И когда только дошло, что у нас, как и у всех, всего лишь два глаза, да и те за носом, - мы, несолоно хлебавши, вернулись обратно.
Соснин и Паша, сидя порознь в разных комнатах, мирно носом окуней ловили. Дремали под жужжание счетчика. Соснин, всполоснув лицо, сообщил, что он тоже самолично заглядывал в Серегин отряд - на всякий случай. В целях профилактики. Был вместе с вызванным нарядом осужденных - из числа дежурных в новогоднюю ночь. От Наркома ни слуху ни духу: пропал, как с возу упал.
Паша, в шапке, свернутой на ухо, словно вспомнив о чем-то важном, выскочил проворно на улицу, но вскоре залетел обратно и гробовым голосом возвестил:
- Во втором отряде Нарком завхоза подколол!..
- Заткни рот рукавицей! - побелел хозяин отряда Серега Шаров и спохватился: - Кто сказал?
- Да вышел я до ветру, а у ворот дневальный ко мне. Со шнырем из второго отряда. Кричат: у нас Нарком завхоза подрезал! Ну я их обратно прогнал, а сам сюда!.. - Паша испугался, точно он сам все это натворил. Стоит неподвижно, и один глаз его подергивало неудержимым тиком.
А через несколько минут мы уже всем составом ворвались в Серегин отряд. В фойе и коридоре оказалось пусто, только через стенку все еще бубнил телевизор: разрешение о просмотре новогодней программы выполнялось кем-то добросовестно.
А в кабинете Шарова на старшинском месте, опершись на руку и полуоткинувшись к стене, один-одинешенек сидел завхоз - молодой чернявый парень со стеклянными голубыми глазами навыкате. Левая рука выше локтя была перехвачена бинтом, лицо - белее мела. Но из одного угла рта в другой бегала папироска - завхоз, устало щурясь, курил, походя на утомленного работой мыслителя.
- Что случилось? - подлетел к нему Шаров. - Куда он тебя?
- С дураков взятки гладки... - шевельнулся завхоз, недовольно покосившись на перевязанную руку. - Да все нормально - вена не задета. Обошлось. Хотел опять пугнуть, сморчок. Мало ему того раза. Ничего нормалек. Отлежусь.
- Ну, я ему, уроду заштыренному, рога-то поотрываю!.. - зарычал Серега. - Где он?
- Кажется, в секции... Отсыпается, - откашлялся завхоз, не ставший держаться на благородном расстоянии, потому что здесь кто помечает, тот и отвечает. Каждый за себя.
- Может, медчасть вызвать? - с готовностью шевельнулся Соснин, с состраданием глядя на старшину. - Давай позвоню, а?.. Живо придет...
- Нет. - Завхоз был не из тех, кто с ходу весит головушку на праву сторонушку. - Серьезно говорю: отлежусь - и делов-то. Пустяк, всего царапина. Так, заточкой задел...
- Смотри, - выходя из кабинета, согласился Шаров. - Будь тогда в отряде. В самом деле, отдыхай. Замену подыщу.
В наркомовской секции, казалось, все спали. Кто-то даже посапывал. Тишь да гладь, Божья благодать.
Но мы уже были у тихого омута, где черти водятся: последняя койка в углу. Самолучшая. Сам хозяин шумно дышал, с головой накрывшись одеялом.
Серега Шаров, наклонившись, резко сдернул жесткую байку: Нарком оказался в трусах и фуфайке. Точно так и надо. Поджав ноги, недоуменно открыл глаза, тревожно озираясь, - овечкой прикидывался. И в голую горсть не сгребешь.
- В чем дело? - сипло спросил он. - А?.. Что такое? В че-ом дело?..
- В шляпе. - Для Сереги Шарова такая увертка не вывертка: взяв подчиненного за грудки, он рывком поставил того перед собой. - Одевайся. И за мной. Разговор есть, Паньков. И серьезный.
- В чем дело-о-о-о? - захрипел уже Паньков и прихлопнул к ноге вдруг забившую крупной дрожью руку. - Ты чё, в натуре, начальник? - И, выдвинув вперед челюсть, ножами выбросил в стороны руки. - Вы чё, цветные? Не доводите до греха!.. Я за базар отвечаю, мля!
- Я тебе крикну, малюточка, басом, - удерживая стальной рукой Панькова, а другой помогая ему одеваться, цедил Шаров. - Ты что, урка недоделанный, еще себе дело шьешь? Не многовато ли на одного?
- Какое дело-о-о-о?.. - свистел Паньков, шаря глазами по темным и как бы переставшим на время дышать койкам. - Никаких делов не знаю!.. Все дела у прокурора, а у нас делишки, по-ал?..
- Как не понять, - спокойно кивал Серега, подталкивая одетого Панькова к выходу. - Конечно, понял - чем старик старуху донял. Не велика наука. А ты, если хочешь, чтоб все в порядке было, иди и не рыпайся. Слушайся старших - худому не научат, родное сердце.
На улице, глянув на торчавшую из-под накинутой фуфайки рубаху согласно плетущегося Панькова, я понял, что тот потому и поднял дым коромыслом, чтобы за него только голос подали. Пожалели и заступились. Но ни у кого в это время почему-то подушка не вертелась в головах, а беспечальному сон всегда бывает сладок.
- Колись, тварь! - впервые за этот обход подал свой торопливый, лающий голос Псарев, едва только вошли в дежурку. - Нам все известно: кто дачку передал, тот и рассказал. И даже объяснение написал. Усек? Так что колись, не то прессовать буду! - Внезапно покрасневшее лицо Псарева кривилось и дергалось.
- Если известно, о чем базар, - не скрывая, ухмыльнулся Паньков, прислонившись к барьеру. - А ты, кусок, заткни фонтан. Тут и без тебя найдутся - постарше да поумнее.
Паньков покрутил тяжелой головой с осоловелыми глазами, смачно крякнул и с достоинством полез за куревом, но накинутая на его квадратные плечи фуфайка скользнула на заплеванный, плохо выкрашенный пол.
- Н-на место, - негромко приказал ей Паньков. - Видишь: народ ждет. А народ уважать требуется. Иначе ему это не по кайфу. - И, как нашкодившей, погрозил валявшейся фуфайке своим крючковатым пальцем.
Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Псарева: подскочив к Наркому, он неожиданно так ему навесил, что тот, дружески взмахнув руками, упал на зарешеченное окно.
- У-у-у!..- как трансформатор, низко и утробно загудел поднявшийся Паньков и, страшно рявкнув, располовинил свою нательную рубаху. - У-у-у!.. шагнул он к нам - широкоплечий и крутолобый, загородив собой свет. На его конвульсивно дергавшемся животе, плавно перебирая множеством мохнатых фиолетовых лапок, судорожно извивался выколотый отвратительный паук. У-у-у!..
- В сторону! - вдруг выкрикнул Серега Шаров и, коротко выдохнув, принял стойку. - Все с дороги!
Поняв, что Нарком сам на себя плеть свил, я дернулся к Сереге, но было уже поздно, он сделал рукой неуловимое движение. Передо мной брызнула своим высшим и последним накалом ослепительная лампочка, тут же канув в ночь. Черную и беспощадную, где ни встать, ни сесть.
Очнулся я уже на кушетке: спать не сплю и дремать не дремлю. Только голова гудом гудит. Да в непонятном пространстве видится торчащая из-под фуфайки рубаха, которую нестерпимо хочется поправить. Просто взять и помочь человеку, у которого эта рубаха белым шлейфом тянется по полу далеко-далеко...
- А пол-то грязный... - отчетливо шепнул мне кто-то на ухо, и тогда я открыл глаза. Встал и сел, снова встал и сел, ванькой-встанькой. Сила силу-то хоть и ломит, да только сам себя под мышку не подхватишь.
- Молоток, - осторожно похлопывал меня по щекам Серега Шаров, с тревогой заглядывая в самые глаза. - Чудак человек: ну кто же тебя на такой молоток толкал? Так ведь и без головы остаться можно. Ладно хоть в последний момент немного отвел - вскользь пришлось... Слушай, нашел за кого заступаться! Такому только попадись - убьет и не задумается... Как самочувствие-то?..
- Чуть не родил... - усмехнулся я, вроде окончательно приходя в себя и оглядываясь: Псарев подавал мне стакан с чаем. - А где остальные?
- Наркома в ШИЗО отвели, - тяжело плюхнулся рядом Шаров. - В браслеты и вперед с песней. Пускай разбираются. Туда и сам Грошев удул- только позвонили. ЧП оно и в Африке ЧП. Орет, конечно, начальство. Теперь и в самом деле будем отписываться: тому руководителю, этому... Ну да ладно, бог с ними. Слушай, ты-то чего опять чудишь?.. То в прошлый раз в пожар сунуло чудом вылез, теперь опять в ту же дыру... Не меняешься, братишка. Ишь... Георгий Победоносец какой выискался. Что ты, друган, надо ведь головой думать-то, а не метром ниже... Ну как - попрошло?..
- Да еще... местами гололед... - хмыкнул я, покосившись на Серегины гири: виноват, так знай про себя. - Знаешь, как в самолете: тошнит, и не выпрыгнешь... Да не переживай: ты здесь ни при чем, такой, видать, уродился. Давай-ка лучше чаек пить - все вернее будет...
- Не верю никому!.. - отчетливым и протяжным голосом заговорил Псарев, злобно тыча пятерней в сторону двери. Его остро-щучье лицо и без того находилось в режиме постоянного подергивания. - У меня папаша из таких тварей подзаборных! Только водку жрал да нас с матерью все жизнь калечил. А меня так все время норовил по башке долбить, чтоб дураком стал!.. А мать к каждому столбу ревновал, так в бане даже запирал, псих на самокате! Мне лет пять было, а как сейчас помню: вырвалась она раз из бани-то да бегом в горушку. Так он ее догнал - и ножиком в ногу. И никто не узнал. Попробуй пожалуйся, потом и сам не рад будешь: насмерть забьет! У него не заржавеет! Пока он жив был - не прощал я ему, доведись бы и сейчас, тоже не прощу. Нельзя! Было: зима не зима, а если успел обуться - повезло, нет - так босиком и на задворки, а там ждешь, раздетый-то - час, другой да и третий, покуда папаша не утихомирится. Или куда-то уползет. Тогда ноги в руки - да на верхний сарай и в сено: нору сделаешь, там и спишь. Так, тварюга, везде находил - нигде житья не было... Всю жизнь с матерью в этом страхе прожили. Я бы таких сволочей без суда и следствия! Сколько людей из-за них свои жизни изуродовали!
- Вот и Грошев тоже разошелся, - тихо сообщил прибывший из изолятора Паша. - Ведь Нарком молчит и на вопросы не отвечает. Рогом уперся - не сдвинуть. Его как отсюда после этого выводили, так он головой только помотал, а после как в рот воды набрал. Ни на кого и не смотрит, - пожимал плечами Паша. - Что это с ним, понимаешь? Должен еще радоваться, бычара, что так легко отделался, на чужом хребте выехал... А Грошев еще Соснину свечку вставляет: дескать, сейчас и говорить с вами, товарищ дежурный, не намерен. На планерке разберемся, почему, мол, такое дежурство было. Соснин знай краснеет да что-то мычит, а тот и слушать не хочет. Хотя у самого глаза вообще сонные: сразу видно, что недавно продрал. Не по-людски все это как-то, мужики...
- Мы тоже хороши гуси. - Серега Шаров дул, наверное, третью кружку чая. - Связь-то наркомовскую прозевали. - Выходит, теперь надо всех подряд, что ли, шмонать? - вовсе растерялся Паша. - И ваших, и наших? Где ж тогда правда-то?..
- Ты прав, Паша, - тогда ему, растерянному, и сказал я, особо не раздумывая, но, видно, пасеное-то словцо всегда за щекой. - Жизнь и в самом деле коротка, чтобы нам быть ничтожными.
- Надоело! - треснул кулаком по столу Серега Шаров. - Нытики хреновы! Все - давайте-ка еще по зоне покружим, а то скоро подъем. Или еще кто-то за нас будет горбатиться?
И он оглянулся на меня, сильный и насмешливый человек, все же поизмотавшийся к утру. И поморщился с едва заметной жалостью: мол, затейливые-то ребята недолговечны. Только привередничают на свою голову. И после весь остаток дежурства держался он в одиночестве. Лишь чаще курил. Да и остальные попритихли - понятное дело: не снова здорово. Тоже поустали.
А когда мы всем скопом двинулись в кабинет начальника сдавать дежурство, мне показалось, что у нас, одинаково хмурых и молчаливых, совершенно похожие лица - цвета повседневной шинели.
4
По-кошачьи мягко ступая по ковру, последним в кабинет вошел заместитель по режиму Грошев и сел напротив начальника: руки меж коленей, слегка пригнувшийся. И в других - дымчатых очках. Он поводил по сторонам головой, словно впервые видел собравшихся вместе с нами на планерку военнослужащих из войскового наряда. И весь доклад дежурного капитан выслушал без единого слова, но как только Соснин заговорил о ЧП, он заперебирал ногами подсобрался и приготовился. И без того было ясно, что все происшедшее хотел свалить на дежурного. Но вышло не так, как капитан Грошев загадывал. Не той получился масти козырь. В наступившей тишине все по команде замерли.
- Разве нельзя было обойтись без этого? - выслушав дежурного, пошевелил начальник своими серо-черными, с завитушками к вискам бровями. - На что ежедневные ориентировки? Что, никак нельзя было предвидеть такой оборот дела?
- Можно, - сунулся снова я из огня, да в полымя. - Можно, - услышал я со стороны свой голос и встал. - Если бы не то распоряжение, да еще самим поменьше глазами хлопать...
- Что-о-о-о?.. - изумленно трогал начальник свежевыбритые красные щеки, ничего пока не понимая и глядя по очереди на сидящих.
Но здесь действительно поперек батьки в пекло не лезли. Молчали да ждали.
- Василий Васильевич, - взял тогда без нужды начальник шариковую ручку, - объясните наконец, в чем тут дело! Введите в курс!
- Ничего серьезного, - сложив лодочкой ладоши, торопливо вмешался опешивший было Грошев. - В общих чертах я уже все объяснил. Ну, поцарапал Паньков завхоза, так у них давние счеты. Это нам известно. С обоими уже побеседовано, тем более что потерпевшая сторона претензий не имеет. А с самим Паньковым тоже все ясно: ему теперь прямая дорога в БУР. Давно просился. А подробности я изложу отдельно - так целесообразнее... Из оперативных соображений.
Грошев, повернувшись в мою сторону, снял очки, и в его неподвижных зрачках я тотчас увидел себя маленьким и перевернутым кверху ногами. Как будто уже приговоренным и повешенным. Неужто вина моя не прощеная?
Но тут, спохватившись, зам по режиму быстро надел очки и торопливо попротирал их в дужках, как будто вновь подвинчивая свои невидимые винтики...
Пройдет день, и будет все та же песня: снова до обеда в отряде рот наопашку и язык наотмашку. И тогда хорошо бы всем нам чаще улыбаться друг другу своей самой лучшей улыбкой, хоть чуточку помогающей человеку сохранять его радости, его надежды, а значит, и его короткую, но неповторимую жизнь. А еще мне хотелось, чтобы сейчас дома было тепло и там ждала самая красивая девушка, когда-то при всех бесстрашно сказавшая, что любит только лишь меня одного...
И правда, мало ли о чем думает русский человек, когда ему хорошо.
Соснин и Паша, сидя порознь в разных комнатах, мирно носом окуней ловили. Дремали под жужжание счетчика. Соснин, всполоснув лицо, сообщил, что он тоже самолично заглядывал в Серегин отряд - на всякий случай. В целях профилактики. Был вместе с вызванным нарядом осужденных - из числа дежурных в новогоднюю ночь. От Наркома ни слуху ни духу: пропал, как с возу упал.
Паша, в шапке, свернутой на ухо, словно вспомнив о чем-то важном, выскочил проворно на улицу, но вскоре залетел обратно и гробовым голосом возвестил:
- Во втором отряде Нарком завхоза подколол!..
- Заткни рот рукавицей! - побелел хозяин отряда Серега Шаров и спохватился: - Кто сказал?
- Да вышел я до ветру, а у ворот дневальный ко мне. Со шнырем из второго отряда. Кричат: у нас Нарком завхоза подрезал! Ну я их обратно прогнал, а сам сюда!.. - Паша испугался, точно он сам все это натворил. Стоит неподвижно, и один глаз его подергивало неудержимым тиком.
А через несколько минут мы уже всем составом ворвались в Серегин отряд. В фойе и коридоре оказалось пусто, только через стенку все еще бубнил телевизор: разрешение о просмотре новогодней программы выполнялось кем-то добросовестно.
А в кабинете Шарова на старшинском месте, опершись на руку и полуоткинувшись к стене, один-одинешенек сидел завхоз - молодой чернявый парень со стеклянными голубыми глазами навыкате. Левая рука выше локтя была перехвачена бинтом, лицо - белее мела. Но из одного угла рта в другой бегала папироска - завхоз, устало щурясь, курил, походя на утомленного работой мыслителя.
- Что случилось? - подлетел к нему Шаров. - Куда он тебя?
- С дураков взятки гладки... - шевельнулся завхоз, недовольно покосившись на перевязанную руку. - Да все нормально - вена не задета. Обошлось. Хотел опять пугнуть, сморчок. Мало ему того раза. Ничего нормалек. Отлежусь.
- Ну, я ему, уроду заштыренному, рога-то поотрываю!.. - зарычал Серега. - Где он?
- Кажется, в секции... Отсыпается, - откашлялся завхоз, не ставший держаться на благородном расстоянии, потому что здесь кто помечает, тот и отвечает. Каждый за себя.
- Может, медчасть вызвать? - с готовностью шевельнулся Соснин, с состраданием глядя на старшину. - Давай позвоню, а?.. Живо придет...
- Нет. - Завхоз был не из тех, кто с ходу весит головушку на праву сторонушку. - Серьезно говорю: отлежусь - и делов-то. Пустяк, всего царапина. Так, заточкой задел...
- Смотри, - выходя из кабинета, согласился Шаров. - Будь тогда в отряде. В самом деле, отдыхай. Замену подыщу.
В наркомовской секции, казалось, все спали. Кто-то даже посапывал. Тишь да гладь, Божья благодать.
Но мы уже были у тихого омута, где черти водятся: последняя койка в углу. Самолучшая. Сам хозяин шумно дышал, с головой накрывшись одеялом.
Серега Шаров, наклонившись, резко сдернул жесткую байку: Нарком оказался в трусах и фуфайке. Точно так и надо. Поджав ноги, недоуменно открыл глаза, тревожно озираясь, - овечкой прикидывался. И в голую горсть не сгребешь.
- В чем дело? - сипло спросил он. - А?.. Что такое? В че-ом дело?..
- В шляпе. - Для Сереги Шарова такая увертка не вывертка: взяв подчиненного за грудки, он рывком поставил того перед собой. - Одевайся. И за мной. Разговор есть, Паньков. И серьезный.
- В чем дело-о-о-о? - захрипел уже Паньков и прихлопнул к ноге вдруг забившую крупной дрожью руку. - Ты чё, в натуре, начальник? - И, выдвинув вперед челюсть, ножами выбросил в стороны руки. - Вы чё, цветные? Не доводите до греха!.. Я за базар отвечаю, мля!
- Я тебе крикну, малюточка, басом, - удерживая стальной рукой Панькова, а другой помогая ему одеваться, цедил Шаров. - Ты что, урка недоделанный, еще себе дело шьешь? Не многовато ли на одного?
- Какое дело-о-о-о?.. - свистел Паньков, шаря глазами по темным и как бы переставшим на время дышать койкам. - Никаких делов не знаю!.. Все дела у прокурора, а у нас делишки, по-ал?..
- Как не понять, - спокойно кивал Серега, подталкивая одетого Панькова к выходу. - Конечно, понял - чем старик старуху донял. Не велика наука. А ты, если хочешь, чтоб все в порядке было, иди и не рыпайся. Слушайся старших - худому не научат, родное сердце.
На улице, глянув на торчавшую из-под накинутой фуфайки рубаху согласно плетущегося Панькова, я понял, что тот потому и поднял дым коромыслом, чтобы за него только голос подали. Пожалели и заступились. Но ни у кого в это время почему-то подушка не вертелась в головах, а беспечальному сон всегда бывает сладок.
- Колись, тварь! - впервые за этот обход подал свой торопливый, лающий голос Псарев, едва только вошли в дежурку. - Нам все известно: кто дачку передал, тот и рассказал. И даже объяснение написал. Усек? Так что колись, не то прессовать буду! - Внезапно покрасневшее лицо Псарева кривилось и дергалось.
- Если известно, о чем базар, - не скрывая, ухмыльнулся Паньков, прислонившись к барьеру. - А ты, кусок, заткни фонтан. Тут и без тебя найдутся - постарше да поумнее.
Паньков покрутил тяжелой головой с осоловелыми глазами, смачно крякнул и с достоинством полез за куревом, но накинутая на его квадратные плечи фуфайка скользнула на заплеванный, плохо выкрашенный пол.
- Н-на место, - негромко приказал ей Паньков. - Видишь: народ ждет. А народ уважать требуется. Иначе ему это не по кайфу. - И, как нашкодившей, погрозил валявшейся фуфайке своим крючковатым пальцем.
Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Псарева: подскочив к Наркому, он неожиданно так ему навесил, что тот, дружески взмахнув руками, упал на зарешеченное окно.
- У-у-у!..- как трансформатор, низко и утробно загудел поднявшийся Паньков и, страшно рявкнув, располовинил свою нательную рубаху. - У-у-у!.. шагнул он к нам - широкоплечий и крутолобый, загородив собой свет. На его конвульсивно дергавшемся животе, плавно перебирая множеством мохнатых фиолетовых лапок, судорожно извивался выколотый отвратительный паук. У-у-у!..
- В сторону! - вдруг выкрикнул Серега Шаров и, коротко выдохнув, принял стойку. - Все с дороги!
Поняв, что Нарком сам на себя плеть свил, я дернулся к Сереге, но было уже поздно, он сделал рукой неуловимое движение. Передо мной брызнула своим высшим и последним накалом ослепительная лампочка, тут же канув в ночь. Черную и беспощадную, где ни встать, ни сесть.
Очнулся я уже на кушетке: спать не сплю и дремать не дремлю. Только голова гудом гудит. Да в непонятном пространстве видится торчащая из-под фуфайки рубаха, которую нестерпимо хочется поправить. Просто взять и помочь человеку, у которого эта рубаха белым шлейфом тянется по полу далеко-далеко...
- А пол-то грязный... - отчетливо шепнул мне кто-то на ухо, и тогда я открыл глаза. Встал и сел, снова встал и сел, ванькой-встанькой. Сила силу-то хоть и ломит, да только сам себя под мышку не подхватишь.
- Молоток, - осторожно похлопывал меня по щекам Серега Шаров, с тревогой заглядывая в самые глаза. - Чудак человек: ну кто же тебя на такой молоток толкал? Так ведь и без головы остаться можно. Ладно хоть в последний момент немного отвел - вскользь пришлось... Слушай, нашел за кого заступаться! Такому только попадись - убьет и не задумается... Как самочувствие-то?..
- Чуть не родил... - усмехнулся я, вроде окончательно приходя в себя и оглядываясь: Псарев подавал мне стакан с чаем. - А где остальные?
- Наркома в ШИЗО отвели, - тяжело плюхнулся рядом Шаров. - В браслеты и вперед с песней. Пускай разбираются. Туда и сам Грошев удул- только позвонили. ЧП оно и в Африке ЧП. Орет, конечно, начальство. Теперь и в самом деле будем отписываться: тому руководителю, этому... Ну да ладно, бог с ними. Слушай, ты-то чего опять чудишь?.. То в прошлый раз в пожар сунуло чудом вылез, теперь опять в ту же дыру... Не меняешься, братишка. Ишь... Георгий Победоносец какой выискался. Что ты, друган, надо ведь головой думать-то, а не метром ниже... Ну как - попрошло?..
- Да еще... местами гололед... - хмыкнул я, покосившись на Серегины гири: виноват, так знай про себя. - Знаешь, как в самолете: тошнит, и не выпрыгнешь... Да не переживай: ты здесь ни при чем, такой, видать, уродился. Давай-ка лучше чаек пить - все вернее будет...
- Не верю никому!.. - отчетливым и протяжным голосом заговорил Псарев, злобно тыча пятерней в сторону двери. Его остро-щучье лицо и без того находилось в режиме постоянного подергивания. - У меня папаша из таких тварей подзаборных! Только водку жрал да нас с матерью все жизнь калечил. А меня так все время норовил по башке долбить, чтоб дураком стал!.. А мать к каждому столбу ревновал, так в бане даже запирал, псих на самокате! Мне лет пять было, а как сейчас помню: вырвалась она раз из бани-то да бегом в горушку. Так он ее догнал - и ножиком в ногу. И никто не узнал. Попробуй пожалуйся, потом и сам не рад будешь: насмерть забьет! У него не заржавеет! Пока он жив был - не прощал я ему, доведись бы и сейчас, тоже не прощу. Нельзя! Было: зима не зима, а если успел обуться - повезло, нет - так босиком и на задворки, а там ждешь, раздетый-то - час, другой да и третий, покуда папаша не утихомирится. Или куда-то уползет. Тогда ноги в руки - да на верхний сарай и в сено: нору сделаешь, там и спишь. Так, тварюга, везде находил - нигде житья не было... Всю жизнь с матерью в этом страхе прожили. Я бы таких сволочей без суда и следствия! Сколько людей из-за них свои жизни изуродовали!
- Вот и Грошев тоже разошелся, - тихо сообщил прибывший из изолятора Паша. - Ведь Нарком молчит и на вопросы не отвечает. Рогом уперся - не сдвинуть. Его как отсюда после этого выводили, так он головой только помотал, а после как в рот воды набрал. Ни на кого и не смотрит, - пожимал плечами Паша. - Что это с ним, понимаешь? Должен еще радоваться, бычара, что так легко отделался, на чужом хребте выехал... А Грошев еще Соснину свечку вставляет: дескать, сейчас и говорить с вами, товарищ дежурный, не намерен. На планерке разберемся, почему, мол, такое дежурство было. Соснин знай краснеет да что-то мычит, а тот и слушать не хочет. Хотя у самого глаза вообще сонные: сразу видно, что недавно продрал. Не по-людски все это как-то, мужики...
- Мы тоже хороши гуси. - Серега Шаров дул, наверное, третью кружку чая. - Связь-то наркомовскую прозевали. - Выходит, теперь надо всех подряд, что ли, шмонать? - вовсе растерялся Паша. - И ваших, и наших? Где ж тогда правда-то?..
- Ты прав, Паша, - тогда ему, растерянному, и сказал я, особо не раздумывая, но, видно, пасеное-то словцо всегда за щекой. - Жизнь и в самом деле коротка, чтобы нам быть ничтожными.
- Надоело! - треснул кулаком по столу Серега Шаров. - Нытики хреновы! Все - давайте-ка еще по зоне покружим, а то скоро подъем. Или еще кто-то за нас будет горбатиться?
И он оглянулся на меня, сильный и насмешливый человек, все же поизмотавшийся к утру. И поморщился с едва заметной жалостью: мол, затейливые-то ребята недолговечны. Только привередничают на свою голову. И после весь остаток дежурства держался он в одиночестве. Лишь чаще курил. Да и остальные попритихли - понятное дело: не снова здорово. Тоже поустали.
А когда мы всем скопом двинулись в кабинет начальника сдавать дежурство, мне показалось, что у нас, одинаково хмурых и молчаливых, совершенно похожие лица - цвета повседневной шинели.
4
По-кошачьи мягко ступая по ковру, последним в кабинет вошел заместитель по режиму Грошев и сел напротив начальника: руки меж коленей, слегка пригнувшийся. И в других - дымчатых очках. Он поводил по сторонам головой, словно впервые видел собравшихся вместе с нами на планерку военнослужащих из войскового наряда. И весь доклад дежурного капитан выслушал без единого слова, но как только Соснин заговорил о ЧП, он заперебирал ногами подсобрался и приготовился. И без того было ясно, что все происшедшее хотел свалить на дежурного. Но вышло не так, как капитан Грошев загадывал. Не той получился масти козырь. В наступившей тишине все по команде замерли.
- Разве нельзя было обойтись без этого? - выслушав дежурного, пошевелил начальник своими серо-черными, с завитушками к вискам бровями. - На что ежедневные ориентировки? Что, никак нельзя было предвидеть такой оборот дела?
- Можно, - сунулся снова я из огня, да в полымя. - Можно, - услышал я со стороны свой голос и встал. - Если бы не то распоряжение, да еще самим поменьше глазами хлопать...
- Что-о-о-о?.. - изумленно трогал начальник свежевыбритые красные щеки, ничего пока не понимая и глядя по очереди на сидящих.
Но здесь действительно поперек батьки в пекло не лезли. Молчали да ждали.
- Василий Васильевич, - взял тогда без нужды начальник шариковую ручку, - объясните наконец, в чем тут дело! Введите в курс!
- Ничего серьезного, - сложив лодочкой ладоши, торопливо вмешался опешивший было Грошев. - В общих чертах я уже все объяснил. Ну, поцарапал Паньков завхоза, так у них давние счеты. Это нам известно. С обоими уже побеседовано, тем более что потерпевшая сторона претензий не имеет. А с самим Паньковым тоже все ясно: ему теперь прямая дорога в БУР. Давно просился. А подробности я изложу отдельно - так целесообразнее... Из оперативных соображений.
Грошев, повернувшись в мою сторону, снял очки, и в его неподвижных зрачках я тотчас увидел себя маленьким и перевернутым кверху ногами. Как будто уже приговоренным и повешенным. Неужто вина моя не прощеная?
Но тут, спохватившись, зам по режиму быстро надел очки и торопливо попротирал их в дужках, как будто вновь подвинчивая свои невидимые винтики...
Пройдет день, и будет все та же песня: снова до обеда в отряде рот наопашку и язык наотмашку. И тогда хорошо бы всем нам чаще улыбаться друг другу своей самой лучшей улыбкой, хоть чуточку помогающей человеку сохранять его радости, его надежды, а значит, и его короткую, но неповторимую жизнь. А еще мне хотелось, чтобы сейчас дома было тепло и там ждала самая красивая девушка, когда-то при всех бесстрашно сказавшая, что любит только лишь меня одного...
И правда, мало ли о чем думает русский человек, когда ему хорошо.