Страница:
-- Все! Можешь смотреть!
-- Ох, даже страшно, -- сказала она со смехом.
-- Ну тогда подсмотри.
Медленно, начиная хихикать, она чуть-чуть приоткрыла один глаз -- ровно
настолько, чтобы увидеть размытую фигуру мужчины в белом, держащего что-то в
высоко поднятой руке.
-- Норка! -- закричал он. -- Настоящая норка! При звуках этого
магического слова глаза ее распахнулись, и одновременно вся она как бы
подалась вперед, намереваясь заключить шубу в свои объятия.
Но никакой шубы не было. Вместо нее в руке мужа покачивалась желтая
меховая горжетка.
-- Вот, ты только полюбуйся! -- сказал он, встряхнув этим убожеством
перед ее лицом.
Миссис Биксби зажала ладонью рот и начала медленно пятиться. "Сейчас я
заору, -- подумала она. -- Не могу. Сейчас заору".
-- В чем дело, дорогая? Тебе не нравится? Он прекратил трясти мехом и
уставился на нее, ожидая, когда она заговорит.
-- Нет... почему... -- выдавила она. -- Я... я... думаю... это
прелестно... просто прелестно.
-- У тебя, видать, голова от счастья кругом пошла?
-- Да, конечно.
-- Высочайшее качество, -- сказал он. -- И цвет отличный. Знаешь, что я
думаю? Я думаю, что за такую вещь в магазине тебе пришлось бы выложить по
меньшей мере две-три сотни.
-- Не сомневаюсь.
Это были две норковые шкурки, две узкие паршивенькие шкурки с головами,
глазами-бусинками и болтающимися лапками. В пасти одной норки был закушен
свободный край другой.
-- А ну-ка, -- сказал он, -- примерь. -- Приблизившись, он надел
горжетку ей на шею и отступил назад полюбоваться. -- Великолепно. Тебе очень
идет. Не у всякой женщины есть такие вещи, дорогая.
-- Да, не у всякой.
-- Ты, пожалуй, не надевай ее, когда будешь идти за покупками, не то
подумают, что мы миллионеры, и начнут цену набавлять.
-- Я постараюсь запомнить это, Сирил.
-- И, кстати, не рассчитывай еще на какой-нибудь подарок к Рождеству. В
любом случае, пятьдесят долларов и так слишком много -- больше, чем я
собирался на это потратить.
Он повернулся, подошел к умывальнику и начал мыть руки.
-- А теперь беги, дорогая, и купи себе что-нибудь вкусненькое. Я бы сам
тебя проводил, да у меня в приемной сидит старик Гормэн со сломанным
протезом. Миссис Биксби повернулась и пошла к двери. _ "Я убью этого
ростовщика, -- думала она. -- Сию же минуту еду в ломбард и швыряю ему в
лицо эту мерзкую горжетку. Пусть только попробует не вернуть мне мою шубу.
Задушу собственными руками! "
-- Я сказал тебе, что буду сегодня поздно? -- опросил Сирил Биксон,
продолжая мыть руки.
-- Нет.
-- Судя по обстоятельствам, не раньше половины девятого. Или даже в
девять.
-- Хорошо. До вечера. -- Миссис Биксби вышла, с грохотом захлопнув за
собой дверь.
Именно в этот момент мимо нее по коридору проплывала, уходя на обед,
мисс Палтни, секретарь-ассистентка.
-- Изумительный сегодня день, не правда ли? -- сказала она, сверкнув
белозубой улыбкой.
Необычайная легкость была в ее походке, облачко аромата витало вокруг
нее, и выглядела она, как королева, как настоящая королева, одетая в
великолепную норковую шубу -- прощальный подарок Полковника миссис Биксби.
Перевод Натальи Мрост
В кн.: Роалд Дал. Крысолов. Москва: альманах "Бобок", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (недЁля, 15 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Теплым летним вечером Клаузнер вошел в пеґреднюю калитку и, обогнув
дом, направился в сад. В глубине сада он остановился у деревянного саґрая,
отпер дверь и, войдя, снова закрыл ее за собой.
Изнутри сарай представлял комнату с некрашенныґми стенами. Слева
находился длинный деревянный верґстак, на котором в куче обрывков проводов,
батареек и острых инструментов стоял напоминавший детский гробик ящик
примерно в метр длиной.
Клаузнер направился именно к этому ящику. Верхґняя крышка его была
откинута, и он, склонившись, приґнялся копаться в хитросплетении
разноцветных провоґдов и серебристых трубок. Затем взял лежавший рядом с
ящиком листок бумаги, внимательно изучил его содержание, отложил и, снова
заглянув вовнутрь, начал перебирать провода, осторожно подергивая их,
проверяя крепление; время от времени сверялся с буґмажкой, нырял в ящик,
потом опять вперялся взором в листок и еще раз проверял каждый проводок. Все
это заняло у него примерно час времени.
После этого он опустил ладонь на переднюю панель, где располагались
всевозможные шкалы, и принялся покручивать рукоятки, одновременно заглядывая
в ящик и проверяя действие механизма. И все это время он продолжал негромко
разговаривать с самим собой, наклоняя голову, чему-то улыбаясь, беспрестанно
переґбирая руками, при этом его пальцы осторожно и ловко распоряжались
внутри ящика, и когда дело принимало затруднительный или деликатный оборот,
губы Клаузнера забавно вытягивались и он приговаривал: "Да... Да... А теперь
вот это... да... да... А так ли? Ну, конечно -- где моя схема?.. Ага,
точно... Ну, конечно же... Да, да... точно. А теперь... Хорошо. Хорошо.
Да... Да, да, да". Он действовал сосредоточенно и скоро, в его движениях
угадывалась спешка и с труґдом сдерживаемое волнение -- казалось, он не мог
позволить себе перевести дух.
Неожиданно Клаузнер услышал шаги на покрытой гравием дорожке за окном.
Он выпрямился и резко обернулся, когда распахнулась дверь и вошел высокий
мужчина. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.
-- Ну,. вот, -- проговорил доктор. -- Вот где вы прячетесь по вечерам.
-- Привет, Скотт.
-- Вот, проходил мимо... -- сказал доктор. -- Решил заглянуть и узнать,
как вы себя чувствуете. В доме никого нет, поэтому я направился прямо сюда.
Ну как ваше горло?
-- Все в порядке. Чудесно.
-- Ну, раз уж я здесь, можно и осмотреть его.
-- Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже почти в норме и чувствую себя
прекрасно.
Доктор начал ощущать напряжение, стоящее в комґнате, он посмотрел на
черный ящик, затем перевел взгляд на хозяина дома.
-- Вы не сняли шляпу, -- заметил он.
-- Правда? -- Клаузнер потянулся к голове, стянул шляпу и положил ее на
верстак.
Доктор подошел ближе и чуть склонился, загляґдывая в ящик.
-- Что это? -- спросил он. -- Радиоприемник делаеґте?
-- Да нет, так, забавляюсь просто.
-- А выглядит очень сложно.
-- Да, -- Клаузнер казался встревоженным.
-- Что это? -- спросил доктор. -- Посмотреть, так прямо страх берет.
-- Просто одна затея.
-- Вот как?
-- Да, со звуком связанная, вот и все.
-- Боже праведный, дружище! Вам не хватает всяґких звуков на вашей
работе?
-- Я интересуюсь звуком.
-- Да уж вижу, -- доктор отошел к двери, затем обернулся. -- Что ж, не
буду вас беспокоить. Рад, что с горлом у вас все в порядке. -- Однако он
медлил, продолжая поглядывать на ящик, заинтригованный его явно сложным
наполнением и тем, что же задумал странный пациент. -- А зачем вам все это?
-- спросил доктор. -- Вы пробудили мое любопытство.
Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора, после чего поднял руку и
принялся мягко потирать мочку правого уха. Возникла пауза. Доктор стоял у
двери, ожидая ответа; он улыбался.
-- Ну что ж, я скажу, если вам это действительно интересно. -- Но
повисла новая пауза, и доктор понял, что Клаузнер никак не может решить, с
чего начать.
Он переминался с ноги на ногу, пощипывал мочку уха, смотрел себе под
ноги и, наконец, медленно начал:
-- Ну, в общем, дело обстоит так... с теоретической точки зрения, все
очень просто, нет, правда. Человечеґское ухо... Вы знаете, что оно не
способно слышать все звуки. Среди них есть чересчур высокие или, напротив,
низкие, которые оно не улавливает.
-- Да, -- промолвил доктор, -- знаю.
-- Так вот, говоря приближенно, звук с частотой колебания выше
пятнадцати тысяч в секунду будет вне восприятия нашего уха. У собак более
совершенный слоховой аппарат. Знаете, вы можете купить свисток, который
издает такие высокие звуки, что вы их вовсе не заметите. Зато собака
услышит.
-- Да, я как-то видел такой свисток, -- сказал докґтор.
-- Разумеется, видели. Так вот, существуют тона еще более высокие,
нежели у этого свистка, более выґсокой вибрации, если вам так нравится, хотя
я предпоґчитаю называть это тоном. Их вы также не сможете услышать. И далее
есть еще более высокие, которые поднимаются все выше и выше, -- сплошная
череда тонов... бесконечный ряд... Есть даже такие -- если бы только наши
уши были способны их различить, -- что состоят из миллиона колебаний в
секунду... даже в миллион раз больше этого... и так далее, все выше и выше,
покуда хватит счета, то есть... бесконечность... вечность... вечность...
дальше звезд...
С каждым мгновением Клаузнер все более оживґлялся. Это был маленький,
болезненного вида человек, нервный и дерганый, с беспрестанно снующими
руками. Его огромная голова клонилась к левому плечу, словно шея не в силах
была удерживать такую тяжесть. Лицо представало гладким и бледным, почти
белым, а светґло-серые глаза, поблескивающие из-под очков в стальґной
оправе, казались смущенными, близорукими и какими-то отдаленными. Да, это
был хрупкий, нервный, дерганый человек, чем-то похожий на мотылька,
мечтаґтельный и встревоженный, но внезапно способный прийґти в возбуждение,
оживиться, так что доктор, разглядыґвая необычно бледное лицо и сероватые
глаза мистера Клаузнера, не мог не ощутить какую-то внутреннюю разобщенность
в этом маленьком человеке, словно сознание его было безмерно отдалено от
тела.
Доктор ждал продолжения, Клаузнер вздохнул и крепко сцепил руки.
-- Убежден, -- проговорил он уже спокойнее, -- что существует целый мир
звуков вокруг нас, воспринимать которые нам попросту не под силу. Возможно,
в этих недоступных нашему слуху сферах высокой частоты суґществует новая,
величественная музыка.... Она сочетает в себе мягкую гармонию и яростные,
скрежещущие диссонансы; она настолько мощная, что могла бы свеґсти нас с
ума, будь мы способны услышать ее. Это может быть что угодно... ибо все, что
мы знаем, это...
-- Да, -- проговорил доктор. -- Хотя это весьма маловероятно.
-- А почему бы нет? Почему? -- Клаузнер указал на муху, сидевшую на
небольшом мотке медной провоґлоки. -- Видите муху? Какой звук издает сейчас
эта муха? Никакой, насколько мы можем слышать. Но мы-то знаем, что это
существо способно издавать поґистине сумасшедший свист на очень высоких
тонах, может лаять, квакать или петь песню. Ведь у нее же есть рот, не так
ли? И горло есть.
Доктор посмотрел на муху и улыбнулся.
-- Некоторое время назад, -- сказал Клаузнер, -- я создал довольно
простой инструмент, который убедил меня в существовании многих странных,
неслышимых звуков. Я не раз сидел и наблюдал, как иголка аппараґта
вычерчивает график окрестных вибраций, хотя мои уши не различали никакого
звука. Именно эти звуки я и хочу услышать. Мне хочется знать, откуда они
исходят и кто или что их производит.
-- И та машина, на столе, -- проговорил доктор, -- может позволить вам
услышать эти звуки?
-- Может. Хотя кто знает? Пока мне не везло. Но я кое-что
усовершенствовал в ней и готов сегодня провесґти еще одно испытание. Эта
машина, -- сказал он, доґтрагиваясь до ящика, -- предназначена для фиксации
высоких звуков и их последующей трансформации в доґступные для восприятия
тона. Я настраиваю ее почти так же, как радиоприемник.
-- Как это?
-- Не так уж сложно. Скажем, мне захотелось услыґшать писк летучих
мышей. Это очень высокий звук-- почти тридцать тысяч колебаний в секунду.
Обычное человеческое ухо не в состоянии воспринять его. Так вот, если
представить, что в этой комнате летает летуґчая мышь и я настроил свою
машину на тридцать тыґсяч колебаний в секунду, мне удастся расслышать писк
этой мыши весьма отчетливо. Я даже смогу расслышать конкретные тона --
фа-диез, си-бемоль или что там еще может быть, -- но только в гораздо более
низком звуґчании. Вы меня поняли?
Доктор взглянул на длинный, похожий на гроб ящик.
-- И вы намерены опробовать его именно сегодня вечером?
-- Да.
-- Что ж, желаю вам удачи, -- он посмотрел на чаґсы. -- Бог ты мой! Мне
же пора. До свидания и спасибо за ваш рассказ. Как-нибудь позвоню и узнаю,
что там у вас получилось. -- Доктор вышел и прикрыл за собой дверь.
Еще некоторое время Клаузнер колдовал над провоґдами в черном ящике,
после чего разогнулся и проговоґрил мягким, возбужденным шепотом: "А теперь
попроґбуем еще раз... На сей раз вынесем все это в сад... и, возможно...
возможно... прием будет получше. А теґперь поднимем его... осторожно... О,
Бог ты мой, каґкой тяжелый-то! " Он поднес аппарат к двери, понял, что не
сможет открыть ее с ящиком в руках, вернулся, опустил ящик на скамью, открыл
дверь, затем не без труда вытащил свое изобретение в сад. Там он аккуґратно
опустил конструкцию на деревянный столик, стоявший на лужайке. Затем
вернулся к сараю, взял пару наушников и, подсоединив их к клеммам в
прибоґре, водрузил на уши. Все движения рук Клаузнера отґличались точностью
и быстротой. Он был явно взволноґван и потому дышал часто и громко, при этом
не переґставая тихо подбадривать себя, словно опасаясь, что машина не
заработает, и в то же время испытывая страх перед тем, что принесет удача.
Так он и стоял в саду рядом с деревянным столиґком -- бледный,
маленький и худой, напоминая какого-то состарившегося, изнуренного, с очками
на носу, ребенка. Солнце опустилось за горизонт; вокруг--ни звука, ни
малейшего дуновения ветерка. С того места, где Клаузнер стоял, ему через
невысокий забор был виден соседский сад, по которому расхаживала женщиґна с
корзиной в руках. Некоторое время он наблюдал за ней, но мысли его блуждали
совсем в другом месте. Затем он повернулся к стоявшему на столике прибору и
нажал кнопку на передней панели. Пальцы левой руґки сжали регулятор
громкости, пальцы правой -- рукоґятку, перемещавшую стрелку по большой
центральной шкале, почти такой же, как и у радиоприемника. Экран был
разделен на серию диапазонов, начинавшихся от 15000 колебаний в секунду и
вплоть до 1000000.
Наконец Клаузнер склонился над своей машиной. От напряженного
вслушивания его шея чуть вывернуґлась. Правая рука стала вращать рукоятку
настройки. Игла медленно ползла по шкале--настолько медленно, что он едва
ощущал ее передвижение, -- а в наушниках тем временем раздавалось слабое
потрескивание.
Где-то вдалеке за этими шумами он различал отдаґленное гудение,
исходящее от самой машины, и ничего кроме этого. Вслушиваясь, Клаузнер,
ловил себя на люґбопытном ощущении -- будто его уши отделяются от гоґловы,
оставаясь связанными с ней лишь посредством тоґненьких жестких проводков,
наподобие щупалец, и что эти проводки удлиняются, а уши поднимаются все
выше, в направлении тайной и запретной территории, ближе к опасной
сверхзвуковой зоне, где слух его никогда не бывал прежде и где ему явно не
полагалось быть.
Маленькая иголка продолжала медленно скользить по шкале, когда он
неожиданно услышал вопль, страшґный, пронзительный крик, заставивший его
вскочить и схватиться за край стола. Он огляделся вокруг себя, словно ища
кричавшего человека. Рядом никого не быґло, если не считать женщины,
копавшейся в соседнем саду, но кричала явно не она. Наклонясь, соседка
среґзала желтые розы и складывала их в корзину.
И вот опять--неживой, нечеловеческий вопль, пронґзительный и краткий,
очень отчетливый и холодный. В самом этом тоне было что-то минорное,
металличесґкое, чего ему никогда раньше не приходилось слышать. Клаузнер
снова огляделся, внимательно высматривая источник звука. Взгляд его
выхватывал лишь женщину в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась,
взялась одной рукой за стебель и перекусила его ножницами. И снова он
услышал тот же крик.
Он возник точно в тот момент, когда лезвия ножниц перерезали стебли.
Вслед за этим женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину с розами
и повернулась, собираясь уходить.
-- Миссис Сондерс! -- закричал Клаузнер срываюґщимся от волнения
голосом. -- А, миссис Сондерс!
Обернувшись, женщина увидала соседа, стоявшего у себя на
лужайке--этакого причудливого, размахиваюґщего руками человечка с наушниками
на голове, -- коґторый звал ее таким высоким и крикливым голосом, что она
даже испугалась.
-- Срежьте еще одну! Пожалуйста, побыстрее срежьґте еще одну!
Она стояла неподвижно, всматриваясь в него.
-- Но зачем, мистер Клаузнер? -- спросила она. -- В чем дело?
-- Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас прошу. Срежьте еще одну розу!
Миссис Сондерс всегда считала своего соседа неґсколько странноватым,
сейчас же, похоже, он опредеґленно рехнулся. Она подумала даже, не лучше ли
поспеґшить домой и позвать мужа. Но передумала. Ведь он же совсем
безвредный, так почему бы не сделать ему приятное?
-- Ну конечно же мистер Клаузнер, если вы так хоґтите, -- проговорила
она, после чего взяла из корзины ножницы и срезала еще одну розу.
И вновь в наушниках раздался нечеловеческий вопль, и именно в тот самый
момент, когда ножницы перекусывали стебель. Клаузнер снял наушники и
броґсился к забору, разделявшему оба сада.
-- Все ясно, -- сказал он. -- Этого довольно. Больше не надо. Прошу
вас, больше не надо!
- Я хотел бы что-то вам сказать, миссис Сондерс, -- проговорил он. --
Что-то такое, во что вы не повериґте. -- Он положил руки на край забора и
пристально поглядел на нее сквозь толстые очки. -- Сегодня вечеґром вы
нарезали целую корзину роз. Острыми ножниґцами вы срезали стебли живых
существ, и каждая срезанная вами роза при этом отчаянно кричала. Вы знали об
этом, миссис Сондерс?
-- Нет, -- ответила женщина, -- конечно же, я об этом не знала.
-- Так оно и есть, конечно, -- проговорил Клаузнер, у него сбилось
дыхание, но он старался сдержать свое волнение. -- А я слышал их вопли.
Каждый раз, когда вы срезали цветы, я слышал их крик боли. Очень высоґкий
крик, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы, наверное, не
слышали его, но я слышал очень отчетливо.
-- Правда, мистер Клаузнер? -- Она поняла, что сеґкунд через пять
опрометью бросится к дому.
-- Вы можете сказать, -- продолжал он, -- что у роґзового куста нет
нервов, которые реагировали бы на боль, нет горла, которым он мог бы
кричать. И вы буґдете правы. У него нет всего этого. Во всяком случае, всего
того, чем обладаем мы. Но откуда вы знаете, мисґсис Сондерс, -- при этих
словах он сильно подался впеґред и перешел на горячий шепот, -- откуда вы
знаете, что растение вовсе не испытывает боли, когда его переґрезают
надвое... такой же точно боли, как если бы кто-то и вам перерезал садовыми
ножницами запястье? Откуда вы это знаете? Ведь оно же живое, не так ли?
-- Да, мистер Клаузнер. О, да... И спокойной ночи, -- она быстро
повернулась и побежала по саду в направлении дома. Клаузнер вернулся к
столу. Он надел наушники и некоторое время стоял, вслушиваґясь. Различались
потрескивающие звуки и глухое гуґдение машины, и ничего больше. Затем
Клаузнер наґклонился и сжал пальцами стебель маленькой белой ромашки, росшей
у него на лужайке. Затем он остоґрожно потянул стебель на себя и, дернув
чуть в стоґрону, оторвал его.
С того самого момента, когда он начал тянуть цвеґток и вплоть до
разрыва стебля, в наушниках отчетґливо слышался высокий негромкий крик,
какой-то странно неодушевленный. Клаузнер взялся за другую ромашку и
повторил то же самое. И снова раздался крик, но на сей раз Клаузнер не смог
сказать точґно, что крик выражал именно боль. Нет, это была не боль, скорее
-- удивление. Но так ли это? На самом деле в этом звуке не было ничего
общего с человечесґкими эмоциями. Это был просто крик, нейтральный, холодный
крик -- одинокий, почти бесстрастный вопль, не выражающий ничего. То же
самое относилось и к розам. Он ошибался, называя это криком боли. В нем
присутствовало то иное, о чем мы ничего не знаем -- что-то этакое... похожее
на чмыканье, хлопанье, или зунькуженье, или как уж, вам больше понравится
наґзвать все это.
Он встал и снял наушники. Наступала темнота, и он видел огоньки света,
поблескивавшие из окон окґрестных домов. Клаузнер осторожно поднял прибор,
перенес его в сарай и поставил на верстак. Затем он вышел, запер дверь и
направился в сторону дома.
На следующее утро мистер Клаузнер встал с расґсветом. Одевшись, он
направился прямо к сараю. Подґхватив машину, вынес наружу, плотно прижимая к
груди и чуть пошатываясь от тяжести. Миновав дом и калитку, Клаузнер пересек
дорогу и двинулся в стоґрону парка. Один раз на пути он замер, оглянулся,
постоял мгновенье и затем пошел дальше; оказавшись возле большого бука,
опустил прибор на землю у саґмого ствола. После этого Клаузнер поспешил к
дому, вынес из угольного погреба топор и, вернувшись в парк, положил его
рядом с деревом.
Затем он снова огляделся, нервозно посматривая через свои толстые очки.
Вокруг не было ни души. Шесть часов утра.
Клаузнер надел наушники и включил машину. Неґкоторое время вслушивался
в знакомый гудящий звук, затем поднял с земли топор, встал, широко расставив
ноги, и изо всех сил всадил лезвие в основание ствоґла. Металл вошел в толщу
древесины и застрял там, и в тот же самый момент в наушниках разразился
поистине невероятный шум. Совершенно новый, досеґле незнакомый звук --
хриплый, глухой, оглушающий, рокочущий, низкий и все же похожий на вопль --
не столь изумленно-краткий, как у срываемой розы, но походящий на глубокий
-- длиною в целую минуту -- вздох ужаса, который достиг своего апогея, когда
лезґвие застряло в древесной плоти, и после этого, постеґпенно затихая,
слабел, пока вовсе не сошел на нет.
Клаузнер с ужасом смотрел на место разруба, заґтем осторожно взялся за
рукоятку, высвободил лезвие и тихонько опустил топор на землю; он
прикоснулся к краям раны, попытался даже сжать их; он все вреґмя
приговаривал: "Дерево... о, дерево... извини меґня... мне так жалко... все
ведь зарастет... прекрасно зарастет... "
Какое-то время Клаузнер стоял, ухватившись руками за мощный ствол бука,
затем резко повернулся и бросился вон из парка -- через дорогу, сквозь
калитґку, пока не оказался снова в доме. Он подошел к теґлефону и,
покопавшись в справочной книге, набрал номер и стал ждать. Крепко сжимая
трубку правой рукой, он нетерпеливо постукивал по столу пальцами левой. Ему
было слышно, как на другом конце провоґда раздается звонок, наконец шелкнуло
и сонный мужской голос проговорил:
-- Алло. Да.
-- Доктор Скотт?
-- Да, он самый.
-- Доктор Скотт, вы должны приехать. Немедґленно.
-- Кто это говорит?
-- Клаузнер. Вы помните, я рассказывал вам вчеґра вечером про свои
эксперименты со звуком и о том, как бы мне хотелось...
-- Да, да, конечно, но я не вполне понимаю, что случилось? Вы
нездоровы?
-- Нет, я не болен, но...
-- Но сейчас ведь половина седьмого утра, -- скаґзал доктор, -- и вы
звоните мне, хотя совершенно не больны.
-- Пожалуйста, приходите. Только побыстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь
это услышал. Я схожу от этого с ума! Я не могу в это поверить...
Доктор узнал отчаянные, почти истеричные нотки в голосе звонившего --
точно такие же, как у тех, кто кричал в трубку: "Несчастье! Произошел
несчастный случай! Пожалуйста, приезжайте побыстрее". Он медґленно
проговорил:
-- Вы действительно хотите, чтобы я вот так встал из постели и приехал
к вам?
-- Да, сейчас. Пожалуйста, немедленно.
-- Ну что ж, хорошо. Еду.
Клаузнер сел рядом с телефоном и стал ждать. Он пытался вспомнить, как
звучал тот вопль, который изґдавало дерево, но никак не мог. Единственное,
что всплывало в памяти, так это само неистовое страдаґние, заполнившее звук
и заставившее его самого переґжить паралич ужаса. Он попытался представить
себе, какой звук издаст человек, если его прикуют к земле и станут умышленно
каким-нибудь маленьким острым предметом протыкать ему ногу, вонзая лезвие
глубоко в плоть, раздирая ее. Верно, получится нечто похожее? Впрочем, нет.
Будет совсем другой звук. Крик дерева был страшнее любого человеческого
именно из-за своей пугающей, неодушевленно-ровной структуры. Клаузнер стал
думать о других живых существах, и в памяти сразу же всплыло пшеничное поле
с тесґными рядами желтых и живых колосьев, по которым движется косилка...
Пятьсот стеблей в секунду, кажґдую секунду! О, Боже, какой же должен стоять
крик! Пятьсот пшеничных колосьев, кричащих одновременґно.... И каждую
секунду срезаются новые пятьсот колосьев, которые тоже кричат... Нет,
подумал он, я не хочу идти со своей машиной на пшеничное поле. После этого я
никогда не стану есть хлеб. Но как быть с помидорами, капустой, морковью и
луком? А с яблоками? Нет, с яблоками как раз все в порядке. Вызрев, они сами
падают на землю. С ними все в порядке, если дать им вызреть и дождаться,
когда они упадут на землю, а не срывать с ветвей. Но тольґко не овощи.
Только не картошка, например. И поґмидор тоже обязательно будет кричать, и
морковь, и лук, и капуста...
Звякнула щеколда калитки. Клаузнер вскочил и, выґбежав наружу, увидел
высокую фигуру доктора, идуґщего по тропинке с маленьким черным чемоданчиком
в руке.
-- Итак, -- спросил доктор, -- что же нас бесґпокоит?
-- Пойдемте со мной, доктор. Я хочу, чтобы вы усґлышали это. Я позвал
вас потому, что вы единственґный, кому я обо всем рассказал. Это там, в
парке, у дороги. Ведь вы пойдете со мной?
Доктор внимательно посмотрел на Клаузнера. Тот показался ему уже более
спокойным, никаких признаґков помешательства или истерики, просто возбужден
и встревожен.
Они пошли по дороге в парк, и Клаузнер подвел его к большому буку; у
самого ствола стоял длинный, черґный, похожий на гроб ящик, рядом лежал
-- Ох, даже страшно, -- сказала она со смехом.
-- Ну тогда подсмотри.
Медленно, начиная хихикать, она чуть-чуть приоткрыла один глаз -- ровно
настолько, чтобы увидеть размытую фигуру мужчины в белом, держащего что-то в
высоко поднятой руке.
-- Норка! -- закричал он. -- Настоящая норка! При звуках этого
магического слова глаза ее распахнулись, и одновременно вся она как бы
подалась вперед, намереваясь заключить шубу в свои объятия.
Но никакой шубы не было. Вместо нее в руке мужа покачивалась желтая
меховая горжетка.
-- Вот, ты только полюбуйся! -- сказал он, встряхнув этим убожеством
перед ее лицом.
Миссис Биксби зажала ладонью рот и начала медленно пятиться. "Сейчас я
заору, -- подумала она. -- Не могу. Сейчас заору".
-- В чем дело, дорогая? Тебе не нравится? Он прекратил трясти мехом и
уставился на нее, ожидая, когда она заговорит.
-- Нет... почему... -- выдавила она. -- Я... я... думаю... это
прелестно... просто прелестно.
-- У тебя, видать, голова от счастья кругом пошла?
-- Да, конечно.
-- Высочайшее качество, -- сказал он. -- И цвет отличный. Знаешь, что я
думаю? Я думаю, что за такую вещь в магазине тебе пришлось бы выложить по
меньшей мере две-три сотни.
-- Не сомневаюсь.
Это были две норковые шкурки, две узкие паршивенькие шкурки с головами,
глазами-бусинками и болтающимися лапками. В пасти одной норки был закушен
свободный край другой.
-- А ну-ка, -- сказал он, -- примерь. -- Приблизившись, он надел
горжетку ей на шею и отступил назад полюбоваться. -- Великолепно. Тебе очень
идет. Не у всякой женщины есть такие вещи, дорогая.
-- Да, не у всякой.
-- Ты, пожалуй, не надевай ее, когда будешь идти за покупками, не то
подумают, что мы миллионеры, и начнут цену набавлять.
-- Я постараюсь запомнить это, Сирил.
-- И, кстати, не рассчитывай еще на какой-нибудь подарок к Рождеству. В
любом случае, пятьдесят долларов и так слишком много -- больше, чем я
собирался на это потратить.
Он повернулся, подошел к умывальнику и начал мыть руки.
-- А теперь беги, дорогая, и купи себе что-нибудь вкусненькое. Я бы сам
тебя проводил, да у меня в приемной сидит старик Гормэн со сломанным
протезом. Миссис Биксби повернулась и пошла к двери. _ "Я убью этого
ростовщика, -- думала она. -- Сию же минуту еду в ломбард и швыряю ему в
лицо эту мерзкую горжетку. Пусть только попробует не вернуть мне мою шубу.
Задушу собственными руками! "
-- Я сказал тебе, что буду сегодня поздно? -- опросил Сирил Биксон,
продолжая мыть руки.
-- Нет.
-- Судя по обстоятельствам, не раньше половины девятого. Или даже в
девять.
-- Хорошо. До вечера. -- Миссис Биксби вышла, с грохотом захлопнув за
собой дверь.
Именно в этот момент мимо нее по коридору проплывала, уходя на обед,
мисс Палтни, секретарь-ассистентка.
-- Изумительный сегодня день, не правда ли? -- сказала она, сверкнув
белозубой улыбкой.
Необычайная легкость была в ее походке, облачко аромата витало вокруг
нее, и выглядела она, как королева, как настоящая королева, одетая в
великолепную норковую шубу -- прощальный подарок Полковника миссис Биксби.
Перевод Натальи Мрост
В кн.: Роалд Дал. Крысолов. Москва: альманах "Бобок", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (недЁля, 15 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Теплым летним вечером Клаузнер вошел в пеґреднюю калитку и, обогнув
дом, направился в сад. В глубине сада он остановился у деревянного саґрая,
отпер дверь и, войдя, снова закрыл ее за собой.
Изнутри сарай представлял комнату с некрашенныґми стенами. Слева
находился длинный деревянный верґстак, на котором в куче обрывков проводов,
батареек и острых инструментов стоял напоминавший детский гробик ящик
примерно в метр длиной.
Клаузнер направился именно к этому ящику. Верхґняя крышка его была
откинута, и он, склонившись, приґнялся копаться в хитросплетении
разноцветных провоґдов и серебристых трубок. Затем взял лежавший рядом с
ящиком листок бумаги, внимательно изучил его содержание, отложил и, снова
заглянув вовнутрь, начал перебирать провода, осторожно подергивая их,
проверяя крепление; время от времени сверялся с буґмажкой, нырял в ящик,
потом опять вперялся взором в листок и еще раз проверял каждый проводок. Все
это заняло у него примерно час времени.
После этого он опустил ладонь на переднюю панель, где располагались
всевозможные шкалы, и принялся покручивать рукоятки, одновременно заглядывая
в ящик и проверяя действие механизма. И все это время он продолжал негромко
разговаривать с самим собой, наклоняя голову, чему-то улыбаясь, беспрестанно
переґбирая руками, при этом его пальцы осторожно и ловко распоряжались
внутри ящика, и когда дело принимало затруднительный или деликатный оборот,
губы Клаузнера забавно вытягивались и он приговаривал: "Да... Да... А теперь
вот это... да... да... А так ли? Ну, конечно -- где моя схема?.. Ага,
точно... Ну, конечно же... Да, да... точно. А теперь... Хорошо. Хорошо.
Да... Да, да, да". Он действовал сосредоточенно и скоро, в его движениях
угадывалась спешка и с труґдом сдерживаемое волнение -- казалось, он не мог
позволить себе перевести дух.
Неожиданно Клаузнер услышал шаги на покрытой гравием дорожке за окном.
Он выпрямился и резко обернулся, когда распахнулась дверь и вошел высокий
мужчина. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.
-- Ну,. вот, -- проговорил доктор. -- Вот где вы прячетесь по вечерам.
-- Привет, Скотт.
-- Вот, проходил мимо... -- сказал доктор. -- Решил заглянуть и узнать,
как вы себя чувствуете. В доме никого нет, поэтому я направился прямо сюда.
Ну как ваше горло?
-- Все в порядке. Чудесно.
-- Ну, раз уж я здесь, можно и осмотреть его.
-- Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже почти в норме и чувствую себя
прекрасно.
Доктор начал ощущать напряжение, стоящее в комґнате, он посмотрел на
черный ящик, затем перевел взгляд на хозяина дома.
-- Вы не сняли шляпу, -- заметил он.
-- Правда? -- Клаузнер потянулся к голове, стянул шляпу и положил ее на
верстак.
Доктор подошел ближе и чуть склонился, загляґдывая в ящик.
-- Что это? -- спросил он. -- Радиоприемник делаеґте?
-- Да нет, так, забавляюсь просто.
-- А выглядит очень сложно.
-- Да, -- Клаузнер казался встревоженным.
-- Что это? -- спросил доктор. -- Посмотреть, так прямо страх берет.
-- Просто одна затея.
-- Вот как?
-- Да, со звуком связанная, вот и все.
-- Боже праведный, дружище! Вам не хватает всяґких звуков на вашей
работе?
-- Я интересуюсь звуком.
-- Да уж вижу, -- доктор отошел к двери, затем обернулся. -- Что ж, не
буду вас беспокоить. Рад, что с горлом у вас все в порядке. -- Однако он
медлил, продолжая поглядывать на ящик, заинтригованный его явно сложным
наполнением и тем, что же задумал странный пациент. -- А зачем вам все это?
-- спросил доктор. -- Вы пробудили мое любопытство.
Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора, после чего поднял руку и
принялся мягко потирать мочку правого уха. Возникла пауза. Доктор стоял у
двери, ожидая ответа; он улыбался.
-- Ну что ж, я скажу, если вам это действительно интересно. -- Но
повисла новая пауза, и доктор понял, что Клаузнер никак не может решить, с
чего начать.
Он переминался с ноги на ногу, пощипывал мочку уха, смотрел себе под
ноги и, наконец, медленно начал:
-- Ну, в общем, дело обстоит так... с теоретической точки зрения, все
очень просто, нет, правда. Человечеґское ухо... Вы знаете, что оно не
способно слышать все звуки. Среди них есть чересчур высокие или, напротив,
низкие, которые оно не улавливает.
-- Да, -- промолвил доктор, -- знаю.
-- Так вот, говоря приближенно, звук с частотой колебания выше
пятнадцати тысяч в секунду будет вне восприятия нашего уха. У собак более
совершенный слоховой аппарат. Знаете, вы можете купить свисток, который
издает такие высокие звуки, что вы их вовсе не заметите. Зато собака
услышит.
-- Да, я как-то видел такой свисток, -- сказал докґтор.
-- Разумеется, видели. Так вот, существуют тона еще более высокие,
нежели у этого свистка, более выґсокой вибрации, если вам так нравится, хотя
я предпоґчитаю называть это тоном. Их вы также не сможете услышать. И далее
есть еще более высокие, которые поднимаются все выше и выше, -- сплошная
череда тонов... бесконечный ряд... Есть даже такие -- если бы только наши
уши были способны их различить, -- что состоят из миллиона колебаний в
секунду... даже в миллион раз больше этого... и так далее, все выше и выше,
покуда хватит счета, то есть... бесконечность... вечность... вечность...
дальше звезд...
С каждым мгновением Клаузнер все более оживґлялся. Это был маленький,
болезненного вида человек, нервный и дерганый, с беспрестанно снующими
руками. Его огромная голова клонилась к левому плечу, словно шея не в силах
была удерживать такую тяжесть. Лицо представало гладким и бледным, почти
белым, а светґло-серые глаза, поблескивающие из-под очков в стальґной
оправе, казались смущенными, близорукими и какими-то отдаленными. Да, это
был хрупкий, нервный, дерганый человек, чем-то похожий на мотылька,
мечтаґтельный и встревоженный, но внезапно способный прийґти в возбуждение,
оживиться, так что доктор, разглядыґвая необычно бледное лицо и сероватые
глаза мистера Клаузнера, не мог не ощутить какую-то внутреннюю разобщенность
в этом маленьком человеке, словно сознание его было безмерно отдалено от
тела.
Доктор ждал продолжения, Клаузнер вздохнул и крепко сцепил руки.
-- Убежден, -- проговорил он уже спокойнее, -- что существует целый мир
звуков вокруг нас, воспринимать которые нам попросту не под силу. Возможно,
в этих недоступных нашему слуху сферах высокой частоты суґществует новая,
величественная музыка.... Она сочетает в себе мягкую гармонию и яростные,
скрежещущие диссонансы; она настолько мощная, что могла бы свеґсти нас с
ума, будь мы способны услышать ее. Это может быть что угодно... ибо все, что
мы знаем, это...
-- Да, -- проговорил доктор. -- Хотя это весьма маловероятно.
-- А почему бы нет? Почему? -- Клаузнер указал на муху, сидевшую на
небольшом мотке медной провоґлоки. -- Видите муху? Какой звук издает сейчас
эта муха? Никакой, насколько мы можем слышать. Но мы-то знаем, что это
существо способно издавать поґистине сумасшедший свист на очень высоких
тонах, может лаять, квакать или петь песню. Ведь у нее же есть рот, не так
ли? И горло есть.
Доктор посмотрел на муху и улыбнулся.
-- Некоторое время назад, -- сказал Клаузнер, -- я создал довольно
простой инструмент, который убедил меня в существовании многих странных,
неслышимых звуков. Я не раз сидел и наблюдал, как иголка аппараґта
вычерчивает график окрестных вибраций, хотя мои уши не различали никакого
звука. Именно эти звуки я и хочу услышать. Мне хочется знать, откуда они
исходят и кто или что их производит.
-- И та машина, на столе, -- проговорил доктор, -- может позволить вам
услышать эти звуки?
-- Может. Хотя кто знает? Пока мне не везло. Но я кое-что
усовершенствовал в ней и готов сегодня провесґти еще одно испытание. Эта
машина, -- сказал он, доґтрагиваясь до ящика, -- предназначена для фиксации
высоких звуков и их последующей трансформации в доґступные для восприятия
тона. Я настраиваю ее почти так же, как радиоприемник.
-- Как это?
-- Не так уж сложно. Скажем, мне захотелось услыґшать писк летучих
мышей. Это очень высокий звук-- почти тридцать тысяч колебаний в секунду.
Обычное человеческое ухо не в состоянии воспринять его. Так вот, если
представить, что в этой комнате летает летуґчая мышь и я настроил свою
машину на тридцать тыґсяч колебаний в секунду, мне удастся расслышать писк
этой мыши весьма отчетливо. Я даже смогу расслышать конкретные тона --
фа-диез, си-бемоль или что там еще может быть, -- но только в гораздо более
низком звуґчании. Вы меня поняли?
Доктор взглянул на длинный, похожий на гроб ящик.
-- И вы намерены опробовать его именно сегодня вечером?
-- Да.
-- Что ж, желаю вам удачи, -- он посмотрел на чаґсы. -- Бог ты мой! Мне
же пора. До свидания и спасибо за ваш рассказ. Как-нибудь позвоню и узнаю,
что там у вас получилось. -- Доктор вышел и прикрыл за собой дверь.
Еще некоторое время Клаузнер колдовал над провоґдами в черном ящике,
после чего разогнулся и проговоґрил мягким, возбужденным шепотом: "А теперь
попроґбуем еще раз... На сей раз вынесем все это в сад... и, возможно...
возможно... прием будет получше. А теґперь поднимем его... осторожно... О,
Бог ты мой, каґкой тяжелый-то! " Он поднес аппарат к двери, понял, что не
сможет открыть ее с ящиком в руках, вернулся, опустил ящик на скамью, открыл
дверь, затем не без труда вытащил свое изобретение в сад. Там он аккуґратно
опустил конструкцию на деревянный столик, стоявший на лужайке. Затем
вернулся к сараю, взял пару наушников и, подсоединив их к клеммам в
прибоґре, водрузил на уши. Все движения рук Клаузнера отґличались точностью
и быстротой. Он был явно взволноґван и потому дышал часто и громко, при этом
не переґставая тихо подбадривать себя, словно опасаясь, что машина не
заработает, и в то же время испытывая страх перед тем, что принесет удача.
Так он и стоял в саду рядом с деревянным столиґком -- бледный,
маленький и худой, напоминая какого-то состарившегося, изнуренного, с очками
на носу, ребенка. Солнце опустилось за горизонт; вокруг--ни звука, ни
малейшего дуновения ветерка. С того места, где Клаузнер стоял, ему через
невысокий забор был виден соседский сад, по которому расхаживала женщиґна с
корзиной в руках. Некоторое время он наблюдал за ней, но мысли его блуждали
совсем в другом месте. Затем он повернулся к стоявшему на столике прибору и
нажал кнопку на передней панели. Пальцы левой руґки сжали регулятор
громкости, пальцы правой -- рукоґятку, перемещавшую стрелку по большой
центральной шкале, почти такой же, как и у радиоприемника. Экран был
разделен на серию диапазонов, начинавшихся от 15000 колебаний в секунду и
вплоть до 1000000.
Наконец Клаузнер склонился над своей машиной. От напряженного
вслушивания его шея чуть вывернуґлась. Правая рука стала вращать рукоятку
настройки. Игла медленно ползла по шкале--настолько медленно, что он едва
ощущал ее передвижение, -- а в наушниках тем временем раздавалось слабое
потрескивание.
Где-то вдалеке за этими шумами он различал отдаґленное гудение,
исходящее от самой машины, и ничего кроме этого. Вслушиваясь, Клаузнер,
ловил себя на люґбопытном ощущении -- будто его уши отделяются от гоґловы,
оставаясь связанными с ней лишь посредством тоґненьких жестких проводков,
наподобие щупалец, и что эти проводки удлиняются, а уши поднимаются все
выше, в направлении тайной и запретной территории, ближе к опасной
сверхзвуковой зоне, где слух его никогда не бывал прежде и где ему явно не
полагалось быть.
Маленькая иголка продолжала медленно скользить по шкале, когда он
неожиданно услышал вопль, страшґный, пронзительный крик, заставивший его
вскочить и схватиться за край стола. Он огляделся вокруг себя, словно ища
кричавшего человека. Рядом никого не быґло, если не считать женщины,
копавшейся в соседнем саду, но кричала явно не она. Наклонясь, соседка
среґзала желтые розы и складывала их в корзину.
И вот опять--неживой, нечеловеческий вопль, пронґзительный и краткий,
очень отчетливый и холодный. В самом этом тоне было что-то минорное,
металличесґкое, чего ему никогда раньше не приходилось слышать. Клаузнер
снова огляделся, внимательно высматривая источник звука. Взгляд его
выхватывал лишь женщину в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась,
взялась одной рукой за стебель и перекусила его ножницами. И снова он
услышал тот же крик.
Он возник точно в тот момент, когда лезвия ножниц перерезали стебли.
Вслед за этим женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину с розами
и повернулась, собираясь уходить.
-- Миссис Сондерс! -- закричал Клаузнер срываюґщимся от волнения
голосом. -- А, миссис Сондерс!
Обернувшись, женщина увидала соседа, стоявшего у себя на
лужайке--этакого причудливого, размахиваюґщего руками человечка с наушниками
на голове, -- коґторый звал ее таким высоким и крикливым голосом, что она
даже испугалась.
-- Срежьте еще одну! Пожалуйста, побыстрее срежьґте еще одну!
Она стояла неподвижно, всматриваясь в него.
-- Но зачем, мистер Клаузнер? -- спросила она. -- В чем дело?
-- Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас прошу. Срежьте еще одну розу!
Миссис Сондерс всегда считала своего соседа неґсколько странноватым,
сейчас же, похоже, он опредеґленно рехнулся. Она подумала даже, не лучше ли
поспеґшить домой и позвать мужа. Но передумала. Ведь он же совсем
безвредный, так почему бы не сделать ему приятное?
-- Ну конечно же мистер Клаузнер, если вы так хоґтите, -- проговорила
она, после чего взяла из корзины ножницы и срезала еще одну розу.
И вновь в наушниках раздался нечеловеческий вопль, и именно в тот самый
момент, когда ножницы перекусывали стебель. Клаузнер снял наушники и
броґсился к забору, разделявшему оба сада.
-- Все ясно, -- сказал он. -- Этого довольно. Больше не надо. Прошу
вас, больше не надо!
- Я хотел бы что-то вам сказать, миссис Сондерс, -- проговорил он. --
Что-то такое, во что вы не повериґте. -- Он положил руки на край забора и
пристально поглядел на нее сквозь толстые очки. -- Сегодня вечеґром вы
нарезали целую корзину роз. Острыми ножниґцами вы срезали стебли живых
существ, и каждая срезанная вами роза при этом отчаянно кричала. Вы знали об
этом, миссис Сондерс?
-- Нет, -- ответила женщина, -- конечно же, я об этом не знала.
-- Так оно и есть, конечно, -- проговорил Клаузнер, у него сбилось
дыхание, но он старался сдержать свое волнение. -- А я слышал их вопли.
Каждый раз, когда вы срезали цветы, я слышал их крик боли. Очень высоґкий
крик, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы, наверное, не
слышали его, но я слышал очень отчетливо.
-- Правда, мистер Клаузнер? -- Она поняла, что сеґкунд через пять
опрометью бросится к дому.
-- Вы можете сказать, -- продолжал он, -- что у роґзового куста нет
нервов, которые реагировали бы на боль, нет горла, которым он мог бы
кричать. И вы буґдете правы. У него нет всего этого. Во всяком случае, всего
того, чем обладаем мы. Но откуда вы знаете, мисґсис Сондерс, -- при этих
словах он сильно подался впеґред и перешел на горячий шепот, -- откуда вы
знаете, что растение вовсе не испытывает боли, когда его переґрезают
надвое... такой же точно боли, как если бы кто-то и вам перерезал садовыми
ножницами запястье? Откуда вы это знаете? Ведь оно же живое, не так ли?
-- Да, мистер Клаузнер. О, да... И спокойной ночи, -- она быстро
повернулась и побежала по саду в направлении дома. Клаузнер вернулся к
столу. Он надел наушники и некоторое время стоял, вслушиваґясь. Различались
потрескивающие звуки и глухое гуґдение машины, и ничего больше. Затем
Клаузнер наґклонился и сжал пальцами стебель маленькой белой ромашки, росшей
у него на лужайке. Затем он остоґрожно потянул стебель на себя и, дернув
чуть в стоґрону, оторвал его.
С того самого момента, когда он начал тянуть цвеґток и вплоть до
разрыва стебля, в наушниках отчетґливо слышался высокий негромкий крик,
какой-то странно неодушевленный. Клаузнер взялся за другую ромашку и
повторил то же самое. И снова раздался крик, но на сей раз Клаузнер не смог
сказать точґно, что крик выражал именно боль. Нет, это была не боль, скорее
-- удивление. Но так ли это? На самом деле в этом звуке не было ничего
общего с человечесґкими эмоциями. Это был просто крик, нейтральный, холодный
крик -- одинокий, почти бесстрастный вопль, не выражающий ничего. То же
самое относилось и к розам. Он ошибался, называя это криком боли. В нем
присутствовало то иное, о чем мы ничего не знаем -- что-то этакое... похожее
на чмыканье, хлопанье, или зунькуженье, или как уж, вам больше понравится
наґзвать все это.
Он встал и снял наушники. Наступала темнота, и он видел огоньки света,
поблескивавшие из окон окґрестных домов. Клаузнер осторожно поднял прибор,
перенес его в сарай и поставил на верстак. Затем он вышел, запер дверь и
направился в сторону дома.
На следующее утро мистер Клаузнер встал с расґсветом. Одевшись, он
направился прямо к сараю. Подґхватив машину, вынес наружу, плотно прижимая к
груди и чуть пошатываясь от тяжести. Миновав дом и калитку, Клаузнер пересек
дорогу и двинулся в стоґрону парка. Один раз на пути он замер, оглянулся,
постоял мгновенье и затем пошел дальше; оказавшись возле большого бука,
опустил прибор на землю у саґмого ствола. После этого Клаузнер поспешил к
дому, вынес из угольного погреба топор и, вернувшись в парк, положил его
рядом с деревом.
Затем он снова огляделся, нервозно посматривая через свои толстые очки.
Вокруг не было ни души. Шесть часов утра.
Клаузнер надел наушники и включил машину. Неґкоторое время вслушивался
в знакомый гудящий звук, затем поднял с земли топор, встал, широко расставив
ноги, и изо всех сил всадил лезвие в основание ствоґла. Металл вошел в толщу
древесины и застрял там, и в тот же самый момент в наушниках разразился
поистине невероятный шум. Совершенно новый, досеґле незнакомый звук --
хриплый, глухой, оглушающий, рокочущий, низкий и все же похожий на вопль --
не столь изумленно-краткий, как у срываемой розы, но походящий на глубокий
-- длиною в целую минуту -- вздох ужаса, который достиг своего апогея, когда
лезґвие застряло в древесной плоти, и после этого, постеґпенно затихая,
слабел, пока вовсе не сошел на нет.
Клаузнер с ужасом смотрел на место разруба, заґтем осторожно взялся за
рукоятку, высвободил лезвие и тихонько опустил топор на землю; он
прикоснулся к краям раны, попытался даже сжать их; он все вреґмя
приговаривал: "Дерево... о, дерево... извини меґня... мне так жалко... все
ведь зарастет... прекрасно зарастет... "
Какое-то время Клаузнер стоял, ухватившись руками за мощный ствол бука,
затем резко повернулся и бросился вон из парка -- через дорогу, сквозь
калитґку, пока не оказался снова в доме. Он подошел к теґлефону и,
покопавшись в справочной книге, набрал номер и стал ждать. Крепко сжимая
трубку правой рукой, он нетерпеливо постукивал по столу пальцами левой. Ему
было слышно, как на другом конце провоґда раздается звонок, наконец шелкнуло
и сонный мужской голос проговорил:
-- Алло. Да.
-- Доктор Скотт?
-- Да, он самый.
-- Доктор Скотт, вы должны приехать. Немедґленно.
-- Кто это говорит?
-- Клаузнер. Вы помните, я рассказывал вам вчеґра вечером про свои
эксперименты со звуком и о том, как бы мне хотелось...
-- Да, да, конечно, но я не вполне понимаю, что случилось? Вы
нездоровы?
-- Нет, я не болен, но...
-- Но сейчас ведь половина седьмого утра, -- скаґзал доктор, -- и вы
звоните мне, хотя совершенно не больны.
-- Пожалуйста, приходите. Только побыстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь
это услышал. Я схожу от этого с ума! Я не могу в это поверить...
Доктор узнал отчаянные, почти истеричные нотки в голосе звонившего --
точно такие же, как у тех, кто кричал в трубку: "Несчастье! Произошел
несчастный случай! Пожалуйста, приезжайте побыстрее". Он медґленно
проговорил:
-- Вы действительно хотите, чтобы я вот так встал из постели и приехал
к вам?
-- Да, сейчас. Пожалуйста, немедленно.
-- Ну что ж, хорошо. Еду.
Клаузнер сел рядом с телефоном и стал ждать. Он пытался вспомнить, как
звучал тот вопль, который изґдавало дерево, но никак не мог. Единственное,
что всплывало в памяти, так это само неистовое страдаґние, заполнившее звук
и заставившее его самого переґжить паралич ужаса. Он попытался представить
себе, какой звук издаст человек, если его прикуют к земле и станут умышленно
каким-нибудь маленьким острым предметом протыкать ему ногу, вонзая лезвие
глубоко в плоть, раздирая ее. Верно, получится нечто похожее? Впрочем, нет.
Будет совсем другой звук. Крик дерева был страшнее любого человеческого
именно из-за своей пугающей, неодушевленно-ровной структуры. Клаузнер стал
думать о других живых существах, и в памяти сразу же всплыло пшеничное поле
с тесґными рядами желтых и живых колосьев, по которым движется косилка...
Пятьсот стеблей в секунду, кажґдую секунду! О, Боже, какой же должен стоять
крик! Пятьсот пшеничных колосьев, кричащих одновременґно.... И каждую
секунду срезаются новые пятьсот колосьев, которые тоже кричат... Нет,
подумал он, я не хочу идти со своей машиной на пшеничное поле. После этого я
никогда не стану есть хлеб. Но как быть с помидорами, капустой, морковью и
луком? А с яблоками? Нет, с яблоками как раз все в порядке. Вызрев, они сами
падают на землю. С ними все в порядке, если дать им вызреть и дождаться,
когда они упадут на землю, а не срывать с ветвей. Но тольґко не овощи.
Только не картошка, например. И поґмидор тоже обязательно будет кричать, и
морковь, и лук, и капуста...
Звякнула щеколда калитки. Клаузнер вскочил и, выґбежав наружу, увидел
высокую фигуру доктора, идуґщего по тропинке с маленьким черным чемоданчиком
в руке.
-- Итак, -- спросил доктор, -- что же нас бесґпокоит?
-- Пойдемте со мной, доктор. Я хочу, чтобы вы усґлышали это. Я позвал
вас потому, что вы единственґный, кому я обо всем рассказал. Это там, в
парке, у дороги. Ведь вы пойдете со мной?
Доктор внимательно посмотрел на Клаузнера. Тот показался ему уже более
спокойным, никаких признаґков помешательства или истерики, просто возбужден
и встревожен.
Они пошли по дороге в парк, и Клаузнер подвел его к большому буку; у
самого ствола стоял длинный, черґный, похожий на гроб ящик, рядом лежал