Страница:
Покончив с делами, Черчилль оживляется, говорит о Париже, городе-призраке, в котором так приятно провести время с друзьями и который вспоминается как анахронизм. "Знаете, от кого я только что получил письмо? От Молине". Премьер-министр расспрашивает меня о некоторых из своих старых знакомых, чье поведение он не одобряет. И все же у меня создается впечатление, что ветер и классовая солидарность быстро развеют это суждение, как уже развеяли его суждение о пораженцах и предателях.
Когда Мортон уходит, Черчилль отпускает Томаса и ведет со мной беспорядочную беседу о наших взаимоотношениях и об общей ситуации. Он набрасывает, совсем в духе Мальбрука, картину подвигов французских войск в Италии: "Они удивительны. Офицеры рвутся в бой словно бешеные - их не удержать. Ваши колониальные войска сражаются лучше, чем они сражались в 1914 году. Они снова и снова отбивают потерянные было позиции. Американцы не могут прийти в себя от удивления... Ваши дела идут хорошо, но надо быть уступчивее... Я послал очень любезную телеграмму генералу де Голлю..."
Провожая меня до дверей, он бормочет: "Если я вас попрошу кое о чем, вы это сделаете для меня?.. Нет, нет, вам это будет неприятно. Вы не сможете этого сделать. И все же, если вы встретите генерала Жоржа, передайте ему от меня привет..." На пороге, стараясь не начинать спора о чистке, он покидает меня, повторяя: "Don't take advantage of it... don't be too nasty"{13}.
На следующий день после моей беседы с Черчиллем лорд Селборн довел до нашего сведения письмо, составленное приблизительно в следующих выражениях: "Мне сообщают, что намеченные нами на февраль операции не проведены, несмотря на мои обещания. Считаю необходимым заявить: я придаю огромное значение вооружению маки и хочу, чтобы было сделано все для выполнения обязательств, которые я взял на себя.
Необходимо также, чтобы заранее были подготовлены мартовские операции. Их должно быть по крайней мере вдвое больше по сравнению с операциями, запланированными на февраль.
Операции, по различным обстоятельствам не выполненные в феврале, должны быть перенесены на март.
До моего сведения дошло также, что маки испытывают недостаток в боеприпасах в гораздо большей степени, чем в оружии. Прошу Бас сделать все необходимое, чтобы исправить положение".
Теперь нам оставалось надеяться лишь на безлунные ночи и хорошую погоду. Операции начались. Я получил из технического управления разведывательных служб краткое сообщение: "В последнюю ночь успешно проведено три операции, доставлено во Францию 45 контейнеров, 4 агента, 68 миллионов франков..."
Близится полнолуние, и это повергает нас в тревожное состояние. Атмосферные условия плохие. И все же в первые четыре ночи 69 вылетов прошли успешно. Осталось десять безлунных ночей - десять возможностей...
Среди телеграмм из Франции получен сигнал бедствия - SOS. Это случилось впервые. Сразу возникают новые проблемы, появляются новые заботы: "Срочно. Атака маки Верхней Савойе очень опасна ввиду укрепления репрессивных сил десятью тысячами немцев. Даем приказ поддержать Савойю. Настоятельно просим присылать десантные войска, оружие, особенно ручные пулеметы, помочь авиацией. Поражение Верхней Савойе чревато серьезными последствиями для всего Сопротивления. Веркор уже сегодня под угрозой крупного наступления. Готовы выдержать борьбу, но чрезвычайно нуждаемся срочной помощи. Дотри".
Перед лицом грозящей опасности я требую исключи-, тельных мер: дневных сбрасываний на парашютах, бомбардировок немецких колонн "Москитами" и использования французских авиадесантных частей. Британцы весьма сдержанно относятся к моим предложениям. Вопрос должен решаться Верховным главнокомандующим, и я напрасно пытаюсь привлечь к этой проблеме внимание премьер-министра. Несмотря на мои настойчивые призывы, бесконечные совещания ничего не дают. Я нахожу поддержку лишь у лорда Селборна.
Об этой неделе у меня сохранились плохие воспоминания: тактическая поддержка отложена на неопределенное время, пока всеобщая помощь маки не дала почти никаких результатов.
К девятому числу, когда осталось несколько безлунных ночей, лишь одиннадцати самолетам из ста восьми удалось выполнить задание. Число потерянных самолетов превышает норму. Службы СОЭ действуют менее охотно.
Мне оставалось попытаться нагнать февральское опоздание в марте. Наше последнее совещание на Беркли-сквере закончилось составлением протокола, подтверждающего несостоятельность союзников, смягченную, однако, новыми обещаниями: "Господин Эммануэль д'Астье спрашивает, получен ли ответ на вопрос относительно дневных операций по сбрасыванию на парашютах, который он поставил на последнем совещании. Он настаивает также на фоторазведке, которая позволила бы произвести бомбардировки для оказания поддержки маки.
Коммодор Истоу заявляет, что в настоящее время подготовляется карта районов действия немецкой истребительной авиации. Это позволит принять решение с полным знанием обстановки. Он сомневается в возможности производить сбрасывание вооружения и прочего днем и считает, что подобные операции весьма трудно наладить.
Добиться на рассвете синхронных действий бомбардировщиков из Лондона и истребителей с Корсики, по его мнению, весьма сложно, к тому же на Корсике нет истребителей. Опыт показал, что с бомбардировщиков, оборудованных для сбрасывания на парашютах, приходится снимать часть обычного вооружения. Благодаря этому они становятся весьма уязвимыми. Были случаи, когда самолеты, вылетевшие для проведения сбрасывания на территорию Польши, на заре оказывались над Германией.
Лорд Селборн предлагает, чтобы руководство Сопротивления указало какой-нибудь горный массив или плато, на котором можно было бы осуществлять массовые сбрасывания на парашютах, не зажигая сигнальных огней на земле. Сопротивление будет запрошено об имеющихся в этом смысле возможностях...
Майор Мортон заявляет, что премьер-министра интересует только конечный результат. Когда он узнает, что из 165 вылетов только 11 завершились успехом, он будет рассматривать операцию по доставке вооружения маки как провалившуюся.
Коммодор авиации Истоу докладывает о программе на март. Согласно указанию премьер-министра, число вылетов в марте следует по меньшей мере удвоить по сравнению с числом вылетов в феврале. Для этого нужно еще 44 самолета. Между тем дело обстоит следующим образом.
Обученных экипажей: на самолетах "Галифакс" - 20, то есть 60 вылетов; на самолетах "Либерейтор" - 12, то есть 36 вылетов.
Необученных экипажей (в феврале): на самолетах "Стерлинг" - 32, то есть 96 вылетов; в 38-й авиагруппе - 60 вылетов.
Увеличение материальных средств в марте.
Соединения бомбардировщиков: дополнительно 33 "Стерлинга", то есть 99 вылетов; 12 "Либерейторов", то есть 36 вылетов; за счет 38-й авиагруппы еще 30 вылетов; предположительно 15 "Стерлингов", то есть 45 вылетов. Принимая во внимание, что премьер-министр предполагал в феврале 126 вылетов, в марте можно легко достичь 252 вылетов. Дополнительные средства, выделенные на март, помогут восполнить февральский дефицит.
Коммодор авиации Истоу заявляет, что начальник американской авиации в Северной Африке Икер предупредил его о своем согласии перебросить 9 самолетов из Бриндизи в Северную Африку, чтобы увеличить число рейдов над Францией, но у него нет соответствующих инструкций от командования. Инструкции будут запрошены в Вашингтоне"{14}.
Я возвратился в Алжир. Самолеты и снаряжение, предоставленные там Сопротивлению, должны были позволить с меньшими трудностями снабжать юг Франции: расстояние оттуда меньше, ночи там лучше, и немецкая оборона слабее. Каждый раз, когда я покидаю Лондон, у меня создается впечатление, что я оставляю реальный, разумный мир, существующий по законам бесконечной войны, большое спортивное соревнование, которое ведется методично и с подобающим аскетизмом. Плохое настроение, бешенство, вызванные различного рода неудачами, и бессилие здесь неуместны. К тому же у меня появлялось такое чувство, будто я удаляюсь от Франции, лишаюсь возможности узнавать быстрее доходящие до Лондона вести из подполья, откуда в феврале до меня донеслась последняя весточка: От Клеанта{15} Мерлену{16}:"Бюро Совета Сопротивления приняло следующую резолюцию: БСРА вопреки решению Национального Совета Сопротивления и ЦК Сопротивления решило не допускать выдачи оружия сражающимся патриотам. Ввиду того что потайные склады оружия постоянно обнаруживаются немцами, а для патриотов, борющихся против гестапо и милиции, требуется оружие, ожидаем срочного аннулирования телеграммы БСРА за No 76 от 26\12. Ниже комментарий Клеанта:
Это решение является выражением длительного недовольства всех групп Сопротивления недоверием и отказом со стороны САП, и особенно БОА{17}, распределять оружие и их попытками толковать вышеупомянутую телеграмму БСРА как указание ограничить выдачу оружия".
Я оставляю все это, оставляю лондонские краски - и багряную тоже, которые вспыхивают в низко нависшем туманном небе, и снова направляюсь к солнцу, чтобы опять очутиться в обстановке маскарада, где некоторые то с большим, то с меньшим успехом стараются воплотить в себе власть покинутой страны.
IX. Алжир, февраль - март 1944 года.
Странная война
В Алжире меня ожидали новые трудности. На этот раз причиной тому были не союзные, а французские службы. Но это другой рассказ, другой спор, о котором упомяну лишь вкратце, поскольку это прольет свет на наши взаимоотношения с Черчиллем, представляющие интерес для истории.
Французская разведка изменила свои инициалы: из БСРА она превратилась в ДЖСС{18}. Ею руководил новый гражданский начальник - Сустель. Но дух ее отнюдь не изменился. Организация во главе со своим отцом Иосифом полковником Пасси - осталась столь же замкнутой.
Правда, в Алжире был создан Комитет действия во Франции - маленькая, узкая организация для руководства операциями на оккупированной территории. Председательствовал в этом Комитете де Голль, в него входили Ле Трокер (военный комиссар), Мендес-Франс (комиссар финансов) и я. В нем также принимали участие: генерал Жиро, генерал Бийот, генеральный секретарь Комитета Национальной обороны, и Сустель.
Собирался Комитет редко. Большинство входивших в него людей имело весьма приблизительное представление о партизанской войне, проявляло к ней незначительный интерес и относилось с пренебрежением к вопросам, связанным с этой войной. Первые заседания были посвящены главным образом ликвидации склок между службами генерала де Голля и генерала Жиро, распределению обязанностей и составлению планов действий.
Эти скучные совещания предоставляли де Голлю случай для произнесения исторических речей, которые всех радовали. Например, его ответ Жиро, когда последний выразил протест против присутствия на совещании гражданского чиновника Сустеля: "Если это вас шокирует, мой генерал, его можно одеть в генеральский мундир..."
Однако Комитет действия, такой, каким он являлся тогда, не мог рассеять неприятного чувства, которое оставалось от деятельности разведок во Франции, в Лондоне и в Алжире. Сохраняя некоторые иллюзии, я попытался было предпринять кое-какие шаги в отношении руководящих лиц, а затем и общего руководства. Но безуспешно.
Единственным желанием как Сустеля, так и Пасси было ускользнуть от какого бы то ни было политического контроля. Де Голль, их повелитель, облек их своим доверием, и они не желали ни перед кем отчитываться. Полновластные хозяева всей подпольной работы во Франции и всей агентуры, они доводили до нашего сведения лишь то, что хотели довести{19}.
Вскоре я добился декрета, принятого Комитетом на заседании 3 марта, который устанавливал порядок взаимоотношений различных отделов разведки с Комиссариатом внутренних дел: Статья 1. Комитет действия во Франции настоящим определяет функции комиссара внутренних дел в вопросах, относящихся к действиям во Франции.
Статья 2. Комиссар внутренних дел через Генеральное управление разведывательных служб берет под свой контроль все отделы, занимающиеся Францией, и, следовательно, он вправе требовать представления ему любых сведений и документов, относящихся к действиям во Франции, исходящих или полученных этими отделами.
Статья 3. В рамках решений, принятых Комитетом действия во Франции, комиссар внутренних дел вправе руководить отправкой во Францию гражданских миссий. Связь с организациями Сопротивления также входит в его компетенцию.
Статья 4. Мероприятия, связанные с военными действиями и способные оказать влияние на отношения с организациями Сопротивления или иметь какие-то политические последствия, доводятся до сведения Комиссара внутренних дел. В случае если по поводу таких мероприятий с его стороны возникнут возражения, решение по спорному вопросу будет вынесено Комитетом действия...
Однако декрет этот, подписанный де Голлем, Ле Трокером и Жакино, так и остался на бумаге, зато подействовал на соответствующие отделы, как красная тряпка на быка. Ампутированные телеграммы продолжали поступать ко мне с опозданием; о прибытии или отправке миссий меня больше не уведомляли.
Мне казалось, что я сделаю шаг вперед, если добьюсь, чтобы к Пасси был прикомандирован представитель Сопротивления. Этим представителем должен был стать Раймон Обрак, чье мужество и инициатива ни у кого не вызывали сомнения. Однако назначение Обрака, к которому де Голль отнесся враждебно, не состоялось. Оно было отклонено Комитетом во время одного из моих пребываний в Лондоне, после того как выступили Анри Френе и Рене Мейер, заявившие, что в Комиссариате внутренних дел работает слишком много евреев. Так в Алжирском комитете проявился постыдный расизм, жертвой которого стал герой Сопротивления, а выразителем - очень влиятельный еврей{20}.
Наконец положение так обострилось, а Пасси так зарвался, что я вынужден был подать в отставку и просить генерала де Голля либо принять ее, либо отстранить Пасси от руководства разведкой. Генерал сделал вид, что соглашается, но тут же назначил Пасси начальником штаба генерала Кёнига, а несколько недель спустя подчинил руководству Кёнига все специализированные на работе во Франции отделы лондонской разведки.
Пришлось работать в таких условиях. Службы Комитета действия во Франции в тот период возглавляли, безусловно, прилежные, но все еще не пришедшие в себя от удивления полковники. В училище они не изучали партизанскую войну и писали теперь учебные пособия по ее ведению, составляли плавы и рапорты. Многие товарищи были бы поражены сегодня, читая эту военную литературу: план "Кайман", рожденный эрудицией отличника военного училища, или "рапорт о саботаже", составленный службами Рене Мейера, министра транспорта, имевший целью скорее сохранение подвижного состава, чем приведение его в негодность.
Так от одной странной войны мы переходили к другой, и алжирская гора, к которой были обращены взоры Сопротивления, каждую неделю рождала мышь.
Теперь окончательные результаты февральских безлунных ночей были у меня перед глазами: 160 вылетов, из них 58 удачных. А вот что они значили или должны были значить - для Сопротивления: 48 тонн взрывчатки, 11 тысяч автоматов, 7 тысяч револьверов, около 50 тысяч гранат и, кроме того, небольшое количество тяжелого снаряжения.
Приблизительный итог периода, когда мартовская луна пошла на ущерб, куда лучше: 372 попытки, из них 142 удачных; только лондонская база переправила 250 тонн оружия и боеприпасов. Но надо было положить конец деятельности отдельных офицеров, которые создавали тайные склады оружия, а также изменить систему распределения этого оружия, слишком часто основанную на политических симпатиях и антипатиях распределяющего{21}.
До самого конца подпольной борьбы разведка старалась напустить побольше тумана... И ни бог, ни черт, ни сам де Голль не могли найти концов в этом тумане.
Благоприятное для военных операций время года вселяло в нас счастливые надежды.
На Востоке весеннее генеральное наступление советских войск закончилось форсированием больших рек. На юге были окружены десять немецких дивизий, граница Буковины перейдена, советские войска подходили к границе Чехословакии. В Италии линия фронта стабилизировалась. На Германию англосаксы обрушивали теперь по тысяче - тысяче пятисот самолетов в один рейд, сбрасывавших до трех тысяч бомб... Однако основная надежда французов была на обещанный второй фронт, который никак не открывался.
В Алжире, помимо работы Ассамблеи, занятой вопросом организации власти на местах после освобождения Франции, большие волнения вызывали процесс вишийского министра внутренних дел Пюшё и вероятный уход генерала Жиро, чье поведение во время процесса поразило даже его лучших друзей.
На следующий день после казни Пюшё я ожидал на вилле "Глицинии" приема, во время которого должен был перед своей новой поездкой в Лондон переговорить с де Голлем. Из кабинета де Голля вышел Ле Трокер. Де Голль был бледен. Прежде чем вынести окончательное решение, он провел беспокойную ночь. Он мне сказал буквально следующее: "На наших руках кровь. Надо сплотиться и работать, работать..." Что до меня, то я думал о драме французов, о тех, кто нес за нее ответственность, о других смертях и бедах, о другой крови.
За несколько дней до того я получил из Лондона от начальника моего кабинета Жоржа Бориса следующую телеграмму: "На Беркли-сквер состоялось совещание. В результате сообщения, сделанного ближайшим сотрудником Вашего именитого собеседника{22}, стало ясно, что последний изменил свою точку зрения на поддержку со стороны Сопротивления: он больше не рассчитывает на действия маки, подобные операциям Тито.
Принимая во внимание вышесказанное, он оставляет на усмотрение верховного командования вопрос о помощи, которую следует предоставить маки. Тем не менее он все же не отказывается от своих прежних обещаний, считая, что программа на март уже не подлежит никаким изменениям.
Итак, помощь в апреле и в последующие месяцы зависит скорее от Верховного главнокомандующего, чем от Вашего именитого собеседника. Мнение же Верховного главнокомандующего предположительно следующее:
1. Желательно усилить постоянные удары по коммуникациям противника.
2. Желательно всячески мешать переброске тактического резерва противника в момент высадки.
3. Желательны согласованные действия всех партизанских отрядов в нужный момент.
Англичане полагают, что в связи с параграфами 1 и 2 дальнейшее вооружение партизанских отрядов весьма полезно".
Лишь значительно позже я понял внезапный и мимолетный интерес, проявленный Черчиллем к маки Южной зоны.
В декабре 1943 года, за несколько недель до наших переговоров в Марракеше, состоялось Тегеранское совещание.
На этом совещании Черчилль обязался провести весной или летом на французской стороне Ламанша операцию, названную "Оверлорд". Кроме того, было высказано мнение о желательности вспомогательной операции на юге Франции или в Адриатическом заливе, которая будет предшествовать операции "Оверлорд". В конце концов, как об этом пишет Черчилль в своей книге "Вся правда должна быть сказана", Рузвельт высказал следующие соображения: "Президент тогда заметил, что следует обратить сугубое внимание на хронологическую последовательность операций. Любая операция в восточном Средиземноморье отодвинет, по всей вероятности, "Оверлорд" на конец июня или июля. Лично он был против такой оттяжки, если можно ее избежать. Он предложил, чтобы эксперты изучили возможность нанести удар на юге Франции в период, предложенный Советским правительством, то есть до "Оверлорда", придерживаясь при этом основного принципа: указанная операция должна состояться в условленные сроки.
Москва ответила: опыт двух последних лет научил Советы, что большое наступление редко дает положительные результаты, если оно ведется только в одном направлении. Предпочтительно вести наступление по двум или нескольким направлениям. Противник, в таком случае, будет вынужден рассредоточить свои силы, и несколько атак, произведенных в непосредственной близости одна от другой, могут быть сконцентрированы в один удар, что увеличит силу наступления в целом. По ее мнению, эту тактику можно с успехом применить и в данном случае.
В принципе такая точка зрения не вызывала с моей стороны возражений".
X. Лондон, апрель 1944 года.
Лицевая сторона и изнанка
Лондонская зима близилась к концу. В свежем, чистом воздухе чувствовалось наступление весны. Я надеялся вскоре увидеть цветущую магнолию.
Уже давно лондонское небо было спокойным. Ни одно вражеское орудие не нарушило его покоя вплоть до июня. Только иногда ночью на пятнадцать минут небо оглашалось гулом: это раздавался голос "летающих крепостей", которые с севера отправлялись бомбардировать немецкие города. Единственным изменением в столичной жизни было увеличение американского экспедиционного корпуса. Американские штабы и различные службы разрастались и множились. В квартале Майфер они захватывали одну улицу за другой, и поздно ночью у дверей домов завязывались шумные, пьяные драки, раздавались взвизгивания проституток, затихавшие, как в американском фильме, при появлении военной полиции.
Близилось ожидаемое событие.
И каждый день новые признаки говорили об этом: участок побережья площадью в сто пятьдесят километров объявлялся запретной зоной, железнодорожнов сообщение вдруг становилось нерегулярным, упразднялась почтовая воздушная связь, временно отменялись некоторые дипломатические привилегии. Сообщение с Францией стало затруднительным. Многообразие новых задач усложняло работу, распыляло усилия. "Тактическая разведка" стала играть первостепенную роль, подготовлялись тылы, появилось новое оружие, которое способно будет поражать крупные соединения противника в случае нападения и применение которого становилось неизбежным.
Генерал Кёниг, которого де Голль назначил военным представителем на северном театре военных действий, прибыл в Лондон. Разведывательные службы, базировавшиеся в Лондоне, оказались в его подчинении. Он назначил начальниками штабов двух полковников: Пасси и де Шевинье, поведение которого по отношению к Сопротивлению обещало сгустить атмосферу и принести разочарование{23}. Поскольку сообщение было прервано, наша лондонская база оказалась отрезанной от Алжира, от Комитета действий во Франции. Алжирская база, теперь немного лучше снаряженная, должна была оказать помощь Южной зоне, однако Алжирский комитет, преобразованный во Временное правительство, не был уже в состоянии наблюдать за деятельностью Сопротивления в Северной зоне и контролировать ее.
Я убедился в том, о чем уже сообщалось в телеграмме Бориса: Черчилль не хочет больше вмешиваться в вопрос о помощи Сопротивлению, и вопрос этот подлежит теперь компетенции Эйзенхауэра. Премьер-министр больше не касался и политического вопроса, который я поднимал во время наших бесед и который ввиду стремления американцев навязать освобожденной Франции систему военной администрации с американскими кадрами, наподобие созданной ими в Италии, должен был привести к серьезному конфликту между британским правительством и Межсоюзным штабом, с одной стороны, и французским временным правительством - с другой.
2 апреля 1944 года я отправился в Чекере, традиционную резиденцию Рамбуйе премьер-министров, - в пятидесяти километрах от Лондона. Я намеревался провести там целый день.
Здесь собралась вся семья Черчилля и много приглашенных. Обстановка не благоприятствовала серьезным разговорам, приходилось смотреть, слушать и наслаждаться "сценой из личной жизни", которую решивший отдохнуть Черчилль разыгрывал с поистине шекспировским талантом. Это было торжественное представление гостям внука Уинстона. В сцене участвовали: всегда умиротворяющая и умиротворенная среди черчиллевских бурь и необузданности Клеманс Черчилль, таинственная и сдержанная Сарра Черчилль, скромная и нежная Мэри - самая юная из дочерей премьера. Я плохо помню завтрак и обед. Не люблю эти многолюдные трапезы, которые только такая искушенная хозяйка, как Клеманс Черчилль, могла спасти от натянутости и скуки. Черчилль сидел, уткнувшись в тарелку, и, казалось, никого не слушал, но вдруг неожиданно вторгался в чей-нибудь слащавый разговор, разражаясь каскадом отрывистых, как лай, слов.
В этот день две сцены лучше всяких слов позволили мне открыть некоторые черты его характера. После обеда с множеством спиртных напитков, употребляемых Черчиллем в большом количестве, я последовал за ним и его сигарой в большую комнату, в которой, наподобие межевых столбов, рядами стояли стереоскопы. Заглянув в каждый из них, можно было подучить представление о том или ином разрушенном немецком городе. Черчилль тянул меня от одного стереоскопа к другому, заставляя регулировать объективы, чтобы я отчетливее увидел ужасы Кёльна, Дюссельдорфа или Берлина. Он был взвинчен, словно смотрел футбольный матч. Каждый разрушенный квартал его радовал, как забитый гол. Он рычал, обращая мое внимание на руины, хвалил меткие попадания.
Хотя стремление выиграть войну вполне оправдано, все же между кофе и сигарой я имел случай наблюдать проявление полного пренебрежения к людям, пробуждение непомерной жажды величия, игру, выходящую за пределы добра и зла. То, что я видел, внушает ненависть к истории, какой ее создавали веками, и заставляет проклинать общество, судьбы которого воплощены в подобных героях.
Когда Мортон уходит, Черчилль отпускает Томаса и ведет со мной беспорядочную беседу о наших взаимоотношениях и об общей ситуации. Он набрасывает, совсем в духе Мальбрука, картину подвигов французских войск в Италии: "Они удивительны. Офицеры рвутся в бой словно бешеные - их не удержать. Ваши колониальные войска сражаются лучше, чем они сражались в 1914 году. Они снова и снова отбивают потерянные было позиции. Американцы не могут прийти в себя от удивления... Ваши дела идут хорошо, но надо быть уступчивее... Я послал очень любезную телеграмму генералу де Голлю..."
Провожая меня до дверей, он бормочет: "Если я вас попрошу кое о чем, вы это сделаете для меня?.. Нет, нет, вам это будет неприятно. Вы не сможете этого сделать. И все же, если вы встретите генерала Жоржа, передайте ему от меня привет..." На пороге, стараясь не начинать спора о чистке, он покидает меня, повторяя: "Don't take advantage of it... don't be too nasty"{13}.
На следующий день после моей беседы с Черчиллем лорд Селборн довел до нашего сведения письмо, составленное приблизительно в следующих выражениях: "Мне сообщают, что намеченные нами на февраль операции не проведены, несмотря на мои обещания. Считаю необходимым заявить: я придаю огромное значение вооружению маки и хочу, чтобы было сделано все для выполнения обязательств, которые я взял на себя.
Необходимо также, чтобы заранее были подготовлены мартовские операции. Их должно быть по крайней мере вдвое больше по сравнению с операциями, запланированными на февраль.
Операции, по различным обстоятельствам не выполненные в феврале, должны быть перенесены на март.
До моего сведения дошло также, что маки испытывают недостаток в боеприпасах в гораздо большей степени, чем в оружии. Прошу Бас сделать все необходимое, чтобы исправить положение".
Теперь нам оставалось надеяться лишь на безлунные ночи и хорошую погоду. Операции начались. Я получил из технического управления разведывательных служб краткое сообщение: "В последнюю ночь успешно проведено три операции, доставлено во Францию 45 контейнеров, 4 агента, 68 миллионов франков..."
Близится полнолуние, и это повергает нас в тревожное состояние. Атмосферные условия плохие. И все же в первые четыре ночи 69 вылетов прошли успешно. Осталось десять безлунных ночей - десять возможностей...
Среди телеграмм из Франции получен сигнал бедствия - SOS. Это случилось впервые. Сразу возникают новые проблемы, появляются новые заботы: "Срочно. Атака маки Верхней Савойе очень опасна ввиду укрепления репрессивных сил десятью тысячами немцев. Даем приказ поддержать Савойю. Настоятельно просим присылать десантные войска, оружие, особенно ручные пулеметы, помочь авиацией. Поражение Верхней Савойе чревато серьезными последствиями для всего Сопротивления. Веркор уже сегодня под угрозой крупного наступления. Готовы выдержать борьбу, но чрезвычайно нуждаемся срочной помощи. Дотри".
Перед лицом грозящей опасности я требую исключи-, тельных мер: дневных сбрасываний на парашютах, бомбардировок немецких колонн "Москитами" и использования французских авиадесантных частей. Британцы весьма сдержанно относятся к моим предложениям. Вопрос должен решаться Верховным главнокомандующим, и я напрасно пытаюсь привлечь к этой проблеме внимание премьер-министра. Несмотря на мои настойчивые призывы, бесконечные совещания ничего не дают. Я нахожу поддержку лишь у лорда Селборна.
Об этой неделе у меня сохранились плохие воспоминания: тактическая поддержка отложена на неопределенное время, пока всеобщая помощь маки не дала почти никаких результатов.
К девятому числу, когда осталось несколько безлунных ночей, лишь одиннадцати самолетам из ста восьми удалось выполнить задание. Число потерянных самолетов превышает норму. Службы СОЭ действуют менее охотно.
Мне оставалось попытаться нагнать февральское опоздание в марте. Наше последнее совещание на Беркли-сквере закончилось составлением протокола, подтверждающего несостоятельность союзников, смягченную, однако, новыми обещаниями: "Господин Эммануэль д'Астье спрашивает, получен ли ответ на вопрос относительно дневных операций по сбрасыванию на парашютах, который он поставил на последнем совещании. Он настаивает также на фоторазведке, которая позволила бы произвести бомбардировки для оказания поддержки маки.
Коммодор Истоу заявляет, что в настоящее время подготовляется карта районов действия немецкой истребительной авиации. Это позволит принять решение с полным знанием обстановки. Он сомневается в возможности производить сбрасывание вооружения и прочего днем и считает, что подобные операции весьма трудно наладить.
Добиться на рассвете синхронных действий бомбардировщиков из Лондона и истребителей с Корсики, по его мнению, весьма сложно, к тому же на Корсике нет истребителей. Опыт показал, что с бомбардировщиков, оборудованных для сбрасывания на парашютах, приходится снимать часть обычного вооружения. Благодаря этому они становятся весьма уязвимыми. Были случаи, когда самолеты, вылетевшие для проведения сбрасывания на территорию Польши, на заре оказывались над Германией.
Лорд Селборн предлагает, чтобы руководство Сопротивления указало какой-нибудь горный массив или плато, на котором можно было бы осуществлять массовые сбрасывания на парашютах, не зажигая сигнальных огней на земле. Сопротивление будет запрошено об имеющихся в этом смысле возможностях...
Майор Мортон заявляет, что премьер-министра интересует только конечный результат. Когда он узнает, что из 165 вылетов только 11 завершились успехом, он будет рассматривать операцию по доставке вооружения маки как провалившуюся.
Коммодор авиации Истоу докладывает о программе на март. Согласно указанию премьер-министра, число вылетов в марте следует по меньшей мере удвоить по сравнению с числом вылетов в феврале. Для этого нужно еще 44 самолета. Между тем дело обстоит следующим образом.
Обученных экипажей: на самолетах "Галифакс" - 20, то есть 60 вылетов; на самолетах "Либерейтор" - 12, то есть 36 вылетов.
Необученных экипажей (в феврале): на самолетах "Стерлинг" - 32, то есть 96 вылетов; в 38-й авиагруппе - 60 вылетов.
Увеличение материальных средств в марте.
Соединения бомбардировщиков: дополнительно 33 "Стерлинга", то есть 99 вылетов; 12 "Либерейторов", то есть 36 вылетов; за счет 38-й авиагруппы еще 30 вылетов; предположительно 15 "Стерлингов", то есть 45 вылетов. Принимая во внимание, что премьер-министр предполагал в феврале 126 вылетов, в марте можно легко достичь 252 вылетов. Дополнительные средства, выделенные на март, помогут восполнить февральский дефицит.
Коммодор авиации Истоу заявляет, что начальник американской авиации в Северной Африке Икер предупредил его о своем согласии перебросить 9 самолетов из Бриндизи в Северную Африку, чтобы увеличить число рейдов над Францией, но у него нет соответствующих инструкций от командования. Инструкции будут запрошены в Вашингтоне"{14}.
Я возвратился в Алжир. Самолеты и снаряжение, предоставленные там Сопротивлению, должны были позволить с меньшими трудностями снабжать юг Франции: расстояние оттуда меньше, ночи там лучше, и немецкая оборона слабее. Каждый раз, когда я покидаю Лондон, у меня создается впечатление, что я оставляю реальный, разумный мир, существующий по законам бесконечной войны, большое спортивное соревнование, которое ведется методично и с подобающим аскетизмом. Плохое настроение, бешенство, вызванные различного рода неудачами, и бессилие здесь неуместны. К тому же у меня появлялось такое чувство, будто я удаляюсь от Франции, лишаюсь возможности узнавать быстрее доходящие до Лондона вести из подполья, откуда в феврале до меня донеслась последняя весточка: От Клеанта{15} Мерлену{16}:"Бюро Совета Сопротивления приняло следующую резолюцию: БСРА вопреки решению Национального Совета Сопротивления и ЦК Сопротивления решило не допускать выдачи оружия сражающимся патриотам. Ввиду того что потайные склады оружия постоянно обнаруживаются немцами, а для патриотов, борющихся против гестапо и милиции, требуется оружие, ожидаем срочного аннулирования телеграммы БСРА за No 76 от 26\12. Ниже комментарий Клеанта:
Это решение является выражением длительного недовольства всех групп Сопротивления недоверием и отказом со стороны САП, и особенно БОА{17}, распределять оружие и их попытками толковать вышеупомянутую телеграмму БСРА как указание ограничить выдачу оружия".
Я оставляю все это, оставляю лондонские краски - и багряную тоже, которые вспыхивают в низко нависшем туманном небе, и снова направляюсь к солнцу, чтобы опять очутиться в обстановке маскарада, где некоторые то с большим, то с меньшим успехом стараются воплотить в себе власть покинутой страны.
IX. Алжир, февраль - март 1944 года.
Странная война
В Алжире меня ожидали новые трудности. На этот раз причиной тому были не союзные, а французские службы. Но это другой рассказ, другой спор, о котором упомяну лишь вкратце, поскольку это прольет свет на наши взаимоотношения с Черчиллем, представляющие интерес для истории.
Французская разведка изменила свои инициалы: из БСРА она превратилась в ДЖСС{18}. Ею руководил новый гражданский начальник - Сустель. Но дух ее отнюдь не изменился. Организация во главе со своим отцом Иосифом полковником Пасси - осталась столь же замкнутой.
Правда, в Алжире был создан Комитет действия во Франции - маленькая, узкая организация для руководства операциями на оккупированной территории. Председательствовал в этом Комитете де Голль, в него входили Ле Трокер (военный комиссар), Мендес-Франс (комиссар финансов) и я. В нем также принимали участие: генерал Жиро, генерал Бийот, генеральный секретарь Комитета Национальной обороны, и Сустель.
Собирался Комитет редко. Большинство входивших в него людей имело весьма приблизительное представление о партизанской войне, проявляло к ней незначительный интерес и относилось с пренебрежением к вопросам, связанным с этой войной. Первые заседания были посвящены главным образом ликвидации склок между службами генерала де Голля и генерала Жиро, распределению обязанностей и составлению планов действий.
Эти скучные совещания предоставляли де Голлю случай для произнесения исторических речей, которые всех радовали. Например, его ответ Жиро, когда последний выразил протест против присутствия на совещании гражданского чиновника Сустеля: "Если это вас шокирует, мой генерал, его можно одеть в генеральский мундир..."
Однако Комитет действия, такой, каким он являлся тогда, не мог рассеять неприятного чувства, которое оставалось от деятельности разведок во Франции, в Лондоне и в Алжире. Сохраняя некоторые иллюзии, я попытался было предпринять кое-какие шаги в отношении руководящих лиц, а затем и общего руководства. Но безуспешно.
Единственным желанием как Сустеля, так и Пасси было ускользнуть от какого бы то ни было политического контроля. Де Голль, их повелитель, облек их своим доверием, и они не желали ни перед кем отчитываться. Полновластные хозяева всей подпольной работы во Франции и всей агентуры, они доводили до нашего сведения лишь то, что хотели довести{19}.
Вскоре я добился декрета, принятого Комитетом на заседании 3 марта, который устанавливал порядок взаимоотношений различных отделов разведки с Комиссариатом внутренних дел: Статья 1. Комитет действия во Франции настоящим определяет функции комиссара внутренних дел в вопросах, относящихся к действиям во Франции.
Статья 2. Комиссар внутренних дел через Генеральное управление разведывательных служб берет под свой контроль все отделы, занимающиеся Францией, и, следовательно, он вправе требовать представления ему любых сведений и документов, относящихся к действиям во Франции, исходящих или полученных этими отделами.
Статья 3. В рамках решений, принятых Комитетом действия во Франции, комиссар внутренних дел вправе руководить отправкой во Францию гражданских миссий. Связь с организациями Сопротивления также входит в его компетенцию.
Статья 4. Мероприятия, связанные с военными действиями и способные оказать влияние на отношения с организациями Сопротивления или иметь какие-то политические последствия, доводятся до сведения Комиссара внутренних дел. В случае если по поводу таких мероприятий с его стороны возникнут возражения, решение по спорному вопросу будет вынесено Комитетом действия...
Однако декрет этот, подписанный де Голлем, Ле Трокером и Жакино, так и остался на бумаге, зато подействовал на соответствующие отделы, как красная тряпка на быка. Ампутированные телеграммы продолжали поступать ко мне с опозданием; о прибытии или отправке миссий меня больше не уведомляли.
Мне казалось, что я сделаю шаг вперед, если добьюсь, чтобы к Пасси был прикомандирован представитель Сопротивления. Этим представителем должен был стать Раймон Обрак, чье мужество и инициатива ни у кого не вызывали сомнения. Однако назначение Обрака, к которому де Голль отнесся враждебно, не состоялось. Оно было отклонено Комитетом во время одного из моих пребываний в Лондоне, после того как выступили Анри Френе и Рене Мейер, заявившие, что в Комиссариате внутренних дел работает слишком много евреев. Так в Алжирском комитете проявился постыдный расизм, жертвой которого стал герой Сопротивления, а выразителем - очень влиятельный еврей{20}.
Наконец положение так обострилось, а Пасси так зарвался, что я вынужден был подать в отставку и просить генерала де Голля либо принять ее, либо отстранить Пасси от руководства разведкой. Генерал сделал вид, что соглашается, но тут же назначил Пасси начальником штаба генерала Кёнига, а несколько недель спустя подчинил руководству Кёнига все специализированные на работе во Франции отделы лондонской разведки.
Пришлось работать в таких условиях. Службы Комитета действия во Франции в тот период возглавляли, безусловно, прилежные, но все еще не пришедшие в себя от удивления полковники. В училище они не изучали партизанскую войну и писали теперь учебные пособия по ее ведению, составляли плавы и рапорты. Многие товарищи были бы поражены сегодня, читая эту военную литературу: план "Кайман", рожденный эрудицией отличника военного училища, или "рапорт о саботаже", составленный службами Рене Мейера, министра транспорта, имевший целью скорее сохранение подвижного состава, чем приведение его в негодность.
Так от одной странной войны мы переходили к другой, и алжирская гора, к которой были обращены взоры Сопротивления, каждую неделю рождала мышь.
Теперь окончательные результаты февральских безлунных ночей были у меня перед глазами: 160 вылетов, из них 58 удачных. А вот что они значили или должны были значить - для Сопротивления: 48 тонн взрывчатки, 11 тысяч автоматов, 7 тысяч револьверов, около 50 тысяч гранат и, кроме того, небольшое количество тяжелого снаряжения.
Приблизительный итог периода, когда мартовская луна пошла на ущерб, куда лучше: 372 попытки, из них 142 удачных; только лондонская база переправила 250 тонн оружия и боеприпасов. Но надо было положить конец деятельности отдельных офицеров, которые создавали тайные склады оружия, а также изменить систему распределения этого оружия, слишком часто основанную на политических симпатиях и антипатиях распределяющего{21}.
До самого конца подпольной борьбы разведка старалась напустить побольше тумана... И ни бог, ни черт, ни сам де Голль не могли найти концов в этом тумане.
Благоприятное для военных операций время года вселяло в нас счастливые надежды.
На Востоке весеннее генеральное наступление советских войск закончилось форсированием больших рек. На юге были окружены десять немецких дивизий, граница Буковины перейдена, советские войска подходили к границе Чехословакии. В Италии линия фронта стабилизировалась. На Германию англосаксы обрушивали теперь по тысяче - тысяче пятисот самолетов в один рейд, сбрасывавших до трех тысяч бомб... Однако основная надежда французов была на обещанный второй фронт, который никак не открывался.
В Алжире, помимо работы Ассамблеи, занятой вопросом организации власти на местах после освобождения Франции, большие волнения вызывали процесс вишийского министра внутренних дел Пюшё и вероятный уход генерала Жиро, чье поведение во время процесса поразило даже его лучших друзей.
На следующий день после казни Пюшё я ожидал на вилле "Глицинии" приема, во время которого должен был перед своей новой поездкой в Лондон переговорить с де Голлем. Из кабинета де Голля вышел Ле Трокер. Де Голль был бледен. Прежде чем вынести окончательное решение, он провел беспокойную ночь. Он мне сказал буквально следующее: "На наших руках кровь. Надо сплотиться и работать, работать..." Что до меня, то я думал о драме французов, о тех, кто нес за нее ответственность, о других смертях и бедах, о другой крови.
За несколько дней до того я получил из Лондона от начальника моего кабинета Жоржа Бориса следующую телеграмму: "На Беркли-сквер состоялось совещание. В результате сообщения, сделанного ближайшим сотрудником Вашего именитого собеседника{22}, стало ясно, что последний изменил свою точку зрения на поддержку со стороны Сопротивления: он больше не рассчитывает на действия маки, подобные операциям Тито.
Принимая во внимание вышесказанное, он оставляет на усмотрение верховного командования вопрос о помощи, которую следует предоставить маки. Тем не менее он все же не отказывается от своих прежних обещаний, считая, что программа на март уже не подлежит никаким изменениям.
Итак, помощь в апреле и в последующие месяцы зависит скорее от Верховного главнокомандующего, чем от Вашего именитого собеседника. Мнение же Верховного главнокомандующего предположительно следующее:
1. Желательно усилить постоянные удары по коммуникациям противника.
2. Желательно всячески мешать переброске тактического резерва противника в момент высадки.
3. Желательны согласованные действия всех партизанских отрядов в нужный момент.
Англичане полагают, что в связи с параграфами 1 и 2 дальнейшее вооружение партизанских отрядов весьма полезно".
Лишь значительно позже я понял внезапный и мимолетный интерес, проявленный Черчиллем к маки Южной зоны.
В декабре 1943 года, за несколько недель до наших переговоров в Марракеше, состоялось Тегеранское совещание.
На этом совещании Черчилль обязался провести весной или летом на французской стороне Ламанша операцию, названную "Оверлорд". Кроме того, было высказано мнение о желательности вспомогательной операции на юге Франции или в Адриатическом заливе, которая будет предшествовать операции "Оверлорд". В конце концов, как об этом пишет Черчилль в своей книге "Вся правда должна быть сказана", Рузвельт высказал следующие соображения: "Президент тогда заметил, что следует обратить сугубое внимание на хронологическую последовательность операций. Любая операция в восточном Средиземноморье отодвинет, по всей вероятности, "Оверлорд" на конец июня или июля. Лично он был против такой оттяжки, если можно ее избежать. Он предложил, чтобы эксперты изучили возможность нанести удар на юге Франции в период, предложенный Советским правительством, то есть до "Оверлорда", придерживаясь при этом основного принципа: указанная операция должна состояться в условленные сроки.
Москва ответила: опыт двух последних лет научил Советы, что большое наступление редко дает положительные результаты, если оно ведется только в одном направлении. Предпочтительно вести наступление по двум или нескольким направлениям. Противник, в таком случае, будет вынужден рассредоточить свои силы, и несколько атак, произведенных в непосредственной близости одна от другой, могут быть сконцентрированы в один удар, что увеличит силу наступления в целом. По ее мнению, эту тактику можно с успехом применить и в данном случае.
В принципе такая точка зрения не вызывала с моей стороны возражений".
X. Лондон, апрель 1944 года.
Лицевая сторона и изнанка
Лондонская зима близилась к концу. В свежем, чистом воздухе чувствовалось наступление весны. Я надеялся вскоре увидеть цветущую магнолию.
Уже давно лондонское небо было спокойным. Ни одно вражеское орудие не нарушило его покоя вплоть до июня. Только иногда ночью на пятнадцать минут небо оглашалось гулом: это раздавался голос "летающих крепостей", которые с севера отправлялись бомбардировать немецкие города. Единственным изменением в столичной жизни было увеличение американского экспедиционного корпуса. Американские штабы и различные службы разрастались и множились. В квартале Майфер они захватывали одну улицу за другой, и поздно ночью у дверей домов завязывались шумные, пьяные драки, раздавались взвизгивания проституток, затихавшие, как в американском фильме, при появлении военной полиции.
Близилось ожидаемое событие.
И каждый день новые признаки говорили об этом: участок побережья площадью в сто пятьдесят километров объявлялся запретной зоной, железнодорожнов сообщение вдруг становилось нерегулярным, упразднялась почтовая воздушная связь, временно отменялись некоторые дипломатические привилегии. Сообщение с Францией стало затруднительным. Многообразие новых задач усложняло работу, распыляло усилия. "Тактическая разведка" стала играть первостепенную роль, подготовлялись тылы, появилось новое оружие, которое способно будет поражать крупные соединения противника в случае нападения и применение которого становилось неизбежным.
Генерал Кёниг, которого де Голль назначил военным представителем на северном театре военных действий, прибыл в Лондон. Разведывательные службы, базировавшиеся в Лондоне, оказались в его подчинении. Он назначил начальниками штабов двух полковников: Пасси и де Шевинье, поведение которого по отношению к Сопротивлению обещало сгустить атмосферу и принести разочарование{23}. Поскольку сообщение было прервано, наша лондонская база оказалась отрезанной от Алжира, от Комитета действий во Франции. Алжирская база, теперь немного лучше снаряженная, должна была оказать помощь Южной зоне, однако Алжирский комитет, преобразованный во Временное правительство, не был уже в состоянии наблюдать за деятельностью Сопротивления в Северной зоне и контролировать ее.
Я убедился в том, о чем уже сообщалось в телеграмме Бориса: Черчилль не хочет больше вмешиваться в вопрос о помощи Сопротивлению, и вопрос этот подлежит теперь компетенции Эйзенхауэра. Премьер-министр больше не касался и политического вопроса, который я поднимал во время наших бесед и который ввиду стремления американцев навязать освобожденной Франции систему военной администрации с американскими кадрами, наподобие созданной ими в Италии, должен был привести к серьезному конфликту между британским правительством и Межсоюзным штабом, с одной стороны, и французским временным правительством - с другой.
2 апреля 1944 года я отправился в Чекере, традиционную резиденцию Рамбуйе премьер-министров, - в пятидесяти километрах от Лондона. Я намеревался провести там целый день.
Здесь собралась вся семья Черчилля и много приглашенных. Обстановка не благоприятствовала серьезным разговорам, приходилось смотреть, слушать и наслаждаться "сценой из личной жизни", которую решивший отдохнуть Черчилль разыгрывал с поистине шекспировским талантом. Это было торжественное представление гостям внука Уинстона. В сцене участвовали: всегда умиротворяющая и умиротворенная среди черчиллевских бурь и необузданности Клеманс Черчилль, таинственная и сдержанная Сарра Черчилль, скромная и нежная Мэри - самая юная из дочерей премьера. Я плохо помню завтрак и обед. Не люблю эти многолюдные трапезы, которые только такая искушенная хозяйка, как Клеманс Черчилль, могла спасти от натянутости и скуки. Черчилль сидел, уткнувшись в тарелку, и, казалось, никого не слушал, но вдруг неожиданно вторгался в чей-нибудь слащавый разговор, разражаясь каскадом отрывистых, как лай, слов.
В этот день две сцены лучше всяких слов позволили мне открыть некоторые черты его характера. После обеда с множеством спиртных напитков, употребляемых Черчиллем в большом количестве, я последовал за ним и его сигарой в большую комнату, в которой, наподобие межевых столбов, рядами стояли стереоскопы. Заглянув в каждый из них, можно было подучить представление о том или ином разрушенном немецком городе. Черчилль тянул меня от одного стереоскопа к другому, заставляя регулировать объективы, чтобы я отчетливее увидел ужасы Кёльна, Дюссельдорфа или Берлина. Он был взвинчен, словно смотрел футбольный матч. Каждый разрушенный квартал его радовал, как забитый гол. Он рычал, обращая мое внимание на руины, хвалил меткие попадания.
Хотя стремление выиграть войну вполне оправдано, все же между кофе и сигарой я имел случай наблюдать проявление полного пренебрежения к людям, пробуждение непомерной жажды величия, игру, выходящую за пределы добра и зла. То, что я видел, внушает ненависть к истории, какой ее создавали веками, и заставляет проклинать общество, судьбы которого воплощены в подобных героях.