Страница:
Репутация Августа особенно упала в глазах женщин, что, возможно, было наиболее чувствительно для «короля-волокиты». Герцогиня Орлеанская писала из Версаля своей сестре Луизе: «За всю свою жизнь я не слыхала ничего ужаснее мира, заключенного королем Августом. Он положительно сошел с ума, соглашаясь на такие условия. Никогда я не считала его способным настолько забыть свою честь, и мне стыдно перед своим народом, что немецкий король оказался таким бесчестным».
Немецкий Самсон превратился в поверженного Голиафа.
Подписав Альтранштадтский договор, Август унизил себя, но согласившись выдать Карлу Паткуля, он себя опозорил.
Паткуль в 1704 году перешел на русскую службу и получил должность царского посла в Дрездене. В том же году он был арестован Августом. По словам Морица Саксонского, сына Августа, дело было в том, что Паткуль, имея гордый характер, не мог ужиться с саксонским министром Флеммингом. Паткулю стало известно, что Флемминг и саксонский канцлер готовят проект сепаратного мира со шведами на любых условиях; ему захотелось опередить ненавистного соперника, предложив царю эту идею. Но Флемминг обнаружил замысел Паткуля и добился его ареста. В оправдание этого поступка Август заявил Петру, что Паткуль изменник, предававший их обоих.
С тех пор царь настаивал на возвращении Паткуля, но Август продержал его в замке Кёнигштейн в Саксонии до вторжения Карла. Дав формальное согласие Карлу на выдачу Паткуля, Август все же хотел выйти из этого позорного дела с чистыми руками и тайно приказал коменданту кёнигштейнского замка предоставить возможность Паткулю бежать.
Комендант, однако, не торопился с выполнением приказа. Зная, что Паткуль богат, он хотел заставить его выкупить свободу; Паткуль отказывался. В результате этих препирательств время было упущено. Четверо шведских офицеров с конвоем явились в замок и отвезли пленника в Альтранштадт.
Над Паткулем тяготел смертный приговор, подписанный еще отцом Карла XII. Карл помнил только, что Паткуль родился его подданным, словно забыв, что теперь он является царским послом. Король приказал военному совету вынести Паткулю строгий приговор. Судьи приговорили его к колесованию и четвертованию.
Смертный приговор застал несчастного Паткуля почти в тот день, который обещал ему, быть может, наивысшую радость. Он был обручен с некоей саксонской дамой, госпожой д'Эйнзидель; давно намеченный срок их свадьбы пришелся как раз на время суда. Когда в камеру Паткуля вошел священник, он разрыдался в его объятиях. Паткуль просил его пойти к госпоже д'Эйнзидель и заверить ее, что он умирает преисполненный любви к ней.
Паткуль, человек храбрый, не смог оправиться от душевного потрясения и на месте казни. Увидев на эшафоте колеса и столбы, возведенные для его истязаний, он в судорогах повалился на руки сопровождавшего его офицера, который обнял его и накрыл плащом.
Стали читать приговор:
— «Сим извещается, что по чрезвычайному приказанию Его Величества, нашего всемилостивейшего государя…»
Услышав последние слова, Паткуль воскликнул:
— Какова милость!
Офицер, читавший бумагу, продолжил:
— «…этот человек, как изменник отечества…»
Паткуль вновь прервал его:
— Увы! Я слишком хорошо ему служил!
Дальнейшее он выслушал молча.
— «…присужден к колесованию и четвертованию во искупление своих вин и для примера другим. Пусть каждый остерегается измены и служит верно своему королю».
Карл лично дал подробную инструкцию палачу. Паткуль сначала должен был получить 16 ударов железной палкой, с долгими промежутками между ними. Первые же удары переломали ему кости рук, ног, ребра, позвоночник… Паткуль пополз к колесу, умоляя палача рубить. Его страдания были настолько ужасны, что офицер, руководивший казнью, дал знак палачу, несмотря на то что Паткуль не получил все назначенные удары палкой. Палач вначале отрубил голову (правда, только с четвертого взмаха) и затем четвертовал тело Паткуля.
Карл в гневе разжаловал офицера, нарушившего его инструкции.
Четвертованный труп Паткуля был оставлен на столбах до 1713 года, когда Август снова вступил на польский престол и велел убрать его. Прах Паткуля был доставлен в ящике в Варшаву. В это время с Августом находились французский посол и несколько придворных. Посмотрев на ящик, король сказал только: «Вот останки Паткуля!» — и не добавил к этому ничего; остальные побоялись заговорить о столь щекотливом для него деле.
Итак, двое врагов Карла — датский король и Август — были усмирены, третий, Паткуль, казнен. Оставался последний — русский царь.
Сразу после подписания Альтранштадтского мира Петр разослал европейским дворам письма, где назвал вероломством и трусостью выдачу Паткуля и призвал остальных государей вмешаться, чтобы предупредить оскорбление, которое в его лице Карл собирается нанести всем королевским особам, а также не гарантировать мирный договор, вырванный угрозами. Но эти письма лишь подтвердили могущество шведского короля: никто из государей не решился ради Паткуля угрожать Карлу войной и поддерживать свергнутого с польского престола саксонского курфюрста. В Европе все еще продолжалась война за испанское наследство, и силы Англии, Голландии, Австрии и Франции были скованы этой борьбой.
Петру советовали в ответ на казнь Паткуля репрессировать пленных шведских офицеров, но царь отверг это предложение.
Чтобы оживить антишведские настроения в Польше, Петр предпринял вторжение на ее территорию со значительными силами, дошел до Львова и велел собрать сейм. Во Львов съехались все, кого удалось собрать угрозами или соблазнить деньгами (затем сейм переехал в Люблин).
Казалось, в Польше вот-вот должен был появиться третий король. Однако всеобщее разорение Польши и неуверенность в способности русских противостоять шведскому королю заставили сейм действовать осмотрительнее: сенаторы ограничились тем, что не признали ни Августа, ни Станислава; новый король выбран не был.
Польша превратилась в арену войны всех против всех. Конфедераты, шведы, русские жгли, разоряли, убивали, насиловали. Стране грозило полное опустошение.
Это заставило Станислава вспомнить, что, собственно, из-за него шведы очутились в Саксонии, а на его родине подданные режут друг друга. 15 июля 1707 года он покинул Альтранштадт в сопровождении 16 шведских полков под началом Рёншельда. Карл выдал ему также большую сумму денег.
Появление Станислава и Рёншельда в Польше несколько успокоило сумятицу мятежей. Везде, где он проезжал, его приветливость и, главное, шведские деньги объединяли вокруг него шляхту. Петр без боя отступил в Литву, и Станислав мирно въехал в Варшаву.
Шведы благоденствовали в богатой Саксонии, наслаждаясь долгожданным миром; лишь их король не переменил привычек военной жизни. Карл вставал в четыре утра, одевался сам, за столом сидел не более четверти часа, трижды в день скакал верхом и устраивал ежедневные смотры и маневры.
6 сентября 1706 года, во время одного из таких учений, шведский отряд, возглавляемый королем, оказался недалеко от Дрездена, куда удалился после подписания Альтранштадтского мира забытый всеми Август. Карл, по обыкновению, ехал в 200-300 шагах впереди отряда с несколькими генералами. Он указал спутникам на город:
— Ну, раз мы так близко, поедем туда.
Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь. Изумленные генералы поспешили за ним. Шведский отряд в считаные минуты потерял их из виду.
У городских ворот от короля и его свиты потребовали представиться. Король ответил, что его зовут Карл и он королевский драбант, остальные тоже сохранили инкогнито. Неузнанные, они въехали в Дрезден. Первым, кто опознал короля, был граф Флемминг, увидевший его на городской площади. Он не поверил своим глазам: зверь не просто оказался в ловушке, он, так сказать, сам забрел прямо на кухню!
По просьбе Карла Флемминг проводил его к Августу. Курфюрст находился в цейхгаузе, где обыкновенно занимался атлетическими упражнениями; вместе с ним была графиня Козел.
Раздался стук в дверь; Август разрешил войти. Карл, гремя шпорами, быстро подошел к нему и обнял со словами:
— Здравствуйте, брат мой!
Если бы Август дал волю чувствам, то это объятие, вероятно, оказалось бы для Карла последним: силач курфюрст просто задушил бы его. Но Август растерялся и бормотал какие-то любезности. Зато графиня Козел, как и Флемминг, сразу оценила положение; она приблизилась к Августу и шепнула, чтобы он велел арестовать короля.
Однако у Августа не хватило на это решимости. Карл догадался, о чем просит курфюрста графиня, и сделал знак растерявшемуся врагу. Август понял и велел графине удалиться; она подчинилась и вышла, метнув яростный взгляд в сторону шведского короля.
Карл вел себя как добрый друг. Он попросил Августа показать городские укрепления и улицы. Они вышли из цейхгауза, осмотрели валы и стены и, сопровождаемые привлеченными новостью горожанами, медленно дошли до ворот.
Здесь один ливонец, служивший у Августа, стал умолять курфюрста испросить для него прощение у короля, уверенный в том, что Карл не откажет Августу в такую опасную минуту. Август согласился и, взяв под руку Горна, изложил ему суть просьбы.
— Я надеюсь, что ваш государь не откажет мне, — добавил курфюрст.
— Вы его не знаете, — возразил Горн, — он вам откажет здесь скорее, чем в другом месте.
И действительно, Карл ответил на эту просьбу категорическим отказом.
Август проводил короля еще с полмили до Нейдорфа, где они простились. Это было прощание навсегда.
Офицеры покинутого Карлом отряда все это время пребывали в ужасе за его судьбу. Они сказали ему, что собирались осадить Дрезден, если бы узнали, что король пленен.
— Ладно, — улыбнулся Карл, — они не посмели бы!
Шведский генерал барон Штральгейм, узнав на следующий день, что после отъезда Карла Август собрал чрезвычайный совет, сказал: «Вот увидите, они совещаются о том, что им надо было сделать вчера».
Через несколько дней Карл, беседуя с кем-то об этом случае, обронил:
— Я положился на мою счастливую судьбу, но тем не менее я пережил не совсем хорошую минуту. Флемминг ни за что не хотел, чтобы я так скоро выехал из Дрездена.
Примерно тогда же произошел еще один случай, весьма характерный для Карла. Один ливонский перебежчик по фамилии Пайкель, взятый в плен и приговоренный стокгольмским сенатом к смерти, предложил в обмен на жизнь открыть секрет приготовления золота. Ему позволили произвести алхимические опыты в тюрьме, в присутствии полковника Гамильтона и членов магистрата. Все они свидетельствовали, что в тигле действительно оказался слиток золота, который отправили на стокгольмский монетный двор. По этому поводу был сделан ученый доклад в сенате, показавшийся столь важным, что бабка Карла приказала приостановить действие приговора и ходатайствовать перед королем о помиловании Пайкеля: не стоил ли философский камень головы одного мятежника? Надо сказать, что Карл считал подобный опыт возможным, но возмущенный тем, что с ним смеют торговаться о его решении, король заявил, что никогда никого не помилует из выгоды, если не сделал этого по дружбе, и ускорил день казни.
Деньги были для Карла лишь средством, чтобы делать пули и отливать пушки. Бесформенные монеты, отчеканенные в его царствование, рисуют его едва ли не лучше, чем его портреты. Это широкие медные квадраты, заштампованные королевской печатью с четырех углов, — настоящая спартанская монета, сделанная наскоро для потребностей войны.
Правда, Август, узнав об этом случае, ехидно заметил:
— Я не удивляюсь тому, что шведский король так равнодушен к философскому камню, — он его нашел в Саксонии.
По его расчетам, годичное пребывание шведов в Саксонии стоило стране 23 миллионов риксдалеров деньгами и поставками натурой и 12000 (по другим сведениям, 24000) красивых молодых людей, забранных Карлом в солдаты. Саксонскому золоту странным образом суждено было оказаться в русской казне и послужить поражению Швеции.
Пожалуй, единственной государственной и просто человеческой заслугой Карла за время его пребывания в Саксонии стало покровительство силезским протестантам. Благодаря твердому, почти угрожающему поведению относительно венского двора, Карлу удалось доставить Силезии религиозную свободу, уничтоженную там вскоре после окончания Тридцатилетней войны. Лютеране получили в свое распоряжение больше 100 церквей, которые католики вынуждены были им уступить. Когда шведы вечером становились вместе со своим королем на молитву, то тысячи саксонцев и силезцев присоединялись к ним, призывая благословение Всевышнего на Карла и его народ. Протестанты пели, выразительно глядя на короля, слова псалма:
Папский нунций упрекал германского императора за эти уступки протестантам, но услышал от него такой ответ:
— Вы должны быть очень счастливы, что шведский король не предложил мне принять лютеранство, ибо, если бы он этого захотел… я не знаю, что бы я сделал!
Когда император письменно подтвердил религиозные свободы силезских протестантов, Карл заявил, что отныне он лучший друг Империи (все эти свободы были сразу ликвидированы, как только Карл после Полтавы лишился возможности диктовать законы). Но противодействие Рима вызывало в нем досаду. Король с раздражением говорил, что Швеция некогда уже покорила Рим (он имел в виду племена готов), и велел предупредить папу, что когда-нибудь потребует назад «наследство Христины».
Из этого видно, что Карл не имел плана дальнейших действий и колебался между самыми рискованными предприятиями. Он даже послал офицеров в Египет и Азию, чтобы они сняли там планы городов и собрали сведения о военных силах турок.
Но вскоре карта другой страны появилась на его столе.
Альтранштадт становился центром европейской политики. Сюда съезжались послы чуть ли не всех государств Европы: одни, чтобы уговорить Карла оставить в покое имперские земли, другие, чтобы склонить его к союзу против германского императора (распространился слух, что Карл собирается стать императором Священной Римской империи), третьи, более умные, чтобы выведать дальнейшие планы шведского короля.
Петр также решил вступить в переговоры с Карлом для выработки мирного договора со Швецией. Царь попытался привлечь к посредничеству в этих переговорах английского герцога Мальборо, имевшего большое влияние на королеву Великобритании Анну.
Джон Черчилль Мальборо слыл одним из лучших полководцев Европы, соревнуясь в этом со шведским королем. Будучи главнокомандующим английских войск на континенте, он одержал над французами ряд блестящих побед. Кроме того, он был превосходным дипломатом и, по словам Вольтера, «сделал столько же зла Франции умом, сколько оружием». Мальборо в совершенстве владел изощренным дипломатическим искусством своего времени. Секретарь Генеральных Штатов (Голландии) Фагель рассказывал, что правительство Нидерландов неоднократно решало твердо противостоять предложениям Мальборо, но герцог являлся, говорил с ним, Фагелем, и другими на французском языке (на котором, кстати, очень плохо изъяснялся) и всех переубеждал. Об исключительной убедительности и обаянии герцога свидетельствовали и другие дипломаты.
Джон Черчилль, герцог Мальборо.
Склонить его к посредничеству было нелегко. Хотя герцог и был чрезвычайно корыстолюбив (позже его отстранили от командования за растрату казенных денег), размеры его богатства исключали обычный подкуп. Петр долго не знал, чем купить «дука»[52], но Мальборо сам определил размер вознаграждения: 200000 ефимков и доход с Киева, Владимира или какого-нибудь другого крупного города. В случае успешного завершения переговоров царь еще обещал герцогу такой рубин, какого или «совсем на свете нет», или «зело мало», и орден Святого Андрея Первозванного.
Рубин снял последнее напряжение в переговорах с герцогом. Мальборо обещал русскому посланнику в Гааге Артемону Матвееву «крепко говорить со шведами», «чинить все к угодности его царского величества» и «разъехался с несказанно какою любовью!» (письмо Матвеева Петру).
Главная цель поездки Мальборо в Альтранштадт заключалась в том, чтобы выяснить, не собирается ли Карл напасть на Австрию, союзницу Англии в войне за испанское наследство. Правда, Карл уже раньше дал слово не вмешиваться в эту войну, но Мальборо не верил, чтобы какой-либо государь мог быть рабом своего слова.
В Альтранштадте Пипер представил герцога вместе с английским послом Робинсоном королю. Мальборо по-французски обратился к Карлу, сказав, что счастлив изучить в военном деле под его руководством то, чего еще не знает. Карл не ответил и, казалось, забыл, кто перед ним. Мальборо не понравился ему: король нашел, что герцог фат и имеет мало воинственный вид. Беседа была утомительна для обоих и носила общий характер. Из-за давнего предубеждения против французского языка Карл говорил по-шведски, Робинсон переводил. Мальборо внимательно изучал Карла и не торопился с предложениями. Он заметил, что король с радостью говорит о победах союзников над Францией. Это обнадежило его, что интересы Англии будут соблюдены. Зато при имени царя глаза Карла воинственно зажглись, к тому же на королевском столе Мальборо заметил карту России. Герцог понял, что ему не нужно тратить лишних слов. Было ясно, что Карл оставит в покое германского императора и направит свои усилия против Петра.
Мальборо вздохнул, мысленно расставаясь с доходами от Киева и с необыкновенным рубином, и не сделал Карлу никаких предложений. Великобритания ничего не имела против того, чтобы шведский безумец исчез в снегах Московии.
РУССКИЙ ПОХОД
Дальнейшие планы Карла оставались загадкой для его приближенных до сентября 1707 года. Однажды король потребовал как бы мимоходом, в разговоре, у генерал-квартирмейстера Гилленкрока, занимавшего тогда должность начальника генерального штаба, «письменного маршрута из Лейпцигу в…» — тут он запнулся и, улыбнувшись, продолжил: — «Ну да, во все столицы Европы». Гилленкрок выполнил это распоряжение. Описание маршрутов начиналось с заголовка, выведенного крупными буквами: «Дорога, из Лейпцига в Стокгольм». Король взглянул и сказал:
— Господин гофмаршал, я прекрасно вижу, куда вы хотите меня повести; но мы так скоро не вернемся в Стокгольм.
Только изредка он давал что-то понять о своих намерениях. Как-то раз он сказал в ответ на уговоры заключить мир с царем:
— Да, я заключу с ним мир, но по-саксонски.
Еще определеннее Карл высказался в разговоре со Станиславом Лещинским, который отговаривал его от похода в Россию:
— Прошу вас поразмыслить, что Польша никогда не найдет покоя, пока будет иметь соседом такого несправедливого царя, начинающего войну без всякой уважительной причины. Поэтому необходимо, чтобы я отправился и сместил его с престола.
А в письме английской королеве Анне Карл заявлял, что не потерпит затягивания переговоров с Австрией по поводу силезских протестантов, «потому что это снова даст московитам возможность ускользнуть…».
В сентябре 1707 года шведская армия оставила Силезию. Вместе с Карлом в поход выступило 44000 человек. Кроме них, Карл мог рассчитывать на 16-тысячный корпус Левенгаупта в Курляндии и на 16000 поляков Станислава.
Это было самое благодатное время для шведской армии. Все полки были полностью укомплектованы и даже имели сверхкомплектный личный состав. Отдохнувшие от походов солдаты получили превосходное вооружение и обмундирование; армия ни в чем не испытывала нужды: в каждой полковой казне шведы везли от 140000 до 160000 риксдалеров. Правда, многие лучшие офицеры, товарищи детства и юности Карла — Арвид Горн, Стенбок, Нирод и другие, — получили назначение в Швецию на государственные должности. Но армию все еще возглавлял цвет шведского офицерства. Главной фигурой в ней после Карла стал Рёншельд, постепенно оттеснивший от короля даже Пипера.
Основной силой армии была кавалерия, составлявшая 60 процентов (25000) от общей численности войск. Всадники-драгуны могли в случае необходимости сражаться и в пешем строю. В сражении драгуны строились в три линии и атаковали галопом, тесно сомкнутыми рядами. «Понятия того времени, но еще более наклонности и вкус самого короля, сделали из него прежде всего превосходного кавалерийского генерала, — пишет Оскар II. — Быстрота соображения, скорость действий, сила в нападении — вот три главные черты его характера как воина. Даже прусские военные писатели признают, что шведская кавалерия послужила образцом для прусских кавалеристов Зейдлица[53]…».
Пехота из-за несовершенства огнестрельного оружия оставалась в сражении на вторых ролях — ее использовали главным образом для гарнизонной службы. Пехотинцы делились на мушкетеров, гренадеров и пикинеров. Мушкетеры были вооружены пятикилограммовыми мушкетами с кремневыми замками. Скорость стрельбы не превышала двух выстрелов в минуту, дальнобойность — 150 метров. Калибр мушкета составлял 20 мм. Из-за большой отдачи мушкет при стрельбе приставляли к правой стороне груди: приложив приклад к плечу, можно было получить вывих. Мушкетеры стреляли не целясь, залпом. Результативность такого огня не превышала одного попадания на 300 выстрелов, зато его устрашающий эффект был велик. Карл разрешал стрельбу только с очень близкого расстояния, и мушкетеры говорили, что король хочет, «чтобы они стреляли не раньше, чем белки в глазах врага увидят». Как правило, шведы успевали сделать два-три залпа до начала рукопашной.
Вооружение шведской армии.
Гренадеры помимо ружья имели гранаты — полые ядра из чугуна, свинца, обожженной глины или дерева, диаметром 8 сантиметров и весом 1,5-2 килограмма. Гранаты начиняли зарядом, воспламенявшимся от запального шнура.
Карл приучил мушкетеров и гренадеров к штыковому удару, но треть пехоты все еще ходила в атаку с пиками. Это оружие имело устрашающий вид, но вреда неприятелю причиняло немного. Один офицер шутил, что тот, кто убивает пикинера, убивает невинного: сам он редко видел, чтобы пикинер кого-либо убил, «а если с кем-либо и вправду случалось, что он становился жертвой пики, то виноват в этом был только он сам, ибо зачем ему надо было на пику лезть?». Однако Карл не раз с успехом использовал пикинеров против польской и русской нерегулярной кавалерии.
Шведская армия была оснащена всеми видами пушек различного калибра — от трех— до двенадцатифунтовых (калибр зависел от веса снаряда: вес трехфунтового ядра равнялся 1,5 килограмма, двенадцатифунтового — 6 килограммам). Длина полета ядра могла достигать одного километра, но прицельный огонь мог вестись на расстоянии до 500 метров. При этом легкая пушка могла стрелять в несколько раз чаще, чем мушкетер; двенадцатифунтовое орудие делало 10 выстрелов в час.
Удачный артиллерийский залп вызывал настоящее опустошение в рядах неприятеля. Например, при стрельбе железными ядрами целились в колени вражеских солдат или в брюхо лошади — в этом случае одно ядро, отскакивая рикошетом от земли, людских и лошадиных тел, могло повалить до 20 человек. Действие прямого попадания ядра было ужасно: человека буквально разрывало на куски.
Еще более эффективной была стрельба «виноградной дробью» — так по-шведски называлась картечь. Картечный снаряд представлял собой картонную, деревянную или железную оболочку для свинцовых пуль, уложенных как виноградная гроздь. Стрельбу картечью можно сравнить с пулеметным огнем — она сметала целые шеренги.
Существенным недостатком артиллерии была ее малая подвижность: двенадцатифунтовое орудие весило 1,7 тонны, для его перевозки нужна была упряжка в 12 лошадей. Обычно пушки оставались на своих местах до конца сражения, за исключением трехфунтовых орудий, которые перевозили с помощью тройки лошадей или 12 человек артиллерийской прислуги. Видимо, это обстоятельство заставляло нетерпеливого Карла зачастую пренебрегать артиллерией в сражениях или использовать ее только в качестве метательных машин — для забрасывания ядер и гранат во вражеские окопы и за стены осажденных городов. В русском походе это пренебрежение достигло своих крайних пределов; король-викинг превратил своих солдат чуть ли не в средневековых паладинов, атакующих врага лишь холодным оружием.
План действий русской армии на территории Польши был выработан Петром на военном совете в Жолкве (около Львова): «Тут же в Жолкве был Генеральный совет, давать ли с неприятелем баталии в Польше, или при своих границах, где положено, чтоб в Польше не давать: понеже, ежели б какое несчастие учинилось, то бы трудно иметь ретираду [отступление]; и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда требовать будет; а в Польше на переправах, и партиями, так же оголожением провианта и фуража, томить неприятеля, к чему и польские сенаторы многие в том согласились» (Журнал Петра Великого).
Немецкий Самсон превратился в поверженного Голиафа.
3
Подписав Альтранштадтский договор, Август унизил себя, но согласившись выдать Карлу Паткуля, он себя опозорил.
Паткуль в 1704 году перешел на русскую службу и получил должность царского посла в Дрездене. В том же году он был арестован Августом. По словам Морица Саксонского, сына Августа, дело было в том, что Паткуль, имея гордый характер, не мог ужиться с саксонским министром Флеммингом. Паткулю стало известно, что Флемминг и саксонский канцлер готовят проект сепаратного мира со шведами на любых условиях; ему захотелось опередить ненавистного соперника, предложив царю эту идею. Но Флемминг обнаружил замысел Паткуля и добился его ареста. В оправдание этого поступка Август заявил Петру, что Паткуль изменник, предававший их обоих.
С тех пор царь настаивал на возвращении Паткуля, но Август продержал его в замке Кёнигштейн в Саксонии до вторжения Карла. Дав формальное согласие Карлу на выдачу Паткуля, Август все же хотел выйти из этого позорного дела с чистыми руками и тайно приказал коменданту кёнигштейнского замка предоставить возможность Паткулю бежать.
Комендант, однако, не торопился с выполнением приказа. Зная, что Паткуль богат, он хотел заставить его выкупить свободу; Паткуль отказывался. В результате этих препирательств время было упущено. Четверо шведских офицеров с конвоем явились в замок и отвезли пленника в Альтранштадт.
Над Паткулем тяготел смертный приговор, подписанный еще отцом Карла XII. Карл помнил только, что Паткуль родился его подданным, словно забыв, что теперь он является царским послом. Король приказал военному совету вынести Паткулю строгий приговор. Судьи приговорили его к колесованию и четвертованию.
Смертный приговор застал несчастного Паткуля почти в тот день, который обещал ему, быть может, наивысшую радость. Он был обручен с некоей саксонской дамой, госпожой д'Эйнзидель; давно намеченный срок их свадьбы пришелся как раз на время суда. Когда в камеру Паткуля вошел священник, он разрыдался в его объятиях. Паткуль просил его пойти к госпоже д'Эйнзидель и заверить ее, что он умирает преисполненный любви к ней.
Паткуль, человек храбрый, не смог оправиться от душевного потрясения и на месте казни. Увидев на эшафоте колеса и столбы, возведенные для его истязаний, он в судорогах повалился на руки сопровождавшего его офицера, который обнял его и накрыл плащом.
Стали читать приговор:
— «Сим извещается, что по чрезвычайному приказанию Его Величества, нашего всемилостивейшего государя…»
Услышав последние слова, Паткуль воскликнул:
— Какова милость!
Офицер, читавший бумагу, продолжил:
— «…этот человек, как изменник отечества…»
Паткуль вновь прервал его:
— Увы! Я слишком хорошо ему служил!
Дальнейшее он выслушал молча.
— «…присужден к колесованию и четвертованию во искупление своих вин и для примера другим. Пусть каждый остерегается измены и служит верно своему королю».
Карл лично дал подробную инструкцию палачу. Паткуль сначала должен был получить 16 ударов железной палкой, с долгими промежутками между ними. Первые же удары переломали ему кости рук, ног, ребра, позвоночник… Паткуль пополз к колесу, умоляя палача рубить. Его страдания были настолько ужасны, что офицер, руководивший казнью, дал знак палачу, несмотря на то что Паткуль не получил все назначенные удары палкой. Палач вначале отрубил голову (правда, только с четвертого взмаха) и затем четвертовал тело Паткуля.
Карл в гневе разжаловал офицера, нарушившего его инструкции.
Четвертованный труп Паткуля был оставлен на столбах до 1713 года, когда Август снова вступил на польский престол и велел убрать его. Прах Паткуля был доставлен в ящике в Варшаву. В это время с Августом находились французский посол и несколько придворных. Посмотрев на ящик, король сказал только: «Вот останки Паткуля!» — и не добавил к этому ничего; остальные побоялись заговорить о столь щекотливом для него деле.
Итак, двое врагов Карла — датский король и Август — были усмирены, третий, Паткуль, казнен. Оставался последний — русский царь.
4
Сразу после подписания Альтранштадтского мира Петр разослал европейским дворам письма, где назвал вероломством и трусостью выдачу Паткуля и призвал остальных государей вмешаться, чтобы предупредить оскорбление, которое в его лице Карл собирается нанести всем королевским особам, а также не гарантировать мирный договор, вырванный угрозами. Но эти письма лишь подтвердили могущество шведского короля: никто из государей не решился ради Паткуля угрожать Карлу войной и поддерживать свергнутого с польского престола саксонского курфюрста. В Европе все еще продолжалась война за испанское наследство, и силы Англии, Голландии, Австрии и Франции были скованы этой борьбой.
Петру советовали в ответ на казнь Паткуля репрессировать пленных шведских офицеров, но царь отверг это предложение.
Чтобы оживить антишведские настроения в Польше, Петр предпринял вторжение на ее территорию со значительными силами, дошел до Львова и велел собрать сейм. Во Львов съехались все, кого удалось собрать угрозами или соблазнить деньгами (затем сейм переехал в Люблин).
Казалось, в Польше вот-вот должен был появиться третий король. Однако всеобщее разорение Польши и неуверенность в способности русских противостоять шведскому королю заставили сейм действовать осмотрительнее: сенаторы ограничились тем, что не признали ни Августа, ни Станислава; новый король выбран не был.
Польша превратилась в арену войны всех против всех. Конфедераты, шведы, русские жгли, разоряли, убивали, насиловали. Стране грозило полное опустошение.
Это заставило Станислава вспомнить, что, собственно, из-за него шведы очутились в Саксонии, а на его родине подданные режут друг друга. 15 июля 1707 года он покинул Альтранштадт в сопровождении 16 шведских полков под началом Рёншельда. Карл выдал ему также большую сумму денег.
Появление Станислава и Рёншельда в Польше несколько успокоило сумятицу мятежей. Везде, где он проезжал, его приветливость и, главное, шведские деньги объединяли вокруг него шляхту. Петр без боя отступил в Литву, и Станислав мирно въехал в Варшаву.
5
Шведы благоденствовали в богатой Саксонии, наслаждаясь долгожданным миром; лишь их король не переменил привычек военной жизни. Карл вставал в четыре утра, одевался сам, за столом сидел не более четверти часа, трижды в день скакал верхом и устраивал ежедневные смотры и маневры.
6 сентября 1706 года, во время одного из таких учений, шведский отряд, возглавляемый королем, оказался недалеко от Дрездена, куда удалился после подписания Альтранштадтского мира забытый всеми Август. Карл, по обыкновению, ехал в 200-300 шагах впереди отряда с несколькими генералами. Он указал спутникам на город:
— Ну, раз мы так близко, поедем туда.
Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь. Изумленные генералы поспешили за ним. Шведский отряд в считаные минуты потерял их из виду.
У городских ворот от короля и его свиты потребовали представиться. Король ответил, что его зовут Карл и он королевский драбант, остальные тоже сохранили инкогнито. Неузнанные, они въехали в Дрезден. Первым, кто опознал короля, был граф Флемминг, увидевший его на городской площади. Он не поверил своим глазам: зверь не просто оказался в ловушке, он, так сказать, сам забрел прямо на кухню!
По просьбе Карла Флемминг проводил его к Августу. Курфюрст находился в цейхгаузе, где обыкновенно занимался атлетическими упражнениями; вместе с ним была графиня Козел.
Раздался стук в дверь; Август разрешил войти. Карл, гремя шпорами, быстро подошел к нему и обнял со словами:
— Здравствуйте, брат мой!
Если бы Август дал волю чувствам, то это объятие, вероятно, оказалось бы для Карла последним: силач курфюрст просто задушил бы его. Но Август растерялся и бормотал какие-то любезности. Зато графиня Козел, как и Флемминг, сразу оценила положение; она приблизилась к Августу и шепнула, чтобы он велел арестовать короля.
Однако у Августа не хватило на это решимости. Карл догадался, о чем просит курфюрста графиня, и сделал знак растерявшемуся врагу. Август понял и велел графине удалиться; она подчинилась и вышла, метнув яростный взгляд в сторону шведского короля.
Карл вел себя как добрый друг. Он попросил Августа показать городские укрепления и улицы. Они вышли из цейхгауза, осмотрели валы и стены и, сопровождаемые привлеченными новостью горожанами, медленно дошли до ворот.
Здесь один ливонец, служивший у Августа, стал умолять курфюрста испросить для него прощение у короля, уверенный в том, что Карл не откажет Августу в такую опасную минуту. Август согласился и, взяв под руку Горна, изложил ему суть просьбы.
— Я надеюсь, что ваш государь не откажет мне, — добавил курфюрст.
— Вы его не знаете, — возразил Горн, — он вам откажет здесь скорее, чем в другом месте.
И действительно, Карл ответил на эту просьбу категорическим отказом.
Август проводил короля еще с полмили до Нейдорфа, где они простились. Это было прощание навсегда.
Офицеры покинутого Карлом отряда все это время пребывали в ужасе за его судьбу. Они сказали ему, что собирались осадить Дрезден, если бы узнали, что король пленен.
— Ладно, — улыбнулся Карл, — они не посмели бы!
Шведский генерал барон Штральгейм, узнав на следующий день, что после отъезда Карла Август собрал чрезвычайный совет, сказал: «Вот увидите, они совещаются о том, что им надо было сделать вчера».
Через несколько дней Карл, беседуя с кем-то об этом случае, обронил:
— Я положился на мою счастливую судьбу, но тем не менее я пережил не совсем хорошую минуту. Флемминг ни за что не хотел, чтобы я так скоро выехал из Дрездена.
Примерно тогда же произошел еще один случай, весьма характерный для Карла. Один ливонский перебежчик по фамилии Пайкель, взятый в плен и приговоренный стокгольмским сенатом к смерти, предложил в обмен на жизнь открыть секрет приготовления золота. Ему позволили произвести алхимические опыты в тюрьме, в присутствии полковника Гамильтона и членов магистрата. Все они свидетельствовали, что в тигле действительно оказался слиток золота, который отправили на стокгольмский монетный двор. По этому поводу был сделан ученый доклад в сенате, показавшийся столь важным, что бабка Карла приказала приостановить действие приговора и ходатайствовать перед королем о помиловании Пайкеля: не стоил ли философский камень головы одного мятежника? Надо сказать, что Карл считал подобный опыт возможным, но возмущенный тем, что с ним смеют торговаться о его решении, король заявил, что никогда никого не помилует из выгоды, если не сделал этого по дружбе, и ускорил день казни.
Деньги были для Карла лишь средством, чтобы делать пули и отливать пушки. Бесформенные монеты, отчеканенные в его царствование, рисуют его едва ли не лучше, чем его портреты. Это широкие медные квадраты, заштампованные королевской печатью с четырех углов, — настоящая спартанская монета, сделанная наскоро для потребностей войны.
Правда, Август, узнав об этом случае, ехидно заметил:
— Я не удивляюсь тому, что шведский король так равнодушен к философскому камню, — он его нашел в Саксонии.
По его расчетам, годичное пребывание шведов в Саксонии стоило стране 23 миллионов риксдалеров деньгами и поставками натурой и 12000 (по другим сведениям, 24000) красивых молодых людей, забранных Карлом в солдаты. Саксонскому золоту странным образом суждено было оказаться в русской казне и послужить поражению Швеции.
Пожалуй, единственной государственной и просто человеческой заслугой Карла за время его пребывания в Саксонии стало покровительство силезским протестантам. Благодаря твердому, почти угрожающему поведению относительно венского двора, Карлу удалось доставить Силезии религиозную свободу, уничтоженную там вскоре после окончания Тридцатилетней войны. Лютеране получили в свое распоряжение больше 100 церквей, которые католики вынуждены были им уступить. Когда шведы вечером становились вместе со своим королем на молитву, то тысячи саксонцев и силезцев присоединялись к ним, призывая благословение Всевышнего на Карла и его народ. Протестанты пели, выразительно глядя на короля, слова псалма:
«Такие минуты, — справедливо говорит Оскар II, — напоминали времена Густава Адольфа, героя веры, и могут считаться счастливейшими минутами в жизни Карла XII».
Наши силы иссякали,
Полона не миновать,
От Него лишь помощь ждали,
Он один мог поддержать!
Папский нунций упрекал германского императора за эти уступки протестантам, но услышал от него такой ответ:
— Вы должны быть очень счастливы, что шведский король не предложил мне принять лютеранство, ибо, если бы он этого захотел… я не знаю, что бы я сделал!
Когда император письменно подтвердил религиозные свободы силезских протестантов, Карл заявил, что отныне он лучший друг Империи (все эти свободы были сразу ликвидированы, как только Карл после Полтавы лишился возможности диктовать законы). Но противодействие Рима вызывало в нем досаду. Король с раздражением говорил, что Швеция некогда уже покорила Рим (он имел в виду племена готов), и велел предупредить папу, что когда-нибудь потребует назад «наследство Христины».
Из этого видно, что Карл не имел плана дальнейших действий и колебался между самыми рискованными предприятиями. Он даже послал офицеров в Египет и Азию, чтобы они сняли там планы городов и собрали сведения о военных силах турок.
Но вскоре карта другой страны появилась на его столе.
6
Альтранштадт становился центром европейской политики. Сюда съезжались послы чуть ли не всех государств Европы: одни, чтобы уговорить Карла оставить в покое имперские земли, другие, чтобы склонить его к союзу против германского императора (распространился слух, что Карл собирается стать императором Священной Римской империи), третьи, более умные, чтобы выведать дальнейшие планы шведского короля.
Петр также решил вступить в переговоры с Карлом для выработки мирного договора со Швецией. Царь попытался привлечь к посредничеству в этих переговорах английского герцога Мальборо, имевшего большое влияние на королеву Великобритании Анну.
Джон Черчилль Мальборо слыл одним из лучших полководцев Европы, соревнуясь в этом со шведским королем. Будучи главнокомандующим английских войск на континенте, он одержал над французами ряд блестящих побед. Кроме того, он был превосходным дипломатом и, по словам Вольтера, «сделал столько же зла Франции умом, сколько оружием». Мальборо в совершенстве владел изощренным дипломатическим искусством своего времени. Секретарь Генеральных Штатов (Голландии) Фагель рассказывал, что правительство Нидерландов неоднократно решало твердо противостоять предложениям Мальборо, но герцог являлся, говорил с ним, Фагелем, и другими на французском языке (на котором, кстати, очень плохо изъяснялся) и всех переубеждал. Об исключительной убедительности и обаянии герцога свидетельствовали и другие дипломаты.
Склонить его к посредничеству было нелегко. Хотя герцог и был чрезвычайно корыстолюбив (позже его отстранили от командования за растрату казенных денег), размеры его богатства исключали обычный подкуп. Петр долго не знал, чем купить «дука»[52], но Мальборо сам определил размер вознаграждения: 200000 ефимков и доход с Киева, Владимира или какого-нибудь другого крупного города. В случае успешного завершения переговоров царь еще обещал герцогу такой рубин, какого или «совсем на свете нет», или «зело мало», и орден Святого Андрея Первозванного.
Рубин снял последнее напряжение в переговорах с герцогом. Мальборо обещал русскому посланнику в Гааге Артемону Матвееву «крепко говорить со шведами», «чинить все к угодности его царского величества» и «разъехался с несказанно какою любовью!» (письмо Матвеева Петру).
Главная цель поездки Мальборо в Альтранштадт заключалась в том, чтобы выяснить, не собирается ли Карл напасть на Австрию, союзницу Англии в войне за испанское наследство. Правда, Карл уже раньше дал слово не вмешиваться в эту войну, но Мальборо не верил, чтобы какой-либо государь мог быть рабом своего слова.
В Альтранштадте Пипер представил герцога вместе с английским послом Робинсоном королю. Мальборо по-французски обратился к Карлу, сказав, что счастлив изучить в военном деле под его руководством то, чего еще не знает. Карл не ответил и, казалось, забыл, кто перед ним. Мальборо не понравился ему: король нашел, что герцог фат и имеет мало воинственный вид. Беседа была утомительна для обоих и носила общий характер. Из-за давнего предубеждения против французского языка Карл говорил по-шведски, Робинсон переводил. Мальборо внимательно изучал Карла и не торопился с предложениями. Он заметил, что король с радостью говорит о победах союзников над Францией. Это обнадежило его, что интересы Англии будут соблюдены. Зато при имени царя глаза Карла воинственно зажглись, к тому же на королевском столе Мальборо заметил карту России. Герцог понял, что ему не нужно тратить лишних слов. Было ясно, что Карл оставит в покое германского императора и направит свои усилия против Петра.
Мальборо вздохнул, мысленно расставаясь с доходами от Киева и с необыкновенным рубином, и не сделал Карлу никаких предложений. Великобритания ничего не имела против того, чтобы шведский безумец исчез в снегах Московии.
РУССКИЙ ПОХОД
Венчанный славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он Шел на древнюю Москву…
А.С. Пушкин. Полтава.
1
Дальнейшие планы Карла оставались загадкой для его приближенных до сентября 1707 года. Однажды король потребовал как бы мимоходом, в разговоре, у генерал-квартирмейстера Гилленкрока, занимавшего тогда должность начальника генерального штаба, «письменного маршрута из Лейпцигу в…» — тут он запнулся и, улыбнувшись, продолжил: — «Ну да, во все столицы Европы». Гилленкрок выполнил это распоряжение. Описание маршрутов начиналось с заголовка, выведенного крупными буквами: «Дорога, из Лейпцига в Стокгольм». Король взглянул и сказал:
— Господин гофмаршал, я прекрасно вижу, куда вы хотите меня повести; но мы так скоро не вернемся в Стокгольм.
Только изредка он давал что-то понять о своих намерениях. Как-то раз он сказал в ответ на уговоры заключить мир с царем:
— Да, я заключу с ним мир, но по-саксонски.
Еще определеннее Карл высказался в разговоре со Станиславом Лещинским, который отговаривал его от похода в Россию:
— Прошу вас поразмыслить, что Польша никогда не найдет покоя, пока будет иметь соседом такого несправедливого царя, начинающего войну без всякой уважительной причины. Поэтому необходимо, чтобы я отправился и сместил его с престола.
А в письме английской королеве Анне Карл заявлял, что не потерпит затягивания переговоров с Австрией по поводу силезских протестантов, «потому что это снова даст московитам возможность ускользнуть…».
В сентябре 1707 года шведская армия оставила Силезию. Вместе с Карлом в поход выступило 44000 человек. Кроме них, Карл мог рассчитывать на 16-тысячный корпус Левенгаупта в Курляндии и на 16000 поляков Станислава.
Это было самое благодатное время для шведской армии. Все полки были полностью укомплектованы и даже имели сверхкомплектный личный состав. Отдохнувшие от походов солдаты получили превосходное вооружение и обмундирование; армия ни в чем не испытывала нужды: в каждой полковой казне шведы везли от 140000 до 160000 риксдалеров. Правда, многие лучшие офицеры, товарищи детства и юности Карла — Арвид Горн, Стенбок, Нирод и другие, — получили назначение в Швецию на государственные должности. Но армию все еще возглавлял цвет шведского офицерства. Главной фигурой в ней после Карла стал Рёншельд, постепенно оттеснивший от короля даже Пипера.
Основной силой армии была кавалерия, составлявшая 60 процентов (25000) от общей численности войск. Всадники-драгуны могли в случае необходимости сражаться и в пешем строю. В сражении драгуны строились в три линии и атаковали галопом, тесно сомкнутыми рядами. «Понятия того времени, но еще более наклонности и вкус самого короля, сделали из него прежде всего превосходного кавалерийского генерала, — пишет Оскар II. — Быстрота соображения, скорость действий, сила в нападении — вот три главные черты его характера как воина. Даже прусские военные писатели признают, что шведская кавалерия послужила образцом для прусских кавалеристов Зейдлица[53]…».
Пехота из-за несовершенства огнестрельного оружия оставалась в сражении на вторых ролях — ее использовали главным образом для гарнизонной службы. Пехотинцы делились на мушкетеров, гренадеров и пикинеров. Мушкетеры были вооружены пятикилограммовыми мушкетами с кремневыми замками. Скорость стрельбы не превышала двух выстрелов в минуту, дальнобойность — 150 метров. Калибр мушкета составлял 20 мм. Из-за большой отдачи мушкет при стрельбе приставляли к правой стороне груди: приложив приклад к плечу, можно было получить вывих. Мушкетеры стреляли не целясь, залпом. Результативность такого огня не превышала одного попадания на 300 выстрелов, зато его устрашающий эффект был велик. Карл разрешал стрельбу только с очень близкого расстояния, и мушкетеры говорили, что король хочет, «чтобы они стреляли не раньше, чем белки в глазах врага увидят». Как правило, шведы успевали сделать два-три залпа до начала рукопашной.
Гренадеры помимо ружья имели гранаты — полые ядра из чугуна, свинца, обожженной глины или дерева, диаметром 8 сантиметров и весом 1,5-2 килограмма. Гранаты начиняли зарядом, воспламенявшимся от запального шнура.
Карл приучил мушкетеров и гренадеров к штыковому удару, но треть пехоты все еще ходила в атаку с пиками. Это оружие имело устрашающий вид, но вреда неприятелю причиняло немного. Один офицер шутил, что тот, кто убивает пикинера, убивает невинного: сам он редко видел, чтобы пикинер кого-либо убил, «а если с кем-либо и вправду случалось, что он становился жертвой пики, то виноват в этом был только он сам, ибо зачем ему надо было на пику лезть?». Однако Карл не раз с успехом использовал пикинеров против польской и русской нерегулярной кавалерии.
Шведская армия была оснащена всеми видами пушек различного калибра — от трех— до двенадцатифунтовых (калибр зависел от веса снаряда: вес трехфунтового ядра равнялся 1,5 килограмма, двенадцатифунтового — 6 килограммам). Длина полета ядра могла достигать одного километра, но прицельный огонь мог вестись на расстоянии до 500 метров. При этом легкая пушка могла стрелять в несколько раз чаще, чем мушкетер; двенадцатифунтовое орудие делало 10 выстрелов в час.
Удачный артиллерийский залп вызывал настоящее опустошение в рядах неприятеля. Например, при стрельбе железными ядрами целились в колени вражеских солдат или в брюхо лошади — в этом случае одно ядро, отскакивая рикошетом от земли, людских и лошадиных тел, могло повалить до 20 человек. Действие прямого попадания ядра было ужасно: человека буквально разрывало на куски.
Еще более эффективной была стрельба «виноградной дробью» — так по-шведски называлась картечь. Картечный снаряд представлял собой картонную, деревянную или железную оболочку для свинцовых пуль, уложенных как виноградная гроздь. Стрельбу картечью можно сравнить с пулеметным огнем — она сметала целые шеренги.
Существенным недостатком артиллерии была ее малая подвижность: двенадцатифунтовое орудие весило 1,7 тонны, для его перевозки нужна была упряжка в 12 лошадей. Обычно пушки оставались на своих местах до конца сражения, за исключением трехфунтовых орудий, которые перевозили с помощью тройки лошадей или 12 человек артиллерийской прислуги. Видимо, это обстоятельство заставляло нетерпеливого Карла зачастую пренебрегать артиллерией в сражениях или использовать ее только в качестве метательных машин — для забрасывания ядер и гранат во вражеские окопы и за стены осажденных городов. В русском походе это пренебрежение достигло своих крайних пределов; король-викинг превратил своих солдат чуть ли не в средневековых паладинов, атакующих врага лишь холодным оружием.
2
План действий русской армии на территории Польши был выработан Петром на военном совете в Жолкве (около Львова): «Тут же в Жолкве был Генеральный совет, давать ли с неприятелем баталии в Польше, или при своих границах, где положено, чтоб в Польше не давать: понеже, ежели б какое несчастие учинилось, то бы трудно иметь ретираду [отступление]; и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда требовать будет; а в Польше на переправах, и партиями, так же оголожением провианта и фуража, томить неприятеля, к чему и польские сенаторы многие в том согласились» (Журнал Петра Великого).