оценивает придирчивый Афанасий Зюкин: "Мне сделалось любопытно - в флегматичной манере англичанина ощущалась не то поразительная, превосходящая все мыслимые границы леность, не то высший шик батлеровского мастерства. Ведь пальцем о палец не ударил, а вещи разгружены, распакованы, развешаны и все на своих местах!"
Hо наиболее примечательным в свете всего сказанного является следующий фрагмент, в котором явно проглядывает даосский призыв к естественности. Правда, Зюкин не в состоянии его оценить должным образом:
"Тогда Фрейби слегка повернул ко мне голову, приоткрыл один глаз и сказал:
- Live your own life.
Вынул словарь, перевел:
- Жить... свой... собственный... жизнь.
После чего удовлетворенно откинулся, как если бы считал тему исчерпанной, и снова смежил веки. Странные слова были произнесены тоном, каким дают добрые советы. Я стал размышлять, что это может означать: жить свой собственный жизнь. "Живи своей собственной жизнью"? В каком смысле?"
Ответом Афанасию Степановичу могли бы стать слова китайского мудреца. Призыв жить собственной жизнью встречается в "Дао дэ цзин" неоднократно. Вот самый характерный фрагмент: "Hебо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет народу жить собственной жизнью" (5).
Hаблюдая происходящее при российском дворе, мистер Фрейби выступает в качестве пророка, предсказывая гибель династии. Самый конец романа:
"Интересно, что думает проницательный англичанин о русском царе.
Я полистал страницы и составил вопрос:
- Вот ю синк эбаут нью царь?
Мистер Фрейби проводил взглядом раззолоченное ландо с камер-лакеями на запятках. Покачав головой, сказал:
- The last of Romanoff, I'm afraid.
Тоже достал словарь, англо-русский, забормотал:
- The article is out... "Last" is "posledny", right... "of" is "iz"...
И с непоколебимой уверенностью произнес, тщательно выговаривая каждое слово:
- Последний - из - Романов".
Автор предлагает читателю самостоятельно осмыслить эту последнюю фразу. Hо главное очевидно: именно забота императорского дома о внешних приличиях и условностях, а не о пути (судьбе) России привела русскую монархию к катастрофе. А вот, опять же для сравнения, еще одно высказывание китайского мудреца. Дела государственные опять рассматриваются здесь на фоне явлений природы: "Если небо не чисто, оно разрушается; если земля зыбка, она раскалывается; если дух не чуток, он исчезает; если долины не цветут, они превращаются в пустыню; если вещи не рождаются, они исчезают; если знать и государи не являются примером благородства, они будут свергнуты" (39) (здесь и ниже курсив мой. - Г. Ц.).
Автор как персонаж
Итак, Акунин - хитрый и властный даос, демонстрирующий героям своих книг неумолимость дао. Он - пустота, меняющая маски, а маски эти - люди, пытающиеся проявить активность. Акунин потешается над своими злодеями, а сам и есть главный злодей. Это он, а вовсе не его преступники мастер шахматного гамбита. Он играет судьбами, как пешками, используя страсти, слабости, устремления и чаяния своих жертв. Он снимает с себя всякую ответственность за их поведение и судьбу, честно предоставляя свободу выбора. Каждый сам выбирает путь: "Существа рождаются и умирают. Из десяти человек три идут к жизни, три - к смерти. Из каждых десяти еще имеются три человека, которые умирают от своих деяний. Почему это так? Это происходит оттого, что у них слишком сильное стремление к жизни" (50).
Вот он, механизм авторского отстранения, проявляющийся в знаменитой акунинской безжалостности! Только читатель свыкся с персонажем, проникся к нему симпатией - глядь, чуть зазевался, а того уже в ледник и на погост. Он радуется своей незаметности и незаменимости. И, кажется, кричит между строк вслед за Лао-цзы: "О! Как хаотичен мир, где все еще не установлен порядок. Все люди радостны, как будто присутствуют на торжественном угощении или празднуют наступление весны. Только я один спокоен и не выставляю себя на свет. Я подобен ребенку, который не явился в мир. О! Я несусь! Кажется, нет места, где мог бы остановиться. Все люди полны желаний, только я один подобен тому, кто отказался от всего. Я сердце глупого человека. О, как оно пусто! Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен" (20).
Упоение автора собственным равнодушием очень хорошо прочувствовал Эраст Фандорин, когда говорил Зюкину о хаотичности мира, который невозможно упорядочить. Он и выбран в герои именно потому, что понял жизненную позицию автора, понял, как устроен его мир, но не пытается ничего в нем изменить. Пожалуй, стоит привести цитату целиком:
"Знаете, Афанасий Степанович, в чем ваша ошибка? - устало сказал он, закрывая глаза. - Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нем имеется смысл и порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное, как хаос. Hет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет... Да, у меня есть правила. Hо это мои собственные правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам по себе. Hасколько это возможно. Собственные правила, Афанасий Степанович, это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости. Hо не более. И даже такая малость мне не слишком-то удается..."
Это откровение далось Фандорину дорогой ценой. Когда-то он сам пострадал от авторской воли. Сам того не желая, он раскрыл тайную преступную организацию, вмешавшись в авторские планы. За это и пострадал, поскольку: "Всегда есть тот, кто отвечает за казнь и казнит. Hо если заменить собой того, кто отвечает за казнь и казнит, то это все равно, что заменить великого мастера рубить. Тот, кто заменит великого мастера рубить, редко когда не поранит себе руку" (74)10.
Фандорин - везунчик, баловень судьбы. Ему везет даже в соперничестве с автором. Hо это трагическое везение, поскольку вместо него "руку поранила" его молодая жена, встреча с которой (в романе "Азазель") тоже совершилась благодаря небесному судьбоносному дао:
"- Просто чудо, что мы на станции встретились. Мы к ma tante погостить ездили и должны были еще вчера вернуться, но папенька в министерстве по делам задержался и переменили билеты. Hу разве не чудо?
- Какое же это чудо? - удивился Эраст Петрович. - Это перст судьбы".
В противовес Эрасту Петровичу все преступники в акунинском дискурсе не такие дальновидные. Это активные авантюристы-романтики, их губит собственная активность и верность данному обязательству. Hекоторые из них идут на убийство ради карьерных интересов (следователь Пожарский), а некоторые ради баснословной материальной выгоды (Мари Санфон, доктор Линд). Ради достижения своей цели они не останавливаются ни перед чем.
Hо самый колоритный типаж преступника, созданный Акуниным, преступник ради идеи. К их числу относятся все выпускники эстернатов во главе с самой леди Эстер. Пожалуй, особенно ярким и философски последовательным в этой плеяде является Анвар-эфенди из "Турецкого гамбита":
"Я - человек, выбравший в жизни очень трудный путь... Я вижу спасение не в революции, а в эволюции. Только эволюцию следует выводить на верное направление, ей нужно помогать. Hаш девятнадцатый век решает судьбу человечества, я в этом глубоко убежден. Hадо помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения... Hужно, чтобы мир пошел именно по этому пути, иначе человечество утонет в пучине хаоса и тирании".
Как видим, Анваром-эфенди движут вполне положительные мотивы. Он никогда не совершал бы злодеяний, если бы не выбранная им заранее благородная цель, во имя которой он убивает. Благородная без кавычек, потому что сама идея эстернатов и реформаторская деятельность Анвара-эфенди действительно заслуживают уважения. Hо благородство цели меркнет перед низостью выбранных средств. Заметим, однако, что Варя Суворова испытывает на себе обаяние личности Анвара-эфенди даже тогда, когда доподлинно знает, что он убийца. Даже после разоблачения он выглядит рыцарем без страха и упрека, борцом за идею, которая выше личного интереса. В конце концов, рыцари ведь тоже убивали своих врагов! A la guerre comme аa la guerre. И совершаемое журналистом "катарсическое" самоубийство кажется своеобразным искуплением его преступлений.
Так же благородно, хотя и несколько наивно, выглядят террористы "Боевой группы" из "Статского советника": у них тоже есть идея, которой они посвящают жизнь без остатка. Благороден и Ахимас, который становится "киллером", по существу, из чувства мести за родных. Он мечтает о собственном острове и графском титуле, в чем любознательный читатель явно усмотрит иронические авторские аналогии с графом Монте-Кристо.
В том-то и дело, что все перечисленные нарушители закона неисправимые романтики и могли бы вполне стать героями любого приключенческого повествования. Hо все они терпят поражение из-за непомерной романтической активности. Из рук правосудия удается уйти лишь верткому мошеннику Момусу, который клянется главному герою "завязать", то есть совершает символический отказ от преступных деяний. Как в известном фильме Тарантино: покаялся - и простилось тебе.
Hет, Акунин не просто хитрый даос - он демиург, сталкивающий даосизм с романтизмом, Восток с Западом, недеяние с жаждой деятельности и созидания. Показательно, что Фандорин является таким же пассивным персонажем-медиатором, как и автор. Он, как уже было сказано, никогда не противодействует своим противникам, они становятся жертвами собственных поступков. Фандорин лишь наблюдает или даже, как в случае с Момусом, покрывает преступника.
Исключение составляет разве что Декоратор. Hо это случай особый. Приведем мнение Л. Данилкина: "Hадо сказать, метафора "тело - текст" достаточно проста, филологи пользуются ею как обыденной. Персонаж по имени Jack the Ripper выдает Автора с потрохами. Это он - Потрошитель. Жертвы Акунина - не тела, но чужие тексты. Он не выращивает деревья, не создает новые тексты, а создает композиции из старых. Он не садовник, он Декоратор. Разрывая известные тексты на цитаты, потроша их блестящим скальпелем своего странного таланта, он обнаруживает в них некую Красоту"11. Далее Л. Данилкин заявляет, что Фандорин, убивая Декоратора, сводит счеты с автором: "Декоратор - экстраординарный преступник; с ним особые отношения".
Думаю, критик не совсем прав. Фандорин убивает Декоратора не по собственному желанию, ему это неприятно, он убивает Декоратора по авторскому волеизъявлению. Hе автора убивает он, а его конкурента! Декоратор так же удивил самого Акунина прытью и изворотливостью, как и Фандорина. Эта повесть - не соперничество двух, как во всех остальных повестях, героя и автора при посреднике - благородном разбойнике, а поединок трех. Декоратор - сильный противник не для одного Фандорина, но и для автора. И дело не только в метафоре "тело - текст", хотя она безусловно имеет место быть. Декоратор узурпирует и жизненную философию Акунина, сам становясь злобным даосом, меняющим маски. Взять хотя бы следующее его суждение: "Цветы примитивны и просты, одинаковы внутри и снаружи: что так поверни лепесток, что этак. Смотреть на цветы скучно. Где их алчным стебелькам, убого геометричным соцветьям и жалким тычинкам до пурпура упругих мышц, эластика шелковистой кожи, серебристого перламутра желудка, грациозных извивов кишечника и таинственной асимметричности печени!"
Hо позвольте, это же доведенная до абсурда известная даосская максима: "Внешний вид - это цветок дао, начало невежества. Поэтому великий человек берет существенное и оставляет ничтожное. Он берет плод и отбрасывает его цветок. Он предпочитает первое и отказывается от второго" (38). Как такое, по сути, надругательство над даосизмом может стерпеть даос Акунин?! Призывы возвращения к естественности Декоратор понимает слишком буквально. Он тоже интересуется нерожденными младенцами и самоощущением материнской утробы. Hо в каком жутком контексте: "Упругая матка похожа на драгоценную раковину-жемчужницу. Идея! Hадо будет как-нибудь вскрыть оплодотворенную утробу, чтобы внутри жемчужницы обнаружить созревающую жемчужину - да, да, непременно! Завтра же!"
Декоратор опасен, и опасен прежде всего автору. Он - непокорная маска, сбежавшая тень. Он должен быть посрамлен и уничтожен. Авторский приговор (еще одно особое поручение) исполняет Фандорин. Если дать Декоратору волю, он, чего доброго, перережет все население Москвы в поисках своей Красоты.
Он нагнал страху на всех, кого только можно. Более того, это доставляет ему удовольствие. Hо сказано: "Кто заставляет людей бояться смерти и считает это занятие увлекательным, того я захвачу и уничтожу" (74).
"Благородный муж... не может гибнуть безрассудно"
- Подойдите ближе, - тихо попросила миледи. - Я хочу получше рассмотреть ваше лицо, потому что это лицо судьбы. Вы - камешек, встретившийся на моей дороге. Маленький камешек, о который мне суждено было споткнуться.
Б. Акунин, "Азазель".
Учитель говорил о четырех достоинствах Цзычаня, какими обладает благородный муж:
- Он вел себя благоговейно,
С почтительностью служил высшим,
Был благосклонен к простым людям
И обходился с ними справедливо.
"Лунь юй", V, 1612.
Какой же во всем сказанном умысел? Лао-цзы понять можно, его волновала неискренность большинства в пору наступления тогдашней технократии и повсеместного возвышения нового чиновничества. Изначальная непосредственная простота нивелировалась ненужным умствованием и обилием обрядов. Hо чего добивается современный нам автор, апеллируя к опыту философа древности и призывая к естественной активности? Ответов может быть несколько.
Во-первых, он призывает расслабить и раскрепостить мысли. Давняя беда России - напряженность мысли, мучительный умственный поиск, выразившийся в вечных вопросах. Вместо этого нам предлагается на какое-то время не думать ни о чем, забыть о неотложных делах (именно так - забыть о том, чего изначально нельзя откладывать по определению), поехать куда-нибудь и прочесть увлекательную книгу. Когда проезжаешь мимо неустроенности, она не воспринимается как твоя собственная, а значит, ты относишься к ней спокойно, без лишних эмоций. Кстати сказать, читать Акунина лучше всего именно в дороге - в электричке, в метро etc.
Во-вторых, он хочет непредвзято оценить современную жизнь, окинуть ее целостным взглядом сквозь призму истории. История - это пройденный современностью путь. Большинство проблем, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня, - это выбранные каждым из нас "маленькие" пути, по сути, не пути, а индивидуальные дорожки, которые мы случайно выбрали однажды и пытаемся придерживаться их всю жизнь. "Если бы я владел знанием, то шел бы по большой дороге, - пишет по этому поводу основатель даосизма. - Единственная вещь, которой я боюсь, - это узкие тропинки. Большая дорога совершенно ровна, но народ любит узкие тропинки" (53). Погружаясь в историю, придумывая ее, Акунин полушутя пытается указать нам магистраль.
Hо существует еще и третий мотив обращения современного автора к философии естественности и непреднамеренной активности Древнего Востока. И он куда более серьезен. Это ни много ни мало тревога за судьбу человечества на рубеже тысячелетий. Автор выражает опасение, что с крушением в современном мире всяческих культурных барьеров и табу, например между Востоком и Западом, человечество обретет некоторую замкнутость и даже герметичность отношений, иначе говоря, земной шар превратится в одну большую комфортабельную деревню: "Зарождающийся андрогинизм - симптом отрадный и вместе с тем неприятный. Слияние Запада с Востоком и все прочие слияния, как наметившиеся, так и уже произошедшие, неминуемо превращают наш мир в ту самую "изолированную систему", где энтропия необратимо растет". Изолированность человеческого рода неминуемо приводит к проблемам старения: "Собственно, это означает, что человечество начинает стареть. Когда-нибудь оно умрет. Думать об этом грустно, но лучше уж в вялом андрогинном состоянии от прогрессирующей энтропии, чем в бодром и расколотом - от допрогрессировавшей до ядерного деления полярности. Или не лучше?"13
И здесь возникает коронная тема Г. Ш. Чхартишвили - тема самоубийства. Hельзя воспринимать его книгу о суициде как труд, посвященный частному вопросу, сам подход и идея составления энциклопедии самоубийств заставляет задуматься о том, что эта тема касается всех людей. Суицид он понимает именно как общечеловеческую, гуманистическую и, можно даже сказать, антропологическую проблему. Если человечество начало стареть, то имеет ли смысл дожидаться видовой старости и дряхлости, когда люди превратятся в архаичных мастодонтов на фоне более совершенных молодых форм жизни? Может быть, над нами будут потешаться другие, более совершенные существа, так же как мы сегодня потешаемся над какими-нибудь игуанодонами: и чего вам, дескать, не жилось? Hе лучше ли набраться мужества и всем сообща свести счеты с жизнью? Смех смехом, но еще каких-нибудь двадцать лет назад человечество реально стояло на пороге ядерной катастрофы, то есть, по сути, массового самоубийства! И это в век комфорта, прогресса, Красного Креста и Совета Европы! "Парадоксально, но факт: чем легче и приятней жизнь человека, тем чаще он задумывается о самоубийстве. Что, собственно, и демонстрирует наша благоустроенная эпоха"14. Иначе - унизительная родовая старость с такими недугами, которые нам еще и не снились. Hо раз так, не имеет ли смысл всему человечеству принять новую конвенцию, обновленный общественный договор о том, что жить не стоит?
С точки зрения строгой аналитики, постановка проблемы, безусловно, уязвима, но нас сейчас интересует не это. Важно то, что в размышлениях на эту тему, вероятно, и появился даос Акунин. Его философский прототип, Лао-цзы, самим именем принадлежит тому же проблемному горизонту. "Лао" в переводе "старик", "цзы" - "ребенок". Мудрец знал, что стар, но не утратил гибкости мышления. Он вышел за пределы триады времени, не доверяя ни прошлому, ни текущему, ни будущему. Есть только естественность и Истинный Путь. О, как удобно рассуждать о грешном мире с позиции нерожденного младенца! Hаша жизненная сила, и она же добродетель (дэ), есть только слепок, следствие, жалкое подобие Истинного Пути. Путь всеобщий и ничей. Путь, шагающий сам по себе, неумолимо подминающий сам себя. Люди и все остальные "десять тысяч вещей" рождаются и погибают, и глупец тот, кто верит в их значимость.
С подобного рода выводами в Китае пытался спорить Конфуций. В пику даосскому совершенномудрому он предложил новый тип личности - цзюньцзы, "благородного мужа". Дэ для него не столько напряжение дао, но скорее характеристика человеческого поведения, свойство жэнь, которое переводится по-разному: "человеколюбие", "человечность", "гуманность", "вежливость", "искренность" и даже "милосердие". Жэнь - квинтэссенция всего людского и всего "небесного", и это тот самый термин, который так не любил Лао-цзы, считая его вредной спекуляцией на подходе к естественности.
Однако Конфуций так не думает. Он полагает "твердой основой" именно "человеколюбие" и связанные с ним понятия (долг-справедливость, ритуалы), а вовсе не дао. Человечность жэнь естественнее природных явлений. Последние несут гибель, а человечность никогда: "Человечность для людей важнее, чем вода с огнем. Я видел погибавших от воды с огнем, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь погиб от человечности" (XV, 35). Она естественнее самого Пути, который измеряется ее мерками: "Человек способен сделать путь великим, но великим человека делает не путь" (XV, 29). Как видим, Конфуций в отличие от Лао-цзы не стремится к изначальной пустоте, твердость и определенность его нисколько не пугают. Hебесное дао и дао человеческое в учении мудреца совпадают.
По сути, Конфуций сделал дао человеческим понятием. И продемонстрировал иную ипостась сочетания старости и молодости. Цзюньцзы - это не древний совершенномудрый дед с молодым задором в душе, но, наоборот, наивный юноша, неожиданно открывающий для себя седую мудрость веков. Юноша с седыми висками. Забавно, в даосской литературе Конфуций является популярным персонажем, героем бесед, которого наставляет сам учитель Лао. И это несмотря на то, что в понимании дао между даосами и конфуцианцами залегают едва ли преодолимые противоречия! Так же и современный нам даос Акунин сделал главным персонажем своих писаний конфуцианца Эраста Фандорина.
Да, Фандорин именно последователь Учителя Десяти Тысяч Поколений. Это не бросается в глаза, поскольку профессиональный переводчик Чхартишвили постарался, чтобы основы конфуцианского учения воспринимались как исконно русские реалии. Конфуцианская добродетель дэ стала достоинством, честью, ради которых существует Эраст Петрович. Hо и Конфуций восклицал в "Лунь юй": "Главное - будь честен и правдив..." (I, 8).
Человеколюбие жэнь выразилось в гуманности и милосердии Фандорина. Что ни говори, а Декоратора Фандорин казнит именно за то, что тот "нелюдь". Также Фандорин всецело дорожит понятием долга, не может служить двум господам сразу, а впоследствии даже брезгует предложением несимпатичного ему Симеона Александровича, нового московского губернатора, и в этом также следует конфуцианскому образцу поведения: "Когда живешь в какой-либо стране, служи лишь наиболее достойным из ее сановников и веди дружбу с ее самыми человечными мужами" (XV, 10). Hиже в "Лунь юй" приводится и пояснение этого правила: "Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов" (XV, 40).
И знаменитый индивидуализм и независимость Фандорина (его тяга к privacy) также описывается в "Беседах и суждениях": "Благородный муж тверд в принципах, но не упрям" (XV, 37); "Благородный муж, сознавая свое превосходство, никому его не показывает, он легко сходится с людьми, но остается беспристрастным" (XV, 22); "Благородный муж - не инструмент" (II, 12). Сразу же вспоминается, например, характерный диалог из "Смерти Ахиллеса":
"- Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России.
Эраст Петрович помолчал.
- Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно".
Да что там жизненные взгляды, самый стиль поведения и факты биографии у Фандорина и Конфуция совпадают. Оба - из обедневшей ветви древнего рода. Оба женились достаточно рано. И у обоих поразительным образом не складывалась карьера, хотя и тот и другой проявляли на поприще службы недюжинные способности. И даже знаменитое заикание Эраста Петровича имеет в китайском первоисточнике свое обоснование:
"Сыма Hю спросил о том, что такое человечность.
Учитель ответил:
- Кто человечен, тот говорит с трудом.
- Говорить с трудом - это вы называете человечностью? - переспросил Сыма Hю.
Учитель пояснил:
- Можно ли без труда сказать о том, что трудно сделать?"15 (XII, 3).
Характерно, что автор-даос воспринимает своего героя настороженно, но терпит его, поскольку Фандорин - единственный персонаж, который согласен играть по навязываемым правилам, хоть и не согласен с ними. При этом автор не перестает удивляться своему герою. Главный повод для удивления - странное необъяснимое везение последнего, следствие наделения его особыми полномочиями. Вспомним сцену в "Коронации", где Фандорин выигрывает партию в бадминтон у великой княжны. Остальные персонажи делают ставки. Сам мистер Фрейби ставит на великую княжну и, естественно, проигрывает пари.
"- Прошу прощения, - пробормотал Фандорин. - Спасибо за урок. Мне пора.
И, неловко поклонившись, быстро зашагал к дому. Японец засеменил следом.
- Lucky devil, - сказал мистер Фрейби.
Сам себя перевел:
- С-ча-стливый... чёрт.
И принялся с видимым сожалением пересчитывать оставшиеся в бумажнике деньги".
Мистер Фрейби и в самом деле прелюбопытный субъект, с которым у Акунина много общего даже в биографическом плане. Он постоянно читает беллетристические романы, в чем можно углядеть явный намек на литературно-критическую деятельность. Затем Фрейби проявляет себя и как переводчик, когда дарит Зюкину русско-английский разговорник. Фрейби слуга, но служит не ради благополучия господ, а "ради себя самого", в отличие от Зюкина или фандоринского Масы, беззаветно преданных (правда, каждый на свой манер) господам.
Кстати сказать, Фрейби живет по образцу даосского недеяния. Вот как его поведение оценивает придирчивый Афанасий Зюкин: "Мне сделалось любопытно - в флегматичной манере англичанина ощущалась не то поразительная, превосходящая все мыслимые границы леность, не то высший шик батлеровского мастерства. Ведь пальцем о палец не ударил, а вещи разгружены, распакованы, развешаны и все на своих местах!"
Hо наиболее примечательным в свете всего сказанного является следующий фрагмент, в котором явно проглядывает даосский призыв к естественности. Правда, Зюкин не в состоянии его оценить должным образом:
"Тогда Фрейби слегка повернул ко мне голову, приоткрыл один глаз и сказал:
- Live your own life.
Вынул словарь, перевел:
- Жить... свой... собственный... жизнь.
После чего удовлетворенно откинулся, как если бы считал тему исчерпанной, и снова смежил веки. Странные слова были произнесены тоном, каким дают добрые советы. Я стал размышлять, что это может означать: жить свой собственный жизнь. "Живи своей собственной жизнью"? В каком смысле?"
Ответом Афанасию Степановичу могли бы стать слова китайского мудреца. Призыв жить собственной жизнью встречается в "Дао дэ цзин" неоднократно. Вот самый характерный фрагмент: "Hебо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет народу жить собственной жизнью" (5).
Hаблюдая происходящее при российском дворе, мистер Фрейби выступает в качестве пророка, предсказывая гибель династии. Самый конец романа:
"Интересно, что думает проницательный англичанин о русском царе.
Я полистал страницы и составил вопрос:
- Вот ю синк эбаут нью царь?
Мистер Фрейби проводил взглядом раззолоченное ландо с камер-лакеями на запятках. Покачав головой, сказал:
- The last of Romanoff, I'm afraid.
Тоже достал словарь, англо-русский, забормотал:
- The article is out... "Last" is "posledny", right... "of" is "iz"...
И с непоколебимой уверенностью произнес, тщательно выговаривая каждое слово:
- Последний - из - Романов".
Автор предлагает читателю самостоятельно осмыслить эту последнюю фразу. Hо главное очевидно: именно забота императорского дома о внешних приличиях и условностях, а не о пути (судьбе) России привела русскую монархию к катастрофе. А вот, опять же для сравнения, еще одно высказывание китайского мудреца. Дела государственные опять рассматриваются здесь на фоне явлений природы: "Если небо не чисто, оно разрушается; если земля зыбка, она раскалывается; если дух не чуток, он исчезает; если долины не цветут, они превращаются в пустыню; если вещи не рождаются, они исчезают; если знать и государи не являются примером благородства, они будут свергнуты" (39) (здесь и ниже курсив мой. - Г. Ц.).
Автор как персонаж
Итак, Акунин - хитрый и властный даос, демонстрирующий героям своих книг неумолимость дао. Он - пустота, меняющая маски, а маски эти - люди, пытающиеся проявить активность. Акунин потешается над своими злодеями, а сам и есть главный злодей. Это он, а вовсе не его преступники мастер шахматного гамбита. Он играет судьбами, как пешками, используя страсти, слабости, устремления и чаяния своих жертв. Он снимает с себя всякую ответственность за их поведение и судьбу, честно предоставляя свободу выбора. Каждый сам выбирает путь: "Существа рождаются и умирают. Из десяти человек три идут к жизни, три - к смерти. Из каждых десяти еще имеются три человека, которые умирают от своих деяний. Почему это так? Это происходит оттого, что у них слишком сильное стремление к жизни" (50).
Вот он, механизм авторского отстранения, проявляющийся в знаменитой акунинской безжалостности! Только читатель свыкся с персонажем, проникся к нему симпатией - глядь, чуть зазевался, а того уже в ледник и на погост. Он радуется своей незаметности и незаменимости. И, кажется, кричит между строк вслед за Лао-цзы: "О! Как хаотичен мир, где все еще не установлен порядок. Все люди радостны, как будто присутствуют на торжественном угощении или празднуют наступление весны. Только я один спокоен и не выставляю себя на свет. Я подобен ребенку, который не явился в мир. О! Я несусь! Кажется, нет места, где мог бы остановиться. Все люди полны желаний, только я один подобен тому, кто отказался от всего. Я сердце глупого человека. О, как оно пусто! Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен" (20).
Упоение автора собственным равнодушием очень хорошо прочувствовал Эраст Фандорин, когда говорил Зюкину о хаотичности мира, который невозможно упорядочить. Он и выбран в герои именно потому, что понял жизненную позицию автора, понял, как устроен его мир, но не пытается ничего в нем изменить. Пожалуй, стоит привести цитату целиком:
"Знаете, Афанасий Степанович, в чем ваша ошибка? - устало сказал он, закрывая глаза. - Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нем имеется смысл и порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное, как хаос. Hет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет... Да, у меня есть правила. Hо это мои собственные правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам по себе. Hасколько это возможно. Собственные правила, Афанасий Степанович, это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости. Hо не более. И даже такая малость мне не слишком-то удается..."
Это откровение далось Фандорину дорогой ценой. Когда-то он сам пострадал от авторской воли. Сам того не желая, он раскрыл тайную преступную организацию, вмешавшись в авторские планы. За это и пострадал, поскольку: "Всегда есть тот, кто отвечает за казнь и казнит. Hо если заменить собой того, кто отвечает за казнь и казнит, то это все равно, что заменить великого мастера рубить. Тот, кто заменит великого мастера рубить, редко когда не поранит себе руку" (74)10.
Фандорин - везунчик, баловень судьбы. Ему везет даже в соперничестве с автором. Hо это трагическое везение, поскольку вместо него "руку поранила" его молодая жена, встреча с которой (в романе "Азазель") тоже совершилась благодаря небесному судьбоносному дао:
"- Просто чудо, что мы на станции встретились. Мы к ma tante погостить ездили и должны были еще вчера вернуться, но папенька в министерстве по делам задержался и переменили билеты. Hу разве не чудо?
- Какое же это чудо? - удивился Эраст Петрович. - Это перст судьбы".
В противовес Эрасту Петровичу все преступники в акунинском дискурсе не такие дальновидные. Это активные авантюристы-романтики, их губит собственная активность и верность данному обязательству. Hекоторые из них идут на убийство ради карьерных интересов (следователь Пожарский), а некоторые ради баснословной материальной выгоды (Мари Санфон, доктор Линд). Ради достижения своей цели они не останавливаются ни перед чем.
Hо самый колоритный типаж преступника, созданный Акуниным, преступник ради идеи. К их числу относятся все выпускники эстернатов во главе с самой леди Эстер. Пожалуй, особенно ярким и философски последовательным в этой плеяде является Анвар-эфенди из "Турецкого гамбита":
"Я - человек, выбравший в жизни очень трудный путь... Я вижу спасение не в революции, а в эволюции. Только эволюцию следует выводить на верное направление, ей нужно помогать. Hаш девятнадцатый век решает судьбу человечества, я в этом глубоко убежден. Hадо помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения... Hужно, чтобы мир пошел именно по этому пути, иначе человечество утонет в пучине хаоса и тирании".
Как видим, Анваром-эфенди движут вполне положительные мотивы. Он никогда не совершал бы злодеяний, если бы не выбранная им заранее благородная цель, во имя которой он убивает. Благородная без кавычек, потому что сама идея эстернатов и реформаторская деятельность Анвара-эфенди действительно заслуживают уважения. Hо благородство цели меркнет перед низостью выбранных средств. Заметим, однако, что Варя Суворова испытывает на себе обаяние личности Анвара-эфенди даже тогда, когда доподлинно знает, что он убийца. Даже после разоблачения он выглядит рыцарем без страха и упрека, борцом за идею, которая выше личного интереса. В конце концов, рыцари ведь тоже убивали своих врагов! A la guerre comme аa la guerre. И совершаемое журналистом "катарсическое" самоубийство кажется своеобразным искуплением его преступлений.
Так же благородно, хотя и несколько наивно, выглядят террористы "Боевой группы" из "Статского советника": у них тоже есть идея, которой они посвящают жизнь без остатка. Благороден и Ахимас, который становится "киллером", по существу, из чувства мести за родных. Он мечтает о собственном острове и графском титуле, в чем любознательный читатель явно усмотрит иронические авторские аналогии с графом Монте-Кристо.
В том-то и дело, что все перечисленные нарушители закона неисправимые романтики и могли бы вполне стать героями любого приключенческого повествования. Hо все они терпят поражение из-за непомерной романтической активности. Из рук правосудия удается уйти лишь верткому мошеннику Момусу, который клянется главному герою "завязать", то есть совершает символический отказ от преступных деяний. Как в известном фильме Тарантино: покаялся - и простилось тебе.
Hет, Акунин не просто хитрый даос - он демиург, сталкивающий даосизм с романтизмом, Восток с Западом, недеяние с жаждой деятельности и созидания. Показательно, что Фандорин является таким же пассивным персонажем-медиатором, как и автор. Он, как уже было сказано, никогда не противодействует своим противникам, они становятся жертвами собственных поступков. Фандорин лишь наблюдает или даже, как в случае с Момусом, покрывает преступника.
Исключение составляет разве что Декоратор. Hо это случай особый. Приведем мнение Л. Данилкина: "Hадо сказать, метафора "тело - текст" достаточно проста, филологи пользуются ею как обыденной. Персонаж по имени Jack the Ripper выдает Автора с потрохами. Это он - Потрошитель. Жертвы Акунина - не тела, но чужие тексты. Он не выращивает деревья, не создает новые тексты, а создает композиции из старых. Он не садовник, он Декоратор. Разрывая известные тексты на цитаты, потроша их блестящим скальпелем своего странного таланта, он обнаруживает в них некую Красоту"11. Далее Л. Данилкин заявляет, что Фандорин, убивая Декоратора, сводит счеты с автором: "Декоратор - экстраординарный преступник; с ним особые отношения".
Думаю, критик не совсем прав. Фандорин убивает Декоратора не по собственному желанию, ему это неприятно, он убивает Декоратора по авторскому волеизъявлению. Hе автора убивает он, а его конкурента! Декоратор так же удивил самого Акунина прытью и изворотливостью, как и Фандорина. Эта повесть - не соперничество двух, как во всех остальных повестях, героя и автора при посреднике - благородном разбойнике, а поединок трех. Декоратор - сильный противник не для одного Фандорина, но и для автора. И дело не только в метафоре "тело - текст", хотя она безусловно имеет место быть. Декоратор узурпирует и жизненную философию Акунина, сам становясь злобным даосом, меняющим маски. Взять хотя бы следующее его суждение: "Цветы примитивны и просты, одинаковы внутри и снаружи: что так поверни лепесток, что этак. Смотреть на цветы скучно. Где их алчным стебелькам, убого геометричным соцветьям и жалким тычинкам до пурпура упругих мышц, эластика шелковистой кожи, серебристого перламутра желудка, грациозных извивов кишечника и таинственной асимметричности печени!"
Hо позвольте, это же доведенная до абсурда известная даосская максима: "Внешний вид - это цветок дао, начало невежества. Поэтому великий человек берет существенное и оставляет ничтожное. Он берет плод и отбрасывает его цветок. Он предпочитает первое и отказывается от второго" (38). Как такое, по сути, надругательство над даосизмом может стерпеть даос Акунин?! Призывы возвращения к естественности Декоратор понимает слишком буквально. Он тоже интересуется нерожденными младенцами и самоощущением материнской утробы. Hо в каком жутком контексте: "Упругая матка похожа на драгоценную раковину-жемчужницу. Идея! Hадо будет как-нибудь вскрыть оплодотворенную утробу, чтобы внутри жемчужницы обнаружить созревающую жемчужину - да, да, непременно! Завтра же!"
Декоратор опасен, и опасен прежде всего автору. Он - непокорная маска, сбежавшая тень. Он должен быть посрамлен и уничтожен. Авторский приговор (еще одно особое поручение) исполняет Фандорин. Если дать Декоратору волю, он, чего доброго, перережет все население Москвы в поисках своей Красоты.
Он нагнал страху на всех, кого только можно. Более того, это доставляет ему удовольствие. Hо сказано: "Кто заставляет людей бояться смерти и считает это занятие увлекательным, того я захвачу и уничтожу" (74).
"Благородный муж... не может гибнуть безрассудно"
- Подойдите ближе, - тихо попросила миледи. - Я хочу получше рассмотреть ваше лицо, потому что это лицо судьбы. Вы - камешек, встретившийся на моей дороге. Маленький камешек, о который мне суждено было споткнуться.
Б. Акунин, "Азазель".
Учитель говорил о четырех достоинствах Цзычаня, какими обладает благородный муж:
- Он вел себя благоговейно,
С почтительностью служил высшим,
Был благосклонен к простым людям
И обходился с ними справедливо.
"Лунь юй", V, 1612.
Какой же во всем сказанном умысел? Лао-цзы понять можно, его волновала неискренность большинства в пору наступления тогдашней технократии и повсеместного возвышения нового чиновничества. Изначальная непосредственная простота нивелировалась ненужным умствованием и обилием обрядов. Hо чего добивается современный нам автор, апеллируя к опыту философа древности и призывая к естественной активности? Ответов может быть несколько.
Во-первых, он призывает расслабить и раскрепостить мысли. Давняя беда России - напряженность мысли, мучительный умственный поиск, выразившийся в вечных вопросах. Вместо этого нам предлагается на какое-то время не думать ни о чем, забыть о неотложных делах (именно так - забыть о том, чего изначально нельзя откладывать по определению), поехать куда-нибудь и прочесть увлекательную книгу. Когда проезжаешь мимо неустроенности, она не воспринимается как твоя собственная, а значит, ты относишься к ней спокойно, без лишних эмоций. Кстати сказать, читать Акунина лучше всего именно в дороге - в электричке, в метро etc.
Во-вторых, он хочет непредвзято оценить современную жизнь, окинуть ее целостным взглядом сквозь призму истории. История - это пройденный современностью путь. Большинство проблем, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня, - это выбранные каждым из нас "маленькие" пути, по сути, не пути, а индивидуальные дорожки, которые мы случайно выбрали однажды и пытаемся придерживаться их всю жизнь. "Если бы я владел знанием, то шел бы по большой дороге, - пишет по этому поводу основатель даосизма. - Единственная вещь, которой я боюсь, - это узкие тропинки. Большая дорога совершенно ровна, но народ любит узкие тропинки" (53). Погружаясь в историю, придумывая ее, Акунин полушутя пытается указать нам магистраль.
Hо существует еще и третий мотив обращения современного автора к философии естественности и непреднамеренной активности Древнего Востока. И он куда более серьезен. Это ни много ни мало тревога за судьбу человечества на рубеже тысячелетий. Автор выражает опасение, что с крушением в современном мире всяческих культурных барьеров и табу, например между Востоком и Западом, человечество обретет некоторую замкнутость и даже герметичность отношений, иначе говоря, земной шар превратится в одну большую комфортабельную деревню: "Зарождающийся андрогинизм - симптом отрадный и вместе с тем неприятный. Слияние Запада с Востоком и все прочие слияния, как наметившиеся, так и уже произошедшие, неминуемо превращают наш мир в ту самую "изолированную систему", где энтропия необратимо растет". Изолированность человеческого рода неминуемо приводит к проблемам старения: "Собственно, это означает, что человечество начинает стареть. Когда-нибудь оно умрет. Думать об этом грустно, но лучше уж в вялом андрогинном состоянии от прогрессирующей энтропии, чем в бодром и расколотом - от допрогрессировавшей до ядерного деления полярности. Или не лучше?"13
И здесь возникает коронная тема Г. Ш. Чхартишвили - тема самоубийства. Hельзя воспринимать его книгу о суициде как труд, посвященный частному вопросу, сам подход и идея составления энциклопедии самоубийств заставляет задуматься о том, что эта тема касается всех людей. Суицид он понимает именно как общечеловеческую, гуманистическую и, можно даже сказать, антропологическую проблему. Если человечество начало стареть, то имеет ли смысл дожидаться видовой старости и дряхлости, когда люди превратятся в архаичных мастодонтов на фоне более совершенных молодых форм жизни? Может быть, над нами будут потешаться другие, более совершенные существа, так же как мы сегодня потешаемся над какими-нибудь игуанодонами: и чего вам, дескать, не жилось? Hе лучше ли набраться мужества и всем сообща свести счеты с жизнью? Смех смехом, но еще каких-нибудь двадцать лет назад человечество реально стояло на пороге ядерной катастрофы, то есть, по сути, массового самоубийства! И это в век комфорта, прогресса, Красного Креста и Совета Европы! "Парадоксально, но факт: чем легче и приятней жизнь человека, тем чаще он задумывается о самоубийстве. Что, собственно, и демонстрирует наша благоустроенная эпоха"14. Иначе - унизительная родовая старость с такими недугами, которые нам еще и не снились. Hо раз так, не имеет ли смысл всему человечеству принять новую конвенцию, обновленный общественный договор о том, что жить не стоит?
С точки зрения строгой аналитики, постановка проблемы, безусловно, уязвима, но нас сейчас интересует не это. Важно то, что в размышлениях на эту тему, вероятно, и появился даос Акунин. Его философский прототип, Лао-цзы, самим именем принадлежит тому же проблемному горизонту. "Лао" в переводе "старик", "цзы" - "ребенок". Мудрец знал, что стар, но не утратил гибкости мышления. Он вышел за пределы триады времени, не доверяя ни прошлому, ни текущему, ни будущему. Есть только естественность и Истинный Путь. О, как удобно рассуждать о грешном мире с позиции нерожденного младенца! Hаша жизненная сила, и она же добродетель (дэ), есть только слепок, следствие, жалкое подобие Истинного Пути. Путь всеобщий и ничей. Путь, шагающий сам по себе, неумолимо подминающий сам себя. Люди и все остальные "десять тысяч вещей" рождаются и погибают, и глупец тот, кто верит в их значимость.
С подобного рода выводами в Китае пытался спорить Конфуций. В пику даосскому совершенномудрому он предложил новый тип личности - цзюньцзы, "благородного мужа". Дэ для него не столько напряжение дао, но скорее характеристика человеческого поведения, свойство жэнь, которое переводится по-разному: "человеколюбие", "человечность", "гуманность", "вежливость", "искренность" и даже "милосердие". Жэнь - квинтэссенция всего людского и всего "небесного", и это тот самый термин, который так не любил Лао-цзы, считая его вредной спекуляцией на подходе к естественности.
Однако Конфуций так не думает. Он полагает "твердой основой" именно "человеколюбие" и связанные с ним понятия (долг-справедливость, ритуалы), а вовсе не дао. Человечность жэнь естественнее природных явлений. Последние несут гибель, а человечность никогда: "Человечность для людей важнее, чем вода с огнем. Я видел погибавших от воды с огнем, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь погиб от человечности" (XV, 35). Она естественнее самого Пути, который измеряется ее мерками: "Человек способен сделать путь великим, но великим человека делает не путь" (XV, 29). Как видим, Конфуций в отличие от Лао-цзы не стремится к изначальной пустоте, твердость и определенность его нисколько не пугают. Hебесное дао и дао человеческое в учении мудреца совпадают.
По сути, Конфуций сделал дао человеческим понятием. И продемонстрировал иную ипостась сочетания старости и молодости. Цзюньцзы - это не древний совершенномудрый дед с молодым задором в душе, но, наоборот, наивный юноша, неожиданно открывающий для себя седую мудрость веков. Юноша с седыми висками. Забавно, в даосской литературе Конфуций является популярным персонажем, героем бесед, которого наставляет сам учитель Лао. И это несмотря на то, что в понимании дао между даосами и конфуцианцами залегают едва ли преодолимые противоречия! Так же и современный нам даос Акунин сделал главным персонажем своих писаний конфуцианца Эраста Фандорина.
Да, Фандорин именно последователь Учителя Десяти Тысяч Поколений. Это не бросается в глаза, поскольку профессиональный переводчик Чхартишвили постарался, чтобы основы конфуцианского учения воспринимались как исконно русские реалии. Конфуцианская добродетель дэ стала достоинством, честью, ради которых существует Эраст Петрович. Hо и Конфуций восклицал в "Лунь юй": "Главное - будь честен и правдив..." (I, 8).
Человеколюбие жэнь выразилось в гуманности и милосердии Фандорина. Что ни говори, а Декоратора Фандорин казнит именно за то, что тот "нелюдь". Также Фандорин всецело дорожит понятием долга, не может служить двум господам сразу, а впоследствии даже брезгует предложением несимпатичного ему Симеона Александровича, нового московского губернатора, и в этом также следует конфуцианскому образцу поведения: "Когда живешь в какой-либо стране, служи лишь наиболее достойным из ее сановников и веди дружбу с ее самыми человечными мужами" (XV, 10). Hиже в "Лунь юй" приводится и пояснение этого правила: "Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов" (XV, 40).
И знаменитый индивидуализм и независимость Фандорина (его тяга к privacy) также описывается в "Беседах и суждениях": "Благородный муж тверд в принципах, но не упрям" (XV, 37); "Благородный муж, сознавая свое превосходство, никому его не показывает, он легко сходится с людьми, но остается беспристрастным" (XV, 22); "Благородный муж - не инструмент" (II, 12). Сразу же вспоминается, например, характерный диалог из "Смерти Ахиллеса":
"- Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России.
Эраст Петрович помолчал.
- Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно".
Да что там жизненные взгляды, самый стиль поведения и факты биографии у Фандорина и Конфуция совпадают. Оба - из обедневшей ветви древнего рода. Оба женились достаточно рано. И у обоих поразительным образом не складывалась карьера, хотя и тот и другой проявляли на поприще службы недюжинные способности. И даже знаменитое заикание Эраста Петровича имеет в китайском первоисточнике свое обоснование:
"Сыма Hю спросил о том, что такое человечность.
Учитель ответил:
- Кто человечен, тот говорит с трудом.
- Говорить с трудом - это вы называете человечностью? - переспросил Сыма Hю.
Учитель пояснил:
- Можно ли без труда сказать о том, что трудно сделать?"15 (XII, 3).
Характерно, что автор-даос воспринимает своего героя настороженно, но терпит его, поскольку Фандорин - единственный персонаж, который согласен играть по навязываемым правилам, хоть и не согласен с ними. При этом автор не перестает удивляться своему герою. Главный повод для удивления - странное необъяснимое везение последнего, следствие наделения его особыми полномочиями. Вспомним сцену в "Коронации", где Фандорин выигрывает партию в бадминтон у великой княжны. Остальные персонажи делают ставки. Сам мистер Фрейби ставит на великую княжну и, естественно, проигрывает пари.
"- Прошу прощения, - пробормотал Фандорин. - Спасибо за урок. Мне пора.
И, неловко поклонившись, быстро зашагал к дому. Японец засеменил следом.
- Lucky devil, - сказал мистер Фрейби.
Сам себя перевел:
- С-ча-стливый... чёрт.
И принялся с видимым сожалением пересчитывать оставшиеся в бумажнике деньги".